Микола Ракитный - Сашка

САШКА

Стояла нестерпимая жара, которая бывает только в ту пору, когда вот-вот зазвенит песня жницы и сольется с песней жаворонка. В Суходоле такая жара стояла уже недели с две. Солнце, как всегда, выходило на чистый, бесконечный простор, на всем своем пути не встречая ни одной тучки, и, когда уже садилось за другую окраину Земли, оно, казалось, на момент задерживалось и с улыбкой подмигивало всему тому, что весь день прошивало своими лучами.
- Непорядок в небесной канцелярии. Нынче хорошо только нашим рыбоводам, Прокопию и Сашке... Что им? Припекло в плечи - бубух в воду, к карпикам, и плюхайся... Если застанете в воде, то хоть дайте им вылезти. Сашку-то всё равно, а Прокопию, думаю, неловко будет...
Это только что говорил мне Василь Казаченко, веселый, полный, пожилой человек-колхозный зоотехник из довоенного времени.. Я ещё слышу за холмом, как тарахтят телеги, на которых он поехал в Севцы, на выдачу с молочно-товарной фермы, и, одержимый стрекотом кузнечиков и жучков, спешу взойти на ржаную возвышенность, с которой, как говорил зоотехник, можно видеть все рыбоводческое хозяйство «Борца».
Уже вечерело. Но парило еще изрядно. Эта тепло сейчас больше шло от самой за день нагретой земли и щекотало в носу зрелым злаком, горечью полыни, смешанным запахом разнотравья. Кое-где мелькали пестрые бабочки. Растопырив красные в черных крапинках крылышки, перепархивали с колоса на колос "божьи коровки". Я с удовлетворением заметил первых стрекоз, которые красноречиво свидетельствовали о том, что где-то совсем рядом должен быть водоем.
И вот я уже вижу его.
Огромный пруд, который многие здесь почему-то называли Волчьим оврагом, сверкал на солнце вытянутым, с зазубринами зеркалом. С одной стороны оно окаймлялось темной полосой высокой конопли, с другой - полем капусты, которая еще не успела свернуть бледно-зелёные листья в тугие и крупные вилкИ. Над капустой серым оловянным блеском отсвечивали трубы оросительной системы. Рослый смуглый юноша лет девятнадцати, голый по пояс, в кепке, надетой козырьком назад, расхаживал около труб и довольно удачно насвистывал «Летят перелетные птицы...».
- Сашка!.. Эй, Сашка!..
Возле зарослей молодого олешника(1) я увидел возведенный из горбылей(2) шалаш. Неподалеку от него, у перевернутой плоскодонки, стоял высокий, худощавый старик. Без шапки, в длинной расхристанной(3) домотканой рубашке, подпоясанной ремешком, он держал в одной руке шмат(4) пакли, в другой - деревянный молоток и недовольно поглядывал в самый конец пруда. Там с полдесятка мальчишек плескались водой, с шумом и криком кувыркались с лодки.
- Сашка, черт! Лодку затопят!.. - крикнул он снова юноше. - Погнал бы их хорошенько!..
Юноша повернулся в сторону мальчишек, посмотрел и крикнул. Те не услышали. Тогда он сунул в рот пальцы, пронзительно свистнул и вдобавок погрозил кулаком. Мальчишки в ответ запрыгали в лодке и, будто говоря, что этим нас не напугаешь, один за другим бухнулись в воду и тут же опять уцепились за лодку. Тогда Сашка сбежал к воде, схватил лозину и пустился поверх пруда, мелькая пятками.
- Вот, сорванцы , - будто жалуясь, говорил старик уже мне. - Хоть кричи, хоть проси их - все равно спасения нет. Для них это что-забава!..
Поздоровавшись с ним, я начал наблюдать, чем закончится все это у Сашки с мальчишками. Те убегать и не думали. Они все так же держались возле лодки, и, когда Сашка высоко засучил штаны и полез в воду, я не сдержался:
- Да он же их потопит!
Старик ухмыльнулся:
- Потопит... Думаете, они его боятся? Он и сам не прочь с ними поплескаться...
Старик, который был тем самым Прокопием, о котором говорил Казаченко, махнул рукой и начал забивать паклю в днище плоскодонки. Он постукивал молотком по дубовому клинку и говорил про Сашку:
- И парень, кажется, ладный, с пониманием парень, а живет так себе-без злости, можно сказать... Во, во, глядите, что делает, полюбуйтесь!..
Сашка, посадив мальчишек в лодку, далеко отвез их от берега. Сбросил штаны, кепку и, взмахнув руками, по-спортсменски нырнул в воду. Он сделал это один раз, второй, третий, - видно, учил мальчишек, как надо купаться. Потом вскочил в лодку и сгреб их одним махом в воду. Проследив, как они добираются до берега, он расхохотался, надел штаны и направил лодку в сторону шалаша.
 И только теперь он, похоже, увидел, что Прокопий не один. Видимо ему стало неловко перед чужим человеком за такое своеволие и, подъезжая к берегу, он спросил очень по-деловому:
- Поливать сегодня будем, дядя Прокопий?
Не услышав ответа, он с силой ударил веслами по воде, бросил их в лодку, и она с разгона почти до половины выползла на песок.
