de omnibus dubitandum 112. 6

ЧАСТЬ СТО ДВЕНАДЦАТАЯ (1905-1907)

Глава 112.6. МОЛОД, КРАСИВ И НЕ ПО ЛЕТАМ СОЛИДЕН…

    Рано утром 14 числа (января 1905 г.) наш поезд, пишет Прасковья Семеновна Ивановская, - подошел к Венскому вокзалу в Варшаве. Когда он остановился у платформы, перед глазами пассажиров открылось странное и ошеломляющее зрелище: дебаркадер почти сплошь, все проходы и багажное отделение были заняты вооруженными солдатами; из публики же ни души, ни одного носильщика также, никакого начальства нигде…

    Выгрузив свои вещи, мы растерянно искали кого-нибудь, кто бы отнес вещи до извозчика или хотя бы в багажное отделение. Торопливо бегавшие мимо нас мелкие чиновники, чем-то перепуганные, решительно отмахивались от наших вопросов и приставаний, указывая рукой на другой путь: там начальство, там могут содействовать… Бросаем без присмотра вещи и направляемся туда, но солдаты берут ружья на перевес и преграждают нам путь.

    Трогательные речи, просьбы и, наконец, женские истерики смягчают суровость солдат, и они позволяют идти к начальнику. Издали уже было видно, как чрезмерно трудно подступиться к нему. Окруженный крепкими стенами блестящих офицеров, он, как муха в тенетах, бросался во все стороны, намереваясь прорвать кольцо, его замкнувшее. Все кричали, чего-то требовали, лезли друг на друга с выпученными глазами, красные, потные, точно желали проглотить друг друга или, по меньшей мере, перерезать горло кому-то, может быть, даже нам, так как объекта их свирепой злобы тут не находилось…

    Пассажирам оставалось своими силами выходить из создавшегося тягостного положения.

    Часа через два, когда приехавшая публика мало-помалу отхлынула и вокзал опустел даже от солдат, крадучись, подошел откуда-то вынырнувший очень бедно одетый мастеровой, обстоятельно и толково объяснивший, что в Варшаве идет грев (стачка), да такая, что среди улицы сбрасывают с извозчиков с багажом, если какой дурак найдется и повезет кого. Он дал слово отнести вещи на другой вокзал, когда станет окончательно безлюдно здесь.

    Около часа дня он, действительно, пришел, и мы двинулись по безлюдным улицам. На Маршалковской в больших магазинах были разбиты вдребезги зеркальные стекла, и эти зияющие дыры и засыпанные осколками стекол тротуары ясно говорили о совсем недавней схватке старого с надвигавшимся молодым, новым, грозным и неведомым до сего времени.

    Свернув с Маршалковской в маленькую, узенькую улицу, мы заметили впереди нас группы рабочих, необыкновенно быстро пересекавших улицу и прятавшихся за углом от нагонявших их выстрелов. Дзинь-дзинь-дзинь! — трещит то тут, то там, потом выскакивает взвод обезумевших солдат, бросающихся за рабочими. Около улицы Злато навстречу двигался экипаж с жандармами по обеим сторонам, а все замыкалось конными жандармами с шашками наголо. Внутри экипажа виднелось очень бледное лицо, с беспорядочно всклоченными волосами на голове. «Матка боска, матка боска», — крестясь и шепча молитву, проходит старушка, напуганная этой дикой кавалькадой.

    Ждать поезда приходилось долго. Решаюсь отыскать свою старую знакомую, пишет далее Прасковья Семеновна, - когда-то вместе шли по Сибири. Она давно вернулась с поселения и жила с семьей в Варшаве.

    Всюду накрепко заперты ворота, никого, из незнакомых не пускают во двор. На мой стук в форточке калитки показалось суровое лицо дворника, замотавшего было отрицательно головой и уже намеревавшегося перед носом захлопнуть форточку, но не по-русски заданный вопрос заставил его открыть калитку. Он сам проводил меня до двери квартиры знакомых и, все время недоверчиво осматривал мою наружность.

    У знакомых настроение приподнятое, несколько тревожное, разговор, само собой разумеется, сосредоточивается на движении. Через полчаса вбегает с улицы шумная ватага детей с раскрасневшимися щечками, с ярко поблескивавшими глазками; возбужденные, они с завидным порывом радости, спеша и перебивая друг дружку, передают матери, как сняли одну, другую школу, потом еще одну, теперь идут снимать самую упорную. И они улетели, как мотыльки, весело, радостно, вслух обдумывая свой стратегический план подхода к упорным.

