Природа опадающей листвы

В то время я много путешествовал. Не сиделось мне дома и я, скопив кое-какую сумму, да взяв аванс у своего издателя за будущую книгу, садился в свою «десятку» и колесил по стране. Не скажу, что бывал везде, но на многих дорогах России оставались следы протекторов моей машины. И, как далеко бы я не уезжал, неизменным оставалось лишь одно – я всегда возвращался в Питер, рано или поздно.
И кто бы мог подумать, что пока я искал сюжеты далеко от дома, там случилась история, к которой я просто не мог остаться равнодушным. Конечно же я не присутствовал при всем произошедшем, и не мог представить все события в полной мере и с полной достоверностью, но я провел многие часы, беседуя с непосредственными участниками тех событий, записывая их воспоминания и собирая материал для книги. Признаюсь, что возможно где-то, что-то я добавил от себя, стараясь сделать историю более литературной, и пытаясь вникнуть, понять чувства и переживания героев этой истории. С главным героем тех событий, я уже тогда вел давнюю дружбу и в основном, конечно, это его история. И начну я эту историю тоже с него. 

Глава I.

Знаете, я когда-то слышал об одной теории, про время. Что, якобы, любой момент времени, будь он в прошлом или в будущем, происходит сейчас. Просто он, этот момент, в другом временном срезе нашей Вселенной. Таким образом, я: сейчас зачат, сейчас родился, сейчас живу, сейчас умираю и опять же сейчас существую или не существую после смерти. Нет, ну конечно же я не вижу все эти моменты сейчас.
Не видел их и мой тезка – Дмитрий Семимиров. В данный момент он стоял на обледеневшей парковой дорожке, курил Lucky Strike и думал ни о чем.

Вы были когда-нибудь в парке, зимой? Глупый вопрос – конечно были. Ну тогда добавлю: часиков в шесть вечера, в будний день…
Ни души (если не считать редких собаководов). Сумрак уже покрыл весь парк. Фонарей там нет, и поэтому весь свет исходит лишь от темно-синего неба. Где-то из-за горизонта, пытается зацепиться за него, заходящее Солнце, чтобы подарить этому парку еще чуть-чуть света. Вокруг лежит снег, белым покрывалом кутая спящую землю. Скоро, месяца через три, появится зеленая трава, а сейчас ее нет. Только белый-белый снег. Солнечным, ясным днем на него больно смотреть, но сейчас и здесь, в сумраке вечера, этот снег дарит какое-то спокойствие.
Черные силуэты деревьев. На фоне более светлого неба они как кровеносная система, разветвленная сотней капилляров – веточек. И они кажутся мертвыми. Нет шепота листьев, который завораживает, стоит только ветерку чуть усилить свой нажим. Но это ведь иллюзия. Они и мертвы и живы. Просто они в другом временном срезе нашей Вселенной. Пройдут весна, лето, осень. Появятся почки, зеленые листики, прекрасные цветы каштанов, пестрота осеннего одеяния флоры, а затем снова смерть. Маленькая смерть. Кто-то так назвал сон – маленькая смерть. Да, конечно, это был Шекспир. Он правда сказал: «Окончить жизнь – уснуть, не более…» Но, по сути подходит.

Я слишком часто упоминаю о смерти? Простите старого дурака, сам не знаю, что на меня находит. Я ведь люблю жизнь, честно люблю. Я люблю жить. Мне нравится жизнь, со всеми ее зигзагами, поворотами, подножками, заподлянками, радостями, сюрпризами, болью, счастьем и несчастьем. Да-да, я не оговорился: болью и несчастьями. Кто-то сказал: «Если у меня что-то болит, это хорошо. Значит я еще жив». А что касается несчастий… Без них не получится. Да и счастье в десять раз приятнее, если оно пришло за несчастьем. Ибо радует душу после горя.

Ребенок – вот пример существа, умеющего радоваться жизни во всех ее проявлениях. Только вот сегодня он шел вот по этому парку, но чуть раньше, когда Солнце стояло еще достаточно высоко, чтобы бросать теплые лучики на тот самый белый снег. На горке, деревянной детской горке, поставленной перед качающимися на цепях скамейками, на этой горке дарящей радость и упоение детской жажде бесконечного движения, на ней играли дети. Он понятия не имел, сколько им было лет, да это и не важно. Они смеялись, бегали, забирались по лесенке, скатывались по льду и снова забирались по лесенке.

А Семимиров шел неторопливой поступью, с дымящейся в зубах, белой полоской Lucky Strike, с бутылкой «Tuborg’а» в левой руке и полиэтиленовым пакетом в правой. Что в пакете? Искусство и страсть – две бутылки пива и листы бумаги, для того чтобы сделать наброски с натуры. Что из них страсть, а что искусство, он не брался судить.

Итак, дети смеялись и бегали, а он шел и курил. Ну и еще немного попивал пиво. И вот, он в очередной раз отстранил от бутылки указательный и средний пальцы левой руки и, обняв ими сигарету, извлек ее из своих изогнувшихся в улыбке бледно-розовых губ.

Почему Дмитрий улыбался? А вы бы не улыбались? Вы никогда не ловили себя на улыбке, когда смотрели на котят или щенят? Они так же беззаботны и безгрешны, ну кроме глупого бредового первородного греха. Бредовым я называю понятие сего греха, а не сам процесс.

Но все же, я никак не могу досказать. Он шел, улыбаясь и наблюдая как трехлетний мальчик лезет по лестнице, звонко смеясь. Он залез на вершину горки и посмотрел на Семимирова с той беззаботной улыбкой, которая говорит о полном отсутствии знания жизненных невзгод. Он смотрел на высокого молодого человека и улыбался. И Семимиров смотрел на него и улыбался. Наверное он даже вспомнил себя в этом возрасте, как он вот также, заботливо закутанный родителями от холода, в этом же парке, залезал на горку и смотрел по сторонам, любопытными мультипликационными глазами. Но еще, на мгновение, он представил, что это его сын. Сколько раз он представлял нечто такое? Наверное не один, это точно. И конечно же в такие моменты мечтаний, рядом была та единственная, которая подарила ему это голубоглазое улыбающееся чудо. В таких мечтах есть только одно упущение: не думаешь о том, сколько проблем может создать семейная жизнь… Здесь я ухмыляюсь, вспомнив то, что написано выше: счастье в десять раз приятнее, если оно пришло за несчастьем. Так что, наверное, можно перетерпеть невзгоды, чтобы насладиться жизнью.

Кстати, интересная вещь, почему-то приелось стереотипическое мнение обо всех мужиках, что они хотят подольше «погулять». По-моему не стоит торопиться навешивать ярлыки. Некоторые желают как можно скорее, тихой, или не тихой семейной жизни, а некоторые сами не знают, чего они хотят. К кому относился он? Знает только старичок Сатана.

Наверное здесь необходимо поподробнее описать героя. Как я уже и сказал, с ним я был знаком уже довольно давно. И хотя я был на девять лет старше, мы неплохо ладили и всегда находили общий язык, словно ровесники однокашники. Во время описываемых событий ему кажется было двадцать четыре года. Это был высокий худощавый парень с блестящими черными волосами, схваченными сзади в хвост и длинной челкой с пробором посередине. Порой было трудно разглядеть его глаза из-за этой челки. А глаза эти были немного странными: карие, проницательные, частенько прищуренные с хитрецой, и очень редко недобрые. Это был художник от Бога. Как мне сказали, рисовал он со школы, вероятно в то время и развив в себе этот дар. Наверное, это был его единственный талант, но он им пользовался в полной мере.

Еще у него было особенное мировоззрение. По причине этой особенности мы вели многие долгие споры, где, признаться я, даже со своим философским образованием, частенько терпел поражение.

Как-то за разговором он заметил, что не боится смерти. Я тогда удивился и не поверил. Ведь все боятся смерти, хотя бы из-за ее неизвестности. И я спросил:
«Когда же ты перестал бояться смерти? Если таковое вообще возможно в здравом уме».
«О! Это забавная история. – Немного посмеиваясь ответил он. – Премного забавная, а забавно еще то, что вспомнил я ее сейчас.
Лет в пятнадцать, я жутко боялся умереть. А еще я боялся, что я засну литургическим сном, как Гоголь, и меня живьем закопают в гробу. И если вторую проблему можно было решить простой кремацией, которую вероятнейшим образом проведут после моей кончины, то первая проблема оставалась. Как ее решить? Смерть вещь неизбежная, от нее не убежишь. Не узнаешь также и о том, что там, за порогом. Но можно сделать себя черствее к этому предмету, безразличнее.
Фатализм. Это, наверное и есть ответ. Часть ответа. Воспринимать все, что происходит в жизни, как должное. Не горевать о неудачах, не плакать о потерях  (по крайней мере, больше положенного)… И конечно же старушка смерть. Точнее, прости, старичок. Ибо я убежден, что смерть мужского рода…
А что со смертью? Она возьмет свое тогда, когда ей будет нужно, и никто ей не помешает. Так почему бы, ее не встретить достойно, как старого приятеля, который прошел с тобою через всю жизнь, был рядом даже тогда, когда никого больше не было поблизости. Почему бы, не протянуть этому приятелю руку и улыбнувшись, сказать: «Я прожил жизнь. Плохо ли, хорошо ли, достойно или нет. Но я доволен и благодарен. А теперь, пойдем, старый товарищ, я готов…»
И я стал сознательно желать себе смерти. Я, если так можно выразиться, мечтал о смерти, звал ее и наслаждался ее ожиданием. По твоему взгляду я вижу, что ты думаешь: «Может он идиот?»
Но нет, я всего лишь применил стандартный трюк психологов. К примеру: если боишься высоты – залезь повыше, боишься темноты – запрись в чулане. И это сработало я потерял страх к смерти, но я стал ценить жизнь, каждый ее момент». 

Ну ладно, ладно. Что-то я глубоко залез в философские дебри. Пора выбираться, хотя бы потихоньку. Тогда я смог подвести итоги монологу Семимирова.
Итог 1 – Жизнь прекрасна.
Итог 2 – Жизнь сложна.
Итог 3 – Жить страшно.
Итог 4 – Умирать тоже.
А в качестве общего итога, можно сказать словами Вильяма Шекспира:
«Что благороднее? Сносить огонь и стрелы,
враждующей судьбы, или восстать на море бед
и кончить их борьбою…»

Что ж, закончив описание, вернемся к самому герою.
Взор Семимирова неотрывно следовал за фигурой в спортивном костюме. И какой фигуре! Она бежала метрах в ста от него, занималась спортом и, видимо выгуливала собаку (боксера, который скакал чуть впереди хозяйки, изредка оглядываясь на нее). Ее ноги, словно скользили по воздуху. Волосы, длинные и прямые, вздрагивали при каждом шаге ее легкой поступи.
 
Он уже собирался заканчивать свою прогулку, но, то ли азарт разбуженный выпитым пивом, то ли еще что-то, заставило его остановиться и стать болельщиком этого вечернего забега. Тем временем, девушка свернула на ответвляющуюся дорожку и стала удаляться. Какое-то любопытство разрывало его на части. Ему хотелось посмотреть на нее вблизи. Но конечно же бежать за ней было чревато последствиями. Мало ли что подумает девушка, когда увидит бегущего за ней мужчину, судя по одежде, явно не занятого спортом. Не говоря уже о том, что подумает собака…
Отчасти из-за этого он решил положиться на случай. Дорожка, по которой она бежала, сворачивала метров через двести и параллельным курсом вела обратно. Проследив предположенный им маршрут взглядом, он сел на спинку скамейки и неторопливо закурил еще одну сигарету.

Не знаю уж, благодаря чему, его интуиции или все тому же счастливому случаю, но его прогноз подтвердился. Бегунья свернула и направилась прямо к месту дислокации Дмитрия.
Мысленно он чертыхнулся и гадал: будет лит она красива? Не зря ли он отложил конец своей прогулки?
Она перешла на шаг недалеко от Семимирова. На ее пути встретилась какая-то пожилая женщина, которую он не сразу заметил. Видимо, они были знакомы, а может, просто нашли общую тему для разговора (обе выгуливали собак).
У него в голове вертелось множество мыслей, касаемо этой ситуации. А если? А может? А стоит? Ну вот если окажется…

Побеседовав минут пять, они разошлись и расстояние между молодым человеком и девушкой стремительно сокращалось с каждой секундой. Лунный свет снимал с ее лица тени, освобождая природную красоту. Ее волосы оказались окрашены в цвет, который напомнил ему рубин. Темно красный (думаю, неуместно было бы сказать кроваво-красный). Черты ее лица создавали самое приятное впечатление и невольно вызвали улыбку. Пройдя совсем рядом с ним, они встретились взглядами и, словно изучив его, она улыбнулась в ответ. Она прошла мимо.

