«Ах Марта, Марта, где ты скрылась?»
Сегодня в немецком языке слово фройляйн (Faeulein - существительные пишутся с большой буквы) - традиционно принятое в Германии обращение к молодой незамужней женщине, почти не употребляется - оно считается неприличным, даже оскорбительным, потому что отдает якобы сексизмом. Странно. В мое время все было наоборот, то есть, сильно по-другому. Чопорные немцы всегда любили соблюдать обычаи прошлого, а вот слово сексизм звучало как раз неприлично, и относилось оно совсем к другой сфере.
Однако, времена меняются, сменяются поколения, с ними появляется и новая нравственность. Расскажу о хорошо запомнившимся эпизоде из моей бурной солдатской жизни. В нем были и фройляйн и… прекрасный романтический сексизм.
Служить мне довелось далеко за пределами моей родины…
Был чудесный воскресный день второй половины августа 1963 года, он выдался не только солнечным, жарким, но и принес свои неожиданности. Во всей округе внезапно воцарилась тишина. Ни дуновения в сосновой чаще. Как по команде, смолкли громко каркавшие и разом улетевшие вороны, надоедливо жужжавшие вокруг кустов шиповника шмели, словно чего-то испугавшись, тоже исчезли.
На плацу закончилась солдатская перекличка, и сотни сапог неслышно двинулись в направлении казарм. Приближавшийся полдень обещал стать часом всеобщего благоденствия - отдыха природы и человека.
Я не отдыхал, находился на боевом посту, посматривал на часы, мое дежурство заканчивалось. Ровно в двенадцать ноль-ноль должен был появиться мой сменщик. Наш караул, четыре человека во главе со мной, начнут «разоружаться». Мы вытащим из автоматов полные патронов магазины, проверим затворы наших АКМ, щелкнем вхолостую, и сдадим их на хранение в оружейную. Сутки прошли без происшествий, ура! В два часа нас ждал обед. И волновал вопрос, чем повара порадуют наши пустые желудки - сегодня выходной, нам полагалась не надоевшая на неделе размазня-кирзуха, пшеничная каша с жирными кусками свинины, а натуральное вареное мясо - говядина с вермишелью. Потом кружка киселя из свежего дармового шиповника.
Летом возле столовой на солнце всегда выставляли гигантскую деревянную бочку с отодвинутой крышкой. В ней плавали и пузырились черные ржаные горбушки. Зачерпнешь кружкой, хлебнешь кислого, до щипа в носу кваса, ух, как хорошо! Пробирает. Второй затяжной глоток - уже в сладость. Третий может не понадобится. Но в этот раз повара, паразиты, с утра залили в бочку ведро свежей воды, и квас толком не забродил. Жаль.
После обеда наступало всеобщее затишье - свободное время. Теперь в одиночестве можно было посидеть в библиотеке, в спортзале подкачать свои мышцы: есть штанга, гири, гантели - в солдатской среде стартовала эпоха увлечения культуризмом, который официальные лица называли атлетизмом. Хотя, на мой взгляд, лучше всего на свежем воздухе поиграть в волейбол, благо за воротами нашей части была готовая площадка с натянутой сеткой.
Но мое дежурство оказалось необычным - неожиданно раньше времени мне велели срочно сдать пост сменщику. Случилось непредвиденное обстоятельство. Не чрезвычайное происшествие, нет, а событие совсем другого рода, в разрешении которого потребовалась… моя помощь. И, если честно, забегая вперед, то признаюсь, в этот же день я… влюбился в одну фройляйн. С первого взгляда. С первых произнесенных слов. Собственно, не влюбиться в эту внезапно появившуюся передо мной девушку, не во сне, а наяву, с зелеными глазами, чарующей улыбкой и обольстительной фигурой, с редким именем Марта было просто невозможно. Все случилось так внезапно, как во сне, по мановению волшебной палочки.
За прошедшие двенадцать месяцев службы я ни разу не видел юных прелестниц противоположного пола. Откуда им появиться? Если только портреты колхозных милашек на страницах журнала «Огонёк». А впереди еще долгих два года службы и вокруг все те же надоевшие до одури физиономии офицеров да солдат. Соскучишься по женскому обаянию - не просто зачерствеешь, волком завоешь.
И вот, нате, передо мной, «как луч света в темном царстве», появилась очаровательная блондинка с челкой и модным тогда «хвостом» за спиной. Смотрит на меня и улыбается.
Она легко спрыгнула с высокой подножки грузового автомобиля-фургона, увидела меня и… Мое сердце екнуло и стало ускоренно биться. На девушке была тонкая желтая блузка, на шее пестрый платочек. Я разглядел - в мочках ушей у нее поблескивали изумрудные клипсы. В цвет им - короткая зеленая юбка с белым вышитым фартуком и карманом. На ногах белые гетры и спортивные желтые кеды. Цветовая гармония радовала глаз.
С этой девушкой мне предстояло отправиться в необычное путешествие. Жаль не в свадебное. На грузовой машине? Нет. Пешком? Да. Это ли не везение.
Меня девушка рассматривала тоже внимательно, изучающе, словно пыталась понять, что это за человек в солдатской форме, чего от него ждать? В отличие от Марты выглядел я, честно говоря, совсем не презентабельно. Не скажу пугающе, но по-армейски однообразно, в солдатской робе. Да, форма была мятой. Но не мог я быть готов к встрече с такой яркой девушкой. Не по моему велению, моему хотению, появилась она передо мной.
Именно по воле этого странного случая нам обоим предстояло неожиданное испытание - прогулка на природе, по лесу, точнее, марш-бросок, по горной тропе в город. Спуститься вниз к подножию. Мне дали приказ на сопровождение частной гражданской особы, предложили быть достойным рыцарем-поводырем.
По решению командования я, сдав свой автомат и штык в ножнах, без какого-либо оружия покинул расположение воинской части. Уходили вдвоем. Ну, не совсем вдвоем. Вначале с группой приехавших работников, а потом уже мы с фройляйн быстренько, быстренько от группы оторвались, избавились от свидетелей и двигались в чарующем парном одиночестве.
Из яркого залитого солнцем пространства вошли в лесную глухомань. Вокруг стало темно и прохладно - сумрак. Запахло хвоей. Над нами высоченные сосны, под ногами стелился мягкий ковер из коричневых иголок. И тишина. Эхо доносило только далекое постукивание дятла.
Дорога была мне знакомой. Под ногами похрустывали ветки, мы сбивали ногами мешавшие нам шишки. По пути на солнечных полянках попадались кустарники разросшегося дикого шиповника. Вот где, оказывается, приютились жужжавшие шмели-хулиганы. Хитрецы, нашли себе лакомство подальше от людей и, видимо, послаще. Но от удара моего сапога одна шишка полетела не в сторону шмелей, а в сторону зарослей можжевельника. И вот чудо! Из кустов с резким криком вылетели две испуганные птицы. По-моему, пестрые сойки. Чем они там занимались?
Марта, как ребенок, захлопала в ладоши, радовалась, что вспугнули самца и самочку. Она повернулась ко мне.
- Ой, смотрите, в кустах пряталась парочка! Это неспроста, знак зодиака для нас. Вы по гороскопу, наверное, Cтрелец?
Я растерялся. Какой еще стрелец? Чего выдумывает?
- Нет, не знаю, - неуверенно произнес я. - Я не Cтрелец и не суеверный.
- Я тоже не суеверная, - Марта подняла левую бровь, - но… Бывают же совпадения, в природе все связано и просто так ничего не случается.
- Наверное, - согласился я и дернул плечами. – Идемте дальше, посмотрим, что будет впереди. - И протянул Марте руку.
Нам предстояло спускаться по пологому, извилистому склону, длиной примерно три километра. Мы должны были выйти на окраину города. По моим расчетам, времени затратим минут сорок, и будем дожидаться, когда спустятся другие.
Марта двигалась игриво, она использовала крутизну склона, видимо, для своих физических упражнений, легко прыгала с одной кочки на другую. Ее руки, ноги - все тело было в движении. На ходу она ухитрялась делать еще однократные пируэты. Я опасался, не дай Бог, упадет на торчавшие узловатые корни. Мне отвечать за ее сохранность. Хорошо, пни не попадались. Но она ни разу даже не споткнулась! Только камушки сыпались из-под ног. Эквилибристка!
Тем не менее я, как ответственный, старался все время быть начеку и уходил вперед, периодически протягивал ей левую руку. В ответ она кокетливо улыбалась, спрыгивала и аккуратно пожимала кончики моих пальцев…
И это все. Подвижная девушка благодарила меня за поддержку? Она явно пыталась обратить на себя внимание, демонстрировала свое «пилотажное мастерство».
Я оценил - красивая спортивная фигура на фоне застывших сосен впечатляла. Она совершала элегантные полеты и повороты. И у нее все получалось артистично, как у балерины.
По пути мы успели познакомиться и поболтать. Так я узнал, что Марте двадцать два года, она с берегов холодной Балтики, той, что называлась когда-то Пруссией, родилась в марте, под знаком зодиака «Рыба» и фамилия у нее под стать - рыбная - Фишер. Разговорчивая оказалась девушка.
Мне захотелось пошутить, иронично заметил, что рыба холодное и скользкое существо, она хороша в горячем супе, но жаренная на сковородке вкуснее всего. С удовольствием бы ее съел.
Марта засмеялась, не обиделась, ответила, что рыбы, как раз самые быстрые и увертливые существа на свете. Она читала, что скорость у отдельных, морских, в час достигает девяносто километров! Попробуй поймай! А теплокровные земные существа, они что? Они тихоходы. И по натуре своей завистливые. Разве не так?
Мы остановились. Реплику Марты я проглотил, вопрос не задал, но подумал, что для рыб давно используют сети, в них прекрасно ловятся как медленные, так и скоростные. Но дискутировать на этот счет не рискнул. Понял, что Марта не столь проста, как кажется, и пальчик ей в рот не клади… И женское у нее имя - оно, конечно, «говорящее», но немецкое, по-русски будет Марфа? У нас это имя означает - простая хозяйка. И ничего более. Или я ошибаюсь?
- А у вас какой знак зодиака? - неожиданно спросила Марта. Она смотрела мне прямо в глаза. Переводила дух и поправила свой пестрый шейный платочек. Мне показалось, что на груди у нее не хватает нитки с янтарными бусами, они прибавили бы ей шарма. Попадись бусы мне, непременно купил бы. Очень захотелось сделать виртуозной Марте приятное. Интересно, как отреагировала бы она, если бы я театрально опустился бы на одно колено и преподнес ей этот подарок?
- Какой у меня знак зодиака? - Переспросил я и задумался. Потом вспомнил. - Сентябрь - это, кажется, Дева?
- Да, да, точно, - подтвердила она. - Значит, вы осенний, практичный человек с логическим складом ума.
Я усмехнулся.
- Спасибо, не знал. Я гороскопом не интересуюсь.
- Я тоже, - коротко ответила она. - Но, мне кажется, вам двадцать лет? Или больше? - Спокойно произнесла она. - И ваш рост метр восемьдесят.
- О! Вы угадали, - удивился я, - рост точно метр восемьдесят.
- А возраст? – продолжила она.
- В сентябре мне исполнится двадцать один год.
- Получается, мы с вами почти ровесники?
- Получается. А как вы определили мой рост?
- У меня особый глазомер. Многое приходится измерять на ходу. И я знаю, что мой рост метр шестьдесят шесть. Вот и вся математика. Но до сих пор я не знаю, как вас зовут? Сказали, что сопровождающий будет солдат. И это все.
Я чуть не расхохотался. «Солдат при девушке!» Такова конспирация нашего руководства. И сам забыл представиться.
- Извините, Марта, мое имя Михаил.
- О, у вас немецкое имя, Михаил. Оно у нас популярное. Вы, случайно, не немец, Михаэль? В Йене есть памятник святому Михаэлю. Он тринадцатого века, представляете?
- Нет, нет, что вы, я абсолютно русский. - Сказал, и перестал улыбаться.
- И вы родились?
- В Москве.
- Мне непонятно, откуда у вас такой свободный немецкий язык?
- Учил в школе.
- Неужели в школе?!
- Да.
- Хорошо. Но, чем вы, русский житель Москвы, тогда интересуетесь? - продолжала она допытываться.
- Как чем? Да, всем. И рыбами в том числе. Но если серьезно, то особенно литературой и историей.
- Хотите стать историком? А переводчиком?
- Нет. Историком не собираюсь и переводчиком тоже.
- А кем же? - Она сделала шаг вперед, за ним второй. Я двигался рядом, почти вплотную . Вот ведь дотошная какая.
- Хочу стать журналистом, - тихо прошептал прямо ей в ухо. Заодно оценил ее рост. Немного выше моих плеч. Похоже, она права, у нее метр шестьдесят шесть.
- Значит, как и я. - Марта вздохнула. - Будете разъезжать по свету, знакомиться с новыми людьми? И писать, писать…
Марта резко повернулась ко мне и чуть не оступилась. Пришлось подхватить ее за талию и притянуть к себе, так мы удержали равновесие. Она не отстранилась. Только набрала побольше воздуха. У Марты были крепкие бедра, заметная грудь. Мы оба задышали чаще. И оба на мгновение замерли. Наши сердца бились в унисон? Я склонил голову к ее шее и уловил приятный аромат. Несколько секунд вдыхал. Хотелось носом провести по нежной девичьей коже… Все-таки пересилил себя.
- Какой у вас приятный парфюм! - невольно вырвалось у меня. - Голова кружится.
- Что, что? - тихо переспросила замершая Марта, она словно проснулась. - Ах, да, это «Шанель», Михаил, - негромко произнесла она и вздохнула.
Я был сбит с толку. В моем объемном словарном запасе слово «шанель» не значилось. Может, мне послышалось? Не «шанель», а «шинель» она сказала? Пришлось переспросить.
- Извините, Марта, что значит ваше слово «шинель?»
Она слегка улыбнулась.
- Не «шинель», Михаил, а «Шанель», это французские духи, номер пять, - отчетливо произнесла она. - Любимые духи Мэрилин Монро. Знаете, такую?
- Нет, - замотал я головой, - ничего о ней не слышал.
- Самая красивая актриса Голливуда, между прочим. Она играла в кинокомедии «Некоторые любят погорячее».
Я снова отрицательно замотал головой.
- Такой фильм я тоже не видел.
- У вас все впереди. Посмотрите этот эксцентричный музыкальный водевиль с переодеванием мужчин в женские одежды, - усмехнулась она. - Рекомендую. - Марта повернулась ко мне. Я толком ничего не понял, не выдержал и спросил:
- А янтарь вы любите?
- Янтарь? Да, конечно, люблю. У нас на побережье Балтики этот камень часто встречается. Его называют пламенеющий, горючий… У меня целая коллекция. Есть янтарные бусы. В основном подарки.
Стало понятно, что еще одни янтарные бусы, мой подарок, в этом случае будет лишним. На душе сделалось грустно. Я пасовал, не обладал такими познаниями, какими владела Марта. Найдем ли общий язык дальше? У меня возникла другая идея, а если подарить ей на память, скажем, золотой женский браслет с миниатюрными часиками? В нашей стране эти часики с монолитным браслетом, под названием «краб», были самыми популярными и дорогими от фирмы «Заря». Но чтобы их получить, мне надо было списаться с домашними в Москве, ждать прибытия почтовой посылки. Через границу часы присылались контрабандой, спрятанные в круглой коробочке с зубным порошком. Метод проверенный, никто не придерется к гигиене солдата. Один «краб» я уже получил и реализовал по назначению. Этих коробочек с зубным порошком мне обещали прислать еще две. Можно было и поделиться.
«Но… Добрый мечтатель, воображала, чего надумал, - тут же стал ругать я себя, - как ты это себе представляешь? С какой стати расщедрился? Кто эта девица тебе? Часы «краб» стоят материнской зарплаты, 150 рублей! Через двадцать минут прогулка кончится, «Finita la commedia». Занавес».
Мы продолжали спускаться. Впереди в долине стали проглядывать красные черепичные крыши домов, виднелись высокие серые трубы завода Карл-Цейса, где выпускали знаменитые фотоаппараты «Лейка» и разные оптические приборы, вплоть до телескопов. Где-то рядом находился знаменитый планетарий и университет имени Фридриха Шиллера. Снизу доносились звоны городских трамваев, гудки машин. Пришлось остановиться. Сделали передышку. Прислушались. Да, наш поход близился к завершению. Он означал прощание и расставание. Я потеряю Марту? Из моей жизни уйдет эта солнечная подвижная девушка? Мы еще не наговорились. Но она же немка! Чужой мне человек!
- Вы в городе уже были, Михаил? - Спросила Марта и повернулась ко мне.
- Нет, ни разу. - Мой внешний вид и голос не выражали особого энтузиазма. - Если желаете, мы можем остаться в лесу, - пошутил я.
Глаза у Марты игриво расширились.
- Остаться в лесу? Навсегда?
- Ну, если выдержим. Построим шалаш…
- Вы будете валить деревья?
- А как же! Возьму топор в руки… Вам дам пилу…
- Тогда я подумаю, - она рассмеялась. И с нескрываемым любопытством продолжала рассматривать меня.
- А сколько, Михаил, вам еще служить?
- Два года.
- О, два года, - грустно протянула она и свела брови.
- Да, - протянул я в тон, - два года.
- Вы курите?
- Нет, никогда не курил, играю в баскетбол.
- Какой вы правильный, Михаил, настоящий немец. Скажите, а что означает этот красивый знак у вас на груди? - Она протянула руку, чтобы дотронуться до него.
- Это почетный знак, я отличник Советской армии.
- Понятно, поздравляю вас, Михаил, вы по всем статьям передовой человек.
- В известном смысле да.
- Но почему отличник Советской армии не был в городе? Не понимаю. Это же недалеко от вас, дорогу вы знаете. В нем много интересных исторических зданий, есть планетарий, музеи, университет, в нем учатся красивые девушки.
- К моей службе это не имеет никакого отношения, Марта. У меня не было такой необходимости. - Я вздохнул и пожал плечами.
Понятливая девушка кивнула и спрашивать больше не стала. Мы двинулись дальше. Крутизна кончилась, сосны попадались реже, шагать по упругой траве стало легче. Марта перестала демонстрировать свое рискованное «мастерство пилотажа». Впереди нас ждала встреча с моторным караваном, с нашими офицерами и группой работников, которая тоже спускались с горы и следовала за нами. Выполнение особого задания командования моей воинской части подходило к завершению.
Я убедился, что натура у Марты подвижная, она своего рода экстраверт и modus vivendi, а образ ее жизни - вечное странствие. Ее подвижность - наследственная, от родителей, бродячих циркачей.
А что из себя представлял я? Родом из московской интеллигентной семьи, темноволосый, высокий, широкоплечий, спортивный и тоже подвижный. Но, конечно, далеко не в такой степени, как Марта. Глаза у меня большие, с «зеленью», улыбка до ушей. «Хоть завязочки пришей», так говорила мне мать. Опять же любил баскетбол, увлекался музыкой, играл на кларнете. В нашем самодеятельном солдатском духовом оркестре был и дирижёром, и заводилой. В свободное время много читал, готовился после службы к поступлению в МГУ. Но я не нюхал духи «Шанель», не слышал ничего об американской актрисе Мэрилин Монро и не видел фильм «Некоторые любят погорячее». Обидно. Впервые почувствовал свою отсталость, ограниченность. Ущербность? В нашей воинской части телевизоров не было. Мы знали, что восточные немецкие телевизоры принимали и западные программы. Но в западных демонстрировалось, как нам рассказывал замполит, по званию майор, такое похабство… Никак не для солдатских глаз и ушей. Хотя, без языка никто ничего не поймет. Я бы понял…
В нашем клубе иногда по выходным крутили фильмы. В основном отечественного производства и отечественного содержания, иностранные показывали редко. Кинокартины для солдат отбирали в политуправлении армии - там рекомендовались только патриотичные, познавательные и комедийные. Американскую кинопродукцию, комедию, типа «Некоторые любят погорячее», с переодеванием мужчин в женские одежды, никто бы не пропустил. В советском прокате этот фильм появился через год после завершения мой службы, и у него было совсем другое название - «В джазе только девушки». Многое из него вырезали, и перевод был неточным. Цензура постаралась.
В нашем армейском кинозале с простыми длинными скамейками, сначала запускали, как правило, документальные ленты, типа «Новости дня», «Военное обозрение», «Дневник науки». Правда, с «новостями», здорово опаздывали, как минимум, на месяц. В памяти остались три достойных художественных произведения - кинокомедия «Гусарская баллада», романтический фильм «Я шагаю по Москве» и неизвестно как просочившаяся шведско-французская мелодрама «Колдунья» с Мариной Влади, снятая по повести Куприна «Олеся». Фильм классный. Но для меня была загадка, как чужая «Колдунья» проникла в нашу армейскую жизнь? Либо цензура проморгала, либо в политуправлении что-то перепутали.
В библиотеке нашей части я отыскал повесть Куприна. Прочитал ее. Фильм не совпадал с повестью, он был совсем о другой колдунье, зарубежной. В культурную программу нашей армии мировые шедевры не попадали, они для солдат не предусмотрены. Но рассказывать Марте об этом я не стал.
Наш спуск замедлился. Я заметил, что Марта снизила темп, не особенно торопилась. В самом деле, нас никто не гнал, полчаса уже прошли. Расставаться - значило разорвать ниточку симпатии и интереса возникших между нами.
Я осмелел и стал чаще подавать Марте руку. В ответ она каждый раз хитро улыбалась и в знак благодарности пожимала мои пальцы. Кокетка. Интересно, она замужем? Обручального кольца я не заметил. Она сняла его? Немецкие девушки рано выходят замуж.
Теперь я нарочно задерживал ее руку. Между нами происходил обмен импульсами - каждое ее прикосновение мое тело воспринимало как мягкий удар током. Конечно, мне хотелось снова прижать Марту к себе, взять ее за плечи, приблизить лицо. Зеленые глаза, полуоткрытые розовые губы манили, обещали… А если б поцеловал? Как отреагировала бы она?
