Отрывок из романа Сранцы - 2

        За то время, пока отец Кондратий и Тюзин добирались до площади, волна сплетен обогнула город и вернулась к месту происшествия, уже с другими подробностями, которые всколыхнули в сердце старика нешуточную тревогу. Обменявшись впечатлениями и почти потерявши интерес к громкому скандалу, народ стал расходиться. Только немногочисленные свидетели, оставшиеся после драки, скучились в стороне от Тюзинского автосалона и смотрели на жирные кляксы извести на земле. Как и все любознательные сранцовцы, Мокрушин разглядывал известку: Схватка была серьезной,— догадался он,— Дурневу сильно зацепило, если она гасила злобу Брякушниковой всем тем, что попало под руку. Старуха оказалась смела не только на язык, но и на отчаянную выходку, не испытывая при этом ни капли раскаяния за пролитую известку. Даже спустя тридцать минут после эпической драки Дурнева стояла возле салона, не выпуская из рук злосчастную кисть, чтобы вновь взмахнуть ею и художественно раскрасить физиономию противника.

    Когда на площадь вышли отец Кондратий и Тюзин, лицо старухи исказилось в трагической гримасе, и сама она, как положено было прожженной солдафонке, вытянулась во фрунт. Ванька смотрел на Дурневу и думал, как бы так незаметно убраться с площади, чтобы не столкнуться с отцом Аленки. Из разговоров он узнал, что девушка минут десять назад, как ушла сразу за Шпонькиным, который какое-то время отирался в салоне, а потом вышел сам не свой. Противоречивые толки взбудоражили воображение Мокрушина,— Поликарпыч, стало быть, не только за Клавой приударил… Какая же сволочь этот Шпонькин!— постоял рядом с девушкой, и мозги его набекрень съехали. Оно и понятно — Ванька хоть и дал зарок не желать соблазнительных форм Аленки, но испытывал к ней неудержимое влечение.

    Пока Мокрушин думал о превратностях судьбы и мучился домыслами, отец Кондратий, в отличие от подслеповатого Тюзина, выцепил его в толпе и прямиком направился к нему. Мимоходом отче степенно осенял крестом зевак и дышал в лица страждущих спиртоносным духом, который вырывался из его груди вместе с благословениями, что, по предположению отца Кондратия, должно было низвергнуть в прах бесовское наваждение, ставшее причиной недавней склоки. За ним, не отставая ни на шаг, плелся Тюзин. Он узнал Мокрушина, когда до него ему оставалось пройти всего десять шагов, и тут же принял вид нахохлившегося, правда, очень старого и потрепанного воробья.

— Значит, вот какой ты Ванька.— с ходу атаковал старик и уставился на Мокрушина таким взглядом, как будто до этого ни разу его не видел,— Слышал я, что ты, пьяница, приударил за моей дочкой.

— Это кто же вам такое набрехать успел?..— усмехнулся сквозь зубы Ванька,— Нешто на мне так написано?!

— Да хоть бы и не написано.— старик нетерпеливо топнул ножкой,— А слухи на пустом месте не родются.

— Нет, никак не родются на пустом месте.— встрял в разговор отец Кондратий,— А слухи те усугубляются злыми языками. Не таковский Ванюша парень, чтоб бесчестить сранцовских барышень.

— Отцовский глаз так запросто не замылишь.— упрямо проскрипел Тюзин,— Не ты ли давеча крутился возле моего дома?

— А че я там забыл?

— Вот и я хотел бы знать, че высматривал? Аленку караулил.

— Да не может быть.— развел руками отец Кондратий,— Ванюша встал путь истинный. Хочет семью свою вернуть. Вы с кем-то спутали его.

— Может и спутал.— неуверенно пробормотал старик и хитро улыбнулся,— Теперича хоть все облазь, только Алена Афанасьевна вскоре выйдет замуж за достойнейшего человека.

— Вот те на! И кто же этот счастливчик?!— удивился отец Кондратий.

