Повезло

+18

                1

     Первой в распахнувшиеся глазницы заглянула звезда. Белая и сухая, остывала она на ржавых неровностях псарни. Время вновь потекло, царапая пальцы тысячами стеклянных песчинок, в каждой из которых вспыхивали и тут же исчезали утраченные навеки возможности.

     Чем больше стараешься, тем меньше перспектив на успех. Перед выездом всегда так. Полночи ворочался, преследуя сон, да ещё и не успев толком забыться, подскочил от заливистого медного карканья.

     В ногах сидел седовласый, как лунь, цыган. Ничуть не смущаясь, он орал в окно на своём наречии, беспрестанно ёрзая и задевая колени лежащего. Между картавого эканья проглядывали родные, как ромашки, русские матерки.

     Злость на старика крепла с каждой секундой, вселяя бодрость. Подёрнутые сонной пеленой впадины по капле наполнялись оттенками безотрадной и душной действительности. Звезда за окном обросла решёткой. Далее – не то что возникли, а получили в уме название – жёлтые от круглосуточного курева стены. Какие-то пакеты с едой. И люди. Слишком много людей. Столько, что если б размазанные по кроватям, самодельным гамакам и матрасам, побросанным прямо на пол, телА вздумали разом встать, то заняли бы собой впритык всё тридцатиметровое пространство замкнутого на ключ обиталища.

     Смирившись с тем, что поспать ему уже не удастся, Виталий сел и облокотился на согнутые колени. Подгибая ноги, он довольно грубо стряхнул окаянного крикуна, но тому всё это было, как говорится, одно что с гуся вода: крики, обращённые к ночному небу, вылетали своим чередом.

     – Круглые сутки… – вздохнул Виталий, выуживая из ушей бесполезные хлебные затычки. – На кой х*р так жить.

     Дед, казалось, только того и ждал, мгновенно обернувшись к источнику звука. Он вообще любил поскандалить, подавая себя, как эдакого умудрённого жизнью основоположника, рассудительного отца. Отчасти в том была своя правда: семейство его, по доброй цыганской традиции, в полном составе сидело за героин. Второй месяц днём и ночью над тюремным двором раздавались непрекращающиеся сентенции старика, обращённые к старшему сыну, запертому в другой камере.

     – Больно, я погляжу все умные стали! – начал цыган, поворачивая голову по часовой стрелке, как кукла. – Хорошо вам, что сына не приходится, как мне, через окошко только вот слышать.

     Спорить с ним не хотелось. Да и не о чем. Пятьдесят лет человек прожил, а приличий не подчерпнул. Тот же, разгорячившись, продолжал тараторить:

     – Ты, Виктор, не знаешь, каково это! Когда…

     – Я не Виктор.

     – Когда… Что?

     – Я говорю, я не Виктор. И мне на суд сегодня, а ты орёшь.

     – Как? Тебя все Виктором называют.

     – Витя – это не обязательно Виктор.

     Над бортом шконаря показалась ушастая голова.

     – Всё? – спросила голова, принадлежавшая Витиному сменщику по лежаку, намекая, что раз один чёрт не спишь, то не спи лучше стоя.

     – Ладно, залазь.

     Спрыгивая на неприбитые сильно гулявшие доски, он мысленно проклял цыгана, снова заголосившего на луну. Виталий различил слово «сэндо», вроде как означавшее «суд». Жалуется, стало быть.

     Кипятильник, как водится, оказался занят. Можно ходить по узкой просеке между матрасов с серыми задыхающимися во сне людьми. От стола до толчка. Круг за кругом. Десятки тел под ногами сплетались, смешивались, пока не пропали вовсе, оставив его наедине с мыслями. Повезёт ли сорваться? Реальность напоминала о себе лишь переменами запахов: курево возле стола – дымить старались в окно, хотя многие этим пренебрегали. На другой стороне маршрута длинной в пять шагов воняло кошачьим ссаньём. Время от времени в камере появлялась кошка, которую гладили и кормили, а потом с позором изгоняли за неумение гадить в лоток. Запах грязной одежды и пота, пропитавший насквозь здешние стены, переставал ощущаться уже на второй день пребывания. Защитная реакция организма.

     Зря поругался с цыганом. Эти сволочи могут проклятье наслать, а сегодня удача была нужна ему, как никогда. Хоть бы домашний арест, думал он. Перспектива сидеть безвылазно с браслетом на ноге, но в своей (в своей!) квартире чудилась Вите небесной обителью.

     Убеждённый атеист, он сделался суевернее церковного старосты. Искал символы у себя на руках, толковал сны и везде-то старался увидеть добрый знак. Что, кстати, ему снилось?

     – Тебе много?

     – А?

     – Тут осталось. Твоя кружка?

     Дядя Миша, потомственный алкоголик, из принципа не плативший жене алиментов, дожидался суда под арестом вот уж седьмой месяц. Не успел Виталий ответить, как тот пустился заваривать ему чайный пакет. Рука, неуверенная, словно вытесанная из досок, в одиночку справлялась с двухлитровым ведром и болтавшемся в нём кипятильником. В левой дымился окурок Явы. Струи колючего пара, поднимаясь из посудины, били в ладонь.

     – И как ты терпишь?

     – Нормально, – ответил дядя Миша, сосредоточенно следя за струёй, чтобы не расплескать. – На остановке как-то по зиме прикорнул. Проснулся, а руки уже почернели.

     – Не пи*ди, – вмешался Егор. Ему нынче тоже с утра судиться. – Если чёрные, то тебе б их отрезали к чёрту.

     – А они и хотели. Левую – точно. Но я не дал.

     – И как их тогда вылечить удалось? – спросил Витя.

     – Да само как-то.

     – Бл*дь, зуб сломал, – Егор, сплюнув в кисть недожёванный козинак, принялся ощупывать челюсть.

     – Ну? – посочувствовал дядя Миша.

     – Да непонятно. Кажись, не сильно.

     В Егоре, не старом ещё мужике, ощущалась всегда некая неуютность, неуместность происходящего с ним. Длинные тонкие кости ходили, как на шарнирах, ни секунды не отдыхая. Взгляд, беспокойно мечась, поскрёбывал, будто мышь, то один, то другой предмет, избегая глаз собеседника.

     Повозившись с минуту со сломанным зубом, он махнул на него рукой и отправил в рот новую порцию засахаренных семян.

     – У тебя чё сегодня? – спросил он, уставившись в стол.

     – Продлёнка, – ответил Виталий, понимая, что вопрос адресован ему: у остальных шестидесяти человек, находившихся с ними в комнате, в планах ничего не было, кроме душного скованного ожидания неизбежности. – Может, на домашний заменят.

     – Ага, – рассмеялся Егор. – Ещё, бл*дь, цветов подарят.

     – Может, и подарят. Я не против.

     – Ты, Витька, очки свои розовые сдёрни, пока не поздно. Я ничего не хочу сказать. Надейся, если надежда есть. Просто потом тяжелее будет. Когда не получится.

     – Если, – сдерживая себя, ответил Виталий. Он терпеть не мог подобные разговоры. – Если не получится.

     – Ни у кого не получается, а у тебя получится. Как же. Думаешь, ты особенный?

     – Я много о чём думаю. Зае*ёшься слушать.

     Казалось бы, плевать на этого Егора. Пусть себе ноет, как ему хочется. Но в Вите засела вера особая. Что с такими горе-пророками – а встречались они на каждом шагу – нельзя соглашаться. Кивнёшь разок, потом ещё. И сам уже не заметишь, как той же блевотиной других травить примешься. Ну уж нет. Дудки. Хоть сто раз он провалится, а бороться не перестанет.

     – Швед вон у нас в хате сидел, – гнул своё Егор. – Не застал его?

     – Нет.

     – Тоже всё домой собирался. Адвокату полтора ляма выплеснул. Автомойку свою продал. У него вообще жизнь по пи*де покатилась.

     – Ну и че он? Ближе к делу.

     – А ничё. Девятнадцать дали. У него ещё и тубик на зоне открылся.

     – И? К чему ты это сейчас?

     – Что «и»? – не понял Егор.

     – Причём тут то, что он домой собирался и тубик его?

     – Причём, хмм… – передразнил Егор. – При том, что ждать всегда надо худшего. Веришь – не веришь, а реальности, ей насрать, она не твоими ожиданьями движется.

     Виталий уже полминуты стоял с пустой кружкой в руках, и надежды его в данный момент касались того, как поскорее закрыть разговор. Последняя же мысль оппонента, столь бездарно сформированная и напрочь лишённая логики, заставила Витю сжать свободный кулак. Кожа на лбу вспыхнула, как бывало много раз прежде. Один из коих и явился причиной его нынешнего положения.

                БУДЬ РОВНЫМ И СПОКОЙНЫМ, СЛОВНО
                ПЕРЕПРАВЛЯЕШЬСЯ ЧЕРЕЗ РЕКУ ЗИМОЙ.

     До выхода час. Отогнав дурные мысли, Виталий с сожалением поглядел на успевшего захрапеть сменщика. От горячего питья разморило, но что тут поделаешь. НЕ хрен было соскакивать раньше времени.

     Приведя себя в относительный порядок: так, чтобы сразу же выйти, когда позовут, Витя сел прямо на пол и, обняв колени руками, мгновенно забылся.

                2

     Снилось, что моет полы. Сгорбившись в тесной каморке без света, неистово шоркал гранитные плиты. Бросив пустые усилия, он шлёпнул оземь поганую тряпку и, посмотрев на свои руки, понял, что скоро умрёт.

     – Калинин! Лазарев! – ухнул в кормушку крик вертухая.

     До того, как откроют, минуты три: из камер выводили поочерёдно, обыскивая и строя лицом к стене в дальнем конце коридора.

     Виталий подумал, что умереть во сне – хороший знак. Смерть – к переменам.

     В туалет не хотелось, но тюрьма учит тариться впрок. Следующая возможность представится часа через четыре, не раньше.

