Воспоминания о Рубиконе

  В этом произведении описываются мои воспоминания о поездках в 70-е годы на остров Итуруп в составе студенческого отряда «Рубикон». Правда, это не самостоятельное произведение, а слегка переработанные фрагменты из книги моих мемуаров «Это мы». Те, кто выучил ее наизусть, могут данные воспоминания не читать. Хотя кое-что новенькое я добавил (а в основном – избавился от кое-чего старенького).

     Воспоминания о «Рубиконе»

  Честное слово, даже никогда и не думал. Не в том смысле, конечно, что головой не думал. Я имею в виду, что никогда не думал пойти на сцену, или в турпоход, или вот, к примеру, в магазин за водкой. А где находятся Курильские острова – представлял, но смутно. Но так получилось, что меня занесло во все вышеперечисленные места, и не одного, а в весьма солидной компании. И причем люди-то в этой компании были всё больше хорошие, если не сказать – замечательные, а вот спокойной жизни у нас не получилось. И хоть бы один об этом пожалел.

  Для меня поездки на Курилы, а конкретно – на остров Итуруп, состоялись по причине пребывания в студенческом стройотряде «Рубикон». Правда, отряд этот ничего не строил (кроме печально знаменитого моста в женский туалет), а занимался обработкой рыбы-горбуши, у которой как раз в конце лета начинался нерест. Ну, это дело такое: кому - нерест, а кому – путина, то есть людям самое время горбушу ловить, солить и укладывать в бочки. Вылавливали рыбу местные рыбаки, а вот разделка, засолка и придание добыче товарного вида – это уже почетная обязанность рубиконовцев.
  А еще «Рубикон» для меня неразрывно связан с нашим институтским студенческим клубом «Агар». Практически все мои лучшие друзья либо уже были агаровцами до поездки на Курилы, либо те бойцы «Рубикона», с которыми мы сдружились на Итурупе, в дальнейшем стали артистами «Агара». И вообще, пребывание в «Агаре» значительно облегчало студенту процесс попадания в списки элитного отряда «Рубикон».
  Привлекательность «Рубикона» для студентов заключалась в основном в «романтике дальних дорог»: попасть в экзотические места, посмотреть красоты природы и далеких городов. Ну и высокие заработки для некоторых играли немаловажную роль. Так как любая администрация в те годы большое внимание уделяла художественной самодеятельности, то участники клуба «Агар» попадали в отряд без очереди. Остальным же претендентам на звание рубиконовца приходилось поволноваться. С дрожью в голосе рассказывали новички о собраниях, на которых приходилось отмечаться в списке, о конкурсах и демонстрациях талантов, к которым приходилось прибегать с целью попадания в отряд, и прочих волнительных моментах. Существовали даже «дублеры» – то есть человек, желающий поехать в стройотряд, но не попавший в основной список, приезжал с вещичками в аэропорт и тоскливо ждал: а вдруг кто-нибудь опоздает или вообще откажется от поездки. Иногда таким страдальцам улыбалось счастье, и они улетали на Итуруп.
  То ли дело агаровцы! Смутно припоминаю, что на какие-то сборища мы ходили: ну там, узнать, кто будет в нашем отряде командиром, похлопотать за молодых агаровцев, посмотреть на девушек и т.д. Помнится на собрании перед «Рубиконом-79» я заметил, что на меня посматривает какая-то симпатичная блондинка, и периодически мне подмигивает. Заинтригованный, я подошел к ней поближе. Оказалось, что это Ирка Борисова, жена завхоза Вовки. А подмигивала она с целью напомнить мне, что мы с ней, видите ли, учились вместе во втором классе. Вот так рушатся иллюзии.

  Конечно, мы никогда не жалели о проведенных на Курилах летних месяцах. Необычная природа Итурупа запечатлена на множестве фотографий и слайдов, которые мы с друзьями периодически просматриваем. А память о рубиконовском братстве мы пронесли сквозь годы и десятилетия. В этом году (2022-м), через 40 с лишним лет после последней поездки «Рубикона» на Дальний Восток, группа бывших бойцов ССО собралась проехать по местам боевой славы. Сейчас, когда я пишу этот текст, еще только ранняя весна, а поездка намечена на август, и трудно с уверенностью сказать, состоится она или нет по тем или иным причинам, но я решил заранее воспеть её в стихах. В конце концов, в «Приключениях бравого солдата Швейка» вольноопределяющийся Марек писал героическую историю батальона впрок, так почему вольноопределяющийся Марк не может делать то же самое?! Привожу фрагмент моего опуса.

 Ах, конец семидесятых!
 Золотые наши годы,
 Когда были мы студенты,
 Кровь горячая кипела,
 Мы искали приключений,
 Грезили о дальних странах.

 То, конечно, было время,
 Когда дальнею страною
 И Эстония считалась.
 А Болгария годилась
 Для поездки «в заграницу».

 Но нашлось нам развлеченье:
 Руководство института
 Нас придумало отправить
 На далекие Курилы,
 Чтоб мы там солили рыбу,
 Потрудились на путине.

 Стройотряд  престижный омский
 Назывался «Рубиконом»,
 Это гордое названье
 Сделалось весьма почетным,
 И среди студентов ВУЗа
 Даже проводили конкурс
 Зачисления в путинцы.

 Чтоб поехать на путину,
 Должен быть студент отличник,
 Иль спортсмен какой известный,
 Или знатный комсомолец,
 В общем, всем служить примером.

 Лишь одна друзей команда
 Сразу в списки попадала.
 Это были члены клуба
 Институтского крутого,
 Назывался он «Агаром».

 В Рейдово, на рыбзаводе,
 Мы горбушу и солили,
 И от соли отмывали,
 И укладывали в бочки,
 И тузлуком заливали,
 А потом домой спешили,
 В двухэтажную общагу.

 Выстояв ночную смену,
 Мы не падали в постели,
 А веселою гурьбою,
 Не теряя даром время,
 Отправлялись на прогулки:

 Погружались мы в озера,
 Иль в пучину океана,
 Поднимались на вулканы
 Где дымились фумаролы,
 И ныряли в водопады.

 Но закончилась учеба
 В медицинском институте,
 Разом стали мы врачами,
 А красоты Итурупа
 Только в памяти остались

 Мы, конечно, вспоминали
 Это сказочное время,
 И душа рвалась к Курилам,
 Но держали нас на месте
 Семьи, дети и работа.

 Да и стоимость билетов
 На далекие Курилы
 Таковою становилась,
 Что дешевле было съездить
 На курорты Таиланда
 Или Турции веселой.

 И мечтали мы, конечно,
 Чтоб нам подняли зарплату,
 Или сделали билеты
 Хоть немножечко дешевле,
 Чтоб смогли мы повидаться
 С дорогим нам Итурупом.

 Быстро проходили годы,
 И дождались наконец мы!
 Государство дало скидку
 Чтоб летать пенсионерам
 На далекие Курилы!

  Описание нашей рубиконовско-агаровской жизни в конце 70-х начну с самого яркого персонажа – Сережи Морозова. Учился Сергей на год раньше меня, на сантитарно-гигиеническом факультете нашего медицинского института. Еще со школьных времен он был неплохим музыкантом, писал стихи и песни и являлся непременным участником художественной самодеятельности. В «Агар» Серега пришел одновременно со мной и моим лучшим другом и одногруппником Валерой в 1975 году, а вот в «Рубикон» успел попасть гораздо раньше нас: в 1975-м он побывал в составе отряда на Сахалине, а в 1976-м – уже на Итурупе.
  К моменту нашего знакомства, Сергей Морозов гордо носил прозвище «Карабин» (вариант – «Длинный Карабин»). Эту кличку он заработал в стройотряде «Рубикон» еще в 1975 году на  Сахалине.

  Я мечтаю: плывут облака, между ними я, я один.
  Я на запад с тоскою гляжу, и устал я топтать Сахалин.
  Вот сижу я на розовом облаке, золотыми любуюсь закатами –
  Грешник я, правда, в ангельском облике,
  И закован я в джинсы с заплатами.
  И никак облакам не понять, и представить не могут они
  Как по пояс в рыбе стоять и считать опостылые дни;
  И как ночью, когда люди спят, и им снятся хорошие сны -
  Задыхаясь, лопатой махать, сахалинской не видя луны.
  Я хочу поглядеть на трамвай, мне кунгасы мозолят глаза,
  Мое сердце кричит – уезжай! Но уехать отсюда нельзя.
    (слова Сергея Морозова)

  А в 1976 году и Валера поехал с «Рубиконом» на Итуруп, где получил прозвище Шериф. Годом позже я присоединился к рубиконовской компании, но прозвища так и не заработал. Правда, поначалу в этом плане все складывалось многообещающе. На складе обмундирования я получил безразмерные черные штаны и моток веревки. Закрепив на себе с помощью трех метров шпагата обновку, я стал похож на батон колбасы сорта «ветчина московская», каковой «колбасой» меня Карабин и обозвал. Но с исчезновением замечательных штанов пропала и кличка. И вообще хорошие прозвища кончились. Ничего не досталось нашим друзьям-рубиконовцам Жене Гончару, Шамилю Сабитову, Мише Маренко. Единственное исключение – Шура Назаров, но свою кличку «Зам» он носил еще со школы. Можно сказать, товарищ заранее позаботился.

  Чем занимались Шериф и Карабин на Итурупе в мое отсутствие, я не знаю. Единственно, что мне известно точно – они трудились там бондарями, то есть запечатывали круглыми досками – дониками бочки с рыбой (забондаривали бочки) с помощью большого молотка и специального хитрого долота - набойки. Я же в это время ремонтировал коровник в составе обычного институтского ССО. Но летом 1977 года я, присоединившись к Карабину с Шерифом, поехал в составе отряда «Рубикон» на остров Итуруп.

  Рыбу дарит нам вода,
  Дарит крабов иногда,
  Икру ложками едим,
  А о мясе лучше помолчим!
    Итуруп, Итуруп, с рыбой чай и с рыбой суп.
    Остров мой дорогой, в море ты один такой!
  За картошки килограмм
  Душу дьяволу продам,
  А за свежий огурец
  Я готов хоть с ведьмой под венец!
    Итуруп, Итуруп, кони ходят прямо в клуб.
    Остров мой дорогой, в море ты один такой!
  Не хочу на материк,
  К Итурупу я привык,
  Омских девушек забыл,
  Я русалку всей душой полюбил.
    Итуруп, Итуруп, с рыбой чай и с рыбой суп.
    Остров мой дорогой, в море ты один такой!
      (Слова Сергея Морозова)

  Соблазнило меня на поездку два обстоятельства – желание быть рядом с друзьями-агаровцами и романтика далеких островов, описанная в Серегиных песнях еще на Сахалине.