— Пока сказать не имею права, дабы не бросить тень на жениха.— довольный произведенным впечатлением, Тюзин потер руки и угрожающе глянул на Мокрушина,— А тебе советую держаться подальше от моей дочери. И вообще забыть ее навсегда. А то, слышал я, жених весьма влиятельная особа, может себе такое позволить, что тебе мало не покажется.

    Мокрушин догадался, какого жениха расхваливал Тюзин, но виду не показал, только изобразил на лице растерянность. Старик подумал, глядя на Ваньку, что сильно напугал его, и решил для острастки еще постращать, однако ничего пострашнее он придумать не смог, только зловеще прикусил нижнюю губу.
 
— Повезло же вам, Афанасий Романыч, заиметь такого зятя.— озадаченно прогундосил отец Кондратий,— Думаю, за таким влиятельным человеком Алене Афанасьевне теперь и сам черт не страшен. Тока где сама счастливица?

— Надыть полагать, вертанула отседова.— заговорила притаившаяся за спиной Тюзина старуха, и хоть никто ее не просил, стала в подробностях рассказывать все, чему была свидетельницей, пересыпая свой рассказ незатейливыми мелочами.

    Эти мелочи, точно шелуха, залепили слух Тюзина. Он силился понять хоть что-нибудь вразумительное в словах старухи, но из всего, что ему удалось услышать, он едва ли мог составить цельную картину потасовки, и вообще, отличить правду от вымысла. Рассказчица все время путалась, сбивалась, то неожиданно замолкала, вопросительно смотрела на Афанасия Романыча и спрашивала: «Об чем это я?..», не получив ответа, она возвращалась к началу рассказа. Тюзин нетерпеливо переминался с ноги на ногу и ждал, что вот-вот старуха перейдет к главному. Когда она добралась до кульминации, Афанасий Романыч устал, он сердито махнул рукой и поплелся к автосалону дочери.

— Так ведь ешо не досказала!..— закричала вдогонку старуха, однако уши Тюзина уже были недосягаемы, и тогда она зацепилась взглядом за отца Кондратия. Но мысли отче были далеки от старухи, и в глазах его стояла такая беспросветная дымка, что голос ее безнадежно повис в пространстве. Оценив тщетность своих стараний, старуха сдалась и проворчала: — И зачем было меня спрашивать?
 
    Отца Кондратия занимали совсем другие мысли. Только Афанасий Романыч скрылся из виду, он прихватил Ваньку Мокрушина за руку, отвел его в сторонку и доверительно зашептал на ухо:

— Ванюша, я давеча был у тебя с Катериной Петровной и по забывчивости оставил кой-что очень мне нужное.

— Что же вы, батюшка, оставили?— полюбопытствовал Ванька.

— Ей, богу, неловко.— смутился отец Кондратий,— Черт дернул меня загулять с Катериной Петровной. Теперь на ноге мозоль.

— В толк не могу взять, что за вещичка такая, без которой вы натерли мозоль?

— Носочек, Ванюша. Может, видел — такой зеленый? Матушка моя, Авдотья Сергеевна, очень щепетильна на счет носков. Кабы не затеялся скандал.

— Ах, так вы про тот зеленый носок?!— догадался Мокрушин и вспомнил, что еще утром сунул его в карман,— Да вот он, при мне носок…

    Ванька полез было в карман за носком, но отец Кондратий схватил его за руку и жалобно простонал:

— Только не при всех.

    Отче был смущен, точно преступник, застигнутый врасплох. Какое-то время он озирался по сторонам, приглядывая скрытное место для передачи носка и водружения его на законное место.

— Идем, Ванюша, отседова.— отец Кондратий потянул Мокрушина за рукав,— Еще чего доброго моя Авдотья Сергеевна, не приведи господи, узрит меня. На берег сходим, там ее глаз не достанет.

    Мокрушин пожал плечами, вздохнул и согласился. Матушку Авдотью Сергеевну он знал — это была женщина решительных мер, крупная, с большими ручищами и добродушным лицом,— уж ей-то ничего не стоило отдубасить своего мужа, даже если он священник.

