Сказы деда Савватея. Обидчивый Влас

ОБИДЧИВЫЙ ВЛАС
или
ВАШИ ЧУРКИ НЕ ДЛЯ МОЕЙ ПЕЧУРКИ

 ЧУР-ЧУР! СКАЗ НЕ ПЕРЕБИВАТЬ!
А ХТО ВСЁ ЖА ПЕРЕБЬЁТЬ,
В ТОСКЕ ЖИЗНЮ ПРОЖИВЁТЬ !
( присказка)
- Савватеюшка, мил дружок,- обратились к старику Савватею Коншину, неторопливо бредущему к своему дому, соседки-старушки. Они летним вечерком сидели на скамейке, скучали, а тут такая удача - Савватей!
- Скажи ты нам, будь добринькай, чаво занимательнава. Уж дюжа знатно ты сказваишь об жизни. Мы здеся обзявалися все. Сядим зяваим, зявло разяваим,- захихикала одна шебутная старушонка.
   Присел дед на скамеечку, призадумался чуток:
- Занимательного? Вот про обидчивого Власа я вам, кажись, не сказывал.
- Не, не, не слыхивали, да об чём ты, - залопотали, подтвердили дружно, в один голос, старушки.
- Ладно, слушайте! Было это в деревне Берёзовке, что от нас за леском. Году, поди, в шестидесятом было. Шёл Великий Пост, март уж на дворе, а зима в тот год не отступала, мело да мело. Однако выбрались как-то, настроились бабы на встречу, не глядя на непогоду и явились в гости к подруге.
- Проходитя, проходитя в избу бабы! Не топчитися в сенцах, не выстуживайтя мене хоромы! Ну, наконец-та, дождалася гостёчков! Уж чатыре, поди воскресеньи прошли, как у Таиски обчалися, - приговаривала радостно хозяйка, комкая, в приятном волнении, край передника,* гостеприимно отступая в сторонку к печи, пропуская гостей, - стосковалися, поди дружка об дружке-та!?
   Сегодняшним вечерком в избу к Марусе Шохиной, ко всеобщему удовольствию, наконец-то пожаловали подруги детства, да и юности, а теперь их общей вдовьей жизни, Тася, Таисия Кочетова да Мотя, Матрёна Топоркова.
 - Вы ноня девки прям кулёмы.* Навьючили на сабе одёжи ворох.
- Да тама ж мятёть, спасу нету,- ответила ей Таисия, не без усилий снимая тёплую шаль, да разматывая с шеи конец пухового платка и попросила,- а ну-кась, Маруськя, подбрось маненько дровишков в топочку. Пару - тройку полешков хватить поди, да чуток приоткрой поддувало, кажись тяга ноня слабовата, как-та холоднО у табе.
 - Сичас, сичас,- заколготилась* Маруся.
  - А чаво ж ты хотишь-та, «пришёл марток, надявай тройку порток»! Как из утря началося, так и мятёть и мятёть, давить прям. У мене в голове тож само, давить, - пожаловалась Мотя.
 - Можить прилягишь Мотькя, на маненько, полязай на ляжаночку, полегчаить, поди,- с заботой в голосе произнесла сердобольная хозяйка, Маруся Шохина.
 - Не стоить уж, в кой веки раз встренулися за зиму и в постелю? Нет уж, обойдуся, можа пройдёть само!
- Ну, гляди сама, как табе ловко будить,- не настаивала Маруся,- а таперича милости прошу к столу пожаловать!