Я сдерживал себя, позволить большего не мог, по натуре был стеснительный. Да и чувствовал свою ответственность, отсталость и закомплексовал.
Все-таки я был на службе. На мне форма. Не офицерская, а простая, солдатская. По сравнению с нарядной Мартой выглядел, конечно, не парадно - коротко стриженый, на голове выцветшая пилотка, мятая гимнастерка с кожаным ремнем, ниже, так называемые «галифе» и покрытые пылью юфтевые сапоги. В них ноги в портянках. Не очень-то подходящий наряд для свидания. В таком облачении не попрыгаешь. Разве может солдат в стиранной гимнастерке и в сапогах обнимать стройную девушку с ароматом «Шанель»? Исключено. У меня не было никаких шансов и перспектив. Сказочное очарование скоро кончится.
Утешал себя только одним, вспоминал о любви Петрарки к Лауре, которую он мимолетно увидел и не забывал всю жизнь, ей посвятил свои сонеты.
Полчаса нашего времени пролетели незаметно, впереди еще, ну, может быть, минуток десять. Но нам совсем не хотелось расставаться и прекращать знакомство. Мы многое узнали друг о друге, мечтали продолжить движение и узнавать еще, еще…
Но мы знали и другое. Следом с горы спускалась группа деловых людей. Среди них были отец и мать Марты. Мне предстояло с ними еще раз пообщаться. А как же иначе, я в целостности и сохранности доставил их дочь к условленному месту. Они будут благодарить. С Мартой мы оторвались от группы, ускорили темп.
Под конец Марта с горечью призналась, что она одинокий странник, вынуждена на публике всегда улыбаться. Остальное время на колесах, в разъездах, из одного города в другой. Встречи с нужными людьми, интервью, она пишет рекламные статьи, выступает на арене. Гастроли длятся два-три месяца и снова в путь. Такая у нее работа, как и у родителей - perpetuum mobile. Такая у нее судьба. Некогда заняться личной жизнью, обзавестись семьей.
И в дальнейшем ей предстоит сменить постаревших отца и мать, взять управление цирком в свои руки. Кто будет в помощниках?
- Давай «дутцен», - неожиданно произнесла Марта и повернулась ко мне. По-немецки это означало, давай обращаться на «ты».
- Согласен, - тотчас ответил я. - Давай.
- Ты, о чем задумался, Михаил. - Я заметил, что ей понравилось произносить мое имя. Она осторожно, пальцами коснулась моей щеки. Провела по ней.
- Мы у цели, - ответил я и поцеловал кончики ее пальцев. - Вон впереди ваша площадка.
- Да, я вижу, - ответила Марта. - Это наше постоянное место. - Она вздохнула. - Там мы всегда разбиваем наш цирк-шапито. Дождемся машин, да?
Я только кивнул. Мы помолчали.
- Вот так, - протянула Марта, - как все удивительно складывается, и время наше пролетело незаметно. И ты вернешься в свою часть?
- Да, конечно.
- Если бы ты пошел один, я бы тебя проводила.
- Спасибо. Но я буду с офицерами. Но мне тоже жаль расставаться с тобой Марта.
Я подумал, что для новой встречи у нас не будет никакой возможности. Мне предстояло вернуться в свою часть, Марта окунется в цирковую работу. На площадке установят мачту, натянут брезент, украсят территорию флагштоками, расставят рекламные щиты, поднимут ярусы сидений для зрителей и развесят портреты клоунов. Через три дня народ пойдет смотреть представление бродячего цирка-шапито «Фишер».
Неожиданно Марта крепко прижалась ко мне и поцеловала в щеку.
- Я хочу увидеть тебя еще раз, Михаил, - шепнула она в ухо. - И глубоко вздохнула. - Через три дня у нас первое праздничное представление. Потом по расписанию будет два - утреннее для детей и вечернее - для взрослых. Наши гастроли продлятся два месяца, не более. - Снова вздох. - Мои родители пригласят тебя на открытие цирка, на праздничное представление. - я буду ждать твоего появления, Михаил.
Я отрицательно замотал головой.
- Так не выйдет.
- Почему?
- Надо пригласить командира и меня, как переводчика. Тогда все выйдет.
Марта задумалась и вытащила из кармашка фартука конверт.
- В этом конверте приглашение на две почетные персоны, Михаил. Вручи его своему командиру.
- Лучше на три, - сказал я. – Надо пригласить заместителя командира по политической части, это майор. Тогда все будет выглядеть официально.
- Хорошо, пусть будет вас трое. Я скажу отцу, он согласится. - Она сделала паузу и задумалась.
- Ваш командир в каком звании?
- Подполковник.
- Отец должен знать, как к нему обращаться.
- По-русски, товарищ подполковник.
- Это трудно. А по-немецки?
- Herr Oberstleutnant.
- Отлично! Молодец, ты все знаешь. Мой отец пригласит твоих начальников и тебя вместе с ним. Договорились? Я буду ждать.
Наш разговор на этом прервался, вдалеке, как назло, послышалось гудение моторов, приближалась спускавшаяся с ближней стороны горы автомобильная колонна. Я посмотрел на часы, наша прогулка длилась ровно сорок пять минут. Теперь все становилось на свои места. Мы уже в долине - спустились с горы, впереди шумный город. Что произойдет дальше? Пути наши разойдутся. У меня начнется подъем в гору.
- Слышишь? Скоро машины будут здесь. - Марта прижала свой пальчик к моим губам. - Мне надо уходить, Михаил, я главный распорядитель, буду готовить транспорт к разгрузке, время терять мне нельзя, извини.
Она подняла левую бровь, отстранилась и негромко запела:
- Ах Марта, Марта, где ты скрылась. О, явись ко мне, ангел мой. О, когда бы ты явилась, ты б делила жизнь со мной. О, я навеки твой! Да, я твой!
- Это откуда? - удивленно спросил я и погладил ее по плечу. Голос у нее был приятный, нежный. Но грустный.
- Есть такая немецкая опера, Михаил, называется «Марта», ее написал Фридрих фон Флотов. Не слышал?
- Нет.
- Это романс оттуда. Его исполнял Марио Ланца…
- Ты романтик, Марта.
- Я не типичная немка, Михаил. Я из Пруссии. Мне пора…
Она помахала рукой.
В часть я должен был возвращаться вместе с нашими офицерами. Я дождался появления герра Фишера, его супруги и цирковой команды. Герр Фишер и его супруга Ирма поблагодарили собравшихся наших офицеров за их усилия по доставке циркового имущества. И пожелали им успехов в службе и семейного благополучия.
Я переводил. Всем пожали руки, вручили фирменные блокноты с ручкой, плакаты с изображением цирка и сувенирные значки - «Семейный бродячий цирк «Фишер».
Я летел наверх, как птица, словно крылья у меня выросли. Никакой усталости не чувствовал. И еще мне хотелось петь, «Ах Марта, Марта, где ты скрылась?» Сдерживал себя, боялся какой-нибудь глупостью выдать переполнявшие меня чувства. Пару раз оборачивался назад, внизу гудели трактора, раздавались гудки машин - преодолевший горный перевал немецкий бродячий цирк «Фишер» возвращался к жизни и начал свое построение. Циркачи торопились, первое представление через три дня.
«Через три дня, - размышлял я, - через три дня, может быть, я снова спущусь вниз, увижу Марту. У меня есть приглашение. Но удастся ли нам остаться наедине, поговорить без свидетелей? Со мной рядом появится командир и замполит. Они будут спрашивать, я начну переводить».
Оставалось только вздохнуть. От подчиненности в солдатской судьбе никуда не денешься.
Следовавшие за мной офицеры вели между собой оживленный разговор, обсуждали случившееся. Впервые в своей жизни они столкнулись с бродячим немецким цирком, узнали, что такое шапито. Если немецкие циркачи поехали бы вокруг Йенского плоскогорья, на котором располагалась наша воинская часть, то наверняка, опоздали бы к дате открытия. Нашим же офицерам пришлось решать другую горную задачу - спустить по старой дороге весь цирковой караван - расписной грузовой-фургон-флагман, тракторы с прицепленными жилыми вагончиками и легковые автомобили. Но все обошлось благополучно. Опытные офицеры рулили, пересаживались с машину на машину, следили еще за поведением животных в клетках и управились за час с небольшим. Тигры были нашенские, амурские, они переволновались от тряски. Пришлось их успокоить, подкармливали, давали кусочки тыквы. За тиграми всполошились обезьяны, запрыгали, завизжали. Умора! Им дали бананы. Зачавкали. Хорошо немцы подумали, заранее снабдили офицеров сумками с кормом.
Полные впечатлений, офицеры вспоминали комичные эпизоды, смеялись и были довольны выпавшим приключением.
Мы поднимались и поднимались по той же тропе наверх. По прибытии мне предстояло доложить командиру все обстоятельства нашего спуска. Я не волновался, порученное задание выполнил успешно, вручу ему конверт с приглашением.
Так впервые я познакомился с артисткой немецкого бродячего цирка, с фройляйн Мартой, впервые узнал, что такое шапито, клоунская реприза, антре.
Жизнью цирка я никогда не интересовался. В детстве меня водили на выступления клоуна Карандаша и его собачки Кляксы, от души посмеялся. Потом был удивительный Олег Попов, на арене он хотел позавтракать и ловил солнечный зайчик. Сценка понравилась. Видел выступления мима и потрясающего гимнаста Енгибарова, но это уже по телевизору.
Вот, кажется, и все мои впечатления о нашем государственном стационарном цирке в Москве на Цветном бульваре. Бродячие балаганы действовали у нас только до революции.
Я пытался представить себе, как пройдет моя встреча с Мартой.
Ее родители покажут почетным гостям и мне свой цирк, посмотрим выступление артистов. А в завершение? Приглашение на чай? Нет, обычно на таких встречах немцы предлагают фуршет. Но, циркачи особый народ, они устроят застолье. Подавать будут пиво, зерновую водку «корн» и бутерброды. А может, застолья не будет вообще? Не знаю. Командир поблагодарит, пожмет всем руки, и мы отправимся к командирскому газику, в котором нас будет ждать водитель. Объедем гору и по бетонке наверх, в нашу часть. Вот и все. Свидание с Мартой закончится без продолжения. И дальше потянутся одинаковые дни. Начнется привычная армейская служба, зазвучат те же команды: «Батарея, подъем!» Будем строится на зарядку, потом на завтрак. Снова изучение специальности, наряды, караул. Служить за забором с колючей проволокой мне еще долгих два года…
Но, может быть, Марта придумает что-нибудь, найдет вариант, как нам снова встретиться, побыть вдвоем, с глазу на глаз. Девушка она изобретательная, из Пруссии. И время для размышления у нее есть. Мне тоже о многом предстояло крепко подумать. И о своих перспективах. К чему приведет мое сближение с Мартой? С немецкой незамужней фройляйн Фишер. Вопрос оставался без ответа.
Все три дня службы я был взволнован и усердно думал над тем, стоит ли мне с Мартой сближаться? Зачем мне русскому солдату сложности с немецкой циркачкой? Зачем рассказывать Марте о том, как я освоил немецкий язык? Пришлось бы ворошить печальное прошлое моего семейства и отвечать на разные вопросы. Поэтому решил сначала все по порядку рассказывать самому себе.
…С июля 1962 года простым солдатом-срочником я служил в ГСВГ (Группа советских войск в Германии). Наш отдельный ракетный дивизион входил в состав 11 гвардейской ракетной бригады и дислоцировался на горе Форст, по-немецки «Jenaer Forst», немногим более трехсот метров высоты. Внизу, за лесистым склоном горы, скрывалась уютная университетская Йена, город Гёте и Шиллера. Моя армейская специальность - связист в батарее управления. По долгу службы мне приходилось дежурить и на коммутаторе - переключал штекеры для разговоров начальства. Потому многие секреты нашей воинской части я хорошо знал. Со временем все эти «секретности и тайны» ушли в историю, все были раскрыты. А в годы моей службы… За разглашение малейшей из них грозило суровое наказание. С этим фактором мне предстояло еще столкнуться.
Но я обратил внимание, что Марту совершенно не интересовала ни моя военная специальность, ни наши ракеты. И это понятно, она человек совершенно из другой среды. Во всяком случае от нее я не услышал ни одного наводящего вопроса. Нам было интересно узнавать друг друга. Марту я, конечно, заинтриговал. Еще бы, она встретила не простого русского парня, а особого, который свободно говорит на немецком. Он из Москвы, образован, воспитан. Откуда все это? Удивление привело к сближению.
Она дважды задавала вопрос, откуда у меня свободное знание языка. От прямого ответа я уклонялся. О чем рассказывать? О своем детстве? Значит, говорить об отце и матери. А этого мне, как раз, не хотелось. Врать не приучен. Пришлось бы признаваться, что все мое раннее, дошкольное детство было связано… с Германией.
Я продолжал рассказать самому себе. Полезно вспомнить.
Две семьи, с отцовской стороны и со стороны матери, в годы войны сильно пострадали от немцев. Все мужчины не вернулись с фронтов.
Мой отец, фотокорреспондент ТАСС, погиб в мае 1944 года. Мне не исполнилось и двух лет, я его не знал. Для моей матери это была невосполнимая потеря. Они познакомились в 1939 году на московском стадионе «Динамо», любили фигурное катание, мать готовилась к выступлению на первенство Москвы, мой отец ее фотографировал.
Но в 41-м совместное катание кончилось, отец добровольцем отправился на фронт. Периодически приезжал домой и спешил в Фотохронику ТАСС, она находилась тогда на улице 25-го Октября, дом четыре, теперь это улица Никольская. Отдавал фотопленки на проявку, получал новые задания. Дома оставался не больше недели. И снова на передовую. Попадал в окружение, с боем выходил, был награжден…
Его смертельно ранило недалеко от Витебска. Он фотографировал немецким фотоаппаратом «Лейка», производства города Йена. Окуляр давал солнечные блики, немецкий снайпер их поймал в объектив свой длинноствольной винтовки...
Срочно самолетом санитарной авиации раненого отца доставили в Москву, но врачи оказались бессильны. Мать была безутешна. Немцы для моего семейства оставались врагами, убийцами. Но закончившаяся война внесла свои коррективы.
В конце победного мая 1945 года моя мать, ответственная сотрудница Наркомата химической промышленности, закончила экстренные медицинские курсы и занятия по ускоренному освоению немецкого языка. Ей предстояла долгосрочная служебная командировка в Германию, в Берлин. Только позднее я узнал, что ей пришлось заниматься изучением немецких лекарственных препаратов, прежде всего заживляющих раны и стимулирующих организм к перенесению высоких нагрузок.
Оставлять в Москве меня, почти трехлетнего ребенка-баловника, то есть, на попечение постаревших бабушки с дедушкой, мать не рискнула. И решила взять с собой. Всё закономерно.
Тогда же в начале июня 1945 года служебная машина «Эмка» увезла нас на Ходынский аэродром, официально называвшийся Центральный. И я активный «шалопай» вместе с военными и сотрудниками разных Наркоматов летел на американском двухмоторном самолете «Дуглас». Маршрут пролегал через Кёнигсберг, там сделали остановку для заправки.
Я хорошо запомнил тот день, для меня он был насыщен разными событиями. На небе стягивались серые тучи, летчики хотели вылететь до первых капель дождя. На заросшем бетонном летном поле, слева и справа, виднелись обгорелые остовы подбитой военной техники: танки, пушки, грузовики, остатки самолетов. И пустые легковые автомобили. Все настоящие, не игрушечные. Мне захотелось найти «Эмку», в которой мы ехали в аэропорт.
Я тотчас побежал обследовать, хотел посидеть в кабине, порулить.
За спиной раздались крики: «Эй, малыш! Стой! Там опасно!» Куда там, все мимо ушей. Я успел добежать до одной машины, вроде «Эмки», она вся проржавела, сидения на ней выгорели. Садиться было некуда.
В этом момент чьи-то сильные руки подхватили меня, унесли от опасного места. Аэропорт был не до конца разминирован - грохнуть могло в любом месте. Но мне предстояло еще одно «серьезное» испытание. Самолет заходил на посадку. В иллюминаторе появился почерневший, разрушенный Берлин.
Аэропорт Темпельхоф был единственный, который принимал самолеты. Но в то первое послевоенное время его уже передали американским оккупационным войскам. И после приземления встречали нас не советские солдаты и офицеры, а американские.
Когда открывали дверцу самолета, меня, наконец, пропустили вперед. Как же, я был первый русский ребенок из страны-победительницы, прилетел в побежденную Германию - я символ новой мирной жизни. И тут я, храбрец в самолете, при открытой дверце закричал от ужаса - ко мне протягивал черные руки улыбавшийся белозубый черный человек в незнакомой военной форме. Я испытал настоящий шок. Так впервые в моей жизни я увидел негра, военнослужащего американской армии.
Мать, спасительница, унесла меня на руках. Нас посадили в открытый «Виллис» и подвезли к зданию аэропорта, где стояли наши встречающие. Я долго боялся глаза открыть.
Мы поселились в зеленом районе Карлсхорст. Война его пощадила. Матери предоставили виллу прежнего владельца - высокого ранга офицера вермахта. Двухэтажный дом был с полной меблировкой и библиотекой. При доме был гараж, но пустой. Я был в восторге, столько комнат, есть, где разбежаться. В подвале отыскался трехколесный велосипед, я затащил его наверх, нашел лошадиную качалку. Мне было чем заняться. Дом отапливался, внизу была кочегарка, имелся бурый уголь, запасы дров. У нас появилась горячая вода, готовили на большой чугунной плите.
Моя мать была на военном довольствии, проблем с продуктами мы не испытывали. Но… Мать отсутствовала на службе с утра и до позднего вечера. Она приоделась, стала настоящей фрау, носила шляпки с вуалью, мне сшили костюмчик. И мной занималась молодая немецкая воспитательница с узким носом и тонкими пальцами, как лапки у паука. Она мне не нравилась. С трудом находил с ней общий язык. «Узконосая» плохо понимала меня, а я, честно говоря, старался ее избегать. Прятался. В комнатах двух этажей можно было поблуждать. И я находил укромное местечко. «Узконосая» искала меня. Звала, злилась. Я довольно улыбался.
В свободное время мы с матерью отправлялись на осмотр города. Ездили либо на открытом «Опеле», но чаще на военном американском открытом «Виллисе».
Центр города был разрушен, разрушен, разрушен… Проезжали по знаменитой улице под липами, Унтер-ден-Линден. От здания нашего посольства оставались одни стены. Но сама улица выглядела ужасно, она облысела, лишилась всех своих лип. Немцы превратили ее во взлетно-посадочную полосу - хотели самолетом вывези фюрера всей Германии. Гитлер отказался.
Мы побывали у Бранденбургских ворот. На стене разбитого Рейхстага отыскали свободное местечко и оставили там свои подписи. Мне разрешили начертить углем слово «Ура!» Я был очень доволен.
Эти берлинские улицы я никогда не забуду. Слева и справа одни почерневшие стены с пустыми окнами и горы битых кирпичей. В городе не было ни электричества, ни питьевой воды, ни еды. Говорили, что в Шпрее плавали еще трупы. Но вскоре появились первые вереницы немецких женщин, разбиравших завалы. Советская комендатура в Берлине обещала им воду и горячую пищу. Немцев подкармливали, иначе они умерли бы от голода, город был пустой, обездвиженный, вымерший.
Мне подобрали другую воспитательницу, бывшую учительницу немецкого языка и литературы. Ее звали фрау Краммер, по имени Урсула (по-латыни медвежонок). Она обучала меня немецкой азбуке, письму. С ней я начал разговаривать и уже через несколько месяцев свободно объяснялся по-немецки.
Урсуле было за шестьдесят, профессиональный педагог, она приносила с собой немецкие, учебники, игрушки, делала немецкие бутерброды - с маргарином и свекловичным мармеладом - это было как бы пирожное. С ней я пил желудевый кофе. Вместе с этой немецкой фрау мы отправлялись на прогулки. К нам подключались другие немецкие мальчики и девочки. Я был аккуратно подстрижен, красиво одет, у меня появились здоровые щечки.
В пять лет я уже сам читал сказки братьев Гримм, затем сказки Вильгельма Гауфа. По совету Урсулы читал вслух, потом пересказывал их, декламировал. Так она тренировала мою память. Тренировала и письменную - читала сказку и просила написать ее. Самостоятельно. Можно с фантазией. Урсула увеличивала мой словарный запас и развивала творческие способности.
Вскоре у меня появились знакомые немецкие друзья, мальчики и девочки. Они приходили ко мне в гости. Так что немецкое окружение быстро сделало из меня полноценного немца.
Конечно, русский я не забыл, мать пыталась научить меня русской азбуке, но в Берлине не было русских букварей, книг. Не было в Берлине и русских детей. Короче, письменный русский язык знал я плохо. Читал русские сказки, но меня они не увлекали. Я не понимал русский фольклор – вокруг меня было одно немецкое окружение.
Мне пошел восьмой год, я подрос, окреп, стал любознательным, и настала пора - собираться к возвращению домой. Мне надо было готовиться поступать в первый класс.
Увы, большой радости возвращение нам не доставило. После слез, объятий и рассказов, для нас начиналось суровое время привыкания к новой жизни. В стране только отказались от карточной системы на продукты питания, которых все равно не хватало.
Первого сентября меня привели в школу. Незнакомые люди, шум, гам, беготня.
Я ничего не понимал. Воспитанный мальчик, чистюля, любивший во всем порядок, боялся спросить и растерялся. Наша классный руководитель была в железных квадратных очках, с морщинистым лбом, она требовала, чтобы мы сидели смирно, руки за спину. Ходила между партами, проверяла. На меня смотрела косо - чужой малыш, непонятный. Я ей явно не понравился - чистюля выискался. Отсюда соответствующие оценки за правописание - тройки. И школьных друзей у меня не оказалось. Некоторые относились ко мне просто враждебно - на мне был немецкий костюмчик. А мой выговор? У меня он был не московский. Матери пришлось мне многое подсказывать и переделывать всю мою одежду.