     Щёлкнула сталь, и тяжёлая тёмно-зелёная дверь уступила. За ней была ещё одна, не сплошная, как первая, а просто решётка. Если впихнуть в расстояние между ними что-нибудь достаточно прочное, половицу, к примеру, то ключ в раздолбанном внешнем замке будет проворачиваться, и начальнички не сумеют попасть внутрь. Тогда в дело пойдут киянки – деревянные молотки на длинной ручке, обитые для прочности жестью. Сначала ими лупят по заевшей двери, расшатывая вставленный тормоз, а после – по ногам расшалившихся зеков.

      Сегодня никто не шалил. Первая дверь открылась легко, но с другою возникла заминка. Виталий переминался с ноги на ногу, стоя пред не желавшей открываться решёткой и молча обозревал матерящегося юного мусоркА. На помощь тому пришёл второй, постарше, более опытный, и попытался поддеть щеколду перочинным ножом. Увесистый железный ключ выпал из скважины, звонко подскочив на бетонном полу.

      – Оп-па! – промурлыкал за Витиной спиной дядя Миша. – Кому-то, знать, домой скоро идти.

      – Не тебе точно, – огрызнулся в ответ Егор.

      – Примета верная. Вон, Витька поди сорвётся.

      – Сорвётся, как же.

      Сам Виталий молчал. Примета действительно считалась надёжной, и не хотелось спугнуть удачу опрометчивым словом.

      – Это уж давно не работает, – встрял в разговор старшой, предоставив молодому возможность воевать с замком в одиночку.

     – Почему?

     – Все сидеть будете, – ответил прапорщик без злобы и с удовольствием, будто сажали тут не людей, а картофель.

     Решётка в конце концов поддалась, и, ощутив на себе привычную поступь вертухайских ладоней, Витя двинулся по широкому бетонному продолу к десятку таких же сонных, как он, арестантов.

                БУДЬ ВНИМАТЕЛЬНЫМ И ОСМОТРИТЕЛЬНЫМ,
                КАК ЕСЛИ БЫ СО ВСЕХ СТОРОН ТЕБЯ ОКРУЖАЛИ ОПАСНОСТИ.

     Большинство нарядилось почище: на суд обычно приезжает родня. Виталий склонился, разглядывая свой красный, в катышах, балахон и подумал: а ведь конвойные так прохлапывают нас, словно норовят подбодрить. И есть в этом жесте что-то дружеское. Как потрепать по плечу перед важным событием.

     Знакомых среди стоявших не оказалось. Даже вчерашних не видно.

     Виталий повторял один и тот же маршрут третий день кряду. Окрестить его собирались, судя по всему, быстро, и заседания назначались одно за другим. Пока дело вели мусора, ездить к судье полагалось раз в два месяца: во время следствия давать больше двух нельзя. Но можно, однако, набавлять так годами. Торжество справедливости. Ацтеки, когда наставала пора жертвоприношений, тоже плясали по-своему, прежде чем лечь на алтарь. Каждый раз, отправляясь судиться, Виталий заставлял себя верить в хорошее.

     Домашний арест. Браслет на ноге, говорят, можно утопить в тазике, тогда механизм коротнёт и не даст, как положено, тревогу при разрыве ремешка. А это лишние пятнадцать минут. В городе затеряться – не великая хитрость. А потом… Через Киргизию, или Казахстан, или где там ещё таможня попроще – вылететь в любую страну. В международный с его статьёй не объявят. Главное, не звонить домой, и можно жить по настоящему паспорту сколько влезет на новом месте. Но сбежит он не сразу. Нет. Для начала отдохнёт в своё удовольствие. Собственная кровать. Ванна. Он уже и забыть успел, что такое мыться не впятером под одной еле сочащейся лейкой в общественной душевой, куда сгоняют по полсотни за раз. Что такое вообще побыть одному. Тоже странная вещь: чем меньше уединения, тем сильнее ощущается одиночество в проклятой безостановочно голосящей толчее.

     Груда арестованных неуклонно росла, перетекала всё ниже, с этажа на этаж, пока не достигла дна. На электронных часах, висевших под потолком в коридоре – точно такие же, помнил Виталий, были у него в школе – сверкали зелёным пять часов и сорок одна минута. В маленькой комнатёнке закончилось место, хотя снаружи оставалась ещё половина народа, предназначенного на шмон. Заботливых надзирателей сие ничуть не смутило. Не впервой. Под весёлые прибаутки в каменное лекало втолкнули всех.

     Только что угодившему в эту яму – тяжелее всего. С натуральными уголовниками. В одной комнате. Неотлучно! Как-то раз, в прошлом, Витя чуть не попал в спецприёмник на пятнадцать суток. Отделался штрафом. Удачей казалось ему, что тогда не закрыли. Схватив год назад первую пару месяцев ареста, он сидел, как прибитый. Постоянно хотелось спать. Сон в тюрьме, подметил Виталий – единственная возможность уйти от реальности. Часто, получив приговор или на следствии, если окажется, что менты вешают на тебя ещё эпизоды, люди ложились спать и не вставали неделями. Занята шконка – спят на полу, а пробуждаясь, приходили в такое разбитое состояние, что, ни слова не говоря, старались поскорее забыться вновь.

     С каждым выездом в суд Виталий обрастал равнодушием. Ко всему человек привыкает. Даже в аду вечные муки через годок-другой, будут восприниматься как досадная повседневность. Да и время – величина переменная. В тюрьме сидишь только два дня: первый и последний. Откуда это?

     – Как фамилия?

     – Калинин.

     Вертухай молча кивнул похожей на красный резиновый мяч головой. Процедура Вите была знакома. Мятая кофта, штаны, кроссовки… Каждую вещь, брошенную на дощатый облупившийся стол, щупали сначала руками, пробегая по швам, затем отправляли в аэропорт. Так здесь все называют конвейерную ленту с рентгеном. Сам человек тоже встаёт под магнит. Высокие технологии. Лучше, чем приседать голым, убеждая государство в незаполненности прямой кишки. Коровам на бойне и то спокойнее. Катится себе по конвейеру. Перед смертью хотя бы не унижают.

     – Поживее давайте, народу полно!

     Но Витя, наученный опытом, вещи одевать не спешил. Можно подольше валандаться со шнурками. Заправиться потихоньку. На часах в коридоре не было ещё и шести, а воронкИ снарядят за ними лишь в девять. Чем больше возни на шмоне, тем меньше сидеть в боксАх – каменных мешках без окон с заваренной вентиляцией, куда пихают по столько, что не продохнёшь. Благо и народу, как справедливо отметил шмонщик, сегодня порядком.

     Думалось о предстоящем суде. Следствие свершилось, и дело толкнули под молоток. По-другому и не бывает, как не бывает оправдательных приговоров. Единственный шанс сбежать из этой клоаки – уломать заменить тюрьму домашним арестом до вынесения приговора. Если раньше такой шанс выпадал ему раз в два месяца, то сейчас по закону его можно арестовывать сразу на полгода вперёд. За полгода и суд пройдёт. По статье, что ему вменяют, получит он не меньше двенадцати строгача. А там – лагерь. Про то, что творится на лагерях, Виталий слышал достаточно и старался об этом не думать. Думать нужно о хорошем, что бы там кругом не говорили. Только б вот заменили изолятор домашним. Только бы заменили.

     Путь арестованного из камеры в зал суда – череда коротких перемещений, львиная доля которых – между боксами. Иногда там бывает лавка. На неё, при везении, можно даже усесться. В том месте, куда ступила нога Виталия, мест на лавке уже не было. Но это ничего. Представится ещё шанс. Скоро их отсюда переведут, просто надо подождать остальных.

     – Засунули с нами со всеми старого. По этапу, короче. С Ивделей. О, здорОво!

     Витя пожал руку Бурому. Хоть кто-то знакомый. Странно, что не заметил его раньше. Тот, отшмонавшись в первых рядах, травил байку о вчерашнем ночном эпизоде, стоившим ему, Виталию и ещё полусотне человек лишнего часа, проведённого в этом самом закутке.

     – Витька вон, тоже с нами был.

     – Да-да, я уж понял про что ты, – улыбнулся Виталий, предоставив рассказчику безраздельно владеть вниманием публики.

     – Ну, короче, заводят в аэропорт. Щёлкнули. Говорят, доставай.

     – Откуда он? – спросил кто-то.

     – Говорю, с Ивделей.

     – Лагерь не знаешь?

     – Не-а. Второход, по любому. Короче, говорят, доставай.

     – Особик, может?

     – Навряд ли. С особого он не с телефоном, а со шваброй в *опе только мог приехать. Да по х*й, короче. Слушай. В общем он мусорам отвечает, чё доставать то? Я, мол, пустой. Ему говорят, давай, не пи*ди, у тебя труба на патроне. Автомат просветил. Доставай по-хорошему.

     – Аха-х! В натуре, в *опе трубка?

     – Да!

     – А нах*я он в аэропорт с ней залез?

     – А я е*у? Он, походу, с лохматых времён сидит, может, и не видел такого никогда. Короче, старый закопытил, ни х*я, говорит, у меня нету, отъе*итесь. Его к монитору подвели, показывают снимок. Вот, говорят, смотри сам. Там, на экране, скелет его, и трубка, прям чётко в брюхе видно её!

     Народ всё прибывал. Бурому приходилось перекрикивать не на шутку развеселившихся зрителей. Срываясь на хохот, он продолжал:

     – Ты слушай! Он, короче, смотрит на фотку минуту где-то, молча. Так это не я, говорит. Прикинь? Кости, сразу видно, не мои. Ах-хах!

     – Ну а мусора, они чё?

     – Да ни х*я. Закрыли его в бокс одного. Народу ещё по рации вызвали. Мы всё время тут тусовались. Потом они толпой старика нае*нули и на промывку уволокли. В ту комнату. Видишь?

     От курева становилось душно. Дымило одновременно человек тридцать. Но это, Виталий знал, ещё цветочки. Некурящий, он встал вплотную к толстой железной двери и уткнулся носом в щель. Щели, собственно говоря, никакой не было. Там и комар бы носа не подточил, не то, что человек. Однако в таком положении дышалось как будто свежее.

     – А вы че тут не кипишнули? – рявкнули из толпы осуждающе.

     – На х*й он сдался, – боролся с поднявшимся гвалтом Бурый. – Здесь к тому времени уже все стоять зае*ались. Ночь за окном. Мы с судов. Кому-то завтра опять, как мне. Там вообще спать четыре часа остаётся. Витька по любому тоже не спал ни хе*а. Где он? А, ладно, не суть. Короче, промыли его мусора силой. И что бы вы думали? Пусто!

