Парижские коты

У сорокалетней Мэри Шаброль-Лагидзе не складывались отношения с людьми. Особенно с самыми близкими. Она рассорилась с ними и завела кошек.
Чтобы люди не приставали к ней, она оделась в тёмные одежды и надвинула тёмную шляпку на глаза.
Мэри жила на ruе des Аbеsses* в 18-ом районе на окраине Парижа. Одну из комнат в своей двухкомнатной квартире она сдавала. Вернее, пыталась сдавать. Уже на пороге потенциальных жильцов буквально сшибал с ног устойчивый запах – эдакий букет кошачьих испражнений и варёной дешевой рыбы. 
Пятого апреля 1998 года пустовавшую комнату Мэри снял тридцатилетний русский художник Михаил Кутепов.
В первую же ночь Кутепов испытал настоящий шок, когда вышел, заспанный, в туалет, и наступил в темноте коридора на что-то мягкое. Раздался истошный крик. Он отскочил в сторону и снова наступил на кого-то. Этот кто-то полоснул его чем-то острым по голой ноге...
Кошки!..
Когда он включил свет на кухне, то увидел на подоконнике ещё четвёрку разномастных тварей. На двух столах и газовой плите замерли, щурясь от света, их подруги.
– Добро пожаловать в Париж, – прошептал Кутепов.
За год он успел налюбоваться городом, растратить все свои деньги, похудеть, отрастить волосы и задолжать хозяйке плату за два месяца.

Мэри работала кассиром в кафе «Ankre»**, примыкающему к магазину полуфабрикатов. Пока у Кутепова водились деньги, он иногда заходил  туда. Пил кофе или пиво. Делал наброски в альбоме.
 В одно и то же время, часов в десять утра, на задний двор выходил работник кухни и ставил возле пластмассовых ящиков со стеклотарой картонную коробку. Стоило ему исчезнуть, как к ней бросалась стая бездомных котов – отвоёвывать друг у друга подгоревшие, отбракованные куски жареной рыбы.
«Всё, как у людей» – посмеивался Кутепов.
Настал такой день, когда и он, голодный и злой, отправился на задний двор кафе к десяти утра. Подкараулил вынос коробки. Расшвырял пинками подбежавших котов и набросал в затёртый пакет с Эйфелевой башней куски рыбы. Пошатываясь от головокружения, зашёл в ближайшую подворотню и стал есть, – жадно,  давясь, перемалывая мелкие кости зубами.