«Немчуренок», дразнили меня во дворе. Проходу не давали, пытались «обновить» мою светлую рубашку и короткие штаны на лямочках. Мы вынуждены были переехать от бабушки с дедушкой из центра - Пушкинской улицы, дом 17, квартира 46 - двор театра Станиславского, ныне это Большая Дмитровка, на Таганскую, в двухэтажный дом с мансардой, номер 13, - бывшая усадьба Аршеневского, превращенная в коммунальное жилье. Этот дом моего детства и сейчас стоит на прежнем месте.
Матери выделили на втором этаже восьмиметровую комнатку с одной кухней на четырех соседей. Отопление дровами - внизу подвалы для хранения пиленных поленьев.
Их надо было колоть. Мать взяла в руки топор. В комнате имелась голландская печка, на кухне один кран с холодной водой. Магазинов поблизости не было, приходилось бегать, искать, стоять в очередях.
Я любил одно - покупать муку и подсолнечное масло, и тогда мать пекла блины, вот это было объедение. В общем, жизнь на родине, после Германии, для нас была далеко не сахар.
Воспрянул я духом только в пятом классе, когда мы стали изучать немецкий язык, и у нас появилась учительница немецкого языка, которую звали Гертруда Арнольдовна Шмидт. Она была родом из поволжских немцев и внимательно наблюдала за мной. Фрау Шмидт быстро познакомились с моей матерью и узнала нашу историю. До десятого класса с фрау Шмидт я разговаривал на немецком языке. Она расспрашивала меня о Германии, Берлине, я рассказывал подробности, показывал свои книги. Она вздыхала, Германию не знала. Хорошая оказалась женщина, фрау Шмидт, одинокая, душевная. Она часто гостила у нас в доме. Я не хотел ее отпускать, так привязался. Она была моя немецкая отдушина.
Рассказать все это Марте? Долгая история. Это будет больше рассказ для себя. Я размышлял, как выкарабкаться из сложной ситуации. И снова возникал один и тот же вопрос - стоило ли вообще продолжать связь с прусской девушкой, родословная которой мне была совершенно неизвестна. У нее в роду, наверняка, могли оказаться мужчины, которые служили в вермахте. Сражались против наших отцов? И что дальше? Она начнет рассказывать мне свои истории? Мне интересно это слушать? Высказывать свое мнение? Что ей говорить?
Почти двадцать лет миновало после окончания войны, но память о ней, особенно о погибших, у нас дома хранили свято. Мое, новое поколение, жило со всеми в мире и дружбе. С немцами в том числе. Но если обернуться назад, заглянуть в прошлое моих родных? Одна трагедия за другой. Взрослые вспоминали прошлое со слезами на глазах, оно оживало, приближалось, наступало разрушающее переосмысление моего немецкого настоящего…
Да, я плохо представлял, о чем при встрече с Мартой мы будем разговаривать. Вспоминать наш спуск? Ну, это пара минут. А потом? Она расскажет о гастролях, о новой программе. О чем расскажу я? О буднях солдатской жизни? Что в них привлекательного для немецкой циркачки? Впереди у меня еще два года службы. И никаких интересных событий, кроме долгожданного отъезда на родину.
О серьезной семейной жизни я не задумывался, не созрел, и оставаться в Германии не собирался. Не ребенок. Я не мог представить себе жизнь в замкнутом вагончике. Трястись в таком сжатом состоянии с утра до вечера? Устанавливать на площадке цирк-шапито? Веселить на арене зрителей? А где книги, телевизор, коллеги, мои единомышленники, с которыми мне интересно общаться? Изолированная, бродячая жизнь с Мартой? Нет, нет, нет, это не для меня.
Вывод напрашивался один, нам нет никакого смысла встречаться и поддерживать связь. У русского солдата и немецкой фройляйн нет будущего и продолжения истории не будет.
Так думал я. Это с одной стороны… Но с другой? Буду откровенным, я обманывал себя. Мне, наоборот, очень хотелось встретиться с Мартой. Она меня притягивала, манила, забралась в душу. И я перебирал разные варианты, как осуществить нашу встречу. Писать ей письма не мог, немецкую почту мы не имели права использовать. У меня не было ни немецких почтовых марок, ни открыток. Какой у Марты адрес? Она живет в бытовом вагончике на колесах, и цирк постоянно гастролирует по стране.
А у меня какой? Я за забором с колючей проволокой, в войсковой части, номер…
В общем, все эти думы привели к тому, что я стал вспоминать подробности, как попал служить в Германию. В самом деле, как? Каким ветром меня туда занесло? Рассказать об этом Марте? Сначала себе.
…После школы я не стал никуда поступать, думал пройти практику, таково было требование времени и начал писать. Пробовал себя, как журналист. Получалось неплохо, появились первые публикации. Редакция молодежной газеты была заинтересована в этом сотрудничестве, давала новые задания.
Но после майских праздников 1962 года по почте пришла повестка - меня вызвали в военкомат. Там сказали, чтобы готовился к призыву, отсрочки кончились.
«Нельзя подождать? Я готовлюсь на подкурсах для поступления в МГУ». В ответ услышал категоричное - «Нет! Международная ситуация изменилась, все отсрочки отставили». Я ответил: «Слушаюсь!» Меня снова поправили: «Слушаюсь», отставить! Это старорежимное. Надо говорить советское: «Есть!» И следом мне прислали вторую повестку - собирайся в путь-дорогу, новобранец! Не забудь захватить с собой ложку.
Краткосрочный «Курс молодого бойца» проходил в пыльном городке с забавным названием - Урюпинск - типичное провинциальное захолустье на левом берегу речушки Хопёр. Здесь заканчивалась железнодорожная колея - тупик. В провинции провинциальные обыватели выглядели сонными и малоподвижными. Около тридцати тысяч жителей, а на улицах ни одной души. Куда попрятались? Большинство - одинокие женщины. Они сидели по домам, во дворах разводили кудахтавших кур, но больше любили блеющих коз. В комнатах с колючими веточками «столетника» тихо крутились деревянные прялки. И вязали одинокие женщины из козьей шерсти бесконечные пуховые шали, головные платки и носки, куриными перьями набивали подушки.
Мы надолго не задержались в Урюпинске. Нас посадили в воинский эшелон и началась долгая поездка по стране, затем пересечение границы с Польшей, за ней границы с ГДР. Чем забавляли себя? Рассказывали анекдоты.
В памяти остался один, из числа приличных. Он показался мне забавным.
«Трехголовый Змей Горыныч страдал от постоянного запора. Измученный приполз к доктору. Тот развел руками: «Ничем не могу помочь». «Почему? - удивился Змей». «У тебя вроде три головы?» «Да». «И все три набивают брюхо?» «Конечно». «А выходное отверстие - одно?» «Не знаю, не заглядывал». «Ты открой глазки, посмотри. У тебя какое происхождение?» «Не знаю». «Я тебе скажу - сказочное! Человеческое лекарство на тебя не действует, у тебя три головы пытаются насытиться. Поэтому, поел, насытился, сразу отправляйся в туалет. Только так избавишься от запора. Голову надо иметь… одну! Лучше на плечах!» Доктор здорово напугал Змея Горыныча. С той поры он с горшка не сползал! Мораль - голову надо иметь на плечах, не надо жрать, как три головы Змея Горыныча, не набивай брюхо, иначе с горшка не слезешь».
Рассказать такой Марте? Немцы любят скабрёзности. Но Марта воспитанная девушка. Зачем пугать ее русским трехголовым Змеем Горынычем? Значит, отставить…
Теперь о другом. О наболевшем. В нашей воинской части никто не знал, что я владею немецким языком. Да я и не афишировал себя. Зачем мне показуха? Высовываться не любил, не мое кредо. В нашей армейской библиотеке обнаружил связки конфискованных немецких книг. Остались от американцев? Не знаю, но в руки мне попало прекрасное чтиво. Я открыл для себя такого австрийского писателя, как Йоханнес Марио Зиммель. И зачитался. Это была моя армейская отдушина, и время полетело незаметно.
Двенадцать месяцев армейской службы тоже пролетели быстро. И вот настал тот самый удивительный воскресный день второй половины августа 1963 года, когда я заканчивал дежурство.
Впервые меня рядового, только что получившего знак отличника боевой и политической подготовки, назначили старшим в карауле у входа в воинскую часть, нашего КПП, контрольно-пропускного пункта. Это был пост номер два. Первый, самый почётный, находился в штабе дивизиона у знамени. Но тот, у знамени, был и самый тяжелый. Стоять навытяжку два часа - удовольствие ниже среднего. Второй, понятно, предполагал вольность и свободу передвижения.
В тот выходной день железные ворота в часть были заперты, солдаты отдыхали, занимались спортом, офицеры гуляли с женами. Все наши машины еще с вчера загнали в ангары, часы показывали без четверти двенадцать, до смены караула оставались ровно пятнадцать минут.
В качестве дежурного я обходил свои объекты - ворота, забор и размышлял: в Йене проживает около ста тысяч жителей, городок находится в земле Тюрингия, которую называют «зеленое сердце» Германии. В Йене стоило посмотреть университет Шиллера, планетарий, Ботанический сад, который возделывал Гёте. Однако, в увольнительную солдат выпускали крайне редко. Право выйти в город надо было заслужить. У меня, например, появился значок отличника боевой и политической подготовки, но отпускать меня в увольнительную никто не собирался.
«Нечего вам в городе делать, - пугающе рявкал наш старшина, он же старослужащий, «главнокомандующий» нашей батареей. Это был парень лет тридцати из Рязани, простой, хамоватый, но умевший держать всех в «ежовых рукавицах».
- Помните, вы советские воины, служите в особой ракетной части. - гремел он и запугивал далее. - На вас особая ответственность. Не приставайте к немцам. Не дай Бог, к девушкам! Если возьмете кружку пива… Берегитесь, шкуру спущу. Внизу полицейские патрули, они будут вам рады, пришлют нам докладную. Сидите в казармах, копите марки, покупайте в нашем магазине подарки для своих родственников. Мне и начальству спокойней будет».
В то время рядовым платили по 15 марок ГДР. Что купишь на эту сумму? Сержант получал 25 марок - это уже ощутимо. В нашем магазинчике ассортимент почти не менялся - висели блестевшие костюмы из дедерона, белые рубашки из нейлона, синтетические свитера и кожаные модные остроносые туфли. Все очень дорого. Кому эти фасонные наряды нужны? На каких балах в них красоваться? Не практично. Понятно, все копили - это значило, что отказывали себе во всем. А солдаты, как самый низший состав, совсем немного, чуть-чуть, занимались контрабандой.
Мне из Москвы присылали в круглой коробочке зубной порошок. В порошке скрывались наручные женские часы, иногда мужские. Металлические браслеты к ним прятались отдельно, например, в запечатанной мыльнице, «с мылом». Когда выезжали на учения, то часики из коробочки вынимались и передавались солдатам регулировщикам, которые выставлялись на перекрестках. Парни должны были быстренько сориентироваться и реализовать контрабандные изделия. Продавали, понятно, по дешевке, время поджимало. Часть марок от цены проданного изделия, как вознаграждение, оставляли себе. Какую часть? Это знали только сами «продавцы». Что доставалось владельцу «золотого» браслета? Хорошо, если тридцать-сорок марок. И на том спасибо. Были и другие способы контрабанды - голь на выдумку хитра. Не об этом речь. Главное, карманы пополнялись немецкими марками, точнее, марками ГДР. Западные марки мы не видели и о них не имели никакого понятия.
Мы знали одно, что в ГДР продукты питания и пиво были дешевле, чем в ФРГ. Скажем, в Йене, за десять марок можно было позволить себе выпить пару кружек пива и съесть две сосиски. Вкуснота… На сдачу оставалось попробовать мороженое.
А поджаренный цыпленок-бройлер прямо с вертела? При этих словах у многих солдат начиналось обильное слюноотделение. Но даже, если и удавалось выбраться за ворота части, погулять в городе и выпить там пива… То возникала другая серьезная проблема. Как возвращаться в часть? Запах алкоголя не спрячешь. Старшина обязательно встретит и унюхает.
В лучшем случае даст три наряда вне очереди! Может отправить и на гауптвахту. Естественно, доложит начальству. В общем, увольнение в город с распитием спиртных напитков грозило закончиться очень плохо, могли перевести в другую, в штрафную воинскую часть.
Итак, в тот августовский воскресный день я спокойно дежурил на КПП. Близился полдень. Повторяю, через пятнадцать минут должна была появится смена. Поскорее бы.
В этот момент из-за дальнего горного выступа на нашей бетонке неожиданно появился грузовой автомобиль-фургон, с зажженными фарами. Вот это новость! Натружено гудел двигатель. Я удивился. Немецкий шофер заблудился? Или провокация? Машина медленно поднималась вверх, она явно направлялась к нашей части. А куда еще?
На всякий случай я вернулся в дежурку, еще раз просмотрел книгу с записями ежедневного выезда и возвращения автотранспорта. Ни одна машина в тот выходной день пределы части не покидала. Никаких «ЧП» не зафиксировано. Значит, немцы направлялись к нашему КПП. С какой целью? Что у них случилось?
Проход для всех посторонних лиц вокруг части был строго запрещен. На расставленных белых щитах чернели предупреждающие надписи на немецком языке — «Durchgang ist verboten! Проход запрещен!». «Halt! Zurueck! Стоп! Назад!» и так далее. Правда, во время выходных немцы, большие любители пешего туризма, совершали подъемные прогулки на гору Форст - места красивые, сверху любовались видами Йены, фотографировали.
Но машина-фургон приближалась… Моя задача была проста - по внутреннему телефону вызвать начальника караула и остановить немцев на специальной смотровой площадке. Надо было записать номер машины и обстоятельства происшествия.
Как не вспомнить, что в годы Третьего рейха на территории нашей части - вершине плоскогорья Йена-Форст, - располагалось особое зенитное артиллерийское подразделение ПВО. Немецкие зенитчики обустроились капитально, с уютом. Проезд к воинской части тогда был также под запретом. Все сооружения зенитчиков - крытые черепицей двухэтажные казармы, ангары, мастерские, столовая, клуб, стадион и парадный плац достались нам в целости и сохранности. Ни одна бомба на них не упала. Но у этих у зенитчиков имелось еще одно, особое заведение - казино, двухэтажное здание с колоннами, которое находилось за пределами части. Оно было давно заброшено и все заросло. Нам запрещали к нему подходить. Как говорили, там в заваленных подвалах могли сохраниться боеприпасы. В свое время в этом казино немецкие офицеры вермахта играли в карты, пили пиво, шнапс. На праздничные вечера приглашали девушек, устраивали танцы с разными фройляйн. Короче, развлекались.
Но в городок Йену наши войска вошли лишь в июле 1945 года. До нас в городе хозяйничали американцы. Они вели себя свободно, встречались в казино с немецкими девушками. Пили пиво, вино, танцевали, целовали… Они же последними покинули и армейский городок с вершины плоскогорья. С собой забрали все ценности, которые могли отыскать.
В тот день я разглядывал приближавшийся к нашей части немецкий автомобиль-фургон «IFA». Это была известная марка грузовых автомобилей, которые назывались еще «Феномен-Гранит». Автомат Калашникова из караульного помещения брать не стал, предупредил напарника и побежал навстречу.
Желтый красочно расписной фургон въехал на бетонную смотровую площадку. Из высокой кабины выпрыгнул солидный мужчина в зеленой шляпе с перышком.
Я сдвинул в сторону висевший на ремне штык, отдал честь, поздоровался и сказал, что, к сожалению, они заблудились, дальше дороги нет, здесь стоит русская воинская часть, внизу есть запрещающий въезд знак. Разве они его не видели? Мужчина был в коротких кожаных штанах и белых гетрах. Рядом ним появилась улыбающаяся элегантная женщина в длинном платье. С высокой ступеньки спрыгнула еще молодая фройляйн в желтой блузке и зеленой юбке с белым передничком.
Мужчина извинился за нарушение, выразил восхищение моим прекрасным немецким языком и представился, назвал себя герром Фишером, Артуром Фишером. Женщина была его женой, фрау Фишер, ее звали Ирма. Фройляйн улыбнулась мне, сделала книксен, она была дочерью семейства Фишер, звали Марта. Девушка показалась мне симпатичной. Зеленые ее глаза с интересом разглядывали меня.
Герр Фишер объяснил - они владельцы бродячего цирка, названного по семейной традиции «Фишер», он указал на цветастый борт фургона с надписью
«Wanderzirkus Fischer». Вся труппа - это двенадцать человек, все их имущество - два грузовика «IFA», пять небольших тракторов с прицепленными к ним вагончиками, в одних живут артисты, в остальных находятся клетки с животными и оборудование. У них есть обезьяны, медведь и два тигра, они из России, амурские – самые послушные «артисты». Есть также легковые автомобили. Это целая колонна.
В середине июня они всегда приезжают в Йену на гастроли. Такая многолетняя традиция. Афиши с датой первого представления в городе давно развешаны. У подножия гор Йена-Форст городские власти выделили специальную площадку. На ней рабочие устанавливали цирк шапито. На этот раз цирковое представление должно состояться через три дня. Но, к сожалению, центральное шоссе внизу ремонтируется, цирку надо делать длинный объезд в обратную сторону, это вокруг всего плоскогорья. Каравану очень неудобно, потеряют много времени. Всех зверей надо вовремя кормить, значит, делать остановки. Не разрешат ли русские, в порядке исключения, проехать по старой грунтовой дороге, которая проходит через воинскую часть и ведет прямо к подножию горы.
Неожиданная просьба. Я попросил их подождать. Подошедшему начальнику караула доложил об обстановке и о проблеме немецких «циркачей», которые просят разрешения проехать через территорию нашей части к подножию горы, где они установят свой цирк шапито. Начальник караула выслушал мой доклад, удивился и побежал за командиром.
Когда появился командир части, я доложил ему подробности переговоров и стал переводить его вопросы и ответы немцев. Мой беглый немецкий, как я заметил, произвел на командира впечатление. Он все внимательно выслушал, потом сказал, что пропустить через нашу войсковую территорию цирковой караван в принципе можно. Но выдвинул свое условие - дорога на той стороне, это не бетонка, а грунтовка. Там ездят только армейские машины. Поэтому сначала русские офицеры осмотрят цирковой груз. Затем машины и трактора они поведут сами. И моторный караван аккуратно, неторопливо, вместе со зверями, спустят вниз. По времени это займет едва больше часа.
«А вы, рядовой…- командир строго посмотрел на меня, но фамилию называть не стал, - проведете герра Фишера, его жену Ирму, дочь Марту и остальную цирковую компанию от забора нашей части по тропинке. Она начинается от волейбольной площадки. Расстояние там около трех километров. Это самый короткий путь. Спуститесь к подножью горы, встретите всю технику. И возвращайтесь вместе с нашими офицерами. Жду вас к себе для доклада».
С того дня моя воинская служба в корне изменилась - я стал внештатным переводчиком командира нашей части.
Все дальнейшее описывать не буду - моторный караван спустился с горы вполне благополучно. После возвращения я отправился к командиру, доложил подполковнику об обстоятельствах спуска, передал ему конверт с официальным приглашением, перевел его содержание. И у меня с ним состоялся обстоятельный разговор. Командир почитал приглашение, согласно кинул и просил меня подробно рассказать о себе. В первую очередь его интересовало, откуда у меня свободное знание немецкого языка, где его учил, что заканчивал? Я коротко рассказал, что родился в Москве, и после войны мою мать, медицинского работника, направили в Германию в специальную долгосрочную служебную командировку в Берлин. Вместе с ней уехал и я. Пробыли мы в стране без малого четыре года. После возвращения домой немецкий язык я не забросил, продолжал его совершенствовать в школе.
После моего рассказа командир задумался. Он был доволен, что приобрел такого солдата. Похлопал меня по плечу, сказал, чтобы я продолжал службу. Но теперь мне придется выполнять и другие задания. Связанные с немецким языком. По сути на этом моя служба связиста закончилась. Я стал переводчиком командира части. Он пообещал взять меня с собой на первое представление цирка.
От командира части я вышел очень довольный - приобрел новый авторитетный статус.
Я знал, что теперь мне предстояли поездки в город с нашим руководством. И все дела, связанные с немцами, без меня не обойдутся. Мог ли я рассчитывать на новые встречи с Мартой?
Какие встречи, если через два месяца цирк из Йены уедет, и на этом все закончится. Я также прекрасно отдавал себе отчет в том, что с Мартой мы совершенно разные люди, из разной среды, у нас разные увлечения. Да, понравились друг другу. Да, захотели сблизиться. Но это всего лишь мимолетное увлечение, экзотика, без малейших перспектив на будущее. У меня впереди два года службы, ни малейшей возможности увидеться, никакой переписки…
Три дня до начала представления тянулись медленно, служба была не в радость, свободное время убивал чтением Зиммеля. Меня никто не трогал и не вызывал, я был предоставлен самому себе. Даже старшина меня не трогал.
Наконец, настал тот третий, долгожданный день. И наступил вечер. Вместе с командиром части и замполитом в армейском газике с водителем я солдат отправился на представление в качестве переводчика.
У входа в шапито нас приветствовали директор цирка герр Фишер с женой Ирмой. Усадили в первом почетном ряду. Вручили программки. Мне пришлось одну прочитать и перевести ее на русский. Работа началась. Появившиеся зрители зашушукались. Они рассматривали советских офицеров и солдата. Наверное, посчитали нас за ряженых, за переодетых клоунов, за ковёрных. Не знаю.
Но вот шапито заполнилось, все стихло, грянула музыка, зажглись прожектора, в центре арены в черном фраке и с цилиндром на голове появился герр Фишер. Я едва его узнал. Он объявил, что руководство цирка радо приветствовать всех зрителей города Йены, но особенно оно приветствует и благодарит присутствующих русских офицеров и солдата, которые помогли передвижному цирку «Фишер» вовремя прибыть на традиционное место своей работы. «Наше представление начинается в указанное время благодаря этим спасателям! Поаплодируем». Раздались аплодисменты. Мы встали.