   На столе, покрытом на этот раз не клеёнкой, а скатертью расшитой красными петухами стояли, теснились миски, мисочки, тарелки и плошки с аппетитной, источающей аромат, пищей. Шёл Великий пост, посему и пища была постною. Правда, от этого она не стала менее заманчивой. Самое почётное место в центре стола занимал румяный, умопомрачительно духовитый пирог с сарацинским пшеном,* да с грибами вешенками* и жареным луком. Горкой возвышался разрезанный на дольки-кусочки гороховый кисель, щедро обсыпанный тоже обжаренным лучком, перловка томлёная в печи с рыжиками, «кислая капуста», тушёная с морковью да луком, картофельные пышные блины горкою на блюде, мочёные с солодским корнем* яблоки «Антоновка», аромат которых не спутать ни с каким другим, а уж вкус! Он не забывается до следующего яблочного урожая. Квашеные огурцы, хрустящие и ядрёные от того, что корень и листья хрена щедрою рукою положила в рассол хозяйка, здоровенные, вызывающие желание тут же их схрумкать.
   Солёные помидоры в укропных семечках с прилипшими смородиновыми листочками, которые клали в кадки «для скусу» и наслаждения, а ещё отварная тёртая свёкла с давленным и мелко сеченым «чёсаным луком»* да грецкими орехами, тоже свойскими, с одного дерева, которое уж и не чаяли, что даст плоды. Оно пыжилось, пыжилось, это дерево, да и вымахало лет за десять, выше крыши. Теперь радует орешками.
   Сдобрена свёкла густым, янтарным, конопляным маслицем. Коврига хлеба дышала, источая аппетитный запах ржаной муки, лежала на краю стола прикрытая льняным полотенцем.
   А уж к чаю кипрейному,* с мятой да чабрецом, постные пряженцы* с морковью, с левашами,*а ещё медок густой в вазочке. Традиции хозяйка блюла, им следовала, старинный русский стол уважала и у неё любили бывать гости.
- Наш русскай стол, што престол,- обычно говаривала Маруся, - Божия ладонь. А уж на нашем-та столе и кушанья скуснея те, што давеча,* по старинке готовилися.
   Когда её спрашивали про рецепты блюд она знала точно, что спрашивают просто из вежливости, сами готовить вряд ли станут, может только кое-кто, но тем не менее Маруся всегда подробно объясняет, как и что и куда нужно класть и что с чем смешивать.  Надеялась, а вдруг, да и найдётся та, которая станет блюсти традиции старинной кухни!
   Поставила на стол Маруся и графинчик с Кагором собственного изготовления, из ирги, двухлетней выдержки.
- Да нешто можно в Пост-та,- тревожно поинтересовалась Мотя.
 - Ноня не страстная Седьмица чай, так что дозволяица чуток красного винца, тах-та маленько пригубить, губы смочить, - объяснила ей Таисия.
 - А я-та,- грустно заметила Матрёна, - почти шта ничаво не ем. Аржаной хлеб да вода, да када картофелю запяку в топке на углях и всё, поди.
- Ну вота и довела сабе до головной боли-та, глупАя,- строго отчитала подругу Таисия,- Пост, он вить не голод! Сказано ж: «Поститися Постом приятным!» Ангела Вам за трапезой!
   И уже повернувшись к Марусе, покачав головой, горестно заметила:
- Вот так ба и отправилась подруга к праотцам, а мы ба и не ведали с чаво ета! Вот ведь дура баба, «ноги б протянула» голодамши-та! Ну присядем девки к столу, с молитвою! Отведаем чаво здеся наготовлено.
- Ух ты! Прям будто барыням,- улыбнулась Матрёна, поднимаясь со скамейки и перебираясь к столу, чувствовалось, подруги её слегка приободрили.
- А разве ж не так,- горделиво повела плечом Маруся, - мы таперича с вами барыни и есть. Робятёнкав подняли, с пялёнок повытряхнули, сопли им умыли, выкормили, выучили, пущай таперя сами управляюца, верна?