 Наверное, самый быстрый процессор в Мире не смог бы обработать такое количество информации которое безнаказанно каталось по извилинам молодого человека. А если бы и смог обработать, то вряд ли смог бы распознать и понять всю гамму чувств.
Интересно, сколько в Мире ежеминутно происходит таких вот моментов: парень и девушка абсолютно не знакомые друг с другом, идут по улице навстречу друг другу, встречаются взглядами, испытывают явную симпатию, улыбаются, расходятся и больше никогда не видятся.

Набор вопросов: «а может? А если? А стоит? Ну вот если окажется…» пролетел в сознании длинным паровозным гудком и заставил невольно чертыхнуться. Более громко прозвучала фраза:
«Девушка! Извините, а что это за порода собаки?»
«Ай да Семимиров, ай да идиот… Умнее ничего не мог придумать» - Прошептал кто-то внутри.
Девушка остановилась и обернулась. У нее снова появилась на устах обворожительная улыбка, вероятнее всего вызванная его глупым видом, который в свою очередь был вызван его смущением от глупого вопроса.
«Глупый вопрос, да?» - Прищурил он глаз, скривив в скромной улыбке губы и озвучив собственные мысли.

Глава II.
 
Прошла холодная зима 2004 года, за ней как-то незаметно вынырнула весна, неожиданная и переменчивая в своей погоде. Она, то согревала разгорячившимся солнцем, то вновь вспоминала убежавшую зиму и выдавала порцию мерзкого снега смешанного с дождем и ветром. Все это било в лицо, залезало под одежду и, тем самым, заставляло кутаться еще пуще, чем в январе. Одно можно было сказать, что подобные выходки пришедшей весны, еще больше навевали радости в дни солнечные. И вот, дождь со снегом, сменился в мае одним лишь дождем, жирным и продолжительным, а ближе к середине июня, и вовсе сделалась сплошная солнечная, теплая погода.
Обыкновенная весенняя депрессия, которая вот уже несколько лет одолевала Семимирова, не заставила себя ждать и в этот год, но была приятно смягчена тем, что у него появилась новая отрада, греющая его беспокойную душу.

Знакомство, так неожиданно начавшееся в конце января этого же года, неуверенно, но все же продолжилось. Анастасия (так звали ту самую девушку), оказалась очень неприхотливой, если так можно выразиться в этом случае. Наверное, более правильным было бы сказать – «очень не капризной». Она приняла нового друга таким, какой он есть, и явно понимая, что он стремится к чему-то большему, чем дружба. Однако, Семимиров не торопился с развитием дальнейших отношений, в силу своей природы, а она не торопила его, терпеливо ожидая, что же из всего этого получится. Редкие встречи с нею, становились все более частыми.

Семимиров вообще любил новых людей, а тем более если эти новые люди оказывались симпатичными во всех отношениях девушками. Для новых знакомых ты являешься закрытой книгой, и всегда любопытно наблюдать то, как они читают эту книгу, конечно не без помощи самой книги, постепенно открывающей свои страницы.

Что ж, Дмитрий не был особенно разговорчивым человеком, однако, когда его, что называется «прорывало», он мог беседовать часами, излагая свои взгляды на все, что его окружает. И тогда уж, открывался в нем оратор, рьяный и горячий, приходившийся по душе почти всем собеседникам. Число таковых и пополнила Настя. Он рассказывал ей о случаях из своей жизни, о своих творческих пристрастиях и планах, а она слушала его и рассказывала о себе. Когда Семимиров замолкал и возникало какое-то неловкое молчание (которое так часто возникает между людьми у которых есть за душой что-то невысказанное), она не давала этому молчанию продлиться слишком долго и всегда находила слова, чтобы разговорить Дмитрия. Она быстро раскусила его характер и поняла, что разговорчивость в нем проявляется лишь тогда, когда появляется оппонент с каким либо вопросом или темой, и разгорается дискуссия. И Анастасия умело играла роль такового оппонента.
Ее приятно поразило то, что Семимиров писал картины (впрочем он уже привык к возрастающему интересу людей, когда они узнавали об этом). Это не нарочно всплыло в одной из бесед и она попросила как-нибудь устроить ей экспозицию.

Таким образом, их отношения продвигались, хоть и не совсем в ту сторону, к которой стремились они оба. Он был счастлив, что мог быть рядом с нею, что мог общаться с такой девушкой, и был счастлив, что это общение приносит радость и ей. Единственное, что омрачало это приятнейшее ощущение, когда Семимиров, проводив Анастасию до дома, возвращался к себе домой под покровом ночи, окрыленный влюбленностью. Этим единственным, было чувство тоски, возникающее после нескольких шагов, от того момента, как он расставался с нею. И не только тоски, но и странной озлобленности на себя, разочарованности в себе, оттого, что он не способен явно выразить свои чувства.

Это было как наваждение. Он мог с легкостью обращаться с теми девушками, от которых ничего не ждал и не испытывал к ним никаких чувств, кроме физической симпатии. Он мог получить от них что угодно. Но дольше суток такие отношения не заходили, по инициативе самого же Семимирова они разрывались. Почему? Не мог понять даже он сам. И это бесило его еще больше. По какому то немыслимому, для данных времен, моральному кодексу (или, если хотите, кодексу чести), он не мог позволить своей совести отношения, которые явно приведут к разрыву и оскорбят чьи то чувства. А вот стоило только зайти речи о девушке, к которой он испытывал чувства, самые что ни на есть искренние, он тут же становился каким то зажатым, лепетал всякие глупости, а большей частью молчал (впрочем, так происходит с большинством влюбленных молодых людей).

И вот, шел четвертый месяц их знакомства. Подходил к концу месяц май и они гуляли по той самой парковой аллее, на которой произошла их первая встреча. День выдался довольно жаркий и Анастасия избавлялась от этой жары, лакомясь сливочным мороженым. Семимиров предпочел бутылочку прохладного пива «Holsten».
«Я вчера устроился на новую работу». – Сообщил он после некоторого молчания.
«Поздравляю. – Улыбнулась она. – Тунеядству пришел конец?»
«Да, похоже на то». – Усмехнулся Дмитрий.
«И кем же ты стал? Если не секрет».
«Да так, пустяки. Названный системный администратор. А на самом деле устанавливаю Windows и слежу за тем, чтобы чернила в принтерах всегда были. – Он помолчал. – А ведь когда-то давал себе зарок: не работать там, где работа связана с компьютерами».
«Жизнь порою неожиданна». – Пожала плечами Настя.
«Да уж, жизнь неожиданна. – Согласился Семимиров и мельком глянул на девушку. – Есть одни стихи… Лермонтова… Он написал их в год своей смерти. В 1841 году. Он написал это стихотворение… по мотивам стихов немецкого поэта Гейне. И это…»
Семимиров пытался подобрать какие-то слова, которые здесь были абсолютно лишними и он это знал, но все же от чего-то пытался их найти.
«Ты их можешь прочитать?» - Помогла Анастасия и посмотрела на его руки, словно ища там шпаргалку.
Эта фраза, к счастью, вывела Семимирова из рассудительных дебрей и, к удивлению Насти, он начал читать без какой-либо подсказки.

Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.

Они расстались в безмолвном и гордом страданье,
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье…
Но в мире новом друг друга они не узнали.

Он посмотрел на нее, словно ожидая (почему словно?) оценки и мнения.
«Красиво. Но печально. – Она чуть-чуть улыбнулась Дмитрию и посмотрела в его глаза, что-то ища в них. – Это к разговору про жизнь?»
«Нет… Да… - Он остановился, оглядевшись по сторонам. – Просто… Просто, я не хотел бы повторить… Совершить подобной ошибки».
«Но мы ведь не враги. – Кивнула Настя продолжая искать в глазах (В ее же взгляде была вопросительная искренность). – Напротив. Друзья?»
Последние слова оказались произнесенными не то утвердительно, не то с вопросом.
«Я… Я не хочу быть другом. – Выпалил Семимиров, и тут же добавил, в ответ на вскинувшиеся брови Анастасии. – Я хочу большего».
Он отвернулся, словно привлеченный каким-то звуком и, заложив руку за спину, вгляделся куда то вдаль.
Удивленный взгляд плавно сменился на блеск в глазах, а полные розовые губки превратились в тихую улыбку.
«Я тоже». – Кратко ответила она через некоторое молчание.
Дмитрий затаил дыхание и тем больше услышал биение своего сердца, которое в этот момент отбивало ударов сто в минуту.

Глава III.

Июль – в самом этом слове сокрыта мягкость, а в сущности его – середина лета.
Что ж, это была не совсем середина, но начало ее, и погода полностью оправдывала выше описанную фонетическую мягкость. Солнце, словно присмиревший Фаэтон, медленно плыло по безоблачному небу, лаская Землю своими нежными жизнетворными лучами. На спокойной глади озерной воды не было заметно ни одной волны и даже ряби. Кажется, моряки называют такую погоду – «кисель». Впрочем, если я ошибся, не взыщите, ведь ошибка моя не нарочная и относится, пожалуй, только к морякам. А на кисель это все действительно походило. Все вокруг было так тепло и не беспокойно, что хотелось ничего не делать, и просто лежать на песочке у воды.
Этим самым и занимался Семимиров. Его голова покоилась на животе Насти и девушка нежно перебирала пальцами его волосы. На лице молодого человека блуждала широкая улыбка, а прищур глаз смотрел вверх, на крону ветвистого каштана, под которым они расположились. Семимиров только что искупался и чувствовал легкий озноб, который по обыкновению бывает как только вылезешь из воды. Но солнце быстро согревало, и становилось совсем хорошо. А еще лучше становилось, когда он переводил взгляд на ее личико.

