Религия и культура

Князь Владимир крестил восточнославянские племена в конце Х века, но это не значит, что они сразу стали христианским народом. Превращение языческого народа в христианский – процесс, длящийся не годы, не десятилетия, а века. Учёные называют его «периодом двоеверия», но это неточно: христианство сосуществует с язычеством и в тех народах, которые давно уже признаны христианскими. Превращение народа в христианский означает лишь то, что в нём появилась христианская «закваска», само тесто – это всегда и везде преимущественно языческая стихия.
В культуре «закваска» - это книжность, оплодотворяющая народное творчество. До тех пор пока христианская книжность не преобразует народное творчество, народ остаётся языческим. В этот переходный период он сопротивляется христианизации, воспринимая её как духовную колонизацию. 
Когда христианская «закваска» портится и перестаёт поднимать тесто, возобновляется преимущественное влияние на культуру народа языческой стихии. Дехристианизация - процесс медленный, он может длиться столетиями: самые оголтелые нигилисты-революционеры не в состоянии в одночасье вытравить из народа христианскую душу.

***
Когда мы говорим, что в христианском народе церковная книжность оказывает преобразующее влияние на народное творчество, то имеем в виду не только Средневековье, но и авторскую культуру Нового времени.
Человек Нового времени имеет достаточное самомнение, чтобы полагать, будто он способен контролировать общественные процессы. Однако он не в состоянии взять под контроль христианизацию: искреннее желание внутренне уподобиться христианскому Богу не может ни у кого возникнуть по принуждению. Рациональная катехизация в ком-то облагораживает рассудок, но иррациональные интуиции, на которых зиждется культурное творчество, она чаще всего подавляет.
Стиль жизни и творчества менять очень сложно, ещё сложнее преобразить нрав человека, принудить же человека к любви в принципе невозможно. Любовь и принуждение несовместимы. Настоящая любовь – это дар свыше, чтобы его удостоиться, человеку надо заслужить его жертвенной борьбой с теми суевериями, которые удерживают его в рабском поклонении земным идолам. Собственно, в стяжании любви и заключается смысл христианского культурного творчества. Никакого другого важного смысла оно не имеет. В передаче Апостола Павла это звучит так: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам все имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы». Если кто-то считает искусством звон медной кастрюли в инсталляции постмодерниста, то о таком человеке определённо можно сказать: его жизнь лишена смысла, он не знает любви. Его культура – это культура смерти, а сам он – неоязычник, что хуже язычника. Именно хуже, потому что у язычников на глубине есть тяга к любви, а у неоязычников остаётся одно устремление к смерти. 

***
Каждому доводилось бороться со своими страхами и дурными привычками, и каждый знает, как трудно их побороть. А если это не просто привычка, а что-то такое, что въелось в твоё сознание и стало твоим характером, то справиться с ним не легче, чем умереть и родиться заново. Да, стать христианином – это всё равно, что родиться заново, причём многажды: борьба с языческими пережитками растягивается во времени на много смертей и рождений – обновление, преображение в христианина, достигается только через несколько поколений. При этом никто не гарантирован от срывов, после которых начинается движение вспять. Таких, какие постигли русский народ в 17-ом веке, породившем Великий Раскол.
Если христианская религия начинает объяснять божество, вместо того чтобы заботиться об уподоблении человека Иисусу Христу, то это верный признак того, что она выдыхается в этом народе. Объяснение – это научный стиль, уподобление Богу – поэзия, стиль художественный. Только художественный стиль позволяет иметь дело с цельным, живым образом истины. Наука же его всегда редуцирует, сводя к абстракциям. Абстрактный образ – мёртвый образ. Если христианство превращается в набор таких образов, то это значит, что христианину больше некому уподобляться, его Бог стал безличностным и безличным, одним словом идеей, такой же, как и какая-нибудь идея нации, государства, партии. Выдохшаяся религия легко поступает в услужение идеологиям. Не творя культуру уподобления Богу, она соучаствует в секуляризации – разуподоблении Богу. Предчувствуя это, православные Средневековья объявили злой ересью схоластическую теологию латинской Европы. Однако чем дальше, тем голос их становился всё тише и тише – пока вероисповедный рационализм не овладел умами и православных вероучителей. Восстание против латинского стиля верования и культурного творчества и породило в 17 веке Великий Раскол. После него началось раздвоение русской культуры.
Великий Раскол, таким образом, это явление не узкоцерковное, а общекультурное. Он разделил Россию на два отдельных народа, «цивилизованный» и «нецивилизованный». Первый – преимущественно подражательный, настроенный на реформы и революции и этим настроем традиционную Россию губящий, второй – сохранивший вкус к самобытности, но не престижный и не свободный. В пушкинской линии христианского реализма эти два народа объединяются, но эта линия в дальнейшем оказалась отнюдь не определяющей. В 19 и 20 веках торжествует подражательно-западнический стиль культурного творчества.