    Берег реки Сырань, которую сранцовцы почтительно именовали Срань, беззастенчиво опустив первую гласную, находился в квартале от Старобазарной площади,— был безлюден. Отец Кондратий уселся на большое бревно, беззаботно вытянул ноги почти до кромки воды, и с улыбкой блаженного вздохнул.

— Божья благодать! В Святом писании, Ванюша, такого нет. Потому что не русским писарчуком писано, а ихними, библейскими. Не течет там речушка по имени Срань и нет там чеморихи…

    Лирическое размышление отца Кондратия прервал тополиный пух, нечаянно залетевший в ноздри и заставивший его чихнуть.

— Язви тебя! Вот уж чего там нет, так этого проклятого пуха. Я вот что тебе скажу,— отче авторитетно повысил голос,— если б пустыня, по которой Моисей водил свой народ, была засеяна этим пухом, он и за сто лет никуда бы его не вывел. Давай мой носок.

    Мокрушин с готовностью отдал отче носок. Отец Кондратий, сразу повеселевший, задрал полы своей рясы, и Ванька увидел на правой ноге точно такой же зеленый носок и предательски выглядывающий из него наружу большой розовый палец. Досадная дырочка в носке нисколько не смущала отче, а скорее, служила предметом особой гордости,— вот, полюбуйтесь, мол, бескорыстник до последнего донашивает свои носки. Правда, носок с левой ноги был цел, но надевать его отец Кондратий не торопился. Он рывком ноги скинул с голой ступни сандалии, и хитро улыбнувшись, заговорил:

— Вот, Ванюша, глянь на сие произведение. Казалось бы, вседневный носок. Ан нет!

— Обыкновенный носок.— отмахнулся с улыбкой Мокрушин,— Такие на китайских станках каждый день по тыще штампуют.

— Для тебя, может, он и китайский, а для меня необыкновенный. Вот если б я не забыл его, то никакой черт меня не очаровал, и не был бы я заперт в тюзинский погребок.

— Это почему же?— недоверчиво спросил Мокрушин.

— Зри в корень, Ванюша,— вразумительно заговорил отец Кондратий и вывернул носок наизнанку,— Видишь крестик, сразу под резинкой?

— Ничего я там не вижу.— брезгливо отмахнулся от носка Мокрушин.

— А ты приглядись. Вот же он, совсем крохотный.

    Отец Кондратий сунул носок под нос Мокрушину, тот отшатнулся и признал, что заметил нечто похожее на вышитый белыми нитками маленький крестик.

— Ентот крестик, Ванюша, не белыми нитками вышит, а специальными — серебряными.— авторитетно заявил отче,— Авдотья-то Сергеевна моя — рукодельница,— каких свет не видывал,— все носочки и даже исподнее мое таким крестиком пометила, чтоб всякая нечисть меня не доставала. А на тебе, Ванюша, даже нательного крестика нет, а посему, думаю я, что ты ва-аще не крещен.— вдохновенно говорил отец Кондратий, натягивая зеленый носок на ногу,— И вот, что я тебе скажу: от того все твои беды, что в детстве тебя не крестили.

— Я вообще-то сирота.— смущенно улыбнулся Мокрушин,— И не было у меня бабки, которая повела б меня в церковь. Вот только Саломея, но ты и сам знаешь, кто она такая.

    При имени старухи отец Кондратий быстренько и с оглядкой перекрестился и, вдруг сделавшись важным, заговорил нравоучительно:

— Сам бог, Ванюша, велит тебе покреститься. Говорю тебе: как примешь святой крест, так и прольется на тебя божья благодать, и всякая скверна отстанет, и старуха не сможет тебе навредить.

    Отче говорил так убедительно и вдохновенно, как будто пел на клиросе, что даже вороны, отдыхавшие в густой кроне столетнего тополя, прониклись проповедью и участливо в голос закаркали. В то же самое время, ненадолго поддавшись обаянию слов отца Кондратия, Мокрушин вдруг почувствовал сомнение и, почесав макушку, робко сказал:

— Не сейчас же.