Не буду останавливаться на подробностях, происходившего на арене действия. Я был весь в работе, переводил реплики конферансье, шутки клоунов, которые, между прочим, были непростые, попадались заковыристые. Два клоуна просили обратить внимание достопочтенной публики тюрингского городка Йены на трех отважных русских богатырей, которые сидят в первом ряду.
«Похлопаем, потопаем, поприветствуем! Это они, герои, чтобы доставить удовольствие любителям циркового искусства Йены, добровольно пропустили немецкий бродячий цирк, - пауза, - через свою русскую особую часть, - пауза. - И немецкому цирку это пошло на пользу! Даже понравилось! Не так ли, наши уважаемые дамы и господа?» Двусмысленная фраза вызвала хохот у зрителей. При переводе я постарался смягчить ее второй смысл.
Марта выступала с жонглером, ловила подброшенные мячи, булавы. Ходила по натянутому канату. Я не сводил с нее глаз - подвижная стройная фигура гимнастки в блестящем наряде была просто загляденье.
После представления, когда довольные зрители покинули цирк, прямо на арене манежные работники накрыли длинный стол. Появились бутылки пива, закуски. Мы сели, и началась моя вторая работа, переводить речи, тосты. Желавших поговорить появилось много, мне некогда было в рот кусок положить, не говоря о том, чтобы прожевать. С Мартой мы переглядывались. И это все.
В завершение вечера новые цирковые друзья показали нам свое бродячее хозяйство: грузовики, трактора, вагончики на колесах. Отец Марты и ее мать Ирма жили в отдельном вагончике. Мои командиры застряли там. Сели за миниатюрный столик, им понравилось, стали поднимать бокалы. Настроение у них отличное, но нам всем было тесно. Меня с Мартой вытолкали из вагончика. Командиры сами, без меня, принялись «болтать на немецком». Очень хорошо. Я не возражал. Зато Марта сразу привела меня в свой, отдельный вагончик. Наконец, я внимательно разглядел его изнутри. Все миниатюрное - складной столик у окна, занавесочки, спальные диванчики по бокам, шкафчик, плиточка, рукомойник. Отдельный туалет с душем. Уютно, чисто. Но мне было тесно. Негде развернуться. Жить в таком, всегда согнувшись… Я не мог себе представить. На долго меня не хватит.
Марта заметила мое разочарование. И сказала, что да, вот так ей приходиться работать и путешествовать. Со дня рождения ведет миниатюрный образ жизни на колесах. Привыкла. И все приходится делать самой. Она налила мне бокал пива. Я сделал первый в жизни полноценный глоток немецкого пива. Марта смотрела на меня, я на нее. Мы обнялись и впервые поцеловали друг друга. Марта улыбалась и подсунула мне бутерброд с сервелатом. И снова налила пива. И начала свой рассказ.
Она предложила после окончания службы мне остаться в Германии, тогда ГДР.
- Присоединяйся к нашей цирковой компании, - убежденно говорила она, - вот тебе моя визитка. Это берлинский адрес. Там тебе дадут точный адрес моего нахождения.
- Я не шучу, - сказала она. - Я буду ждать.
- Марта!? О чем ты? Впереди два года службы. Мне надо вернуться домой, мать меня ждет.
- Прекрасно, Михаил, отслужи, поезжай домой, а потом ко мне. Я пришлю приглашение. - Она погладила меня по плечу. - Ты высокий, крепкий бурш, (парень), знаешь немецкий, будешь у нас сначала зазывалой, станешь мне помогать. Ты понравился моему отцу. Это очень важно. Он тоже заинтересовался Россией. Поедем к вам на гастроли, побываем в твоей Москве, посмотрим другие русские города, - соблазняла она меня. - У вас же бродячих цирков нет? Верно? Для вас это экзотика? К вам еще никто не приезжал? Правильно? Значит мы будем первыми!
Глаза у нее горели, она попросила у меня домашний адрес...
Я понял, что расстаться с Мартой просто так мне не удастся. Мы вышли из вагончика. Раздобревший командир похлопал меня по плечу и за мою работу разрешил мне еще раз посетить представление цирка. Самостоятельно. Я поблагодарил. Он не представлял, что за этим последует…
На другой день вечером, с разрешения командования я в солдатской форме самостоятельно спустился вниз, к подножию горы. Как бы на цирковое представление. На самом деле…
Солнце ушло за горизонт, зрители давно разошлись. Вагончики привычно стояли в круге, их охраняли собаки, раздалось рычание. Марта выскочила из своего вагончика, успокоила зашумевших зверей и взяла меня за руку.
Она успела помыться и разгоряченная, уже в домашнем халатике, завела меня в свой пустой фургончик и там...
Пиво мы больше не пили. Я отказался, объяснил, что пивной запах меня сразу выдаст. Начал рассказывать Марте о Москве, какой это большой и красивый город. А метро? Лучшее в мире… Марта слушала, слушала, потом поинтересовалась, на какой площади можно будет установить цирк шапито?
Я сказал, что есть такая, это Таганская площадь, она в центре города. Но обсуждать дальше программу работы немецкого бродячего цирка в Москве на Таганской площади мы не стали. Разговор прервала Марта, она взяла мою правую руку и положила себе на левую грудь. Я вздрогнул. От смущения покраснел и не знал, что мне делать? Раздеваться?
Я же был в простой гимнастерке, на мне «галифе» и сапоги с портянками. Стеснительный, к тому же нецелованный. Как мне быть?
Марта поняла мое состояние.
- Ничего страшного, Михаил, - она улыбнулась и задвинула шторки на окнах. - Не волнуйся, я сама тебя раздену, сама расцелую. Только сперва иди в душ.
Она моментально скинула свой мягкий домашний халатик и предстала передо мной полностью обнаженной. Я задрожал. Тело, как у Венеры, само совершенство, плечи, грудь, соблазнительные бедра. Она создана для любви. Хотелось до нее дотронуться, провести рукой. Но я застыл, как истукан, и не двигался. Был чрезмерно возбужден, думал схватить ее в свои объятия… Пальцы же меня не слушались, пуговицы на гимнастерке не расстегивались.
Марта смеялась, сама взялась за мою солдатскую робу, расстегивала, стягивала сапоги и голого затолкала в душ...
Мы просто задыхались в объятиях друг друга. Плотина прорвалась. Марта ласкала меня, просила не торопиться, вела мою руку по своему телу, по самым чувствительным местам, замирала от прикосновений, вскрикивала от остроты и закусывала нижнюю губу. И наконец со стоном расслабилась…
О Боже! Мы не могли насытиться. Казалось, наша страсть никогда не кончится. Время шло, а мы не могли успокоиться.
Но мне надо было вернуться в часть до рассвета.
«Приходи ко мне в любой вечер, - шептала уставшая Марта, - я буду тебя ждать, слышишь, буду ждать…»
Она сунула мне пакет с бутербродами, бутылочку пива и вручила маленький фонарик. Умница, подумала обо мне и о темной тропе.
Я возвращался, как пьяный, без сил. Добраться бы до постели. Не проспать бы подъем. Слава Богу, все обошлось. Мое исчезновение никто не заметил. Но моя служба на утро изменилась - после завтрака на разводе командир объявил, что назначил меня помощником замполита по культурным вопросам. На телефонном коммутаторе мое место займут другие. И слава Богу! Командир предложил мне организовать чтение лекций по изучению немецкого языка. То есть, стать преподавателем для офицеров. Так я приобрел статус культуролога, по-немецки культуртрегера. Хотя по-прежнему числился во взводе управления, но там я только спал.
Я культуролог? Это признание заслуг. Но мне надо было по-прежнему играть на кларнете в нашем духовом оркестре, бегать по баскетбольной площадке и забрасывать мяч в корзину. Выезжал на соревнования с другими армейскими командами, в том числе с немецкими. А служба? Какая служба!
Я читал лекции обучавшимся немецкому языку офицерам и старослужащим, был занят целый день.
Время шло. Ни одного свободного дня. Вырваться к Марте просто не мог. Да, собственно, мне самому надо было успокоиться и привыкнуть к новым обязанностям.
Оставалось одно - разработать схему покидания спального места. Как объяснить дежурному, что ухожу в ночь? Зачем? Пришлось поломать голову.
Решил имитировать самоволку. Отправился солдат за яблочками. Осень не за горами, время сбора урожая впереди. Представлял, как Марта устала меня ждать. Я попрошу ее достать мне узелок с яблоками.
Все решено, назначил себе день и после команды отбой, после того как услышал храп моих сослуживцев по спальной комнате, в темном спортивном костюме я осторожно вышел в коридор. Все знали, что я переводчик командира части, авторитетное лицо, пользующееся доверием руководства. Дежурному по этажу сказал, что не спиться мне. Сделаю ночную пробежку. За одно смотаюсь… за яблочками. Договорился с немецким садовником. Скоро август, они у него уже созрели, падают. Обещал дежурному немалую долю.
Я знал, где в колючей проволоке, натянутой рядами вдоль сторожевого забора, прятался незаметный в траве подрытый узкий лаз. Пришлось мне превратиться… в змею и научиться ползать на четвереньках, не приминая траву.
Оказавшись по другую сторону нашей территории, в полной темноте среди сосновых дебрей, включал фонарик и по знакомой трехкилометровой тропе побежал вниз, к подножью горы, к той самой площадке, где был натянут шатер цирка с флагштоками. Вагончики стояли в прежнем круге. Меня встречали громким лаем охранявшие покой циркачей собаки. Это был сигнал. Марта выходила и успокаивала их.
Она угощала меня липовым чаем с бутербродами с колбасой - и после пищевой заправки мы бросались в ее узенькую постель. И каждый раз я просил Марту дать мне с собой яблок. Самоволка должна была выглядеть натурально. Таким способом я закрывал рот дежурному. Иногда, наиболее настырному, вручал бутылку пива, «связывал» его с моим преступлением. От пива никто не отказывался. Значит, будут молчать.
Марта была моей первой любимой женщиной. Наставницей. Он не забывала учить меня некоторым немецким премудростям. Говорила, что во мне проглядывает нордический тип, что я должен стать рыцарем при даме, что мне надо чаще улыбаться, учила произносить комплименты, подсказывала, что даме сердца надо вручать подарки. От нее я узнал, что для немецкой женщины главное не только: Kinder, Kueche, Kirche, Kleider, - дети, кухня, церковь, платья, но также «G». Я смутился. «Что значит «G?» «Это, значит, Geschaenke, Михаил, - произнесла она, - это, значит, подарки. Женщины по своей природе должны беречь домашний очаг, воспитывать детей, а мужчины, они рыцари, обязаны защищать свое семейство и нести в дом добычу, богатства. Женщины готовят мужчин к подвигам и ублажают их»…
Приходил я ночным гостем к Марте не один раз и не два. Мы не могли успокоиться. Страсть бушевала, нам было мало остатка ночи. Марта хотел спать со мной, хотела проснуться утром, и чтобы я был рядом… Чтобы вместе позавтракать, напоить меня кофе… Поговорить… Отпускала меня, буквально, со слезами на глазах. Разрывала мое сердце.
Конечно, я сознавал, что действую вопреки уставу, присяге, нарушал доверие командира части. Но я ничего не забывал. Только не мог себя сдержать. Во мне бушевала разбуженная страсть. Здравомыслие отошло на второй план. Я, как хищник, познавший запах и вкус крови, возвращался на место преступления. Хотел любви, ласки, страсть жаждала продолжения.
Я прихватывал с собой нехитрые солдатские подарки, купленные в нашем русском магазинчике: деревянные матрешки, салфетки с русскими узорами - отправлялся искать «ублажения». Меня тянуло к Марте. Хотел ее объятий, поцелуев, жарких слов.
Марта расспрашивала меня о семье. Я сказал, что мой отец был фронтовым фотокорреспондентом. Он погиб. От выстрела немецкого снайпера. Помолчали. Марта виновата посмотрела на меня, прижалась ко мне, глаза у нее увлажнились. В ее семействе тоже были потери.
«Все это очень тяжело, - произнесла она. - Но это прошлое. Ушедших не вернуть, будем их вспоминать, они оставили нам мирную жизнь».
Так проходил наш медовый месяц. Но доставался он мне дорогой ценой, нервы себе я попортил. Уходил в ночь спокойно, а вот возвращался…
Ночью могла быть проверка, могли объявить тревогу. Да мало ли что могло произойти. Риск был велик. Очень велик. Но я ничего не мог поделать с собой, рисковал. Меня ждала Марта, я шел к ней и растворялся в ее объятиях.
Когда возвращался, то так же осторожно, змеей, проползал под забором, лежал в траве, замирал, примятую траву потом расправлял. Старался не попасть под луч прожектора. Ждал прохода патрульных и перебежками в тени казарм направлялся к своей. Дежурному вручал щедрый подарок – половину узелка с яблоками. Вторую половинку передавал во взвод управления, старым моим коллегам. Все выглядело привычно - солдат побывал в «самоволке», набрал яблок и делился добычей. Поступок с дележом не вызвал желания докладывать начальству.
Как-то я спросил Марту - «ее имя произошло, не от русского ли весеннего слова «март?» Марта удивилась, рассмеялась и рассказала о том, что Мартой ее назвали в честь героини оперы под таким же названием «Марта» фон Флотова. Отец очень любит арии из нее. В одной сцене девушки переодеваются и дают себе другие имена. Она пропела знакомое: «Ах, Марта, Марта, где ты скрылась. О, явись ко мне, ангел мой. О, когда бы ты явилась, ты б делила жизнь со мной. О, я навеки твой! Да, я твой!»
Слова этой арии я невольно выучил наизусть и еще долго их напевал.
Цирк-шапито простоял у подножия горы Форст ровно два месяца. В конце лета бродячие артисты собрали свое сооружение, загрузили вагончики и многоколесный транспорт отправился на свои дальнейшие гастроли.
В моем сердце осталась грусть, я осиротел, приключение кончилось, в вещевом мешке появился еще один красочный плакат бродячего цирка «Фишер» и фотография на память - шатер с развевающимся флажком на мачте - возле рекламного щита красуется Марта Фишер - зеленоглазая артистка, доставившая мне немало радости и размышлений.
Прошел второй год обычной армейской службы. Я стал старожилом и не заметил, как потянулся третий, заключительный.
В нашей армейской службе произошло одно важное событие - к нам прибыл новый офицер. Во время всеобщего построения на плацу командир представил его, сказал, что старший лейтенант будет заниматься вопросами безопасности и одновременно вопросами укрепления дисциплины в ракетной части. Все поняли, что к нам прибыл особист. Из органов. Это что-то новенькое.
Прошло несколько дней, и особист неожиданно вызвал меня к себе. Я заволновался. О чем пойдет речь? О цирке? Кто-то заложил, рассказал про мои ночные прогулки? Но почему меня не наказали раньше? Я неторопливо двигался в кабинет особиста и требовал от себя одного - расслабиться, никакой настороженности. Говорить, по правде. Но не обо всем.
Старший лейтенант пожал мне руку, улыбался, от руководства части он слышал обо мне только лестные отзывы, предложил сесть и выпить с ним чая с печеньем. Это было неожиданно. Он попросил подробно рассказать о себе, откуда родом, кто родители, что закончил. Я вкратце проинформировал. Он делал пометки в блокноте, кивал согласно головой. Потом неожиданно попросил вспомнить во всех подробностях проведенную известную «цирковую операцию» в июне позапрошлого года.
Я удивился - это было так давно. Но постарался вспомнить все подробности: как появился немецкий грузовик-фургон, как я доложил командиру части и как я провел всю немецкую цирковую команду вниз, к подножию горы, где циркачи установили свое шапито. В знак благодарности они пригласили на первое представление руководство части.
Особист слушал, кивал, смотрел на меня, делал пометки в своем блокноте, потом спросил, «а в прошлые годы этот цирк уже приезжал?»
Я ответил, что за время моей службы знал только одно его появление. Особист поинтересовался, не заметил ли я чего-либо подозрительного в поведении немцев? Не интересовались ли немецкие циркачи вооружением части? Какие задавали вопросы?
Что я мог ответить? Я провел их мимо части. Никаких вопросов они мне о ракетах не задавали. С нами были наши офицеры, но они не знали немецкого языка. «Немцы фотографировали офицеров на память?» «Нет. Я не заметил».
Особист вызвал меня еще раз и предложил вместе с ним пройти по периметру части, вдоль забора, чтобы посмотреть, где есть лазейки, через которые солдаты уходили в самоволку. «За яблочками», - ядовито усмехнулся он. - Не знаете таких?»
Я дернул плечами и объяснил, что «самоволки», налеты на фруктовые сады за яблоками и сливами совершаются обычно осенью, когда фрукты созрели, тогда можно потрясти деревья. Они растут вдоль дороги, не надо залезать в чужие сады. А сейчас лето, плоды еще зеленые. Никаких самоволок ждать не стоит.
Особист хмыкнул и ничего не ответил. Мы вышли к волейбольной площадке, я показал ему ту самую тропинку, ведущую в город. И мы стали спускаться. Но этот спуск радости мне не доставил. Я не заметил ни кустов шиповника, ни можжевельника. Все бесследно промелькнуло. За тридцать минут мы добрались до бывшей площадки, на которой когда-то располагался цирк шапито «Фишер».
Особист просил рассказать, как в цирке вели себя приглашенные командир части и замполит. О чем они вели разговоры? Я ничего подозрительного в их поведении не заметил, переводил, обычные вопросы, шутки.
«Они здорово выпили?»
«Пили пиво, ничего особенного в их поведении не было».
Возвращались мы молча. Я устал от особиста. Надоели его одни и те же вопросы. От их повторения, от настойчивости мне уже заплохело. Он на пустом месте рыл яму. Для кого? На мой взгляд, командир нашей части был отличный руководитель, знал материальную часть, хорошо относился к солдатам. Учения проводил на отлично, его хвалило высшее руководство. Чего еще надо?
Особист меня не забывал, каналья. Однажды вызвал и попросил еще раз напомнить ему, откуда у меня свободное знание немецкого языка. Пришлось повторно рассказать, что знал его с детства, жил с матерью в Берлине, потом учил язык дома и в школе. Он согласно кивал, но чаю больше не предлагал. До конца 1965 года, последнего года службы, оставались считанные месяцы. Чего он меня дергает?
И снова вызов. На этот раз я уже не волновался. Надоело. Старший лейтенант предложил выпить чайку с печеньем и смотрел на меня изучающе. Потом встал, заходил по кабинету и сказал, что такие люди, как я, должны работать,.. Он помедлил… в разведке. Не хочу ли я после окончания службы поступить в специальное закрытое военное учреждение? Он даст направление и характеристику. Как, согласен?
Остановился возле меня. Я встал, сказал, что польщен доверием, но готов подумать. Потому что собирался поступать в гражданский вуз. На этом мы расстались. Встретиться больше не довелось. Особиста вскоре перевели в другую ракетную часть, проводить там расследование. И я вздохнул спокойно.
Осенью 1965 года я вернулся домой, на следующий год поступил в МГУ, на факультет журналистки. Сбылась моя мечта.
И неожиданно получил письмо из Берлина. Писала Марта. Она прислала свою фотографию и рассказывала о гастролях, разных приключениях, очень хотела меня видеть. Приглашала к себе. Я ответил. Написал, что учусь, времени у меня не так много. Через некоторое время письма от нее приходить перестали. Потом пришло письмо - открытка о помолвке фройляйн Фишер с герром Камински. И все. Письма больше не поступали.
Прошел год. Однажды в почтовом ящике обнаружил красивую открытку - с видом цирка шапито «Фишер-Камински». Но содержание меня удручило… Марта с горечью сообщила, что у них случилось несчастье - пожар. Несколько вагончиков сгорели, животные погибли, их цирк, к сожалению, прекратил свою деятельность. Возродился ли он, не знаю. На этом наша связь оборвалась.
В 1984 году вместе с семейством меня, журналиста-международника, направили в долгосрочную служебную командировку в Берлин. Думал ли я о встрече с Мартой. Нет. Почему не вспоминал? Зачем ворошить прошедшее? У Марты новая семья, свои заботы. Рассказывать своей жене о былом армейском любовном увлечении я не стал. Не хотел ее нервировать. Что было, то прошло. У меня семья. Мы с женой воспитывали двух дочерей, им надо было дать хорошее образование, появились другие заботы, работа меня всего поглощала.
Однажды пришлось-таки отправиться в Йену. По заявке из Москвы надо было подготовить очерк о заводе Карл-Цейс и его сотрудничестве с нашими профильными предприятиями. Поехал. Побеседовал с руководством фирмы, мне дали материал, фотографии. Подарили на память бинокль. Оставалось свободное время, и на своем «Опель-Сенатор» я развернулся и по шоссе поехал в сторону горы Йена-Форст. Миновал знакомые запрещающие знаки, и по петлистой горной бетонке поднялся наверх. Вот и знакомое КПП. Вышедшему дежурному пытался объяснить, что двадцать лет назад я служил в этой части, солдатом, переводчиком. Он не стал меня слушать, вызвал замполита. Тот попросил предъявить загранпаспорт. Но паспорта у меня не было, мы сдавали их в посольство. На руках только немецкое удостоверение советского журналиста, оно было на немецком языке. Замполит не поверил мне, увидел бинокль, немецкий номер на машине и попросил немедленно покинуть запретную территорию. Иначе… Видимо, принял за шпиона. Но если принял за шпиона, то почему отпустил? Пришлось уехать.
А где искать Марту, если цирк Фишер давно перестал существовать? И зачем мне с ней встречаться? Она замужем за герром Камински, у нее, наверняка, есть дети. К чему нарушать семейное спокойствие?