Не обращая на нас внимания, Сашка прошел к шалашу, у входа поддал ногой кем-то брошенный огрызок яблока и через минуту вышел обратно, натягивая на себя красную «футболку» с белым воротничком. Затем, оправив свои расчерченные в полоску штаны, он похлопал по скомканным колошинам(5), откинул назад пятерней волосы и подошел к плоскодонке, на которой мы сидели: я - с одной стороны, Прокопий, постукивая, - с другой.
Бросив на работу старика критический взгляд, Сашка искренне улыбнулся и робко подал мне руку. Потом сел на траву, обхватил руками колени. Мне показалось, что Сашку я где-то видел.
- Значит, и к нам наведались, - сказал он мне. - Дядя Прокопий! Имеем шансы в газету попасть...
- Для тебя, ветрогона, много чести будет, - не то всерьез, не то шутя, ответил старик.
- А я много чего и не хочу. Сколько заслужил. Правда, Иван Андреевич?.. - и Сашка посмотрел на меня своими ясными добрыми глазами. - Что же это вы к нам не приходите? - спросил он у меня.
- Куда?
- Да в Севцы. Наверное, забыли... Помните, как мы в домино резались? - сказал он с восторгом и немного покраснел.
- А-а, перед собранием!..
Теперь я вспомнил, где видел этого юношу. Как - то в Севцах собиралось бригадное собрание. До его начала на испачканных чернилами столах аж в три партии пристукивали в домино. В одной партии мы с Сашкой играли на пару. Он играл ловко, с расчетом, и надо было видеть, как он «засушивал» шестерочный дупель(6), или, ничем не рискуя, делал «рыбу»(7) с длинным хвостом! В такие моменты Сашка вскакивал со скамьи, с величайшим напряжением проводил взглядом по выстланной ленте домино, потом брызгал от смеха, взмахивал рукой и бил по одному из концов. Костяшки с треском взлетали над столом, а Сашка падал на скамейку, поднимал ноги и уже не хохотал, а ревел, аж до слез.
- А здорово тогда у нас выходило, правда? Директора школы и Казаченко... Слышите, дядя Прокопий? Андрейчика и Казаченко два раза под стол загоняли. Ну и смеха было! Андрейчик-ничего, а Казаченко, здоров же, как слон, подлез под стол, а выбраться не может. Чуть стол не сломал... - и Сашка зашелся снова громким хохотом.
- Приходите, Иван Андреевич, - сказал он уже с искренней просьбой. - Эх, и поиграем!
- Ты лучше, - говорю ему, - приходи в Суходол, Сашка. Там же все-клуб, кино, танцы... Можно будет и в домино поиграть...
Сашка помолчал и вздохнул:
- В Суходол не пойду. Разве по делу придется, а так...
- Что, далеко? - отозвался Прокопий. - А может, там не поладил с какой?
- Еще что скажете!
Однако от Прокоповых слов Сашка стал какой-то грустный и, как мне показалось, с затаенной ненавистью посмотрел на старика. С рыжей, подстриженной бороды его перевел взгляд на коричневые узловатые руки и сказал, уже немного посветлев:
- Три километра-это недалеко. А нам сейчас с дядей работы-ух!.. Вот завтра, - он показал на плоскодонку, - будем подкормку давать... Вы не видели, как подкармливают карпиков?.. Э - э, Что же это вы... Потеха! Обхохочешься с них-целый день голова болит... Сыпанешь кормовой мешанки, подождешь, пока она оторвется от поверхности воды, и тут тебе представление. Сначала замечаешь словно потухшие огоньки, потом они вырастают, разгораются, поднимаются со всех сторон, и уже видишь целую тучу золотистых рыбок... И тут начинается самое интересное. Они идут волнами. Одна ухватит корм и-обратно. А вторая ей тут же навстречу. И так несколько раз: одна - сюда, вторая - туда, одна - сюда, вторая - туда... Нет, это видеть надо.
 Возбужденный собственным рассказом, Сашка поднялся на ноги и своими изумительно синими глазами, которые я заметил только сейчас, окинул весь пруд. Задержав взгляд в самом его конце, где вода заходила за капустное поле, он улыбнулся и подмигнул мне:
- Хотите - я вам что-то покажу?
- А что?
Сашка замялся.
- Показывать, правда, еще нечего. Но... оно будет.
И он, больше ничего не говоря, направился к лодке. Я последовал за ним. Сашка столкнул лодку на воду, упал животом на нос ее, копнув ногой песок, и она медленно закружилась - повернулась передом на пруд. В этот момент, будто под землей, что-то прогрукало, и сразу же дохнул легкий ветерок. Прокопий, вскочив, уже стоял на ногах и указывал на Запад.
- Идет!.. Идет на Суходол!.. - кричал он и радостно кивал головой. - Ай, как хорошо! И где ее так долго носило? Сашка! Сегодня, может, и поливать не будем!..
Прокопий снова повернулся на Запад, будто хотел убедиться, что не ошибся, а Сашка перешел к корме, сел и вставил в уключину весла.
- Ох уж жминда(8) старая, - улыбнулся он добродушно. - Думаете, он дождю радуется, что просит земля? Дрожит за каждую каплю воды в пруду! Приходит время поливать капусту-каждый раз с ним ссоримся... - Сашка скривился в пренебрежительной улыбке. - Какой-то консерватор сказал ему, что карп требует всегда одинакового уровня воды... Упаси боже, нарушишь этот уровень - не видать тебе рыбы... Чистая ерунда! - И он с силой гребанул веслами, откинувшись назад, на корму.