- Верна, в люди вывели, свою жизню пущай строють, а уж когда детками обзаведутся - помо-о-о-жим тады, чаво ж,- выдохнула Таисия,- однако, мы и сами не старыя, а уж вдовыя, надоть чуток и для сабе пожить. Я вона книжки приспособилася читать, ранея-та неколи было, недосуг. Какая ж тама любовя, бабы! Вот уж понапишу-у-уть! Такия страстя да заковырки, не разберёсси враз. Хто с кем, хто кого любить - бошку сломишь угадвая. Да и в сором* мене вгоняють, в стеснению подробностями, как он яё ласкаить, а она уж дюже млеить. Да вота в Пост такого не читаю, откладаю на «потом», об жизни читаю давишнай, тяжкай. Сяжу одна и вота реву, слязами уливаюся. Хто б увидал, думал ба што горюся об чём-та своём, а я об книжнам, придурошная баба,- рассмеялась Таисия,- Мотька вона вяжить, вышиваить, всё дело, ета ж наша зимния занятие. А уж вясна придёть, Вербная да Пасха пройдуть и тады уж угадвать друг дружку будим тольки со спины, да по заду, - Таисия расхохоталась,- всё в наклоночку, кверху тылом в гароде-та. Так вить?
   И тут, не сдержавшись, Матрёна разрыдалась «в голос»,* уткнув лицо в ладони.
 - Ты чаво, ты чаво, милка моя,- в беспокойстве кинулась к ней Таисия,- спужала прям нас с Маней, рази ж так можна кричать,* а?
- Ой, девк-и-и! Нету мене боле житья в своёй избе-е! Хуть сбирайси да бягма бяги, куды глазоньки глядя-я-я-ть.
- Да чаво случилося-та,- не на шутку забеспокоились подруги,- детки «выкаблучивають»* чаво, аль суседка, што обок* табе живёть, аль мужик какой повадилси забижать,- предположили, не зная что и думать.
- Добро ба мужик! Я б яму коромыслой промеж лопаток-та шибанула, аль чаво б покрепше. А то, - Мотя сконфузилась, зыркнула по сторонам глазами и, понизив голос, прошептала,- запечник, домовой Влас, вота хто!
   Бабы аж привстали от удивления и ужаса, да так и дрёпнулись* назад на табуретки, вытаращив на Матрёну глаза! В горле враз пересохло у них, язык прилип к нёбу. Домовой - это серьёзно и опасно!
   Тут-то им Матрёна и поведала полушёпотом, что ни с того, ни с сего Домовой, который, кстати, в каждой избе живёт за печью, а у Матрёны это запечник Влас, стал злобным, наглым и мстительным. Он пакосничает, проказничает и ничего с этим сделать невозможно!
- Мы када переселялися со  своёй халупы-развалюхи у етую, новаю избу, яво тож пригласили! А как жа, не бросать жа, он чай - хранитель избы! Маманя, царствия ёй нябесная, угостила яво знатно, пряниками - маковниками, сливочек пляснула в чаплыжечку* и на веничке до новой избы, по очерёдности дотянули. Обосновалси за печью он, всё вроде ладком. Я уж вдовствую-та пятай годок. Живём втроём - я, домовой Влас да кот Тиша. Робяты мои, сами поди знаитя, на шахты подалися, в Донбасс. Тама и осели, ожанилися.
 - Так ты сказывай нам, чем жа Влас табе вредить? - спросила Маруся.
   И поведала подруга, что с недавних пор стал тот запечник агрессивный дюже. Как-то ночью предстал перед полусонною Мотей в виде полупрозрачного существа и, размахивая перед её лицом длиннющими руками заявил, что печь - это его собственность отныне! Чтобы впредь не смела даже чурочки-полешки возле его печи складывать, да на просушку в его печурку не совать розжиг - бересту да щепу!
 - Таперя свиньям парю картоху на карасинке, а сабе-та уж не готовлю вовси. Так чаво перехвачу, «хлебец да водица мене ноня сгодица.» Благо имею голландку в горнице, ею и обогреваюся. А уж штоба на ляжаночку взлезть, понежица - ни-ни. «Серебро, што по углам избы кладены, когда сруб сбирали - мой капитал!»
   Так прямо и заявил Матрёне, подбоченившись Влас.
 - Да какоя тама серебро, - горестно покачала головой Мотя,- скорбь одна, медяки. А он, главно, важничаить, богатей! Обещалси, што на весь свет мене позорить станить, ославить на всю сяло. Мол много чаво об мене знаить и страсть чаво подглядел! А чаво об мене знать-та? Живу сабе и живу, трудюсь.