Раз в месяц на улицу Аббес приходил галерист Лео Фальк, невысокий крепкий шатен с прищуренными глазами. В прошлой московской жизни Кутепова он, приезжая из Франции, покупал у Михаила и других молодых художников картины.
По коридору квартиры Мэри Лео пробегал стремительно, как под обстрелом, зажимая одной рукой нос батистовым платком, придерживая другой полы плаща от Кардена. Так же стремительно осматривал всё написанное Михаилом за месяц, отбирал что-то для выставки-продажи. Если что-то уже удалось продать, расплачивался, оставляя себе проценты. Но в последние месяцы это случалось всё реже.
Кутепов был в отчаянии.
И вдруг в один из дней Мэри предложила художнику платить за проживание картинами. Михаил удивился. Спросил, что она имеет в виду.
Оказалось, что у кошатницы есть дочь, с которой они уже несколько лет не общались. Дочь родила сына. Это известие застигло Мэри врасплох. Выбило из привычного ритма жизни. Она вслушивалась в себя, как настройщик в звуки расстроенного рояля, и услышала: хочу увидеть внука.
Появление матери так поразило дочь, что она даже прогнала её не сразу. Опомнившись, заявила, что от Мэри воняет кошками и что сын может подцепить от неё какою-нибудь заразу. К внуку не подпустила.
Сердце Мэри разрывалось на части: кошки или внук?!
Проведя бессонную ночь, она приняла решение.
Перед тем, как расстаться с самыми дорогими существами своей жизни, раздать их таким же кошатницам, как она, и полностью посвятить себя внуку, Мэри решила увековечить своих любимцев. Об этом она и сообщила художнику.
Кошек было четырнадцать. Сторговались на том, что Кутепов напишет их портреты и три месяца не будет платить за проживание. Хозяйка квартиры дала Михаилу старую выцветшую открытку прошлого века и поставила условие: рисовать портреты только так. Кошки на ней были изображены в платьицах и шляпках, а коты во фраках и цилиндрах. Слащавый черно-белый кич, подкрашенный розовым цветом. Кутепов витиевато выругался про себя и дал согласие.
Мэри впервые смущенно пригласила его войти в свою комнату. Мельком оглядев кошек и унылую мебель, исцарапанную ими, Кутепов остановил взгляд на квадрате, висящем в тёмном углу комнаты. Чьё-то лицо, засиженное мухами и тараканами, смотрело на него.
Мэри с гордостью пояснила, что это портрет какого-то очень известного русского: то ли гениального композитора, то ли учёного. Он передаётся в их семье по наследству. Портреты родни сгорели во время пожара, а этот сохранился. Дело в том, что у Мэри в роду был грузинский князь Чабукиани. Тот самый, который на свадьбе этого знаменитого русского разбил, захмелев, огромную японскую вазу. Это было… кажется, в Грузии. В позапрошлом веке.
Кутепов подошёл к портрету поближе.
– Это писатель, – сказал он, – Александр Грибоедов.
– О, как мило! Я сейчас запишу.
Мэри кинулась искать ручку и бумагу.
Кутепов поправил бинт на запястье левой руки. Взял ближайшую кошку за холку и понёс в свою комнату, – увековечивать.

Через месяц зашел Лео Фальк.
Удивился свежему воздуху в коридоре, растениям в горшках, стоящих на полках вдоль стены. Кутепов рассказал ему о возникшем у Мэри внуке и её новом увлечении, – цветах.
Просмотрев в комнате художника несколько картин, Лео наткнулся на портрет кошки в вычурном платье. Вопросительно взглянул на Кутепова. Тот равнодушно  махнул рукой:
– А, ерунда… Хозяйка попросила намалевать в счёт оплаты за квартиру.
– Ещё есть? – спросил Лео.
Кутепов выставил, ухмыляясь, ещё двух котов: одного в римской тоге, другого в черкеске и папахе. Лео одобрительно выругался на непонятном Кутепову языке. Велел  сделать для хозяйки копии, а эти три картины забрал. И оставил удивлённому портретисту аванс – двести евро.

Через неделю снова появился Лео с дипломатом цвета мокрого асфальта. Сел напротив Михаила и впервые заговорил с ним на «ты».
– Слушай меня, Миша, в оба уха. Чтобы жизнь не загнала тебя в угол и не пинала там долго и больно, надо время от времени менять явки, пароли и клички. Я не всю жизнь был Лео Фальком. Лёвой Фальковичем и Лёней Фалько тоже побывал. Предлагаю тебе, Мишель, сыграть по-крупному. Через два-три года у вас, месье, будет всё: и шампань, и мамзель, и монпансье. Но для этого, Мишель, ты должен будешь железно слушаться меня. Тебе придётся зажать нос платком и шагать несколько лет по самому вонючему коридору современного изобразительного искусства. Прочти вот это. Если согласен, завтра подпишем долгосрочный договор. Его заверит нотариус. А если не согласен, Мишель… 
Лео развёл руками, сказал ещё что-то на своём таинственном языке и ушёл.
Кутепов прочитал договор. Он был циничным, кабальным.  Михаил выкурил полпачки дешевых сигарет на кухне. И решил, что выбора у него нет.

