А была ли Любовь?

      Завтрак был обычным.  Он ел каждодневную  овсяную  кашу, краем глаза поглядывая на экран телевизора. Шёл какой-то старый американский фильм про любовь, где чувства влюбленных напоминали потоки раскалённой лавы, извергающиеся из двух вулканов, сливающиеся в единый поток и сжигающий все преграды на своём пути.
       А любил ли он хотя бы одну женщину так, как это описывают в книгах, поют в песнях и операх, показывают в фильмах? Болел ли он любовью, с которой забываешь всё на свете, когда любовь, как непереносимая головная боль, требует спасительного лекарства – такого же ответного чувства от объекта твоей любви?
      Женщин в его жизни было довольно много, но ни  одна из них не “заражала” его такой мучительной и, наверное, всеми желаемой  болезнью. Он вообще сомневался в существовании таковой, полагая, что человеческий разум контролирует эмоциональные срывы, наблюдая и оценивая их как бы со стороны и в нужный момент, охлаждая их. По крайней мере, его разум не отключался никогда. Даже в самые интимные моменты его отношений с женщинами он, как сторонний наблюдатель, критически оценивал происходящее, не давая эмоциям разгуляться.
      Всех своих подруг он помнил, и не только их лица, но и многие детали их с ним отношений, и сейчас, на склоне, лет должен был признать, что по-настоящему ни одной из них не любил. Были взаимные симпатии, подкрепленные общими интересами, одинаковым отношением к окружающему миру, безусловно, было и чисто сексуальное влечение друг к другу, но не было любви. И, пожалуй, главным свидетельством её отсутствия, было нежелания связать себя узами брака ни с одной из любящих его женщин. Так на предложение одной из его подруг связать их узами брака, он цинично ответил: “Зачем? Если тебя не устраивают нынешние наши отношения, я тебя не удерживаю. По-моему, нам и так хорошо, без брака”. И сейчас, при воспоминании о том эпизоде, лицо его  покрывалось краской стыда 
     Любили ли его женщины? Отодвинув пустую тарелку, он задумался. Странно, что такой вопрос он задаёт себе сейчас, когда всё для него осталось в прошлом. Стоит ли теперь, когда  ничего нельзя изменить, наступать себе на больную мозоль и проливать крокодиловы слёзы по тем, кто когда-то его наверное любил и которых он предал, или, упиваясь собственным эгоизмом, купался в их чувствах, мало что давая в замен.
      В  голове почему-то зазвучал  один из хитов МИРАЖА:
                Я больше не прошу,
                И мне не надо много,
                Не надо ярких звезд с небес,
                И сотни слов …,
и в памяти вдруг всплыла танцплощадка пансионата «Золотой берег». Он танцует с маленькой женщиной.  Кисти их рук скрещены, они смотрят в глаза друг другу, а улыбки обоюдной симпатии стимулируют их тела с ещё большей чувственностью отдаваться ритму танца.
 
       Потом был ночной пляж с всеобъемлющим куполом звёздной бесконечности, бесконечности,  напоминающей им, слившимся в тесном объятии, что они лишь миг в её существовании, а их долгий чувственный  поцелуй всего лишь миг в миге их жизни, не менее  важной, как элемент этой бесконечности. Легкий ночной бриз освежал их разгорячённые танцами и поцелуями тела и торопил погрузиться в чуть шелестящую свежесть моря, и не только шелестящую, но и светящуюся мириадами зеленоватых искр. Они купались в этой фантасмагории всполохов света, рождающихся при каждом  движении их тел и заряжающих обоих желанием  двигаться, брызгаться, бить ладонями по воде, чтобы снова и снова окунуться в этот холодный, но почему-то вызывающий радость свет.
      Потом они лежали в его номере усталые от любви, отгородившись друг от друга личными переживаниями только что пережитого наслаждения. Ночь за окном уходила, передавая эстафету новому дню – их общему дню. Таких общих дней у них будет немного. Скоро они разъедутся, она уедет в Харьков, а он улетит в Москву, чтобы в обыденности городского существования вспоминать о нескольких днях неожиданного счастья на фоне шелестящего моря, тропической зелени парка и дремлющих в лёгкой дымке гор.
      Наверное, это была любовь, т.к. желание видеть её,  общаться и быть с ней не проходило. Они писали друг другу длинные письма, пропитанные взаимной нежностью и непреходящей  уверенностью, что всё у них впереди и что они снова будут вместе.
     Несколько раз он брал отпуск за свой счёт и ехал к ней.  Поезд приходил в Харьков ранним утром. Он бежал в цветочный ряд и покупал любимые ею тюльпаны, крупные, с толстой цветоножкой и заострёнными и чуть выгнутыми наружу лепестками.  Маленькая женщина встречала его на пороге квартиры. Её глаза обволакивали его любовью,  а многократно повторяющиеся “Егорчик, Егорчик”,  как кнутом подстёгивали его чувства.  Он поднимал её до уровня своих губ и целовал  мокрое от слёз счастья лицо.
      И в эти несколько дней его пребывания в Харькове они не расставались не на миг. Как-то, по его приезде к ней, когда он принимал душ, она вошла в ванную  и начала целовать его мокрое тело, виновато объясняя: “Егорчик, не сердись, я уже заскучала без тебя.  Я всё время хочу видеть тебя, трогать и целовать твоё сильное тело”.