«Что же в тебе такого?… - Думалось ему. Рассудок тщетно пытался разгадать эту загадку. И хотя понимал, что это бесполезно, но все пытался и пытался. – Правильный овал лица. «Рубиновые» волосы, вырвавшаяся прядь которых, спадала на грудь. Пухленькие губки, так очаровательно изогнувшиеся в скромной улыбке, выделившей небольшие скулы. Остренький носик, чуть вздернутый вверх. Глаза, сейчас закрытые, с длинными ресницами, зеленые глаза с волшебным блеском. И вместе с тем… Как там у Лермонтовской княжны Мери… Да! Бархатные глаза, именно бархатные. Такие мягкие и теплые».
«Что же в тебе такого?…» - Уже прошептал он, сделав ее улыбку шире.
«Любовь…» - Так же тихо шепнула она, заставив его засмеяться. Нет, не насмешливо, а нежно, словно одобряюще.
«Что ж, пожалуй это самое и есть. – Продолжал размышлять Дмитрий. – Именно любовь? А не влюбленность? Нет, пожалуй влюбленность, это то чувство, которое длится слишком не долго. Влюбленность, любовь с первого взгляда – в сущности, одно и то же. Эту же «заразу» цеплял и Шекспировский Ромео. Причем, с завидной быстротою. То он без ума от некоей Розалины и жить без нее не может, а вдруг увидел новую «юбку» и тут же позабыл все свои былые чувства. И как это позволите называть? Самая что ни на есть любовь с первого взгляда.
Да и ее уже пора давно разоблачить. Это не любовь, а страсть. Не любовь человека к человеку, а любовь человека к внешности другого человека, мужчины к внешности женщины, положим. Ведь, согласитесь, что при знакомстве с девушкой, не знаешь, что она за человек. Может, полная дура, а может – «Эйнштейн в юбке». Первым делом, «клюешь» на ее внешность. И если внешность совпадает с твоим представлением об идеале красоты, то ни на кого другого уже не обращаешь внимания. Она – богиня, она – идеал, а остальных просто не существует.
Затем, убеждаешься, что она все-таки нормальный человек (в душевном и духовном плане). Здесь, обычно хватает пары-тройки часов общения. Ну, и отсюда начинается путь познания ее души – необходимое звено по дороге к любви (имею в виду полный смысл этого слова)…
Хм… Интересно, можно ли пропустить эту стадию? Стадию влюбленности. Наверное можно. Когда внешность не настолько ярка, чтобы ослепить, и ты сначала познаешь ее душу, а потом внешность уже приобретает новое значения. Это, пожалуй, вариант перехода дружбы в любовь…»
«О чем ты задумался?» - Голос Анастасии вывел Семимирова из мыслей.
«Почему ты считаешь, что я задумался?» - Ответил вопросом он, и посмотрел ей в глаза.
«У тебя выражение глаз потерянное, когда ты думаешь. – Поучительно объяснила девушка. – И глаза ты периодически щуришь».
«Прямо-таки, Шерлок Холмс. – Усмехнулся Дмитрий. – Я думал о нескольких стадиях любви. И о том, что Ромео был дураком».
Настя иронично вскинула брови:
«И на какой же стадии находишься ты?»
«М… Думаю, что подбираюсь к третьей. – Подумав, кивнул Семимиров. – Вторая почти пройдена».
«Ну, ты мне еще о первой не рассказал». – Поправила Анастасия.
«Ничего особого. Первая – любовь с первого взгляда».
«Это стадия? Я думала, что это описание того, как люди влюбляются. Один из вариантов и самый страстный из них».
«Страсть. Вот именно. Практически ничего общего с любовью. Как это там… Если вспомню… Да, пожалуй:
Не верю я в любовь, что с первого шального взгляда.
Такой бывает только страсть.
Вскипает кровь, и больше ничего не надо,
Лишь обладать и к пламенным губам припасть».
«Это откуда?»
«Так. Одного старого приятеля. Или как в том мюзикле: Я душу дьяволу продам за ночь с тобой!» - Он наигранно пропел.
«Тебе не нравится фраза?»
«Поганая фраза. – Кивнул Семимиров. – Если в ней разобраться, то можно понять, что ни один из трех мужиков не любил Эсмеральду, раз пел такое».
«Это почему же?»
«Да потому, что никто из них не спрашивал саму Эсмеральду, хочет ли она провести с кем-то из них ночь. По сути дела, получается, что они покупают проститутку у сутенера-дьявола: Кому проститутка?! Одна душа за ночь!»
Настя засмеялась, шутливо шлепнув его по щеке.
«Ну хорошо. Перейдем ко второй стадии…» - Подтолкнула к дальнейшим размышлениям Она.
«Вторая уже гораздо ближе к истинной любви. Это когда кончается одержимость и начинаешь замечать других девушек. – Пояснил Семимиров и тут  же добавил, видя недоумение в глазах Насти. – Но, при этом, провожая взглядом очередную красотку, автоматически сравниваешь ее с той единственной, и неизбежно находишь, что лучше той единственной никого нет».
«Ладно. – Успокоилась Анастасия. – Думаю, что если бы тебя не интересовали девушки, то это был бы тревожный признак… А что же третья стадия?»
«О! Третья – это самое интересное. Это вот и есть сама любовь, в истинном значении слова.
Внешность здесь – приятное дополнение к любимому человеку… Это как посещение экспертом картинной галереи. Его могут до умиления растрогать пробы кисти молодых художников, но он то знает, что есть непоколебимые святыни, сравнивать с которыми не имеет никакого смысла, и он остается верен только им.
Третья стадия любви замечательна тем, что это уже не сумасшествие втянувшегося наркомана. Когда все время думаешь о ней, когда не можешь себе представить, как это – быть без нее, когда сходишь с ума и не находишь себе места…
Третья стадия это степенность, смакование. Когда она рядом – это ощущение комфорта и блаженства. То, что вы вместе, это уже истина. И ты перебираешь в памяти моменты из вашего совместного прошлого, представляя, что дальше будет еще лучше. И… хочется кричать…»
«Кричать?» - Поинтересовалась Настя, с улыбкой, но очень внимательно слушая Дмитрия.
«Да. Кричать всей душой. От счастья. От безумия. От блаженства… Да мало ли от чего еще…»
«И что же, так вот длится всю жизнь?» - Она явно подтрунивала над ним и находила в этом удовольствие. Но он это, похоже, поощрял так как и на его «мыслящем» лице мелькнула лукавая улыбка.
«Всю жизнь? Пожалуй… Правда со временем чувства могут и притупиться, уступив место взаимозависимости… - Прикинул Дмитрий. – Но это всего лишь неизбежное воздействие окружающей действительности. Материальные проблемы, семейная жизнь, и так далее и тому подобное».
Семимиров покрутил указательным пальцем в воздухе, изображая мельницу этой самой окружающей действительности.
«Ты еще забыл четвертую стадию». – «Серьезно» заявила Настя.
«Правда? И какую же?» - Семимиров сел, прислонившись спиной к каштану, и обнял ее, уткнувшись носом в волосы Анастасии.
«А как же разрыв отношений? Это ведь тоже стадия. Пусть, не всегда случающаяся».
«Стучу по дереву. – Сообщил Дмитрий и постучал по стволу каштана. – Я решительно отказываюсь признавать эту стадию. Это ересь в моей теории».
«Поддерживаю, профессор». – Засмеялась Настя, смотря ему в глаза. Они подарили друг другу поцелуй и продолжили молча смотреть на спокойную гладь озера.
«Стадии любви… - Тихо проговорила она и хмыкнула. – Порою, ты размышляешь о таких ненужных вещах… Но, при этом, тебя любопытно слушать… Продолжай в том же духе».
«Попробую».

Глава IV.

«Тепло…
Нет, я говорю не о температуре. Это было бы как-то сухо. Хотя… Ведь если я скажу следующую фразу, то будет банальный афоризм. Что ж, можете смеяться над этой банальностью: тепло на душе.
Тепло и хорошо, когда ее нежная, гладкая, словно шелковая кожа, касается твоей. Тепло ощущать, что человек, который тебя любит, находится сейчас так близко, что греет одним лишь своим присутствием.
Я смотрю на ее лицо и мир воцаряется во мне. Мне не хочется ни с кем и ни с чем воевать. И если кто-то скажет мне сейчас, чтобы я шел на войну, я улыбнусь ему в лицо, потому что у меня не хватит злобы даже на то, чтобы плюнуть в его лицо.
Она сейчас спит. Ее ровное спокойное дыхание умиротворяет сам воздух, а ее улыбка, вероятно вызванная сном, передается и мне.
Она всегда спит на боку, чуть согнув ноги в коленях и подложив руки под голову. И сейчас я смотрю на ее безмятежное лицо, находящееся всего в нескольких сантиметрах от моих глаз…»
«Ты давно не спишь?» - Ресницы дрогнули и на Семимирова глянули блестящие зеленые глаза. Он моргнул и невольно раскрыл из задумчивости улыбку.
«Нет, совсем недавно».
«Это хорошо… - Настя потянулась и, повернувшись на спину, положила одну руку под голову, а вторую на живот. – А то, говорят, что у спящих глупое лицо. Не хочу, чтобы ты меня видел такой».
«Уверяю. – Возразил Дмитрий. Он не шелохнулся, продолжая лежать на боку подпирая голову рукой, согнутой в локте. – За те пол часа, что я за тобою наблюдаю, ни капли глупости на твоем лице я не заметил».
«А говоришь, что недавно проснулся». – Закрыв глаза, промурлыкала Анастасия.
«Относительно недавно. – Оправдался Семимиров и, зевнув, добавил. – Право же, я могу опять заснуть».
«М-м… - Она посмотрела сквозь щелочки глаз и поманила пальцем. – Лучше обними покрепче и поцелуй».
«Слушаюсь, сударыня».
«У папы сегодня день рождения. – Напомнила Настя, когда их губы расстались после поцелуя. – Нужно приехать пораньше и помочь. Хорошо?»
«Как скажешь. Как скажешь». – Дмитрий прервал разговор, пожалуй, самым приятным способом.

«Кофе с молоком. – Семимиров поставил на стол, перед девушкой, чашку с горячим напитком. – Когда поедем к твоим родителям?»
«Позавтракаем, соберемся и поедем». – Настя приняла душ и теперь, в халатике, попивала утренний кофе.
«Так скоро? – Удивился Дмитрий. – А как же подарок?»
«Что бы ты без меня делал. – Она бросила на него игривый взгляд. – Я вчера уже купила. Пока ты на работе был».
«Вот так вот значит. – Нахмурился Семимиров. – Пока я работаю в поте лица, она тут по магазинам бегает».
«У тебя абсолютно не страшный вид, когда ты хмуришься. – Оценила Настя. – Потренируйся перед зеркалом, если хочешь пугать свою будущую жену».
«Я абсолютно этого не хочу. – Семимиров обошел ее со спины и нагнувшись, поцеловал в щеку. – Просто я думал, что мы выберем вместе. Хоть можно узнать, что там?»
«Думаю, что ты это заслужил. – Согласилась Анастасия. – Папа давно уже хотел новый набор слесарных инструментов».
«Ты разбираешься в слесарных инструментах?!» - Вскинул брови Семимиров, налив себе черный кофе.
«Нет, нисколько. – Согласилась Настя. – Но я поговорила с продавцом».
«Ах, она еще и с продавцами разговаривает! – Как бы саркастически заметил Дмитрий. – Ты пофлиртовала с ним и он выбрал тебе лучшие инструменты?»
«Обязательно». – Ухмыльнулась Настя.
«Какая у меня практичная девушка. – Похвалил Семимиров. – Теперь я спокоен за будущий семейный бюджет».