На Западе поднималась туча. Она была не той тучей, светлой и пушистой, которая ласково принимает солнце. Синяя, трепетная, с лиловатым отливом, теперь она решительно шла навстречу солнцу и уже закрывала его передними тучками. В природе все менялось на глазах. По земле, будто живые, побежали быстрые тени, конопля у воды потемнела, стрекозы исчезли, в воздухе зажужжала мошкара, откуда-то появились ласточки и закружились над водой, которая уже морщинилась, собиралась в волне. Еще момент - и все окрасилось в холодные неопределенные тона: солнце было уже за тучей.
- Будет дождь, - сказал Сашка. - Не долгий, но-сильный. Может даже и с градом влупит.
Лодка проходила неподалеку от березового кола, который выпирался из воды на добрых полметра. Таких кольев на пруду было около десятка, и я спросил у Сашки, для чего они.
- А это места, где карпов кормим, - сказал он так, словно о чем-то второстепенном. - На то лето выбросим их. Они уже и сейчас почти не нужны. Только вид портят... А раньше, года четыре назад, без них, ого, никак нельзя было. Дно пруда было твердое, как в ручье, - трава да песочек. А такого дна карпу хоть и не показывай. Ему с илом давай. Пришлось делать другое дно. Перед тем, как впустить мальков, возили ил, может, с месяц, скидывали его в воду и эти места помечали кольями. Сейчас его везде хватает, илу, наросло по всему пруду...
Наклонившись с лодки, я пытаюсь всматриваться в воду, но по верху уже катятся волны, и в черной воде ничего не видно.
Сашка смеется.
- Не увидите... Карп глубоко ходит. Притом теперь он небольшой еще, граммов на триста. А вот осенью посмотреть на него, когда он будет на пятьсот-шестьсот, - ну , как тот самовар!.. А знаете, сколько их здесь, под нами? - Сашка, кивнув на дно лодки, сказал это так тихонько, будто боялся, чтобы не услышали карпы. - Семьдесят тысяч!.. Умножьте, пожалуйста, это число, ну, хотя бы на пятьсот. Сколько, по-вашему, а?.. Что-то много выходит! - и он, подмигнув мне: вот чего мы, рыбоводы, достойны! повернул лодку в небольшую бухточку, которая заходила в капустное поле.
Туча тем временем росла, приближалась, вокруг становилось все темнее, хотя и без того уже было поздновато. Мы подъехали к низкому травянистому берегу. С него спускался в воду густой дубовый частокол. Он тянулся по воде метров на восемь-видимо, им намеревались отгородить всю бухточку.
- Видите? - Сашка ударил по частоколу веслом. - Моя работа. Еще недели две и-полный порядок.
- А что это будет?
- Большое дело, Иван Андреевич!.. - И Сашка, приблизившись ко мне, сказал, будто по секрету: - тут своих мальков выводить будем... Прокопий не верит, машет рукой. А чему здесь не верить? Точный расчет... Какая выгода будет! Вы подумайте только-сколько денег каждый год переводим, чтобы приобрести малька. Ездим за ним черт знает куда. И, пока привезем, он уже не малек, а каша. Пустишь его в воду - просто плакать хочется, когда видишь, что он сотнями лежит неподвижным пластом... А иметь своего малька-это другая вещь.
- А как это сделаете? - спрашиваю у Сашки.
- Выведем малька?.. - Сашка только улыбнулся. - Вот отгорожу, и пустим сюда производителей. Не много-десятков два-три. Достаточно. И можете поверить, к весне «Борец» будет со своим мальком...
Над прудом, вздыбив воду, стремительно пронесся вихрь и затрещал в конопле. Туча уже стояла над нами, размахнувшись на полнеба. Она клубилась, медленно ползла на восток, однако все еще не показывала своего хвоста.
- Как бы не сдуло нас, - сказал Сашка серьезно и торопливо ухватился за весла.
Мы поехали назад.
Плоскодонка уже была у причала. Привязанная к столбику, она покачивалась на волнах, а Прокопий, шатаясь от ветра, поспешно запирал шалаш, держа под мышкой Сашкину кепку.
- Быстрее!.. Пойдемте ко мне! - кричал он нам и трусливо поглядывал вверх.
- К нему?.. - Сашка, прикусив губу, озабоченно помолчал и сказал мне: - вы идите, Иван Андреевич, а я... я лучше, тут пережду, в шалаше.
Но, когда мы уже были на берегу, Прокопий подал Сашке кепку и сказал:
- Тебе, Сашка, придется у меня переночевать. Завтра утром возьмем коня и захватим кормовую мешанку... Пойдем.
Сашка не тронулся. Хмурый и чем-то озадаченный, он едва слышно произнес:
- Не пойду, дядя Прокопий... Я лучше прибегу завтра утром...
- Пойдем, говорю, - мягко, но убедительно приказал Прокопий. - Что я, один там буду тягаться!..
Сашка, пересилив себя, как-то криво улыбнулся и дал согласие:
- Ладно... Пойдемте...