  Кунгасы, полные горбуши в Охотск Коробкин приводил,
  И все студенты матерились, когда он к пирсу подходил.
  Синеет море за рыбцехом, и в небе солнышко печет.
  Опять Коробкин три кунгаса горбуши полные ведет.
   Я вам не скажу за всех студентов, да и что тут долго говорить –
   Каждый, кто работает в разделке, хочет те кунгасы потопить.
     (Слова Сергея Морозова)

  На Курилы мы добирались сложным маршрутом. Из Омска огромный отряд (100, а в последующие годы и 150 человек, из которых процентов 80 составляли девушки) несколькими рейсами летел во Владивосток (часть рубиконовцев летела до Хабаровска, и уже оттуда, другим рейсом, во Владик). Прибытие было рассчитано так, что в тот же день весь отряд грузился на огромный морской лайнер. На мой взгляд, это были шикарные корабли – со сверкающими медью трапами, широкими палубами, полутемными уютными барами. Единственное, о чем я не имею представления – так это о каютах, ибо ехали мы всей толпой на палубе. Почти всегда мы попадали на теплоход «М. Урицкий» (если кто-то таки хочет знать, то «М.» – это Моисей Соломонович).

  Большое количество беспризорных девиц на палубе привлекало к нашему табору моряков, офицеров и прочих ловеласов. Помню рыбалку, которую организовали какие-то матросы для наших девушек. Дело происходило на совсем уж многопалубном лайнере «Советский Союз». Девчонки под руководством одного из ухажеров забрасывали удочки в море с верхней палубы, а двумя ярусами ниже напарники морячка перехватывали леску и насаживали на крючок заранее пойманных страховидных местных бычков. Поклевки шли одна за другой, девушки визжали от счастья, но тут запасы рыбы внизу закончились. Поэтому при следующем забросе снасти одной из рыбачек досталась только голова бычка, а второй – вообще рыбий хвост.

  Через два с половиной дня, обогнув южную оконечность Сахалина, мы прибывали к Итурупу (как правило, ранним утром). Первое, что мы видели – это вырастающие из тумана вершины вулканов Чирип и Богдан Хмельницкий.

  Приходили мы на рейд поселка Ясное, где тоже был рыбзавод, на котором работал отряд студентов из Южно-Сахалинска. Плашкоутом (большой несамоходной баржей) нас перевозили на берег, а далее, грузовиками, мы добирались до Рейдово. Наша общага представляла собой длинный синего цвета барак. Комната, в которую мы тогда заселились, носила номер 11 и вмещала 7 человек – Карабин, Шериф, ветеран «Рубикона» Миша Маренко, наши с Шерифом однокурсники Лёша Шеремет и Миша Пичугов, собственно автор этих строк и некий В. Василенко. Первым делом мы занялись украшением комнаты.
  Надо сказать, что в предшествующий сезон ветераны - рубиконовцы (или, как скромно называли они себя, герои–путинцы; слово произведено от существительного «путина», а не от В.В. Путина; ударение на втором слоге) по присущей им тяге к печатному слову читали Доску почета в Южно-Сахалинском порту, где особенно их поразил портрет и – в большей степени – звучание имени передовика производства Пах Ха Муна. Карабин, Шериф и Маренко самовольно окрестили себя детьми Пак Ха Муна (пакхамуниками), на следующий год мне досталось звание приемыша, а еще через год агаровцу Жене Гончару – подкидыша.

  Словом, украшение комнаты в 1977 году мы начали с того, что взяли доник от бочки, зачернили его куском рубероида и, после долгих мучений, вырезали светлыми буквами по темному фону, что наша комната - № 11 имени Пак Ха Муна. Внутри помещения, изображенные уже на светлых дониках, были развешены весьма схематические портреты «папы» Пак Ха Муна, его дедушки и, кажется, бабушки. Дальневосточные мотивы занимали немалое место в нашей жизни. До сих пор, при встрече с Лёшей Шереметом, мы здороваемся: «Здравствуйте, Шеремета-сан!» – «Здравствуйте, Кагана-сан». Висели на стенах также лозунги «No smoking», «No drinking», и «No women» которые, в общем-то, ни к чему конкретному нас так и не призвали. Присутствовали в оформлении ветви бамбука, Серегина гитара и прочее. В итоге получился такой шедевр, что посмотреть на нашу комнату стали приходить целые экскурсии.
  Видное место на стене занимал доник, на котором по кругу были написаны имена всех постояльцев. Раскрутив его на оси по типу русской рулетки, мы получали в результате фамилию очередного дежурного, в чьи обязанности входило, помимо всего прочего, мыть пол. До того дня, пока пол не будет вымыт, дежурство считалось не закончившимся. В конце концов, такой экзотический выбор дежурных привел к печальным последствиям: в один злосчастный день рулетка выдала нам Карабина. Мыть пол он так и не собрался духом, и постепенно доски пола перестали быть видны под грудами мусора. Надо сказать, что те жильцы, которые работали в засольном цехе («засолке»), приходили домой с полными сапогами просыпавшейся туда во время работы соли. При переобувании соль эта высыпалась на пол, а затем выбрасывалась дежурным (или виновным, если его успевали застукать на месте преступления). С прекращением мытья пола вынос соли перестал быть актуальным. И вообще, стало гораздо удобнее жить. Можно было есть местный шиповник (размером с небольшое яблоко), а многочисленные косточки сплевывать прямо на пол. Можно было не утруждаться выносом мелкого бытового мусора, устройством отхожего места для котенка и т.д. В результате ходить по комнате можно было только в резиновых сапогах (гостям) или перепрыгивая с кровати на кровать (постояльцам). К концу путины лопнуло терпение у Миши с Лёшей, и они, вооружившись мешками и совковой лопатой, принялись за уборку помещения. Вынеся мешка три мусора и видя бесплодность такой работы, Мишка взял топор, выломал две половицы и, работая на манер бульдозера, сгреб весь мусор в подвал. При этом нашлось немало утонувших на нашем полу носков, авторучек и прочих мелких предметов.

  В комнате номер 9 проживал командир отряда «Кэп» Олег Селиванов. Отряд он держал железной рукой, никому не делая особых поблажек. Хотя он был таким же студентом, как и остальные, а в предшествующей поездке на Итуруп работал бондарем вместе с Карабином и Шерифом, спуску он нам не давал, понимая, что потом удержу не будет. И никто на него не обижался – так человек смог себя поставить. Комиссаром «Рубикона» была в том году наша однокурсница Нина Канушина. Она тоже отличалась железным характером. Хорошо запомнилось, как Нина поднимала нас на работу. Обычно от вторжения в нашу комнату всяких начальственных дам Морозов отделывался истошным криком: «Сюда нельзя! Здесь все голые!», но с Нинкой этот номер не проходил. Со словами: «Да что я, голых мужиков не видела, что ли?!» Нина врывалась к нам в комнату и вытряхивала сонных бойцов из постелей.

  С другой стороны от нас, в комнате № 13, проживала стайка девиц, среди которых выделялась наша однокурсница Таня, которую Карабин прозвал Эльвира Кекс-Бомбовская. С этими соседками мы тихо враждовали, ибо к ним в гости повадился ходить какой-то абориген, и протяжным голосом распевать песню про «девушку с оленьими глазами», ну ту, которая «где-то за Курильскою грядой». Сначала мы провели биологическую войну – наловили полную банку слепней и оводов и запустили в соседнюю комнату через отдушину в стене. Но насекомые от пережитого унижения сразу сдохли. Потом была война химическая – мы незаметно раздавили в коврике под соседской дверью ампулу нашатыря. Но факт наличия в помещении пусть и девичьих, но рабочих сапог сделал акцию бессмысленной. Даже заброшенная во вражескую комнату подушка без наперника с последующим кудахтаньем не принесла нам морального удовлетворения. Мы пригорюнились, и тут бесхитростный В. Василенко предложил – «А давайте им дверную ручку г…ном намажем!». Обалдевший Карабин нашел в себе силы резонно спросить: «А кто мазать будет?», на что автор идеи решительно ответил: «Я!». К счастью, нашлось иное решение проблемы. Кто-то из нас (по-моему, Мишка Пичугов) нашел два больших листа прекрасной, отполированной жести, которые при встряхивании издавали оглушительный грохот. Пара акустических атак – и враг был изгнан. В дальнейшем листы хранились в комнате и использовались для тренировок по оповещению населения о возможной угрозе появления волн цунами. Один из пакхамуников тряс листы, а остальные хором орали: «Цунами!». Устрашенное цунами в страхе бежало от берегов Итурупа.

  Кроме наших листов жести и Карабиновской гитары, в отряде имелся еще один музыкальный инструмент – горн. Этот горн играл в отряде немалую роль. С его помощью проводились побудки на работу. Дудел в горн Зам (Шура Назаров). Надо сказать, что предлагали всем, и многие себя пробовали, но душу вкладывал в это дело именно Зам.

  Кругом путина, а этот – маленький,
  Над ним смеялись все врачи:
  Куда такой годится маленький –
  Ну, разве только в трубачи!
  Ну, а ему всё нипочем –
  Что ж, трубачом – так трубачом.

  Умение трубить в горн причиняло Шуре немало хлопот, но он их стоически терпел все рубиконовские годы.

  Теперь следует рассказать, что представлял собой рыбзавод (он же рыбокомбинат), и что мы там делали. Завод стоит на берегу Охотского моря. От общежития к нему вниз по склону сопки к берегу ведут широкие деревянные лестницы, упирающиеся в проходную. А в стороне от лестниц имеется «бондарская тропа», эту самую проходную на всякий случай благополучно минующая.

  Ближе всего к воде находится разделочный цех («разделка»). Он на сваях выходит далеко вперед, и во время прилива под ним плещется море, унося с собой всякий хлам и отходы производства. У цеха есть свой причал, к которому подходят МРСы – малые рыболовецкие сейнеры. Те самые МРС из песни:

  Вот такая глубина, пять километров до дна,
  Пять километров и двадцать пять акул.
  А волна до небес раскачала МРС
  Но пока еще никто не утонул.
    (песня Юлия Кима)

  МРС вычерпывает улов из сетей, стоящих вдоль берега, и набивает рыбой трюм и кунгасы (болтающиеся на буксире здоровенные черные лодки). Под «рыбой» здесь и далее подразумевается горбуша – серебристая рыбина сантиметров 40-50 длиной. Пищевую ценность имела только та горбуша, которая не «попробовала речную воду». После такой «пробы» у рыбы начиналась мутация, мясо ее белело, челюсти вытягивались и изгибались крючком, а у самцов вырастал горб. Бывало, что шторм выгонял обратно в море уже зашедшую в ручьи и речки рыбу, и тогда в сети попадала подобная «некондиция». Ее тоже солили, но шла она самым низким сортом. Кроме горбуши, в сети попадали маленькие стайки корифен, изредка встречались зубатки, камбала, а как-то раз попался палтус весом центнера в полтора, которого мы два дня ели всем отрядом. Бывали другие одиночные лососи – нерка с ярко-красным мясом и кунджа – очень похожая на горбушу рыба с мелкими белыми пятнышками. В конце путины начинала попадаться кета – рыбина больше метра длиной. Но Настоящая Рубиконовская Рыба – это, конечно, горбуша.
  Рыбу с МРСа краном с ковшом выгружают в широкий бетонный лоток разделочного цеха, от которого перпендикулярно отходят более узкие наклонные лотки. По большому лотку разгуливают один-два парня с деревянными рогатинами, и распихивают рыбу в малые лотки. В конце каждого такого лотка в узкой траншее стоит девушка, вооруженная ножами, острыми, как бритва. Двумя движениями она потрошит рыбу, отправляет требуху в маленькую дырку в полу, находящуюся у нее под локтем (сами девушки стоят ниже уровня «пола»), а рыбу залихватским движением бросает назад через плечо. Со стороны это выглядит забавно – по всему цеху периодически взлетают вверх серебристые рыбины.