*** 
Со времён петровских реформ в дехристианизированной среде заправляют идеологические лидеры – Великие Инквизиторы. До начала ХХ века они продолжали называть себя христианами – и подавляли любые признаки живого присутствия евангельского христианства в народе. Живой Христос мешал им «вести народ ко спасению». Достоевский гениально показал подмену религии идеологией. Считается, что он обличил католичество, но это не так. Его притча – о болезни духа, поразившей весь христианский мир.
Европейцы отказались от религии якобы во имя культуры, но на самом деле они отказались от настоящего, религиозно мотивированного культурного творчества в пользу его идеологически мотивированных имитаций. Богом сделался человек, но человек не может ставить перед собой цель уподобление человеку. Понадобилась идея сверхчеловека – редукция цельной человеческой личности к «пассионарным» качествам, необходимым для переустройства мира без оглядки на христианские заповеди. В нашу игривую эпоху популярными в массах карикатурными символами такого обезличенного сверхчеловека стали всякие бэтманы, киборги, человекопауки и тому подобная нечисть. В первой половине ХХ века такими символическими фигурами были конкретные люди, способные воспламенять массы. Итогом такого воспламенения стали жестокие, кровопролитные войны и революции. Они породили страхи, которые и сублимировались в нашу нынешнюю игривость. В остальном мы почти не изменились. Сверхчеловек по-прежнему говорит о любви, лязгая шестерёнками. Некогда христианская, учившая человека любить европейская культура вырождается в антикультуру, исповедующую культ злокачественных инстинктов и технологий чувственных игр.

***
Я не считаю для себя авторитетом Толстого-мыслителя. И уж тем более он для меня не пророк. Готов согласиться с Г.Флоровским: Толстой был религиозно бездарен. Однако же, как художник-реалист, это был, безусловно, гений. И образы, созданные в его гениальных романах, дают нам намного более христианское представление о любви, чем проповеди с амвона, сводящиеся к одному и тому же: «Исповедайся, причастись и люби».
Толстой писал: «Ошибаются, думая, что можно заставить себя любить. Можно и нужно только удержать себя от того, что мешает любить: побороть грех, понять соблазны, распутать суеверия…».  Но ведь о том и Евангелие: удерживайся от греха – и Бог подарит тебе любовь. В Евангелии вы не найдёте намёка на то, что любовь обретается формальным приобщением к тому или иному таинству, соблюдением того или иного обряда. Причастие – это не только жертва Бога за людей, но и жертва людей Богу-Любви. Оно – венец любви, а не её магическая предпосылка.

***
«…Кто любит, тот не рассуждает… Если вы любите чисто и любите в женщине чистоту её и вдруг убедитесь, что она потерянная женщина, что она развратна – вы полюбите в ней её разврат, эту гадость, вам омерзительную, будете любить в ней…» (Ф.М.Достоевский).
Такое тоже не услышишь с амвона. Это «светская литература», «мирское», об это «можно запачкаться». А мне думается: если ты, пастырь, хочешь меня научить любви, то не надо плести с амвона абстрактные, геометрические узоры, а лучше расскажи мне о том, как ты сам когда-то полюбил порочную женщину и не запачкался или запачкался, а потом очистился покаянием. Ты ведь жестоко боролся, не так ли? Этому опыту я бы у тебя поучился. Как бороться с грехом и тем заслужить у Бога любви – вот что мне интересно. Может, правда, ты никогда не любил порочную женщину, но тогда тебя наверняка одолевал бес сребролюбия. Расскажи, как ты боролся с ним, мне тоже ведомо подобное искушение. Что надо, я ведь и сам знаю, а ты расскажи мне – как надо.
Светская литература об этом рассказывает, а ты почему-то молчишь. Да ещё переживаешь, что я об эту литературу «запачкаюсь».

***
Если само по себе таинство умножает в человеке любовь, то это, получается, чистая магия. На самом деле любовь добывается ценой жертв и страданий. Она в этом грешном мире и есть страдание. Страдание, которое, однако, слаще всех гедонистических радостей. И потому тот, кто её сподобился, ни на что другое её уже не захочет менять.
Причастие – это таинство, которое не снимает страданий, а лишь напоминает: «Ты, человек, страдаешь так же, как Бог страдал», - а потому радуйся своему страданию, ибо ты с Богом. «Взойди на костёр любви, и мы будем вместе гореть», - вот что должен услышать тот, кто причащается Крови и Тела Господних. А вот как на этот костёр взойти, и должны были бы, по идее, объяснять те, кого называют пастырями.
Церковь призвана научить человека любить – а это и есть то, что называется христианской культурой. Культура в переводе с латыни «возделывание», термин из земледельческой области. Даже тот, кто не имеет отношения к земледелию, знает, насколько труд земледельца тяжёл. Таково и культурное делание.

***
«Для чего вы оставили в живых всех женщин? вот они, по совету Валаамову, были для сынов Израилевых поводом к отступлению от Господа в угождение Фегору, за что и поражение было в обществе Господнем; итак убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте; а всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя». (Числа 31, 15-18).
Перед тем как открывать некоторые ветхозаветные книги, следовало бы читать дневники Миклухо-Маклая.
«Вонмем! Дневника Миклухо-Маклаева чтение».
Миклухо-Маклай любил своих людоедов. Он нас настроит любить и ветхое иудейство.