— А когда, сын мой, как не сейчас?— глазки отче вопросительно впились в Мокрушина,— Ты вернул мне зеленый носочек, а я верну тебе веру в господа нашего. И учти, Ванюша…— отец Кондратий глубокомысленно замолчал, а потом печальным голосом пропел:— Над тобой сгущаются нехилые тучи.

    О том, что сгущаются тучи, Ванька догадывался, но до последнего сомневался, что эти чертовы тучи обрушатся на его голову и вообще чем-то ему навредят, однако слова отче запали в душу и разворошили в нем тревогу.

— Как же ты меня без купели покрестишь?— дрожащим голосом пробормотал Мокрушин,— Нужен хотя бы тазик и святая вода.

— Я же священник, слуга Церкви, на мне, как видишь, ряса и крест.— снисходительно улыбнулся отец Кондратий,— Тазик нам не понадобится. Представь себе, что течет перед тобой не Сырань, а священная река Иордан безмятежно несет свои воды.

    Мокрушин настороженно глянул на мутную воду речушки Сырань, на волнах которой умиротворенно покачивались пластиковые пакеты и бутылки, мешающие его воображению превратить непритязательную речку в величественный Иордан, о котором имел самые смутные представления. Пока Мокрушин маялся в сомнениях, отец Кондратий снял носки, подоткнул полы рясы за пояс и, подойдя к кромке воды, нетерпеливо глянул в его сторону.

— Так ты будешь креститься сейчас или предпочтешь ждать покуда гром не грянет?.. Только, Ванюша, вот об чем подумай: придется тебе заплатить в церковную кассу немалую денежку.

    Денег Макрушину всегда не хватало, но ходить нехристем, со слов отче, было опасно, и стало ему страшно; немного поскоблив макушку, он махнул рукой и согласился.

— Мне и штаны снимать?— спросил Ванька.

— Сымай, коль не хочешь в мокрых портках по городу ходить.

    Макрушин что-то пробухтел невразумительное, но джинсы стянул, затем снял рубашку и подошел к воде.

— Не боись, Ванюша, это всего-то пару минут займет.— отец Кондратий ободряюще похлопал Макрушина по плечу и первым вошел в реку Сырань.

    Ванька обреченно вздохнул, обмакнул ногу в речку и, почувствовав легкую прохладу, подумал, что не так и студено,— можно, коль такое дело, разочек окунуться,— и последовал за священником. Лето только началось, и жарких денечков не хватило, чтобы хоть немного водичка согрелась. Мокрушин, как только вошел в речку, ощутил, как со дна вместе с тиной к его ногам прилипает холод — он пробирает до самых костей и пробегает по телу ледяным ознобом. Водичка в реке Сырань была не то что холодной — ледяной.
 
— Вот Срань-то господня.— проскрипел зубами Мокрушин и поду-мал, что после такой экзекуции он обратится в нечто среднее, потому что от холода его сокровенный инструмент захиреет и будет бесполезной штучкой висеть между ног, вызывая у некоторых особ женского пола веселое недоумение или хуже того — жалость.

    Он отчаянно посмотрел на отца Кондратия, которому ледяная вода речки Сырань была, как видно, ни по чем, и продолжил свое опасное погружение. Очутившись по пояс в воде, они остановились.

— Склони голову, и мы начнем.— суровым и неожиданно низким голосом приказал отче и положил свою ладонь на голову Ваньки.

    Вороны торжественно и хором каркнули в кронах тополей и тотчас замолчали, послушные какому-то невидимому регенту. Над Сыранью поплыла тишина, нарушаемая мелким и дробным стуком мокрушинских зубов, и писканьем, который доносился не бог весть откуда.

— «Отче наш, сущий на небесах, да светится имя твое…» — величаво затрубил отец Кондратий.

— Да это же «Отче наш»!..— догадался Ванька,— Разве, крестят та-кой молитвой?