  Если в рыбе была икра, то ценную добычу укладывают на узенький транспортер, бегущий поперек цеха у «резчицы» перед носом. По нему икра едет в соседний икорный цех – территорию, напрочь закрытую от любопытных студентов. Поэтому, когда кому-то из рубиконовцев была нужна икра, мы поступали следующим образом. Соучастница свешивала в отверстие для отходов веревочку, мы во время отлива заходили под цех и ставили под веревочкой носилки. После чего две-три девицы не отправляли икру по транспортеру, а сбрасывали через помеченную дырку вниз. В сумерках перед началом прилива мы забирали носилки с добычей и тайными тропами выносили домой, для засолки в домашних условиях и последующего вывоза на материк. Сразу скажу, что наша компания икру не солила, а выполняла роль грузчиков чисто из молодецкой удали.

  Позади «резчицы» узкий наклонный лоток продолжается, и в следующей «траншее» стоит укутанная с ног до головы в полиэтилен «мойщица». Специальной ложкой с прикрепленным к ней узким шлангом она промывает рыбью тушку и бросает ее назад, на ленту широкого транспортера, ведущего в засолочный цех – «засолку».

  Самая свежая, еще живая рыба называлась «кремлевский заказ» и направлялась, минуя засолку, в морозильники. Шериф с Карабином как-то раз там побывали и рассказывали, как катались на палтусах и сражались рыбами-саблями. Еще бывали рыбы – «полтинники», то есть помеченные ихтиологами. Обнаружившему такую рыбу человеку полагалось 50 копеек премиальных.

  Система уборки отходов рыбообработки приливно-отливным методом привлекала к пирсу толпы чаек размером с хорошую курицу, а также большие стаи разнообразных морских рыб. Высадившись с плашкоута и увидев эту добычу, заядлый рыбак Шериф немедленно соорудил удочку, прикрепил вместо блесны алюминиевую ложку к крючку-тройнику, и в короткие сроки наловил дюжину полуметровых рыбин, которых он обозвал морскими карасями. К сожалению, какой-то юный абориген охладил его пыл, сообщив, что вся рыба около пирса больная. И действительно, добычу Шерифа, вытащенную на пирс, вскоре стали покидать глисты различных форм и расцветок.

  В силу различных исторических причин, с девушками из разделки мы общались мало. На работе из-за постоянно брызгающей во все стороны воды заигрывать с ними было затруднительно, а после работы большинство трудящихся спало без задних ног, а мы с парнями бродили по острову. Собственно говоря, спать хотелось всегда и всем. Работали мы на комбинате посменно: неделю в дневную смену с 8 до 20 часов, следующую неделю в ночную, с 20 до 8. Вторую смену закрывал уже не «Рубикон», а преимущественно сахалинские бичи. В конце недели была пересмена, когда дневная бригада оставалась до 12 ночи. Естественно, когда отряд работал в день, времени на серьезные подвиги уже не оставалось. А вот та неделя, когда мы работали в ночь, оставляла день свободным для развлечений (если ты согласен спать три-четыре часа в сутки). Желающих искать приключений за счет сна было мало, поэтому большинство студентов уезжало с острова, так его толком и не увидав. Но только не герои–путинцы!

  К разделке примыкал засолочный цех, основной «ячейкой» которого был засолочный стол. Столы находились в торцовой части огромного цеха, по три с каждой стороны. Представлял собой стол большое деревянное корыто на ножках (высотой примерно по пояс), заполненное крупной солью. Вплотную к столу примыкал высокий бункер для рыбы, передняя стенка которого была съемной, набранной из отдельных досок. В начале процесса бункер наполнялся доверху рыбой, потом верхняя из передних досок снималась, часть рыбы шлепалась на стол с солью, и засольщики кидались на нее, как оголодавшие коты. Одним движением ладони брюшко рыбы набивалось солью, вторым – соль отправлялась в жаберные крышки, и рыба укладывалась на деревянный ящичек – лоток. На лоток вмещалось 5-6 рыбин, после чего он по транспортеру отправлялся к чану.
  Транспортеры рядами тянулись вдоль всего цеха, а по сторонам от них находились чаны – глубокие прямоугольные бетонные ямы длиной метра три и глубиной около полутора метров. Чан предназначался для собственно процесса засолки рыбы. Наиболее опытный член бригады, так называемый «чанщик», готовился к работе следующим образом. На дно засыпался слой соли, на него – слой льда, и только на эту «подушку» начинала ровными рядками укладываться рыба, вытряхиваемая чанщиком из приезжающих по транспортеру лотков. Каждый слой рыбы пересыпался солью и льдом в определенной пропорции. Первый слой чанщик укладывал, стоя на дне чана и сдергивая лотки с ленты транспортера в баскетбольном прыжке. Затем, чтобы не топтаться по рыбе, он перебирался на доску (манипуляция, строго запрещенная технологами и техникой безопасности). И начинался цирковой номер. Картинка выглядела следующим образом. Узкая доска переброшена поперек чана. По ней взад-вперед бегает чанщик, успевая схватить с транспортера лоток с рыбой, вытряхнуть его на нужное место на дне чана так, чтобы рыба легла ровно в рядок, отбросить лоток в сторону и побежать за новым, успевая при этом еще и передвигать доску вдоль чана. А лотки идут один за другим с ровными интервалами (их берут из штабеля готовых лотков, накопившегося у стола за то время, пока чанщик засыпал соль и лед). Лотки ставят всё чаще и чаще, но постепенно чанщик входит в ритм работы, и перестает замечать что-либо вокруг себя. Вот тут то и наступает время для «веселых» шуток. Можно было поставить два-три лотка подряд вплотную, или лоток на лоток, или вообще отправить вместо лотка шлакоблок. Чанщик сбивался с темпа и начинал всячески выражаться, что вносило разнообразие в нашу монотонную работу. В одной бригаде подшутили над своим чанщиком еще более дурацким образом – они прибили рыбу к лотку гвоздями, и при попытке ее стряхнуть чанщик полетел с доски вниз вместе с лотком.

  В целом засольный цех представлял собой фантастическое зрелище. В огромном полутемном помещении работали десятки практически беспрерывно гудевших транспортеров. Шесть длинных лент, пересекаемых в различных местах деревянными мостками, «впадали» в расположенный в центре цеха широкий поперечный транспортер, который под землей уносил уже засоленную рыбу в «ликвид» – цех окончательной обработки нашей продукции. В воздухе в различных направлениях шли транспортные ленты и желоба с заслонками для подачи соли, рыбы и льда, а также трубы с водой. Все это соединялось лесенками, переходами и прочим такелажем. Весь пол занимают ямы чанов, отгороженные узкими бетонными бортиками, а проходы между ними загромождены набросанными чанщиками лотками, мешками с солью, кучами льда и прочими нужными вещами. Через день-другой мы начинали лихо бегать по узким бортикам чанов, зачастую с 50-килограммовыми мешками соли на плечах.

  Лёд на комбинате – это особая тема. Всю зиму намораживали колоссальную, высотой с пятиэтажный дом, глыбу. Потом ее укрывали несколькими слоями циновок, а летом, во время путины, этот лед поступал в цех. Колоть его на рукотворном леднике должны были какие-то люди с отбойными молотками, каковые (и люди, и молотки) постоянно отсутствовали. Поэтому периодически нуждающиеся во льду (то есть засольщики) отправлялись с ломами на ледник и, стоя в резиновых сапогах на многометровой ледяной круче, ковыряли себе необходимый продукт. Острые впечатления, ничего не скажешь. Иногда туда же отправляли бондарей.

  За смену одной бригаде удавалось заполнить рыбой чан, реже – полтора. Через несколько дней технологи признавали рыбу готовой, и чан надо было «рассаливать», то есть доставать оттуда рыбу и перебрасывать на транспортер, идущий в ликвид. Занимались этой работой обычно элитные силы «Рубикона», то есть бондари (так как, честно говоря, в ликвиде и без них можно было какое-то время обойтись, а вот засолка – процесс непрерывный, свежая рыба ждать не будет). Кряхтя и стеная, бондари устанавливали около чана деревянный щит, и начинали швыряться окаменевшими от соли рыбинами. Ну, не любили они грязную работу.

  В ликвиде рыба первым делом поступала в мойку, где работали, как можно догадаться, мойщицы. В больших цинковых ваннах бригадами по десятку человек они, оснастившись большими, пупырчатыми желтыми перчатками, полоскали рыбу в воде, удаляя из нее соль и сортируя горбушу на три сорта. Первый сорт – это идеальная рыба, второй – с незначительными порезами внутри, и еще один, экзотический сорт – «укус морского зверя». Дело в том, что косяки горбуши сопровождали стаи тюленей (которых мы не раз наблюдали) и дельфинов (которых мы не видели), каковые кусали рыбу за что ни попадя. Такая «укушенная» рыба попадалась не часто, но все же существовала как категория. Работа была у девушек монотонная, но соседство блестящих бондарей поднимало им настроение, и мойщицы часто пели хором. (А может быть, по примеру пушкинских помещиков, петь их заставляла администрация рыбзавода, чтобы они во время работы рыбу не ели?).

  Отмытая рыба вновь приобретала гибкость, и укладывалась в 120-литровые деревянные бочки, для чего укладчице приходилось нырять туда с головой.

  Рыба ложится в рядочки,
  Чей-то зад торчит из бочки,
  То ли Гали, то ли Риты –
  Ну, попробуй, разбери ты.

