Как все начиналось, или про Ворона

Воздух вокруг был густой, туманно-белый, искрящийся утренней чистотой. Он лениво переливался, готовясь к дневной суете, но еще не забыв ночной свежести, и в этом столкновении на границе суток он вспыхивал сверкающими, слепящими красками. Ворон видел это потому, что чувствовал воздух всем своим существом. Видел так же хорошо, как то, что никто больше этого не замечает, что никто не понимает его восхищение и трепет, каждый раз возникающий на рассвете. Даже закат, для остальных более яркий, нравился ему меньше. Для Ворона восстающее на прозрачном небе солнце, заливающее мир ясностью, было символом перерождения, второго шанса после былых неудач, новой жизни. Новой, правильной жизни.

Ворон вздохнул и повернулся к солнцу спиной, глаза слезились от света: день тут наступал слишком быстро. Каждый раз он ходил на рассвет, чтобы встретить одни и те же мысли, и каждый раз он от них убегал, обратившись лицом к закату. Впрочем, вся его жизнь – бесконечный закат, и отречься от нее значило отречься от всего, кроме себя. Ворон знал, что не заслуживал такого, точнее, был почти уверен в обратном. Слишком многое он сделал не так, где-то отказавшись лишний раз, а где-то – не сумев отказаться, и теперь прорубить новую дорогу было бы куда проще, чем выправить эту. Но Ворон слишком давно тут, и он обещал, обещал сам себе и – может, где-то негласно – всем остальным, и обещания обязательно выполнит.

Обещания – в том, чтобы быть рядом. Он Серый Волшебник, познавший воздух, и он так же незрим, как его стихия. Сам по себе он не имеет ценности, Ворон давно это понял. Ведь только когда легкие хватают пустоту, только когда крыльям не на что опереться – только тогда воздух проявляется и обретает вес. Так и он, Ворон, значим только рядом с другими.

Он закрыл глаза; ноги привычно меряли дорогу. Ворон видел, что там, впереди, стоит она, улыбаясь: ждет его, точно зная, что он придет, потому что он всегда приходит. Он подойдет, окунувшись в домашний уют, и она обнимет его, спросит, красивым ли был рассвет, и воздух будет радостно метаться вокруг нее, нежно трогая кожу и светясь от счастья. Воздух ее любил: может, потому, что ее любил Ворон, а, может, Ворон поэтому к ней и привязался.

Ради нее Ворон оставался здесь. Ради нее и ее – их – детей, потому что они похожи на искры солнечных лучей в переливах зари, и поэтому он готов предавать, забывать себя, лишь бы им было хорошо. Пусть он здесь одинок, пусть он не сможет научить никого из них волшебству, зато сумеет показать, как этот мир красив, если правильно смотреть; сможет облегчить их жизнь, сможет помочь. Пусть он и не этого хотел, пусть ему все чаще казалось, что он задыхается – он сам сделал шаги, приведшие его сюда.

Но каждый взгляд – будто из-за стекла, каждое прикосновение – будто нож в самую душу, и так до заката, а потом – до рассвета. И все время пульсируют мысли, вываренные в ядовитой вине, разъедающие его до самых костей. Ворону так хочется сбежать, так хочется бросить эти стены, густо заставленные изнутри людьми и предметами, что он не спит, пытаясь сохранить в легких побольше воздуха, побольше простора. Он ведь искал дом, искал себя и нашел – разве это мог быть обман?

Воздух поместится в любую банку, даже самую маленькую, но Ворон – воздух с бьющимся сердцем, которое никак не может втиснуться в четыре стены. Эти стены с каждым днем становятся все более чужими, и воздух в его венах истощается, теряет силу. Вместе с ним Ворон и сам растворяется, словно он и не человек вовсе, а бестелесное приведение, исчезающее с первым дуновением ветра.

Ворон смотрит на себя в зеркало: в ответ на него с укором глядит пустота, пропитанная разочарованием. Да, он не смог, он опять оступился, на этот раз на самой ровной в мире дороге. Думая лишь о спасении, он предал не только себя, но и всех. Всех, кто на него надеялся, кто придавал ему смысл, кому он должен был быть благодарен по конец жизни! Сейчас он – лишь пустой вздох, и никто даже не заметит, если кровать окажется пустой. Она и так пустая.

Шаги не оставили следов на пыльной дороге, и даже травы не качнули головами ему вслед. Даже если захочет, Ворон не сможет вспомнить лиц из последних месяцев жизни – и он надеется, что все так же забудут и его. Словно он – это лишь воздух, прошедший сквозь груз ошибок и невыполненных обещаний, просто пустота в мешке несказанных слов. Они его забудут и станут по-настоящему счастливы, и, может, на их будущем былое существование Ворона отпечатается чем-то хорошим. А он, как весенний воздух, проскользнет, качая сорняки, там, где еще нет тропы – и идти он будет лицом к рассвету.