Сизиф

     Копаясь в старых бумагах, я обнаружил пару страниц  одного своего литературного  замысла.
       Как-то, переписываясь с одной из своих знакомых, не помню почему, была затронута  легенда о Сизифе. Под впечатление от этой истории, возникла идея (не стану её раскрывать), которая и подвигла меня на этот литературный опус.  И сейчас, читая эти странички, я почему-то пожалел, что ограничился только ими.
       Легендарного Сизифа помнят в основном не как царя Коринфа, который, судя по  многочисленным вариантам мифа о нём, был человеком  с воображением и за своё существование на земле, да и в царстве мёртвых, так “напроказил”, что Зевс наказал его “по полной”, заставив вкатывать на гору тяжелый камень, который у самой вершины снова скатывался вниз. Вот он до сих и вкатывает этот камень-наказание. Отсюда и пошло понятие - Сизифов труд.
        Мой сюжет о Сизифе не привязан к древнегреческому мифу. Просто  уж очень романтичен этот мифологический царь с его чисто человеческими выкрутасами и  в жизни, и после смерти. Я мог бы назвать моего героя любым из имён (Джонас, Дориус, Ориген, Салон и др.), которыми нарекали мужчин в древней Греции, но я решил, пусть это будет Сизиф.
      И ещё немного о греческой мифологии. Я не очень большой её знаток. Когда-то в молодости прочёл “Мифы и легенды древней Греции” Н.Куна и  “Метаморфозы” Овидия. Тогда  я получал удовольствие от необычности характеров и поступков героев этих мифов, будь то боги, полубоги и земные люди. Они совершали и подвиги, и убийства, и предательства. И, по-моему, все эти поступки воспринимались авторами, да и нами читателями, как вполне естественные жизненные отправления героев этих мифов, фактически зеркально отражающих нашу человческую жизнь..
        Боги жили своей жизнью, люди -  своей. Если люди вмешивались в жизнь богов, то их наказывали. По-моему, богов было столько же, сколько людей. Это была своя цивилизация.  У каждого грека был свой бог–помошник из этой цивилизации, и в храм к этому богу грек ходил  и приносил жертвы, не вымаливая царство небесное, а что-то “для сейчас”, т.е. для настоящей жизни.
       Жили когда –то в древней Греции умные люди, создавшие эту божественную мифологию, формировавшую у обычных людей чёткие представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, т.е. моральные основы жизни. А теперь – мои фантазии.

Смерть Сизифа.
Боль, как удар молнии, пронзила сердце. Кубок с вином выпал из внезапно ослабевших рук и, глухо ударившись о стол, плеснул вверх фонтан рубиновых брызг, салютуя уходящему в мир иной. Глаза Сизифа уже не смеялись. Морщинки в уголках глаз разгладились и превратились в стайки светлых тропинок веером разбегающихся по загорелой коже к запотевшим от нестерпимой боли вискам. Темные зрачки круглыми островками на иссиня белых яблоках глаз застыли в испуге, запечатлев последний образ земной жизни.
Мир исчез. А может его и не было? Не было теплого вечера, шума моря и ветерка, несущего прохладу. Не было застолья с многоголосой болтовней пьяных гостей. И пламя не потрескивало в светильниках, сжигая крылья очередному мотыльку, и лепестки роз, рассыпанные на столе и ложах, не умирали в аромате нежности, смягчая грубость, а иногда, и пошлость человеческих утех. Не было Коринны в белоснежной тунике, так откровенно подчеркивающей смуглость желанного тела. Не возлежала она рядом за пиршественным столом, не наполняла его кубок любимым вином, не касалась невзначай грудью его щеки, вызывая очередной приступ страсти, и пальцы их рук не сплетались в единый узел и не расплетались вновь в желании иных сплетений, а взгляды обоих никогда не пересекались, рождая улыбки тайных воспоминаний, и губы не сохли от жара желаний и не бредили словами любви.
Нет, мир был, но уже без Сизифа. Плыл все тот же теплый вечер. Ветер с моря нес ту же мягкую прохладу с запахом соли и едва уловимым ароматом цветов. Была компания друзей-собутыльников, застывшая в испуге при виде падающего навзничь Сизифа. Была Коринна в тунике, забрызганной рубиновым вином, удерживающая Сизифа, и слуги спешили на помощь хозяину. А тихая мелодия, извлекаемая из струн арфы рабом-музыкантом, превратилась вдруг из привычного аккомпонимента пирушки в трагическое сопровождение таинства, имя которому смерть. . . .
                *       *      *
       Этот памятник-коллонада находится на одной из могил Введенского кладбища  (К сожалению, не могу здесь поместить фотографию этого памятника). Я помню его с раннего детства. Каждый раз, держа маму за руку и проходя мимо него по дороге к могиле отца, я оглядывался, чтобы более внимательно рассмотреть поблекшую мозаичную картину в центре утопающей в зелени колоннады.
      За прошедшие шестьдесят с лишним лет мозаика еще больше постарела. Кое- где на ней появились каверны от безвозвратно утерянных камешков-фраментов: то ли так постаралось само время, то ли поработали руки хулиганов. А лодка, с белой фигурой так и не доплыла до скальной получаши острова с охраняющими её покой громадами кипарисов,      
      К радости любителей старины, год или два назад этот памятник отреставрировали, но, к сожалению, смыв с памятника патину времени, смыли и какую-то тайну, окутывающую его. От сюжета мозаики веет умиротворением. Хочется постоять около неё, вглядываясь в затенённую чашу острова, понять, какие секреты прячет она от любопытных глаз живых.
       Мозаика представляет собой копию части картины художника Арнольда Бёклина “Остров мёртвых”. В основе её сюжета – античный миф, согласно которому души героев и любимцев богов находят последний приют на уединенном острове. Остров омывают пустынные зеркальные воды подземной реки Ахерон, через которую лодочник Харон переправляет души усопших.  Кстати, в 1908 году Сергей Рахманинов написал к “Острову мёртвых” симфоническую поэму.  Именно впечатления от этого памятника и тайны острова мёртвых побудили меня ещё немного пофантазировать на тему моего Сизифа.
 