  Ну, а дальше – святое. Дальше в бой вступали бондари.
  Они закрывали бочку крышкой – доником. Без этого вся работа коллектива пошла бы насмарку. Рыба, не закрытая доником, не нужна никому. Осознавая важность своей работы, бондаря кочевряжились, как хотели. Они виртуозно постукивали молотками по набойкам,  поднимая и осаждая уторный и пуковый обручи. Доники изгибались и плющились, но лихо вставали на место. Бочки легко кантовались и откатывались в угол цеха буквально одной левой. Глядя на них, любому покрытому солью засольщику хотелось хоть раз в жизни – вот так же, в белых перчатках, с блестящим молотком… Сразу хочу сказать, что лично мне повезло – я по блату удостоился чести забондарить с десяток бочек.
  Немаловажным было, чтобы из-под края доника не торчал рыбий хвост. Простодушный Зам предпочитал такие мелочи не замечать, за что его обзывали «хвостером», а предательски торчащий плавник срезали ножом или набойкой.
  Нелегкий труд бондарей увековечен в сочиненных Карабином частушках, в которых вроде все слова по отдельности были приличными, но общий смысл не позволяет приводить их в полностью данном тексте, который может попасться на глаза дамам. Конечно, дамы всё это уже слышали, а то и распевали вместе с нами, но всё-таки… «Кэп молотком махал давно…», «Ушами, Слава, ты не хлопай…», «Шериф, набойкою балуя…», «На Карабине нет лица…» и прочие. Пелись эти частушки просто замечательно. Распевалась также песня о тяжелой мужской доле: «В Рейдово жили, путинцами были…».
  Закрытая бочка через отверстие в верхнем донике заливалась рассолом – тузлуком, дырка забивалась пробкой – чопиком, и на бочку наносился трафарет с сортом, датой и прочей информацией. Наносила его, соответственно, трафаретчица – существо, вроде сопричастное к бондарскому труду, но ореолом славы не овеянное. Да, вспомнил еще одну частушку: «На Курилах я была, бочки трафаретила…». Из знатных трафаретчиц могу назвать только агаровскую художницу Наталью Кулинич.

  Честно говоря, работа была у всех тяжелой, со смены шли изрядно уставшие.

  Конвейер, постой, прекращайте работу,
  Засольщик, забудь про свой лоток.
  И пусть Богочанов вылазит из чана,
  Пусть бондарь отложит молоток.
  Не жди меня, мама, здорового сына,
  Твой сын уж не тот, что был вчера…
  Меня засосала проклятая путина,
  И жизнь моя вечная игра.
    (слова Сергея Морозова)

  Всяческой амуницией (перчатками, робами, резиновыми нарукавниками, клеенчатыми фартуками и т.п.) нас снабжала администрация. Наиболее ценной вещью был нарукавник. Завязав его с одной стороны, девушки из разделки получали емкость, в которую вмещалось до полутора килограммов икры. Подвесив под одежду пару таких нарукавников, несколько раздавшиеся в талии девицы гордо шли после смены домой через проходную. Следует с огорчением отметить непоследовательность заводского начальства, не выдававшего в комплекте с нарукавником бадминтонные ракетки. Дело в том, что в общаге икру надо было протереть через решетку, чтобы отделить пленки, а ракетки идеально подходили для этой цели. У каждой второй девушки, выезжавшей в «Рубикон», из сумки торчали ручки бадминтонных ракеток, и провожавшие нас представители деканата не могли нарадоваться популярности этого вида спорта у студентов.
 С нарукавником лично я имел дело только один раз. Иду я себе ночью по территории рыбзавода, и тут ко мне подбегает кто-то из рубиконовцев, сует мне в руки нарукавник, полный икры, и говорит: «Спрячь его куда-нибудь, а то идет облава, и я боюсь засыпаться». Пока я тупо соображал, чего мне делать с нечаянной добычей, на меня наткнулась молодая дама – сменный мастер из засолки. Опытным взором она сразу углядела контрабанду, и грозно воскликнула: «Попался!». «Ну, попался» – не стал спорить я, и задал встречный вопрос: «И что же мы теперь будем с икрой делать?». Ловко принятая мною в соучастники хищения продукции, мастер призадумалась и предложила: «А давай, вернем ее прямо в икорный цех!». Я посмеялся над ее неопытностью, и предложил другой план. Потихоньку мы с ней пробрались в торец разделочного цеха. Мастер стояла на шухере, а я складывал икру на ленточку икорного транспортера. По окончания акции мастер с облегчением удрала, а я передал нарукавник ближайшей резчице – для повторного наполнения икрой и последующего выноса добычи по бондарской тропе.
  Вообще по бондарской тропе выносились самые различные объекты – от пустой бочкотары до мешков с соленой рыбой. Помнится, как-то раз было вынесено по просьбе девушек даже ведро тузлука (специального солевого раствора для засолки икры). А те, кто наивно шли через проходную, не раз бывали пойманы бдительной охраной. Однажды двух наших девушек задержали с «сорной» рыбиной – гольцом кунджой, которую они несли себе на обед, и пытались устроить показательный процесс над расхитителями народного добра.

  Справедливости ради, хочу сказать, что хищениями рубиконовцы занимались не от хорошей жизни. В 1976 году в конце путины комбинат продал студентам икру и рыбу по себестоимости, и никаких проблем не было. В 1977-м тоже обещали продавать деликатесы, но за несколько дней до конца путины Кэп сказал, что распродажи не будет. И тут-то и началось…

  В комнате у нас проживало сразу трое бондарей – Карабин, Шериф и Миша Маренко, что автоматически делало помещение элитным (бондарей всего-то в отряде было человек шесть, а засольщиков – больше двадцати). Но и мы, засольщики из пакхамуновской комнаты, были крутыми ребятами.

  Ох, лихорадит остров Итуруп,
  Идет путина, идет путина,
  А за людей нас не считают тут –
  Ведь мы – бондарные машины.
   Перед работой едем на заправку,
   Нас заправляют молочной кашей,
   Вливают смесь лапши и молока
   В желудки наши, канистры наши.
  Недаром нас везут с материка –
  Мы выгоднее местных транспортеров,
  Из строя мы выходим реже них –
  С гарантией бондарские моторы.
   На нас орут напрасно мастера,
   Орут, как на рабочую скотину.
   Не лошади, и не коровы мы,
   А просто мы - бондарные машины.
  После работы – отдых в гараже,
  Мы материм проклятую путину,
  А на соседней коечке храпит
  Разбитая засольная машина.
    (автор песни – Сергей Морозов)

  Еще наша комната славилась выпуском стенгазет. На проводившийся конкурс от пакхамуников было представлено аж две газеты. Совместными усилиями Шериф, Карабин и я выпустили газету «За бондарские кадры» - с рассказами, стихами и веселыми объявлениями. Миша Пичугов не захотел участвовать в издании бондарской газеты, и всю ночь рисовал и писал свою, засольскую. Газета получилась у него большая, но ни слова в ней никому прочитать не удалось, так как у Мишки все буквы бывают только двух типов – петелька вверх и петелька вниз. Причем наклон у букв был справа  налево. Внятной была только картина «Рыбообработчик на досуге», состоявшая из отпечатка больших мужских сапог и маленьких босых (предположительно, женских) ног, расположенных во фривольной позе.

  Наша компания много бродила по острову. Первый же поход, на следующий день после приезда, закончился временной неудачей. Герои-путинцы решили освежить свои воспоминания и сходить на горячие источники. Недалеко от окраины поселка, пробираясь через заросли бамбука, Карабин наступил на гвоздь, и мне пришлось тащить его на себе обратно. Впрочем, остальные тоже вскоре вернулись, не найдя тропу до источников. Несколько дней Карабин ходил, опираясь на самодельный костыль. Его фигура – в длинном полосатом вязаном колпаке «а-ля Буратино», с гитарой в одной руке и тростью в другой постоянно украшала пейзаж.

  Самым близким к поселку из природных объектов был пляж около рыбзавода. Очень необычный песок – чисто-белого цвета с редкими вкраплениями черных точек (по слухам, частицы металла титана). Море всегда было холодное, и мелкое в этом месте настолько, что по колено в воде можно было брести метров двести от берега – пока не надоест. Впрочем, любители, во главе с Шерифом, нашли способ плавать и в таком водоеме. Эти экстремалы натирались маслом, потом натягивали спортивный костюм и, вооружившись вилками, отправлялись охотиться на мелкую камбалу и рыбок – морских дракончиков. Поплавав минут десять, замерзшие водолазы выскакивали на берег, где их уже ждали друзья со сгущенкой и печеньем в руках. Выдув банку сгущенки и пробежавшись по берегу, пловцы несколько согревались, и могли идти домой. На пляже этом было довольно красиво, только несколько портили его валяющиеся тут и там на берегу ржавые МРСы.

  Другой традиционной целью наших походов были две ближайших к поселку бухты. Самая близкая – бухта Ольга – особой популярностью не пользовалась. Она небольшая, достаточно скучная, и хорошо просматривалась с пограничной вышки. Единственным ее достоинством было наличие выходов красной яшмы на утесе, отделявшем ее от следующей бухты – Лососевой. Пробраться туда можно было либо в отлив по колено в воде из бухты Ольги, что было ближе, но неудобно, либо пройдя по верху утеса через заросли бамбука, и затем спустившись по крутому обрыву вниз. Берег Лососевой представлял собой нагромождение обкатанных волнами гранитных глыб разного размера, которые мы, по аналогии с горными «каменными реками», называли «курумником». Ходить по ним было неудобно, но я быстро приноровился. Посреди бухты, ближе к ее началу, находились два островка, как бы сложенных из небольших прямоугольных камней. Мы называли их «Кирпичи». В отлив до них можно было дойти в сапогах, и попрактиковаться в скалолазании. Великолепно выглядело это место во время шторма, когда огромные волны, идущие с Охотского моря, ударялись о «Кирпичи» и взмывали вверх стеной воды высотой метров в тридцать.

  В бухте Лососевой иногда можно было поймать королевского краба, а чаще найти на берегу прибывшие из Японии сувениры – пакеты с иероглифами, непарную пробковую обувь и прочие гримасы капитализма.

  Давай оставим за спиной расшатанный шальной волной
  Пустой причал,
  А отоспимся мы потом, пойдем, болтая ни о чем,
  До Белых скал.
  Растаял утренний туман, и ветер с моря, как дурман,
  Башку кружит,
  И, сбросив по десятку лет, детьми глядим на белый свет,
  Душа блажит.
    И блаженною душою ощущаю я свободу,
    Ощущаю я покой и единение с природой,
    Ветер с моря в небо тянет – даже оторопь берет:
    Вдруг какой тайфун нагрянет и на Хоккайдо унесет.
  Прибой нашептывает блюз, и клочья розовых медуз
  Дрожат покорно.
  Сетей обрывки, поплавки, японской гейши башмачки –
  Игрушки шторма.
  По краю вечности идем, но мы не думаем о том –
  Мы слишком юны.
  И пролежит здесь сотни лет песком засыпанный скелет
  Японской шхуны.
    И блаженною душою ощущаю я свободу,
    Ощущаю я покой и единение с природой,
    Ветер с моря в небо тянет – даже оторопь берет:
    Вдруг какой тайфун нагрянет и на Хоккайдо унесет.
      (песня Сергея Морозова)

  Если пройти вдоль берега бухты Лососевой часа два, то попадаешь в ущелье, в глубине которого есть небольшой водопад, а по краям ущелья растут гигантские лопухи. Мы ходили туда редко, так как такой длительный поход оставлял мало времени на сон. Да еще надо было рассчитать время прилива, ибо если идти поздно, то берег с «курумником» зальет море и придется пробираться вдоль самой кромки скал. Однажды Шериф с Карабином попали в такую ловушку во время шторма, когда вода прибывала еще быстрее, и их чуть не смыло в море.
  Еще дальше, за Лососевой, скалы обрываются прямо в воду. Но если проплыть метров двести, то будет следующая бухта, в которой имеется заброшенный японский консервный завод. Я там не был ни разу, так как моя плавучесть является величиной отрицательной.

