Мальчишество. Взросление

Пиво - мороженое

Трудно сегодня предположить, почему произошла эта метаморфоза… Изначально, помнится, киоск рядом со столовкой райпо, что была за хлебным магазином, торговал исключительно мороженым. Обычные вафельные стаканчики – мы сначала удивлялись, как их, такие хрупкие, можно было возить-таскать, а потом смогли увидеть, как стоят они в стопке, наподобие нынешних пластиковых. Так вот, обычные стаканчики, обычное мороженое, которое накладывалось каким-то небольшим кругленьким черпачком.

Торговала мороженым необъятных размеров женщина, и если не изменяет память, звали её Дусей. Или Клавой – разве важно это теперь? Добродушная строгость продавщицы мороженого никого, даже вертлявых малолеток, не пугала. Тетка Дуся-Клава не кричала, не отмахивалась от худеньких ручонок пацанов, сующих в окошко мелочь. Получив деньги – скорее всего, копеек десять-пятнадцать, она отработанными движениями наполняла стаканчик и совала его в чью-то ладонь. Неважно, чью – мол, разбирайтесь там сами.

Мороженое продавалось нечасто. Или казалось, что нечасто. И однажды, в начале семидесятых, вывеска исчезла. Но появилась другая – «Пиво». Ничего удивительного – шло оно гораздо бойчее, нежели мороженое.

Пиво я еще не пробовал, а значит, не любил. Но однажды, классе в седьмом-восьмом, чуть более взрослые мои товарищи, возвращаясь с пляжа, решили выпить по кружечке. Потянулся за ними и я. Прохладная, сразу запотевшая на жаре кружка, сунутая мне в руки словно в фильме «Кавказская пленница», была тяжела. Первый глоток чуть кисловатого пива дался легко, а затем я с каким-то азартом отхлебнул сразу половину.

Опьянения не было – организм без труда принял непривычный для желудка напиток. Между тем через несколько минут, почуяв неладное, кто-то спросил: «Ты чё, пива никогда не пил?» Посмеялись моему ответу, да и пошли – за парой бутылочек красненького, затем - в универмаг за пластмассовым стаканчиком для карандашей, поскольку «за госстрахом» стаканов не оказалось, а продолжили трапезу на танцплощадке, кем-то заботливо для нас открытой.

Пьяным я не был. Сидел, подставив лицо солнцу, и радовался, что денег у друзей хватило только на самую малость - на пару «красненького». А тот пластмассовый стаканчик ещё долго стоял у меня дома на столе, невольно напоминая о киоске и о первом алкогольном опыте…



"Пятак"

Место сбора, так называемый «пятак», для каждого поколения, а порой и для конкретной компании, всегда было своим. Толкалась молодежь там, где ей было удобней – по колодцам, остановкам, на стадионе, но в семидесятые годы открытым для всех местом был, разумеется, центр. Нет, не так – Центр.

Давно потерявший свое географическое понятие, отодвинутый 400-летней историей поселка на окраину, он, Центр, все равно оставался местом притяжения для сотен молодых людей. Кинотеатр, он же Дом культуры, танцплощадка, Универмаг, Дом быта, библиотека, магазины, социальные учреждения – всё годами сосредотачивалось именно здесь, не обошло это и молодежную среду.

Летом по вечерам народ тянулся «в кино», и редко когда в зале было мало посетителей - разве что фильм крутили «никакой» или по телевизору показывали в это время что-то выдающееся. Например, «про Штирлица».

Туда, в Центр, к парапету памятника погибшим воинам, подходили праздно шатающиеся подружки в поисках приключений и грубовато разговаривающие юноши. Спешно, с нескрываемым любопытством проезжали на велосипедах малолетки, которым было нечего делать в этом взрослом сообществе. И как-то всем хватало места на этой импровизированной длинной скамейке, и тёк неспешный разговор, тут и там прерываемый смехом. «Пятак» этот каждый вечер, с мая по сентябрь, жил своей, редко чем нарушаемой жизнью – вполне бесцельной, и в то же время глубоко осмысленной.

Обсуждения, споры, сплетни, слухи, какие-то нелепые сделки, встречи, скандалы, расставания – для всего тут находилось место, все могли поучаствовать, если были в курсе происходящего. Выпить при случае уходили чуть дальше – «за госстрах», где утоптанная трава была покрыта пробками от спиртного и где всегда можно было найти пару пустых стаканов. Открыто пить пока еще стеснялись…

Еще одним местечком, облюбованным местной молодежью для встреч, была площадка у входа в кинотеатр «Чайка». Встретить там компанию, пусть и малочисленную, можно было и вечером, и днем – прогуливающие занятия школяры и студенты, случайно забредшие от безделья отпускники, ещё кто-то, словом, место не пустовало. Площадь Свободы тогда только-только начала зарастать елями и берёзами, была открыта, и сидеть на кирпичных основаниях спускающейся вниз лестницы было вполне комфортно…

У каждого времени – свои приметы. Вряд ли подобные места к ним относятся, тем не менее, многие о них помнят до сих пор…



Ритмы

Приобщение к эстрадной музыке – не к хоровому пению в школе, а именно к эстрадной, начиналось для многих с транзисторного приемника ВЭФ -202 или, случалось, с более престижного Океан-209. Буржуйские «голоса», что мы, сидя на лавочке, ловили по вечерам, регулярно выдавали в эфир неплохие подборки, а ведущий музыкальной программы БиБиСи Сева Новгородцев, нелегальный кумир и легенда тех лет, составлял эфир не только из наиболее полюбившихся советским меломанам песен, но включал и новинки. Радиоэфир, говорят, глушили, но даже помехи позволяли нам понять, что звучит – Иглз или Роллинги.