    На эту же квартиру пришел один п[артии].п[олитической].с[вободы], муж сестры Ф. К., с просьбой передать в Москве членам партии настойчивое желание получить оттуда незамедлительный ответ, может ли п.п.с. рассчитывать на поддержку со стороны п.с.-р., последует ли еще раз общее согласованное действие, или же на это сейчас рассчитывать невозможно и им следует немедленно приступить к ликвидации своего забастовочного движения; забастовка у них шла прекрасно, чрезвычайно дружно, подъем охватил всех рабочих, всю промышленность и все горные округа.

    Если со стороны "русской" (кавычки мои - Л.С.) революционной партии, со стороны рабочих последует новое выступление и косвенная поддержка забастовочного движения, то можно будет задержать подъем на той высоте, на какую он поднялся сейчас, на самом высшем гребне волны, в противном случае необходимо, не истощая понапрасну сил, прекратить немедленно забастовку; удержать или прекратить можно будет в любой момент.

    Требовался ответ точный и ясный. Они предлагали и настаивали на приезде двух партийных представителей для выяснения общего положения, выработки сообща согласованных действий в дальнейшем.

    Таким образом, мой путь, пишет Ивановская, - обозначился на Москву, да и зарубежники поручали скорее повидать Савинкова и передать ему настойчивое желание и просьбу стягивать все силы и средства на случай дальнейшей борьбы, начатой массовым выступлением 9 января.

    Не только заграничники, но и в Варшаве и в самом Петербурге некоторые группы рассчитывали, что подъем рабочих не остановится на этом, возбуждение было заметно общее. Савинков, занятый своим делом, московским [Подготовлялось убийство вел. князя Сергея], выслушав все поручения, наказы и просьбы, затруднялся их исполнением, и находил наилучшим отвезти их питерцам, — «Павлу» (Швейцеру*), работавшему там с вновь организованной группой террористов, — как наиболее знакомым с польскими делами и располагавшим свободными, незанятыми силами.

*) ШВЕЙЦЕР Максимилиан Ильич (1881—1905)(см. фото) — еврей, участник революционного движения в Российской империи, член партии социалистов-революционеров и её «Боевой организации».
Максимилиан Швейцер родился в 1881 году в Смоленске в семье еврейского банкира, купца первой гильдии Ильи Изодоровича Швейцера. Окончил смоленскую гимназию, после чего в 1899 году поступил в Московский университет, учился на естественном отделении физико-математического факультета. Принимал активное участие в деятельности революционных студенческих кружков, входил в состав исполкома, готовившего студенческие выступления. Первоначально Швейцер был близок к социал-демократам.
27 января 1902 года Швейцер был арестован во время совещания. В ходе проведения обыска у него на квартире было обнаружено большое количество революционной литературы, запрещённой к распространению в Российской империи. Особое совещание суда приговорило Швейцера к ссылке под полицейский надзор в Иркутскую губернию. 16 марта 1902 года Швейцер подал ходатайство о помиловании, но московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович настоял на его отклонении, по некоторым данным, из-за своего антисемитизма. Швейцер был сослан в село Нохтуйск в Якутской губернии, где сблизился с членами партии социалистов-революционеров.
Отбыв ссылку (меньше года), 17 марта 1903 года Швейцер вернулся в Смоленск, где принимал непосредственное участие в организации смоленского комитета партии эсеров. 4 октября 1903 года он выехал за границу (вот это деспотия самодержавия, о которой все время говорили все эти борцы…), и вскоре вступил в «Боевую организацию» партии. В организации Швейцер занимался изготовлением динамита и бомб для совершения террористических актов.
В конце 1903 года Швейцер и ещё один член организации, Алексей Покотилов, под чужими именами вернулись в Российскую империю для организации покушения на министра внутренних дел Вячеслава Плеве. После серии неудачных покушений и гибели Покотилова в результате неосторожного обращения с взрывчатыми веществами, 15 июля 1904 года член организации Егор Созонов бомбой, собранной Швейцером, убил Плеве на мосту через Обводный канал.
В сентябре-октябре 1904 года Швейцер руководил работами по производству динамита в тайной мастерской в Париже. В ноябре 1904 года он под чужим именем приехал в Санкт-Петербург и возглавил местный отряд «Боевой организации» с заданием убить градоначальника Петербурга Д.Ф. Трепова, впоследствии пытался организовать покушения на императора Николая II, великого князя Владимира Александровича, министра внутренних дел Булыгина, товарища министра внутренних дел Петра Дурново.
Знавшие Швейцера революционеры всегда с почтением отзывались о нём, а заместитель руководителя организации Азефа писатель Борис Савинков писал в своих воспоминаниях:
«…практический ум и железная воля. Он постоянно работал над собой и обещал в будущем занять исключительно крупное место в рядах террористов»
В ночь с 25 на 26 февраля 1905 года Швейцер погиб в номере петербургской гостиницы «Бристоль» в результате взрыва, вызванного неосторожным обращением с взрывчатыми веществами, в ходе сборки бомбы для совершения очередного теракта, повторив тем самым судьбу Алексея Покотилова. Вот что писал Владимир Набоков в своем произведении «Другие берега»:
«Слева от Мариинской площади, между ней и великолепным, но приедающимся Исаакием, был сквер; там однажды нашли в листве невиннейшей липы ухо террориста, павшего при неряшливой до легкомыслия перепаковке смертоносного свертка в снятой им комнате недалеко от площади…».