Прокопова хата в Суходоле стояла третьей с краю, на широкой, с редкими дворами улице, с которой шла дорога на Севцы. С двух сторон ее обступал густой яблоневый, с вишнями, садик. На него через чистенький продолговатый дворик открытыми и закрытыми дверьми посматривали хлевы и хлевушки, амбар и другие «мелконарезанные» хозяйственные постройки. Все это стояло рядком, под одною прочной, надолго поставленной опорой.
Под навесом, видимо, сброшенное наспех, лежало с воз зеленого поёмного(9) сена. Это сено Сашка тоже заметил. Когда Прокоп снял с пробоя(10) замок и мы вошли в сени, Сашка шепнул мне:
- Успел... И где он наскрёб такого? - И тут же, наверное, догадался: - Ах, это-сынок!..
В доме было темно и душно. Не включая света, Прокопий открыл окно, повыгонял сметкой мух и, буркнув на них «черти», прошел на чистую половину.
Мы с Сашкой присели на скамейку, я взглянул в окно. Дождь еще не накрапывал, но готов был хлынуть в любую минуту.
- А может, еще добегу? - говорю Сашке. - Успею?
- Домой? На Закружье? Что вы!.. Оставайтесь лучше здесь, - посоветовал он.
И вдруг, приблизившись ко мне, он уже не посоветовал, а искренне попросил:
- Останьтесь, Иван Андреевич. Очень прошу вас...
- Ты что, - говорю, - Прокопия боишься?
- Эх, Иван Андреевич... - Сашка глубоко вздохнул. - Не могу я здесь... Пришел и расшевелилось все...
Я что-то еще раньше замечал, когда мы подходили к Прокоповому дому: Сашка заметно колебался, становился каким-то чужим, настороженным. В доме же эти изменения в поведении Сашки замечались еще больше: он чувствовал себя каким-то скованным, напуганным и, как мне казалось, чего-то ждал.
Прокопий все еще был на чистой половине. Что-то там топал, что - то передвигал, потом вышел, - в каждой руке держал по несколько яблок и положил их на стол.
- Неважные, - сказал он и присел на диван. - Жара, один червегрыз... Сбегай, Сашка, в сад, свеженьких сорви... А я тем временем ужин соберу. Может, и Дуся поспеет...
Сашка этого будто и ждал. Он охотно вскочил со скамейки, пошел к порогу, но в этот момент кто-то брякнул в сенях ведром. Сашка растерянно остановился. Чтобы сгладить эту растерянность, он подошел к окну у полки и встал к дому спиной.
Прошло с добрую минуту, пока дверь открылась и в дом вошла невысоконькая в светлом платьешке девочка. В руках у нее были перевязанные платком тапочки. Увидев, что кроме Прокопия здесь были и чужие, она остановилась на пороге, и ее вежливый, немного усталый голос нарушил тишину:
- А почему вы впотьмах?
Она тут же щелкнула выключателем, и просторный дом в одно мгновение наполнился ярким светом.
- Ты брось, Дуся, - возразил Прокопий. - Гремит же, не слышишь?..
- Ну и что, если гремит?
Она улыбнулась, хотела повернуть выключатель назад и только теперь увидела, вернее, угадала, Сашку, который уже стоял спиной к окну, опустив взгляд на свои босые ноги.
- И Сашка у нас? - сказала она с каким-то удивлением. - Привет, Сашечка!.. Что же ты никогда и глаз-то не показываешь?..
- А такой нужды нет, - ответил Сашка, покраснев. И через силу улыбнулся: - «глаз не показываешь...» А кому тут их показывать?..
Это Дусю никак не обидело. Прикусив губы, она выключила свет и неслышно прошла на чистую половину.
- На сене была, - сказал Прокопий. - Как, Дуся, еще много в рядах осталось? - спросил он.
- Ой, много! Дня три еще хорошо придется... Да где там три. Завтра же зажинки(11) в нашей бригаде.
- Значит, намочит, - с сочувствием сказал Прокопий. - Жаль, сено хорошее.
В доме после яркого света стало еще темнее. Я слышу голос Дуси из той половины, а мне все еще кажется, что она стоит у порога, и я вижу ее спутанные ветром волосы, ситцевое в синие горошины платье; она поглядывает на Сашку, и на красивом чернявом лице ее все видется вместе - и искренность, и насмешка, и грусть, и наивная, почти детская радость.
Сашка, наверное, вспомнил про яблоки и вышел из дома. Он вернулся через добрую четверть часа. На столе уже тускло светила лампа. На тарелках лежали малосольные огурцы, стояла крынка молока, стаканы, а рядом - куски нарезанного хлеба.
Сашка вынимал из узких карманов брюк яблоки, клал их на стол и говорил:
- Ну и сверкает!.. Может, так посверкает, порегремит, пойдет дальше, а у нас и не закапает...
Мы сели ужинать-Прокопий, я и Сашка.
- А ты чего там у печи стоишь? - обратился Прокопий к Дуси.
- Я-потом, ужинайте, - ответила она тихо.
Сашка ел будто не желая, ел только яблоки и, изредка сверкая из-под лба на Дусю глазами, старательно сгребал в кучу черно-коричневые зернышки.
А Дуся, заложив руки за спину, стояла у печи, как-то уныло поглядывала на Сашку и только тогда, когда взоры их встречались, опускала глаза вниз и склоняла на бок голову.
- Ты бы постелила тем временем, - сказал ей Прокопий, мотнув головой на дверь чистой половины.
- А зачем, дядя Прокопий? - сказал Сашка. - В такую духоту спать в доме? Мы во двор пойдем. Там, я видел, у вас сено под навесом...
- Это ваше дело, как хотите, - согласился Прокопий.
Дуся в тот же момент исчезла в дверях второй половины. Вскоре она вышла с подушкой и охапкой пестрых домотканых подстилок и понесла во двор.
Вскоре, поблагодарив за ужин, мы вышли с Сашкой на крыльцо. Было очень темно. Низкая черная туча окутывала весь Суходол; вверху нескромно гремела, будто в нескольких местах раскатывали тяжелые чугунные вагонетки и они все не могли взять разгона. На Западе сверкнуло - и весь Прокопия двор озарился бледным молочным светом. В темном провале повети(12) слышалось, как шуршит сухое сено...