Вскоре в парижских газетах, журналах и в интернете появились сообщения о том, что известный галерист Лео Фальк привёз из России художника-самородка Мишеля Котовского, обладающего удивительным даром. Человек с говорящей фамилией, он безумно любит кошек и способен проникать в их сущность, определять, кем они были в прошлой жизни. Результаты своих медитаций он воплощает в портретах, написанных в необычной манере.
Эта информация быстро обрастала слухами. Лео удачно подогревал ажиотаж. В престижном районе он снял для новоявленного самородка апартаменты для приема клиентов. Обставил их в стиле а la russe***, замешанном на цыганщине. Одел своего Котовского, как дорогую проститутку, – во всё яркое, блестящее. На шею ему нацепил золотую цепь с вычурной звездой, сунул в руки шар розового стекла, через который Мишель должен был с таинственным видом разглядывать котов и кошек. И дал старт просчитанной до мелочей авантюрной мистерии.
Реальный прейскурант услуг был тайной для налоговых органов. Но, даже передаваемый шепотом, вызывал уважение. За срочность работы и продвижение в очереди Лео брал дополнительную плату.
Наиболее впечатлительные хозяева животных принимали процедуру проникновения в суть кошачьей души за чистую монету, а те, кто поумней – за ловко придуманную оплачиваемую игру. Так или иначе, вся эта мистерия увековечивала пушистых любимцев, тешила самолюбие их хозяев, объединяла всех участников в избранную тусовку.
Уже через год в своей галерее современного искусства Фальк открыл постоянную экспозицию «Michel Коtоvsky. Les chats dеs stars»**** Среди многочисленных работ на ней можно было увидеть портрет кота Жерара Депардьё в костюме шута времён короля Людовика четвёртого, кошки Патриции Каас в доспехах Жанны д Арк. Кот посла России во Франции красовался в будёновке и шинели, а кот мэра Парижа - в костюме маршала времён Наполеона.

Проект шёл в гору, набирал обороты.
Выпускались сувениры, альбомы, майки с кошачьей тематикой. Кутепов открыл счёт в банке, купил себе машину, снял новую квартиру. Очень быстро однообразие и примитивность работы стали тяготить его. И он нанял «негра», который усердно писал за него портреты котов. Кутепов лишь обговаривал с ним придуманные после встреч с заказчиками костюмы. Забавным было то, что нанятый художник действительно был негром, точнее, мулатом из Марокко.
Комнату в квартире Мэри Шаброль-Логидзе Кутепов оставил за собой. Там он пытался иногда писать что-то своё, для души. Чаще просто пил водку и смотрел с балкона на звёзды.
Новая жизнь радовала его всё меньше. Но заказов становилось всё больше.
Порой ему казалось, что в него вселяются какие-то другие люди. Они ходят в его одежде, откликаются на его новое имя, а он только  наблюдает за ними со стороны и ни черта не может поделать.
На дне рождения министра культуры Франции, например, хмельной Кутепов почувствовал, что в него вселился грузинский князь. Князь стал искать большую японскую вазу. Чтобы разбить её и чтобы все это запомнили, а потом рассказывали бы об этом своим потомкам. Вазу он не нашёл. Ограничился подносом с фужерами и носом какого-то фотографа.