— Молчи.— сурово сказал отче,— Это такая молитва, которая на всякий случай.— и продолжил: — «Да будет Царствие твое, как на небе…»

    Пока он читал молитву, Мокрушина бил озноб, и он думал, что если от холода душа его не вымрет совсем, то покроется инеем.
 
— «Да будет слава твоя на земле, как на небе! Аминь!..» Нарекаю раба божьего…— тут отец Кондратий замолчал и после недолгого раздумья сказал: — Иваном.

— Так я и есть Иван.

— Закрой рот и глаза.— приказал отче и окунул Мокрушина в Сырань с головой. А потом, очумевшего, искупал еще два раза.

— А-а-а! Язви твою-ю-ю…— отчаянно взвизгнул Ванька и так быстро выскочил из воды, что черные трусы его повисли на коленках.

    Вороны, возмущенные такой непристойностью, в голос закаркали, сорвались с тополя и черной орущей тучей хлынули в небо. Но Ваньке Мокрушину было не до них. Он накинул на плечи рубашку, опустился на корточки и, весь сжавшись, постарался унять дрожь в теле. Между тем, отец Кондратий неторопливо вышел из воды, лицо его при этом сияло от счастья, как будто только что он совершил чрезвычайно важную в своей жизни миссию.
 
— Сейчас бы тебе рюмашечку тюзинской водочки или стакан кагора намахнуть.— деловито заговорил отче, выжимая полы своей рясы,— И я б для сугрева не отказался…

    Ванька слушал отца Кондратия, но почему-то слышал не его, а жалобный писк, доносившийся с реки, и быстро приближающийся, как будто кричащий проплывал мимо. В конце концов отчаянный вопль заляпал мокрушинский слух; он глянул на Сырань и увидел в метрах двадцати от берега старую корягу, она степенно покачивалась на волнах и, подгоняемая течением, уверенно двигалась своим путем, утаскивая за собой в свое далекое плавание несчастное существо.

— Господи, потонет!— Ванька сорвался с места, подскочил к кромке воды и стал показывать отцу Кондратию на корягу,— Там, слышишь? На коряге кто-то…

— Очевидно, там кто-то есть.— согласился отче,— И явно не человек это, а животина,— вона, как пиш-шит…

— Да какая к черту разница — жить-то все хотят!

— Хотят. Но на все воля господа — захочет, прибьет.

— А если не захочет?

— Значит, будет дальше плыть, покудова не прибьется сама.

— Да не доживет! Пока корягу на берег отнесет, бедняга с голоду окочурится, а то вообще, бултыхнется в воду с головой — и поминай, как звали... Ай, да не могу я смотреть на это!..

    Мокрушин не договорил, махнул на отца Кондратия рукой и, нисколько не думая, а только предполагая, кого должен спасти, бросился в реку. Несколько взмахов до коряги дались Ваньке тяжело. В первое мгновенье Сырань обожгла его леденящим холодом, и горе-спасатель чуть было не захлебнулся. Когда голова его скрылась под водой, у отца Кондратия екнуло сердце,— отче взволновался и заметался по берегу.

— Малахольный! Язви тебя за ногу!.. Греби! Греби, господи ты боже!..

    Сырань была неглубокой речушкой. Почувствовав под ногами дно, Ванька с силой оттолкнулся и, вылетев на поверхность, отчаянно стал загребать руками. Казалось бы, до коряги совсем близко, но в ледяной воде расстояние неожиданно увеличилось, поэтому догнать эту речную скиталицу было очень тяжелым занятием. Вот еще пару взмахов, затем еще… Ванька Мокрушин не таковский был парень, чтоб ручки сложить и на радость костлявой улечься на дно. Вспыхнула в Ваньке его мокрушенская упертость,— тут плыть-то всего ничего. Костлявая может подождать. Вот еще пару взмахов и еще… И все ж таки догнал, ухватился за злосчастную корягу, отдышался и стал искать глазами незадачливого пассажира. Это был котенок, не бог весть как очутившийся на коряге, он плыл теперь в неизведанное и орал что есть мочи на всю Сырань.
 