Постель уже была готова. Сашка пошарил по ней и удовлетворенно отметил:
- Царская... На такой, пожалуй, и принцы не спали, - и он полез наверх, разминая коленями ароматное неслежавшееся сено. Я тоже залез и лег рядом с Сашкой.
Дуся все еще стояла в уезде; она, видимо, ждала, не понадобится ли в чем - нибудь ее услуга. Однако Сашка не подавал голоса. Пошевелив сеном, он, наконец, улегся и сказал:
- Благодарим, Дуська... - и вздохнул. - Иди отдыхай.
Дуся не ответила. Она стояла сейчас с краю повети, - виднелся только ее силуэт , - и как будто чего-то ждала.
- Спокойной ночи, Дуся, - сказал Сашка снова.
- И Вам, Сашенька, - едва слышно ответила она, и в голосе ее слышалось волнение.
- Ты иди, Дуся, а то Прокопий, может, следит из окна.
Дуся промолчала, постояла еще, сколько можно было, и пошла к крыльцу, едва виднеясь в темноте ситцевым платьем.
Мы долго молчали. Я ожидал, что Сашка - человек с простой и открытой душой - вот-вот мне скажет что-то про Дусю. Однако он лег на спину и заговорил о другом:
- Эх, Иван Андреевич! Тогда бы не только в газету, а целую книгу можно было бы написать. По правде говорю. То, что у нас есть сейчас-это что-о... мелочь! На ту весну мы еще два пруда пустим в ход. И такие, что в каждый можно пустить мальков тысяч по шестьдесят. Где там-больше! Это знаете что? Четверть миллиона "Борцу" в карман, как пить дать! - И Сашка рассмеялся, видимо, от этих своих последних слов.
- Слушай, - говорю, - Сашка. Мне кажется, что Дуся тебя любит.
- Меня?.. Мы уже своё отлюбили... Любить ей меня уже нельзя.
- Почему?
- Потому что-замужняя.
- Дуся-замужем? - удивился я.
- У-у, давно, - продолжил Сашка. - Пожалуй, что с полгода... Да и не удивительно, молодке скоро двадцать два годика. Нормально...
- Жаль, - сказал я от души.
- Чего же жалеть-не поправишь. Да даже не знаю, и любила ли она, мне так кажется, что больше насмехалась... Прокопов сын, объездчик, выхватил ее у меня, можно сказать, из-под самого носа...
Вверху все гремело, но без сильных раскатов. Молния сверкала почти каждую минуту, и в эти моменты я видел Сашку: заложив руки под голову, он лежал на спине и поглядывал на темные окна Прокопиевого дома.
- Нет, неправда, - заговорил Сашка снова. - Дуся таким любила меня. По-своему-смеялась и любила. Во многом здесь был виновата, наверное, моя гармонь. Роль же гармониста знаете какая. "Давай, давай! - кричат танцоры. - Больше жизни, Сашка! Режь с перебором!.."Ну, ты и режешь, режешь до того, пока пальцы не занемеют. А у тебя ведь тоже душа не балалайка. Играешь и тем временем видишь, что девушек все меньше и меньше остается: одна с тем пошла, вторая с тем - все заняты... И, как говорят, к шапочному разбору-ни одной посмотренной девушки... На Дусю я давно засматривался. Да где там: ребята на нее с первого же танца, как мухи на мед, налетали. Но однажды что-то-замечаю и понять не могу: со вторыми шутит, а держится поблизости от меня. И вся она, вижу, какая-то другая, незнакомая мне. И вот наклоняется и шепчет на ухо: "Ты, говорит, Сашка, куда красивее был бы, если бы свои патлы подстриг « Ишь, какие они у тебя...» - и погладила рукой по затылку. Покраснел, чувствую, до самых ушей. А Дуся тем временем: "Девчонки! Глядите, какие у Сашки патлы, как у попа!"- и в смех. И опять меня по затылку рукой. "Брось, - говорю, - Дуська, не мешай».
А она: «а вот и не брошу. Что ты мне сделаешь? Мне так нравится...»- «Ну, - думаю, - гладь, если нравится...» А под конец игрища Дуся потихоньку и говорит: «домой пойдем вместе, Сашка. А то тот, с Суходола, на меня опять поглядывает. А ну его! Очень ученым выставляется...» Это про Адама Прокопова, нынешнего мужа своего. Тогда он закончил уже техникум и каждое воскресенье приезжал на велосипеде в Севцы: все на Дусю прицеливался... Ну, конечно, как же мог не пойти я с ней, если только о ней и думал. Остановились у ее ворот. Дуся попросила, чтобы я сыграл на прощание что-нибудь грустное. Не помню, что я такое начал. Дуська вдруг обхватила мою шею руками и поцеловала: «какой же ты, - говорит, - хороший, Сашечка. Хороший и... робкий. Тебе, - говорит, - немножечко старше надо быть. А тут наоборот выходит: я старше тебя. На два с половиной года старше!..» Не успел я спохватиться еще от этого поцелуя, как Дуся сорвала мою кепку с головы, бросилась через улицу, расхохоталась и пропала во дворе, хлопнув калиткой.