Материал о нашей с Мартой «мимолетной любви» писать я начал сразу после возвращения из армии, по горячим следам. Тогда было актуально. Потом отложил. Шли годы и годы. Многое изменилось в моей жизни. Дочери повзрослели, вышли замуж, уехали, я стал пенсионером, появилось свободное время, захотелось перебрать свой армейский архив и нашел забытые письма, фотографии. Нахлынули приятные воспоминания. Они начались с того воскресного дня второй половины августа 1963 года. Тот день выдался, действительно, чудесный - он был солнечный и оказался необычным. В природе наступила удивительная тишина. И я с красивой немецкой девушкой, фройляйн по имени Марта ушел в сосновый лес…
Солдатская повесть
«Ах, Марта, Марта, где ты скрылась?…»
Этот чудесный воскресный день второй половины августа 1963 года, как сейчас помню, выдался солнечным, жарким, и оказался необычным. Во всей округе внезапно воцарилась тишина. Ни дуновения в сосновой чаще. Как по команде, смолкли громко каркавшие и улетевшие разом вороны, надоедливо жужжавшие вокруг кустов шиповника шмели, словно чего-то испугавшись, тоже исчезли. На плацу закончилась солдатская перекличка, и сотни сапог неслышно двинулись в направлении казарм. Приближавшийся полдень, обещал стать часом всеобщего благоденствия - отдыха природы и человека.
Я не отдыхал, находился на боевом посту, посматривал на часы, мое дежурство заканчивалось. Ровно в двенадцать ноль-ноль должен был появиться мой сменщик. Наш караул, четыре человека во главе со мной, начнут «разоружаться». Мы вытащим из автоматов полные патронов магазины, проверим затворы наших АКМ, щелкнем вхолостую, и сдадим их на хранение в оружейную. Сутки прошли без происшествий, ура! В два часа нас ждал обед. И волновал вопрос, чем повара порадуют наши пустые желудки - сегодня выходной, нам полагалась не надоевшая на неделе размазня-кирзуха, пшеничная каша с жирными кусками свинины, а натуральное вареное мясо - говядина с вермишелью. Потом кружка киселя из свежего дармового шиповника.
Летом возле столовой на солнце всегда выставляли гигантскую деревянную бочку с отодвинутой крышкой. В ней плавали и пузырились черные ржаные горбушки. Зачерпнешь кружкой, хлебнешь кислого, до щипа в носу кваса, ух, как хорошо! Пробирает. Второй затяжной глоток – уже в сладость. Третий может не понадобиться. Но в этот раз повара, паразиты, с утра залили в бочку ведро свежей воды, и квас толком не забродил. Жаль.
После обеда наступало всеобщее затишье - свободное время. Теперь в одиночестве можно было посидеть в библиотеке, в спортзале подкачать свои мышцы: есть штанга, гири, гантели - в солдатской среде стартовала эпоха увлечения культуризмом, который официальные лица у нас называли атлетизмом. Хотя, на мой взгляд, лучше всего на свежем воздухе поиграть в волейбол, благо за воротами нашей части была готовая площадка с натянутой сеткой.
Но мое дежурство оказалось тоже необычным - неожиданно раньше времени мне велели сдать пост сменщику. Случилось непредвиденное. Не чрезвычайное происшествие, нет, а событие совсем другого рода. Потребовалась моя помощь. И, если честно, забегая вперед, то признаюсь, в этот же день я… влюбился. С первого взгляда. С первых произнесенных слов. Собственно, не влюбиться в эту внезапно появившуюся передо мной девушку, не во сне, а наяву, с зелеными глазами, чарующей улыбкой и обольстительной фигурой, с редким именем Марта было просто невозможно. Все случилось так внезапно, как во сне, или по мановению волшебной палочки.
За прошедшие двенадцать месяцев службы я ни разу не видел юных прелестниц противоположного пола. Откуда им появиться? Если только портреты колхозных милашек на страницах журнала «Огонёк». А впереди еще долгих два года службы и вокруг все те же надоевшие до одури физиономии офицеров да солдат. Соскучишься по женскому обаянию – не просто зачерствеешь, волком завоешь.
И вот, нате, передо мной, «как луч света в темном царстве», появилась очаровательная блондинка с челкой и модным тогда «хвостом» за спиной. Смотрит на меня и улыбается.
Она легко спрыгнула с высокой подножки грузового автомобиля-фургона, увидела меня и… Мое сердце екнуло и стало ускоренно биться. На девушке была тонкая желтая блузка, на шее пестрый платочек. Я разглядел - в мочках ушей у нее поблескивали изумрудные клипсы. В цвет им - короткая зеленая юбка с белым вышитым фартуком и карманом. На ногах белые гетры и спортивные желтые кеды. Цветовая гармония радовала глаз.
С этой девушкой мне предстояло отправиться в необычное путешествие. Жаль не в свадебное. На грузовой машине? Нет. Пешком? Да. Это ли не везение.
Меня девушка рассматривала тоже внимательно, изучающе, словно пыталась понять, что это за человек в солдатской форме, чего от него ждать? В отличие от Марты выглядел я, честно говоря, не презентабельно. Не скажу пугающе, но по-армейски однообразно, в солдатской робе. Да, она была мятой. Но не мог я быть готов к встрече с такой яркой девушкой. Не по моему велению, моему хотению, появилась она передо мной.
Именно по воле этого странного случая нам обоим предстояло неожиданное испытание - прогулка на природе, по лесу, точнее, марш-бросок, по горной тропе в город. Спуститься вниз к подножию. Мне дали приказ на сопровождение частной гражданской особы, предложили быть достойным рыцарем-поводырем.
По решению командования я, сдав свой автомат и штык в ножнах, без какого-либо оружия покинул расположение воинской части. Уходили вдвоем. Ну, не совсем вдвоем. Вначале с группой приехавших работников, а потом уже мы быстренько, быстренько от группы оторвались, избавились от свидетелей и двигались в чарующем парном одиночестве.
Из яркого залитого солнцем пространства вошли в лесную глухомань. Вокруг стало темно и прохладно - сумрак. Запахло хвоей. Над нами высоченные сосны, под ногами стелился мягкий ковер из коричневых иголок. И тишина. Эхо доносило только далекое постукивание дятла.
Дорога была мне знакомой. Под ногами похрустывали ветки, мы сбивали ногами мешавшие нам шишки. По пути на солнечных полянках попадались кустарники разросшегося дикого шиповника. Вот где, оказывается, приютились жужжавшие шмели-хулиганы хитрецы. Нашли себе лакомство подальше от людей и, видимо, послаще. Но от удара моего сапога одна шишка полетела не в сторону шмелей, а в сторону зарослей можжевельника. И вот чудо! Из кустов с резким криком вылетели две испуганные птицы. По-моему, пестрые сойки. Чем они там занимались?
Марта, как ребенок, захлопала в ладоши, радовалась, что вспугнули самца и самочку. Она повернулась ко мне.
- Ой, смотрите, в кустах пряталась парочка! Это неспроста, знак зодиака для нас. Вы по гороскопу, наверное, Cтрелец?
Я растерялся. Какой еще стрелец? Чего выдумывает?
- Нет, не знаю, - неуверенно произнес я. - Я не Cтрелец и не суеверный.
- Я тоже не суеверная, - Марта подняла левую бровь, - но… Бывают же совпадения, в природе все связано и просто так ничего не случается.
- Наверное, - согласился я и дернул плечами. – Идемте дальше, посмотрим, что будет впереди. - И протянул Марте руку.
Нам предстояло спускаться по пологому, извилистому склону, длиной примерно три километра. Мы должны были выйти на окраину города. По моим расчетам, времени затратим минут сорок, и будем ждать, когда спустятся другие.
Марта двигалась игриво, она использовала крутизну склона, видимо, для своих физических упражнений, легко прыгала с одной кочки на другую. Ее руки, ноги - все тело было в движении. На ходу она ухитрялась делать еще однократные пируэты. Так ей хотелось пофлиртовать. Я опасался, не дай Бог, упадет на торчавшие узловатые корни. Мне отвечать за ее сохранность. Хорошо, пни не попадались. Но она ни разу даже не споткнулась! Только камушки сыпались из-под ног. Эквилибристка!
Тем не менее я, как ответственный, старался все время быть начеку и уходил вперед, периодически протягивал ей левую руку. В ответ она кокетливо улыбалась, спрыгивала и аккуратно пожимала кончики моих пальцев…
И это все. Подвижная девушка благодарила меня за поддержку? Она явно пыталась обратить на себя внимание, демонстрировала свое «пилотажное мастерство».
Я оценил - красивая спортивная фигура на фоне застывших сосен впечатляла. Она совершала элегантные полеты и повороты. И у нее все получалось артистично, как у балерины.
По пути мы успели познакомиться и поболтать. Так я узнал, что Марте двадцать два года, она с берегов холодной Балтики, той, что называлась когда-то Пруссией, родилась в марте, под знаком зодиака «Рыба» и фамилия у нее под стать - рыбная - Фишер. Разговорчивая оказалась девушка.
Мне захотелось пошутить, иронично заметил, что рыба холодное и скользкое существо, она хороша в горячем супе, но жаренная на сковородке вкуснее всего. С удовольствием бы ее съел.
Марта засмеялась, не обиделась, ответила, что рыбы, как раз самые быстрые и увертливые существа на свете. Она читала, что скорость у отдельных, морских, в час достигает девяносто километров. Попробуй поймай! А теплокровные земные существа, они что? Они тихоходы, и по натуре своей завистливые. Разве не так?
Мы остановились. Реплику Марты я проглотил, вопрос не задал, но подумал, что для рыб давно используют сети, в них прекрасно ловятся как медленные, так и скоростные. Но дискутировать на этот счет не рискнул. Понял, что Марта не столь проста, как кажется и пальчик ей в рот не клади… И женское у нее имя - оно, конечно, «говорящее», но немецкое, по-русски будет Марфа? У нас это имя означает - простая хозяйка. И ничего более. Или я ошибаюсь?
- А у вас какой знак зодиака? - неожиданно спросила Марта. Она смотрела мне прямо в глаза. Переводила дух и поправила свой пестрый шейный платочек. Мне показалось, что на груди у нее не хватает нитки с янтарными бусами, они прибавили бы ей шарма. Попадись бусы мне, непременно купил бы. Очень захотелось сделать виртуозной Марте приятное. Интересно, как отреагировала бы она, если бы я театрально стал на одно колено и преподнес ей этот подарок?
- Какой у меня знак зодиака? - Переспросил я и задумался. Потом вспомнил. - Сентябрь - это, кажется, Дева?
- Да, да, точно, - подтвердила она. - Значит, вы осенний, практичный человек с логическим складом ума.
Я усмехнулся.
- Спасибо, не знал. Я гороскопом не интересуюсь.
- Я тоже, - коротко ответила она. - Но, мне кажется, вам двадцать лет? Или больше? - Спокойно произнесла она. - И ваш рост метр восемьдесят.
- О! Вы угадали, - удивился я, - рост точно метр восемьдесят.
- А возраст? – продолжила она.
- В сентябре мне исполнится двадцать один год.
- Получается, мы с вами почти ровесники?
- Получается. А как вы определили мой рост?
- У меня особый глазомер. Многое приходится измерять на ходу. И я знаю, что мой рост метр шестьдесят шесть. Вот и вся математика. Но до сих пор я не знаю, как вас зовут? Сказали, что сопровождающий будет солдат. И все.
Я чуть не расхохотался, «солдат при девушке! Это конспирация нашего руководства. И сам забыл представиться».
- Извините, Марта, мое имя Михаил.
- О, у вас немецкое имя, Михаил. Оно у нас популярное. Вы, случайно, не немец, Михаэль? В Йене есть памятник святому Михаэлю. Он тринадцатого века, представляете?
- Нет, нет, что вы, я абсолютно русский. – Сказал, и перестал улыбаться.
- И вы родились?
- В Москве.
- Мне непонятно, откуда у вас такой свободный немецкий язык?
- Учил в школе.
- В школе?!
- Да.
- Хорошо. Но, чем вы, русский житель Москвы, тогда интересуетесь? - продолжала она допытываться.
- Как чем? Да всем. И рыбами в том числе. Но если серьезно, то особенно литературой и историей.
- Хотите стать историком? А переводчиком?
- Нет. Историком не собираюсь и переводчиком тоже.
- А кем же? - Она сделала шаг вперед, за ним второй. Я двигался рядом, почти вплотную . Вот ведь дотошная какая.
- Хочу стать журналистом, - тихо прошептал прямо ей в ухо. Заодно оценил ее рост. Немного выше моих плеч. Похоже, она права, у нее метр шестьдесят шесть.
- Значит, как и я. - Марта вздохнула. - Будете разъезжать по свету, знакомиться с новыми людьми? И писать, писать…
Марта резко повернулась ко мне и чуть не оступилась. Пришлось подхватить ее за талию и притянуть к себе, так мы удержали равновесие. Она не отстранилась. Только набрала побольше воздуха. У Марты были крепкие бедра, заметная грудь. Мы оба задышали чаще. И оба на мгновение замерли. Наши сердца бились в унисон? Я склонил голову к ее шее и уловил приятный аромат. Несколько секунд вдыхал. Хотелось носом провести по нежной девичьей коже… Все-таки пересилил себя.
- Какой у вас приятный парфюм! - невольно вырвалось у меня. - Голова кружится.
- Что, что? - тихо переспросила замершая Марта, она словно проснулась. - Ах, да, это «Шанель», Михаил, - негромко произнесла она и вздохнула.
Я был сбит с толку. В моем объемном словарном запасе слово «шанель» не значилось. Может, мне послышалось? Не «шанель», а «шинель» она сказала? Пришлось переспросить.
- Извините, Марта, что значит ваше слово «шинель?»
Она слегка улыбнулась.
- Не «шинель», Михаил, а «Шанель», это французские духи, номер пять, - отчетливо произнесла она. - Любимые духи Мэрилин Монро. Знаете, такую?
- Нет, - замотал я головой, - ничего о ней не слышал.
- Самая красивая актриса Голливуда, между прочим. Она играла в кинокомедии «Некоторые любят погорячее».
Я снова отрицательно замотал головой.
- Такой фильм я тоже не видел.
- У вас все впереди. Посмотрите эксцентричный музыкальный водевиль с переодеванием мужчин в женские одежды, - усмехнулась она. - Рекомендую. - Марта повернулась ко мне. Я толком ничего не понял, не выдержал и спросил:
- А янтарь вы любите?
- Янтарь? Да, конечно, люблю. У нас на побережье Балтики этот камень часто встречается. Его называют пламенеющий, горючий… У меня целая коллекция. Есть янтарные бусы. В основном подарки.
Стало понятно, что еще одни янтарные бусы, мой подарок, в этом случае будет лишним. На душе сделалось грустно. Я пасовал, не обладал такими познаниями, какими владела Марта. Найдем ли общий язык дальше? У меня возникла другая идея, а если подарить ей на память, скажем, золотой женский браслет с миниатюрными часиками? В нашей стране эти часики с монолитным браслетом, под названием «краб», были самыми популярными и дорогими от фирмы «Заря». Но чтобы их получить, мне надо было списаться с домашними в Москве, ждать прибытия почтовой посылки. Через границу часы присылались контрабандой, спрятанные в круглой коробочке с зубным порошком. Метод проверенный, никто не придерется к гигиене солдата. Один «краб» я уже получил и реализовал по назначению. Этих коробочек с зубным порошком мне обещали прислать еще две. Можно было и поделиться.
«Но… Добрый мечтатель, воображала, чего надумал, - тут же стал ругать я себя, - как ты это себе представляешь? С какой стати расщедрился? Кто эта девица тебе? Часы «краб» стоят материнской зарплаты, 150 рублей! Через двадцать минут прогулка кончится, «Finita la commedia». Занавес».
Мы продолжали спускаться. Впереди в долине стали проглядывать красные черепичные крыши домов, виднелись высокие серые трубы завода Карл-Цейса, где выпускали знаменитые фотоаппараты «Лейка» и разные оптические приборы, вплоть до телескопов. Где-то рядом находился знаменитый планетарий и университет имени Фридриха Шиллера. Снизу доносились звоны городских трамваев, гудки машин. Пришлось остановиться, сделали передышку. Прислушались. Да, наш поход близился к завершению. Он означал прощание и расставание. Я потеряю Марту? Из моей жизни уйдет эта солнечная подвижная девушка? Мы еще не наговорились. Но она же немка! Чужой мне человек!
- Вы в городе уже были, Михаил? - Спросила Марта и повернулась ко мне.
- Нет, ни разу. - Мой внешний вид и голос не выражали особого энтузиазма. - Если желаете, мы можем остаться в лесу, - пошутил я.
Глаза у Марты игриво расширились.
- Остаться в лесу? Навсегда?
- Ну, если выдержим. Построим шалаш…
- Вы будете валить деревья?
- А как же! Конечно. Возьму топор в руки… Вам дам пилу…
- Тогда я подумаю, - она рассмеялась. И с нескрываемым любопытством продолжала рассматривать меня.
- А сколько, Михаил, вам еще служить?
- Два года.
- О, два года, - грустно протянула она и свела брови.
- Да, - протянул я в тон.
- Вы курите?
- Нет, никогда не курил, играю в баскетбол.
- Какой вы правильный, Михаил, настоящий немец. Скажите, а что означает этот красивый знак у вас на груди? - Она протянула руку, чтобы дотронуться до него.
- Это почетный знак, я отличник Советской армии.
- Понятно, поздравляю вас, Михаил, вы по всем статьям передовой человек.
- В известном смысле да.
- Но почему отличник Советской армии не был в городе? Не понимаю. Это же недалеко от вас, дорогу вы знаете. В нем много интересных исторических зданий, есть планетарий, музеи, университет, в нем учатся красивые девушки.
- К моей службе это не имеет никакого отношения, Марта. У меня не было такой необходимости. - Я вздохнул и пожал плечами.
Понятливая девушка кивнула и спрашивать больше не стала. Мы двинулись дальше. Крутизна кончилась, сосны попадались реже, шагать по упругой траве стало легче. Марта перестала демонстрировать свое рискованное «мастерство пилотажа». Впереди нас ждала встреча с моторным караваном, с нашими офицерами и группой работников, которая тоже спускались с горы и следовала за нами. Выполнение особого задания командования моей воинской части подходило к завершению.
Я убедился, что натура у Марты подвижная, она своего рода экстраверт и modus vivendi, а образ ее жизни - вечное странствие. Ее подвижность - наследственная, от родителей, бродячих циркачей.
А что из себя представлял я? Родом из московской интеллигентной семьи, темноволосый, высокий, широкоплечий, спортивный и тоже подвижный. Но, конечно, далеко не в такой степени, как Марта. Глаза у меня большие, с «зеленью», улыбка до ушей. «Хоть завязочки пришей», так говорила мне мать. Опять же любил баскетбол, увлекался музыкой, играл на кларнете. В нашем самодеятельном солдатском духовом оркестре был и дирижёром, и заводилой. В свободное время много читал, готовился после службы к поступлению в МГУ. Но я не нюхал духи «Шанель», не слышал ничего об американской актрисе Мэрилин Монро и не видел фильм «Некоторые любят погорячее». Обидно. Впервые почувствовал свою отсталость, ограниченность. Ущербность? В нашей воинской части телевизоров не было. Мы знали, что восточные немецкие телевизоры принимали и западные программы. Но в западных демонстрировалось, как нам рассказывал замполит, майор, такое похабство… Никак не для солдатских глаз и ушей. Хотя, без языка никто ничего не поймет. Я бы понял…
В нашем клубе иногда по выходным крутили фильмы в основном отечественного производства и отечественного содержания, иностранные показывали редко. Кинокартины для солдат отбирали в политуправлении армии - нам рекомендовались только патриотичные, познавательные и комедийные. Американскую кинопродукцию, комедию, типа «Некоторые любят погорячее», с переодеванием мужчин в женские одежды, никто бы не пропустил. В советском прокате этот фильм появился через год после завершения мой службы, и у него было другое название - «В джазе только девушки». Многое из него вырезали, перевод был неточным. Цензура уж постаралась.
В нашем армейском кинозале с простыми длинными скамейками, сначала запускали, как правило, документальные ленты, типа «Новости дня», «Военное обозрение», «Дневник науки». Правда, с «новостями», здорово опаздывали, как минимум, на месяц. В памяти остались три достойных художественных произведения - кинокомедия «Гусарская баллада», романтический фильм «Я шагаю по Москве» и неизвестно как просочившаяся шведско-французская мелодрама «Колдунья» с Мариной Влади, снятая по повести Куприна «Олеся». Фильм классный. Но для меня была загадка, как чужая «Колдунья» проникла в нашу армейскую жизнь? Либо цензура проморгала, либо в политуправлении что-то перепутали.
В библиотеке нашей части я отыскал повесть Куприна. Прочитал ее. Фильм не совпадал с повестью, он был о другой колдунье, о зарубежной. В культурную программу нашей армии мировые шедевры не попадали, они для солдат не предусмотрены. Но рассказывать Марте об этом я не стал.
Наш спуск замедлился. Я заметил, что Марта снизила темп, не особенно торопилась. В самом деле, нас никто не гнал, полчаса уже прошли. Расставаться - значило разорвать ниточку симпатии и интереса возникших между нами.
Я осмелел и стал чаще подавать Марте руку. В ответ она каждый раз хитро улыбалась и в знак благодарности пожимала мои пальцы. Кокетка. Интересно, она замужем? Обручального кольца я не заметил. Она сняла его? Немецкие девушки рано выходят замуж.
Теперь я нарочно задерживал ее руку. Между нами происходил обмен импульсами - каждое ее прикосновение мое тело воспринимало как мягкий удар током. Конечно, мне хотелось снова прижать Марту к себе, взять ее за плечи, приблизить лицо. Зеленые глаза, полуоткрытые розовые губы манили, обещали… А если б поцеловал? Как отреагировала бы она?
Я сдерживал себя, позволить большего не мог, по натуре был стеснительный.
Не мог я решиться. Не мог, потому что… Чувствовал и ответственность, и отсталость, и закомплексовал.