     – Скинул, может?

     – Куда ему. Он в боксе одиночном сидел. Голые стены. Сверху камера смотрит. Мусора сами в а*уе были. Там на записи, они говорят, дед просто в углу стоит полчаса, и всё.

     – Даже без камеры. Трубку высрать – до х*я делов, – вмешался со знанием ситуации седенький мужичок в узких квадратных очках.

     – Так и как тогда? Где труба-то была?

     – Да х*й его разберёт, – ответил Бурый. – Не нашли.

                3

                СОБЛЮДАЙ ТАКОЕ ДОСТОИНСТВО, КОТОРОЕ
                ПОДОБАЕТ ПУТНИКУ, ОБРЁТШЕМУ ЛИШЬ ВРЕМЕННЫЙ ПРИЮТ.

     Струя коридорного воздуха, показавшаяся с непривычки свежей и холодной, окатила лицо. Скрючившийся на краю узкой лавочки и уснувший ненадолго Виталий потянулся, стараясь размять затёкшие руки. Сухожилия дёрнулись с треском, болью откликаясь в затуманенном задымлённом сознании. Народу вокруг было столько, что, казалось, стояли друг у друга на головах. Большая часть собравшихся безбожно сифонила табаком, желая насытиться впрок. В суде сигареты у них отберут.

     От ударившего в раскрытую дверь кислорода сразу сделалось зябко. Тело, испорченное тюрьмой, страдало по мелочам, не в силах сопротивляться.

     Перед погрузкой на воронок разрешалась оправка. Ржавая сырая вода, хлебаемая прямо с ладоней, мерещилась после прокопчённого бокса райским нектаром.

     Постоять тут. Постоять там. При передвижении – руки за спину. Одни надсмотрщики передают живой товар под роспись вторым.

     – Калинин!

     Небо. Ступеньки грузовика припаркованы вплотную к крыльцу, и всё, что удаётся урвать – две секунды свежей сияющей бездны над головой. «Прогулка», причитающаяся человеку в тюрьме, это выводка на чердак, где гулять – значит находиться на холоде. Сверху – решётка и крыша над ней. Что такое небо, когда не видишь его годами? Что сто;ит то короткое невыносимо режущее глаза мгновение чистого бледного света? Виталию раньше всегда попадались одни облака. А сегодня, хоть и стояла погода в целом неясная, он успел различить синий свободный от туч клочок. Добрый знак.

     – Давай, пошевеливайся.

     Сесть возле выхода. Три решётки: дверная – в тамбур и две на окне за спиной караула. Лист прочного плексигласа и сытая безразличная морда, обрамлённая сержантскими лычками, не смогут испортить знакомых улиц, влетающих внутрь воронка крохотными осколками прошлой безвозвратно разбитой жизни. Вон старая остановка троллейбуса. От неё можно ехать до самого дома. А здесь переулок, ведущий к школе, где когда-то учился. Как мало нужно голодному, чтобы насытиться! Вот и сейчас глазам стало плохо, и проглотить рассыпавшиеся по стеклу крошки родины получалось, лишь смазав зрительные каналы слезой.

     Одна машина обслуживала три районных суда. Егора увезли на другой, укатившей на южную окраину города. Утренняя издёрганность сокамерника Вите была вполне ясна. Последнее слово. То, что ему только предстояло, Егор уже завершал. А дальше, как водится, приговор.

     В судах не оправдывали никого. И это была, увы, не фигура речи, не жалобное преувеличение, а сухой устоявшийся факт. Пока не прилип сам, Виталий этого как-то не замечал и первые месяцы всерьёз намеревался откусаться. Приглядевшись поближе, он понял, что так сложилось везде. По всей России. В лучшем случае давали поменьше, но признать человека невиновным нагулявшая аппетиты юстиция уже не могла. Так что насчёт своего процесса Витя особых надежд не питал. Предпоследнее слово или последнее – велика ли разница? Только побег. Да и тот осуществим при одной лишь замене тюремного ареста домашним.

     Воронок причалил к первому из судов. Виталию выходить пока рано, и, сидя у самого края клетки, он привстал, пропуская тех, чьи фамилии выплёвывал картавый конвойный.

     Затем события пошли не по плану. Решётка, ведущая в тамбур – страж там всего один, напарник принимает зеков на улице – осталась не закупоренной. Процедура обычная: услышав фамилию, пассажир воронка протягивал руки, облачаемые караулом в наручники, и выпрыгивал в таком виде на снег. Дверь после каждого прикрывалась, а в конце её полагалось защёлкнуть на ключ. Так всегда было, но сейчас, вытолкнув из кузова крайнего зека, вертухай зазевался и, плюхнувшись на дерматиновый стул, залип в телефоне. Второй, болтавший с кем-то снаружи, зашёл в здание суда. Виталий догадался по разговору, оборвавшемуся мягким глухим хлопком, с которым смыкаются тяжёлые двери.

     Мысли бешено завертелись, ударяясь о кости черепа и стараясь сложиться единственно-твёрдым решением. Итак, подсчитывал он, ухватив отворённую решётку руками, во дворе, конечно, стоят ворота, но какие ворота. Даже если они и заперты, что почти наверняка не так, даже если заперты, то проскочить под ними с разбегу, и дело с концом. Это ведь не такие ворота, как там. Нет ни проволоки, ни тока. Одно название. Под ними щель – полметра. Он знал. Сто раз мимо проходил, пока не закрыли. Но ведь это тогда. А что, ведь могли их и укрепить? Выскочит он сейчас, опять же, как ему выскочить – охранник-то вот он, ну, допустим, выскочит, побежит, а там – облом, не пройти. Тогда что? Тогда уж точно никто его на домашний арест не отпустит. Как потом выживать? Нет. Надо. Надо хотя бы попытаться. Чтобы не жалеть.

     Витя воровато оглянулся назад. В клетке с ним семеро, но никто, кажется, не замечал, что решётка открыта, а пусть и заметили, всем плевать. Проклятущие рыбы. Угодили в сеть и всё, что осталось им – бессмысленно хлопать ртами. И знак-то подать не получится – мент сидит в полуметре от них. Спасти мог только элемент неожиданности.

     Дальше случилось то, что заставило Виталия на момент усомниться: а не очередной ли это сон про побег? Он видел их раз-два в неделю. Слишком гладко всё складывалось. Забывшийся конвоир привстал и, недовольно крякнув, спрыгнул на воздух перекурить. Не хватало лишь оставленного на стульчике автомата. Но оружия у этих ребят Виталий ни разу ещё не заметил, хоть оно им, вроде как, полагалось.

     Пальцы на прутьях решётки побелели от напряжения, и Витя постиг окончательно: сама судьба прокричала ему – беги! Сейчас или никогда!

     С улицы вновь донеслись голоса. Подскочивший было со скамьи арестант медленно опустил глаза вниз и понял, что, рванувшись, неосознанно дёрнул дверь на себя, защёлкнув замок. По уставу его подобало дополнительно замкнуть ключом, но никакой роли это уже не играло.

     – У тебя чего, клетка открыта? – вмиг засекла недочёт полноватая баба намётанным взглядом, тоже при погонах. – Хочешь, чтобы удрал кто?

    – Она ж захлопнута, – промычал забывчивый надзиратель.

    – Какая разница! Положено – делай. Проблем потом не оберёшься, когда убегут.

    – А, – отмахнулся тот, – никогда не бегут.

                4

     Добрым словом помянёшь ещё тюремный магнитный аэропорт, когда в суде разденут до трусов. Что ищут? В основном сигареты, чтобы к обычному волнению за свою судьбу добавилась жажда по никотину. Впрочем экономия, с коей курились редкие папироски, пронесённые в одёжных складках, была Виталию только в руку.

     Крупная комната, не уступавшая по размеру полноценной тюремной хате, была практически пустой. Благодать! Там, где на централе могло поместиться и жить годами полсотни человек, здесь их нынче оказалось лишь четверо. Витя прошёлся от стены до стены. Шесть шагов. Сколько места! Почти как на воле. Всё, от пола до потолка, было железным. Даже летом в таком амбаре ощущается холод, и теперь, в январе, идущая по периметру паровая батарея положения не спасала. Прямо над ней во всю длину протянулась козырьком широкая лавка.

     Не теряя зря времени, Витя упал на неё, с блаженством ощутив своё тело, зажурчавшее в предвкушении дефицитного отдыха костяною свирелью. Не было слышно разве что головы, в которую будто набили ваты. Оно и к лучшему. Быстрей заснёшь.

                БУДЬ РАСКРЫТЫМ ВОВНЕ, ПОДОБНО
                ЗАМЁРЗШЕМУ ОЗЕРУ, КОТОРОЕ НАЧАЛО
                ОСВОБОЖДАТЬСЯ ОТ ЛЬДА.

     На гладком атласе закрытых век помчались изображения. Беглые кинокадры перескакивали с одного на другое без какой бы то ни было логической подоплёки.

     Звонкий стальной удар оборвал плёнку на половине, оставив зиять пустотой чёрный экран. Виталий открыл глаза, силясь разгадать с полусна секрет своего внезапного пробуждения.

     – Начальника конвоя сюда, сука, зови! – надрывался крепкий, как железная пуговица, мужичок лет сорока, лягаясь в двери по-лошадиному.

     Сталь приоткрылась, обнажив часть коридора с застывшим в проёме нагловатым майорским лицом.

     – Чё шумите? – спросило лицо.

     – Меня твой сержант провоцирует! Я ведь нормально сказал: давай сюда мой паёк.

     Майор повернулся к невидимому из-за двери сержанту:

     – В чем здесь проблема?

     – Я ему объясняю… – начала было оправдываться дверь, но крик недовольного заключённого не дал ей договорить:

     – Ты чё, сука, можешь мне объяснять? Это моя еда. Мне её дали на день, а не на одно какое-то время, когда тебе будет…

     Майор поднял ладони, поморщившись, будто кричавший брызгал ему в лицо слюной. Скорее всего, так и было.

