Литературная студия

 Когда, вернувшись домой после года службы в армии, я поехал в редакцию журнала - моего литературного крестного, то не нашел его. В том же доме и под тем же названием существовал совсем другой журнал - с другими рубриками и сотрудниками. Этому журналу рецензии были не нужны. Промучившись несколько месяцев в размышлениях, что же другое предложить, я принес в редакцию небольшой, на три странички этюд о поэте графомане девятнадцатого века графе Хвостове. Этюд был одобрен и напечатан в первом номере журнала за 1974 год. Ободренный успехом, я принес другой подобный этюд, потом третий. Постепенно осознал, что для читателей  интерес может представлять и то, что уже известно, если рассказано это живо и занимательно. Таким образом, сделал я вывод для себя - можно писать о ХIХ веке, объединив стремление сочинять с любовью к прошлому.   
 Постепенно возникло желание писать не только очерки, но и беллетристические произведения о писателях минувшего столетия, которое привело меня в литературную студию при Московском отделении Союза писателей. Вел занятия семинара Николай Павлович Воронов, возглавлявший в московской писательской организации совет по прозе молодых. Затем на занятиях студии появился Михаил Рощин, также назначенный руководителем семинара. Признанный прозаик и драматург, он, впервые появившись в студии, начал с ходу критиковать обсуждаемого студийца - на мою беду в тот вечер таковым оказался я. Все ожидали, что его остановит Воронов, напомнив уговор, принятый на первом занятии - не увлекаться критикой, поскольку все участники семинара - молодые литераторы, только учащиеся писать. Но тот не только не вмешался, а напротив - напрочь забыв о том, что по его же предложению решили не слишком критиковать произведения друг друга, обрушился на меня.
 Позднее критику Рощина испытали и другие студийцы. Для многих из них Гибельман (его настоящая фамилия) вполне ей соответствовал. Отношение к нему отразилось в эпиграмме:

Друзья мои, на гибель нам
Был послан сверху Гибельман,
А выражаясь проще -
Михал Михалыч Рощин.

 Быть может, изображенный мною Вяземский и не был так одинок в старости, каким он изображен у меня - ведь в семейном кругу его окружали дети и внуки. Но я стремился показать прежде всего духовное одиночество - очень немолодого человека. Постараться раскрыть его внутренний мир, передать переживания, что было для меня очень непросто - ведь автор был моложе героя на пятьдесят лет,. В то время я был близок (и не только по возрасту) визитеру Вяземского, а ныне прихожусь почти ровесником ему самому. И перечитывая теперь новеллу, нахожу, что не очень погрешил против истины. Письмо деда Перелешина, также старого человека, приведенное мною,  принимали за подлинное, хотя оно было написано мной. Замечу еще, что перечитал тогда много стихов Вяземского последних лет, выбирая то, которое в моем произведении должен был завершить старый поэт. И несколько лет спустя после написания новеллы два стихотворения, ставшие романсами, прозвучали в фильме «О бедном гусаре замолвите слово» - «Я пережил и многое, и многих» и «Я пью за здоровье немногих, немногих, но верных друзей».   

 В скором времени  мои новеллы о Вяземском и Лермонтове, жестоко раскритикованные «мэтрами», были напечатаны в журнале «Сельская молодежь»., читаемом вопреки названию гораздо чаще молодежью городской, и не только молодежью.. А в газете «Неделя», приложении к «Известиям», издании весьма престижном, увидела свет моя новелла о Баратынском. Затем было напутствие Гессена: «Вы совсем еще молодой писатель и путь Ваш в литературу насыщен терниями» Тогда же я избрал девиз «Per aspera ad astra - Через тернии к звездам».

***

 В студии я подружился с Михаилом Мальцевым - сыном писателя Ореста Мальцева, ставшего в 1952 году лауреатом Сталинской премии за роман «Югославская трагедия», и бывал у Михаила на даче в Переделкино. Право, затрудняюсь сказать, что нас свело - его, близкого к литературной богеме, и меня, склонявшемуся к ХIХ столетию, но это было так.. В саду, граничившим с одной стороны с дачей Корнея Чуковского, а с другой - Паустовского, в долгие летние вечера, незаметно переходившие в ночь, мы сидели у догорающего костра под кронами уходящих в звездное небо сосен, пили вино и читали стихи. Когда костер затухал и в саду становилось прохладно, мы перемещались в дом. В большой комнате дачного дома стоял рояль и нередко Михаил подходил к нему со словами: «Алексей, я тебе сыграю». И под звуки его импровизаций я засыпал.

 Занятия в литературной студии проходили в гостиной Центрального дома литераторов, в которую надо было попасть, пройдя два ресторанных зала - Пестрый и Дубовый. В Дубовом зале, стены которого были облицованы мореным дубом, за столами, накрытыми белоснежными скатертями, обитали мэтры литературы, которых мы могли видеть, направляясь на занятия студии.
 Обстановка в Пестром зале была более непринужденная. Стены в Пестром зале были испещрены забавными рисунками и надписями завсегдатаев ресторана, нередко стихотворными:

Съев блюдо из восьми миног,
Не мни, что съеден осьминог.

Пить можно всем,
Необходимо только,
Знать, где и с кем,
За что, когда и сколько.

Я недавно, ев тушонку,
Вспоминал про Евтушенку.

Леонид Лиходеев
      
Под этой надписью было написано:

Используя такие рифмы,
В пути не раз встречаем риф мы.
Могу сказать без лишних слов -
Вы в эпиграммах не Светлов.

Подписано = ПРОЗАИК

 Как-то после занятия в студии, сидя в Пестром зале, мы с Михаилом задумались о том, когда нас примут в Союз писателей, и решили сочинить эпиграммы, которые дополнили бы украшение стен Пестрого зала. Взглянув на двустишие про Евтушенку и  тушонку, я задумался: неужели подобное блюдо можно получить тут? И написал:
 
От изумления глаза раскрыл я шире,
Лишь эту надпись на стене узрел.
Всех удивительнее в этом странном мире
Тушенка в ресторане ЦДЛ!
_______

 Михаил переживал за разгромную критику, которой подверглись мои писания. Переживал, когда в отличие от него, я, несмотря на авторитетные рекомендации, не был включен в число участников совещания молодых писателей, проходившего под Москвой, и настоятельно советовал приехать туда без приглашения. Я не решился на это, но и не очень переживал, поскольку в то время был принят в Союз журналистов, что было для меня, пожалуй, не менее важно. Потом наши дороги разошлись - я все более увлекся прошедшим веком, а его затягивала богемная жизнь - он спивался. Даровитый литератор, имевший знакомых в литературном мире, (недаром дача у него была в писательском городке Переделкина) он все реже брался за перо..
Хороший фотограф, Михаил, взяв «поляроид» и в охапку большущего плюшевого медведя, отправлялся на Чистопрудный бульвар неподалеку от дома, и предлагал гулявшим мамашам с детишками запечатлеть их чада рядом с мишкой. Постепенно наши отношения  прекратились. Я слышал от общих знакомых, что жена Михаила Галя умерла, что он пьет.. И только в 1996 году, вступив в Союз писателей, решил позвонить ему. Увы, оказалось, что его уже несколько лет нет в живых.