                *       *      *
 Почему я здесь? Я ведь только что возлежал за пиршественным столом со своими друзьями. Что это за человек в черной тунике с лицом, как трагедийная маска? Куда он ведет меня, положив руку мне на плечо? Мысли блуждали, не находя ответа. Окружающий полумрак не позволял разглядеть ни дороги, по которой они шли, ни пространства по обеим ее сторонам. Тишина оглушала. Горизонт впереди слегка фосфоресцировал  каким-то неземным, мерцающим цветом.
Где я, спрашивал Сизиф ведущего, но не слышал своего голоса. Наконец маска обернулась, и в голове Сизифа прозвучало неожиданное и страшное: "Ты умер, Сизиф! Скоро ты забудешь все: свою жизнь с ее радостями и печалями, мать и  отца, любимых женщин, врагов и друзей. Забудешь все! А пока вспоминай и вспоминай! Переживай свою жизнь снова и снова. Повторяю, Сизиф, у тебя осталось мало времени".
Он никогда не думал о смерти. Жизнь постоянно дарила ему только радости. Мальчиком – наследником богатства отца, он купался в любви своих родителей. Рабы любили его за веселый нрав, отсутствие заносчивости, казалось бы, необходимой привилегии будущего хозяина. Уже тогда можно была заметить в нем склонность к эпикурству, которое с возрастом  только усиливалось.
Легкий озноб, пробежавший по его телу, прервал  воспоминания. Он снова оказался в этой  странной пустоте. Мерцающий  горизонт оказался совсем рядом и превратился в широкую полосу реки – странной реки. Не было видно ни волн, ни признаков  течения, но это была, как почувствовал Сизиф, все-таки река. Ее поверхность фосфоресцировала и странно завораживала.
 На берегу его черный поводырь, не снимая левой руки с плеча Сизифа,  поднял  правую руку, сигналя кому-то на противоположном берегу.  Там вдруг вспыхнул едва заметный огонек и стал постепенно приближаться к ним. Вскоре Сизиф уже различал плывущую к ним  лодку с одинокой согбенной фигурой на корме. Фигура держала в руках длинный шест, периодически погружая его в зеркало странной реки, и, упершись им в дно, толкала лодку на встречу к Сизифу и его безмолвному спутнику. Необычность окружающего подчеркивала абсолютная тишина, которая не нарушалась ни плеском воды при погружении в нее шеста, ни шелестом  ее киля о прибрежный песок, когда она, наконец, уткнулась в берег. Человек в лодке так и остался стоять на корме все в той же согбенной старческой позе. Капюшон его длинной черной одежды почти полностью скрывал  лицо. Был виден лишь горбатый хрящеватый нос и седая неухоженная борода. Когда фигура повернулась к спутнику Сизифа, он вдруг увидел это лицо и испугался. Его поразила не столько мертвенная бледность старика, сколько его глаза – абсолютно неподвижные и пустые.
   Безмолвный диалог продолжался лишь одно мгновенье. Спутник Сизифа легким движением толкнул его к лодке, и в голове Сизифа прозвучало: "Все, Сизиф! Сейчас ты забудешь себя и свою земную жизнь". Сизиф безропотно шагнул в лодку и она, толкаемая шестом старика, двинулась к противоположному берегу.
 
     Сизиф не мог оторвать глаз от воды. Он уже не вспоминал прожитую жизнь - его мысли устремились туда в неподвижную подвижность речной глади, чтобы остаться там, в ее постепенно затухающей глубине. Не было испуга, не было сопротивления этому влечению – он просто безропотно подчинялся какой-то внешней холодной силе. Голова пустела: не было ни воспоминаний, ни интереса к приближающемуся берегу, ни страха от мыслей, что жизнь кончена, и что он умер. Не было ничего, кроме ощущения своего физического тела.