  Следующей по привлекательности целью паломничества были горячие источники. Место это удивительное, но идти туда надо через бамбук по тропам часа три, и спать потом совсем некогда. По пути мы обнаружили пару небольших речек и озеро, на которые потом и ходили отдыхать продвинутые рубиконовцы. На берегах этих водоемов мы сделали ряд известных фотоснимков в стиле «ню», из-за чего эти географические объекты получили название sex-lake и strip-river. Во время рискованных съемок пострадал Зам, предательски укушенный местной мошкой-белоножкой.

  До горячих источников я доходил один раз. По пути мы вспомнили, что в бамбуке водятся медведи, и стали рычать на разные голоса, чтобы распугать хищников. В зарослях что-то шуршало, но звери померяться силой к нам не вышли, так что до искомых источников мы дошли в полном составе. Являли они собой ямы с горячей жидкой грязью, в которой можно было нежиться, закопавшись по самое горлышко.

  Запомнился мне местный мальчик, который сидел на мостике через протекавший рядом ручей и ловил удочкой форель, используя в качестве наживки красную икру со своего бутерброда.
  В последующем мы не раз ловили форель на подобную наживку, и относили на кухню, где отрядные поварихи Таня и Марина варили нашей команде уху из форели, которую мы и поедали на глазах  у давящихся опостылевшей горбушей сотоварищей. Надо сказать, что еда на Итурупе разнообразием не баловала. Много было только рыбы, а нормальную картошку, например, мы везли с собой из Омска. Традиционными видами ужина в комнатах путинцев были либо тазик свежезасоленной икры, которую ели столовыми ложками, либо такой же тазик мелко нарезанной соленой горбуши пополам с репчатым луком.

  Во время путины в поселке Рейдово существовал практически «сухой закон».  Ввиду наличия большого количества завербованных на работу бичей, водка отпускалась в магазине с ограничениями и не всем, иначе работать было бы некому. Тем не менее, раз в месяц случалось такое стихийное бедствие, как аванс у вербованных граждан, и тогда вторая смена на рыбозаводе исчезала дня на два. В таких случаях нам (в основном разделке и засолке) приходилось работать без перерыва по полтора – двое суток. Помню, как под утро я засыпал у засолочного стола стоя, и просыпался оттого, что стукался головой о бункер с рыбой.
  Героев–путинцев эти ограничения не касались. Однако ввиду низкого качества местной водки пили мы ее только в случае крайней необходимости. Помнится, початая бутылка водки с перцем долго стояла у нас под кроватью, и использовалась только как средство лечения простуды. Но однажды мы с Замом купили несколько бутылок портвейна «Кавказ». Не помню, почему никто нас не поддержал, но на покорение кавказских вершин мы с ним отправились вдвоем. Покорили мы с ходу вершин пять, после чего Зам на работу не пошел, а я рискнул, но из-за начавшегося сушняка вынужден был присосаться к водопроводной трубе, и многострадальный бригадир Пичугов меня с работы изгнал. Вообще у бондарей процесс помощи пострадавшим был поставлен более гуманно. Если человек до работы дошел, но трудиться не способен (хотя и пытается), то его отправляли спать в сушилку на хранившиеся там веники. А не гнали из цеха, на ночь глядя.

  Но возвращаюсь к достопримечательностям Итурупа. На острове мы не раз выступали с агаровскими миниатюрами, привлекая к этому делу Женю Белявского и Мишу Пичугова (которые в дальнейшем, на Большой Земле, стали полноправными агаровцами), Зама (который сохранил верность своему театральному кружку) и прочих статистов. Видя такой избыток талантов, комиссар Нина договорилась с военной частью в поселке Ветровом о шефских концертах, которые значительно расширили географию наших путешествий. Находился Ветровой километрах в тридцати восточнее Рейдово, и отправлялись мы туда большой бригадой – помимо агаровцев, ездили девчонки – исполнительницы песен, и вообще все желающие, согласные пожертвовать сном ради развлечений. Ехали мы в открытом кузове военного грузовика, который двигался по самой кромке прибоя (только там сырой песок был настолько плотным, что мог выдержать вес автомобиля). Впрочем, однажды мы попали в какие-то зыбучие пески, и нас стало сносить в море, но вскоре грузовик зацепился за плотный грунт, и продолжил движение вперед.

  По пути к Ветровому находился целый ряд достопримечательностей. Во-первых, водопады. Сначала справа по борту появлялась грязная скала со стекающими по ней узкими струйками воды (так называемый водопад «Прорыв канализации»), а потом, в глубине короткого ущелья, показывался красивый водопад «Девичьи косы» – две параллельные струи воды, падающие вниз с двадцатиметровой высоты.
Далее следовало очередное чудо природы – Белые скалы. Высоченные отвесные стены белого известняка и пемзы тянулись вдоль берега на несколько сот метров. Сверху Белые скалы были покрыты изумрудным ковром травы. Правда, когда мы однажды уговорили водителя сделать остановку у Белых скал и залезли на самый верх, оказалось, что это вовсе не трава, а заросли шиповника высотой по пояс. Но снизу они смотрелись именно тоненьким зеленым покрывалом.

  Сам Ветровой стоит на узком перешейке, и в этом месте можно перейти на другую сторону острова, к Тихому океану. Океан разительно отличается от Охотского моря, и не только цветом и размером волн, но даже тем, как выглядит небо над водным простором. Картина, захватывающая воображение.

  И еще одна Итурупская достопримечательность. Это, конечно, местный житель Женя Иванов. Невысокого роста, коренастый, чрезвычайно громкоголосый, Женька работал на комбинате мастером, плотником, бондарем и вообще кем угодно. За умение перемещаться в пространстве с изумительной скоростью и напористость девчонки прозвали его Сперматозоидом. Будучи примерно нашим ровесником, Женя подружился с нами, и частенько посиживал в пакхамуновской компании, рассказывая всевозможные байки из своей жизни. Несколько раз приезжал он в Омск, и в конце концов даже женился на одной из рубиконовских девушек (удивительно, что не на всей женской части отряда разом – при его-то темпераменте). Много лет спустя, когда я, Шериф и Шамиль ехали поездом в Иркутск, у нас возник кратковременный конфликт с каким-то парнем (чего-то там по поводу того, что громкое распевание песен не нравится его жене). В ходе беседы выяснилось, что парень этот родом с южных Курил, и когда он узнал, что мы хорошо знакомы с Женькой Ивановым, то его жена была послана на фиг, и он остался петь песни с нами.

  Хочу упомянуть об одной особенности «Рубикона». Большой отряд студентов, уезжающий так далеко от Омска, обходился без куратора – преподавателя. Правда, сначала в 1977 году преподаватель с нами был. Он занимал должность отрядного врача. Сразу по приезде «доктор» ушел в запой, и больше мы его практически не видели. Если кому-то нужен был бинт, или йод, или еще чего-нибудь, то достучаться до вечно пьяного эскулапа было невозможно. Кончилось тем, что было созвано собрание отряда, и студенты отчислили своего преподавателя. Он быстренько собрался и уехал на материк. Последующие два года никаких кураторов с нами не посылали.

  Неделя сменяла неделю, и вот, наконец, наступал день «ПП», или «Путине конец». В конце сентября начинался сезон штормов, приходили тайфуны, и МРСы уже ничего не привозили к пирсу. Приходила пора делать личные запасы рыбы. Некоторые рубиконовцы только и занимались тем, что таскали рыбу с комбината и посылками отправляли домой. Моя соседка по дому Ира Ч. получала на почте промокшие, воняющие рыбой посылки еще месяца два после возвращения с острова. Мы же были выше этого, и начинали суетиться только в последние дни.
  Бондари попытались решить проблему одним махом. Днем в ликвид должен был приехать грузовик за сломанными бочками, чтобы отвести их на свалку. Среди кучи бракованных бочек была запрятана одна целая, на две трети заполненная рыбой (полную бочку поднять пробовали, но не смогли). Делая вид, что ничего особенного не происходит, бондари, поднатужившись, забросили ее в кузов. Дождавшись темноты, мы всей комнатой пошли на свалку бочкотары за добычей. И сильно пожалели. Помимо того, что искать что-либо в темноте затруднительно, большую опасность представляли отдельно валяющиеся в траве обручи от бочек. Внезапно разбуженный обруч, на который грубо наступили в потемках, сердито проворачивался и свободным краем бил неосторожного по голени, как раз над краем сапога. Произносимые пострадавшим обидные слова нисколько эту железяку не трогали. Бочку мы нашли, и рыбу вынесли, но признали способ неэффективным и вредным для здоровья.

  Миша Пичугов пошел дальше. Дождавшись хода кеты, он приволок пару здоровенных рыбин в общагу и устроил в углу нашей комнаты из полиэтилена и шлакоблоков самодельный чан, в котором и засолил добычу. На общую атмосферу в комнате это не повлияло. В конечном итоге, каждый из нас запасся полутора десятками соленых горбуш и литровой баночкой икры.