- С того вечера, - говорил Сашка дальше , - у нас было очень красиво. И вот однажды пришел такой момент, когда все поломалось, как поломался тогда и Адамов велосипед. Адам часто посещал Севцы, так как все заигрывал с Дусей. В одно воскресенье, по очереди, он катал по улице девушек. Я сидел возле своего дома среди подростков и совсем не обращал на это внимания. И вот вижу: на раме велосипеда - Дуся. Адаму, видимо, хотелось проехать возле меня. И когда он поравнялся со мной, один из подростков-разве же знал я, что он это сделает! - палку-в велосипед! Спицы-тр-рах! И Адам с Дусей-бубух на землю... Дуся поднялась, посмотрела на меня, не знаю почему, заплакала и пошла. Адам же сердито взглянул на меня и буркнул: «подловил, свинья!.. Ладно, запомню это!..» Словом-виновным сделали меня.
- Ну, после этого Адам зачастил к нам еще больше. А недели через две-куда там! - заявился на мотоцикле. Дуся так: и не со мной и не с Адамом. Я так и не собрался поговорить с нею как следует. Вскоре меня послали в область на курсы рыбоводов. Пять месяцев пробыл там. Не раз намеревался написать письмо и не решился. А потом узнал: Дуся вышла замуж. Тяжело, больно на душе стало, не выдержал и написал-таки. И что думаете? Ответила. «Двух, говорят, любить вместе нельзя. Люблю из вас одного, а кого - и сама не знаю. Назвала бы тебя, Сашка, если бы ты был хоть моим ровесником...» Видите, в чем все дело оказалось? Больше я ей не писал, поставил точку... И вот сегодня первый раз увиделись... Волновался, очень волновался, а когда увидел - немножко полегчало... Сашка вздохнул и замолчал.
- Как же она живет, - спрашиваю, - счастливо?
- Кто же ее знает... Не думаю... Адам, знаете, весь в своего отца. А Прокопий-сами же видите какой - пасмурный, скупой на слово, у него ни ласки, ни вежливости, и все, кажется, что-то от людей скрывает... Да это еще туда-сюда... А вот что плохо: говорят, Адам часто упрекает Дусю тем, что он закончил техникум, а она простая колхозница...
В этот момент почти вместе с молнией сильно ударил гром. Потом молния снова осветила двор с садом, в котором фосфорическим огнем вспыхнули антоновки, и я увидел возле забора, как раз напротив паветья, женскую фигуру.
- Кажется, Дуся, - говорю Сашке.
Сашка подхватывается, всматривается в темноту и поворачивается - лицом на край повети. Он ждет следующей молнии, и, когда она сверкнула, я заметил на лице у Сашки растерянность и недоумение.
- Правда, Дуся, - шепнул он. - Бодрствует.
- Наверное, мужа ждет, - высказываю предположение.
- Да нет... Не должна... Его дня на два в лесничество вызвали. - Подперев руками голову, Сашка снова напряженно всматривается в темноту. Так проходит пять, десять минут, и наконец не то мне, не то себе он говорит: - «Эх, Дуська, Дуська... Видно, тебе здесь не сладко живется...»
Мы слышим, как слабо ударило в дверь сеней. Снова сверкнула молния-но Дуси у забора уже не было.
- Пошла, - словно с облегчением сказал Сашка. - Пошла спать Дуська... Давайте и мы, Иван Андреевич. Поздно... Интересно, неужели дождя так и не будет? Гремит, гремит, о...
Сашка опускает голову на руки, и я уже не слышу от него ни слова. Я закрываю глаза, пытаюсь уснуть, но сон не идет. В глазах раз за разом ослепительно блещет молния, и я вижу чистенький Прокопов двор, крупные белые антоновки, а возле забора - одинокую, со своими неведомыми мыслями Дусю. Чего она хотела? Что беспокоило ее?.. К этой загадке я обращаюсь снова и снова, но, так и не разгадав, поворачиваюсь на другую сторону...
Сколько прошло времени-трудно сказать. Вдруг слышу шепот:
- Са-ашка...
И еще раз-ласковее, нетерпеливо:
- Са-ашенька!..
Что это-по правде, или мне только показалось?
Я приподнимаю голову: Дуся. Она стоит у самой повети, обхватив руками столб,
и я смутно вижу ее силуэт по пояс.
На улице, где-то неподалеку, раздался девичий смех, два слаженных голоса запели частушку:

Моя Мила рожь пожнет,
Хорошенько свяжет,
Ой, обнимет, поцелует,
Никому не скажет.

Грянул с молнией гром. Я увидел на секунду испуганное Дусино лицо, мучительно переломленные брови. Прижавшись к столбу, она с опаской оглянулась в сторону улицы. Потом опять:
- Са-ашка... Са-аш!.. - и всхлипывание задушило шепот.
Я толкнул Сашку в бок, однако он и не пошевелился. Сашка спал крепким сном.
Где-то в конце двора, возле колодца, о сухую землю будто стукнула падалка(13).
Потом упало возле крыльца, среди двора, возле повети, - стало падать по всему двору. И тут же хлынул крупный дождь. Дуся не уходила. С минуту ещё она стояла у края повети, потом обхватила руками плечи и пошла медленно через двор к крыльцу...
 
Наутро было чудесное солнечное утро. Разбудил нас Прокопий. Голос его после ночи казался добрее, ласковее.
- Пойду коня запрягать, - сказал он Сашке. - Завтракайте сами, потому что Дуся давно на поле пошла.
И уже крикнул от калитки:
- Ты же не бался, Сашка. Подойдешь к амбару...
- Ну и заспали! - сказал Сашка мне. - Не сон, а одно наслаждение.
- Спали крепко, - соглашаюсь с ним.
Я спрыгиваю на Землю первый. Сашка еще на сене. Он удивленно осматривает постель и говорит ко мне:
- Иван Андреевич, вы не помните, сколько у нас подушек было?
- Одна, кажется.
- А это? - он берет из-под головы белую, с размереженными углами подушку и загадочно смотрит на неё. - А знаете?.. Дуська, видимо, ночью приходила И... принесла...
Я ничего не говорю Сашке. Мне не хочется тревожить его. Сидя на сене, Сашка со злостью запускает пальцы в волосы:
- И надо же было мне так крепко спать!.. Какая же ты отзывчивая, Дуська... А может она и сейчас еще любит меня? Как вы думаете, Иван Андреевич?..
Потрясенный, счастливый, Сашка соскакивает вниз, потягивается до хруста в суставах и вдруг-подскакивает ко мне, перепоясывает руками:
- Эх, Иван Андреевич! Давайте я вас на стреху(14) закину!..
- Что ты, Сашка, - смеюсь. - Если только на стреху-это ничего. Можешь и на ту сторону перекинуть...
- Струсили, - хохочет Сашка. - Ай, Дуська, Дуська!.. Значит, у нас еще не все кончено. А это-самое главное...
Мы идем в Прокопову избу. Сашка говорит, что после завтрака возьмем кормовую мешанку и поедем подкармливать карпов.
- Это очень интересно, - говорит он еще раз. - Поедете с нами?
- Поедем, - отвечаю я и в то же время думаю о Дусе. Спала ли она хоть минуту в эту ночь? Пошла ли она в поле хоть с каплей надежды на свое счастье?.. Где ты, Дуся, на каком поле, и что ты думаешь сейчас, собирая рожь и складывая ее горстями в первые снопы?..
 