Павел Петрович Кирсанов, отец Анастасии, был высоким мужчиной крепкого телосложения, лет пятидесяти. А точнее, с этого дня – сорока девяти. Волосы, к этим годам, у него стали уже сплошь серебряные и он их стриг, по военному, коротко. С цветом волос, удивительный контраст составляли серые глаза, мягкие и блещущие нерастраченным задором из-под черных густых, четко очерченных бровей, почему-то не поседевших. Но, пожалуй, самым примечательным моментом во внешности этого человека, были пышные усы, сросшиеся с бакенбардами на манер XIX века, чем Павел Петрович очень гордился.
Дверь открыл сам хозяин, в черных брюках и белоснежной рубашке с расстегнутым воротом и закатанными по локоть рукавами. Едва увидев на пороге свою драгоценную и единственную дочь, Павел Петрович просиял улыбкой и сам выскочил из дверей. Он подхватил девушку в объятиях, оторвав от земли, и крепко прижал губы к ее щеке, при этом зажмурившись.
«Ну папа! Папа! Хватит, поставь! – Засмеялась Настя, в ответ поцеловав отца. – Неудобно же!»
«А кого нам стесняться?! – Возразил Павел Петрович, все же вернув опору ее ногам и держа за плечи, любовался. – Димку, что ли стесняться?! Так он уж свой!»
Он отвлек свой взгляд от дочери и его серые глаза заблестели юмором на Семимирова.
«А, Димон? Как считаешь, могу я обнять свою дочурку, али нет? – Он подмигнул. – А может, ревнуешь? Настюха, ревнивый он?»
«Ой ревнивый, папа. Боюсь даже». – Улыбаясь, Анастасия проскользнула мимо отца и вошла в квартиру.
«Ревнует, значит любит. – Заключил Павел Петрович и протянул руку, сдавив мощными «тисками» ладонь Семимирова. – Верно говорю?»
«Насчет того, что любит, верно. – Дмитрий попытался сделать рукопожатие столь же крепким. – А вот насчет ревности, неправда. Никогда не показывал».
«Ну и Бог с нею, с ревностью. – Кирсанов похлопал Семимирова по плечу и увлек его в квартиру. – Пойдем, пойдем, дружище. Не представляешь, как я рад вас видеть. А то, как ты ее к себе увез, я дочь раз в неделю вижу. И то, в лучшем случае. Как там у вас? Может, деньжат подбросить нужно?»
«Павел Петрович, честное слово, если понадобится, к вам, к первому обращусь. – Заверил Дмитрий. – Но, ей Богу, сам справляюсь. Хозяин за квартиру не много берет, так что еще и на хлеб с маслом хватает».
«Ну, если с маслом!…» – Протянул Кирсанов и предложил гостям тапочки.
Из кухни, вытирая руки полотенцем, появилась Настина мама. Это была женщина лет сорока, не более. Однако, выглядела она еще моложе, и сохранила еще ту красоту, которую унаследовала от нее Анастасия. Правда, была она, более худощава и губы ее были более тонкие, чем у дочери. А вот глаза казались точной копией, с тем же выражением и глубиной. На хозяйке дома была красная блузка и черная юбка чуть выше колен. Она поцеловала дочь и поздоровалась с Семимировым, а затем упрекнула мужа:
«Паша, что ж ты их в дверях держишь? Проходите, молодежь, поможете».
«Таня! Как же так, за работу то сразу! Люди только-только пришли, а ты уж и…» - Вступился Кирсанов.
«Ничего, Павел Петрович, отдыхать потом будем. – Поддержал хозяйку Дмитрий. – Правильно, Татьяна Николаевна?»
«Ой, подхалим! – Засмеялась Настя. – Нет, ты видел, папа? Каков?»
«Хозяйственный, а не подхалим. – Одобрила Кирсанова, погладив молодого человека по волосам. – А вот вы оба, лентяи».
По цокающему звуку когтей об линолеум, стало ясно о появлении еще одного члена семьи. Боксер тигрового окраса, помахивая хвостом-обрубком, рысцой направился к молодой хозяйке. Анастасия присела на корточки и обняла ладонями морду собаки, приговаривая:
«Что, «Джек», соскучился, да?»
Пес немного поскулил и после того, как девушка встала, принялся обнюхивать Семимирова и, удовлетворив свое любопытство, скрылся в комнате. Тем более, что Кирсанов скомандовал собаке «место».
Уже по пути на кухню, Дмитрий опомнился и обернулся к имениннику:
«Павел Петрович, совсем уж забыл. С днем рождения вас».
«Ой, да черт с ним. Лишний год на мою седину». – Отмахнулся Кирсанов, заслужив смешливый взгляд обеих женщин.
Гостей собралось меньше, чем ожидал увидеть здесь Семимиров. Всего две супружеские пары.
Первый из глав семейств, Иван Ильич Кузьмин, был давним приятелем Кирсанова еще по институту и сейчас работал по специальности, инженером в каком-то крупном КБ в судостроении. Это был тучный человек низкого роста с немного растрепанными длинными черными волосами и такой же растрепанной бородкой. Он носил очки в толстой пластмассовой оправе, а надет на нем был серый костюм-тройка, жилетка которого еще больше подчеркивала его полноту.
Жена его, Лидия Александровна, также не отличалась высоким ростом, но была довольно стройна и носила прическу каре.
Второй мужчина, Владимир Алексеевич Карелин, работал в одной фирме с Кирсановым и был там, не то бухгалтером, не то финансовым директором. Худощавый, почти одного роста с Баковым, с острыми чертами лица и большой залысиной. Он носил очки в тонкой металлической оправе и с серебряной цепочкой, чтобы можно было повесить их на шее. Это был очень живой человек. Он умело закручивал тосты, превращая каждый из них в шутку, а между тостами умудрялся еще включить пару свежих анекдотов.
Жена Владимира Алексеевича постоянно пыталась успокоить мужа, но как-то ненавязчиво, видимо все же гордясь тем, что ее муж находится в центре внимания. Это была блондинка с короткой стрижкой, примерно той же комплекции, что и мать Анастасии. Словно желая составить резкий контраст с супругом, облаченным в черный костюм, Анна Евгеньевна надела все белое – блузку и брюки.
Семимирову было понятно, почему Кирсановым приятна сия компания. Он и сам проникся к ним симпатией, хоть и видел всех в первый раз.
Карелин, в этот момент рассказывал очередную байку, оживленно жестикулируя руками, что тот охотник на привале. Вся компания, будучи уже слегка во хмелю, с интересом внимала рассказчику, послушно смеясь каждой хохме. «Джек» терпеливо ожидал, пока и ему что-нибудь перепадет с хозяйского стола. Семимиров улыбался рассказу Карелина, но совершенно его не слушал. Он задумчиво осматривал всю компанию, глянул по левую руку от себя и, поймав взгляд Анастасии, улыбнулся ободряюще, а она накрыла своей ладонью, его ладонь, и продолжила слушать Владимира Алексеевича.
С минуту посмотрев на ее профиль, Дмитрий перевел взгляд на чету Кирсановых.
«Милые люди… Как и многие другие милые люди… Но эти тем более милы и замечательны, что дороги человеку, которого ты любишь, что дали жизнь человеку, которого ты любишь. И ведь, во многом, именно они «виноваты», что она такая… Какая? Такая, какая есть. И не нужно ничего менять. Ведь нельзя же любить частями! Нельзя принимать одно и отвергать другое, в одном человеке. Если действительно любишь, берешь все, без остатка, и любишь все это. А разрывать человека на части, пытаться подстроить его под собственные желания и нужды, это уже проявление эгоизма, а не любви.
Впрочем, я размышлял о ее родителях. Но и отступление было приятным. – Он опять взглянул на Настю. – Интересно, что из характеров родителей передалось ей, а что она приобрела собственным опытом?
Павел Петрович всегда поражал меня своею кажущейся бесшабашностью, простотой и откровенностью. И совершенно непонятно, действительно ли так все есть, или эти качества наиграны. Хотя, надо признать, что он всегда со мною был на равных. Даже не чувствовалось, что он ее отец, скорее как брат. Так что, стоило мне как-нибудь обидеть Настю, то думаю, он по братски переломал бы мне кости. К счастью, это никогда не придется проверять. Скорее я себе сверну шею, чем обижу ее».
Похоже, что рассказ закончился, так как все подняли рюмки. Был произнесен какой-то тост и Семимиров его не слышал, но краем глаза он заметил всеобщее действо и звуковой фон, словно очистившись от помех, приобрел форму.
Несколько раньше, его «отсутствие» заметила Настя. Ее глаза улыбались так как ее всегда забавляла эта своеобразная рассеянность сознания. Как-то раз она сказала Дмитрию:
«Замечательно, что у тебя есть эта черта».
«Почему же?» - Спросил Семимиров.
«Ну, я могу сболтнуть какую-нибудь глупость, а ты и не заметишь». – Растолковала Настя, на что Семимиров, скептически покачал головой:
«Не получится, я всегда слышу, когда говорят со мною лично, тем более, если говоришь ты».
Вот и теперь Дмитрий стрельнул глазами в компанию и вопросительно взглянул на Анастасию. В ответ, девушка склонилась и шепнула ему на ухо:
«Мама сказала тост: за человека, который сделал ее жизнь счастливой и разделял с нею все радости и невзгоды».
«И за кого же это?» - Ухмыляясь скривил бровь Семимиров.
«Дурачок». – Настя толкнула его локотком в бок.
«Пожалуй, от Павла Петровича Настеньке досталась легкость восприятия жизни. Так сказать, искусство не делать из каждой мелочи трагедию, что так свойственно большинству женщин. – Дмитрий осушил стопку и, не морщась от беленькой, закусил селедкой с луком. – А что же Татьяна Николаевна Кирсанова? Что перешло дочери от матери? Почему-то первое, что мне приходит на ум, когда я вспоминаю Татьяну Николаевну, так это первые пару месяцев знакомства с Настей…»

Семимиров тогда еще был довольно редким гостем в этом доме, да и появлялся преимущественно тогда, когда никого, кроме Насти, дома не было. Но когда выдавались моменты, что Татьяна Николаевна приходила с работы и заставала у дочери молодого человека (во вполне благовидных обстоятельствах), вот тогда можно было наблюдать за всем, что происходило, с немалой иронией.
В первый раз (это было еще задолго до любовного объяснения) это было, когда Баков пришел помочь разобраться с компьютером. Татьяна Николаевна заглянула в комнату и Настя представила:
«Мама, это Дима. – А затем, обратилась к Семимирову. – Это моя мама, Татьяна Николаевна».
Семимиров, сидевший в удобном офисном кресле на колесиках, закинув ногу на ногу, встал, склонив в почтении голову и произнес с расстановкой:
«Добрый вечер. Приятно познакомиться».
Вероятно, вежливость, учтивость и внешний вид молодого человека, отдававшего предпочтение в одежде, костюму и галстуку, произвели положительное впечатление на госпожу Кирсанову, которая ранее видела в среде знакомых своей дочери, лишь ее сверстников (Настя была на четыре года моложе).
Она одобрительно улыбнулась и засуетилась, упрекая дочь в том, что гостю до сих пор не предложили чаю.
«По делу? Ну и что? – Слышалось из кухни. – Где твои манеры, Настасья Павловна?»
Через пять минут Настя появилась с подносом, немного смущенная, и поставив поднос, тут же закрыла дверь в комнату.
Это было на второй месяц знакомства. В дальнейших же подобных ситуациях, когда Татьяна Николаевна пыталась ненавязчиво и «незаметно» вмешаться и дать какой-либо совет дочери, Анастасия прогоняла родительницу из комнаты, и закрывая дверь, приговаривала:
«Хорошо, хорошо, мама. Иди, мы разговариваем».
Дверь закрывалась, а Дмитрий, щуря от смеха глаза, беззвучно хихикал, наблюдая за этой борьбой.
«Что смеешься?» - Хмурясь и скрестив руки спрашивала Настя.
«Да так, ничего». – Сквозь смех, не в силах его сдерживать, отвечал Дмитрий.
И уже через пару секунд надутые губки Насти, расплывались в улыбке, обнажая ровные белые зубы, и ее смех присоединялся к смеху молодого человека.

«Премилое воспоминание… - Семимиров хмыкнул, в задумчивости пытаясь разделить на составные части салат из крабовых палочек. – Но это не черта характера. А может и черта… Женственность, нежность, заботливость, участие к судьбе других людей…
Хм, Семимиров, не слишком ли ты ее осветляешь? Не бывает людей без грешков и недостатков. Может, ты ослеп от всего этого великолепия? Смотри, братец, прозреешь – разочаруешься.
А может, и не нужно… прозревать. Может быть, истинное счастье, это когда встречаются двое «слепых», и вместе, держа друг друга за плечо, двигаются по жизни. Забавная картинка».
Анастасия придвинулась к нему поближе и облокотилась спиною на грудь молодого человека. Он обнял ее за плечи левой рукой и тихонько поцеловал в висок.
«…И все чего-то бренчит, бренчит на своей гитаре. – Продолжал Карелин. – Недавно новенький усилитель купил. Так тут подходит ко мне, как я с работы пришел, и говорит: «Папа, пойдем послушаешь. Я новую музыку разучил, Рамштайна».
Ну я и пошел, а он как по струнам вдарит, аж стекла задребезжали, что мой пустой желудок. Говорю, мол, молодец сынок, теперь я знаю, что тебе подарить на день рождения – звукоизоляцию комнаты».



Желтоватым отблеском горела лампочка на кухне, отбрасывая тени на стены ото всех предметов.
Гости разошлись, и в квартире царила тишина, нарушаемая лишь негромким глуховатым звяканьем посуды в раковине. Татьяна Николаевна, как примерная хозяйка, не могла оставить грязную посуду на следующий день, хоть муж ее и всячески подстрекал к этому. Павел Петрович наконец понял, что отговорить жену от этого занятия не удастся и теперь сидел за кухонным столом и курил. Компанию в этом нехитром деле составил ему Семимиров. Настя устала и заснула на диванчике, заботливо укрытая одеялом.
В клубах сизого дыма блестели глаза Павла Петровича, ни сколько не тронутые усталостью.
«Твой ход, Димон». – Язычок пламени обнял кончик сигареты.
«Оригинально. – Хмыкнул Семимиров. – Ладьей жертвуете?»
Дмитрий затянулся и погладил в задумчивости подбородок, осматривая шахматную доску.
«Ну, почти всегда приходится чем-то жертвовать. – Усмехнулся Кирсанов. – Чтобы выиграть».
«Это мы еще посмотрим!»
Павел Петрович отложил сигарету на пепельницу и налил, по хозяйски, полные рюмки водки.
Дмитрий не был особо хорошим игроком в шахматы, но игру эту любил за ее стратегическую широту мысли.
«Димон, вот ты мне скажи. – Рассудительно начал Кирсанов. – Скажи, не как парень моей дочери ее отцу, а как мужик мужику».
Семимиров сделал затяжку и, отвлекшись от шахматной доски, прищурив глаза, внимательно вслушался в вопрос. Тем более, что само начало вопроса, располагало к вниманию. Сизый дым снова заполнил пространство между игроками.
«Ты с Настюхой уже сколько? Больше года встречаешься… Парень ты правильный, я вижу. Временем это проверено. И Бог свидетель, я всей душой за то, чтобы ваши судьбы и в дальнейшем шли одной дорогой…»
«Паша. – Прервала вдруг мягко Татьяна Николаевна. – Что ты парня смущаешь? Да и не твое это дело – их отношения».
«Как это не мое?! – Возмутился Кирсанов. – Да и твое дело, между прочим тоже».
«Татьяна Николаевна, да все в порядке. – Поддержал Семимиров Кирсанова. – Забота о дочери, дело понятное». 
«Вот-вот. – Кивнул Кирсанов. – Вы как, еще свадьбу то не собираетесь?»
«Что, Павел Петрович, внуков понянчить не терпится?» - Подмигнул Дмитрий.
«Да нет, что ты! – Начал было Кирсанов, но тут же осекся. – То есть, да конечно…»
Кирсанов тут же засмеялся своей же выходке и его смех поддержала жена и Семимиров.
«Да уж, похоже не я его смущаю, Таня, а он меня. – Заметил Павел Петрович и тут же осторожно всмотрелся в лицо Дмитрия. – А вы что? Э-э… Уже?»
«Да нет, Павел Петрович, пока что нет. – Успокоил Семимиров. – Не то, чтобы я об этом не думал. Думал и не раз. Но, по моему, спешить не стоит. Настя еще институт не закончила и хотя мы не разу об этом не говорили, думаю, что она того же мнения, что и я».
«Слова не мальчика, но мужа. – Кивнул Кирсанов и поднял стопку. – Вот за светлый ум твой и выпьем».
Стекло выдало ноту и «тесть» с «зятем» дружно выдохнули.
«Ой, видела бы вас Настя… - Всплеснула руками Татьяна Николаевна. – Семейная идиллия просто».
«Чем это вы тут занимаетесь?» - Появилась на пороге кухни Анастасия и, зевнув, потянулась.
Семимиров протянул ей руку и она села рядом с ним.
«Да вот, дочка, тебя замуж выдаем». – Серьезно объяснил Павел Петрович.
«Ой, папа, согласная я». – Настя прильнула головой к плечу Семимирова и он ее обнял.
Татьяна Николаевна села на стул, поближе к мужу, а Кирсанов поставил еще две стопки и наполнил их.
«За что пьем?» - Спросила Настя.
«За будущее. – Утвердительно кивнул Кирсанов. – Чтобы оно у вас было».
Семимиров выпил и посмотрел на родителей Анастасии. Павел Петрович улыбнулся из-под своих пышных усов жене и поцеловал ее.
«Интересно, будем ли мы с тобою такими же?» - Мысленно спросил у Насти Дмитрий.
«Я верю в это. – Ответила она ему взглядом. – Верь и ты…»

Глава V.