Определенно, в семидесятые музыка для молодежи делилась на танцевальную и «другую». К танцевальной, без сомнения, относилось всё то, что звучало из радиорепродукторов – были такие когда-то в каждой советской квартире. Мелодии, что исполнялась нашими «Веселыми ребятами», разнообразного цвета «гитарами», Верасами, Ялла, а также немногочисленными исполнителями-одиночками, в том числе Ободзинским, а позже – Пугачевой, Понаровской, Анне Вески и иже с ними, тоже радовали…

Особой популярностью пользовались итальянцы – Рики э Повери, Тото Кутуньо и всякие прочие Пупо. (Названия, имена и фамилии приходится писать по-русски только потому, чтобы читатель почувствовал дух времени). Что-то крутилось из Уингз, Дорз, Энималз, Иглз, из репертуара так называемых «групп одной песни». Реже на наших магнитофонах «Весна» и «Романтик» крутились считавшиеся устаревшими Роллинг Стоунз и Битлз. Словом, музыка, которую сегодня относят к привычному сегменту «поп», была в определенном фаворе. Кое-кого изредка даже показывали по телевизору…

Известные в более узких кругах песни Юрайя Хип, Дип Пёпл, Пинк Флойд, Куин и прочих англо-американских команд для танцев никак не подходили, поэтому обсуждались только в среде очкастых меломанов. «О, Дио! – А как Уотерс? – Да перестань, вот Меркюри – это да!..» - такое услышать было практически невозможно. Слишком заморочно, непонятно, да и в приличном качестве никто этого тогда не слышал. Короче говоря, за праздничным столом молодежь пела не Челентано, а всё те же «Вот кто-то с горочки спустился…» Иного не позволял российский менталитет.

Пожалуй, единственный раз, когда в Красные Баки в середине семидесятых приехала группа «Фантазеры», мы воочию услышали настоящие каверы нескольких «западных» песен. «Июльское утро» произвело настолько сильное впечатление, что автор этих строк в восторге закричал почему-то совсем неуместное «Ура-ааа!»

Тем не менее, несмотря на определенные скудость и однообразие, музыкальный фон в Баках был, к тому же он развивался, принося в наши уши и головы новые имена, новые песни. Однажды из Ленинграда на студенческие каникулы приехал наш давний приятель, и, пощипывая едва отросшую бородку, поведал нам о супер-пупер группе «Бони М», каких-то «Оттаван» и заявил, что уже пару лет в моде исключительно «чёрные».

- Чего вы тут слушаете, не понимаю. Колхоз какой-то!

Мы не обижались. К тому же всё довольно скоро изменилось, и музыка, звучавшая в столичных квартирах и на танцполах, почти не отличалась от той, что включали на дискотеке в Баках. Только доходила сюда не пять лет, как раньше, а какой-то год-другой…



Электричка

Живя за 140 километров от города Горького, до которого быстрее всего можно было добраться на электричке, транспортных альтернатив у молодежи не было. Свое авто имели немногие, поэтому все ездили в областной центр именно в этих зелёных, довольно обшарпанных, грязных и вечно дребезжащих вагонах.

Деревянные, изрезанные ножами скамейки, мутные окна, спертый воздух, потные летом и замерзающие зимой пассажиры - обычный антураж поездки в областной центр - в институт, по каким-то делам, да и просто прошвырнуться по магазинам в поисках колбасы, особо любимых "горьковских" батонов или, допустим, немудреной обуви... Представить сегодняшнему поколению поездки по таким поводам трудно, но что было, то было...

Люди степенные, взрослые, приехав на станцию, не спеша вставали в очередь в кассу, покупали бумажный бледно-зеленый билет "за рупь шестьдесят пять" и, заслышав скрипучее, простуженное объявление, суетливо шли на перрон. Те, кто помоложе, студенты и прочая молодежь, в массе своей надеялись, что контролёров не будет и билеты не покупали. Это сегодня 83 копейки – льготная цена - не сумма, но тогда они были эквивалентом двух посещений студенческой столовки. Ну, или почти четырех кружек пива.

Стайки шумных молодежных компаний, как правило, имели свои предпочтения - усаживались туда, где ехали "свои", и даже те, кто опаздывал, шли именно в тот вагон, где для них придерживали место.

Два часа езды до Горького заполнялись пустой болтовней, анекдотами, какими-то историями и перекурами в вечно задымленном тамбуре. Продавцов всяческой мелочевки, газет и прочего мусора тогда не было, попрошайки и собирающие "на проезд до дома" тоже были редки, как и мужички с гармонями или гитарами. Скучновато было в вагонах, поэтому многие спали, кто-то читал или просто пялились в такой же скучный заоконный пейзаж. Внести сумятицу в привычный порядок вещей могли только какое-нибудь ЧП или контролёры.

О их появлении вся электричка узнавала мгновенно. Сначала появлялся один, потом другой встревоженный мальчишка, и вот уже безбилетники, иногда довольно шумной и многолюдной толпой, торопливо переходили из вагона в вагон, чтобы на ближайшей станции перебежать в тот, где контролёры уже были. Этот маневр иногда удавался не всем, и уплывавшее за окном растерянное лицо неудачника, не успевшего заскочить в нужный вагон, было не редкостью. Таким сочувствовали - шутка ли, ждать на перроне какого-нибудь Каменного Оврага несколько часов до следующей электрички - это не шутка.

Бывало, контролёры шли с противоположных сторон состава, навстречу друг другу, и это уменьшало шансы "зайцев" вдвое. В этом случае неудачников было гораздо больше, и всех их высаживали на ближайшей станции, невзирая на погоду и время года. Других мер воздействия на безбилетников не было - трехрублевый штраф молодежи был просто не по карману.

Пожалуй, только этим и запоминались поездки на электричке, хотя, как в любом замкнутом пространстве, здесь случались и другие малозаметные пассажирам других вагонов события - знакомства, споры из-за места, недоразумения с багажом, случались и драки. Часто вагоны шли переполненными до того, что все два часа до города или обратно приходилось стоять в тамбуре. Верхом удивления была увиденная однажды картина: пара мужичков мирно спала на багажных полках, где и для чемодана места было только-только...

Особый порядок был и на станции по прибытии электрички. Как только с шипением открывались двери, специально отряженная молодежь бежала в кассу за билетом на автобус до Красных Баков, покупая сразу по десятку - на всех друзей, знакомых и даже малознакомых, просто попросивших помощи у более расторопной молодежи. Давка в автостанции была необычайная, и в этой толпе не было ни начальников, ни мальчишек - все были равны, все были одинаковы. Просто пассажиры.

Натужно скрипя, переполненный автобус трогался, а на платформе оставались те, кто не сумел в него втиснуться, кому достался билет на следующий рейс или те, кто не спешил. Через полчаса следующий автобус до Баков шел уже полупустым…

Сегодня изменились цены, вокзалы, электрички и даже их расписание, но люди - они остались те же...