 - Ой-ёй-ёй,- пискнула, прижав ладони к груди, Таисия, - о, как докатилося у вас!
 - В постелю к мене норовить шмыгнуть, - продолжила Мотя,-  край одеялы приподымить, лапищу свою просунить и щипить, щипить! Да с вывертом, у мене вся тело в синяках. Кота Тишу с избы выжил! - Мотя затряслась в беззвучном плаче, - заставляить иконки завешивать на ночь, а у мене лампадочка завсягда теплица! Как можно-та?
 - Не слухай его, иконки - твой оберег,- резко заметила ей Тая, - как завесишь, тут уж он устроить табе чих-пых!
- О-о-о, - только и произнесла Маруся.
- Чуни мои надысь изрезал ночию в лохмоты,* чулки тёплыя узлами завязваить, нитки путаить, пряжу тож, куделю растрепал, веретёнца куды-та забельшил,* стярвец! К сабе за печь поди упёр, надоть яму, видать. Посуду кидаить, бьёть ночию. Подавчарась* прихожу со двора, управлялася* тама в хлеву - шифоньерка раскрытая, да все вещи покойнава мужа маво на кровати разложены. К чаму? А вчарась, вечарком, наломала я хлебца в мисочку, да тюрю сабе сготовила, так Влас туды плюнул! Ненависть пряма в ём, изводить, изживаить он мене бабы. Уж не знай скока и протяну тах-та.
 - Та-а-а-к,- решительно заявила Таисия,- спокойно таперя ядим, об ём ни словечка боле, Кагору по лафитничку* пригубим, чайку выпьим, а посля уж покумекаим,* чаво да как.
   Выдохнув, больше о домовом Власе не говорили, с благодарностью вкушали и хвалили Марусину еду, а сами, тем временем обдумывали, как станут вызволять подругу из беды, результатом которой может стать смерть Матрёны.
   Попили чайку неспешно, с удовольствием. У Матрёны от вина и еды щёки раскраснелись, глаза заблестели, красавица баба, да и только! А чего ж вы хотите, ей и пятидесяти лет ещё нет, а злодей запечный превратил её в худосочную старуху. Нет, надо что-то придумать и выручить из беды, благо, что не опоздали, кажется.
- Мотя,- обратилась к несчастной Маруся,- а может он недовольный угощением? Ты та хлеб с водой тока и ишь.
- Так ета ж он мене и не дозволяить варить!
- А я вота полагаю,- категорично заявила Таисия,- заревновал он Мотькю нашу.
 - Ой, ты об чём,- замахала руками Мотя,- к кому? К Тишке штоль?
- А у табе в избе какой-никакой мужичок не бывал ли часом, за эту время?
- Ну-у-у, был с другова проулка, Сямён. Проводку* мене новаю протягвал,* посля на погребицу кинул провод, а то боюся в потёмках расшибуся, посля…, - Мотя призадумалась, припоминая, - да я яво об многом просила. А чаво ж, мужик тожа вдовай, «рукастай», а у мене посля мужа-та никто и гвоздя не забил. Он мене всё поделал, а я оплатила яму, конешна, да всю эту время кормила яво «от пуза», он наскучал об яде домашней-та, понятная ж дело.
 - Вота в чём и за-ко-вы-ка,- выдохнула Маруся,- заревновал он табе, тот Влас. Об ём поди подзабыла на ету время, вкусно не кормила, вниманию не оказывала, он и взъерепенилси.*
- Ага! Точна, точна,- хлопнула ладонью себя по колену Таисия,- вещи мужика её на показ вывалил, мол гляди, не забывай упокойника!
- А у табе с тем Сямёном можа чаво былО, а, Мотя? - прямо «в лоб» спросила Маруся.
- Да вы чаво, девки? Как можно-та? Я за сабе ручаюся,- уверенно ответила Мотя.
 - А ежели подумать чуток,- не унималась Таисия.