  Но вот торжественно посолен последний лоток, еще более торжественно забондарена последняя бочка, и грянул прощальный банкет. Про первый банкет я не могу самостоятельно вспомнить ничего. Выпив с килограмм водки, я отправился спать, и самое интересное о событиях на банкете услышал от более стойких товарищей. Одна из самых пикантных историй приключилась с Наташей З.  Она миновала дверь своей комнаты, зашла в умывальник, где сняла с себя одежду, аккуратно постелила ее на пол и улеглась на эту «кровать» спать. Послушав с десяток таких рассказов, я дал себе слово никогда не напиваться на многолюдных сборищах, чтобы не пропустить бесплатный цирк. И слово свое сдержал.
  После банкета выделять отряду продукты прекращали, и мы держались на всяком подножном и магазинном корме. Сидение на месте объяснялось необходимостью ждать у моря погоды – в буквальном смысле этих слов. В это время года тайфун идет за тайфуном, и корабли не могут подойти близко к окруженному мелями острову. В один из этих дней отряд понес потерю – пропал персонаж по прозвищу Жора Запеканкин (как его звали на самом деле, никто не помнил). Вроде вот только Жора был здесь, даже заходил к нам в комнату и вернул Лёше долг размером в три рубля – а теперь, вечером, Жоры нигде нет. Поисковые отряды дошли до берега моря, до речки и до бухты Ольга. Дальше пройти из-за бушующих волн было невозможно. Жоры нигде не было. Кэп сообщил о пропаже пограничникам. Я начал распространять версию, что Жора раздал долги, переоделся во все чистое и тихо помер где-нибудь в уголке. Действительность оказалась другой. Придурковатый Запеканкин, выждав некоторое затишье в непогоде, решил подняться в одиночку на огромный, кишащий медведями вулкан Богдан Хмельницкий. Но шторм усилился, и стеной дождя Жору погнало вокруг вулкана, так что к вечеру он вышел к поселку Ясное, где и заночевал у стоявших там лагерем студентов из Южного. Позвонить нам он не додумался, и «нашелся» только утром. Жору привезли пограничники; предприимчивые Жорины соседи заперли его в комнате и пускали всех желающих посмотреть на Жору за 10 копеек.

  Но вот возникал просвет между штормами, корабль приходил на рейд, и начинались сборы.

  Ушел МРС последний в порт приписки,
  Темнее стали ночи и прохладней,
  И снова Кэп вывешивает списки –
  Кому-то в Южный, а кому - во Владик.
    (слова Сергея Морозова)

  Отряд возвращался домой разными самолетными рейсами – часть из Южно-Сахалинска, часть – из Владивостока. Мы всегда ехали через Сахалин – для расширения кругозора. Обратное плаванье проходило не так гладко, как поездка на остров – море штормило, и качка оказывала свое воздействие на людские организмы. К счастью, нам рассказали верный способ борьбы с морской болезнью – надо напиться так, чтобы тебя шатало покруче, чем какое-то там бушующее море. И помогало! Случалось, что в столовую, накрытую на сто человек, приходили только знающие секрет герои-путинцы.
  Не страдал от качки и непьющий Миша Пичугов. Ему было некогда. Назначенный председателем счетной комиссии, он сидел в каюте, зарывшись в десятки тысяч рублей, и делил их согласно трудодням, КТУ и прочим таинственным приметам. В результате мы, рядовые бойцы, получили рублей по 800 – 900 (это при средней зарплате по стране в 200 рублей).
  Помню, как в магазине Южного на свои честно заработанные деньги мы с Шерифом купили по рыжему ирландскому свитеру (свитер сохранился у меня до сих пор), и дивные трехцветные ботинки. Я еще попытался купить к этим попугайским штиблетам ярко-красные шнурки, но консервативный Шериф меня отговорил.

  Вот, пожалуй, и все, что я хотел сообщить о первом своем Курильском стройотряде. Да, совсем забыл! Как говорится, «кстати, о птичках»!
Далеко не все в «Рубиконе» увлекались наивной романтикой или тихим стяжательством. Некоторые девушки уходили в ночь за вполне конкретными приключениями. Под утро они возвращались через окно мужского умывальника (чтобы не попасться на глаза Кэпу), и когда пара увесистых девиц спрыгивала с подоконника на пол, дом явно вздрагивал, а с полочек падали мелкие предметы.

  К концу сезона остров изрядно утомлял. Но на следующий год туда тянуло с неодолимой силой.

  Летом 1978 года Шериф, я, Зам и все-все-все вновь, в составе «Рубикона», двинулись на Итуруп. Только Карабин не поехал из-за военных лагерей.
  На сей раз дорога на остров была полна всяких приключений. Началось все с самолета, на котором Шериф, я, Наташа Кулинич и еще человек пятнадцать вылетели из Омска. Вместо того, чтобы спокойно лететь в Хабаровск, он начал делать посадки в промежуточных городах. На крыло вылезал бортмеханик и что-то подкручивал отверткой. В Новосибирске наш рейс вообще заночевал, и мы с Шерифом прекрасно выспались, постелив на пол купленные в киоске толстые пачки газет. Морально не готовые к отдыху на полу, остальные наши спутники промучились всю ночь стоя. Из-за всех этих неплановых посадок мы опоздали на корабль, и застряли во Владивостоке. К счастью, нам оставили билеты на следующий теплоход до Итурупа, но ждать его надо было целую неделю. Духом мы не пали, а пошли в горком комсомола, и нас пристроили пожить в какую-то пустующую общагу. За неделю мы многое успели: побывали на празднике Военно-Морского флота, посетили музей в списанной подводной лодке, и нашли винный магазин, где продавался ром, ананасовый сок и ликеры – продукция, в наших омских магазинах в те годы не встречавшаяся. В найденной в комнате кастрюле Шериф начал составлять различные коктейли, а я нарвал на пустыре хороших коктейльных соломинок. Вкус ликера и запах ананаса напрочь забивали ром и водку, которые в Шерифовских коктейлях явно преобладали по объему. Девушки слетались со своими стаканами на наши коктейли, как пчелки на мёд, и «развозило» их с адской смеси моментально. В конце концов, у нас в комнате накопилось десятка два граненых стаканов, и Шериф решил часть из них захватить с собой на Курилы. Решено было брать только небьющиеся стаканы, для выявления каковых обстоятельный Шериф залез на шкаф, и принялся метать оттуда посуду об пол. Я только успевал выбрасывать осколки.

  Подъев всю захваченную с собой картошку и потратив деньги на эксперименты с коктейлями, мы дождались следующего корабля и благополучно прибыли в Рейдово. На крыльце все той же общаги нас со слезами на глазах встречали будущие соседи по дорогой сердцу 11-й комнате: агаровцы Женя Гончар (в заслуженной Карабиновской куртке), Женя Белявский и некто В. Василенко. Неподдельная радость наших молодых товарищей объяснялась, в том числе, тем обстоятельством, что без героев–путинцев им не продавали в магазине водку. Мы зашли в родную комнату. Сидевший на ближайшей койке незнакомый молодой человек встал и четко отрапортовал: «Водку я не пью, в карты не играю. Могу иногда покурить».
Это был Шамиль.

  Целую неделю он с ужасом слушал рассказы соседей по комнате, что вот-вот приедут Шериф и Марк, и будет у нас счастье: распитие водки, игры в карты с девушками на раздевание, прогулки в шторм на дальние расстояния и прочие радости жизни. Беседы с остальными рубиконовцами оптимизма ему также не прибавили, и он решил с ходу поставить этих явно криминальных авторитетов на место, чтобы они не видели в его лице легкой добычи. Сразу хочу сказать, что курить он нас с Шерифом так и не научил.

  Шамиль прекрасно влился в наш коллектив. Человек он по натуре мягкий, но язвительный настолько, что одно время всерьез обсуждался вопрос о переименовании сибирской язвы в «шамилиоз». По сравнению с ним я сразу стал казаться белым и пушистым. Шамиль принимал участие в наших агаровских постановках, ходил в походы по острову и не отказывался ни от каких авантюр. Помню, в конце путины, во время сильнейшего тайфуна, мы с Шерифом решили сходить в Лососевую бухту – посмотреть на прибой. Дождь не просто стоял стеной, эту стену еще и передвигал из стороны в сторону мощный ветер. Единственный, кто согласился пойти с нами, был Шамиль. С трудом добрались мы до верхнего края утеса, отделявшего бухту Ольга от Лососевой, и увидели потрясающее зрелище. Поток с вершины скалы широкой полосой стекал в море, но снизу бил ветер, вода не могла упасть вниз и короной стояла вдоль кромки обрыва. Мы с Шерифом призвали Шамиля вместе с нами восхититься этим чудом природы, на что он вежливо нам сообщил, что все это время дождь заливает ему очки, он практически ничего не видит, и идет, ориентируясь на наши голоса и яркие пятна клеенчатых рыбацких костюмов. Пришлось срочно возвращаться домой.

  Кроме перечисленных достоинств, Шамиль хорошо рисовал, и с его помощью была выпущена лучшая стенгазета всех времен и народов. Внешне газета являла собой обычную 120-литровую бочку. Снаружи эту бочку охватывала основная газета, какая-то там «Правда», снабженная портретами всех обитателей нашей комнаты, выполненными Шамилем, и всякими интересными статьями, написанными остальными компаньонами. Внутри же бочки вдоль стенок была укреплена еще более основная газета, «Неправда», заполненная остросатирическими материалами на местные темы. Бочку подвесили к потолку в коридоре, и вокруг нее вечно толпился народ. Причем люди стояли вокруг бочки снаружи и двигались, по мере прочтения материала, по часовой стрелке, а внутри бочки стоял человек (виднелись только ноги) и, читая газету, поворачивался в противоположном направлении.

  Еще Шамиль нарисовал на большом листе картона здоровенную фигу, которая, слегка покачиваясь, висела на трубе в нашей комнате. Это произведение искусства я захватил с собой на материк; и она была первым предметом, который таможенник, проводивший на плашкоуте досмотр вещей на предмет контрабанды, увидел в моем чемодане.

  Вселившись в родные стены, мы первым делом создали «Секс – угол имени С.Ю. Морозова». На стене над бывшей Карабиновской койкой были развешены его знаменитые костыль и колпак, сохранившиеся с прошлой путины, а также Серегина куртка, снятая с Гончара. Композиция радовала глаз и согревала душу.

  Командиром отряда в 1978 году был Сергей О-в. Он руководил рубиконовцами жестко, с какой-то комсомольской непримиримостью и без уважения к людям, чем заметно отличался от Кэпа. При нем большое значение приобрели утренняя и вечерняя линейки, больше похожие на тюремные переклички; свирепствовали сантройки, проверяющие чистоту в комнатах, и вообще насаждалась чуждая студенчеству в целом, и героям–путинцам в частности, дисциплина. Напряжение нарастало, и, в конце концов, привело к возведению посреди острова Итуруп однопролетного моста.