Сигареты

Курили в те годы истово… Где было можно. Можно было везде, где не запрещено. В кафе, ресторане, на колхозном собрании, в заводском цеху, на лестничных пролетах учреждений, в рабочем кабинете, дома – везде табачный дым висел сизой пеленой, от него слезились глаза, хотелось прокашляться, пепельницы и консервные банки с окурками, воняя, стояли в самых неожиданных местах, и не было от этого никакого спасения…

Кинематограф вносил свою лепту. Комсомольцы на своем собрании смолили на экранах непрерывно, передовик производства, обсуждая с инженером какую-то загогулину, обязательно держал в углу рта цигарку, и даже на партийном собрании, сидя в президиуме, парторг задумчиво курил, решая вопрос о том, как наказать оступившегося коллегу.

Что это было? Нет, не мода.

Каких-то 10-15 лет назад закончилась война, затем не менее тяжелый период восстановления, и образ командующего фронтом или секретаря парткома, обдумывающего наедине с сигаретой сложнейшие вопросы, накрепко засел в головах людей. Что уж говорить о фронтовике или крестьянине, где самокрутка – как клеймо, от которого не избавиться.

Страна восстанавливалась и курила, курила, курила… Не удивительно, что курить в шестидесятые многие мальчишки начинали рано. Во втором-третьем классе – не редкость. Нет, это было не настоящее курение, скорее подражательство взрослым, тем не менее дым из носа выпускали усердно, втихую проклиная непомерное щипание крепкого, до жути раздражавшего глотку «Беломорканала». Воровали папиросы втихушку у отца или старшего брата, клянчили у более взрослых пацанов, нередко собирали «бычки». Денег на папиросы не было.

В школе курили в туалете – убогом, до неприличия загаженном, кирпичном холодном пристрое с дырками в полу вместо привычных нынче унитазов. Смешавшись, запахи выгребной ямы, хлорки и дыма создавали амбре, от которого кружилась голова, но во время перемены малолетки, наравне с мальчишками постарше, смачно пыхтели, стараясь найти удовольствие в процедуре курения.

В туалет врывался учитель, зычным голосом орал: «Что это вы тут делаете? Опять курите? Надымили, как паровоз!», и, проводив взглядом вконец зарвавшихся школьников, доставал сигареты и закуривал сам… Учителям в туалете курить почему-то не возбранялось.

Летом курили за углом школы, не мешая никому. И все равно выскакивал кто-то, и повторял ту же фразу, что и зимой в туалете, за исключением про «надымили». Мальчишки затаптывали окурки, кто-то успевал «забычковать», те, что попугливей, делали вид, что они тут «просто поговорить», но это никого уже не интересовало, поскольку сборище тут же рассасывалось.

Если находился в толпе особо злой хулиган, осмелившийся культурно возразить учителю насчет того, что «да чего вы пристали…», двоих-троих нарушителей дисциплины приводили к директору школы, шла беседа, но следующая перемена собирала всё тех же курильщиков. С каждым прожитым годом окурки заменялись сначала мятыми папиросами, затем – дешевыми сигаретами «Прима», а когда появлялись деньги – и сигаретами с фильтром. Было их множество, но почему-то все предпочитали «Столичные», или, на худой конец, линейку болгарских сигарет – «БТ», «Родопи», «Интер», «Ту» или что-то подобное. Демократичная цена – 35 копеек – этому способствовала необычайно.

Став повзрослее, на сигареты старшеклассники «тырили» по карманам родителей мелочь, а если не удавалось, «стреляли» сигаретку-другую у более удачливых одноклассников. Зазорного в этом ничего не видели – сегодня – ты у меня, а завтра – я у тебя.

Однажды дал матери слово – закурю, но только в десятом, выпускном классе. Слово сдержал, и однажды мама спросила: «Тебе какие сигареты купить?»

Я понял, что взрослеть больше некуда.



Алкоголь

Я ошибался. Был ещё один рубеж, который мне тоже предстояло пройти.

С алкоголем дети тех лет знакомились в обычной жизни, в быту. Кто-то пробовал бражку, поставленную родителями «к празднику» для получения вонючей самогонки – водка ценой 3 рубля 62 копейки была, по мнению многих, дороговата. Кто-то тащил во время, а чаще - после застолья, остатки темно-красного портвейна, переливая его из полупустых рюмок в кружку, кто-то тайком выпивал половину стопки оставшейся от кого-то водки. Выпивали не для опьянения – из банального интереса – а что будет? Что там такого налито, если родители становятся совершенно иными: мама – ещё добрее, отец – грубым и неприветливым.

Чаще всего ничего и не было. Непонятный вкус, жжение, глубокий сон – вот и все последствия, но в компании сверстников, таких же прыщавых мальчишек, если случалось, можно было похвастать: «Да ну, водка противная! Вино лучше». Чем лучше - цветом, запахом, вкусом – объяснить не могли, но ощущение того, что ты, как взрослый, уже «пил», давало некоторое превосходство…

Более тесное знакомство со спиртным происходило, конечно, не в милом и невинном детстве, а ближе к окончанию школы. Поход с друзьями на речку – с обязательной ночевкой, чей-то день рождения, выпускной вечер – поводов было достаточно. Была ли причина?

Особых причин не было, если их не искать. Мы не искали. Всё происходило без нашего желания или нежелания. На выпускной вечер друзей, что заканчивали школу на два года раньше, они меня пригласили. Разумеется, не в зал, не за стол, а просто – придти. Но уже поздним вечером, появившись под окнами школы посмотреть, как там они, мои друзья, веселятся, с удивлением обнаружил, что таких любопытствующих собралось немало.

Кто-то из выпускников уже сбегал в кусты за припрятанной водкой, кто-то тащил небрежно сваленную в тарелку закуску, кто-то, улыбаясь, ещё в свежем хмелю, радостно кричал: «Ты с нами должен выпить!» К ним присоединились празднично одетые, но уже с размазанной тушью на глазах одноклассницы: «Мы пойдем на речку! Подожди нас!»

Вечер был свеж, и стайка выпускников, в которой я все-таки оказался, пришла на реку, к понтонному мосту. Искупался и выпил после этого немного водки – впервые в жизни. И никто бы не смог сказать, что я что-то нарушил. Да, что скрывать, к окончанию школы все одноклассники уже были с алкогольным опытом, и все же утверждать, что этот опыт был негативным, нельзя.