    Выраженное лично Савинкову неудовольствие за его малую активность, малое внимание к уже совершившемуся тогда событию — 9 января — было принято им с должным вниманием, но он жаловался на трудность своего положения, на скудость, недостаточность средств и материалов.

    Он сам отлично понимал мизерность оказанной помощи на многочисленные обращения, но события развернулись так быстро, так неожиданно, что технические партийные организации не в состоянии были удовлетворить все эти требования, опять же в силу внезапности движения. Он жаловался на усталость, выглядел сильно изнемогшим. Работа в Москве с Сергеем шла не очень удачно, и со слов его можно было даже заключить, что, навряд ли она кончится быстро и успешно.

    Хотя «поэт» И.П. Каляев был в это время в Москве, но нам с ним не удалось свидеться. Как когда-то, в деле Плеве, он здесь наблюдал выезды Сергея, как когда-то, на Фонтанке, он и теперь простаивал часами в холодные морозные вечера, бледный, задумчивый, настойчиво поджидая проезда наместника Москвы.

    Не больше двух-трех дней назад, по рассказам Савинкова, проехал через Москву Гапон [Гапон Георгий Алоллонович (1870–1906) — священник, руководитель «Собрания русских фабрично-заводских рабочих С.-Петербурга», был связан с полицией. Возглавлял шествие рабочих к Зимнему дворцу 9 января 1905 г. После расстрела манифестации бежал за границу и перешел на крайне революционные позиции. Впоследствии вернулся в Россию, вновь вступил в не вполне ясную игру с полицией и революционерами, закончившуюся его убийством по обвинению в провокации], отправленный им за границу, а в данное время им отправляется туда же другой участник народного шествия к царю, бок о бок стоявший с Гапоном за все время работы и народного выступления, П.М. Рутенберг [Рутенберг Петр Моисеевич (1879–1942) — инженер, член ПСР. 9 января вытащил Гапона из-под пуль и помог скрыться за границу. Он же организовал убийство Гапона 28 марта 1906 г., получив от последнего, предложение выдать Боевую организацию за 25 тыс. руб.].

    Торопливое исчезновение этих крупных деятелей за пределы, казалось несколько… странным, — ведь движение, начатое ими, вызвало движение из-за границы сюда, умножение сил; но объяснялся отъезд тем, что им желательно было, особливо Гапону, ознакомиться и примкнуть к с.-р., обмозговать и построить совместно новые пути подхода к широким трудовым массам, дать новые зажигающие лозунги, вместо убитой окончательно и бесповоротно легенды и веры в царя.

    Рутенберг был уже не в первой поре молодости. Он казался серьезным и вдумчивым человеком. Он ярко передавал происшедшее и ознакомил со всеми бывшими перипетиями «Кровавого воскресенья», с подробностями расстрелов. Идея шествия к дворцу появилась внезапно и овладела массами. От мирной петиции надеялись быстро перейти к революционной борьбе.

    По приезде в Петербург, прежде всего, необходимо было повидаться с «Павлом», руководителем группы работников Б.О. Раньше ни разу мне не приходилось встречаться с этим суровым и крайне сдержанным революционером, о котором приходилось много и часто слышать от других. Имя его вызывало у говорившего какое-то выражение восторга и гордости, какое создается в семье к красивому ребенку или большого мужества брату.

    «Павел» занимал видное место в организации. На квартире нашей в Питере (на Жуковской ул.) очень часто и подолгу велись беседы о нем. Его имя всегда сопровождалось каким-нибудь лестным отзывом, упоминанием характерного случая из его работы, рисующим эту молодую, очень смелую, ни перед чем не пасующую, спокойную фигуру. Он в ту пору был совсем молод, красив и не по летам солиден.