     – Дай ты ему паёк, – процедил он в сторону, где скрывался сержант. – Надо оно тебе?

     Начальник отправился восвояси, а дебошир, получив долгожданную шкатулку из сморщенного картона, улыбнулся уже сидящему на лавке Виталию и двинулся к нему, но, опомнившись, развернулся на сто восемьдесят и снова пнул дверь.

     – Кипяток ещё! – перекричал он гудящий металл и, обменявшись с Витей быстрыми взглядами, добавил: – Два кипятка!

     Довольный собой, мужик плюхнулся рядом и принялся извлекать на свет божий ту нехитрую снедь, каковой снабдило его государство.

     Галеты обойной муки, блестящие кульки с передавленной кашей, пара чайных пакетов и ложка сахара. В роли посуды для всего этого выступали несколько одинаково сплющенных стаканов из мягкого пенопласта.

     – Да-а. Раньше такого нам не давали.

     Виталий молча наблюдал, как его визави, подобно китайскому мастеру, бережно готовился к церемонии: выправив стаканы на кулаке и зарядив их поровну чаем и сахаром, он отправился к дверной пластине, в приоткрывшемся проёме которой Витя узрел подоспевшего с кипятком сержанта. В руках конвоира были точно такие же белые ёмкости, оставшиеся, очевидно, от прежних посетителей.

     – А кашу? – хмуро спросил водонос.

     – Не, – покачал головой новый Витин знакомец, – пока не будем.

     Сержант хотел было возразить, но передумал и, одарив арестантов напоследок кислою миной, с шумом захлопнул дверь.

     Кисть, освободившись от чайной ноши, протянулась для пожатия:

     – Семён! – представился мужичок.

     – Витя. Не голодный что ли? Орал-то ты так, будто мать потерял.

     – Нормально, – Семён созерцал испускаемые чайным пакетом чернила. – Это, чтоб на будущее не о*уевали. Я их дырявую породу хорошо изучил. Куришь?

     – Не. И давно ты?

     Двое других, ожидавших суда, уже задремали, развалившись на широкой лавке в полный рост. Тот, что лежал поближе, слабо скулил во сне.

     – Считал, не заеду больше, – задумчиво произнёс Семён. – В этот раз, в натуре, случайно вышло.

     – И как?

     – Да цыган, сука, сам полез. Там вообще в тот день никого у них дома быть не должно было.

     – Хмм. Ладно.

     – А ты?

     – Второй год, – ответил Витя.

     – Чё так долго-то?

     – Только судиться начал. Первое заседание сегодня.

     – Ясно, – Семён вытер ладони о штаны, прежде чем взяться за стакан. – А я, в натуре, даром попался. Цыган, мудак этот…

     – И что он? – спросил Виталий, хотя по существу было плевать, что там этот цыган. Надо чтобы мужик выговорился. А то б так и повторял по кругу, пока не спросят.

     – Да у барыг тех рыжего вечно навалом. С посёлка. Узнал, когда они уезжают. Свадьба была у кого-то в Реже. Уехать должны были все. Ну и залез сквозь подвал. А там сука эта с вилами попёрла. Ну я и ё*нул ему с обреза. Башка вдребезги.

     – Да уж, – выдохнул Витя. – В самом деле случайно заехал. Кто бы мог подумать.

     – Во-во! – обрадовался Семён. – Я всегда говорил. Если есть судьба, от неё не уйдёшь.

     Чай пили молча. Пенопластовая кружка, размякнув от кипятка, стала ещё ненадёжнее и каждую секунду грозила обварить руку.

     – Калинин! – донеслось из-за двери.

     – Не спеши, – по-отечески изрёк Семён, глядя на давящегося горячим Виталия. – Без тебя не начнут.

                5

                П Р О Т О К О Л

               судебного заседания по судебному материалу №4/16-33/2016

     г. Екатеринбург                «21» января 2016 года


      Судья Железнодорожного районного суда г. Екатеринбурга Голиков В.А.

      с участием

      старшего помощника прокурора Уральской транспортной прокуратуры

                Красс С.П.

      подсудимого Калинина В.А.

      его защитника – адвоката Еропкина А.А.

      при секретаре судебного заседания Теремовой К.М.

     рассмотрев в открытом судебном заседании с использованием средств аудиофиксации ходатайство старшего помощника прокурора Уральской транспортной прокуратуры о продлении подсудимому Калинину В.А. меры пресечения в виде заключения под стражу сроком на 6 (шесть) месяцев до 25.07.2016 года.

     Судебное заседание открыто в 10:10 час. 21.01.2016 года.

     Судья открывает судебное заседание.

     Объявляется дело.

     Докладывается явка.

     В судебное заседание явились: старший помощник прокурора Уральской транспортной прокуратуры Красс С.П., подсудимый Калинин В.А. – доставлен из СИЗО-1 г. Екатеринбурга, а также защитник подсудимого – адвокат Еропкин А.А. по назначению, имеющий регистрационный номер № 66/2005 в реестре адвокатов Свердловской области, предоставившего удостоверение №2035 и ордер №046532 от 21 января 2016 года.

     Устанавливается личность подсудимого:

                Калинин Виталий Алексеевич, 05.08.1990 года рождения,
                уроженец г. Свердловска, гражданин РФ,
                зарегистрирован по адресу: г. Екатеринбург, ул.
                Войкова, 17-03. Содержится в ФКУ СИЗО-1 ГУФСИН России
                по Свердловской области.

     Вопросов не поступило.

     Объявляется состав суда, разъясняется, кто принимает участие в качестве прокурора, секретаря судебного заседания, защитника.

     Разъясняется право отводов и самоотводов, выясняется, имеются ли обстоятельства, исключающие участие защитника, предусмотренные ст. 72 УПК РФ. Разъясняются процессуальные права и обязанности, в том числе право на обжалование судебного решения в апелляционном порядке, правила поведения, регламент и меры воздействия за нарушение порядка в судебном заседании. Также подсудимому разъясняется право общения с защитой наедине.

     Председательствующий: Отводы имеются? Доверяете суду?

     Подсудимый Калинин В.А.: Посмотрим.

     Председательствующий: Вы суду доверяете?

     Подсудимый Калинин В.А.: Не знаю. Здесь какой-то другой адвокат, не мой.

     Председательствующий: Ваш адвокат не явился. Вам предоставляется адвокат по назначению суда.

     Подсудимый Калинин В.А.: Я не могу участвовать без помощи своего адвоката.

     Председательствующий: Именно к составу суда есть отводы?

     Подсудимый Калинин В.А.: К суду нет. Но мне нужен мой адвокат.

     Председательствующий: Сегодня будет решаться вопрос только по мере пресечения. Рассмотрение дела по существу начнётся со следующего заседания. Вам предоставляется адвокат по назначению суда, в связи с неявкой в суд адвоката по соглашению. Ещё ходатайства будут?

     Подсудимый Калинин В.А.: Не вижу смысла в дежурном адвокате. Защищать они не защищают, а за то, что он тут побудет пять минут, мне потом придётся платить иск, такое уже было раньше.

     Разъясняется подсудимому Калинину В.А., что адвокат Еропкин А.А. привлечён к участию в деле по инициативе суда и процессуальные издержки за участие адвоката в настоящем деле взыскиваются за счёт средств федерального бюджета, а не с подсудимого.

     Подсудимый Калинин В.А.: Иных ходатайств не имею.

     Адвокат Еропкин А.А.: Отводов не имею. Ходатайств не имею.

     Прокурор Красс С.П.: Ходатайствую о приобщении к делу копии постановления о передаче материалов уголовного дела №10423 в суд, а также копию постановления об ознакомлении подсудимого с материалами уголовного дела.

     Участники процесса знакомятся с предоставленными государственным обвинителем документами.

     Обсуждается заявленное прокурором Красс С.П. ходатайство о приобщении.

     Подсудимый Калинин В.А.: Возражаю. Я был ограничен во времени на ознакомление с уголовным делом.

     Председательствующий обращается к прокурору Красс С.П.: Подсудимый был ограничен во времени на ознакомление с материалами дела?

     Прокурор Красс С.П.: Постановлений об этом не выносилось.

     Подсудимый Калинин В.А.: Мне не давали достаточного времени. Сказали, если я не подпишу, сделают, будто я вообще отказался.

     Председательствующий: Подсудимый, Вам делается замечание за спор в суде. Не нужно перекрикивать прокурора. Говорите, когда суд предоставит Вам слово.

     Адвокат Еропкин А.А.: Возражений не имею.


                Суд, совещаясь на месте,

                ОПРЕДЕЛИЛ:

     Обозреть указанные документы.

     Слово для выступления предоставляется государственному обвинителю прокурору Красс С.П.: Уважаемый Суд! Считаю нужным продление подсудимому меры пресечения в виде заключения под стражу, поскольку Калинин В.А. обвиняется в совершении особо тяжкого преступления, направленного против порядка государственного управления, и имеются основания утверждать, что подсудимый может скрыться от органов правосудия в случае замены меры пресечения на не связанную с заключением под стражу. Также имеются основания считать, что Калинин В.А. может препятствовать осуществлению правосудия, путём оказания давления на свидетелей или уничтожения вещественных доказательств совершённого преступления. На основании изложенного, считаю нужным продлить меру пресечения подсудимому до 25.07.2016 года включительно.

     Слово для выступления предоставляется адвокату Еропкину А.А. в интересах подсудимого Калинина В.А.: Считаю возможным замену меры пресечения подсудимому на домашний арест.