Мы точно так же, как любое поколение, познавали жизнь, и вычеркнуть ни одну из её сторон было невозможно. Поэтому даже в школьном возрасте пригубить , а то и серьёзно выпить, могли без оглядки на поводы, обстоятельства и возможные последствия. О них, скорее по глупости, просто не думали. А что тут думать, если праздник, компания, водка …

Однажды на первомай компания, где я был самым младшим, решила собраться «на природе». Заботы простые – купить винца-водочки, и для этого три рубля с человека – вполне божеские деньги, но карманы мои были пусты. Выход видел один – взять у кого-то взаймы, и по дороге я забежал к маме моего друга, который служил в армии. Она не спрашивала - зачем, просто открыла кошелек, достала мятый трояк, а я пообещал на днях занести должок.

Виноват, забегался. Что-то отвлекло, не сумел, забыл, а через год-другой вспомнил. Было стыдно. Мы встречались едва ли не ежедневно, я часто забегал к другу, все вместе пили чай, порой что-то и покрепче, а я – забыл… Отдавать долг спустя пару лет было стыдно, и я не отдавал. Но помнил о нем.

Прошло лет пятнадцать, и однажды, за полгода до смерти, сидя у неё в гостях, я рассказал Надежде Николаевне о своем грешке. Разумеется, она о нем не помнила, долго смеялась и простодушно сказала: «Когда-нибудь отдашь».

«Нет, не отдам» - ответил я категорично. И не отдал…

...Разумеется, я мог отдать ей уже не три, а тридцать, триста или три тысячи рублей, но я оставил себе эту ношу, чтобы прожить с ней всю оставшуюся жизнь. С этим долгом, который измеряется не рублями, а моей просроченной совестью.

Спасибо, тетя Надя, что позволила сохранить эту память, и может быть, спасла меня от каких-то гораздо более серьёзных долгов…



"Спичка"

В Баках было несколько мест, куда можно было сходить на танцы. Естественно, Дом культуры, актовый зал лесхоза-техникума и «спичка» - клуб филиала лесокомбината. Построен он был в 50-х годах непосредственно у въезда на территорию филиала в конце улицы Шоссейной, что вела к пляжу.

Ходит немало слухов, почему клуб, стоявший почти на берегу реки, получил это название – «спичка». Озвучивать свою версию не могу по ряду причин, но в данном случае это и неважно. Гораздо важнее то, что клуб этот был любим несколькими поколениями жителей поселка.

Его отличало то, что для танцев он открывался преимущественно зимой, а его деревянные, обшитые фанерой стены согревали не какие-то там чугунные батареи, а настоящие печи-голландки. Зайдя с мороза в небольшой зал, каждый поначалу направлялся к одной из печей, прикладывал озябшие ладони к покрытому «серебрянкой» металлу и оглядывал уже пришедших.

В отличие, например, от техникума, где «чужаков» не любили, «спичка» принимала всех. Эта демократичность позволяла заводить интересные знакомства, здесь создавались пары, в иных условиях невозможные, появлялись друзья, с которыми сложно было бы встретиться где-то ещё. Но эта же доступность приводила в «спичку» не только откровенных пьяниц, часто довольно безобидных, но и людей случайных, неадекватных, поэтому драка на площадке у входа в клуб являлась делом обыденным.

Ансамбль, что долгое время работал в клубе, не блистал разнообразием, но его с успехом компенсировала нетребовательность тех, кто приходил сюда не столько потанцевать, а пообщаться. Что и как играли со сцены, было не очень и важно.

Последний раз какую-то уставшую, неухоженную «спичку» я видел в один из паводков, когда вешняя вода была особенно полна, достигнув дверей клуба. Заброшенность, обилие дикой растительности у входа говорили о том, что клуб теперь никому не нужен, а его хозяин не видит для бывшего «храма культуры» никаких перспектив. Это и понятно – филиал был закрыт, поменялись хозяева, а клуб…

А что клуб? Просто старое, отжившее свои положенные полвека здание…



Вывихи

Известно, что модой так или иначе правит классика. Маленькое черное платье Коко Шанель незыблемо, простой двубортный костюм не вытеснить уже ничем, а джинсы навсегда останутся вершиной демократичности. Поэтому ничуть не удивительно, что вычурность высокой моды и даже прет-а-порте в нашей повседневной жизни и сегодня практически не встречаются.

Однако вывихи, и довольно странные, в наших местах бывали. Начнем с того, что однажды в моду вошли фуфайки – обычная одежда рабочих и трактористов. Шиком была синяя фуфайка, но я гордо ходил не просто в синей, а в синей с розовой, в мелкий цветочек изнанкой. Зайдя в кинотеатр, шаря глазами по залу в поиске друзей, и не понять было, кто есть кто в этом фуфаечном мире, и только бритые затылки могли подсказать – вот Серега, а вот и Пашка…

В начале семидесятых юноши и девушки – назовем их так, стали носить брюки-клёш. Обычное дело, всё по моде, но случился вывих. Расклешать штаны в Баках, да и не только здесь, те самые юноши стали до невиданных размеров. 25 сантиметров было «фигнёй», а вот полтинник – нормально. Особой популярностью пользовались зеленые, из какой-то полубрезентовой ткани штанищи, шить которые в КБО стали едва ли не массово. Попутно пацаньё стало увешивать нижнюю кромку брюк гнутыми копеечными монетами – как бы для красоты...

Затем появились брюки с непонятным названием «шведы». Это такой покрой, когда ремень занижался донельзя, а брючины имели форму этаких столбов. Какие-то местные законодатели моды внесли ещё одну фишку – однажды летом все поголовно заменили туфли комнатными тапочками. Откуда взялось всё это, одному господу ведомо.