Было довольно жарко и Семимиров снял пиджак, оставшись в белой рубашке, у которой расстегнул ворот на две пуговицы. Хотелось освежиться пивом, но на Невском проспекте холодное пиво найти не так уж просто, да и фонтанчик в скверике немного прохлаждал воздух. Кроме того, вот-вот должна была подойти Настя. Она уехала рано утром, не сказала зачем, но назначила встречу здесь, где сейчас сидел Дмитрий.
Так уж сошлось, что после ее ухода зазвонил телефон. Ему звонили из галереи, сказали, что его картины выставят, и что нужно подъехать, обговорить детали. До галереи он решил добраться от Невского, на наземном транспорте (было недалеко). А сейчас он с нетерпением ожидал свою Настю, чтобы сказать хорошие новости. Он улыбался, смотря как прозрачные струйки воды веером ложатся на водную же поверхность. Фонтан завораживал и успокаивал, чирикали воробьи, прилетевшие напиться воды, и тут же улетали на ветки тополей, обильно растущих в сквере, и одного приютившегося каштана, маленького и немощного, в сравнении с окружившими его гигантами. Но он, такой казалось бы беспомощный, был так прекрасен со своими белоснежными пирамидками цветов, что в этом чувствовалась его истинная сила.
«Привет». – Прозвенел колокольчиком голос Анастасии, незаметно подошедшей справа.
«Здравствуй. – Дмитрий просиял и встав, поцеловал девушку. – Где была?»
«Не скажу». – Кокетливо ответила Настя.
«Ну и не надо». – «Обиделся» Семимиров, продолжая обнимать ее талию.
Они помолчали, глядя друг на друга одинаково блестящими глазами, словно что-то ища в них, или утопая.
«У меня для тебя сюрприз». – Одновременно произнесли они и засмеялись от такой синхронности.
«Ты первый».
«Нет, ты первая». – Настоял Дмитрий.
«Ну ладно. – Она не сопротивлялась, так как было видно, что ей не терпится что-то сказать. – Я беременна».
На лице молодого человека поочередно сменилась целая гамма чувств. Улыбка, испуг, удивление, задумчивость, снова улыбка и наконец некоторая растерянность.
«То есть… - Он осторожно сел на скамейку. – То есть ты… Я… То есть мы, у нас будет ребенок?»
«Да. Я была у врача… - Она села рядом с ним. Ее радость плавно сменилась некоторой настороженностью. – Ты… Не рад?…»
«Я?!… - Дмитрий собирал все свои мысли вместе, чтобы оправиться от неожиданного поворота событий. – Я рад… Конечно же я рад!»
На его лице просияла прежняя улыбка и глазам вернулся ясный блеск. Такая перемена обрадовала и Анастасию. Она обняла его и получила в ответ полную взаимность.
«И когда… То есть сколько? – Запинаясь начал он. – Как там это говорят?…»
«Всего три недели. – Пояснила Настя. – Что скажешь?»
«Скажу?… - Переспросил Семимиров и огляделся по сторонам. – Скажу».
Он смотрел на нее триумфальным взглядом, но словно ища поддержки.
«Скажу: Ты выйдешь за меня замуж? – Он выдержал небольшую паузу. – Я знаю, мы не говорили об этом и может показаться, что это только из-за ребенка…»
«Ну… О ребенке мы ведь тоже не говорили». – Перебила Настя, не отрывая взгляда от его блестящих глаз.
«И… Что ты скажешь?»
«Слова «да» будет достаточно?» – Она вскинула брови и обворожительно улыбнулась.
Он отбросил все нотки сомнения и настороженности и вскочил со скамейки. Настя взвизгнула, когда он подхватив ее в объятиях, закружился вместе с нею и смеялся в полный голос, с полной и естественной, почти что детской откровенностью. Анастасия просто не могла не поддержать его радости своим радужным смехом, а прогуливающиеся мимо люди с удовольствием наблюдали за этой радостью и радовались вместе с молодой парой, улыбаясь и поглядывая в их сторону.
«А что у тебя?» - Напомнила Настя, глядя сверху вниз на Дмитрия, все еще держащего ее в объятиях.
«Глупости, не важно». – Отмахнулся он. Его мысли были уже заняты совсем другим.
«Нет, а все же.  – Настояла девушка. – Ты мне хотел что-то рассказать».
«Мне просто назначил встречу директор галереи. – Объяснил Семимиров. – Мои картины, по всей видимости выставят».
«Это же здорово! – Воскликнула Анастасия. – А когда эта встреча?»
«Где-то через пол часа. – Прикинул Дмитрий. – Но я ее перенесу».
«Нет-нет! – Ногам девушки уже вернули опору, но она никак не выпускала Семимирова из своих объятий, впрочем, как и он ее. – Ты ведь ждал этого столько времени. Это ведь твой шанс. Ты ведь сам мне говорил, как там… Carpe Diem*. Так ведь?»

* - Лови мгновение (латынь).
«Да, ты правильно сказала. – Подтвердил он. – Но… Ты уверена? Такой момент…»
«Дима, я рожу только через восемь месяцев… - Напомнила она. – Иди на встречу. А потом уже будем наслаждаться этим моментом».
«Я люблю тебя. – Семимиров поцеловал Настю и все еще не решался уходить. – Где встретимся?»
«Я буду у родителей. – Ответила девушка. – Беги».
«Ага. – Он еще раз ее поцеловал и побежал в сторону автобусной остановки, но тут же остановился. – Без меня ничего им не говори!»
«Хорошо! – Засмеялась Настя. – Не скажу. Беги, а то опоздаешь».
Дмитрий кивнул и побежал дальше. По дороге он еще раз обернулся. Она не двинулась с места и все смотрела ему вслед, блистая лучезарной улыбкой. Он сложил ладонь лодочкой и послал ей воздушный поцелуй. Ветерок, тихий и теплый, подхватил эти воздушные чувства и понес их навстречу девушке, скользнул по ее устам и исчез где-то в листве деревьев. Пятипалый, зеленый лист каштана, бесшумно отделился от своей веточки и покачиваясь на невидимых волнах, плавно соскользнул на траву, слившись с нею.

«Можете пройти». – Улыбнулась молоденькая секретарша, указав на дверь.
Семимиров кивнул и поправив костюм и галстук, выдохнув, открыл дверь. В довольно просторном кабинете, было прохладно от кондиционеров. Директор галереи сидел в своем кресле и вел беседу по телефону, что-то записывая на листке бумаги. Он мельком глянул на вошедшего и указал авторучкой на кресло напротив себя. Дмитрий не спеша прошелся по ковру и удобно устроился в кожаном кресле. Пока телефонный разговор продолжался, он осматривал обстановку вокруг себя. Два больших окна, обильно дарующие свет всему помещению, мощный стол, с лакированной поверхностью. На этом столе располагались в творческом беспорядке множество бумаг и канцелярских принадлежностей, а также новенький ноутбук. На противоположной от окон стене висели две больших картины: копия «Мадонны с младенцем» и неизвестная Семимирову работа, изображающая смерть в классической форме. Дмитрий встал с кресла и подошел поближе. Сначала он внимательно смотрел на Мадонну и на младенца, беззаботно улыбавшегося на руках у женщины. Затем сделал несколько шагов вправо и посмотрел на полную противоположность первого изображения. Картина была написана в серых и черных тонах, ни единого намека на иные цвета. Высокая фигура смерти невольно вызывала трепет. Ее черный балахон, странного фасона, видно с особой любовью был сотворен художником. Просторный капюшон полностью скрывал голову и вместо лица из-под него глядела бездонная пустота. Капюшон плавно превращался в накидку, а затем каким-то замысловатым образом сливался с широкими рукавами. В левой руке, смерть держала косу, длинную и острую, с серым блеском лезвия. В правой же руке, на перевернутой вверх ладони, покоились аптекарские весы, в чашах которых были человеческое сердце и череп. Семимиров мог бы поклясться, что обе чаши были в идеальном балансе. Красивыми четкими буквами, на лезвии косы было написано «Auferte Malum ex Vobis». Небольшие познания в латыни позволили Семимирову сделать приблизительный перевод: «Исторгните зло из вашего общества». Подпись в правом нижнем углу картины гласила: «Vae Cor Hominis» («Горе человеческого сердца»).
«Что, понравилось?» - Поинтересовался хозяин кабинета, закончив разговор.
«Да. Любопытная вещь. – Кивнул Дмитрий и обвел указательным пальцем обе картины. – И композиция оригинальная. А кто автор этой?»
«А черт его знает. – Пожал плечами редактор. – Я не спрашивал. Он не представлялся. Я здесь, на Невском это купил. Ну знаете, там на улице целая экспозиция выставлена… У меня еще где-то в чулане маленькая скульптура музы поэзии лежит».
Семимиров глубокомысленно закачал головой.
«Ну да ладно. – Подытожил хозяин кабинета. – Перейдем к делу? Вам передавали предварительные условия контракта?»
«Да-да. – Подтвердил Дмитрий. – Но я хотел бы узнать все поподробнее».
«Конечно. Может…» - Договорить директор не успел, так как зазвонил сотовый телефон. Они переглянулись и после некоторой паузы Семимиров спохватился, вытащив из чехла свой сотовый, и прервал звонок.
«Перезвонят. – Объяснил он. – Извините, прошу дальше».
«Я хотел предложить…» - Звонок снова разорвал заготовленную фразу.
Семимиров несколько смущенно посмотрел на собеседника и сообразив, кивнул:
«Извините, я отвечу, а то ведь не отстанут… - Не дождавшись согласия собеседника Дмитрий нажал на клавишу. – Алло. Да, это я… … Что?… К-как? Когда?! … Я… Я скоро буду!»
Семимиров вскочил с кресла и не отвечая на удивленные вопросы, опрометью рванулся из офиса, с грохотом распахнув двери. Все, что успела заметить, вскрикнувшая от неожиданности секретарша, это бледное перекошенное не то ужасом, не то растерянностью, лицо Дмитрия.

Семимиров бежал по коридору больницы, шумно дыша и не глядя по сторонам. На повороте он столкнулся с медсестрой, несшей какие-то лекарства, и повалил ее на пол. Он не остановился и бежал дальше, все его нутро сжалось в один жесткий нервный комок. Он ничего не понял из звонка и это его злило еще больше. В конце коридора была комната ожидания с креслами и диванчиком вдоль стен. На диване сидели Кирсановы. Татьяна Николаевна, сложив ладони вместе, что-то шептала, похоже что молитву. Павел Петрович сидел на самом краю и, сцепив пальцы в замок, большими пальцами потирал закрытые глаза. Его губы были сжаты в тонкую, почти белую полоску.
При звуке шагов он резко вскинул голову и, узнав в бегущем Семимирова, вскочил с места и сделал пару шагов навстречу, выставляя ладони вперед.
«Что? Что случилось?! – С большой одышкой прокричал Дмитрий. – Что вообще происходит?!»
«Погоди, Дима, успокойся. – Кирсанов взял его за плечи. – Сядь. Ты весь взмок».
«Не хочу. – Отмахнулся, почти со злостью Дмитрий. - Объясни».
«Ладно, ладно. – Успокаивал Павел Петрович. – Только сядь и я все расскажу».
Татьяна Николаевна бросила на Семимирова дружелюбный но пустой взгляд и снова склонила голову в молитве. Дмитрий наконец поддался уговорам и рухнул в кресло, рядом сел Кирсанов, снова сцепив пальцы в замок.
«Настю сбила машина. – Как можно спокойнее сообщил Павел Петрович, но его голос все же выдавал дрожь. – Состояние тяжелое, так нам сказали. Мы ее еще не видели, идет операция».
Семимиров смотрел на Кирсанова так, словно его здесь не было. Его глаза выражали неподдающуюся пониманию смесь эмоций, его губы дрожали.
«Но… Когда? Где? – Попытался задать он вопросы и тут же проронил. – Нет, не может этого быть. Бред какой-то».
«К сожалению может. – Кирсанов положил ладонь на плечо Дмитрия. – Это случилось прямо на Невском проспекте. Около полудня».
«Не может быть… - Шепотом выдохнул Дмитрий и закрыл лицо ладонями. – Мы как раз расстались в это время. И все это время я… Черт возьми…»
«Я принесу тебе кофе. – Тихо сказал Павел Петрович. – Ты весь дрожишь».
Он встал и куда-то пошел по коридору. В комнате ожиданий остались лишь два человека, одинаково склонивших головы, но один – в молитве, а другой – в отчаянии и надежде.
Дверь скрипнула и появился врач, коренастый мужчина с тонкими усами и большой залысиной. Медицинской шапочкой он вытирал пот со лба, его глаза глядели в пол, а нижнюю губу он слегка прикусил.
По мере того, как Семимиров, поднимал голову, отняв лицо от ладоней, из рук Кирсанова падал пластиковый стаканчик с дымящимся кофе. Врач безмолвно, со скорбью покачал головой. Семимиров зажмурил глаза, со стороны Татьяны Николаевны раздался мертвенный стон. Павел Петрович стоял не шелохнувшись, словно превратившись в статую.   