     Слово для выступления предоставляется подсудимому Калинину В.А.: Ваша честь! Я нахожусь под арестом уже свыше одного года. Мера пресечения была избрана мне с первого дня задержания. Утверждения прокурора о том, что я могу скрыться безосновательны. Я никогда ни от кого не бегал, честно отслужил в армии. В деле имеются положительные характеристики с места работы и учёбы. Я считаю, что смогу доказать свою невиновность. То, что я могу сбежать, по закону не должно утверждаться голословно, а должно подтверждаться конкретными случаями. Таких случаев никогда не было. Также заявление прокурора, что я повлияю на свидетелей вообще смехотворно. Все свидетели обвинения по уголовному делу – это сотрудники МВД. Как? Как я смогу на них повлиять? Опять же, ни разу за всё время следствия не было случая, чтобы я как-либо пытался воспрепятствовать ходу расследования. Это абсурд, что я каким-либо образом уничтожу доказательства, которых по моему делу обвинение и так не смогло собрать. Их нет. Только показания сотрудников полиции. За время нахождения под арестом погиб единственный близкий мне человек, и я даже не смог попасть на похороны. Каждый раз обвинение говорит одно и то же. Каждый раз. Раньше следователь, теперь вот прокурор. Ничего не меняется. Проходит два месяца, и я вынужден слушать, что подсудимый, возможно, сбежит, давайте продлим. А потом ещё продлим. И ещё. А на вопросы, почему так долго тянется следствие, если никаких следственных действий по полгода не проводилось, ответа нет. Вот и сейчас мне просят уже не два, а шесть месяцев продления ареста просто так, на одних догадках. Судебное решение не может основываться на предположениях. Это презумпция невиновности. Хотя навряд ли тут о таком слышали. Но я сейчас не об этом. Мне уже понятно всё. Что и как у нас происходит. Находиться в СИЗО нереально. Нас там 60 человек на 25 квадратных метрах. Я там больше года уже просидел. Расследование закончено. Все доказательства собраны. Если прокурор может пояснить, почему мне надо и дальше сидеть в СИЗО, то пускай скажет. В противном случае, мы здесь опять слышим одно и то же, пустые предположения. Сколько можно, одно и то же. Для вас это просто очередной день, очередной преступник. Но для кого тогда пишутся все эти законы, если их даже не пытаются соблюдать. Те несколько минут, что мы здесь рассматриваем данный вопрос, обращаются для меня в годы, проведённые бог знает в каких невыносимых условиях, и всё это при том, что я ещё даже не признан виновным. Спасибо.

     Суд удаляется в совещательную комнату в 10:25 час. 21.01.2016 года.

     Постановление вынесено и оглашено в 10:34 час. 21.01.2016 года.

     Разъясняется срок и порядок обжалования постановления.

     Осуждённому разъясняется право ходатайствовать о своём участии при рассмотрении дела судом апелляционной инстанции, а также право на защиту в суде апелляционной инстанции. Оглашается определение о выплате вознаграждения адвокату.

     Разъясняется срок и порядок ознакомления с протоколом судебного заседания и принесения на него замечаний.

     Судебное заседание закрыто в 10:45 час. 21.01.2016 года.

     Протокол судебного заседания изготовлен и подписан 21.01.2016 года.

     Судья: В.А. Голиков

     Секретарь судебного заседания: К.М. Теремова

                ***

                БУДЬ ПРОСТЫМ И ЕСТЕСТВЕННЫМ, ПОДОБНО САМОЙ ПРИРОДЕ.
                БУДЬ ПУСТЫМ И ОТКРЫТЫМ, ПОДОБНО ДОЛИНЕ В ГОРАХ.

     – Витёк, ну ты как?

     Виталий с трудом приподнялся на лавке, разглядывая расплывчатое лицо Семёна. Тело от долгого пребыванья на твёрдом скорбно стонало, наливаясь слежавшейся кровью.

     – Да е*ано всё. Пока сидим.

     – На другое и надеяться было нечего. Уж поверь опыту моему. Ты в толчок пойдёшь? Мусор сейчас выводить будет. Говорит, автозак уже выехал. Ждём. Скоро домой.

     Домой. Отвратительная формулировка, каждый раз царапавшая Виталию ухо. Так здесь говорят про тюрьму. Прокатились, мол, в суд, а теперь – домой.

     Щёлкнул дверной замок.

     – Выходим по одному. Вещи тоже берите.

     Комната мгновенно наполнилась морозным вечерним ветром. В коридоре за спиной конвоира угадывалась распахнутая наружу стальная ставня.

     – А как же поссать, командир? – выглянул в щель Семён.

     – Дома поссыте. Времени нет.

                6

     Гладкие глазированные внутренности грузовика, освещаемые скудным огоньком прикреплённого к потолку плафона, подпрыгивали, будто пинали под зад, на каждой кочке, напоминая приунывшим пассажирам, что едут они по родной земле. В суррогатное оконце, искушавшее Витю по пути в суд, виднелись лишь неясные отблески уличных иллюминаций. Снаружи давно стемнело.

     Где-то там, сокрытая за несколькими стальными листами, утекала вольная жизнь. Волны её накатывали и отступали, ощущаемые сердцами сидельцев.

     От резкого вынужденного подъёма болела голова. Семён, к возвращению которого Витя давно отключился на лавке, не трогал его до последнего, по опыту зная, целительную силу сна при всякой трагедии.

     Ехали молча. Сидели теснее, чем утром, хотя рожи вокруг толклись те же самые. Причина заключалась в том, что вторую половину кузова заняли женщины.

     Извне воронок напоминает большой холодильник, повязанный зелёною лентой. Интерьеры его – маленький тамбур для караула, два одиночных стакана: железных шкафа, без света, с глухими дверьми и круглыми дырками в них. Привстанешь внутри, согнувшись от тесноты, прижмёшься шеей к верхней стенке этого гроба и в прорезь для воздуха смотришь за мелькающей в окошке позади конвойного улицей. Остальные площади воронка разбиты на две общие клетки, со сплошной стальной стеной между ними, чтобы нельзя было смотреть на соседей. Женщин запихивают в стаканы. Во-первых, их, как правило, можно по пальцам перечесть, а, во-вторых, нечего зекам на них глазеть. Правда и сейчас всю дорогу обзор перекрыт, но когда будут выводить, хоть секунду зеки себе урвут – обменяются взглядом. Хапнут, сволочи, воли кусочек. Это ведь тоже считается, да?

     – Командир, передай девкам записку, – Семён прислонился к решётчатой двери, подзывая глазами молодого простоусого лейтенантика.

     – Не положено, – равнодушно ответствовал тот, не подняв головы.

     – Ты чё, сука, оглох?! Я говорю, мульку девкам толкни, журавль!

     Виталий, пообвыкшийся с наступательным стилем своего компаньона, наблюдал предстоящий спектакль, не тая интереса. Лейтенант, мгновенно побагровев – особо зарделись торчащие из-под шапки уши – подскочил с места, приготовившись защищать честь мундира вплотную к обидчику. Теперь их разделяла лишь тонкая грань окрашенной серым решётки.

     – Что ты сказал?

     – Я сказал, сучёнок, хули ты меня провоцируешь! Там письмо обычное! Или тебе, гадина, жалко?

     – Это запрещено, – караульный неуверенно оглянулся, ища поддержки у сослуживца, но тот, как и остальные присутствовавшие, внимательно следил, чем закончится дело.

     – Ну и что, что запрещено, – напирал Семён. – Вы вон с трубками оба сидите тут. Тоже запрещено. Вам их с собой иметь не положено, чтобы зеки не спёрли. Если кто из нас начальству вашему стукнет – сразу вы*бут всех. А знаешь, почему? Почему до сих пор никто вас не всучил?

     – Почему?

     – Потому что это никому на хрен не нужно. Ну кому, скажи, плохо станет от того, что я знакомой письмо передам? Связи у них там другой нет, не позвонишь никак. Я же по-человечески с тобою.

     – Это разве по-человечески?

     – А разве нет? Ты говори, что не так.

     – Ну, не знаю. Без уважения как-то всё.

     – А к чему у меня должно уважение быть?

     – Ну, к погонам там.

     – На х*й себе эти погоны намотай! – рявкнул Семён, брызнув на лейтенанта слюной сквозь частые прутья.

     Лейтенант молчал.

     – Ты пойми, – тон Семёна сделался тихим и ласковым, – здесь тебя никто не гнобит. Просто к людям надо лицом быть, а не так, как ты, всё по правилам, да по положенности.

     Усатое лицо стражника отразило душевные колебания, что-то ломалось внутри него.

     – На, – Семён протянул пару мелких бумажных трубочек, перемотанных скотчем, каждую из которых, при желании, можно было легко спрятать во рту или в кулаке. – Передай. Никто тебя не накажет.

     Лейтенант опять обернулся к напарнику. Тот безразлично пожал плечами.

     – Ладно, давай.

     Быстрым брезгливым движением, словно червя, перебросил он записки в соседнюю клеть.

     – Вот так бы сразу. Уважал за характер. Девки! Сможете там загнать, кому надо?

    – Сможем, – донеслось из-за стенки. – Я сама с той хаты.

     Старушечий голос. Вот бы послушать сейчас молодую. Но Виталий стеснялся заговорить, да и обстановка ещё как следует не разрядилась.

     Конвоир приземлился на место. Видно, неуютно было ему нарушить закон.

                БУДЬ СОКРЫТЫМ И НЕПРЕДСКАЗУЕМЫМ,
                ПОДОБНО ВЕЩИ, ОКУТАННОЙ ТУМАНОМ.
                БУДУЧИ НЕПРЕДСКАЗУЕМЫМ, ОСТАВАЙСЯ ТРЕЗВЫМ.

     Грузовик прижался к брюху тюрьмы, как телёнок к матери. Выводка шла по-домашнему, без наручников. Уставшие люди друг за другом выпрыгивали из кузова в калитку крытого гаража – из-под крыши под крышу – и зябко поёживаясь, строились в нём.

     Витя забыл на выходе поглядеть в клетку с бабами, забыл вдохнуть поглубже ночное небо, распахнувшееся для него на пару секунд. Как же так? Столько знаков, столько добрых примет. Он не мог отделаться от чувства, что его кинули. И обижаться-то теперь не на кого.

     Построились.

     – Калинин!

     По одному. Руки за спину.

     Построились.

     – Калинин!

     Построились.

     Мысли вязли, как ложка в утренней каше. Несколько часов сна, проведённые в суде, были, что называется, не в коня овёс.

     – Сколько дали?

     – А? – Виталий, только сейчас опомнившись, увидел себя раздетым на плохо обтёсанном деревянном поддоне.

     – Сколько дали, говорю, – мент с добрыми и совсем не вертухайским лицом ощупывал его шмотьё, разбросанное по столу. – Я такие моменты сразу узнаю. Рожа у тебя больно серая.