Цветные, немыслимой расцветки вязаные жилетки, бессмертные сапоги-чулки, деревянные, сделанные в какой-то подворотне сабо, мужские меховые шапки-пирожки, шубы из искусственного меха – всё это было в краснобаковской моде и поветрием, и безумием…

Но истинным потрясением для поселка в начале семидесятых были не эти вывихи, а появление мини-юбок. Только представьте: стадион, полные трибуны болельщиков и болельщиц, неспешно попивающих «дюшес» или пивко, а слева, вдоль этой массы людей проходит парочка подружек, на одной из которых виднеется маленькая красная тряпочка, обозначающая юбку…

Разумеется, голые женские ножки все видели не раз - бывали на пляже, разглядывали, но чтобы вот так, среди людей, на виду, насмехаясь над правилами… Стадион притих, и будто не было игры, будто не орали только что раззадоренные болельщики «судью на мыло» и кое-что похлеще…

А подружки прошли в этой тишине мимо, словно по подиуму, и скрылись на Луговой, оставив после себя возмущение, недоумение или восхищение – это уж кому как повезло…



Джинсы

Само это слово к концу семидесятых в молодежной среде обрело культовое значение, хотя джинсов – настоящих, хотя бы даже югославских, никто и в глаза в нашем поселке тогда не видел. Юноши и девушки той поры о джинсах мечтать и не могли – их не было в продаже. Были исключительно брюки, которые производились на отечественных фабриках, изредка можно было встретить польские, реже - производства ГДР. Тогда мы еще не знали, что джинсы, которые кому-то и где-то удавалось «достать», имели явно зарубежное, «капиталистическое» происхождение, а поскольку их не завозили, значит, происхождение это было явно криминальное. Следовательно, и недоступную рядовому обывателю цену.

Криминал был не самих в темно-синих дубовых штанинах с блестящими грязно-желтыми заклепками, а в том, как попадали джинсы на просторы СССР. Чаще всего это был товар, привозимый иностранцами, отечественными туристами, каким-то чудом посетившими капстрану – Францию, ФРГ, Италию или даже США. Завозился подобный товар и контрабандистами разных мастей. Но даже попав в СССР, джинсы были если не под запретом, то продавались не на рынках и даже не в комиссионных магазинах, а исключительно «из рук в руки» фарцовщиками – людьми оборотистыми, умеющими свести нужные знакомства и стоявшими в экономической цепочке «товар-деньги-товар» на твердых ногах, как и нынешние торговые посредники. И это тоже было объяснимо.

Что имели мы тогда? Помнятся брюки-клеш разнообразных фасонов и расцветок неизвестного происхождения. А ещё - пресловутые «техасы» - зеленого цвета суррогат, жалкое подобие тех самых джинсов, что мелькали на экранах кинотеатров в зарубежных фильмах. Пожалуй, рядовые отечественные брюки имели более презентабельный и достойный вид, нежели те самые «техасы». Вот и носила молодежь «классику» - обычные брюки, отыскивая для себя собственную моду в материале, цвете или каких-то деталях в виде, скажем, манжет. И всё же пришло время, когда и в Красных Баках появились счастливые обладатели настоящих джинсов.

1977 год, лето, знойный вечер, и на пятаке у кинотеатра «Чайка» среди десятка лоботрясов появляется одна из наших новых знакомых по имени Галина. Приехавшая к кому-то в гости, модная даже в своей короткой прическе, была она не в платье, как три-четыре часа назад на пляже, а в самых настоящих джинсах фирмы «Wrangler»! Джинсы плотно облегали её «пятую точку», и они, эти два полушария, словно намекали нам на нашу вынужденную ущербность: «Деревня! В чём вы ходите!» А мы… А мы, словно сговорившись, деланно равнодушно водили глазами туда-сюда мимо этого чуда с перевранным названием «Врангель», но всё же искорка восхищения и зависти нет-нет да и вспыхивала то в одних, то в других глазах. Джинсы были в диковинку…

Тем же летом приехал наш приятель «из Питера» - Ленинградом северную столицу называть было как-то не модно. Он тоже был в довольно потертых, но настоящих «Ливайсах». Сидел в них на грязной лавочке у здания Райсовета, где сейчас музей, пил из горлышка «Жигулевское», затем вставал и, небрежно стряхивая ладонью невидимую грязь, обронял: «Фигня, постираю…» Мы же наивно удивлялись – как в таких (!!!) джинсах можно сидеть на какой-то там лавочке?

Прошло несколько лет, и в начале восьмидесятых страну наводнили польские джинсы – корявые во всём, но главное – в ткани. Там и не пахло никаким денимом, это была просто синяя плотная ткань, совсем не менявшая цвет при носке, поэтому охотников покупать эту подделку, пусть и сшитую по западным лекалам, желающих не было.

Совсем скоро выпуск псевдоджинсов наладили в Твери. Были они ещё более убогими, нежели польские. Однако в то же примерно время появились первые джинсы, очень похожие на настоящие - в магазине заготконторы, а ещё спустя год-два обилие штанов под лейблом «Montana» можно было наблюдать в отделе «Одежда» Краснобаковского райпо… Их охотно раскупали, поскольку штаны эти были ну совсем как настоящие, даже вытирались в нужных местах.

И все же покупать подделку было, как говорят, западло, поэтому свои первые штаны с лейблом «Levis» я купил, учась уже в институте. Заработав в стройотряде денег, выторговал у одногруппника - юркого, наркоманистого вида пацана, новехонькие, еще в пакете джинсы из Италии аж за 220 рублей. Мама в то время получала в месяц 65...

Как объяснить нашу тогдашнюю тягу к обычным рабочим штанам ценою в 15 – 20 американских рублей? Что видели мы в обладании этого продукта западной цивилизации? И почему обычная тряпка, которую можно сегодня купить в любой торговой палатке, была для нас недоступна? Недоступна до невиданной степени в том числе придуманными кем-то якобы идеологическими обоснованиями?

Нам твердили о заведомо плохих западных ценностях, напоминали о нравственном растлении, убеждали в загнивании капитализма, но при чем тут были обычные штаны, изготовленные на окраинных фабриках где-то в Штатах, Англии или Португалии? Какая разница, на чьей заднице сидят они, чьи ноги прикрывают – американского или советского студента? Почему их не шили здесь, где-нибудь в Саратове или Мурманске, Рязани или Туле? Какая угроза нравственности была в обычных потертых штанах?

Увы… Мне это неведомо до сих пор…
 


Fantomas

Почему мы не замечаем главного и жадно впитываем мелочи, никому не нужные детали? Откуда они, эти ассоциативные цепочки, позволяющие помнить ненужное?