      Это было так давно, что сейчас на память приходят лишь отдельные эпизоды того счастья. Харьковские встречи пролетали быстро. Расставались относительно легко, будучи уверенными, что скоро опять будут вместе.
          А потом был ещё один сезон их любви на “Золотом берегу”. Они сняли маленькую комнатку   у самого берега моря и 20 дней были вместе. Снова были танцы,  вечерние посиделки с новыми друзьями, прогулки на катере по окрестностям Абхазии, но тех, обжигающих всю их сущность чувств уже не было. Их отношения вошли в какую-то стабильную, равновесную фазу. Любовь, если её ещё можно было называть любовью, стала спокойной без особых эмоциональных всплесков. Просто им вместе было хорошо, благо, что на отдыхе от них практически не требовалось поступаться чем-то личным ради любимого или любимой.  И сейчас, вспоминая те дни, в голову закралась крамольная мысль, что истинным всевышним в нашем мире является время. Именно оно пишет судьбы людей  в зависимости от того, что у них внутри, точнее, от их внутренних “Я”. Вот и в их отношения вмешались беспощадное время и конечно же расстояние, разделяющее их города:  писем стало меньше, его поездки в Харьков прекратились, а на её упрёки за слишком редкие письма, он оправдывался дежурной отпиской: “Не обижайся, очень много работы”.  И в памяти вдруг всплыл эпизод их последней встречи  в Москве. Они стоят, обнявшись в каком-то сквере, среди опавших жёлтых листьев. За оградой сквера шумит город. Маленькая женщина смотрит на него заплаканными глазами и  с  обреченностью шепчет: “Егорчик, ты меня не любишь…”. 
       Спустя несколько лет маленькая женщина заезжала в Москву по своим делам, и они встретились вновь. После долгой прогулке по Москве  они сидели в Шоколаднице  и пили кофе  Прошлое не вспоминали, но оно невидимым флёром окутало их, внося в разговор какую-то недосказанность. Сейчас он вспомнил  те её глаза. В них не было упрёка за  его предательство, в них была та же любовь с каким-то  оттенком детской обиды.
      Семью она так и не завела. Подруг стало меньше. Одни, обзаведясь семьями и были поглощены их заботами, другие покинули страну, благо, что это стало возможным. И она тоже решила уехать . . . в Израиль, куда настойчиво звала двоюродная сестра. В Харькове её ничто не удерживало, а профессия программиста позволяла ей там,  на новой родине, без труда найти работу.
      Фактически, та встреча в Москве была прощанием. Тогда, положив свою маленькую ручку на его руку,  она предложила ему поехать с ней в Израиль. Предложение было неожиданным. Он, после недолгого молчания смущенно отказался, мотивируя это тем, что ему, с его менталитетом советского пионера и комсомольца, трудно будет встроиться  в общество с чуждыми ему укладом и религией.
      Прошло много лет и однажды у него дома раздался эвонок, и в телефонной трубке он услышал знакомый голос: “Егорчик, здравствуй дорогой!” Так началось  их новое общение на расстоянии, с помощью телефона и интернета. До сих пор в ящике его электронной почты хранятся около пятидесяти её писем, совсем коротких и длинных, но всегда пропитанных непроходящей любовью к нему.
      Включив ноутбук, он нашёл её последнее письмо:
    “Егорчик, с Новым Годом! Спасибо за чудесное поздравление. Конечно, я желаю тебе здоровья, здоровья , здоровья и хорошего настроения , быть всегда в форме и в ладу с собой, и всех и всяческих благ ! Надеюсь , что так и будет.
     Целую, целую нежно!!”
      Это письмо, как и  поцелуи в нём были последними в их общении. Его письма с многократно задаваемым вопросом, почему она молчит, остались без ответа.  Тогда, ломая голову по поводу её молчания,   он вспомнил о жалобах на плохое самочувствие в одном из последних её писем.  Ему очень не хотелось, думать, что её уже нет,но.... .
      Да, женщин в прожитой жизни было довольно много (некоторых он помнил только в лицо, забыв их имена), но сейчас, память, как бы с укором высвечивала влюблённые глаза маленькой женщины и индуцировало на его шее тепло объятий её маленьких рук.
      А может быть Платон был прав, рассказав когда-то легенду   о половинках:
      Были времена, когда люди были четырёхрукими и четырёхногими, с двумя лицами на одной голове и с двумя срамными частями. Обладая большой силой и мощью, они задумали поднять восстание против богов, чтобы самим править мирои, и Зевс решил наказать непокорных: он разделил каждого четырёхногого пополам и разбросал половинки по всему свету. С тех давних пор разделённые половинки ищут друг друга, и если кому либо случится встретить свою половику, обоих охватывает удивительное чувство привязанности и любви.
      И может быть тогда, там, на Золотом берегу, он встретил свою родную половинку, но не рассмотрел своего счастья, да так  и остался  на всю жизнь половинкой, не реализовав всего, что  дала бы ему жизнь, будь он целым и счастливым.
        Он очнулся от всех этих грустных воспоминаний: –– Хватит киснуть и глотать слёзы. Жизнь продолжается. А что касается платоновских половинок, то это всего лишь легенда  греческого мудреца, придуманная им самим или услышанная от других мудрецов и оправдывающая человеческую  слабость  и неспособность порой  того или иного индивида найти по жизни своё личное счастье.