Все-таки я был на службе. На мне форма. Но не офицерская, а простая, солдатская. По сравнению с нарядной Мартой выглядел, конечно, не парадно – коротко стриженый, на голове выцветшая пилотка, мятая гимнастерка с кожаным ремнем, ниже, так называемые «галифе» и покрытые пылью юфтевые сапоги. В них ноги в портянках. Не очень-то подходящий наряд для свидания. В таком облачении не попрыгаешь. Разве может солдат в стиранной гимнастерке и в сапогах обнимать стройную девушку с ароматом «Шанель»? Исключено. У меня не было никаких шансов и перспектив. Сказочное очарование скоро кончится.
Утешал себя только одним, вспоминал о любви Петрарки к Лауре, которую он мимолетно увидел и не забывал всю жизнь, и ей посвятил свои сонеты.
Полчаса нашего времени пролетели незаметно, впереди еще, ну, может быть, минуток десять. Но нам совсем не хотелось расставаться и прекращать знакомство. Мы многое узнали друг о друге, мечтали продолжить движение и узнавать еще, еще…
Но мы знали и другое. Следом с горы спускалась группа деловых людей. Среди них были отец и мать Марты. Мне предстояло с ними еще раз пообщаться. А как же иначе, я в целостности и сохранности доставил их дочь к условленному месту. Они будут благодарить. С Мартой мы оторвались от группы, ускорили темп, и наши разговоры никого не касались и до группы они не долетали.
Под конец Марта с горечью призналась, что она одинокий странник, вынуждена на публике всегда улыбаться. Остальное время на колесах, в разъездах, из одного города в другой. Встречается с нужными людьми, дает интервью, пишет рекламные статьи. Гастроли длятся два-три месяца и снова в путь. Такая у нее работа, как и у родителей - perpetuum mobile. Такая у нее судьба. Некогда заняться личной жизнью, обзавестись семьей.
И в дальнейшем ей предстоит сменить постаревших отца и мать, взять управление цирком в свои руки. Кто будет в помощниках? Она не коммивояжер, она человек искусства, редкого, ковёрного, циркового…
- Давай «дутцен», - неожиданно произнесла Марта и повернулась ко мне. По-немецки это означало, давай обращаться на «ты».
- Согласен, - тотчас ответил я. - Давай.
- Ты, о чем задумался, Михаил. - Я заметил, что ей понравилось произносить мое имя. Она осторожно, пальцами коснулась моей щеки. Провела по ней.
- Мы у цели, - ответил я и поцеловал кончики ее пальцев. - Вон впереди ваша площадка.
- Да, я вижу, - ответила Марта. - Это наше постоянное место. - Она вздохнула. - Там мы всегда разбиваем наш цирк-шапито. Дождемся машин, да?
Я только кивнул. Мы помолчали.
- Вот так, - протянула Марта, - как все удивительно складывается, и время наше пролетело незаметно. И ты вернешься в свою часть?
- Да, конечно.
- Если бы ты пошел один, я бы тебя проводила.
- Нет, я буду с офицерами. Но мне тоже жаль расставаться с тобой Марта.
Я подумал, что для новой встречи у нас не будет никакой возможности. Мне предстояло вернуться в свою часть, Марта окунется в цирковую работу. На площадке установят мачту, натянут брезент, украсят территорию флагштоками, расставят рекламные щиты, поднимут ярусы сидений для зрителей и развесят портреты клоунов. Через три дня народ пойдет смотреть представление бродячего цирка-шапито «Фишер».
Неожиданно Марта крепко прижалась ко мне и поцеловала в щеку.
- Я хочу увидеть тебя еще раз, Михаил, - шепнула она в ухо. - И глубоко вздохнула. - Через три дня у нас первое праздничное представление. Потом по расписанию будет два - утреннее для детей и вечернее - для взрослых. Наши гастроли продлятся два месяца, не более. - Снова вздох. - Мои родители пригласят тебя на открытие цирка, на праздничное представление. - я буду ждать твоего появления, Михаил.
Я отрицательно замотал головой.
- Так не выйдет.
- Почему?
- Надо пригласить командира и меня, как переводчика. Тогда все выйдет.
Марта задумалась и вытащила из кармашка фартука конверт.
- В этом конверте приглашение на две почетные персоны, Михаил. Вручи его своему командиру.
- Лучше на три, - сказал я. – Надо пригласить заместителя командира по политической части. Тогда все будет выглядеть официально.
- Хорошо, пусть будет вас трое. Я скажу отцу, он согласится. - Она сделала паузу и задумалась.
- Ваш командир в каком звании?
- Подполковник.
- Отец должен знать, как к нему обращаться.
- По-русски, товарищ подполковник.
- Это трудно. А по-немецки?
- Herr Oberstleutnant.
- Отлично! Молодец, ты все знаешь. Мой отец пригласит твоих начальников и тебя вместе с ним. Договорились? Я буду ждать.
Наш разговор на этом прервался, вдалеке, как назло, послышалось гудение моторов, приближалась спускавшаяся с ближней стороны горы автомобильная колонна. Я посмотрел на часы, наша прогулка длилась ровно сорок пять минут. Теперь все становилось на свои места. Мы уже в долине - спустились с горы, впереди шумный город. Что произойдет дальше? Пути наши разойдутся. У меня начнется подъем в гору.
- Слышишь? Скоро машины будут здесь. - Марта прижала свой пальчик к моим губам. - Мне надо уходить, Михаил, я главный распорядитель, буду готовить транспорт к разгрузке, время терять мне нельзя, извини.
Она подняла левую бровь, отстранилась и негромко запела:
- Ах Марта, Марта, где ты скрылась. О, явись ко мне, ангел мой. О, когда бы ты явилась, ты б делила жизнь со мной. О, я навеки твой! Да, я твой!
- Это откуда? - удивленно спросил я и погладил ее по плечу. Голос у нее был приятный, нежный. Но грустный.
- Есть такая немецкая опера, Михаил, называется «Марта», ее написал Фридрих фон Флотов. Не слышал?
- Нет.
- Это романс оттуда. Его исполнял Марио Ланца…
- Ты романтик, Марта.
- Я не типичная немка, Михаил. Я из Пруссии. Мне пора…
Она помахала рукой.
В часть я должен был возвращаться вместе с нашими офицерами. Я дождался появления герра Фишера, его супруги и цирковой команды. Герр Фишер и его супруга Ирма поблагодарили собравшихся наших офицеров за их усилия по доставке циркового имущества. И пожелали им успехов в службе и семейного благополучия.
Я переводил. Всем пожали руки, вручили плакаты с изображением цирка и сувенирные значки - «Семейный бродячий цирк «Фишер».
Я летел наверх, как птица, словно крылья у меня выросли. Никакой усталости не чувствовал. И еще мне хотелось петь, «Ах Марта, Марта, где ты скрылась?» Сдерживал себя, боялся какой-нибудь глупостью выдать переполнявшие меня чувства. Пару раз оборачивался назад, внизу гудели трактора, раздавались гудки машин - преодолевший горный перевал немецкий бродячий цирк возвращался к жизни и начал свое построение. Они торопились, первое представление через три дня.
«Через три дня, - размышлял я, - через три дня, может быть, я снова спущусь вниз, увижу Марту. У меня есть приглашение. Но удастся ли нам остаться наедине, поговорить без свидетелей? Вот в чем вопрос. Со мной рядом появится командир и замполит. Они будут спрашивать, я начну переводить».
Оставалось только вздохнуть. От подчиненной солдатской судьбы никуда не денешься.
Следовавшие за мной офицеры вели между собой оживленный разговор, обсуждали случившееся. Впервые в своей жизни они столкнулись с бродячим немецким цирком, узнали, что такое шапито. Если немецкие циркачи поехали бы вокруг Йенского плоскогорья, то наверняка, опоздали бы к дате открытия. Нашим же офицерам пришлось решать другую непростую задачу - спустить по старой дороге весь цирковой караван – расписной грузовой-фургон-флагман, тракторы с прицепленными жилыми вагончиками и легковые автомобили. Но все обошлось. Опытные офицеры рулили, пересаживались с машину на машину, следили еще за поведением животных в клетках и управились за час с небольшим. Тигры были нашенские, амурские, они переволновались от тряски. Пришлось их успокоить, подкармливали, давали кусочки тыквы. За тиграми всполошились обезьяны, запрыгали, завизжали. Умора! Им дали бананы. Зачавкали. Хорошо немцы подумали, заранее снабдили караван кормом.
Полные впечатлений, офицеры вспоминали комичные эпизоды, смеялись и были довольны выпавшим приключением.
Мы поднимались и поднимались по той же тропе наверх. По прибытии мне предстояло доложить командиру все обстоятельства нашего спуска. Я не волновался, порученное задание выполнил успешно, вручу ему конверт с приглашением. Ему будет приятно, он, наверняка, согласится.
Так впервые я познакомился с артисткой немецкого бродячего цирка, впервые узнал, что такое шапито, клоунская реприза, антре.
Жизнью цирка я никогда не интересовался. В детстве меня водили на выступления клоуна Карандаша и его собачки Кляксы, от души посмеялся. Потом был удивительный Олег Попов, на арене он хотел позавтракать и ловил солнечный зайчик. Сценка понравилась. Видел выступления мима и потрясающего гимнаста Енгибарова, но это уже по телевизору.
Вот, кажется, и все мои впечатления о нашем государственном стационарном цирке в Москве на Цветном бульваре. Бродячие действовали у нас только до революции.
Я пытался представить себе, как пройдет моя встреча с Мартой.
Ее родители покажут почетным гостям и мне свой цирк, посмотрим выступление артистов. А в завершение? Приглашение на чай? Нет, обычно на таких встречах немцы предлагают фуршет. Но, циркачи особый народ, они устроят застолье. Подавать будут пиво, зерновую водку «корн» и бутерброды. А может, застолья не будет вообще? Не знаю. Командир поблагодарит, пожмет всем руки, и мы отправимся к командирскому газику, в котором нас будет ждать водитель. Объедем гору и по бетонке наверх, в нашу часть. Вот и все. Свидание с Мартой закончилось. Без продолжения. И дальше потянутся одинаковые дни. Начнется привычная армейская служба, зазвучат те же команды: «Батарея, подъем!» Будем строится на зарядку, потом на завтрак. Снова изучение специальности, наряды, караул. Служить за забором с колючей проволокой мне еще долгих два года…
Но, может быть, Марта придумает что-нибудь, найдет вариант, как нам снова встретиться, побыть вдвоем, с глазу на глаз. Девочка она изобретательная, из Пруссии. И время для размышления у нее есть. Мне тоже о многом предстояло крепко подумать. И о своих перспективах. К чему приведет мое сближение с Мартой? Вопрос оставался без ответа.
Все три дня службы я был взволнован и усердно думал над тем, стоит ли мне с Мартой сближаться? Зачем мне русскому солдату сложности с немецкой циркачкой? Зачем рассказывать Марте о том, как я освоил немецкий язык? Пришлось бы ворошить печальное прошлое моего семейства и отвечать на разные вопросы. Поэтому всю подноготную правду решил сначала рассказывать самому себе.
…С июля 1962 года простым солдатом-срочником я служил в ГСВГ (Группа советских войск в Германии). Наш отдельный ракетный дивизион входил в состав 11 гвардейской ракетной бригады и дислоцировался на горе Форст, по-немецки «Jenaer Forst», немногим более трехсот метров высоты. Внизу, за лесистым склоном горы, скрывалась уютная университетская Йена, город Гёте и Шиллера. Моя армейская специальность - связист в батарее управления. По долгу службы мне приходилось дежурить и на коммутаторе - переключал штекеры для разговоров начальства. Потому многие секреты нашей воинской части я хорошо знал. Со временем все эти «секретности и тайны» ушли в историю, все были раскрыты. А в годы моей службы… За разглашение малейшей из них грозило суровое наказание. С этим фактором мне предстояло еще столкнуться.
Но я обратил внимание, что Марту совершенно не интересовала ни моя военная специальность, ни наши ракеты. И это понятно, она человек совершенно из другой среды. Во всяком случае от нее я не услышал ни одного наводящего вопроса. Нам было интересно узнавать друг друга. Марту я, конечно, заинтриговал. Еще бы, она встретила не простого русского парня, а особого, который свободно говорит на немецком. Он из Москвы, образован, воспитан. Откуда все это? Удивление привело к сближению.
Она дважды задавала вопрос, откуда у меня свободное знание языка. От прямого ответа я уклонялся. О чем рассказывать? О своем детстве? Значит, говорить об отце и матери. А этого мне, как раз, не хотелось. Врать не приучен. И потом пришлось бы признаваться, что все мое раннее, дошкольное детство было связано… с Германией.
Я решил сперва все рассказать самому себе. Полезно вспомнить. Две семьи, с отцовской стороны и со стороны матери, в годы войны сильно пострадали от немцев. Все мужчины не вернулись с фронтов.
Мой отец, фотокорреспондент ТАСС, погиб в мае 1944 года. Мне не исполнилось и двух лет, я его не знал. Для моей матери это была невосполнимая потеря. Они познакомились в 1939 году на московском стадионе «Динамо», любили фигурное катание, мать готовилась к выступлению на первенство Москвы, мой отец ее фотографировал.
Но в 41-м совместное катание кончилось, отец добровольцем отправился на фронт. Периодически приезжал домой и спешил в Фотохронику ТАСС, она находилась тогда на улице 25-го Октября, дом четыре, теперь это улица Никольская. Отдавал фотопленки на проявку, получал новые задания. Дома оставался не больше недели. И снова на передовую. Попадал в окружение, с боем выходил, был награжден…
Его смертельно ранило недалеко от Витебска. Он фотографировал немецким фотоаппаратом «Лейка», производства города Йена. Окуляр давал солнечные блики, немецкий снайпер их поймал в объектив свой длинноствольной винтовки...
Срочно самолетом санитарной авиации раненого отца доставили в Москву, но врачи оказались бессильны. Мать была безутешна. Немцы для моего семейства оставались врагами, убийцами. Но закончившаяся война продолжала вносить новые коррективы.
В конце победного мая 1945 года моя мать, ответственная сотрудница Наркомата химической промышленности, закончила экстренные медицинские курсы и занятия по ускоренному освоению немецкого языка. Ей предстояла долгосрочная служебная командировка в Германию, в Берлин. Только позднее я узнал, что ей пришлось заниматься изучением немецких лекарственных препаратов, прежде всего заживляющих раны и стимулирующих организм к перенесению высоких нагрузок.
Оставлять в Москве меня, почти трехлетнего ребенка-баловника, то есть, на попечение постаревших бабушки с дедушкой, мать не рискнула. И решила взять с собой. Всё закономерно.
Служебная машина «Эмка» увезла нас на Ходынский аэродром, официально называвшийся тогда Центральный. И я активный «шалопай» вместе с военными и сотрудниками разных Наркоматов летел на американском двухмоторном самолете «Дуглас». Маршрут пролегал через Кёнигсберг, там сделали остановку для заправки. Все вышли на бетонное лётное поле.
Я хорошо запомнил тот день, для меня он был насыщен разными событиями. На небе стягивались серые тучи, летчики хотели вылететь до первых капель дождя. На заросшем поле, слева и справа, виднелись обгорелые остовы подбитой военной техники: танки, пушки, грузовики, остатки самолетов. И пустые легковые автомобили. Все настоящие, не игрушечные. Мне захотелось найти «Эмку», в которой мы ехали в аэропорт.
Я тотчас побежал обследовать, хотел посидеть в кабине, порулить.
За спиной раздались крики: «Эй, малыш! Стой! Там опасно!» Куда там, все мимо ушей. Я успел добежать до одной машины, вроде «Эмки», она вся проржавела, сидения на ней выгорели. Садиться было некуда.
В этом момент чьи-то сильные руки подхватили меня, унесли от опасного места. Аэропорт был не до конца разминирован - грохнуть могло в любом месте. Но мне предстояло еще одно «серьезное» испытание. Самолет заходил на посадку. Я поторопился, побежал к двери и чуть не открыл маленький засовчик. Давно его приглядел. И снова чьи-то сильные руки оторвали меня от пола и посадили на скамейку. Я смотрел в иллюминатор. Берлин сверху представлял одни развалины. Аэропорт Темпельхоф был единственный, который принимал самолеты в разрушенном городе. Но в то первое послевоенное время его уже передали американским оккупационным войскам. И после приземления встречали нас не советские солдаты и офицеры, а американские.
Когда открывали дверцу самолета, меня, наконец, пропустили вперед. Как же, я был первый русский ребенок из страны-победительницы, прилетел в побежденную Германию – я символ новой мирной жизни. И тут я, храбрец в самолете, при открытой дверце закричал от ужаса - ко мне протягивал черные руки улыбавшийся белозубый черный человек в незнакомой военной форме. Я испытал настоящий шок. Так впервые в моей жизни я увидел негра, военнослужащего американской армии.
Мать, спасительница, унесла меня на руках. Нас посадили в открытый «Виллис» и подвезли к зданию аэропорта, где стояли наши встречающие. Я долго боялся глаза открыть.
Мы поселились в зеленом районе Карлсхорст. Война его пощадила. Матери предоставили виллу прежнего владельца - высокого ранга офицера вермахта. Двухэтажный дом достался с полной меблировкой и библиотекой. При доме был гараж, но пустой. Я был в восторге, столько комнат, есть, где разбежаться. В подвале отыскался трехколесный велосипед, я затащил его наверх, нашел лошадиную качалку. Мне было чем заняться. Дом отапливался, внизу была кочегарка, имелся бурый уголь, запасы дров. У нас появилась горячая вода, готовили на большой чугунной плите.
Моя мать была на военном довольствии, проблем с продуктами мы не испытывали. Но… Мать отсутствовала на службе с утра и до позднего вечера. Она приоделась, стала настоящей фрау, носила шляпки с вуалью, мне сшили костюмчик. И мной занималась молодая немецкая воспитательница с узким носом и тонкими пальцами, как лапки у паука. Она мне не нравилась. С трудом находил с ней общий язык. «Узконосая» плохо понимала меня, а я, честно говоря, старался ее избегать. Прятался. В комнатах двух этажей можно было поблуждать. И я находил укромное местечко. «Узконосая» искала меня. Звала, злилась. Я довольно улыбался.
В свободное время мы с матерью отправлялись на осмотр города. Ездили либо на открытом «Опеле», но чаще на военном американском открытом «Виллисе».
Центр города был разрушен, разрушен, разрушен… Проезжали по знаменитой улице под липами, Унтер-ден-Линден. От здания нашего посольства оставались одни стены. Но сама улица выглядела ужасно, она облысела, лишилась всех своих лип. Немцы превратили ее во взлетно-посадочную полосу - хотели самолетом вывези фюрера всей Германии. Гитлер отказался.
Мы побывали у Бранденбургских ворот. На стене разбитого Рейхстага отыскали свободное местечко и оставили там свои подписи. Мне разрешили начертить углем слово «Ура!» Я был очень доволен.
Эти берлинские улицы я никогда не забуду. Слева и справа одни почерневшие стены с пустыми окнами и горы битых кирпичей. В городе не было ни электричества, ни питьевой воды, ни еды. Говорили, что в Шпрее плавали еще трупы. Но вскоре появились первые вереницы немецких женщин, разбиравших завалы. Советская комендатура в Берлине обещала им воду и горячую пищу. Немцев подкармливали, иначе они умерли бы от голода, город был пустой, обездвиженный, вымерший.
Мне подобрали другую воспитательницу, бывшую учительницу немецкого языка и литературы. Ее звали фрау Краммер, по имени Урсула (по-латыни медвежонок). Она обучала меня немецкой азбуке, письму. С ней я начал разговаривать и уже через несколько месяцев свободно объяснялся по-немецки.
Урсуле было за шестьдесят, профессиональный педагог, она приносила с собой немецкие, учебники, игрушки, подкармливала меня немецкими бутербродами - с маргарином и свекловичным мармеладом - это было как бы пирожное. Я с ней пил желудевый кофе. Вместе с этой немецкой фрау мы отправлялись на прогулки. К нам подключались другие немецкие мальчики и девочки. Я был аккуратно подстрижен, красиво одет, у меня появились здоровые щечки.
В пять лет я уже сам читал сказки братьев Гримм, затем сказки Вильгельма Гауфа. По совету Урсулы читал вслух, потом пересказывал их, декламировал. Так она тренировала мою память. Тренировала и письменную - читала сказку и просила написать ее. Самостоятельно. Можно с фантазией. Урсула увеличивала мой словарный запас и развивала творческие способности.
Вскоре у меня появились знакомые немецкие друзья, мальчики и девочки. Они приходили ко мне в гости. Так что немецкое окружение быстро сделало из меня полноценного немца.
Конечно, русский я не забыл, мать пыталась научить меня русской азбуке, но в Берлине не было русских букварей, книг. Не было в Берлине и русских детей. Короче, письменный русский язык знал я плохо. Читал русские сказки, но меня они не увлекали. Я не понимал русский фольклор – вокруг меня было одно немецкое окружение.
Мне пошел восьмой год, я подрос, окреп, стал любознательным, и настала пора - собираться к возвращению домой. Мне надо было готовиться поступать в первый класс.
Увы, большой радости возвращение нам не доставило. После слез, объятий и рассказов, для нас начиналось суровое время привыкания к новой жизни. В стране только отказались от карточной системы на продукты питания, которых все равно не хватало.
Первого сентября меня привели в школу. Незнакомые люди, шум, гам, беготня.
Я ничего не понимал. Воспитанный мальчик, чистюля, любивший во всем порядок, боялся спросить и растерялся. Наша классный руководитель была в железных квадратных очках, она требовала, чтобы мы сидели смирно, руки за спину. Ходила между партами, проверяла. На меня смотрела косо – чужой малыш, непонятный. Я ей явно не понравился – чистюля выискался. Отсюда соответствующие оценки - тройки. И школьных друзей у меня не оказалось. Некоторые относились ко мне просто враждебно - на мне был немецкий костюмчик. А мой выговор? У меня он был не московский. И матери пришлось переделывать всю мою одежду.