Прошёл ещё год.
В один из майских дней сотрудница Лео Фалька забила тревогу. Она сообщила ему о недовольстве нескольких солидных клиентов, которых не принял Котовский. И о том, что художник третий день не появляется в своих апартаментах. На телефонный звонок ответил только один раз: обругал её и господина Фалька неприличными словами.
Галерист стал названивать Кутепову. Дозвонился с трудом.
– Ты что, охренел? Чего тебе не хватает? Бабок? Так потерпи! Ты же видишь - они уже вот, шелестят в воздухе, растут, как на дрожжах!.. Или что?! Может, тебя совесть замучила? Устал раздваиваться? Хочешь выйти из борделя и снова стать целкой? Не реально, Мишель! Технически, конечно, возможно. Но это будет пародия на невинность. Так чего тебе, какого?! 
– Это моё дело, – зло ответил Кутепов.
– А… Ну да, да... Слушай! Я потрачу время и деньги, но сотру тебя в порошок. Голым в Африку отправлю. Ты этого хочешь? Проектов у меня –вагон. А у тебя? Только коты. Ты обделаешься, завоешь и навсегда вернёшься в комнатушку Мэри! А ещё через пару лет – сдохнешь от передозы или сопьёшься!
Кутепов молчал. Лео воспринял это как надежду на компромисс. Сказал спокойно, почти доверительно.
– Дай задний ход, Миша. Я играю с тобой жёстко, но по-честному. И всё ещё держу тебя за умного человека.
Кутепов выключил мобильный.
С этого дня он исчез. Исчез для всех. Перестал отвечать на звонки. Не появлялся ни в одной из своих квартир.
Последним, кто видел Кутепова в Париже, как оказалось позже, был дворник, подметавший листья у кафе «Ankre». Он утверждал, что днём, двадцатого мая, художник выбегал из кафе с какой-то молодой женщиной, раскрывая над ней зонт. Они добежали до машины, сели в неё и уехали.
Но от дворника даже в момент рассказа разило вином, и поэтому ему никто не поверил.

Мэри Шаброль-Лагидзе возвращалась к людям мелкими шажками.
Сначала она, к своему удивлению, ответила на приветствие девочки возле подъезда. Потом сама поздоровалась со старичком - соседом. Она  купила белую шляпку, а заодно и обновила гардероб. Она пропускала мимо ушей колкие претензии дочери и героически переносила её присутствие в своей жизни, понимая, что та имеет косвенное отношение к её, Мэри, сокровищу, ангелу небесному – внуку.
При мыслях о Кутепове Мэри краснела: недавно он взял и приснился ей абсолютно голым, стоящим возле её постели с букетом ромашек. Стоит. Говорит что-то взволновано. И даже носков на нём нет!
Мэри не знала, как ей реагировать на известие о его исчезновении. Слёзы у неё были всегда наготове. И она бы сразу дала им волю, если бы знала точно, что Михаил исчез навсегда, погиб или умер.
Через три месяца Мэри все-таки решилась поселить нового жильца в комнату, которую занимал Кутепов. Но в ней остались какие-то картины и вещи художника. Мэри позвонила Фальку. Не захочет ли господин…
– Да, захочу, – перебил её Лео и поехал на улицу Аббес.
В комнате Кутепова, кроме запылённой мебели, холстов с набросками, пустых бутылок, подзорной трубы, русско-французского словаря и «Горя от ума» Грибоедова, он обнаружил три завершенные картины, завёрнутые в простыню. На лицевой стороне каждой, в правом нижнем углу стояла размашистая  подпись: «Кутепов». На обратной стороне всех картин тем же почерком было написано: «Парижские коты. Триптих»
На первой картине были изображены коты в костюмах разных времен, сидящие за столом с ножами и вилками в лапах. На блюде перед ними лежала русалка с блестящей тёмной чешуёй, очень похожая на Мэри.
На второй повар кафе «Ankre» – вылитый Лео – стоял перед картонной коробкой с кусками подгоревшей рыбы, вокруг которой дрались уличные коты.
Третья, самая большая по размерам картина, была автопортретом Кутепова. На ней он изобразил себя подцепленным за ворот пиджака огромным рыболовным крючком, напоминающим якорь. Руками он обхватывал громадную золотую рыбку, в раскрытом рту которой были видны большие острые зубы.
 
Несколько музеев и сейчас хотят купить у Фалька «Парижских котов», предлагая ему очень хорошие деньги. Но он отказывает всем.



ruе des Аbеsses* – улица Аббес (фр.)
аnkre** – якорь (фр.)
а la russe*** – русский (фр.)
Michel Коtоvsky. Les chats dеs stars**** – Мишель Котовский. Коты звёзд. (фр.)