— Ах, вот ты где, бродяга!— обрадованно закричал Мокрушин, почти сразу обнаружив прилепившийся к коряге рыжий орущий комочек.— Ёкарный бабай, ты ж распугал всю рыбу. Это, что б ты знал,— речка Срань, а не какая-нибудь там путная речушка. Здесь рыбки всего-то с гулькин нос, а ты орешь. Ну-кась, держись крепче...

    Обратный путь дался Ваньке Мокрушину не легче — берег оказался дальше, чем виделся; неповоротливая коряга, растопырив под водой свои ветки, двигалась к суше неохотно. На какое-то время дно ушло из-под ног, и он, обессиленный, повис на коряге, в упор уставившись в большие изумленные глаза котенка, который кричал теперь не так громко. Ванька ненадолго закрыл глаза и сразу почувствовал необыкновенную легкость, как будто тело его вдруг растворилось в холодной воде и понеслось по течению куда-то... Коряга неожиданно резко дернулась, Мокрушин очнулся и увидел отца Кондратия. Отче смотрел на Ваньку воспаленными глазками, коротко матюгался и тащил корягу и ее пассажиров к берегу.

    Мокрушин мог еще долго и безмятежно висеть на этой злосчастной коряжине, но берег быстро приближался, и слух его засорился мелкой и незатейливой руганью отца Кондратия, которая закончилась почти сразу, как только все трое оказались на суше. Какое-то время Ванька отрешенным взглядом смотрел на притихшего на его коленке котенка и ни о чем не думал, и не слышал ничего, только чувствовал странное умиротворение и мелкий озноб. Отец Кондратий, тем временем, кое-как выжал свою рясу и, еще совсем сырую надевая ее на свое тощее тело, меланхолично комментировал:

— Вот я заметил, что одежа быстрее сохнет на теле, чем, если бы она сохла отдельно. А вот если б ты, Ванюша, потонул, то сохнуть ей было бы не на чем.

— Ну, если трусы — одежда, так оно и было бы.— вдруг очнувшись от безмятежности, усмехнулся Мокрушин,— Только я не утонул.
 
— А то, как же! Ты теперича крещенный… Эх, и дернул же тебя черт кинуться в речку.

— Так ведь жалко.

— Жалко у пчелки. Может, суждено ему было на коряге очутиться.

— Ничего не суждено.— упрямо проворчал Ванька,— Кинули бедолагу злые люди, вот он на ней и очутился.

— И что же ты, добрый человек, с котейкой делать будешь?

— Отдам в хорошие руки.

    Отец Кондратий озадаченно глянул на Ваньку, потом перевел глаза на котенка и, улыбнувшись в жиденькую бородку, сказал:

— А вот что! Отнеси его к Клавдии. И будет тебе повод ее увидеть.

    Мокрушин и сам про это подумал, но до Клавдии идти было далеко, и где-то в той стороне, вспомнилось ему, слонялся никому не нужный Плющихин. Время, между тем, поджимало — надо было найти Аленку и что-то сделать с чертовой подвязкой, о которой Ванька имел самое смутное представление. Вот только бы на время пристроить в добрые руки котейку. Он умоляюще глянул на отца Кондратия, но тот отмахнулся, посетовав на тополиный пух, который немилосердно забил ему ноздри. Ничего другого Мокрушину не оставалось, как только сунуть бедолагу под рубашку и отправиться в город. Он поднимался с берега на улицу, когда отец Кондратий окликнул его:

— Вот, язви тебя, забыл! Крестик тебе отдать забыл.

— Да бог с ним.— отмахнулся Мокрушин.

— Погодь! Как же ты без крестика?..— отче отрыл в большом кармане своей рясы крохотный крестик на тоненьком шнурочке и подскочил к Ваньке,— Как же ты, Ванюша, без крестика накостыляешь ведьме?

    Мокрушин смиренно опустил голову и позволил отче надеть на шею крестик, затем, как умел перекрестился и отправился в город искать Аленку.