В конце шестидесятых в кинотеатрах прошли три фильма про Фантомаса. Вымышленный герой, созданный французами Марселем Алленом и Пьером Сувестром в начале прошлого века, хотя и изрядно модернизированный, шагнул с экрана в массы довольно уверенно. Надпись «Fantomas» могла появиться и в школьном дневнике первоклассника, и как заголовок в газете. Виль Липатов даже написал повесть «Анискин и Фантомас», а школьники ещё долго звонили на разные, первые попавшие под руку номера телефонов и хриплым, но явно детским голосом проговаривали в трубку: «Скоро вас посетит Фантомас». И смеялись, причем довольно глупо…

Так вот, рядом с пристроем к зданию КБО уже более 50 лет стоит трансформаторная будка. Как раз мимо неё проходили те, кто направлялся в детскую библиотеку и в кинотеатр. Однажды, в 1973 году, на металлической, окрашенной половой краской двери среди неприличных надписей появилась еще одна – «Fantomas». Написать её можно было только специально, а не на бегу – к двери необходимо было пробираться через бурьян и поросли каких-то кустов. Нацарапанная грубо, уверенно, надпись выделялась и размером, и некой каллиграфией. Так на заборах не пишут. Ну что ж, написали и написали – какое мое дело…

Несколько лет, часто проходя тем маршрутом, мимо той будки, я каждый раз невольно бросал взгляд на неё, видел надпись и удивлялся, что она ещё не исчезла. Дела, заботы, что-то ещё понемногу стерли в памяти детали, но каково было моё удивление, когда в 2000 году, проходя мимо злосчастной будки, я вновь увидел всё ту же надпись.

Собственно, удивило не её наличие более четверти века спустя после появления. Надо думать, и не такие случаи бывают. Поразило другое - то, что память цепко держала этот факт долгие годы, не позволяя удалить явно не нужную информацию.

Только вот ненужную ли? Я до сих пор не знаю…



Танцплощадка

В те годы между кинотеатром «Чайка» и деревянным ещё зданием детского сада стояла танцплощадка. Нехитрое сооружение – дощатый пол, маленькая сцена и высокое ограждение с бесконечной тоскливой скамейкой внутри, изрезанной местными мальчишками. Прелесть в площадке была одна. Её окружали невесть откуда взявшиеся канадские клены и немногочисленные липы. Уютное местечко.

Они – мальчишки - каждую субботу-воскресенье кружили вокруг площадки, пытаясь рассмотреть тех, кто повзрослее, кто уже имел право и свои 40 копеек для того, чтобы попасть в круг танцующих. А чтобы это случилось, тебе должно быть не 15, и даже не 16 лет. Школьникам на площадку дорога была закрыта...

Старенькая аппаратура скрипела и шипела, барабаны, изготовленные – вот дела! - в городе Энгельс, звучали неприлично гулко, песни в исполнении ВИА исполнялись не особо слаженно, однако ничто не могло перечеркнуть важности вечера. Мы – на танцах!

Причастность к витиеватому, ничем не оправданному шатанию нескольких десятков молодых людей по площадке поначалу с непривычки завораживала. Обойти знакомых, пожать им руку или, как это бывало в ожидании очередной песни, пощебетать с подружками о том, о сём, совершенно неважном; приглядеться к «новичкам», высмотреть, кто во что одет – всё это было составной частью той бесцельной, на первый взгляд, толкотни, которая сближала, делала людей если не сообщниками, то вполне дружелюбной средой. Взгляды, улыбки, гомон, смех, немного самоуверенности в каждом движении – ну что тут скажешь: вечер, казалось, удался. Но не все так просто.

Курить на площадке запрещалось, но дымок от нескольких курильщиков, которые, прячась в уголке, обсуждали свои, какие-то недружелюбные дела, говорил о назревающем конфликте. И вот, зажимая в кулачки контрамарки, потянулись к выходу девчонки, а за ними, хмуро улыбаясь, уверенные в какой-то своей правоте ребята. Драка! Назревала драка!

Разборки никогда не затягивались более пяти минут и заканчивались как-то банально. Через полчаса, немного взлохмаченные, с разбитыми губами-носами противники, не поделившие благосклонность какой-то красавицы, могли спокойно разговаривать в уголке, кривовато улыбаясь и похлопывая друг друга по плечу. Оно и понятно – кто-то из более старших погрозил им пальцем, а вылетать на неделю-две из этого круговорота никому не хотелось. Боялись не разбитого лица, а позора. Да и 40 копеек было жаль…

Началось строительство детского сада «Ромашка» и обветшавшая за 15 лет танцплощадка пошла под снос. Через несколько лет после открытия в Красных Баках в 1975 году нового Дома культуры «имени Ленина» (да-да, именно так!), на стадионе поставили новую танцплощадку – раза в два побольше, но с такой же крепкой изгородью. Всё вернулось на круги своя, но той атмосферы – дружелюбной, открытой, немного наивной, на новой площадке не случилось.

Подросли те мальчишки, что еще недавно уворачивались от подзатыльников, девочки стали другими - взрослыми, и открытая всем ветрам площадка поменялась. Поменялась настроением. Её ждала та же участь, что у предшественницы. Но никто об этом не жалел. Неуютная была…



Готовальня

В начале семидесятых на окраине Ветлужской (хотя правильнее написать – «р.п. Ветлужский», но оставим так, как привычнее) появились геодезисты, запыхтела техника и началось строительство большого завода по производству керамзита и железобетонных изделий.

Завод получил название «Стройдеталь», строился он силами треста «Горьковгражданстрой», в который входила и Краснобаковская ПМК-6. Объект оказался столь крупным, что сил у местных строителей явно не хватало, а потому были привлечены бригады «сидящих» в Прудовском лечебно-трудовом профилактории специалистов самого разного профиля - от сварщиков до прорабов. Периметр стройки, скорее для приличия, был обнесен хлипким забором, зияющим дырами, сквозь которые беспрепятственно шастали все, кто имел какой-то свой интерес.