  Предыстория события такова. По всему поселку поверх глинистой почвы были проложены деревянные мостки – узкие дощатые тротуары (иначе после дождя пройти было бы вообще невозможно). Привалившись к мосткам, мирно спали крупные свиньи (идиллическая картинка, нарушенная как-то раз Замом, который, соорудив лук, попал стрелой свинье в зад, чем нарушил послеобеденный сон всего поселка). И вот в один печальный день штормом сломало пролет мостков, ведущих к стратегически важному объекту – женскому туалету.
  Отряд в ту неделю работал в ночную смену. С утра мы вволю набродились по острову, и завалились спать, надеясь отдохнуть пару часов перед работой. И тут к нам в комнату ворвалась сантройка, состоящая из каких-то сумасшедших девиц, и начала проводить обыск и досмотр помещения. Ну, кто-то и послал их подальше, не высовываясь из-под одеяла. В наказание, нашей комнате было велено на следующий день с утра после работы починить погибший пролет мостков. Положительно, некоторые руководители совсем не думают головой.
  На следующее утро началось Действо. Переодевшись во все чистое, Шериф, я, Шамиль и остальные жильцы нашей комнаты вышли на улицу и провели короткий митинг, призывающий граждан ударно потрудиться на стойке века (некто В. Василенко, наиболее вероятный автор злополучного грубого выражения, долго ныл, что он не хочет строить мостки, и был отстранен от работ).
  Не дождавшись подмоги, мы перешли к следующей стадии. Дверь в женский туалет на время строительных работ была заколочена гвоздями, а нашим дамам объявлено, что любая остро нуждающаяся может получить в 11-й комнате трехлитровую банку. Затем прорабом Шерифом было принято решение, что строить надо не мостки, а мост. Из ближайших бамбуковых зарослей были притащены две железные бочки, которые послужили опорами моста. На них положили деревянный настил, по бокам прибили перила, и украсили сооружение табличками «Осторожно, скользко» и «Счастливого пути!», а также полевыми цветами.
  Ко времени окончания строительства около моста собралось немало подпрыгивающих от нетерпения девушек (полагаю, им очень хотелось погулять по новому мосту).
  Честь открытия движения была предоставлена бригаде Анны Собовой, которые стремительно пронеслись по нашему великолепному мосту и скрылись в стоящем за ним невзрачном сооружении. На обратном пути девушкам были вручены цветы и предоставлена возможность сфотографироваться со строителями.
  В последующем поддержание моста стоило нам немалых хлопот. Глупые девушки не понимали своего счастья и не желали ходить по шаткой конструкции, особенно ночью. Нам приходилось копать заградительные канавы по бокам от моста и устанавливать противотанковые «ежи» из досок. Ничего не помогало, и вскоре мы бросили сооружение на произвол судьбы.

  В том же сезоне была восстановлена историческая справедливость: к нам в комнату вселился Зам. Мы обменяли его на вконец доставшего своей простотой некоего В.Василенко. Поначалу нас несколько удивило, почему бывшие Шурины соседи Андрюха Лебедев и Мишка Филимонов легко расстались с таким замечательным парнем, но вскоре секрет раскрылся: Зам продолжал трубить в горн и, не довольствуясь утренними и вечерними побудками, тренировался в дудении в свободное время. Однажды, утомленные «музыкой», мы выставили Зама в коридор и заперлись на ключ. Шура какое-то время бился в дверь, а потом, пригрозив страшной карой, исчез. Минут через пять за дверью зашуршало, а потом через замочную скважину в помещение хлынула струя желтого цвета. С криком: «Совсем с ума сошел!», Шериф схватил Замовскую подушку и заткнул «пробоину», предотвратив затопление помещения. Оказалось, что изобретательный Зам наполнил водой надутую резиновую перчатку, и направил струйку воды нам в комнату (желтоватый цвет струйка приобрела на фоне коричневой двери). Поступок, достойный героя - путинца! (Эта эпическая история гораздо позже была описана мною в балладе «Песнь о Заме и горне»).

  Присутствие в комнате Зама внесло значительное разнообразие и в наш песенный репертуар. Он лихо исполнял частушки из цикла «Есть веское русское слово, его неудобно сказать…» и знаменитую «Поспели вишни в саду у дяди Вани».
  Мы скажем дружно «Спасибо!» тёте Груне,
  И дяде Ване, и дяде Ване!

  И Заму мы скажем спасибо, его кепке и его «беломорине»!

  В отсутствие на острове Карабина, стиль жизни нашей команды изменился. Мы меньше веселились в помещении, и больше проводили времени на свежем воздухе (и на трезвую голову). Часто Шериф, я и Шамиль в компании Светки Уманской, Натальи Кулинич и других девиц отдыхали на ближайшей речке, загорали в Лососевой бухте и просто на пляже.

  Из жильцов нашей комнаты Шериф, Зам, Женя Гончар и Олег Зайцев работали бондарями, а я, Женя Белявский и Шамиль – в засолке.
  В ликвиде славилась бригада Люды Соколовой, которая имела общее название «Соколята». В нее входили Лена Татаренко, Лена Беседина и еще многие замечательные девушки, с которыми мы часто общались и на Итурупе, и в Омске, и в турпоходах, и в лихих зимних поездках в Чернолучье.

  Соколова, что ж ты, Соколова,
  Намываешь в смену сотни бочек!
  Отдохни немного, Соколова,
  Бондарь уж не держит молоточек!

  Начались шторма. Забондарена последняя бочка, хором нецензурно объявлено об окончании путины, прошел веселый банкет, и мы поехали домой.

  Летом 1979 года Шериф и я вновь отправились на Итуруп. Компанию нам составили Шамиль, Мишка Маренко, Олег Зайцев, Света Уманская и другие герои–путинцы. Впервые попал в «Рубикон» молодой агаровец Арик. Мы с Шерифом ехали с грустью, понимая, что это – наша последняя поездка на Итуруп, да и то только на половину сезона (в сентябре у нас начинались занятия в субординатуре).

  На сей раз отряд был больше, чем прежде – 150 человек, и поселили нас в другом общежитии, двухэтажном здании с комнатами на 4 персоны. Шериф и я соседствовали с вновь объявившимся в отряде пакхамуником Мишей Маренко и с Ариком, а Шамиль жил в комнате напротив.

  Начало сезона ознаменовалось для нас немаловажным событием – походом на вулкан Баранский. Это был не самый ближний к нам вулкан на острове; в ясную погоду из поселка была видна только его трехглавая вершина за двумя грядами холмов. Но зато он был вполне доступен для пешего подъема, а также Баранский привлекал нас необычными природными феноменами. Этот вулкан не потух совсем, а только «заснул», и в его кратере было множество выходов раскаленного сернистого газа (фумарол), кипящие ручьи и т.д.  В далеком 1976 году на него поднимались Шериф, Маренко и еще группа товарищей, но в последующие годы выбраться туда не удавалось: вулкан находился далеко от нашего поселка, поход занял бы дня два, а во время путины отпустить бойцов на столь длительное время никто не мог. В описываемом же году путина несколько задержалась, свободного времени хватало, и мы нацелились на долгожданный поход. Но на нашем пути стеной встал командир отряда Сережа О-в. Мы планировали подняться на Баранский вчетвером – Шериф, я, Маренко и Шамиль, полагая, что сможем обернуться за сутки. Но командир не хотел упускать никого из-под своего контроля, опасаясь неизвестно чего. Тогда мы провели широкомасштабную акцию, подключив к давлению на командира его однокурсников, комиссара отряда Олега Зайцева и всех, кого смогли. В конце концов, О-в согласился, но поставил несколько условий: чтобы мы взяли с собой его друга Сережу Ч., Олега Зайцева, и еще пару девушек по нашему выбору (по замыслу командира, они должны были притормаживать нашу группу и не дать нам забраться куда-нибудь на другой конец острова). Наш хитрый выбор пал на заядлую туристку Раю Масленко и альпинистку со стажем Веру Огневу. На весь поход нам было выделено два дня. До кучи мы прихватили с собой еще и Арика, который уже ни на что не надеялся, а только следил за нами печальными глазами.
  К сожалению, Арик умолчал о том, что он решил по жизни во всем брать пример со старших товарищей. Для начала, он в первый же день на острове, видимо, подражая позапрошлогоднему подвигу Карабина, пропорол себе ногу гвоздем. Но открылось это гораздо позже.

  Сначала надо было добраться до города Курильска (24 км по проселочной дороге). Мы бодро пошли пешком, надеясь, что рано или поздно нас подберет военный грузовик. Но грузовика все не было, зато подвернулся уазик – «бобик». Водитель думал, что он подвезет только наши рюкзаки и двух девушек, но мы как-то невзначай втиснулись туда всей компанией. Доехав в довольно помятом виде до Курильска, мы нашли ведущую на Баранский тропу, и потопали вверх. Идти надо было километров двадцать. Дорога закрывал по бокам высокий бамбуковый лес, из-за чего было ужасно душно. Но постепенно мы привыкли, и наша компания уверенно шла вперед, изрядно, впрочем, растянувшись по серпантину дороги. В конце концов, мы добрались до базы геологов (пришедшие первыми Шериф и Миша вернулись к отставшим и помогли им тащить рюкзаки), отдышались, и отправились знакомиться с достопримечательностями.
До темноты мы успели посетить только горячую речку, в которой вместо воды был раствор серной кислоты (речка в нескольких местах протекала через выходы горячего сернистого газа), решительно искупались в ней и вернулись на базу геологов. На обратном пути нас застигли сумерки, и Шамиль культурным голосом сообщил, что он ничего не видит в темноте. Впереди него поставили обладательницу яркой белой футболки Райку Масленко, и велели ей работать проводником для Шамиля, сообщая ему о возможных препятствиях. Ласковые слова Раи: «Осторожно, камень справа», «Внимание, яма слева» звучали каждую минуту. К сожалению, Рая не сказала народу, что в сумерках она перестает различать, где находится «право» и «лево», поэтому Шамиль поминутно спотыкался о камни и падал в ямы с горячей водой.
  Геологи любезно выделили нам ведро каши и палатку. В награду им досталась шапка, которую Шамиль там забыл (впрочем, это была не его шапка).
  Поужинав, мы рухнули на одеяла и заснули, как убитые. До этого я не подозревал, что можно устать от простой ходьбы пешком. А тут уже не осталось сил шевелиться. Правда, я успел выбрать для лёжки стратегически удачное место между Раей и Верой, но этим мои возможности и ограничились.
  Наутро мы выяснили, что Арик хромает. Впрочем, хромали все, так как мы впервые столько прошли в сапогах с портянками, и натерли мозоли. Но Арик хромал особенно вызывающе. Собрав у него анамнез и проведя медицинский осмотр, мы с ужасом убедились, что у Арика начинается флегмона стопы. Никакого транспорта у геологов под рукой не было, поэтому Арика с утра отправили пешком обратно в Курильск, велев ему петь по дороге песни в целях распугивания медведей. А сами отправились к кратеру вулкана.
  Всё было очень красиво – плоскогорья с карликовыми деревьями, кроны которых были сплющены в лепешку постоянными ветрами, заросли кедрового стланика; облака, проплывавшие под нами через бамбуковый лес. Самыми необычными, яркими (и вонючими) были фумарольные поля с выходами желтой самородной серы. Налюбовавшись красотами и окончательно стерши ноги, мы отправились в обратный путь, у самого Курильска догнав охрипшего от антимедвежьих песен Арика.
  Надо сказать, что своим восхождением на вулкан мы повторили судьбу многих первооткрывателей. Герои, рискуя жизнью и мозолями, теряя шапки и своих товарищей, прокладывают маршрут к вершине. А потом туда начинается массовое паломничество, толпы народа снуют взад-вперед, пропуская без очереди беременных женщин и инвалидов. Так и здесь – после нашего с Шерифом отъезда с острова, и на следующий год, люди совершенно свободно добывали себе грузовик, доезжали на нем до геологической базы, и шарились по Баранскому в свое удовольствие.