«Немчуренок», дразнили меня во дворе. Проходу не давали, пытались «обновить» мою светлую рубашку и короткие штаны на лямочках. Мы вынуждены были переехать из центра - Пушкинской улицы, дом 17, квартира 46 – двор театра Станиславского, ныне это Большая Дмитровка, на Таганскую, в двухэтажный дом с мансардой, номер 13, - бывшая усадьба Аршеневского, превращенная в коммунальное жилье. Этот дом моего детства и сейчас стоит на прежнем месте.
Матери выделили на втором этаже восьмиметровую комнатку с одной кухней на четырех соседей. Отопление дровами - внизу подвалы для хранения дров.
Их надо было колоть. Мать взяла в руки топор. В комнате имелась голландская печка, на кухне один кран с холодной водой. Магазинов поблизости не было, приходилось бегать, искать, стоять в очередях.
Я любил одно - покупать муку и подсолнечное масло, и тогда мать пекла блины, вот это было объедение. В общем, жизнь на родине, после Германии, для нас была далеко не сахар.
Воспрянул я духом только в пятом классе, когда мы стали изучать немецкий язык, и у нас появилась учительница немецкого языка, которую звали Гертруда Арнольдовна Шмидт. Она была родом из поволжских немцев и внимательно наблюдала за мной. Фрау Шмидт быстро познакомились с моей матерью и узнала нашу историю. До десятого класса с фрау Шмидт я разговаривал на немецком языке. Она расспрашивала меня о Германии, Берлине, я рассказывал подробности, показывал свои книги. Она вздыхала, Германию не знала. Хорошая оказалась женщина, фрау Шмидт, одинокая, душевная. Она часто гостила у нас в доме. Я не хотел ее отпускать, так привязался. Она была моя немецкая отдушина.
Рассказать все это Марте? Долгая история. Это будет больше рассказ для себя. Я размышлял, как выкарабкаться из сложной ситуации. И снова возникал один и тот же вопрос – стоило ли вообще продолжать связь с прусской девушкой, родословная которой мне была совершенно неизвестна. У нее в роду, наверняка могли оказаться мужчины, которые служили в вермахте. Сражались против наших отцов? И что дальше? Она начнет рассказывать мне свои истории? Мне слушать, высказывать свое мнение? Что ей говорить?
Почти двадцать лет миновало после окончания войны, но память о ней, особенно о погибших, у нас дома хранили свято. Мое, новое поколение, жило со всеми в мире и дружбе. С немцами в том числе. Но если обернуться назад, заглянуть в прошлое моих родных? Одна трагедия за другой. Взрослые вспоминали прошлое со слезами на глазах, оно оживало, приближалось, наступало разрушающее переосмысление моего немецкого настоящего…
Да, я плохо представлял, о чем при встрече с Мартой мы будем разговаривать. Вспоминать наш спуск? Ну, это пара минут. А потом? Она расскажет о гастролях, о новой программе. Мне это интересно? Не уверен. О чем расскажу я? О буднях солдатской жизни? Что в них привлекательного для немецкой циркачки? Впереди у меня еще два года службы. И никаких интересных событий, кроме долгожданного отъезда на родину.
О серьезной семейной жизни я не задумывался, не созрел, и жить в Германии не собирался. Не ребенок. Я не мог представить себе жизнь в замкнутом вагончике. Трястись в таком с утра до вечера? Устанавливать на площадке цирк-шапито? Веселить на арене зрителей? А где книги, телевизор, коллеги, мои единомышленники, с которыми мне интересно общаться? Изолированная, бродячая жизнь? Нет, нет, нет, это не для меня.
Вывод напрашивался один, нет никакого смысла встречаться и поддерживать связь с Мартой. У русского солдата и немецкой девушки нет будущего и продолжения истории не будет.
Так думал я. Это с одной стороны… Но с другой? Буду откровенным, я обманывал себя. Мне, наоборот, очень хотелось встретиться с Мартой. Она меня притягивала, манила, забралась в душу. И я перебирал разные варианты, как осуществить нашу встречу. Писать ей письма не мог, немецкую почту мы не имели права использовать. У меня не было ни немецких почтовых марок, ни открыток. Какой у Марты адрес? Она живет в бытовом вагончике на колесах, и цирк постоянно гастролирует по стране. А у меня какой? Я за забором с колючей проволокой, в войсковой части, номер…
В общем, все эти думы привели к тому, что я стал вспоминать подробности, как попал служить в Германию. В самом деле, как? Каким ветром меня туда занесло? Рассказать об этом Марте? Сначала себе.
…После школы я не стал никуда поступать, думал пройти практику, таково было требование времени и начал писать. Пробовал себя, как журналист. Получалось неплохо, появились первые публикации. Редакция молодежной газеты была заинтересована в этом сотрудничестве, давала новые задания.
Но после майских праздников 1962 года по почте пришла повестка - меня вызвали в военкомат. Там сказали, чтобы готовился к призыву, отсрочки кончились.
«Нельзя подождать? Я готовлюсь на подкурсах для поступления в МГУ». В ответ услышал категоричное - «Нет! Международная ситуация изменилась, все отсрочки отставили». Я ответил: «Слушаюсь!» Меня снова поправили: И «слушаюсь», отставить! Это старорежимное. Надо говорить советское: «Есть!» И следом мне прислали вторую повестку – собирайся в путь-дорогу, новобранец! Не забудь захватить с собой ложку.
Краткосрочный «Курс молодого бойца» проходил в пыльном городке с забавным названием - Урюпинск - типичное провинциальное захолустье на левом берегу речушки Хопёр. Здесь заканчивалась железнодорожная колея - тупик. В провинции провинциальные обыватели, они выглядели сонными и малоподвижными. Около тридцати тысяч, а на улицах ни одной души. Куда попрятались? Большинство - одинокие женщины. Они сидели по домам, во дворах разводили кудахтающих кур, но больше любили блеющих коз. В комнатах с колючими веточками «столетника» тихо крутились деревянные прялки. И вязали одинокие женщины из козьей шерсти бесконечные пуховые шали, головные платки и носки, куриными перьями набивали подушки.
Мы надолго не задержались в Урюпинске. Нас посадили в воинский эшелон и началась долгая поездка по стране, затем пересечение границы с Польшей, за ней границы с ГДР. Чем забавляли себя? Рассказывали анекдоты.
В памяти остался один, из числа приличных. Он показался мне забавным.
«Трехголовый Змей Горыныч страдал от постоянного запора. Измученный приполз к доктору. Тот развел руками: «Ничем не могу помочь». «Почему? - удивился Змей». «У тебя вроде три головы?» «Да». «И все три набивают брюхо?» «Конечно». «А выходное отверстие - одно?» «Не знаю, не заглядывал». «Ты открой глазки, посмотри. У тебя какое происхождение?» «Не знаю». «Я тебе скажу - сказочное! Человеческое лекарство на тебя не действует, у тебя три головы пытаются насытиться. Поэтому, поел, насытился, сразу отправляйся в туалет. Только так избавишься от запора. Голову надо иметь… одну! Лучше на плечах!» Доктор здорово напугал Змея Горыныча. С той поры он с горшка не сползал! Мораль - голову надо иметь на плечах, не надо жрать, как три головы Змея Горыныча, не набивай брюхо, иначе с горшка не слезешь».
Рассказать такой Марте? Немцы любят скабрёзности. Но Марта воспитанная женщина. Зачем ее пугать русским Змеем Горынычем? Значит, оставить…
Теперь о другом. О наболевшем. В нашей воинской части никто не знал, что я владею немецким языком. Да я и не афишировал себя. Зачем мне показуха? Высовываться не любил, не мое кредо. В нашей армейской библиотеке обнаружил связки конфискованных немецких книг. Остались от американцев? Не знаю, но в руки мне попало прекрасное чтиво. Я открыл для себя такого австрийского писателя, как Йоханнес Марио Зиммель. И зачитался. Это была моя армейская отдушина, и время полетело незаметно.
Двенадцать месяцев армейской службы тоже пролетели быстро. И вот настал тот самый удивительный воскресный день второй половины августа 1963 года, когда я заканчивал дежурство.
Впервые меня рядового, только что получившего знак отличника боевой и политической подготовки, назначили старшим в карауле у входа в воинскую часть, нашего КПП, контрольно-пропускного пункта. Это был пост номер два. Первый, самый почётный, находился в штабе дивизиона у знамени. Но тот, у знамени, был и самый тяжелый. Стоять навытяжку два часа - удовольствие ниже среднего. Второй, понятно, был гораздо легче. Он предполагал вольность и свободу передвижения.
В тот выходной день железные ворота в часть были заперты, солдаты отдыхали, занимались спортом, офицеры гуляли с женами. Все наши машины еще с вчера загнали в ангары, часы показывали без четверти двенадцать, до смены караула оставались ровно пятнадцать минут.
В качестве дежурного я обходил свои объекты - ворота, забор и размышлял: в Йена проживает около ста тысяч жителей, городок находится в земле Тюрингия, которую называют «зеленое сердце» Германии. В Йене стоило посмотреть университет Шиллера, планетарий, Ботанический сад, который возделывал Гёте. Однако, в увольнительную солдат выпускали крайне редко. Право выйти в город надо было заслужить. У меня, например, появился значок отличника боевой и политической подготовки, но отпускать меня в увольнительную никто не собирался.
«Нечего вам в городе делать, - пугающе рявкал наш старшина, он же старослужащий, «главнокомандующий» нашей батареей. Это был парень лет тридцати из Рязани, простой, хамоватый, но умевший держать всех в «ежовых рукавицах».
- Помните, вы советские воины и служите в особой ракетной части. - гремел он и запугивал далее. - На вас особая ответственность. Не приставайте к немцам. Не дай Бог, к девушкам! Если возьмете кружку пива… Берегитесь, шкуру спущу. Внизу полицейские патрули, они будут вам рады, пришлют нам докладную. Сидите в казармах, копите марки, покупайте в нашем магазине подарки для своих родственников. Мне и начальству спокойней будет».
В то время рядовым платили по 15 марок ГДР. Что купишь на эту сумму? Сержант получал 25 марок - это уже ощутимо. В нашем магазинчике ассортимент почти не менялся - висели блестевшие костюмы из дедерона, белые рубашки из нейлона, синтетические свитера и кожаные модные остроносые туфли. Все очень дорого. Кому эти фасонные наряды нужны? На каких балах в них красоваться? Не практично. Понятно, все копили - это значило, что отказывали себе во всем. А солдаты, как самый низший состав, совсем немного, чуть-чуть, занимались контрабандой.
Мне из Москвы присылали в круглой коробочке зубной порошок. В порошке скрывались наручные женские часы, иногда мужские. Металлические браслеты к ним прятались отдельно, например, в запечатанной мыльнице, «с мылом». Когда выезжали на учения, то часики из коробочки вынимались и передавались солдатам регулировщикам, которые выставлялись на перекрестках. Парни должны были быстренько сориентироваться и реализовать контрабандные изделия. Продавали, понятно, по дешевке, время поджимало. Часть марок от цены проданного изделия, как вознаграждение, оставляли себе. Какую часть? Это знали только сами «продавцы». Что доставалось владельцу «золотого» браслета? Хорошо, если тридцать-сорок марок, чаще тридцать. И на том спасибо. Были и другие способы контрабанды - голь на выдумку хитра. Не об этом речь. Главное, карманы пополнялись немецкими марками, точнее, марками ГДР. Западные марки мы не видели и о них не имели никакого понятия.
Мы знали одно, что в ГДР продукты питания и пиво были дешевле, чем в ФРГ. Скажем, в Йене, за десять марок можно было позволить себе выпить пару кружек пива и съесть две сосиски. Вкуснота… На сдачу оставалось попробовать мороженое.
А поджаренный цыпленок-бройлер прямо с вертела? При этих словах у многих солдат начиналось обильное слюноотделение. Но даже, если и удавалось выбраться за ворота части, погулять в городе и выпить там пива… То возникала другая серьезная проблема. Как возвращаться в часть? Запах алкоголя не спрячешь. Старшина обязательно встретит и унюхает.
В лучшем случае даст три наряда вне очереди! Может отправить и на гауптвахту. Естественно, доложит начальству. В общем, увольнение в город с распитием спиртных напитков грозило закончиться очень плохо, могли перевести в другую, в штрафную воинскую часть.
Итак, в тот августовский воскресный день я спокойно дежурил на КПП. Близился полдень. Через пятнадцать минут должна была появится смена. Поскорее бы.
В этот момент из-за дальнего горного выступа на нашей бетонке неожиданно появился грузовой автомобиль-фургон, с зажженными фарами. Вот это новость! Натружено гудел двигатель. Я удивился. Немецкий шофер заблудился? Или провокация? Машина медленно поднималась вверх, она явно направлялась к нашей части. А куда еще?
На всякий случай я вернулся в дежурку, еще раз просмотрел книгу с записями ежедневного выезда и возвращения автотранспорта. Ни одна машина в тот выходной день пределы части не покидала. Никаких «ЧП» не зафиксировано. Значит, немцы направлялись к нашему КПП. С какой целью? Что у них случилось?
Проход для всех посторонних лиц вокруг части был строго запрещен. На расставленных белых щитах чернели предупреждающие надписи на немецком языке — «Durchgang ist verboten! Проход запрещен!». «Halt! Zurueck! Стоп! Назад!» и так далее. Правда, во время выходных немцы, большие любители пешего туризма, совершали подъемные прогулки на гору Форст - места красивые, сверху любовались видами Йены, фотографировали.
Но машина-фургон приближалась… Моя задача была проста - по внутреннему телефону вызвать начальника караула и остановить немцев на специальной смотровой площадке. Надо было записать номер машины и обстоятельства происшествия.
Как не вспомнить, что в годы Третьего рейха на территории нашей части - вершине плоскогорья Йена-Форст, - располагалось особое зенитное артиллерийское подразделение ПВО. Немецкие зенитчики обустроились капитально, с уютом. Проезд к воинской части тогда был также под запретом. Все сооружения зенитчиков - крытые черепицей двухэтажные казармы, ангары, мастерские, столовая, клуб, стадион и парадный плац достались нам в целости и сохранности. Ни одна бомба на них не упала. Но у этих у зенитчиков имелось еще одно, особое заведение - казино, двухэтажное здание с колоннами, которое находилось за пределами части. Оно было давно заброшено и все заросло. Нам запрещали к нему подходить. Как говорили, там в заваленных подвалах могли сохраниться боеприпасы. В свободное время в этом казино немецкие офицеры вермахта играли в карты, пили пиво, шнапс. На праздничные вечера приглашали девушек, устраивали танцы. Короче, развлекались.
Но в городок Йену наши войска вошли лишь в июле 1945 года. До нас в городе хозяйничали американцы. Они вели себя свободно, встречались с немецкими девушками. Пили пиво, вино, танцевали, целовали… Они же последними покинули и армейский городок с вершины плоскогорья. С собой забрали все ценности, которые могли отыскать.
В тот день я разглядывал приближавшийся к нашей части немецкий автомобиль-фургон «IFA». Это была известная марка грузовых автомобилей, которые назывались еще «Феномен-Гранит». Автомат Калашникова из караульного помещения брать не стал, предупредил напарника и побежал навстречу.
Желтый красочно расписной фургон въехал на бетонную смотровую площадку. Из высокой кабины выпрыгнул солидный мужчина в зеленой шляпе с перышком.
Я сдвинул в сторону висевший на ремне штык, отдал честь, поздоровался, сказал, что, к сожалению, они заблудились, дальше дороги нет, здесь стоит русская воинская часть, внизу есть запрещающий въезд знак. Разве они его не видели? Мужчина был в коротких кожаных штанах и белых гетрах. Рядом ним появилась улыбающаяся элегантная женщина в длинном платье. С высокой ступеньки спрыгнула еще молодая фроляйн в желтой блузке и зеленой юбке с белым передничком.
Мужчина извинился за нарушение, выразил восхищение моим прекрасным немецким языком и представился, назвал себя герром Фишером, Артуром Фишером. Женщина была его женой, фрау Фишер, ее звали Ирма. Фроляйн улыбнулась мне, сделала книксен, она была дочерью семейства Фишер, Марта. Девушка показалась мне симпатичной. Зеленые ее глаза с интересом разглядывали меня.
Герр Фишер объяснил - они владельцы бродячего цирка, названного по семейной традиции «Фишер», он указал на цветастый борт фургона с надписью
«Wanderzirkus Fischer». Вся труппа это двенадцать человек, все их имущество - два грузовика «IFA», пять небольших тракторов с прицепленными к ним вагончиками, в шести живут артисты, в остальных находятся клетки с животными и оборудование. У них есть обезьяны, медведь и два тигра, они из России, амурские – самые послушные «артисты». Есть также три легковых автомобиля. Это целая колонна.
В середине июня они всегда приезжают в Йену на гастроли. Такая многолетняя традиция. Афиши с датой первого представления в городе давно развешаны. У подножия гор Йена-Форст городские власти выделили специальную площадку. На ней рабочие устанавливали цирк шапито. На этот раз цирковое представление должно состояться через три дня. Но, к сожалению, центральное шоссе внизу ремонтируется, цирку надо делать длинный объезд в обратную сторону, это вокруг всего плоскогорья. Каравану очень неудобно, потеряют много времени. Всех зверей надо вовремя кормить, значит, делать остановки. Не разрешат ли русские, в порядке исключения, проехать по старой грунтовой дороге, которая проходит через воинскую часть и ведет прямо к подножию горы.
Неожиданная просьба. Я попросил их подождать. Подошедшему начальнику караула доложил об обстановке и о проблеме немецких «циркачей», которые просят разрешения проехать через территорию нашей части к подножию горы, где они установят свой цирк шапито. Начальник караула выслушал мой доклад, удивился и побежал за командиром.
Когда появился командир части, я доложил ему подробности переговоров и стал переводить его вопросы и ответы немцев. Мой беглый немецкий, как я заметил, произвел на командира впечатление. Он все внимательно выслушал, потом сказал, что пропустить через нашу войсковую территорию цирковой караван можно. Но выдвинул свое условие - дорога на той стороне, это не бетонка, а грунтовка. Там ездят только армейские машины. Поэтому сначала русские офицеры осмотрят цирковой груз. Затем машины и трактора они поведут сами. И моторный караван аккуратно, неторопливо, вместе со зверями, спустят вниз. По времени это займет едва больше часа.
«А вы, рядовой…- командир строго посмотрел на меня, но фамилию называть не стал, - проведете герра Фишера, его жену Ирму, дочь Марту и остальную цирковую компанию от забора нашей части по тропинке, она начинается от волейбольной площадки. Расстояние там около трех километров. Это самый короткий путь. Спуститесь к подножью горы, встретите всю технику. Возвращайтесь вместе с нашими офицерами. Жду вас к себе для доклада».
С того дня моя воинская служба в корне изменилась - я стал внештатным переводчиком командира нашей части.
Все дальнейшее описывать не буду - моторный караван спустился с горы вполне благополучно. После возвращения я отправился к командиру, доложил подполковнику об обстоятельствах спуска, передал ему конверт с официальным приглашением, перевел его содержание. И меня с ним состоялся обстоятельный разговор. Командир почитал приглашение, согласно кинул и просил меня подробно рассказать о себе. В первую очередь его интересовало, откуда у меня свободное знание немецкого языка, где его учил, что заканчивал? Я коротко рассказал, что родился в Москве, и после войны мою мать, медицинского работника, направили в Германию в специальную долгосрочную служебную командировку в Берлин. Вместе с ней уехал и я. Пробыли мы в стране без малого четыре года. После возвращения домой немецкий язык я не забросил, продолжал его совершенствовать в школе.
После моего рассказа командир задумался. Он был доволен, что приобрел такого солдата. Похлопал меня по плечу, сказал, чтобы я продолжал службу. Но теперь мне придется выполнять и другие задания. Связанные с немецким языком. По сути на этом моя служба связиста закончилась. Я стал переводчиком командира части. Он пообещал взять меня с собой на первое представление цирка.
От командира части я вышел очень довольный – приобрел новый статус.
Я знал, что теперь мне предстояли поездки в город с нашим руководством и все дела, связанные с немцами без меня не обойдутся. Мог ли я расчитывать на новые встречи с Мартой?
Какие встречи, если через два месяца цирк из Йены уедет, и на этом все закончится. Я также прекрасно отдавал себе отчет в том, что с Мартой мы совершенно разные люди, из разной среды, у нас разные увлечения. Да, понравились друг другу. Да, захотели сблизиться. Но это всего лишь мимолетное увлечение, экзотика, без малейших перспектив на будущее. У меня впереди два года службы, ни малейшей возможности увидеться, никакой переписки.
Три дня для представления тянулись медленно, служба была не в радость, свободное время убивал чтением Зиммеля. Меня никто не трогал и не вызывал, я был предоставлен самому себе. Даже старшина меня не трогал.
Наконец, настал тот третий, долгожданный день И наступил вечер. Вместе с командиром части и замполитом в армейском газике с водителем я солдат отправился на представление в качестве переводчика.
У входа в шапито нас приветствовали директор цирка герр Фишер с женой Ирмой. Усадили в первом почетном ряду. Вручили программки. Мне пришлось одну прочитать и перевести ее на русский. Работа началась. Появившиеся зрители зашушукались. Они рассматривали советских офицеров и солдата. Наверное, посчитали нас за ряженых, за переодетых клоунов, за ковёрных. Не знаю.
Но вот шапито заполнилось, все стихло, грянула музыка, зажглись прожектора, в центре арены в черном фраке и с цилиндром на голове появился герр Фишер. Я едва его узнал. Он объявил, что руководство цирка радо приветствовать всех зрителей города Йены, но особенно оно приветствует и благодарит присутствующих русских офицеров и солдата, которые помогли передвижному цирку «Фишер» вовремя прибыть на традиционное место своей работы. «Наше представление начинается в указанное время благодаря этим спасателям! Поаплодируем». Раздались аплодисменты. Мы встали.
Не буду останавливаться на подробностях, происходившего на арене действия. Я был весь в работе, переводил реплики конферансье, шутки клоунов, которые, между прочим, были непростые, попадались заковыристые. Два клоуна просили обратить внимание достопочтенной публики тюрингского городка Йены на трех отважных русских богатырей, которые сидят в первом ряду.