     Приветливый. Этот далеко не пойдёт. Провозится, небось, шмонщиком до самой пенсии или пока не надоест в трусах ковыряться. Так подумал Виталий, а вслух сказал:

     – Да не. Не выспался просто.

     До возвращения в камеру оставалось час или два. В зависимости от настроений местной стражи. Отведут, значит, когда захотят.

     В боксе, наполнявшемся постепенно по мере поступления мяса с подъезжающих воронков, балагурили мало. Посмеялись разве что, для приличия, над каким-то грязным бомжом, ковырявшим в кулак окурки из-под скамьи и распугивающим окружавших его людей едким зловонием своих нестиранных облачений. Добрые души из числа собравшихся поспешили снабдить убогого пачкою папирос, но тот, поблагодарив за щедрость, вновь принялся собирать бычки, как ни в чём не бывало.

     Егор. Виталий заметил в толпе сокамерника и прибился к нему.

     – Тринадцать, – произнёс тот, не дожидаясь вопроса.

     Надо было что-то сказать. Что-нибудь ободряющее.

     – Ну, пока апелляшку напишешь…

     – В пи*ду, – оборвал Егор. – Даже не заводи эту шарманку.

     Сидячих мест не было. Народ прибывал, толкаясь и поедая остатки воздуха. К знакомым лицам добавились новые, только начавшие покрываться хмурой щетиною безысходности. Челюсти во рту с каждой минутой всё туже сжимались от сложного чувства: скуки и какой-то консервированной темноты положения. Больше всего на свете хотелось заорать что есть мочи.

     Виталий молчал, разглядывая огромную трещину, разделившую потолок пополам. Из недр её пробивалась чёрная плесень.

     – Говорят, по зиме в карантине, как на лагерь приедешь, есть у них такая шуточка, – затараторил вдруг Егор Виталию в ухо. – Сажают тебя в железную бочку, наполовину залитую холодной водой. Ну, понятное дело, как залезешь, воды там поболе станет. Закон Архимеда. Не суть. Бочку потом закупоривают. Всё происходит на улице. Ну а потом – самое веселье. Начинают бочонок этот, с тобой внутри, катать туда-сюда по плацу. Вода бултыхается, и каждую секунду голова у тебя то под водой, то нет. Пытаешься момент нужный поймать. Понимаешь? Даже если дыханье задержишь, всё равно не поможет. Там долго катают. Так вот, ловишь желанный момент. Но поймать невозможно. Плюс всё вокруг вертится. Ё*аная бочка. И вода холодная. В любом случае нахлебаешься.

     – А если утонешь? – спросил Виталий.

     Егор усмехнулся:

     – Э, не-е. Умереть не получится. Откачают. Умереть, для них это, как сбежать нам позволить.

     Бомж, собиравший окурки, затянул песню. Без слов. Просто мычал, сидя на полу возле лавки с прикрытыми наполовину глазами.

                7

     Один. Два. Три. Четыре. Пять.

     Полсекунды на разворот.

     Один. Два. Три. Четыре. Пять…

     Кто-то шагает по полу.

     Третий час пытается Виталий уснуть. А может, четвёртый. В камере часы под запретом. Да и к чему знать время в тюрьме. Времени тут навалом. Не сосчитаешь.

     Один. Два. Три. Четыре. Пять…

     Он поймал себя на мысли, что за год так и не понял, во сколько им приносят баланду. Вряд ли кто-то вообще здесь знает. Скорее всего, каждый день по-разному. Как-то сокамернику вырвали не тот зуб. Сначала не выводили к врачу, пока щека не раздулась с полголовы. Зубы не лечат, можно только удалять, и то приходится уговаривать, чтобы вывели. Вырвали, значит, зуб ему, а щека не проходит. Делать нечего, рванули второй, тот что рядом был. Прошла. Какая уж там баланда по времени…

     Один. Два. Три. Четыре…

     Хотя, почему? Время есть. Кровать, например, далеко не безлимитная. Спать с каждой минутой оставалось всё меньше. Осознание этого злило, оттягивая объятья Морфея.

     Один. Два…

     Да кто там такой?

     Виталий приподнялся на локтях и увидел летающий над рядами ног лысый череп Егора. Глаза смотрели бездну прямо перед собой, губы сжались до проволочной толщины. Что ж, ходи, подумал Витя, право твоё. Но вот как же оно отвлекает, постукивание неприкрученных половиц.

     Тринадцать. Звучит, будто вообще никогда. По Витиным подсчётам, ему самому грозило примерно столько же. Ну, плюс-минус года два.

     Тринадцать. Пятнадцать. Сто пятьдесят. Какая потом будет разница. Про бочку ещё эту сраную рассказывать принялся, идиот. Нашёл о чём почесаться. И так всем понятно, что там жизни не будет.

     Шаги прекратились.

     Наконец-то угомонился. Навряд ли надолго. Нахлещется сейчас чаю и снова затопает. Тут уж одно из двух. Либо в обморок и неделями не вставать, либо вот так. Смотреть, лёг ли Егор, было лень. Виталий всеми силами принуждал себя отключиться. Мысли, однако, продолжали скользить, как шары по черепному сукну, ударяясь друг о друга и промахиваясь мимо луз. Говорит, откачают. Как в аду. Круг за кругом, без права на смерть.

     А что, если здесь? В камере умирай – не хочу. Корпусной даже дверь не откроет. Им по ночному времени не положено. Минимум надо звать троих вертухаев с немецкой собакой. Трое в лодке, не считая собаки. Представилось, как стоящий на шухере зек кричит: «Трое в лодке в нашу сторону!»

     Виталий улыбнулся и почувствовал, что вот-вот заснёт. Взору его предстали трое английских джентльменов в обществе верного фокстерьера Монморэнси. Одетые в форму российского ФСИНа, с неиссякаемым оптимизмом перелопачивали они тюремную хату в поисках телефона или, на худой конец, самодельного лезвия. Кудрявая моська, заливисто тявкая, прыгала по шконарям, задевая сонно потягивающиеся арестантские ноги. Вот шустрые забавные лапы чиркнули по Витиной голени, проносясь в бесконечность.

     В тот же момент Виталий проснулся от того, что лежавший слева сосед, в спешке слетая на пол, упёрся ладонью ему в ногу и больно её прищемил.

     В камере царила ужасная неразбериха. Успевший провалиться глубоко в сон, он не сразу понял, в чем дело. С треском лопнула фанерная перегородка в уборной, осыпав часть гипсовой стены. Появившиеся лишь несколько лет назад отгороженные туалеты не были отдельными помещениями. Раньше в углу просто зияла дыра, вокруг которой возвели затем тонкий барьер до потолка.

     В туалете висел Егор, привязавший себя шнурком к вентиляционной решётке и, судя по серому цвету кожи, готовый отправиться в мир иной. Шнурок, хоть и выглядел хлипко, рваться совсем не спешил.

     – Да не дёргай ты так, ё* твою мать! Башку оторвёшь!

     – Доставай поляру!

     С пола, слаженно, как по мановению дирижёрского жезла, взлетела длинная занозистая доска и замолотила сквозь широкую решётку на нескольких парах рук во внешнюю дверь. Со стороны это походило на взятие тараном средневекового города. Маленький узбек по-мартышечьи вскарабкался на окно и заголосил, что называется, на погоду:

     – Можики! Падерижити! Ристант умир!

     Минуту спустя, дверями звенел весь корпус. Целью данного действа, разворачивавшегося перед Витей далёко не впервые, было поторопить тюремного врача, ибо, не впечатлённый чем-то подобным, тот навряд ли б вообще появился.

     Древний инстинкт пьянил. Стыдно и глупо было ощущать удовольствие, но звон боевых барабанов и топот бесчисленных тысяч коней, пронзая завесы седой истории, вздымались в бешеном ритме. Грани смещались, и трёхтысячная толпа уголовников, срослась в единую ревущую массу.

     Сердце восседавшего на кровати Виталия – слезать было некуда – ликовало. И всё, что оставалось ему, так это надеяться, что восторг, овладевший его существом, не пошлое проявление многолетней скуки. Не сам ли он подумывал накануне сбежать на тот свет? Ну уж нет. Зануда Егор – спорный напарник в загробном мире. Лучше как-нибудь обождать с этим делом. Да и какая разница – ад, предусмотренный еврейским господом для всех самоубившихся православных или его отечественный ФСИНовский филиал для пока что живых? У нас-то, глядишь, верней проскочить выйдет.

                УСПОКОИВ СВОЙ УМ, ОБРЕТЁШЬ ЯСНОСТЬ ДУХА.

     Старушка-фельдшерица явилась минут через двадцать.

     – Он у вас уже помер что ли?

     – Бабуля, не у нас, а у вас! Ты б ещё завтра сюда приползла.

     – А нечего по всякой ерунде жаловаться! Вас не поймёшь, когда поспешить нужно. Чуть что заболит, вы уж выть готовы. Вот и теперь, кто ж знал, что тут у вас. Срочно али как.

     Скопом шумели только тогда, когда кто-нибудь умирал. Но спорить было, во-первых, бессмысленно, а во-вторых, смертельно опасно для живого ещё Егора.

     – Срочно, как видишь. Тащи давай в санчасть его, мать, не дискутируй. Пока до конца человек не отъехал.

     – В коридор выносите, – скомандовала ветеринарша. – Тут вот. У стенки клади. Ага. Санитары сейчас унесут.

     Дверь с грохотом встала на место, но в широкую щель над ней можно было смотреть, как старушка в сопровождении вертухая направилась восвояси. Минуло пять, а затем и десять минут. В коридоре стояла мёртвая тишина.

     – Суки поганые. Он там подох уж небось.

     – А ты что от них ждал?

     – Зря вы его, пацаны, мордой в пол положили.

     – Правильно положили! Он же в отключке. Это чтобы не захлебнулся, ежели блеванёт.

     – Может, ещё пошуметь?

     – Не. Нету смысла. Только дольше будут тянуть. Назло.

     Дядя Гриша – цыган, разбудивший Виталия прошлым утром, нахохлился сычом у себя на кровати, недовольный, что его законное время на сон идёт в расход на каких-то там умирающих.

     – Слезами горю не поможешь, – изрёк он и, повалившись набок, завернулся в простыню с головой.