  В общем, мы вернулись в свою комнату. Пытаясь придать ей памятный по 1977 году колорит, мы несколько перестарались. Запахи в помещении стояли убойной силы. Роль первой скрипки играла шкура ската, висевшая на двери с целью просушки. Каждый день она слегка подсыхала, а каждую ночь – отпотевала от росы, и начинала благоухать с новой силой. Свою лепту в симфонию запахов вносили жившие под кроватью котята (завели мы одного, а остальных нам накидали через окно добрые люди), открытые банки с маринованными овощами фирмы «Глобус», какие-то экзотические цветы, и уже в последнюю очередь – наши носки и сапоги. Спать можно было, только повесив на нос свою портянку. Добил нас найденный Шерифом дохлый краб-волосатик. Он вонял так, что пришлось принимать срочные меры. Краба отправили сушиться на чердак (запахов хватило всей общаге), ската тоже куда-то сплавили, овощи и цветы выбросили, носки постирали, а котенка отдали Светке Уманской (где он впервые толком поел).

  Начался ход горбуши, и пошла путина. Привычная для нас работа ознаменовалась некоторыми неприятностями. Виноват был Шериф - он вспомнил, что есть такой пролетарский закон – честно платить людям за работу. Найдя какую-то умную книгу с расценками, он обнаружил, что бондарям недоплачивают за важный элемент работы – ремонт бочкотары. Была создана комиссия для осмотра склада. У бондарей в распоряжении было всего несколько часов, но к приходу комиссии оказалось, что у каждой второй бочки не хватает обруча, а у каждой третьей – сломана клёпка. Пришлось доплачивать бондарям проценты за ремонт. После того, как Шериф раскопал еще несколько подобных мелочей (не забыл он и про меня – обнаружил статью «ремонт лотков»), администрация рыбзавода поняла, что производство соленой горбуши становится делом весьма убыточным, и приняла гениальное решение. Шерифа и Мишку Маренко уволили из бондарей и отправили рыть канаву. Шериф открыл заветную книжку и начал зачитывать статьи о категориях сложности грунта и оплате усилий по вытаскиванию из почвы камней. Ужаснувшись предстоящему банкротству, администрация предпочла вернуть Шерифа с Мишей обратно в ликвид.
  Месяц пролетел быстро. Наступили последние дни нашего с Шерифом пребывания на Итурупе. Мы дали последний свой концерт в клубе – столовой. Переодевшись в парадные куртки, сверху донизу украшенные трафаретами, нашивками и значками, в торжественной обстановке, мы, соответственно специализации, засолили последний лоток и забондарили последнюю бочку. Утром мы поехали в Ясное, где взошли на борт плашкоута и покинули остров. Провожали нас Арик, Шамиль, Светка Уманская и «Соколята». Прощание было очень трогательным.

  Про этот день, про этот час не надо объявлений:
  Ведь каждый знает – с нами вы сегодня день последний,
  И в нашем тесном зале, Агара малой сцене,
  На острове последнее Шерифа представленье.
  Здесь плачут только чайки, а море голубое,
  И Баранский вам кивнет медвежьей головою,
  Сегодня на прощанье помашем вам рукою,
  И кто-нибудь другой пойдет бондарскою тропою.

***

  На концерт ваш сегодня бежали,
  Хоть давно не смыкали мы глаз.
  В Омск родной вас сейчас провожаем,
  Будет скучно, ребята, без вас.

***

  С обидой на судьбу хочу заметить, что через несколько дней после нашего отъезда, прямо на дороге к северному поселку Буревестник, ребята нашли места стоянок древних айнов, и накопали там каменных наконечников, скребков и прочих чудесных вещей. Конечно, потом Мишка Маренко и завхоз Вовка Борисов с нами поделились, но хотелось бы порыться и самим. Еще из завидных, миновавших нас сувениров, могу вспомнить найденный Вовкой позвонок кита, который потом, в Омске, играл у него роль табурета. Мы же с Шерифом ограничились раковинами морских гребешков и «морского уха», высушенными крабами и рыбками – дракончиками.

  «Рубикон», тем временем, жил без нас, но память о нас сохранилась. Когда в Омске рубиконовцы праздновали в ресторане возвращение на материк, они пригласили к себе и нас с Шерифом и, усадив на почетные места, спели нам про «Фрегат» и про «Бондарные машины».

  И финал известных мне рубиконовских историй. В 1980 году Шамиль с Мишкой Маренко и Женей Белявским бомжевал на Итурупе. В том смысле, что их в список отряда не включили, но они добрались до острова самостоятельно, рассчитывая поставить руководство «Рубикона» перед фактом своего существования. Но командир отряда, преподаватель Владимир Р., их в «Рубикон» не принял, и в общежитие ребята не попали. В ближайшем бамбуковом лесу они нашли хибару, сделанную из щепок и рубероида, и поселились в ней. Подрабатывали на комбинате, где могли, а питались подножным кормом.  И вот однажды в зарослях бамбука ребята наткнулись на здоровенные грибы-подберезовики. Вечером Шамиль остался чистить грибы, а остальные куда-то ушли. Наступили сумерки, а Шамиль в темноте, как известно, ничего не видит. На ощупь он почистил грибы, и поставил их вариться. Вскоре его стал смущать какой-то белый налет на поверхности супа. Оказалось, что множество червячков в панике покинули ставшее негостеприимным убежище. Поразмыслив, Шамиль решил, что то, чего не видишь, тебе не помешает. Сварив супчик, он просто выкинул всю пену, и с чистой совестью накормил товарищей.

  А в 1981 году «Рубикон» выехал на Сахалин. Тот сезон ознаменовался наводнением на острове, лагерь залило водой. Обошлось без жертв, но нормально поработать ребятам не удалось. Вот воспоминания одной из участниц того сезона, а также участницы «Агара» Лены К.
  «Конкурс, как всегда, был огромный, тем более что брали в отряд в три раза меньше людей, чем ранее. Отряд в тот год был сборный (150 человек) из разных учебных заведений: медицинский и физкультурный институты, университет (филологи) и автотранспортный техникум. В Южно-Сахалинск мы летели несколькими группами через Хабаровск. Далее автобусом до города Корсаков и на наш рыбзавод на берегу Анивского залива. А потом  тайфун был. Еще до поездки я говорила, что никогда не видела стихию, вот было бы классно посмотреть! Глупая была. И вот где-то около середины августа налетел тайфун. Очень сильный ветер, который в прямом смысле сбивал с ног и уносил нас, поэтому мы ходили только группами, крепко держась друг за друга, обязательно в сопровождении мальчиков. Дождь стеной без перерыва почти сутки (или больше? Не помню). Море приблизилось к нашему лагерю впритык, и сверху вода тоже затапливала нас (два корпуса из трех были затоплены). Наш корпус был на пригорке, поэтому все перебрались к нам. Мы остались без электричества и отрезанные от всего мира. Трое суток не было связи, и люди не знали, что с нами и вообще, живы ли мы? Об этом мы узнали позже. Все дороги размыло и разрушило (в т.ч. и ж/д). Возле нашего лагеря стояло 3-4 двухэтажных дома, весь грунт под ними вымыло. Они остались стоять на сваях. Местная речушка поменяла свое русло. А по нашему лагерю мы катались на самодельных плотах. На берег выбросило много чего интересного, мы ходили на "экскурсию" (акулы, нерпа, всякий японский хлам и т.д. - ну очень все интересно!). После тайфуна на небе вокруг солнца было пять кольцевых радуг! Очень необычно и очень красиво!
  Продукты нам должны были завезти как раз в день тайфуна, но не случилось. Нас 150 человек, света нет, продуктов практически нет - но мы молоды, романтика! Но есть-то надо что-то! В первый же день доели все, что было. А дальше нашли на кухне сколько-то муки, сделали тесто и напекли на костре лепешки. В ход пошла рыба, кем-то знающим уже припрятанная. Вот так мы смехом и прожили три дня, пока к нам не добрались с "большой земли".
  Быстро все наладилось, и наша жизнь, работа вернулись на круги своя. Но ненадолго. Где-то через неделю-полторы объявили о еще одном надвигающимся тайфуне, но более сильном. Нас стали готовить к экстренной отправке на материк.
Нас невозможно было отправить всех сразу, поэтому каждый день уезжало по несколько человек.
  Через день наша подгруппа отправилась домой. Аэропорт в Южно-Сахалинске был разрушен предыдущем тайфуном, и еще не восстановлен. Поэтому нас регистрировали в этом аэропорту, а затем на автобусе везли на военный аэродром, откуда мы и улетали. Соответственно, время вылета и прилета в Хабаровск сдвигалось, и стыковка рейса Хабаровск - Омск была под угрозой. Так и получилось, в Хабаровске мы помахали рукой взлетающему в Омск самолету, не хватило буквально 30-40 минут. Нам сказали, что нас смогут отправить только этим же рейсом и только через сутки!
  Что делать? Где ночевать? Мы пошли в общежитие Хабаровского мединститута, объяснили ситуацию, попросились на ночлег. И нам не отказали! Потом мы пошли погулять по городу. Вышли на набережную Амура, я была поражена, насколько широкой была река (да еще после тайфуна), прокатились на теплоходе. Гуляем по набережной, видим, какой-то автобус, подошли к нему, оказалось, это был автобус местной филармонии. Такой классный шофер попался, он нас прокатил по городу и привез на концерт в концертный зал, провел нас какими-то нехожеными тропами, и мы смотрели концерт где-то сверху из-под крыши. В любом случае это все было интересно и необычно и запомнилось на всю жизнь. После мы пошли в общежитие, утром поехали в аэропорт и днем полетели в Омск. Так закончилось мое путешествие на Дальний Восток.»

  Это была последняя поездка «Рубикона» на Дальний Восток.

  Конечно, все последующие годы мы много общались с бывшими рубиконовцами. Ходили в походы, часто встречались на днях рождения, многие вместе работали. Немало создалось и семей бывших стройотрядовцев.

  А в марте 2020 года мы собрались в ресторане. Мы – это бывшие бойцы выезжавшего на путину отряда «Рубикон» образца 1976-80 годов. Нас пришло больше 30 человек - молодые весёлые 60-летние парни и девчонки. Пели песни, рассматривали старые фотографии, показывали фильмы и слайд-шоу, продемонстрировали несколько специально подготовленных номеров самодеятельности, произносили тосты – и снова пели песни. Прекрасный получился юбилей стройотрядовского движения!

2005-2022 гг