МИКОЛА РАКИТНЫЙ
1960 г

Перевод Дениса Говзича

КОММЕНТАРИИ

1 Олешник — или ольшатник так называются заросли ольхи, образующиеся на иловатой почве по берегам озер и камышовых болот. К ольхе здесь примешаны часто виды ив, а у стволов деревьев ютятся осоки, кислица и др. травянистая растительность.

2 Горбы;ль — обапол; боковая часть бревна, имеющая одну пропиленную, а другую не пропиленную или пропиленную не на всю длину поверхности, с нормируемой толщиной и шириной тонкого конца.

3 Расхристанной - расстёгнутой

4 Шмат - кусок

5 Колошина - штанина

6 Дубель или дупель - игральная кость «домино», на которой одинаковое количество очков на противоположной стороне.

7 «Рыба» - блокировка выкладки, когда у каждого игрока на руках ещё есть кости, но ни у кого доложить нечего. При блокировке («рыбе») выигрыш принадлежит тому, у кого на руках меньше всех очков: ему записываются очки всех других за вычетом его собственных.

8 Жминда - м. "скупец". От жму, жать.

9 Поёмное сено - сено с заливных или поёмных лугов, расположенных по берегам рек и некоторых озёр, считается одним из лучших кормов

10 Пробой - металлическая дужка для навешивания замка

11 Зажинки — старинный обряд, связанный с началом жатвы. Был широко распространён у славянских и др. земледельческих народов. З. заключались в том, что первый сноп сжинался священником, знахаркой или каким либо другим лицом.

12 Поветь - помещение под навесом на крестьянском дворе.

13 Падалка - созревшее яблоко, упавшее с дерева само

14 СтрехА; - нижний, свисающий край крыши деревянного дома, избы.

Подготовил Денис Говзич

Далее

Анатолий Димаров - Не хочу рая
http://proza.ru/2021/12/12/659