     Нет, подумал Витя, хрена вам, а не смерть моя. Уходить, как Егор, уткнувшись носом в покрытый грибковыми волдырями пол, ему не хотелось. Не дождётесь, падлы.

     В коридоре послышались шаги санитаров, на поверку бывших такими же зеками, согласными бесплатно работать в тюрьме, лишь бы не ехать на лагерь. Грязные серые халаты. В ином месте они могли бы сойти за уборщиков. Хотя это вполне логично: пациенты давно привыкли, что к ним относятся, как к помоям.

     – Вы чего чешетесь, драконы? Человек умирает!

     – Да как же, умрёт он, – саркастически произнёс над телом санитар. – Вас ещё переживёт.

     Уложив Егора – живой ли он, понять было невозможно – на носилки, эскулапы оторвали ношу от пола и, тяжко покачиваясь, побрели в сторону лестницы.

     – Куда вперёд ногами-то! – крикнули им вслед из камерной щели, но санитары пропустили это мимо ушей.

     За окнами взвыла сторожевая собака.

                8

     Под утро, так и не сумевши заснуть, Виталий чувствовал себя совершенно разбитым. В пять, когда он на минуту забылся, в дверь камеры ударили носком сапога.

     – Калинин!

     Сон слетел, будто его и не было. Первой мыслью было сомнение. Авось показалось? Но какой-то заботливый сокамерник уже тряс его за ногу.

     – Тебя назвали.

     – Куда? – простонал Виталий, спрыгивая на пол.

     – На суды собирают, – сообщил мальчишка, разглядывавший в зеркальце коридор. – С девятнадцатой вон уже вывели пацанов.

     – Да у меня следующее заседание через месяц.

     Дядя Миша, неизменно в это время чифиривший, подошёл, разминая спину:

     – Скопытился, видно, Егорка. Сейчас будут в кумовку по очереди дёргать всех.

     – В пять утра?

     – Тоже верно, – согласился дядя Миша. – Рановато будет для оперов.

     – Да на суд тебя. Сто очков, – не выдержал следивший в зеркальце паренёк. – Ты бы собрался. Две хаты до нас осталось.

     Решив, что его вызвали по ошибке, Виталий покорился неизбежному. Такое случалось. Хоть и не довезут, но в боксах вымотают будь здоров. Самое лучшее, по обеду, когда все воронки давно уж уедут, удастся, поди, достучаться до кого-нибудь, мимо проходящего, чтобы отвёл назад в камеру. Отказаться, в любом случае, было нельзя – выволокут силой, и Виталий, оправившись наскоро, встал у железной решётки.

     – Командир, ошибочка вышла, – начал он, заранее зная ответ.

     – Ну, раз ошибочка, значит вернут.

     По прошествии четырёх бесконечных часов, взбираясь по ступенькам ледяного непрогретого автозака, проклял Виталий своё легкомыслие. Не даром ведь говорят на Руси, что мусорам веры нет. Вчера ему было сказано, что в заседании объявлен перерыв, и новое будет почти через месяц. Но вот он уже сидит в кузове воронка. Если конвой его принял, значит точно везут судить. А он и не оделся, как следует. На централе, в толчее, вечно жарко от духоты, а в судейском подвальчике климат иной. Да и до подвальчика этого надо ещё добраться. В железном брюхе грузовика температура стояла ниже уличной.

     Впрочем уже скоро зеки надышали воспалёнными лёгкими достаточно пара, чтобы вновь ощутил Виталий остекленевшие от холода пальцы. Повезло, опять же, что караульные едут с ними. И прапор разудалого вида, продрогший не меньше доверенных ему уголовников, матерясь и кляня неизменную нашу разруху, принудил-таки здешнюю печку к нагреву.

     В суде Виталий очутился совсем один, чего раньше с ним не случалось. Районный суд – не то место, где работают спустя рукава. Хочешь не хочешь, а выдавай приговоры, что стахановский уголь.

     – Когда заседание, не подскажете?

     – Так… – вчерашний посрамлённый Семёном сержант прищурился на приклеенный к двери список. – В полдесятого. Через двадцать минут. Есть будешь?

     Эх, и тут не подфартило. За двадцать минут разве выспишься. Ноги, гудевшие после кузова, взывали об отдыхе.

     – Не, – ответил Витя. – Поваляюсь пока.

                ПОМНЯ О СВОЕЙ ЦЕЛИ, БУДЬ ТЕРПЕЛИВ.
                ВЕДЬ ИЗМЕНЕНИЯ - ЭТО ТО, ЧТО ПРОИСХОДИТ НЕ СРАЗУ,
                НО КАК БЫ САМО СОБОЙ.

     – Калинин!

     Подскочив от замочного скрежета, Виталий чудом не рухнул на заплёванный пол. Он и не ожидал, что сумеет заснуть так крепко.

     Подъём из подвала, где их содержали, был подобен возвращению в царство живых. О нет, интерьеры, обступавшие его, имели мало общего с вечноцветущим Эдемом. Живые этой страны обитали в мире, где скачок с одного этажа на другой мог случиться в любой момент и, чтобы сгладить вероятное потрясение, не слишком-то прихорашивали свой недолгий зашуганный век. Протолкнуться наверх куда тяжелее, чем съехать вниз. Недаром в тюрьме говорят, мол, ворота сюда широки, а обратно – лишь щель не шире копейки. Вот в такую-то щель и грозило нынче ему ткнуться одним глазком, пощупать сквозь прутья вольную бытность живых.

     Шаг за шагом, колкими глоткАми разминая пересохшее горло, взбирался Виталий по древним исхоженным до железных костей ступеням из подвала на первый этаж. Бетонная шуба, шлепками покрывавшая стены, сменилась дешёвыми пластинами ламината. В коридоре ощетинилась неубранная с нового года ёлка. У людей-то, оказывается, существуют ещё праздники, коих в Витином замогильном мирке давно уж и след простыл.

     Зал, где ему предстояло прыгнуть в болото районного правосудия, напоминал школьный класс. Казённая деревянная обстановка, помноженная на холод распахнутого настежь окна: кабинет проветривали.

     В дальнем углу, не достигая потолка, установлена небольшая клетка. В такой можно показывать медведя на ярмарке. Виталий, однако, не рычал. Слишком хотелось спать. Да и зрителей-то пока было всего ничего: цветок на окне да глядящий в землю конвойный.

     Первой из вольных объявилась полноватая секретарша с выпученными, как у птицы, глазами. Интересно, подумал Витя, будь у тебя не такая кислая харя, также пошла бы людей давить или выбрала б себе работёнку почеловечнее? Тропинка её, петлявшая меж компьютерных клавиш, вела к судейскому креслу вдвое быстрее, чем скольжение на пришитых к плечам крыльях, расписанных прокурорскими звёздами.

     Толстуха закрыла окно. Крашеная многократно рама крякнула, попадая на место.

      В дверях появился удивлённого вида старик, приглаживающий редкие пожёванные шапкою волосёнки. Ильич третий месяц работал на Витю бесплатно.

     – Ну как ты? – старик протянул заключённому руку сквозь прутья.

     – Да так себе. Я уж думал, ты всё.

     – В каком это смысле?

     – Вчера просто не пришёл. Вот и решил, что уже не появишься.

     – Вчера меня вообще, не пойми как, оповестили. За час до суда. А там ещё дела были. Не переживай, в общем.

     – Мне продлили. Полгода.

     – Знаю. Минута у нас, так что по существу. У тебя над Женей опека в силе?

     Витя поморщился, вспомнив про смерть жены.

     – Формально. С нами она не жила. Наталья, ещё до того, как съехались, дочку матери своей сбагрила.

     – Это вода. От ребёнка же ты не отказывался? И четырнадцати ей пока нет. Верно?

     – Она меня ненавидит. Да и четырнадцать ей вот-вот должно исполниться.

     – Не вот-вот, а через полгода, – поправил Ильич.

     В зал, переваливаясь с боку на бок, как бочонок с капустой, вошёл прокурор.

     – Прошу встать! – взвизгнула секретарша. – Суд идёт.

     – Не важно, – шепнул напоследок Ильич. – Рвись, короче, воспитывать дочку.

     Витя не понял, как следует, что от него требуется, но старичок уже вовсю семенил на своё место вблизи прокурора. Толстая тень влетела из коридора, вибрируя складками мантии, подобно огромному хищному скату. Судья с прокурором оказались схожими на лицо, и Витя готов был поспорить, что перед ним родственники. Он слышал, что в системе такое не редкость. Правда, фамилии разные, но это, надо полагать, специально.

     – Прошу садиться, – председатель, по-видимому, собирался скучать.

     Толстуха, не подчинившись, осталась стоять и шустро затараторила по бумажке:

     – В заседание явились: старший помощник прокурора Уральской транспортной прокуратуры Красс, адвокат Чащин по соглашению, регистрационный номер шестнадцать – две тысячи восемь, подсудимый Калинин, доставленный в заседание из следственного изолятора номер один города Екатеринбурга.

     Не успела она опуститься на стул, как инициативу перехватил судья. Концерт, дававшийся бесчисленное множество раз, был отрепетирован до полного автоматизма.

     – Уточняется порядок исследования доказательств стороны обвинения. Слово предоставляется прокурору.

     – Допрос свидетелей, – принял эстафету государственный обвинитель, – затем исследование письменных доказательств.

     – Подсудимый, вы согласны с данным порядком исследования доказательств?

     Виталий, встав и взглянув на кивающего ему Ильича, ответил:

     – Не возражаю.

     – Мнение адвоката.

     – Ваша честь. С порядком мы согласны, но у нас неотложное ходатайство.

     – Хорошо, – прогремел лужёною глоткой судья. – Сначала определимся по текущему вопросу. Итак, заслушав мнения сторон, суд постановил исследовать доказательства стороны обвинения в порядке, предложенном прокурором. Что за ходатайство?

     – Уважаемый суд, – начал Ильич, – вчера моему подзащитному в моё отсутствие была продлена мера пресечения.

     – Подсудимому был предоставлен защитник. Вас оповестили заблаговременно.

     – Мы и не возражаем. Ни в коем случае. Продлили и продлили, – Чащин примирительно вскинул руки. – Вопрос в другом. Чтобы я мог сослаться на кое-какие документы, прошу приобщить их и изучить в судебном заседании.

