Паровозик

 Паровозик умирал. Он был таким стареньким, что все его собратья по колесам лишь удивлялись живучести и стойкости паровозика, который ходил даже не на углях, а на дровах. Он ломался столько раз, что любой другой современный локомотив давно списали бы в утиль, но импортные запчасти, новый котел, масла да присадки вдохнули в него жизнь и паровозик радостно забегал, видя, как уходит темное прошлое, а сияние светлого будущего с каждым днем все сильней и сильней. Паровозик часто ломался, ведь он был очень стареньким, но ремонтировался, латался и снова в путь по рельсам, да по шпалам. Он знал эти дороги наизусть, он ходил по ним уже сотню лет и верил, что когда-нибудь вместо дрожащих под колесами рельс и подгнивших, прогибающихся под тяжестью вагонов шпал появится магнитная дорога, по которой будут летать поезда на воздушной подушке, а сам он будет скромно стоять в музее, развлекая удивленных его древними формами детишек.
  Он еще помнил времена, когда совсем зеленого, его поставили в строй, и он понесся в свой первый рейс, радостно пыхтя новеньким котлом, любуясь длинным красным полотнищем на флагштоке и любуясь окружающей природой. Помнил, как мчался он в далекие дали, везя продукты, лес, уголь и многое другое, как осторожно пробирался по расшатанным войной рельсам, как удирал, стараясь не расплескать воду, оставшуюся в продырявленном пулями котле. Паровозик помнил все и гордился, что несмотря ни на что, он всегда возвращался в строй, чтобы помогать и спасать. Это была его миссия, его длинная, полная приключений жизнь, которая не должна была закончиться вот так. Никак не должна была…   
 Долго бегал паровозик, давно отработав каждую вложенную в него копейку, но никто и не думал останавливать его, посылая в новые рейсы, куда не в состоянии добраться современные  электровозы, и он мчался, понимая - если не он, то кто? Лет тридцать назад появилась надежда, что паровозик отпустят на заслуженный отдых, заменив новыми электрическими машинами с комфортными сидениями, красивым дизайном, отзывчивым персоналом и возможностью заниматься своими делами, не беспокоясь о том, не сошел ли с ума машинист. Каждый день кто-то выступал, говорил правильные слова, после которых паровозику вновь казалось, что еще немного, вот уже скоро заменят его, приведут в порядок, удалив ржавчину и заменив изношенные детали, покрасят, предварительно счистив давно полинявшую краску, и поставят в музей. Но замены не было, и к отремонтированному паровозику вновь цепляли бесконечные составы с лесом, нефтью, углем, мусором, радиоактивными отходами и он тащил их, тащил и тащил, изнемогая, но убеждая себя, что по возвращении его ждет награда. Долгожданная награда, заслуженная, но чтобы ее получить, нужно дотащить эту громадину, а затем еще и вернуться. И он тащил, возвращался, снова тащил…
  Время шло, обещания раздавались и, как всегда, очень громко, грозно, но паровозику все труднее становилось грузить сырые поленья, от которых он постоянно чихал, все сложнее было расчищать заваленный снегом путь и почти невозможно стало добираться в срок, что очень огорчало ответственного паровозика. Уже невмоготу было тащиться по старым рельсам, стараясь вовремя подпрыгнуть в местах, где просели шпалы, на пределе сил тянуть километровый состав, с досадой наблюдая за проносящимися мимо ультрасовременными чудесами. Они все куда-то мчались, неслись, у них были неизвестные, но явно интересные цели, которых паровозик никогда не достигнет, потому что ему надо тянуть состав, путь его не близок, а сам он уже далеко немолод…
 И однажды он не вернулся. Никто не знал, где он, потому что допотопная рация сломалась, а обещанную еще тридцать лет назад новую, импортную, работающую на всех волнах он так и не получил. Потом узнали, что он сломался где-то в зоне вечной мерзлоты, куда не мог добраться ни один ультрасовременный электровоз, не говоря уже о самолетах, которые просто не могли там летать, ни одна машина, поскольку там никогда не было дорог. Подумали да и решили, что не стоит старый паровозик, чтобы ради него портили новые электровозы, строили широкие дороги и рисковали дорогими самолетами. Он свое отбегал, поклон ему низкий от всех и клятва, что подвиг его не будет забыт. На том и порешили…
  А паровозик стоял посреди бескрайней тундры, затухающим взглядом пытаясь увидеть помощь, в которую он все еще верил. Давно закончились дрова, но уже некому было закинуть их в топку, потому что такой же старый, как паровозик машинист умер; остыл котел, а оставшаяся в нем вода превратилась в лед, грозивший в любую минуту разнести старую, латанную-перелатанную конструкцию; остыла топка, а тлевший где-то глубоко внутри уголек был последним источником угасающего тепла.
  Паровозик замерзал, но еще был жив. Ему уже не нужно было куда-то мчаться, что-то тащить, надрываясь от немыслимой натуги, впервые у него появилось время подумать, и он думал. О своей жизни, пытаясь понять, какой она была, принес ли он хоть кому-то радость, о работе, надеясь, что его тяжелый вековой труд не был бесполезен, о себе, силясь представить, что будет, когда угаснет последний уголек. Он не знал, что случилось, не понимал, почему никто не приехал помочь ему выбраться из снежных заносов, до последней минуты веря, что о нем не забыли, его спасут, отремонтируют, залатают и он снова помчится в путь, радостно тягая бесконечные составы. Паровозик чувствовал, как гаснет последний уголек, а вместе с ним и его жизнь, из последних сил продолжая вглядываться в слепящую белизну.
Паровозик умирал...