Чучело

У неё не было друзей. Быть может, именно поэтому не было и врагов. И всё же сказать, что она вела какой-то затворнический образ жизни, пожалуй, нельзя. Судите сами: проживая даже в небольшом поселке, невозможно быть вне социума – школы, где она работала лаборантом, пары-тройки частных торговых точек, в которых ей было уютнее, чем в гулких залах сетевых магазинов, в различных конторах и конторках. Всё это было для неё неизбежным, поэтому к своим двадцати годам она как-то примирилась даже с тем минимальным количеством людей, что окружали её изо дня в день.

Она чуралась компаний, даже случайных, в её такой большой и в то же время короткой ещё жизни не было ни ухаживаний, ни даже флирта, и ощущая свою женскую никчёмность она всё больше погружалась в себя, в свой, оторванный от действительности и скорее выдуманный мир, состоящий из будничных каждодневных дел – приготовления ужина, изредка - перешивания уже немодных юбок и блузок, наклеивания картинок на пустые прозрачные бутылки и прочей необязательной чепухой, заполняющей тягучие и бессмысленные по своей сути вечера.

Неразговорчивая, обычно лишь кивавшая в коротких молчаливых диалогах своим собеседникам нелепой чёлкой, ей удавалось оставлять после себя какое-то необъяснимое чувство вины – за то, что малоросла и некрасива, что её бесцветные глаза всегда смотрели виновато и подавленно. Никому даже не приходила мысль пожалеть её – такую безвольную, отчаявшуюся, не имеющую никакого смысла держаться в этой жизни ни за одну, даже самую хрупкую соломинку.

Никто не верил и в то, что какая-то неведомая сила сможет изменить её жизнь. Это неудивительно, поскольку все считали, что красоты и стройности она уже не обретёт, как и подруг, способных поддержать эту невинную душу в её печалях. Конечно, от неё не отворачивались, но явно избегали общаться, словно боясь заразиться той безысходностью, что сопровождала девчонку всю её жизнь. Вот уж действительно – серая мышка, незаметная никому, при которой можно было, ничуть не таясь, смело обсуждать что угодно, и даже её самоё.

Но однажды, в октябре, она пропала – не на день, не на два, и даже на работу не выходила, а через неделю весь поселок узнал, что нашли бедолагу в каком-то сарае, избитую, истощенную, и что выхаживала её теперь в местной больнице пожилая медсестра, никого не допуская в холодную палату. Хотя, скажите на милость, кого к ней допускать, если и врагов-то у пострадавшей не было. Что уж о друзьях говорить...

Ну и забыли о ней.

В разгар следующего лета в посёлке случилась сенсация: эта замухрышка, не таясь, появилась на пыльной улице, неумело подталкивая перед собой новенькую, и сразу видно - дорогую детскую коляску! Да и сама изменилась. Все видели воздушное яркое платьице нежно-голубого цвета и застенчивую улыбку, обращенную скорее к небу, а не к окружающим. Удивляло и её доброе бормотание, больше похожее на кошачье мурлыканье, над той самой колясочкой.

Все недоумевали: надо же, и это, недавнее ещё чучело, каким-то образом получило в этой жизни своё, выстраданное счастье. Счастье материнства, радости и наполненности жизни. С чего бы, почему? За какие заслуги? Она же никто и ничто…

… Да, она очень изменилась, непостижимым образом избавившись из своих фобий и неуверенностей. Подрос и её сын – смышленый и общительный пацаненок - радость матери и той самой сердобольной медсестры, взявшей на попечение избитую, окровавленную девочку.

Трудно было поверить, что трагедия, случившееся осенью с этой безмолвной тенью человека, а об этом случае пересудов в поселке было немало; так вот, кто б мог подумать, что не доброта, не участие, не поддержка и человеческое сочувствие, а грубость и насилие смогут породить такое преображение человека – глубокое и всеобъемлющее…

И можно ли теперь ответить на вопрос, отчего так получается?..