     – Вкратце мотивируйте, – потребовал председатель.

     – Наличие в деле данных документов исключает возможность содержания подсудимого под стражей и, более того, позволяет ставить вопрос об отсрочке исполнения обвинительного приговора, если таковой будет вынесен.

     Это своё «если» Ильич произнёс с лукавою миной, давая понять, что он-то в такую чушь, как оправдание вон того дурака в клетке, ну ни в жисть не поверит. Судья шутку оценил и улыбнулся уголками опухших глаз, а вслух отчеканил:

     – Ставится вопрос о приобщении к материалам дела письменных доказательств. В каком количестве?

     – Двух штук, – подсказал адвокат.

     – В количестве двух штук. Мнение прокурора.

     – Считаю преждевременным. Только что судом утверждался порядок исследования. Полагаю, не стоит его нарушать. Защите ещё представится возможность приобщить свои так называемые документы.

     – Мнение подсудимого.

     – Поддерживаю ходатайство моего адвоката. Также считаю, что надо изучить сейчас, поскольку, как было сказано, вопрос срочный и ещё…

     – Заслушав мнение сторон, – перебил председатель, – суд постановил приобщить и осмотреть в заседании предоставленные защитой документы. Итак, изучается заявление Першиной Галины Васильевны, в котором… – судья бегло сканировал строки написанного, зрачки его перепрыгивали слева направо, как у деревянного филина в настенных часах. – В котором она отказывается содержать и воспитывать внучку, Першину Евгению Владиславовну, две тысячи второго года рождения, уроженка… Так. Второй документ. Выдан Калинину Виталию Алексеевичу об установлении опеки над Першиной… Документы изучены. Это всё?

     – Нет, в деле имеется справка о смерти супруги моего подзащитного, Натальи Калининой, том второй, лист дела девяносто четыре, которую также необходимо изучить, прежде чем я смогу заявить своё ходатайство, я буду ссылаться на неё в том числе.

     – Судом изучается, – судья распахнул толстый картонный том и быстрыми пальцами нащупал в середине его нужную справку, – свидетельство о смерти гражданки Калининой. Изучено. Дальше.

     – Спасибо. У меня ходатайство о замене меры пресечения подсудимому Калинину на основании сведений, изученных в заседании, а именно: подсудимый имеет на иждивении несовершеннолетнюю приёмную дочь, которой на данный момент не исполнилось четырнадцати лет. А в силу восемьдесят второй статьи уголовного кодекса, мужчине, имеющему ребёнка в возрасте до четырнадцати лет и являющемуся единственным родителем, кроме отдельных категорий лиц, под которые Калинин не попадает, суд может отсрочить реальное отбывание наказания до достижения ребёнком четырнадцатилетнего возраста. Понятно, что о вопросах исполнения ещё не вынесенного приговора говорить пока преждевременно. Однако, по мнению защиты, не стоит на данном этапе лишать девочку единственного родителя. Вот, пожалуйста: в письменном виде. Здесь всё изложено подробнее.

     Судья взял загодя отпечатанный адвокатом текст и пристально изучал его несколько минут. Виталий успел поверить в невозможное, когда судья громыхнул:

     – Рассматривается ходатайство защитника о замене подсудимому меры пресечения в связи с обстоятельствами, оглашёнными выше. Мнение прокурора.

     – Данный вопрос рассмотрен судом накануне. Обстоятельства, по которым арест был продлён на шесть месяцев, не изменились, а именно: подсудимый продолжает обвиняться в преступлении против общественного порядка, следовательно, может скрыться от правосудия или попытается повлиять на судебное следствие, путём оказания давления на свидетелей или иными способами.

     Прокурор пробубнил свою речь тихо и монотонно. Так, как делали он и его предшественники всякий раз при продлении Вите ареста. Так, как делали они на всех вот таких заседаниях. Скучно и буднично. У Виталия Калинина зашумело в висках. Голова окуталась тёплым облаком гнева, и он почувствовал, как по телу от живота поднимается горькая волна, порождённая извечной системной несправедливостью. Да не будь, чёрт возьми, этой клетки, этого долбаного вольера, в котором уместнее держать обезьяну, а не человека, чья вина ещё только должна быть доказана! Он расколотил бы жирную прокурорскую харю об стол, как трухлявый орех. И прокурор, и похожий, что брат, на него судья, как пить дать, запрыгнувший в свою чёрную мантию из такого же мусорского кителя. Все они, билось у Вити в мозгу, все – просто разные ухмыляющиеся головы одной огромной прожорливой гидры. Разные головы, растущие из одного поганого брюха.

     – Опять, – начал Виталий, и голос его осёкся. – Вы говорите, что я убегу.

     Взгляд его на мгновение дёрнулся в сторону Ильича. Старик безмолвно, но с максимально доступной ему интенсивностью, сигнализировал сохранять спокойствие. Поистине, глупо было лишать себя, пусть и эфемерного, счастливого шанса из-за дурацкой вспышки негодования. Витя выдохнул, и ум его тотчас притих. Ощущение было такое, будто тысячи звенящих железных канатов, протянувшихся к самому центру его существа, внезапно обвисли. Как же долго боролся он, изматывая себя, не жалея стараний, вдребезги разбиваясь о каменное нутро проглотившего его зверя. От разом нахлынувшей слабости захотелось смеяться. Он улыбнулся и произнёс:

     – Пускай. Делайте, как хотите. Вам, наверно, виднее.

     Воцарилось молчание. Ну, подумал Витя, вот и вся песенка. А Ильич тоже хорош. Отпустят они. Губу раскатал. Спасибо за попытку, скажут, Калинин. Сидите дальше. А знают, интересно, эти демоны, что мы с Женькой вообще еле знакомы? А если в суд её вызовут? Забавно получится. Она, бестия, из одной только вредности подыграть не возьмётся.

     – Прокурор, – оборвал Витины размышления председатель, – будете добавлять что-нибудь?

     – Дополнений не имею.

     – Суд удаляется в совещательную комнату.

     Через десять минут – Витю даже не стали водить обратно в подвал – председатель вернулся за трибуну, сжимая в руке свежеизготовленные листы и, не теряя времени даром, сразу же перешёл к декламации:

     – Оглашается постановление. Судья Железнодорожного районного суда города Екатеринбурга Голиков, с участием старшего помощника прокурора Уральской транспортной прокуратуры Красс, подсудимого Калинина, его защитника – адвоката Чащина, при секретаре судебного заседания Теремовой, рассмотрев в открытом судебном заседании ходатайство адвоката Чащина о замене подсудимому меры пресечения, установил. Подсудимый Калинин обвиняется в совершении преступления, предусмотренного статьёй триста семнадцатой уголовного кодекса Российской Федерации. Уголовное дело в отношении Калинина поступило в Железнодорожный суд города Екатеринбурга двадцать шестого декабря две тысячи пятнадцатого года для рассмотрения по подсудности. Постановлением Железнодорожного районного суда города Екатеринбурга от двадцать седьмого декабря две тысячи пятнадцатого года настоящее уголовное дело принято к рассмотрению судьёй Голиковым. Сроки содержания под стражей подсудимому неоднократно продлевались, последний раз постановлением Железнодорожного районного суда города Екатеринбурга двадцать первого января две тысячи шестнадцатого года. В своём ходатайстве адвокат Чащин просит меру пресечения Калинину изменить, избрать меру пресечения, не связанную с содержанием под стражей. В обоснования ходатайства указывает на наличие у подсудимого приёмной дочери, а также на то, что подсудимый является на данный момент единственным опекуном. Прокурор Красс возражал против замены меры пресечения на более мягкую, полагая данную возможность нецелесообразной…

     Дальше судья, как подобает, пару минут тараторил себе под нос положения скопированных для солидности статей разных кодексов, соблюдавшихся во дворце Фемиды время от времени. Витя прислушивался, пробуя угадать, какой же будет исход, но статьи, перечисляемые судом, могли трактоваться как за, так и против.

     – … В соответствии со статьёй сто десятой уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, мера пресечения отменяется, когда в ней отпадает необходимость, или изменяется на более строгую или более мягкую, когда изменяются основания для избрания меры пресечения. С учётом вышеизложенных обстоятельств, таких, как наличие у подсудимого несовершеннолетней приёмной дочери, не имеющей других родственников, способных осуществлять опеку, суд находит данное основание достаточным для изменения подсудимому ранее избранной меры пресечения. На основании изложенного и, руководствуясь статьями двести пятьдесят пять и двести пятьдесят шесть уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, суд постановил изменить подсудимому Калинину меру пресечения на обязательство явки, с запретом покидать пределы области. Постановление может быть обжаловано в апелляционном порядке в Свердловский областной суд…

     Но подсудимый уже не слушал. Реальность стала мягкой, как родная подушка, и ему захотелось закрыть глаза. Подписка о невыезде. Это же даже не браслет на ноге. Можно спокойно уехать, а хватятся тебя только через неделю или месяц, смотря когда там следующее заседание.

     Он и не знал, что с начала года в стране активно снижали переполненность не справлявшихся с людскими потоками тюрем. Оправдывать впрочем так и не начали: мест в лагерях хватало вполне, но дожидаться путёвки в тартар теперь позволяли дома. Виталий понятия не имел обо всех этих тонкостях, а будь оно по-другому, то в планах у него ничего б ровным счётом не поменялось. Побег. Предстоящий побег завладел его сердцем с данной минуты. Повезёт ли ему? Может быть, может быть. По крайней мере, знаки, попадавшиеся в последнее время, обещали удачу.

                ТОТ, КТО ПРИДЕРЖИВАЕТСЯ ЭТОГО ПУТИ, НЕ СТРЕМИТСЯ К ИЗБЫТКУ.
                ЛИШЬ ТОТ, КТО НЕ СТРЕМИТСЯ К ИЗБЫТКУ,
                СМОЖЕТ СТАТЬ НЕСВЕДУЩИМ ПОДОБНО РЕБЁНКУ
                И УЖЕ НЕ ЖЕЛАТЬ НИКАКИХ НОВЫХ СВЕРШЕНИЙ.


                03-04-2022