Они сидели все в том же зале, Кирсанов и Дмитрий. Оба не смотрели друг на друга, но сидели рядом и молчали. Татьяне Николаевне дали успокоительного и выделили место, где она могла поспать. Семимиров достал из кармана пачку сигарет, взял одну штуку, но пальцы не слушались и сигарета упала на пол. Когда ему все же удалось сжать губами другую сигарету, он стал шарить по карманам, в поисках зажигалки. Кирсанов поднес ему огонь и закурил сам.
«Она ехала к вам…» - Проговорил после некоторой паузы Дмитрий.
Павел Петрович молчал.
«Это было прекрасное утро. – Продолжал Семимиров, сам не зная с кем он говорит, с отцом Насти или с самим собою. – Она… Мы хотели вам сообщить…»
Семимиров прервался, сделав глубокую затяжку и шумно выдохнув.
«Не знаю… Наверное это теперь не важно… - На какую то секунду у Дмитрия на губах мелькнула улыбка из прошлого. – Мы ждали ребенка… Мы собирались пожениться…»
Павел Петрович сидел сгорбившись в кресле, точно так же как и Семимиров.
«Это важно… - Через некоторое время ответил Кирсанов и Дмитрий, повернув голову в его сторону, встретился с ним взглядом. – Поверь… Это для нас важно…»
Они смотрели друг другу в глаза и Семимиров соглашаясь закивал. В тусклом блеске серых глаз Павла Петровича он увидел собственные глаза, сейчас, пожалуй, мало чем отличающиеся от них.
«Мне… Надо выйти на воздух. – Сказал молодой человек. – Вы… Не хотите?»
«Нет. – Кирсанов блекло улыбнулся и одобрил. – А ты иди, проветрись… Здесь… Душно».

Семимиров вышел из главных дверей больницы, ни на кого не обращая внимание. Все происходящее до сих пор казалось жутким исковерканным кошмаром, от которого можно было отделаться, лишь проснувшись. Но пробуждение все не шло и не шло. Он вспомнил ее улыбку, там, у фонтана, когда он убегал на встречу. На эту чертову встречу. Это видение промелькнуло у него перед глазами и вдруг ноги подкосились, словно из них мигом вытащили все мышцы, и Семимиров упал на колени, опершись ладонями об асфальт. Сжавшийся, тугой нервный комок где-то внутри, вдруг разжался, как пружина. Он запрокинул голову, зажмурив до боли глаза, и закричал. Но из его горла не вырвалось ни звука. Это был страшный безмолвный крик, хоть ему самому хотелось бы закричать по настоящему громко, но он просто не смог. Его ногти, ломаясь, заскребли по асфальту – пальцы пытались схватить горсть земли.
Кто-то тряс его за плечо, но это было где-то там……

Глава VI.

Звонок телефона назойливым молоточком разорвал тишину комнаты. После трех длинных звонков раздался голос владельца квартиры:
«Сожалею, но не могу сейчас подойти к телефону. Оставьте пожалуйста сообщение после звукового сигнала».
«Э-э… Господин Семимиров, это Карасев. Я насчет вашей экспозиции. Вы так быстро вылетели из моего кабинета… Уверен, что это было что-то срочное, поэтому согласен перенести встречу. Позвоните».
Телефон замолк и в комнату вернулась первоначальная тишина. Сумрак развевало лишь мерцание телевизионного экрана, бросающее на стены причудливые тени. Зрачки глаз послушно расширялись и сужались с изменением яркости. Но они не двигались, а просто упирались в экран, бессмысленно и вяло. Сизый дым от сигареты струйками вырвался из уголка рта и ноздрей, поднялся к глазам и невольно они моргнули. Указательный и средний пальцы левой руки обняли сигарету и извлекли ее изо рта. Описав плавную дугу, все та же рука на ощупь отыскала бокал, но поднимая его, чуть дрогнула и бокал звякнул о бутылку вина. Его глаза лениво скосились на еще звенящую посуду и играющее в отблесках света красное вино, коснулось приоткрывшихся губ. Пара капель, задержавшись на губах, скатились на бородку и повисев, упали на воротник белой рубашки. Бокал вернулся на столик рядом с креслом, а сигарету снова сжали губы.
Снова зазвонил телефон и автоответчик снова повторил заученную фразу. После сигнала и некоторой паузы, тихим голосом заговорил Кирсанов:
«Дима, это Павел Петрович… Извини, что раньше не звонил. Мороки много с этим… Ну, сам понимаешь. Завтра похороны в двенадцать часов. Место знаешь, приходи… Ну, в общем все. Давай».
Глаза покосились на телефон и когда сообщение закончилось, снова уставились на экран телевизора. Пальцы вдавили окурок в пепельницу, превратив его в измятый комочек. Руки зашарили по пиджаку, в поисках пачки, затем, замерши, он взял пачку сигарет со столика, открыл ее и зубами вытащил одну сигарету. Язычок пламени сверкнул в сумраке комнаты. Зазвонил телефон. Семимиров допил вино, и не слушая звонка, вышел из квартиры…

На улице пожалуй было лучше. Не назойливо. Семимиров посмотрел на вечернее небо затянутое пеленой серых облаков. Наверное на небе была луна, может быть полная, а может и нет. В конечном счете это не имело никакого значения. Облачная пелена медленно плыла на восток и похоже что из-за нее было несколько темнее, чем обычно бывает в это время суток, в этом месяце.
Нагнув голову к зажигалке, молодой человек с усмешкой заметил, что развязанный два дня назад в больнице галстук, все еще висел на шее, словно шнурок. 
Было около двенадцати часов. Асфальт, мокрый от прошедшего дождя, отражал свет уличных фонарей, вокруг которых мельтешила какая-то мошкара. Он попробовал поймать попутку и третья проезжающая машина остановилась.
«Куда?» - Водитель сам открыл пассажирскую дверь и выглянул из салона.
Дмитрий посмотрел сквозь него, затем нервно оглянулся, словно услышав что-то за спиной. Обернувшись снова к водителю он покачал головой и, проронив: «Нет, спасибо», сунув руки в карманы, зашагал вдоль улицы, в направлении центра города.
«Придурок». – Крикнул водитель и, захлопнул дверь. Ревя мотором, его машина унеслась прочь, мигнув габаритными огнями.
Дмитрий не знал точно, куда идет. Но хотелось куда-нибудь в такое место, где тебя никто не знает, где всем на тебя наплевать, и где есть фон ночной жизни города.

В пустоте бездонных улиц, переулков,
В ожидании и блуждании, в темноте,
Я брожу, в раздумьях гулких,
В размышлениях беспокойных о тебе.

Слышу я шаги за собственной спиною.
Это ничего, лишь только дождь идет.
И потерян среди страхов я тобою.
Капли чувств, с дождем к земле прибьет…

И этот холод чертовой ночи,
Почувствовать реальность жизни позволяет.
Недостает тебя мне, хоть кричи.
Лишь дождь меня не оставляет.

Возьми в ладони мою руку
И отведи меня куда-нибудь.
Наверно, я совсем не знаю, где ты,
Но я с тобой. Меня ты не забудь.

И я смотрю вокруг, ищу лицо я.
Ты где-то здесь, уверен в этот раз.
Но вижу маски лишь в дожде, и я не скрою,
Что в одиночестве, хочу побыть сейчас.

Но почему же так запутано все в жизни?
Наверное, мы – горе собственной души.
Сказать бы ей: «Прими все это и осмысли.
И просто, с облегчением, дыши».

Шел он пару часов, может быть больше. Дождь закрапал минут за пятнадцать до того как он вошел в бар, и когда он подошел к барной стойке, с его волос капала вода. Семимиров сел на высокий стул с мягкой кожаной обивкой и, упершись локтями в полированную поверхность стойки, сцепил пальцы в замок.
«Здравствуйте. – Барменша поставила перед посетителем пепельницу, видя что он курит. – Посмотрите меню?»
«Что?» - Семимиров отстранил лоб от сцепленных пальцев и посмотрел на девушку лет двадцати пяти, блондинку со средней длины волосами, чуть ниже плеч, в белой блузке и красной жилетке.
«Меню?» - Она подала ему черную тонкую книжку в жестком переплете.
«Нет, спасибо. – Он покачал головой, но затем словно самому себе, тихо проговорил. – Хотя, наверное нужно поесть. Или нет…»
Он осмотрел черную книгу в руках барменши и, подумав, добавил.
«Что-нибудь горячее, мясное… Можно?»
«Да, конечно, у нас обширный выбор. Желаете ознакомиться?» - Улыбнулась девушка.
«Нет-нет. – Молодой человек всплеснул ладонями. – Выберете сами, я не возражаю».
Он достал бумажник и выложил несколько сотенных купюр.
«Этого достаточно? – Спросил он, указав пальцем на россыпь. Тут же он добавил. – Я еще что-нибудь закажу».
«Что-то из напитков?» - Барменша склонила голову чуть влево. Она видимо хотела принять заказ полностью, а затем уже его выполнять.
«Напитков. – Повторил ее последнее слово Семимиров, глядя на зеркальные полки за ее спиной, на которых стояло множество разнообразных бутылок. – Бутылку коньяка… Тоже на ваш вкус».
В баре была пожалуй как раз та обстановка, какой он искал. Когда он вошел, никто не обратил на него внимания, когда он уйдет, этого внимания тоже не будет. Около трех ночи был самый разгар. Высоко, под потолком, на подвесной полке работал телевизор. Неизвестно зачем он работал, так как звук у него все равно был выключен. Играла музыка, служившая своеобразным звуковым колпаком для каждого разговора, происходившего в этом заведении. Те, кто сидел за одним столиком, прекрасно слышали друг друга, но стоило отойти на метр, и голоса превращались в гул. Этим самым гулом и наполнялась вся атмосфера. На площадке расчищенной от столов, танцевали две пары.
«Отнести вам это на столик?» - Спросила барменша, оторвав его от созерцания обстановки.
«А… Можно мне здесь посидеть?» - Спросил в ответ он, посмотрев на бутылку коньяка и низкую широкую стопку в ее руках.
«Да. Конечно. – Усмехнулась она. – Для этого здесь и стоят эти стулья».
«Спасибо». – Семимиров кивнул, вымучив улыбку, и взял из ее рук стопку и бутылку.
«Что-то празднуете?» - Сомнительно поинтересовалась она. Заказов больше пока не поступало и ей наверное хотелось поговорить.
Семимиров поднял на нее взгляд, так что она невольно вздрогнула. Но он мотнул слегка головой, словно стряхивая этот взгляд, и мягко и тихо попросил:
«Извините. Но я хотел бы побыть один…»
«Ладно. – Она пожала плечами и пошла к другому концу стойки, уходя, лишь добавив. – Горячее будет через несколько минут».
«Интересное место, чтобы побыть одному». – Донеслась ее фраза самой себе, но Дмитрий не обратил на это внимание, хоть он и понимал ошибочность данного замечания. Здесь, пожалуй, он был один.
Он налил в стопку коньяк и чуть помедлив выпил. Приятный запах и вкус дурманили. Внутри стало тепло и приятно. Внутри тела.
«Я не праздную». – Глядя перед собой, произнес Семимиров. Он видел, что барменша стояла не далеко и, похоже, читала какой-то журнал.
«Вы мне что-то сказали?» - Повернулась к нему девушка.
«Вы спросили, праздную ли я что-либо. – Пояснил Дмитрий. – Я не праздную».
«И что же?»
«Нет, ничего… Просто хотел извиниться за грубость. – Он налил еще одну стопку, но отставил ее в сторону. – Я потерял…»
«Что вы потеряли?» - Барменша подошла ближе.
Баков помедлил, подбирая слова, и затем произнес с уверенностью:
«Жену и ребенка…»

На похороны он опоздал. А может быть хотел опоздать. Он пришел, когда работники кладбища уже установили на могилку надгробную плиту. Провожающие в последний путь уже ушли, а вскоре ушли и работники.
Дождь не прекращался с прошедшей ночи и Семимиров, стоял под деревом, ожидая, когда все уйдут и вокруг воцарится мертвенная тишина.
Он шел неуверенным шагом по мокрой скользкой траве, впрочем, она была не более мокрой, чем он сам. Казалось, что он считал эти шаги. Сто двадцать шесть или сто двадцать семь, но тем не менее, он подошел к новенькой гранитной плите. Золотистыми буквами на ней было выбито:

Анастасия Павловна
Кирсанова

1984 – 2005

Прямо над этими словами, на Дмитрия, все тем же милым добрым взглядом смотрели ее бархатные глаза. Губы, чуть изогнувшиеся в улыбке. Брови, придающие ей загадочную индивидуальность. Все… Все, как при жизни.
Семимиров почти неосознанно опустился на колени, чтобы прикоснуться пальцами к фотографии. Рука заскользила по мокрой поверхности рисунка, и он склоняясь, коснулся лбом могильной плиты. Странно, но у него появилась улыбка, скривившая его губы. Видимо, это была мимолетная память.
Он перевернулся, и сел на землю, опершись спиной о камень. Он смотрел вверх, на макушки деревьев, безмолвно нависающие над кладбищем, и о чем-то думал. Пол часа, может быть больше.
«Знаешь… - Он сказал это как-то вдруг и запнулся. Затем, кивнул и продолжил. – Это хорошее место. Здесь тихо, спокойно и красиво. Наверное ты не слышишь этого, но здесь много птиц, у них приятные голоса…»
Семимиров остановился и с силой вдохнул воздух, проглатывая застывший в горле комок.
«Извини, что я не пришел на похороны… Но я так не люблю все это, когда много народу и все… Ну ты понимаешь. Наверное… Наверно, я должен попрощаться с тобой… Но, черт возьми… - Он судорожно затрясся, не то плача, не то истерично смеясь. – Я не могу пока что этого сделать. Извини, но это так. Может быть потом, когда я привыкну. Если привыкну к этой мысли. Мне нужно время. Наверное мне нужно время».
Семимиров провел ладонями по лицу, размяв пальцами уставшие глаза. Затем он достал из кармана початую бутылку коньяка и открыв крышку, сделал пару глотков. Казалось, что он успокоился. Слезы, смешанные с дождем, тихо стекали по щекам. Его рука с бутылкой задрожала и неожиданно он, резким движением швырнул бутылку от себя и она разлетелась на осколки, разбившись о соседнюю надгробную плиту.
«Почему?…» - Выдавил он, сжав кулаки и посмотрев на пасмурное небо, словно ожидая, что ему кто-то даст ответ.
Ответа не было. Он опустил голову.
«С вами все в порядке? – Раздался голос. – Я услышал звон стекла».
Дмитрий поднял взгляд и увидел как с тропинки вышел священник в черной рясе, с большим крестом на груди.
«Нет, со мной не все в порядке». – Бросил Семимиров, желая, чтобы его оставили в покое.
«Вы потеряли близкого человека? – Решил все же не уходить священник и посмотрел на надгробную плиту. – Эту девушку?»
Семимиров молча кивнул.
«Ваша скорбь понятна. Но, поверьте, что она сейчас в лучшем из миров. Нужно смириться, и жить дальше. – Мягко произнес священник. – Все мы в руках Божьих».
«В таком случае, ваш Бог, большая сволочь». – Дмитрий резко встал, оступившись и, вернув равновесие, прошел мимо священника.
«Да простит тебя Бог за твои слова сказанные во гневе». – Батюшка осенил крестом уходящего человека и, присев на корточки, стал собирать в подол рясы осколки разбитой бутылки.

Глава VII.

Весь день, после посещения кладбища, он просто бродил по городским улицам, бесцельно пялясь на витрины магазинов и многочисленные рекламные плакаты. Все было до ужаса обыденно и непоколебимо.
«Как же все в мире забавно. Казалось бы такое важное и трагическое событие, как смерть человека, должно создать какой-то резонанс в обществе, если это общество цивилизованно и гуманно. Но, смерть одного человека, переворачивает жизнь лишь тех людей, которые были ему близки. Для остального человечества, одна смерть – это такая мелочь, которую и замечать то не стоит. Каждый день на планете кто-то умирает, и что же? Нам есть до этого какое-то дело? Абсолютно никакого дела, до тех пор, пока дыхание смерти не повеет совсем близко от нас… - Семимиров посмотрел на прошедших мимо трех девушек. Они шли и чему-то смеялись. Беззаботная радость била в них ключом и это его неожиданно разозлило. Он отвернулся и уставился на свои ботинки. – Да уж, верно подметил. Умирает один человек – общество спокойно и молчит, умирает сто – уже трагедия. И все начинают ходить, качая головой, скорбя и оплакивая.
А в сущности – какая разница? Ведь сотня состоит из единиц…»

Он купил очередную бутылку коньяка, и пошел к озеру в парке. Безошибочно найдя постоянное место их отдыха, он грузно опустился на землю и прислонился спиной к каштану. Тихая гладь воды блестела на расстоянии протянутой руки, отражая свет многочисленных ярких звезд и желто-зеленой луны. Когда он смотрел последний раз на звезды, он не помнил. Для него тогда были другие звезды – ее глаза. Сейчас он тоже смотрел лишь на отражение звезд, но даже так он был вынужден признать, что это была одна из красивейших ночей. Он признавал это разумом, но не сердцем. Оно сейчас не чувствовало.
Вероятно, это был его защитный механизм – омертвение. Это было безумно сложно, казалось, что почти невозможно, найти сейчас причину, дающую желание к жизни. Мрак, окутывающий все внутри, словно создавал пелену на глазах, пелену которая делала все вокруг серым, бесцветным, скучным, ненужным, нежеланным и отвратительным. Коньяк конечно же служил своеобразным громоотводом, но он просто туманил разум, отодвигал боль чуть дальше, так чтобы на нее можно было смотреть издали. Правда тогда ее можно было разглядеть в полном объеме. И Семимиров отлично понимал, знал и отдавал себе отчет, что спиртное не решит ни одной его проблемы. Он скорее просто хотел совершить какую-то глупость, поступить не по разуму, как поступал всю свою жизнь, обдумывая каждый шаг, а поступить так, как требовала душа в данный момент. А в данный момент душа требовала отодвинуть от нее боль и страх, печаль и ненависть куда-нибудь подальше, туда, где они не будут кричать так громко. Два глотка обожгли горло и в нос прокрался характерный приятный аромат напитка…

Семимиров не помнил как долго он уже сидел на берегу. Бутылка была полна на половину. В голове чувствовалась легкость и сонность, а в левой руке пощипывание. Кисть левой руки была опущена в воду. При звездном свете, на воде виднелось пятно. Медленно, оно меняло очертания и расплывалось. Он лениво посмотрел на это и посмотрел на траву справа от себя, где лежал небольшой перочинный нож, который Дмитрий всегда носил с собой. Он тихо усмехнулся и вздохнув, поднял глаза вверх, к небу. Звезды все еще мерцали и их свет словно проникал сквозь глаза Семимирова, куда то внутрь. Он прикрыл глаза, и снова их открыл, хотелось спать и звезды были немного смазаны.
Усталость распространялась по всему телу, расслабляя его. Семимиров почему-то подумал, что похолодало. Он положил вторую руку на живот и продолжил созерцать мутнеющие звезды. Он знал, что тихо приближается к концу… Но его это ни сколько не пугало, он просто наслаждался красотой звездного неба, казалось, становившегося только красивее по мере того как его сознание мутнело. Он прикрыл глаза.
«Здравствуй».
«Здравствуй». – Ответил он голосу, не открывая глаз. И на его губах чуть заметно мелькнула бледная улыбка.
«Можно мне вина?» - Спросила она.
«Я бы угостил тебя, но у меня нет вина». – Он не открывал глаза, так как не хотел…
«Это ничего. – Мягко ответила она. – Тогда я просто посижу рядом с тобою».
«Да, пожалуйста». – Семимиров как-то тяжело выдохнул.
«Сегодня красивые звезды. И прямо над нами».
«Я тоже это заметил. Прекрасные».
«Что ты делаешь?»
«Я скучаю по тебе… Я так скучаю…»
«Я знаю».
«Я не боюсь сделать это. Совсем».
«И это я тоже успела узнать. – Согласилась она. – Ты давно перестал бояться этого. Но, может пора принять и еще один вызов? Жизнь».
«Я всегда буду любить тебя… Всегда…» - Помолчав минуту сказал он.
«Я тоже всегда…»

Он открыл глаза. Было раннее утро. В глотке сушило, он протянул руку наугад и взял бутылку, которую даже не закрыл. Второй рукой он погладил щетинистую щеку. Глоток коньяка немного взбодрил. Он огляделся: рядом, в землю был воткнут нож. Семимиров посмотрел на запястье левой руки, на воду. Сон. Но в памяти всплыло: «Всегда…»
Он с трудом встал с земли, покряхтев от боли в суставах. Подняв бутылку, он огляделся по сторонам, тихо бледно улыбнулся, и пошел.
Все, что осталось, это примятая трава и воткнутый в землю нож…
Глава VIII

Краски не ложились на холст. Ну, что же, действительно ее глаза были чуть светлее. Необходимо было лишь подобрать тон. Он стоял в комнате перед большим холстом, курил, держал в руке кисти и отходя на два-три шага, вглядывался в то, что уже сотворил. Пахло красками и растворителем. Наверное уже вся квартира пропахла всем этим, но так как он уже довольно давно не бросал работы, то ощущение этого пропало.
Работа немного зависла, когда он стал писать ее глаза. Это было трудно – передать всю ее, через глаза. Она сама это могла, а он… Он не мог, хоть и был чертовски хорош в своем деле.
Прошел почти год с тех пор как…
Большую часть этого времени Семимиров вел довольно затворническую жизнь, вероятно приходя в себя. Но, как кто-то выразился, время лечило. Постепенно он возвращался в строй. А затем ему вдруг пришла в голову идея и он позвонил тому директору галереи, предложив возобновить прерванные отношения. Как ни странно, но даже после нескольких отказов от художника, директор не проявил никакой обиды и с удовольствием согласился.
Условием от Дмитрия Семимирова было только одно. Он просил три месяца на написание ключевой картины в экспозиции. Получил только два, на этом они и договорились.
Вероятно это была какая-то форма скрупулезности, с чем и соглашался сам художник, но за полторы недели он написал почти весь портрет, оставив основное время на работу над лицом.

Он еще раз вгляделся в белую полоску, на месте которой должны были быть глаза. Ухмылка пробежала по его лицу и он, затушив сигарету, вышел из квартиры.
Яркое солнце клонилось к закату, но еще хорошо прогревало мартовский воздух. Последнее время он был в хорошем настроении, на сколько это было возможно во все последнее время. Природа начинала оживать от белесой мертвенности зимы и наверное заразила этим оживлением и Семимирова.
Зайдя в бар, он остановился на пороге и огляделся. А найдя то, что искал, улыбнулся и направился к стойке.
«Привет. – Он перегнулся через высокую стойку бара, подтянувшись на руках, и поцеловал барменшу. – Как дела?»
«Прекрасно. – Ответила она улыбкой. – Работы мало, немного скучно. Будешь что-нибудь?»
«Да. Кружечку пива. – Семимиров сел на стул уперши каблуки ботинок в перекладину и сложив руки, словно за партой. – Светик, ты сегодня до скольки работаешь?»
«Как всегда, до девяти вечера. – Барменша поставила перед Димой пиво. – Потом свободна. Есть предложения?»
«Ну, приглашать тебя в кино как-то старомодно. – Пожал плечами Семимиров. – Так что, можем взять что-нибудь в прокате и к тебе».
«А почему не к тебе?»
«Ты же знаешь. У меня там сплошная краска, не продохнешь, тем более ты, человек непривычный». – Объяснил Дмитрий.
«Ты еще не закончил?»
«И никогда не закончу. В смысле общем. – Поправился Семимиров. – А в конкретном смысле – думаю, что скоро».
Они замолчали, вероятно думая каждый о чем-то своем.
Семимиров встречался со Светой чуть больше месяца, что касаемо непосредственно свиданий. А их первая встреча произошла еще в ту дождливую ночь, когда он набрел на какой-то бар, сам толком не зная зачем. Они тогда перебросились парой фраз и всего-то. А через два-три месяца он снова зашел в тот же бар. Затем стал заходить только в него, раз два в неделю. Здесь было с кем поговорить.
Света совсем была не похожа на Настю. Не то чтобы кто-то из них был красивее или симпатичнее, а просто они были не похожи. Света была просто другой. И по характеру и по внешности. Вероятно такая непохожесть и привлекала Семимирова, так как позволяла не зацикливаться на мыслях о прошлом, а только лишь вспоминать прошлое.
Блондинка Света, с пышной гривой вьющихся волос, почти на год была старше Дмитрия, о чем они впрочем никогда не упоминали и не задумывались, как о вещи незначительной. Тонкая изящная шея, ямочка на подбородке, светлые брови, все это было не тем, не таким как у Анастасии. И лишь по случайному стечению обстоятельств, единственное, что было общим у этих двух девушек, так это зеленый цвет глаз.
Да и то, если у Насти глаза были мягко-зеленые, спокойные, то у Светы это был искристый зеленый свет, даже в спокойствии своем, ведущий какую-то игру.
Он не хотел их сравнивать, и когда это ненароком случалось, он подавливал в себе подобные мысли. Слишком сильно было в нем чувство к той девушке, которую он повстречал на парковой дорожке, с которой собирался прожить всю жизнь, и которая носила его ребенка. Он не мог и не желал забывать или заменять ее. Но... Но завязавшаяся дружба, как это часто бывает, развилась в следующую стадию, ибо и дружбы то как таковой, между мужчиной женщиной быть по сути и в принципе своем, не может.