Возможно, я бы и не увидел ни самой стройки и никогда бы не узнал этих подробностей, если бы по-соседски начальник ПМК, Александр Борисович Лома, однажды не сказал мне, 12-летнему мальчишке: «А ты чего бездельничаешь летом? А ну-ка, приходи, работу найдем». Собственно, работа для малолеток летом в Баках была всегда – «на ёлочках». Ухаживать за лесопосадками было ничуть не зазорно, но многих что-то не устраивало. Но тут - другое дело – стройка! Это же не какие-то мотыги… Через два дня, рано утром, я ехал на служебном автобусе вместе с пропыленными работягами на Ветлужскую.

Мне повезло. Наставником и одновременно начальником у меня стал пожилой уже человек, бывший землеустроитель и юрист Виталий Николаевич Языков. Он же и объяснил нехитрые мои обязанности - носить геодезическую линейку, изредка – нивелир или теодолит, мерную ленту, а иногда даже замечательную полевую сумку, набитую розовыми чертежами, линейками и карандашами.

До середины августа я обошел с наставником всю стройку – котлованы, намечающиеся цеха, площадки; изучил, что где будет, делал отметки на фундаментах огромной печи, перезнакомился со всеми, кто не шугал меня из-под ног, и даже с прорабами – Анатолием Ивановичем Дёминым и тихим, уже безымянным бригадиром - мужичком из ЛТП. Лето пролетело быстро, зарплата была для меня невиданной, поэтому я смог позволить купить себе фотоаппарат «Зенит».

К следующему лету само собой разумелось, что работа продолжится. И действительно, меня пригласили – тот самый Виталий Николаевич. Теперь строек было две – завод, где всё ещё оставались работы по привязке котельной, очистных сооружений, железнодорожной ветки и ещё какой-то мелочёвки, и на поле западнее улицы Мичурина в районном центре.

Придя на казалось бескрайнее клеверное поле, мы зашагали по нему от репера – водопроводной колонки – всё дальше на запад, отмеряя лентой свои десятки и сотни метров. Первый, второй, третий, четвертый колышек – и вот очерчен первый корпус будущей центральной районной больницы. Выше, отмерив расстояния и вытоптав клевер, вбили ещё четыре – второй корпус. А вот и поликлиника, а там – хозблок...

Трудно сегодня поверить, что эта стройка начиналась с нас двоих – пожилого геодезиста и малолетнего школьника…

Ах, да, про готовальню, что и дала название этому тексту ! Виталий Николаевич, узнав однажды, что у меня нет ни одного чертежного инструмента, на следующий день принёс газетный сверток: «Это тебе…» Развернув бумагу, я увидел настоящую, большую, чуть потрепанную готовальню с невиданными циркулями, рейсфедерами и другими блестящими штучками. Сказав от удивления лишь дежурное «спасибо», отошел в сторонку и долго разглядывал это сокровище.

Готовальня та служила мне много лет и жива до сих пор. Не нужна уже, в ней многое утеряно за прошедшие почти полвека, но выбросить её рука не поднимается...
 


Врач

Писать о людях ушедших  непросто. То ли потому, что журналистские штампы не дают придать слову тот, самый нужный и важный смысл, то ли время безжалостно стирает какие-то детали, но в итоге всегда кажется, что написал не о том, и не так…

Владимир Павлович Карг, хирург Краснобаковской районной больницы… Мы были знакомы довольно шапочно. Да и какое это знакомство? Скорее, здороваться по утрам обязывала нас теснота районного центра, невозможность не знать соседей, да и просто людей, проживающих в рамках одного населенного пункта.

В 70-х годах прошлого уже века Владимир Павлович возглавил хирургическую службу, а затем стал и главным врачом Краснобаковской центральной районной больницы. Впрочем, и тогда слово «больница» – довольно условное определение, тем более неприменимое к сегодняшним, напичканным современным оборудованием корпусам. Средоточием районного здравоохранения были в то время лишь несколько деревянных построек  на улице Свободы. Трудно сегодня сказать, каким чудом, какими нервами В.П.Карг, только-только принявший руководство больницей, сумел убедить депутатов районного Совета, а затем и депутата Верховного Совета страны построить в ничем не примечательном районном центре современный больничный комплекс.

Как бы то ни было, к началу 1974 года была подготовлена документация на строительство новой районной больницы на 225 коек. В октябре того же года строители заложили фундамент первого здания.

…Новая поликлиника вступила в строй 28 февраля 1981 года, за ней были введены два корпуса стационаров, родильный дом и весь необходимый комплекс вспомогательных сооружений. И за всем этим была напряженная, если не сказать – подвижническая работа главного врача, практикующего хирурга, Владимира Павловича Карга…

Когда произносят слово «врач», мне невольно вспоминается фигура коренастого человека с доброй улыбкой на лице, которого я встретил однажды ранней весной у приемного покоя. По своей журналистской привычке задал Владимиру Павловичу какой-то беглый вопрос, и был удивлен ответной реакцией.

Он не мог ничего делать бегло, впопыхах. Уважение, с которым главный врач больницы отнесся к нашей в общем-то случайной беседе, подкупало… Он стал терпеливо объяснять мне какие-то тонкости организации лечебного процесса, а затем и хирургической профессии. Помню, как было неловко мне задерживать, отвлекать этого человека от каких-то более важных дел. Зачем я остановил его? А он, не обращая внимания на мое смущение и студеный ветер, только постоянно запахивая полы коричневого плаща, рассказывал о том, что, может быть, вынашивал годами.

Слышал ли я его? Вряд ли. Мне, ещё по сути мальчишке, было тогда не понять, что разговаривал я с человеком, умевшим владеть не только хирургическим скальпелем, но и чем-то более важным…

В июле 2011 года на главном корпусе Краснобаковской ЦРБ была открыта мемориальная доска памяти бывшего главного врача В.П.Карга. Дань уважения, дань признания. Но все, кто был на этой трогательной церемонии, ничуть не сомневались, что память о Владимире Павловиче – в деле, которому он отдал всю жизнь, в людских душах.



Воспитание

«Нас воспитывала улица!» Вы слышали от кого-то эту фразу? Уверен, что слышали. Так вот - это неправда.

Не было в тогдашней стране никого, кто не варился бы в том социуме, кто не читал бы книг, не смотрел детские фильмы, хоть как-то, пусть опосредованно, не участвовал в общественной жизни. А значит, каждого, даже социопата, даже потенциального мизантропа, воспитывала не только улица.

