Под общей крышей

    
Директором детского дома в мою бытность был Алексей Сидорович Базарнов, фронтовик лет пятидесяти, высокий, сухопарый человек с правильными чертами лица. Он постоянно ходил в роговых очках, и мне думалось, что он даже спит в них. Из-за строгих стёкол очков смотрел на всех пронизывающим взглядом, словно это отблеск солнца, направленный в самую душу...   
Алексея Сидоровича мы звали за глаза разными прозвищами: директором, очкариком, сухарём.
Был он, в общем, неплохим человеком. Теперь я думаю, вся его строгость, скорее, это защитная реакция, присущая должности.
Своих детей он не имел, а чужих, то есть нас, словно побаивался, прикрываясь маской педанта и ментора. По иронии судьбы ему выпало оказаться на поприще педагога.
Он в какой-то степени играл роль директора в стиле а-ля Макаренко, только роль эта была какой-то неубедительной.
Может, у него просто не хватало практики в педагогике? Прошел всю войну, где для его поколения была только одна наука  ; побеждать врага. Но с детьми кавалерийскими методами не добиться нужных результатов.
Основной обязанностью педколлектива, как он считал и говорил, – внушать детям «правила поведения вообще и в частности», каждому в конкретной ситуации. Для этого почти ежедневно лично читал нам нравоучения на построении перед обедом. Говорил долго и серьёзно, монотонным голосом, объясняя, что воспитанники обязаны хорошо учиться и неукоснительно выполнять требования директора, завуча и воспитателей. Эти лекции затягивались на полчаса и больше.
Представьте картину: «сотня юных бойцов» (нас воспитанников было что-то около роты в армейском исчислении), стоят в шеренге по четыре человека, переминаясь с ноги на ногу, изнемогая от голода.
Обед в столовой давно остыл, «бойцы», не выдерживая, начинают шалить, толкаться, разговаривать. В животе урчит, в голове лишь одна мысль о том, когда будет команда: «Направо! В столовую шагом марш!».
Построения не всегда обходились одними нравоучениями. Частенько директор осуществлял свои угрозы о применении мер наказания, благо, провинившиеся находились всегда: кто-то подрался, кто-то вёл себя недостойно в общественном месте, оскорбил воспитателя, прогулял уроки и так далее…
После спича, результатом которого было выведение нарушителей «на чистую воду», он произносил примерно одно и то же, только фамилии менялись. К примеру: «Садчиков, выйти из строя!»
Витька Садчиков был моим другом, его в этот раз вытащил директор за то, что тот ударил портфелем по голове одного из братьев Никулиных, «дозолявшего» Витьку. Это видел сам директор!
Все мы знали, что братья сами вечно кого-то подначивают, дразнят (на нашем жаргоне – дозоляют). За свой склочный характер они бывали не раз биты, но всегда старались отвечать врагам по-своему: разными пакостями, как правило, втихую.
Против меня они как-то организовали целую компанию травли. Что изначально послужило яблоком раздора между нами, я уж не помню, да это и неважно, может, просто личная антипатия, но при встрече, проходя мимо, вслед кричали обидные слова, обзывали.
Главное усвоил я из этого урока, – не поддаваться эмоциям. Делал вид, что бросаюсь за ними, с намерением врезать одному или другому для профилактики, они пускались наутек, поскольку были младше меня и слабее. Даже вдвоем они не решались схватиться со мной врукопашную.
Если догонял кого, тот начинали верещать, что их с братом заставили это делать старшие, униженно просили не бить их, и я отступал, не в силах поднять руку на более слабого. 
Едва мы расходились, как в спину летели обидные слова и прозвища. Я опять пускался в погоню, но они давали такого стрекача, убегая, как сайгаки. А у меня пропадало желание, не кровожадный я…
Как-то они все же организовали команду из пяти-семи пацанов помладше, чтобы в укромном месте прижать меня и навешать тумаков. Сами бы вряд ли на это решились. Инициаторами подобных баталий были старшие пацаны, которые специально стравливали нас – «мелюзгу» и получали свой кайф, наблюдая со стороны.   
В комнате для занятий эти вояки окружили меня. Бежать некуда, к тому же это считалось бы позором.
Я отступил в угол, прижался к стенке, стараясь не дать кому-либо повиснуть на мне, иначе свалят и запинают ногами.
Отчаянно отмахиваясь от наседавших, благо, что они сами мешали друг другу, я увёртывался,  поддавал «горяченьких» то одному, то другому.
Кончилось всё внезапно, я расквасил одному, другому нападавшим носы или губы. Свора, увидев кровь, тут же разбежалась.
Я отвлекся. Вернёмся к разборкам директора.            