- Ну-у-у, приобнял он мене у дверей разок, полез с поцалуями,- зарделась Мотя, опустив голову,- так я ж не позволила яму охальничать,* враз выпихнула в сени и тама уж… запретила тах-та сабе весть, руки распущать!
- Ну вота Маруся нам и ответ, - пояснила Таисия, - таперя ясно, как Божий день! Приревновал Влас, озлобилси! Он другова хозяина в избе не потерпить!
   Подумали подруги, покумекали* и подсказали Матрёне, как надо ей ублажить и успокоить домового Власа. А уж если ей по душе тот Семён, то лучше встречаться ей с ним подальше от своей избы, так надёжнее и безопаснее.
   Вернулась Матрёна к себе, вошла в избу, а вместе с нею вошёл, прижавшись к ногам её, мяукая, жалуясь на свою теперешнюю, бродячую жизнь, кот Тиша.
   Матрёна увидела, что все половички-дорожки собраны в кучу, по полу рассыпана соль, что видимо объяснялось так:
«Нет у нас с тобою больше общих путей-дорог, и готовься баба к сильной ссоре».
   Но здесь Матрёна проявила мудрость, как её и научили подруги. Сделала вид, что всё обыденно и ничего не случилось. Она расправила половички, смела на совок соль, не забыв кинуть три щепоточки через левое плечо* и сказала громко, обращаясь будто к Тише:
- Ну вота Тиша, щас накормлю табе, но прежде самому нашему важному, хозяину в избе, нашему голубчику дорогому Власу, угощеньице поставлю. Передали яму с поклоном мои подруги кусок скусного пирога, да всяво-всяво!
   Она расстелила за печью полотенце, достала из посудника расписную тарелочку, разложила на ней угощение. Потом уж накормила и кота.
   Спать Мотя ложилась с содроганием в душе, опасаясь очередных проказ домового Власа. Но, к удивлению, ночь прошла тихо. Из угла запечного слышалось утробное урчание, удовлетворённые вздохи и чавканье. Знать вкусности Марусины пришлись к душе и домовому Власу.
   Утром, проснувшись Матрёна обнаружила на столе украденные домовым Власом веретёнца. Ну, наконец-то, кажется мир воцарился в её избе!
   Уложив дрова в зевло* давно не топленой русской печи, Матрёна достала из ведёрка разжижку и смело чиркнула спичкой. Пора приниматься за дела!

СЛОВАРЬ ЮЖНО-ВЕЛИКОРУССКОГО ТАМБОВСКОГО ГОВОРА:
Передник - фартук, запон
кулёма - (здесь) неуклюжая женщина, кукла-оберег
заколготилася – засуетилась (тамб.)
леваши - тип «сухого варенья», распространён был по Руси
пряженцы - пирожки пряжены, жареные «во фритюре»
кричала - громко плакала
сором - стыд, срам, позор
выкаблучиваться - способ привлечь внимание к себе, воображать
подавчарась - позавчера
давеча - раньше, давно
обок - бок о бок, рядом
управлялась на дворе - занималась хоз. делами
охальничать - вести себя нагло, бесстыдно
дрёпнуться - упасть, шлёпнуться, резко сесть
чаплыжка – древнерусский тип мисочки
забельшил - положил и забыл куда (тамб., курск., тульск., костромск.)
лафитник - винная рюмка по назв. фр. вина «Шато Лафит»
протягивал проводку - проложил эл. провод
взърепенился - возмутился, раздражился
покумекать - потолковать, обдумать (влад.,арх., тамб.)
«чёсаный лук» - чеснок, прозвали за способность делиться на дольки, расчёсываясь. В древности русские солдаты перед боем съедали «головку» чеснока, будоражили этим кровь, к ужасу иностранцев. Часть платы чиновникам на Руси выдавалась чёсаным луком.
«в голос» рыдать - громко, взахлёб
лохмоты - лохмотья, лоскуты
зевло - (здесь) чрево русской печи, где готовилась пища, выпекали хлеб