Действительно, воспитание в СССР было мощным, выверенным, как и образование. Восемь процентов бюджета страны на образование – этот показатель сегодня съёжился до двух-трех, а учитывая комплексные «усилия» в этой сфере, его можно уполовинить и до одного. О чем речь?

Возьмем, как пример, кинематограф, который дедушка Ленин в инструментарии формирования человека выделял особо. Кто из детей может сегодня назвать наш, российский детский фильм, который бы ему понравился? Есть ли Герой с большой буквы среди нынешней детворы? А есть ли фильмы о школе, о взрослении школьника, человека? О простых и понятных чувствах – доброте, сопереживании, готовности придти на помощь?..

Когда-то начинающая писательница, учительница из Челябинска Галина Щербакова отнесла в журнал «Юность» небольшую повесть «Вам и не снилось…», в которой рассказывалась история советских Ромео и Джульетты. Финал у повести был трагический, и ради публикации автор изменила концовку, предоставив читателю самим решать, чем закончилась эта драма.

По повести сняли фильм с тем же названием – жесткий, порой жестокий, но очень трогательный, щемящий сердце. Его посмотрела вся страна – от мала до велика. Пожалуй, это был последний фильм о школе, об отношениях молодых людей… А сколько ещё можно назвать советских фильмов, так или иначе сформировавших сознание нескольких поколений школьников! Вы помните?

«Приключения желтого чемоданчика», «Васек Трубачев и его товарищи», «Республика ШКИД», «Тимур и его команда», «Доживем до понедельника», «Внимание, черепаха!», «Чудак из 5-го «Б», «Розыгрыш», «В своей смерти прошу винить Клаву К» и множество других. Вы их смотрели? Хорошо. А удалось ли посмотреть их вашим детям и внукам? Кто, кроме Гарри Поттера, занимает их умы, какие истории взаимоотношений?

Прискорбно, что идеология часто вмешивалась даже в формирование мировоззрения ребятишек, но у советского периода нельзя отнять главного – человечности воспитания.

Что мы получили взамен? В лучшем случае – пустоту. В литературе, театральном искусстве, кинематографе, музыке, на радио и телевидении – везде, где можно было бы нести то самое «разумное, доброе, вечное». В худшем – немыслимые мультфильмы, глуповатые, а порой и провокационные сериалы, дикие по своему содержанию игры… Вот теперь, похоже, детей действительно воспитывает улица вперемешку с интернетом – замечательным изобретением, объединившим не просто людей – страны и континенты.

Брюзжание людей в возрасте: «А вот в наше-то время…» - удел всех поколений. Но обращение к прежним временам – не только и не столько ностальгия по прошлому. Это обращение к опыту, который приходит лишь с годами. И всё же каждое поколение скептически относится к мнению старших, предпочитая набивать свои шишки, обрастая собственным опытом, в котором всё меньше места преемственности, а тем более сохранению багажа прежних лет…

Воспитание – процесс не сиюминутный. Проходит время, и то, что вчера казалось естественным, порой безжалостно отторгается. Да, времена меняются, это неизбежно, но, как оказалось, меняется и отношение общества к тому, что ещё вчера составляло основу, фундамент . Вчера – составляло, а сегодня – уже нет.

Жаль…



"Будь готов!"

Пионерия в жизни школьников тех лет запоминалась не громкими речёвками да нестройным рядом красногалстучных, босых ребятишек, идущих по пыльной дороге под звуки визгливого горна и беспорядочного барабанного боя. Возможно, так и было когда-то, но древние кинофильмы и хроника двадцатых годов прошлого века заметно отстали от действительности.

Во-первых, появились «октябрята» - первая ступень идеологической, а значит, общественной адаптации школьников. «Дедушка Ленин» смотрел на первоклассников с обложек букварей, развешенных в классах портретов, вымпелов и знамён, и, разумеется, с октябрятской звездочки, висевшей у каждого на груди.

Изменилась и пионерия, обросшая традициями, атрибутикой, вожатыми, документами и структурой. Никаких босых ног и размахивания флагом на деревенских улицах уже не было и в помине. Знамена и пилотки, горны и барабаны, пионерские ячейки и советы дружины – всё приняло стройный и логичный вид.

Даже приём в пионеры проводился поэтапно – сначала на классном собрании, затем – на совете пионерской дружины, а завязывали пионерский галстук торжественно, на виду всей школы, и не было до этого ни у кого в жизни более торжественной минуты. «Я, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь!..» - слова клятвы учились не один день, чтобы не сбиться, не пропустить главных слов, и поэтому, наверное, запоминались надолго.

Повязать галстук новоиспеченному пионеру доверялось лучшим ученикам школы, и этот треугольный кусок ткани, пока алеющий на согнутой левой руке, на несколько лет становился для избранных символом принадлежности к особому ряду десятилетних мальчишек и девчонок.

Следом за вступлением шли пионерские собрания с визитами старых, бывших пионеров и распеванием песен, обсуждение заданий и тимуровских дел, отчеты о их выполнении, сбор металлолома, макулатуры и золы, «подтягивание» двоечников и прочая общественная нагрузка. Времени это отнимало немного, компания для визитов к подшефным ветеранам всегда собиралась веселая, поэтому поначалу эта, как бы сказали сегодня «движуха» радовала общностью и конкретными, выполнимыми задачами.

Однако школа - не теплица, и по прошествии какого-то времени пионер мог не выполнить поручение, стать если не двоечником, то отнюдь не хорошистом, кто-то мог нахулиганить, вот тут-то вступали в действие и коллективная ответственность, и пионерская дисциплина. Начиналось «перевоспитание»…

Опять те же собрания, обсуждение нарушителей и неуспевающих, прикрепление к отстающим – обязывающая рутина размывала интерес к импровизации и инициативе, приходило понимание того, что нарочито торжественная форма многих мероприятий подменяла содержание, и уже к 4-5 классу обязательный в школе пионерский галстук прятался под свитерок или вообще не повязывался, значок принадлежности к организации «забывался» дома, в итоге терялся и пионер в той форме, каким он был ещё 2-3 года назад.

Расставание с пионерией шло незаметно, но безвозвратно, к тому же школьников ждала следующая ступень идеологической социализации – комсомол.

Мальчишество закончилось довольно быстро…

Январь 2019 г.

Вернуться в  МАЛЬЧИШЕСТВО. Начало   http://proza.ru/2022/04/21/317