Витька Садчиков по приказанию директора протиснулся с задних рядов сквозь строй, расталкивая впереди стоящих. Он ходил  вразвалку, как крепко сбитый морячок. Подражал старшему брату, который вроде трудился где-то в рыболовецкой флотилии на Тихоокеанских просторах. И Витька мечтал о морской карьере, на нём почти всегда была застиранная тельняшка, подаренная ему старшим братом.
Повернувшись лицом к товарищам, Витька втянул голову в плечи и обречённо ждал приговора.
Директор, повторив для него, что советский человек должен вести себя «подобающим образом, как то: не ругаться, не драться, прилежно учиться и слушаться старших, в данном случае – воспитателей и учителей», объявил:
– Садчиков остаётся, остальные – напра-а-во, в столовую шагом марш!
 «Остаётся», значит не идёт обедать.
Мне приходилось «оставаться» вот так же. Это тоскливо, скажу я вам. Представляешь, как твои дружки и все остальные сейчас шумно займут свои места вокруг столов, как замелькают ложки между тарелками и жадными ртами…
Оставление без еды, это, как я узнал гораздо позже, недопустимая мера в педагогике, это вредно для здоровья неокрепшего организма.
Честно сказать, мы не ангелы. Ясное дело, за свои шалости надо отвечать, но в данном случае и всегда директор не интересовался причиной или поводом совершённого проступка. Ему ясно было, кто виноват и что следовало за это провинившимся.
Обычно мы как-то перебивались без обеда: ребята выручали, принося за пазухой кусок-другой хлеба, котлету. Дергали лук в огороде, наедаясь его до жжения в горле и неприятных ощущений в животе.
В столовой сидели за столами по четыре человека. Ребята, в день отсутствия провинившегося, сидящие за одним с ним столом, съедали «лишнюю» порцию, чтобы она не пропадала зря. Зато голодному товарищу  проносили за пазухой хлеб, запеканку, котлету или пирожок – его порцию.
Расскажу, как я тоже однажды попал, что называется, под «милость» директора. Как-то сентябрьским теплым утром шёл в школу с портфелем,  прихватив с собой толстую книгу под мышкой (книга не умещалась в портфель) и её видно было издалека.
Книгу я собирался почитать во время перемен и, чего греха таить, почитывал во время «скучных» уроков.
Общеобразовательная школа-десятилетка располагалась напротив детдома, и мы учились в ней вместе с сельскими детьми.
Я опаздывал на урок, спешил и тут… о, ужас! – путь мне преградил сам Алексей Сидорович. Его высокая сухопарая фигура заслонила проход в ворота. Убегать было бессмысленно, да и казалось это несолидным.
Директор, оценив ситуацию по-фронтовому, властно произнёс:
; Стоять! Вы почему идёте в школу с … э-э-э… Майн Ридом? – прочитал он имя автора книги на обложке, ; чем вы занимаетесь в школе, уроками или художественной литературой, читая «Всадника без головы»?
Я молчал, пойманный, что называется, с поличным.
; Давайте мне сей час (он так и произнёс это слово – раздельно) книгу! Да поспешите, вы на занятия опаздываете!
При этом он сделал движение, пытаясь выдернуть книгу у меня из-под мышки.
Инстинктивно я отпрянул в сторону. Зная, что он прав, все же отдать книгу не мог, это было выше моих сил. Да и не надеялся получить её обратно.
Алексей Сидорович, видя, что так просто меня не взять, применил педагогический приём:
- Вы уже взрослый и должны сознавать меру ответственности за своё поведение. Посмотрите, у вас такие крупные кулаки, как у мужика!..»
Он так и сказал: «мужика», что польстило мне ; в смысле силы и возраста. Я невольно глянул на свои сжатые кулаки. На миг стало стыдно за свой поступок. Но только на миг…
Директор, предвкушая победу, предложил компромисс:
- Ну, давайте, давайте книгу, а после занятий придёте за ней ко мне в кабинет.
То ли слово «кабинет» резануло по сердцу, то ли сработал некий импульс противодействия: неожиданно для себя я нырнул под руку директора, рванул за калитку и был таков!
Конечно, я понимал, что мне не поздоровится.
Мысль о том «что будет?» ; уже сверлила мозг.
И случилось как раз то, что можно было предположить ; лишение обеда. На другое у директора не хватило бы фантазии.
Зато он косвенно добился своего: это было последнее мое «преступление» такого рода, на уроках книг я больше не читал. Не потому, что боялся следующего наказания, просто, по большому счёту, и сам понимал, что он прав… Приобщаясь к разумному, нельзя делать это в ущерб другому.

продолж. след...