Вечерний ветерок, немножко прохладный, но все же чем-то приятный, обдувал слегка небритое лицо Семимирова, а он сидел на скамеечке в парке, наклонившись немного вперед, сложив пальцы в замок. Он решил, что погуляет, и назначил встречу Свете прямо здесь.
Он смотрел по сторонам, иногда задерживаясь на каком то предмете или человеке. Странно, но он сам подумал, что его взгляд сейчас какой-то стеклянный, словно у видеокамеры, снимающей все, что находится вокруг.
«Просто я слишком много помню. – Усмехнулся Дмитрий сам себе. – Скорее это не взгляд видеокамеры а полотно, на котором кинопроектор показывает все, что когда-то накопил. Кинопроектор – это как-то романтичнее, человечнее. Особенно тот, где оператор крутит ручку, чтобы картинка двигалась. Вот так и мы должны дышать, думать, чувствовать, действовать – и все это для того, чтобы кто-то потом уже на своем полотне смог все это увидеть».
Краем глаза он заметил приближающуюся собаку. Боксер тигрового окраса подбежал к Дмитрию, помахивая обрубком хвоста, и поскулив, положил свою морду на колено молодого человека.
«Это ты, «Джек»? – Семимиров обратился к собаке и погладил ее. – Не забыл».
Как-то инстинктивно и взволнованно, Дмитрий вытянул шею, оглядываясь по сторонам.
«Конечно же нет…»
Он увидел идущего к нему мужчину. Высокого и седого мужчину, в черном осенне-весеннем пальто. Семимиров не видел Кирсанова уже довольно давно, лишь изредка звонил. За это время Павел Петрович сильно постарел. Он еще тогда, словно надломился и от былой бравады многое ушло. Надо было отдать должное ему – он с самого начала держался лучше чем Семимиров, а ведь потерял дочь.
«Ну, здравствуй, пропавший». – Павел Петрович улыбнулся и протянул руку.
«Здравствуйте». – Дмитрий привстал, пожимая ладонь и заметив, что Кирсанов сильно похудел.
Они сели на скамейку. Они молчали и наконец Дмитрий сказал:
«Гуляете».
«Да. – Кивнул Кирсанов. – «Джеку» всегда нравилось здесь гулять. К сожалению бегать с ним я не могу».
Павел Петрович улыбнулся, а Семимиров подумал, что тот скорее хотел сказать: «Ей всегда нравилось здесь гулять».
«Что давно не заходил?»
«Я… работал. – Ответил не глядя Дмитрий. – Скоро выставка. Я говорил?»
«Нет. – Покачал головой Кирсанов. – Таня была бы рада тебе. Она всегда радуется, когда ты приходишь… Я тоже».
Семимиров мельком посмотрел на часы и как бы невзначай огляделся. Что, впрочем было не так уж незаметно.
«Да, Павел Петрович, я обязательно зайду на днях. – Заверил Дмитрий. – Тем более, скоро годовщина».
«Да. Скоро. – Согласился тихо Кирсанов. – Куда то спешишь?»
«Я? – Зачем-то уточнил молодой человек. – Не то чтобы. Просто поздно уже».
«Что ж, не буду задерживать. – Кивнул Кирсанов. - Иди».
«Я обязательно скоро зайду. – Пообещал Дмитрий. – Обязательно. Передайте привет Татьяне Николаевне».
«Передам. – Кирсанов пожал руку Семимирову, на секунду задержав рукопожатие и заглянув тому в глаза. Затем он улыбнулся, и отпустив руку, повторил. – Передам».
Семимиров заметил вдалеке Свету и поспешил ей навстречу, оставив Павла Петровича на скамейке. Быстрым шагом он встретился с нею.
«Привет. – Она потянулась к его губам и он несколько сдержанно ответил на поцелуй. – Погуляем?»
«Нет. – Он тихо развернул ее обратно и мельком скосил взгляд назад. – Я устал. Пойдем уже домой».
Кирсанов погладил «Джека», потрепав за ухом, и встав, не спеша пошел в другую сторону.

Телевизор отбрасывал пляшущие тени на стены. Дмитрий сидел на диване, одну руку положив вдоль его спинки, а во второй держа бокал с вином. Света лежала рядом, облокотившись спиной на него. Они смотрели какой-то фильм, впрочем, по всей вероятности этот фильм они не смотрели. Его взгляд просто бродил по экрану, а она похоже заснула, прижавшись к молодому человеку. Он осторожно поставил пустой бокал на столик, выключил телевизор и, стараясь не делать резких движений, поднял девушку на руки. Она сонно улыбнулась, чуть приоткрыв глаза, и обвила руками его шею.
Семимиров уложил девушку в постель, заботливо прикрыв одеялом, затем разделся и лег рядом. Спать он не хотел, просто повернулся и смотрел на ее волосы.
«Это был ее отец?» - Вопрос прозвучал как-то неожиданно, что Дмитрий даже вздрогнул.
«Да, это был он».
Она замолчала, словно удовлетворенная ответом, хотя, вероятно, желала получить какой-то другой ответ ил задать какой-то другой вопрос. Они раньше часто говорили об этом. О Насте, о ее родителях, о времени, которое Семимиров проводил с ними всеми. Но с тех пор как их отношения перешли на другой уровень, эти разговоры резко прекратились. Она думала – из-за нее.
«Ты ведь им не сказал обо мне». – Это было скорее утверждение, чем вопрос, после некоторого молчания.
«Нет. – Честно признался Семимиров. – Давно не общался с ними, не было времени рассказать».
«Может, поэтому давно и не общался?» - Она повернулась на другой бок, чтобы быть лицом к лицу с ним.
«Может».
«Поговорим об этом?»
«Нет».
«Поговорим об этом». – Это уже звучало настойчиво и он понял, что не отвертится.
«Ты не сможешь вечно их избегать. – Света говорила тихо, но ее голос менял тон когда она хотела отстоять свою точку зрения. – Если они хорошие люди, а по твоим рассказам я знаю, что это так, то они не будут мешать твоей дальнейшей жизни. Траур не может длиться вечно».
«Вероятно».
«Я никогда не заменю ее и я это знаю. Я и не стараюсь это сделать. И уж конечно же я понимаю, что ты вряд ли когда-нибудь забудешь ее. – Немного подумав, она добавила. – Я тебя люблю. Думаю, ты знаешь это. Но я еще думаю, что пора бы тебе разобраться со всем, что у тебя накопилось».
Он не отвечал, потому что знал, что она говорит верные вещи и умом он соглашался с нею, понимал, что так и следует поступить.
«Завтра мы не встретимся». – Наконец произнесла Света.
«Я знаю». – Согласился он.
«Думаю, и послезавтра…»
Он придвинулся поближе и обняв девушку, уткнулся носом в ее волосы.

Глава IX

«Алло». – Раздался в трубке, знакомый голос.
«Алексей Данилович?»
«Да, я. – Признал голос. – Если не ошибаюсь, Семимиров?»
«Нет, не ошибаетесь. – Дмитрий сделал паузу. – Я по поводу выставки».
«Надеюсь, вы не отказываетесь?!» - Взволнованно и быстро спросил директор галереи.
«Нет-нет. Наоборот. Я хотел сказать, что все в силе и дата не меняется. Вне зависимости от готовности моей последней работы». – Заверил Семимиров.
«Это замечательно. – Голос Карасева, казалось, был обрадованным. – Значит, я могу уже давать анонс?»
«Да. Как считаете нужным».
Семимиров погасил сигарету, затянувшись и пустив носом облачко дыма. После той беседы со Светой он провел еще две бессонные ночи у себя дома. Днем спал, а ночью сидел в кресле перед полотном с незаконченным портретом. Работа не продвигалась, да он, впрочем, сейчас оставил эту цель в покое.
Слова Светланы и встреча с Павлом Петровичем оказали какое-то комплексное воздействие. Они словно столкнули его с наезженных рельс и пустили под откос.
«Да. Пожалуй этот откос мне давно надо было преодолеть. Наверное, я в действительности просто боялся сделать это сам. Может быть я специально ждал, пока кто-нибудь это сделает за меня. Может быть именно поэтому я так широко развернул все свое «нутро» перед Светой. – Он кивнул, словно самому себе или собеседнику, если бы таковой был. – Сначала мне нужен был исповедник, и для этого она прекрасно годилась, как человек мне не знакомый, которого нет необходимости стесняться, которому можно выложить все без остатка, и не думать о том, что затем ты будешь косить в сторону глаза от этого человека, вспоминая как ты распускал сопли перед ним, как плакался ему в жилетку. А потом?…
Потом только два выхода. После того как человек знает тебя на сто процентов, такого каким ты был и такого каким ты являешься, остается только два выхода. Либо сблизиться, либо расстаться навсегда…»
Расставаться они не хотели оба. Наверное, если бы она была мужчиной, то они бы стали лучшими друзьями. Но, как это часто бывает, судьба преподносит бесчисленное множество сюрпризов, и как правило, ничто в судьбе не бывает случайностью. Все является следствием чего-то, и что-то является следствием всего, что случилось когда-то и что случается сейчас. А то, что случится потом – это помесь наших решений и следствий всех подарков судьбы.
У них тогда тоже было две возможности. Либо, либо. Они приняли решение и стали частью друг друга.
Семимиров вздохнул, протяжно выпустив воздух из легких, и встал с кресла. Он включил свет и взял в руки кисти.

Глава X

В большом светлом зале было несколько шумновато. Это был нескончаемый монотонный гул, словно от пчелиного улья. Разномастный народ разбитый на пары, компании и одиноких созерцателей, перемещался вдоль стен, стоял в центре, переговаривался, смеялся. Надо сказать, что компания была действительно разномастной. К примеру, рядом с почтенной дамой в вечернем платье можно было заприметить обросшего щетиной молодого человека в не заправленной рубашке и джинсах. Они премило беседовали и, видимо, он что-то объяснял ей, указывая на картину.
Я почти никого там не знал, и перебросившись парой слов со знакомыми мне людьми, превратился в одного из одиночек-созерцателей, медленно передвигаясь от картины к картине.
Светлана вошла в зал и немного растерянно огляделась. Один из снующих везде официантов предложил ей шампанское, но она отказалась. Видимо, этот небрежный официоз был ей не знаком. Справившись с растерянностью, она все же подошла к одной из картин. Думаю, она уже ее видела, так как не проявила ни малейшего любопытства и больше оглядывалась, вероятно что-то или кого-то ища. Света несколько замерла, когда увидела центральную работу выставки. Картина стояла на декоративной тумбе в углу зала и по началу была даже не заметна. Но поначалу.
«Нравится?» - Семимиров некоторое время не давал знать о своем присутствии и наблюдал за тем как девушка смотрит на картину.
«Красиво». – Света не обернулась, словно завороженная увиденным зрелищем.
«Я…» - Семимиров что-то хотел добавить.
«Нет, не говори. – Она обернулась и на ее щеке сверкнула слезинка. – Я хочу думать, что я поняла то, что ты хотел сказать».
«Я тоже так хочу думать». – Улыбнулся он и обнял девушку.
Она крепко прижалась к Дмитрию и на ее губах сияла улыбка. У собравшегося общества появилась новая тема. Люди улыбаясь, кивали друг другу в сторону парочки.
Что ж, я должен был отметить, что тот портрет, действительно замечательно отразил Светлану, так, как будто я знал ее уже много лет. Это был настоящий оттиск души. И так изобразить человека мог лишь тот, кто знает о нем гораздо больше него самого.
«Павел Петрович, Татьяна Николаевна! – Окликнул Семимиров, новых гостей. – Здравствуйте. Молодцы, что пришли».
Дмитрий пожал руку Кирсанову и поцеловал в щеку его жену.
«Вот, знакомьтесь. – Он взял за руку Свету и подвел ее ближе. – Это Светлана. Я вам о ней рассказывал».
«Очень рады знакомству». – Искренне улыбнулась Татьяна Николаевна и Павел Петрович кивнул, подтверждая слова жены.
«Пойдемте, я вам здесь все покажу. – Семимиров взял на себя роль экскурсовода. – Шампанского хотите?»

Да, все ведет к чему-то, и ничего не бывает просто так и бесследно. У всего, что имеет начало, должен быть и конец, но перед этим всегда есть что-то еще, нечто более важное, что наполняет промежуток между ними. Листья опадают осенью, но за нею всегда придет весна, чтобы возродить опадающую листву. Эта листва будет уже не та, но она также будет радовать глаз и следующая осень также будет навевать грусть. Кто-то задается вопросом «почему», а кто-то нет, потому что знает, что ответов как таковых нет. Листья опадают, потому что происходит смена сезонов, но разве это ответ? И уж конечно, дерево не умирает вместе с опадающей листвой. Нет. Оно живет благодаря ней и ради нее.