«Похлопаем, потопаем, поприветствуем! Это они, герои, чтобы доставить удовольствие любителям циркового искусства Йены, добровольно пропустили немецкий бродячий цирк, - пауза, - через свою русскую особую часть, - пауза. - И немецкому цирку это пошло на пользу! Даже понравилось! Не так ли, наши уважаемые дамы и господа?» Двусмысленная фраза вызвала хохот у зрителей. При переводе я постарался смягчить ее второй смысл.
Марта выступала с жонглером, ловила подброшенные мячи, булавы. Ходила по натянутому канату. Я не сводил с нее глаз - подвижная стройная фигура гимнастки в блестящем наряде была просто загляденье.
После представления, когда довольные зрители покинули цирк, прямо на арене накрыли длинный стол. Появились бутылки пива, закуски. Мы сели, и началась моя вторая работа, переводить речи, тосты. Желавших поговорить появилось много, мне некогда было в рот кусок положить, не говоря о том, чтобы прожевать.
В завершение вечера новые цирковые друзья показали нам свое бродячее хозяйство: грузовики, трактора, вагончики на колесах. Отец Марты и ее мать Ирма жили в отдельном вагончике. Мои командиры застряли там. Сели за миниатюрный столик, им понравилось, стали поднимать бокалы. Настроение у них отличное, но нам всем было тесно. Меня с Мартой вытолкали из вагончика. Командиры сами, без меня, принялись «болтать на немецком». Очень хорошо. Я не возражал. Зато Марта сразу привела меня в свой, отдельный вагончик. Наконец, я внимательно разглядел его изнутри. Все миниатюрное - складной столик у окна, спальные диванчики по бокам, шкафчик, плиточка, рукомойник. Отдельный туалет с душем. Уютно, чисто. Но мне было тесно, негде развернуться. Жить в таком, всегда согнувшись… Я не мог себе представить. На долго меня не хватит.
Марта заметила мое разочарование. И сказала, что да, вот так ей приходиться работать и путешествовать. Со дня рождения ведет миниатюрный образ жизни на колесах. Привыкла. И все приходится делать самой. Она налила мне бокал пива. Я сделал первый в жизни полноценный глоток немецкого пива. Марта смотрела на меня, я на нее. Мы обнялись и впервые поцеловали друг друга. Марта улыбалась и подсунула мне бутерброд с сервелатом. И снова налила пива. И начала свой рассказ.
Она предложила после окончания службы мне остаться в Германии, тогда ГДР.
- Присоединяйся к нашей цирковой компании, - убежденно говорила она, - вот тебе моя визитка. Это берлинский адрес. Там тебе дадут точный адрес моего нахождения.
- Я не шучу, - сказала она. - Я буду ждать.
- Марта!? О чем ты? Впереди два года службы. Мне надо вернуться домой, мать меня ждет.
- Прекрасно, Михаил, отслужи, поезжай домой, а потом ко мне. Я пришлю приглашение. - Она погладила меня по плечу. - Ты высокий, крепкий бурш, (парень), знаешь немецкий, будешь у нас сначала зазывалой, станешь мне помогать. Ты понравился моему отцу. Это очень важно. Он тоже заинтересовался Россией. Поедем к вам на гастроли, побываем в твоей Москве, посмотрим другие русские города, - соблазняла она меня. - У вас же бродячих цирков нет? Верно? Для вас это экзотика? К вам еще никто не приезжал? Значит мы будем первыми!
Глаза у нее горели, она попросила у меня домашний адрес...
Я понял, что расстаться с Мартой просто так мне не удастся. Мы вышли из вагончика. Раздобревший командир похлопал меня по плечу и за мою работу разрешил мне еще раз посетить представление цирка. Самостоятельно. Я поблагодарил. Он не представлял, что за этим последует…
На другой день вечером, с разрешения командования я в солдатской самостоятельно спустился вниз, к подножию горы. Как бы на цирковое представление. На самом деле…
Солнце ушло за горизонт, зрители давно разошлись. Вагончики привычно стояли в том же круге, их охраняли собаки, раздалось рычание. Марта выскочила из своего вагончика, успокоила зашумевших зверей и взяла меня за руку.
Она успела помыться и разгоряченная, уже в домашнем халатике, завела меня в свой пустой фургончик и там...
Пиво мы больше не пили. Я отказался, объяснил, что пивной запах меня сразу выдаст. Начал рассказывать Марте о Москве, какой это большой и красивый город. А метро? Лучшее в мире… Марта слушала, слушала, потом поинтересовалась, на какой площади можно будет установить цирк шапито?
Я сказал, что есть такая, это Таганская площадь, она в центре города. Но обсуждать дальше программу работы немецкого бродячего цирка в Москве на Таганской площади мы не стали. Разговор прервала Марта, она взяла мою правую руку и положила себе на левую грудь. Я вздрогнул. От смущения покраснел и не знал, что мне делать? Раздеваться?
Я же был в простой гимнастерке, на мне «галифе» и сапоги с портянками. Стеснительный, к тому же нецелованный. Как мне быть?
Марта поняла мое состояние.
- Ничего страшного, Михаил, - она улыбнулась и задвинула шторки на окнах. – Не волнуйся, я сама тебя раздену, сама расцелую. Только сперва иди в душ.
Она моментально скинула свой мягкий домашний халатик и предстала передо мной полностью обнаженной. Я задрожал. Тело, как у Венеры, само совершенство, плечи, грудь, соблазнительные бедра. Она создана для любви. Хотелось до нее дотронуться, провести рукой. Но я застыл, как истукан, и не двигался. Был чрезмерно возбужден, думал схватить ее в свои объятия… Пальцы же меня не слушались, пуговицы на гимнастерке не расстегивались.
Марта смеялась, сама взялась за мою солдатскую робу, расстегивала, стягивала сапоги и голого затолкала в душ...
Мы просто задыхались в объятиях друг друга. Плотина прорвалась. Марта ласкала меня, просила не торопиться, вела мою руку по своему телу, по самым чувствительным местам, замирала от прикосновений, вскрикивала от остроты и закусывала нижнюю губу. И наконец со стоном расслабилась…
О Боже! Мы не могли насытиться. Казалось, наша страсть никогда не кончится. Время шло, а мы не могли успокоиться.
Но мне надо было вернуться в часть до рассвета.
«Приходи ко мне в любой вечер, - шептала уставшая Марта, - я буду тебя ждать, слышишь, буду ждать…»
Она сунула мне пакет с бутербродами, бутылочку пива и вручила маленький фонарик. Умница, подумала обо мне и о темной тропе.
Я возвращался, как пьяный, без сил. Добраться бы до постели. Не проспать бы подъем. Слава Богу, все обошлось. Мое исчезновение никто не заметил. Но моя служба на утро изменилась - после завтрака на разводе командир объявил, что назначил меня помощником замполита по культурным вопросам. На телефонном коммутаторе мое место займут другие. И слава Богу! Командир предложил мне организовать чтение лекций по изучению немецкого языка. То есть, стать преподавателем для офицеров. Так я приобрел статус культуролога, по-немецки культуртрегера. Хотя по-прежнему числился в телефонном взводе, но там я только спал.
Я культуролог? Это признание заслуг. Но мне надо было по-прежнему играть на кларнете в нашем духовом оркестре, бегать по баскетбольной площадке и забрасывать мяч в корзину. Выезжал на соревнования с другими армейскими командами, в том числе с немецкими. А служба? Какая служба!
Я читал лекции обучавшимся немецкому языку офицерам и старослужащим.
Время шло, Ни одного свободного дня. Вырваться к Марте просто не мог. Пришлось выждать несколько дней, чтобы самому успокоиться и привыкнуть к новым обязанностям.
К тому же мне надо было разработать схему покидания спального места. Как объяснить дежурному, что ухожу в ночь? Зачем? Пришлось поломать голову.
Ничего нового не приходило, кроме известного - имитировать самоволку. Отправился солдат за яблочками. Осень не за горами, время сбора урожая впереди. Представлял, как Марта устала меня ждать. Я попрошу ее достать мне узелок с яблоками.
Все решено, назначил себе день и после команды отбой, после того как услышал храп моих сослуживцев по спальной комнате, в темном спортивном костюме, я осторожно вышел в коридор. Все знали, что я переводчик командира части, авторитетное лицо, пользующееся доверием руководства. Дежурному по этажу сказал, что не спиться мне, сделаю ночную пробежку. За одно смотаюсь… за яблочками. Договорился с одним садовником. Скоро август, они у него уже созрели, падают. Обещал дежурному немалую долю.
Я знал, где в колючей проволоке, натянутой рядами вдоль сторожевого забора, прятался незаметный в траве подрытый узкий лаз. Пришлось мне превратиться… в змею и научиться ползать на четвереньках, не приминая траву.
Оказавшись по другую сторону нашей территории, в полной темноте среди сосновых дебрей, включал фонарик и по знакомой трехкилометровой тропе сбегал вниз, к подножью горы, к той самой площадке, где был натянут шатер цирка с флагштоками. Вагончики стояли прежним кругом. Меня встречали громким лаем охранявшие покой циркачей собаки. Это был сигнал. Марта выходила и успокаивала их.
Она угощала меня липовым чаем с бутербродами с колбасой - и после пищевой заправки мы бросались в ее узенькую постель. И каждый раз я просил Марту дать мне с собой яблок. Самоволка должна была выглядеть натурально. Таким способом я закрывал рот дежурному. Иногда, наиболее настырному, вручал бутылку пива, «связывал» его с моим преступлением. От пива никто не отказывался. Значит, будет молчать.
Марта была моей первой любимой женщиной. Наставницей. Он не забывала учить меня некоторым немецким премудростям. Говорила, что во мне проглядывает нордический тип, что я должен стать рыцарем при даме, что мне надо чаще улыбаться, учила произносить комплименты, подсказывала, что даме сердца надо вручать подарки. От нее я узнал, что для немецкой женщины главное не только: Kinder, Kueche, Kirche, Kleider, - дети, кухня, церковь, платья, но также «G». Я смутился. «Что значит «G?» «Это, значит, Geschaenke, Михаил, - произнесла она, - это, значит, подарки. Женщины по своей природе должны беречь домашний очаг, воспитывать детей, а мужчины, они рыцари, обязаны защищать свое семейство и нести в дом добычу, богатства. Женщины готовят мужчин к подвигам и ублажают их»…
Приходил я ночным гостем к Марте не один раз и не два. Мы не могли успокоиться. Страсть бушевала, нам было мало остатка ночи. Марта хотел спать со мной, хотела проснуться утром, и чтобы я был рядом… Чтобы вместе позавтракать, напоить меня кофе… Поговорить… Отпускала меня, буквально, со слезами на глазах. Разрывала мое сердце.
Конечно, я сознавал, что действую вопреки уставу, присяге, забыл о доверии командира части. Но я ничего не забывал. Только не мог себя сдержать. Во мне бушевала разбуженная страсть. Здравомыслие отошло на второй план. Я, как хищник, познавший запах и вкус крови, возвращался на место преступления. Хотел любви, ласки, страсть жаждала продолжения.
Я прихватывал с собой нехитрые солдатские подарки, купленные в нашем русском магазинчике: деревянные матрешки, салфетки с русскими узорами - отправлялся искать «ублажения». Меня тянуло к Марте. Хотел ее объятий, поцелуев, жарких слов.
Марта расспрашивала меня о семье. Я сказал, что мой отец был фронтовым фотокорреспондентом. Он погиб. От выстрела немецкого снайпера. Помолчали. Марта виновата посмотрела на меня, прижалась ко мне, глаза у нее увлажнились. В ее семействе тоже были потери.
«Все это очень тяжело, - произнесла она. - Но это прошлое. Ушедших не вернуть, будем их вспоминать, они оставили нам мирную жизнь».
Так проходил наш медовый месяц. Но доставался он мне дорогой ценой, нервы себе я попортил. Уходил в ночь спокойно, а вот возвращался…
Ночью могла быть проверка, могли объявить тревогу. Да мало ли что могло произойти. Риск был велик. Очень велик. Но я ничего не мог поделать с собой, рисковал. Меня ждала Марта, я шел к ней и растворялся в ее объятиях.
Когда возвращался, то так же осторожно, змеей, проползал под забором, лежал в траве, замирал, примятую траву потом расправлял. Старался не попасть под луч прожектора. Ждал прохода патрульных и перебежками в тени казарм направлялся к своей. Дежурному вручал щедрый подарок – половину узелка с яблоками. Вторую половинку передать во взвод управления, старым моим коллегам. Все выглядело привычно - солдат отправился в «самоволку», набрал яблок и делился добычей. Поступок с дележом не вызвал желания докладывать начальству.
Как-то я спросил Марту - «ее имя произошло, не от русского ли весеннего слова «март?» Марта удивилась, рассмеялась и рассказала о том, что Мартой ее назвали в честь героини оперы под таким же названием «Марта» фон Флотова. Отец очень любит арии из нее. В одной сцене девушки переодеваются и дают себе другие имена. Она пропела знакомое: «Ах, Марта, Марта, где ты скрылась. О, явись ко мне, ангел мой. О, когда бы ты явилась, ты б делила жизнь со мной. О, я навеки твой! Да, я твой!»
Слова этой арии я невольно выучил наизусть и еще долго их напевал.
Цирк-шапито простоял у подножия горы Форст ровно два месяца. В конце лета бродячие артисты собрали свое сооружение, загрузили вагончики и многоколесный транспорт отправился на свои дальнейшие гастроли.
В моем сердце осталась грусть, я осиротел, приключение кончилось, в вещевом мешке появился еще один красочный плакат бродячего цирка «Фишер» и фотография на память - шатер с развевающимся флажком на мачте - возле рекламного щита красуется Марта Фишер - зеленоглазая артистка, доставившая мне немало радости и размышлений.
Прошел второй год обычной армейской службы. Я стал старожилом и не заметил, как настал третий, заключительный.
В нашей армейской службе произошло одно важное событие – к нам прибыл новый офицер. Во время всеобщего построения на плацу командир представил его, сказал, что старший лейтенант будет заниматься вопросами безопасности и одновременно вопросами укрепления дисциплины в ракетной части. Все поняли, что к нам прибыл особист. Из органов. Это что-то новенькое.
Прошло несколько дней, и особист неожиданно вызвал меня к себе. Я заволновался. О чем пойдет речь? О цирке? Кто-то заложил, рассказал про мои ночные прогулки? Но почему меня не наказали раньше? Я неторопливо двигался в кабинет особиста и требовал от себя одного - расслабиться, никакой настороженности. Говорить, по правде. Но не обо всем.
Старший лейтенант пожал мне руку, улыбался, от руководства части он слышал обо мне только лестные отзывы, предложил сесть и выпить с ним чая с печеньем. Это было неожиданно. Он попросил подробно рассказать о себе, откуда родом, кто родители, что закончил. Я вкратце проинформировал. Он делал пометки в блокноте, кивал согласно головой. Потом неожиданно попросил вспомнить во всех подробностях проведенную известную «цирковую операцию» в июне позапрошлого года.
Я удивился - это было так давно. Но постарался вспомнить все подробности: как появился немецкий грузовик-фургон, как я доложил командиру части, как я провел всю немецкую цирковую команду вниз, к подножию горы, где циркачи установили свое шапито. В знак благодарности они пригласили на первое представление руководство части.
Особист слушал, кивал, смотрел на меня, делал пометки в своем блокноте, потом спросил, «а в прошлые годы этот цирк уже приезжал?»
Я ответил, что за время моей службы знал только одно его появление. Особист поинтересовался, не заметил ли я чего-либо подозрительного в поведении немцев? Не интересовались ли немецкие циркачи вооружением части? Какие задавали вопросы?
Что я мог ответить? Я провел их мимо части. Никаких вопросов они мне о ракетах не задавали. С нами были наши офицеры, но они не знали немецкого языка. «Немцы фотографировали офицеров на память?» «Нет. Я не заметил».
Особист вызвал меня еще раз и предложил вместе с ним пройти по периметру части, вдоль забора, чтобы посмотреть, где есть лазейки, через которые солдаты уходили в самоволку. «За яблочками», - ядовито усмехнулся он. - Не знаете таких?»
Я дернул плечами и объяснил, что «самоволки», налеты на фруктовые сады за яблоками и сливами совершаются обычно осенью, когда фрукты созрели, тогда можно потрясти деревья. Они растут вдоль дороги, не надо залезать в чужие сады. А сейчас лето, плоды еще зеленые. Никаких самоволок ждать не стоит.
Особист хмыкнул и ничего не ответил. Мы вышли к волейбольной площадке, я показал ему ту самую тропинку, ведущую в город. И мы стали спускаться. Но этот спуск радости мне не доставил. Я не заметил ни кустов шиповника, ни можжевельника. Все бесследно промелькнуло. За тридцать минут мы добрались до бывшей площадки, на которой когда-то располагался цирк шапито «Фишер».
Особист просил рассказать, как в цирке вели себя приглашенные командир части и замполит. О чем они вели разговоры? Я ничего подозрительного в их поведении не заметил, переводил, обычные вопросы, шутки.
«Они здорово выпили?»
«Пили пиво, ничего особенного в их поведении не было».
Возвращались мы молча. Я устал от особиста. Надоели его одни и те же вопросы. От их повторения вопросов, от настойчивости мне уже поплохело. Он на пустом месте рыл яму. Для кого? На мой взгляд, командир нашей части был отличный руководитель, знал материальную часть, хорошо относился к солдатам. Учения проводил на отлично, его хвалило высшее руководство. Чего еще надо?
Особист меня не забывал, каналья. Однажды вызвал и попросил еще раз напомнить ему, откуда у меня свободное знание немецкого языка. Пришлось повторно рассказать, что знал его с детства, жил с матерью в Берлине, потом учил язык дома и в школе. Он согласно кивал, но чаю больше не предлагал. До конца 1965 года, последнего года службы, оставались считанные месяцы. Чего он меня дергает?
И снова вызов. На этот раз я уже не волновался. Надоело. Старший лейтенант предложил выпить чайку с печеньем и смотрел на меня изучающе. Потом встал, заходил по кабинету и сказал, что такие люди, как я, должны
работать,.. Он помедлил… в разведке. Не хочу ли я после окончания службы поступить в специальное закрытое военное учреждение? Он даст направление и характеристику. Как, согласен?
Остановился возле меня. Я встал, сказал, что польщен доверием, но готов подумать. Потому что собирался поступать в гражданский вуз. На этом мы расстались. Встретиться больше не довелось. Особиста вскоре перевели в другую ракетную часть, проводить там расследование. И я вздохнул спокойно.
Осенью 1965 года я вернулся домой, на следующий год поступил в МГУ, на факультет журналистки. Сбылась моя мечта.
И неожиданно получил письмо из Берлина. Писала Марта. Она прислала свою фотографию и рассказывала о гастролях, разных приключениях, очень хотела меня видеть. Приглашала к себе. Я ответил. Написал, что учусь, времени у меня не так много. Через некоторое время письма от нее приходить перестали. Потом пришло письмо - открытка о помолвке фроляйн Фишер с герром Камински. И все. Письма больше не поступали.
Прошел год. В почтовом ящике обнаружил красивую открытку - с видом цирка шапито «Фишер-Камински». Но содержание меня удручило… Марта с горечью сообщила, что у них случилось несчастье - пожар. Несколько вагончиков сгорели, животные погибли, их цирк, к сожалению, прекратил свою деятельность. Возродился ли он, не знаю. На этом наша связь оборвалась.
В 1984 году вместе с семейством меня, журналиста-международника, направили в долгосрочную служебную командировку в Берлин. Думал ли я о встрече с Мартой. Нет. Почему не вспоминал? Зачем ворошить прошедшее? У Марты новая семья, свои заботы. Рассказывать своей жене о былом армейском мимолетном любовном увлечении я не стал. Не хотел ее нервировать. Что было, то прошло. У меня семья. Мы с женой воспитывали двух дочерей, им надо было дать хорошее образование, появились другие заботы, работа меня всего поглощала.
Однажды пришлось-таки отправиться в Йену. По заявке из Москвы надо было подготовить очерк о заводе Карл-Цейс и его сотрудничестве с нашими профильными предприятиями. Поехал. Побеседовал с руководством фирмы, мне дали материал, фотографии. Подарили на память бинокль. Оставалось свободное время, и на своем «Опель-Сенатор» я развернулся и по шоссе поехал в сторону горы Йена-Форст. Миновал знакомые запрещающие знаки, и по петлистой горной бетонке поднимался наверх. Вот и знакомое КПП. Вышедшему дежурному пытался объяснить, что двадцать лет назад я служил в этой части, солдатом, переводчиком. Он не стал меня слушать, вызвал замполита. Тот попросил предъявить загранпаспорт. Но паспорта у меня не было, мы сдавали их в посольство. На руках только немецкое удостоверение советского журналиста, оно было на немецком языке. Замполит не поверил мне, увидел бинокль, немецкий номер на машине и попросил немедленно покинуть запретную территорию. Иначе… Видимо, принял за шпиона. Но если принял за шпиона, то почему отпустил? Пришлось уехать.
А где искать Марту, если цирк Фишер давно перестал существовать? И зачем мне с ней встречаться? Она замужем за герром Камински, у нее, наверняка, есть дети. К чему нарушать семейное спокойствие?
Материал о нашей с Мартой «мимолетной любви» писать я начал сразу после возвращения из армии, по горячим следам. Тогда было актуально. Потом отложил. Шли годы и годы. Многое изменилось в моей жизни. Дочери повзрослели, вышли замуж, уехали, я стал пенсионером, появилось свободное время, захотелось перебрать свой армейский архив и нашел забытые письма, фотографии. Нахлынули приятные воспоминания. Они начались с того воскресного дня второй половины августа 1963 года. Тот день выдался, действительно, чудесный - он был солнечный и оказался необычным. В природе наступила удивительная тишина. И я с Мартой ушел в сосновый лес…
Солдат и фройляйн
© Copyright: Михаил Кубеев, 2022
Свидетельство о публикации №222042000600
Свидетельство о публикации №222042000600
Рецензии