День на Тянь-Шане

Летом 2019 года состоялся наш с отцом трехнедельный поход на Тянь-Шань. Конечно, после этого похода мне довелось бывать и в более тяжелых ситуациях, но тогда мне было только семнадцать лет, а в моем неокрепшем сознании навсегда остался один день из этого путешествия, о котором здесь я хочу поведать.
Не буду описывать длительность поездки от аэропорта в Бишкеке до Каракола, своё восхищение удивительным, огромным Иссык-Кулем, а позже страшную тряску в кузове до Сарычат-Эрташского заповедника. Это все осталось в моей памяти, но оно не столь интересно. Помнится только, что после бессонной ночи в самолете и такого напряженного дня у меня были странные видения о солнечных июльских днях в деревне неподалеку от Рязани, где я болтала во сне со своими близкими друзьями. Всего два дня назад я отдыхала там, а сейчас, поверить только, я уже в Киргизии!
Это был мой второй длительный поход: до этого мы ездили в Саяны, которые по высоте уступали снежным сопкам Тянь-Шаня. Здесь высота чувствовалась сильнее - в первые дни у нас даже появилась горянка - болезнь, связанная с резким подъемом высоты.
После четырех перевалов и недели странствий по диким землям, которые я также не хочу здесь описывать, превращая мой короткий рассказ в дневник походника, мы вышли к небольшой киргизской деревушке около шумной реки. Во время путешествия нас всюду окружали лошади, коровы и бараны, которые казались дикими, кормлясь на вершинах зеленых холмов. Животные принадлежали местным киргизским пастухам. Я удивлялась как эти пастухи находят все свое стадо, ведь многие лошади уходили очень далеко, преодолевая, зачастую, горные вершины. Некоторые убегали при виде нас. Может быть, эти скакуны одичали и стали свободно бродить по воздушным просторам.
Киргизская деревушка не казалась деревушкой вовсе: около реки стояла единственная юрта, а рядом - несколько построек для скота, место для разведения костра, стол со скамьями, стоящий прямо на земле, и различные вещи для охоты, быта. При приближении к юрте нам все чаще встречались коровы. Они здесь были не такими, какими я привыкла их видеть: самого разного окраса, телосложения; коровы смотрелись весьма эстетично на фоне лугов и гор, словно были из реклам хорошего молока. Все буренки, когда мы проходили, поднимали свои морды и окидывали нас любопытным и недоверчивыми чёрными взглядами.
Но около юрты, к сожалению, не было запаха парного молока и альпийских лугов. Тут стояла вонь такая, что невозможно было понять, как люди могут жить в таком ароматом месте. Наверное, нюх у них атрофируется. Пахло скотом, прокисшим молоком и другими неприятными запахами. Трава была втоптана в грязь, которую мы замесили нашими ботинками. Сама юрта белоснежно выделялась на фоне темной земли. Она была большая, видимо, для нескольких семей. Заботливые хозяева украсили её традиционными киргизскими узорами и обтянули прочными веревками, прикрыв вход эгидой пестрых тряпок, которые представляли дверь.  Я была в восторге, так как никогда раньше не видела юрты. Она казалась мне чем-то необыкновенным, словно эта постройка была не с нашей планеты - белый небольшой купол, стоящий посреди зеленых гор и лугов.
Мы направились к этой юрте, так как искали мост, который должен был переправить нас через бурную реку. Вброд ее пройти не представлялось возможным. В походах единственным спасением для путников являются деревянные мосты, быстро сооруженные добрыми умельцами, но, к сожалению, часто смываемые яростными потоками. Нет моста - нет маршрута и нет пути дальше. Реки - это, пожалуй, самые опасные препятствия у походника. Никогда не узнаешь заранее, снесла ли горная река очередной мост, закрыв тебе выход. 
Мой отец направился к группе киргизов, которые сидели около догорающего костра и что-то не спеша пили. Некоторые из них были в традиционных белых колпаках из войлока с черными узорами. Киргизы, как хозяева этих просторов, гордо общались между собой на родном языке. Их традиционные наряды, юрта и шумная горная река придавали этому месту какую-то древнюю тайну.
Нас окружили маленькие черноволосые мальчики, для которых мы и другие проходящие тут путешественники были, как обезьяны в зоопарке. Действительно, отец и я все больше походили на обезьян: уставшие, грязные, промокшие, лохматые. Мальчикам очень понравились мои трекинговые палки. Они касались их с любопытством, хватали маленькими загорелыми ручонками. Я улыбнулась и отдала палки самому маленькому и проворному, а позже, с той же улыбкой водрузила на него огромный рюкзак. Мальчик был вне себя от счастья! Он перебирал палками, как на беговых лыжах и смешно топал, поглядывая на меня, словно намекая, кого он изображает. Ребята хохотали, и я вместе с ними. Уж очень смешным был маленький киргизский шутник!
Отец разговаривал с мужчинами, выясняя как лучше пойти дальше. Он также попросил посмотреть юрту ради интереса. Мой отец в детстве жил некоторое время в Монголии, и ему, наверное, хотелось вспомнить юные годы, сравнить киргизскую и монгольскую юрты. Поэтому мы зашли за кучу таинственных тряпок и оказались в темном помещении, слабо освещенном отверстием наверху. Я плохо помню внутреннее убранство, так как мало что смогла разобрать. Стены и пол были уложены коврами, что довольно эффективно защищало от холода промерзлой земли.  Места было не так уж много, так как сюда натаскали вещей, сундуков и утвари. По бокам стояли кровати с разноцветными покрывалами, а в центре был небольшой металлический очаг с отверстием для огня и длинной трубой. Юрта была сильно захламлена вещами и не выглядела уютно. Наша палатка показалась мне аккуратнее, вещи в ней всегда лежали более упорядоченно.
После экскурсии я с облегчением вышла на свежий воздух, к реке, а отец снова подошел к киргизам. Очень хотелось, чтобы нас угостили натуральной сметаной, которую нахваливал отец, но, к сожалению, этого не случилось. В походах нам часто хотелось съесть чего-нибудь молочного из-за нехватки жира, и я даже втайне ела сухое молоко из бутылки, которое отец использовал для приготовления каш. Но жиров этот сухой порошок мне не давал. Губы тут обветривались, и появлялось много ран и царапин.
После всех разговоров мужчины с улыбками попрощались с нами и сказали следовать за ребятами, которые почему-то с нетерпением ждали. Они побежали к реке, где возвышалась странная железная постройка. Это была маленькая, хлюпенькая, открытая кабина на канате, проведенном через бурлящую реку, высотой около четырех метров. Канат был прочный, но сильно провисал над рекой, брызги обкатывали стены кабинки. Такой "мост" не вызывал доверия, но это было все же лучше, чем голые и скользкие бревна над каньонами, которые мы проходили на Саянах. Отцу кабинка тоже не понравилась, и я услышала звуки опасения и сожаления. Он первым залез по железной лесенке, наклоненной и ведущей на высокую платформу, к кабине, у которой не было входа - нужно было, удерживая равновесие,  проносить ногу через бортик и залезать туда. Меня засунули в эту кабину, как рюкзак, а смелые ребята просто прицепились к ней снаружи, держась руками за поручни, словно под ними был не вспенившийся быстрый поток с камнями, а ручеек. Длиннорукий малец, стоящий с нами внутри,  начал тянуть веревку, и кабина со скрипом стала перемещаться. Отец очень волновался и все время говорил мне держаться крепче. Мне было не страшно,  но очень интересно и захватывающе. Наконец-то не однообразная ходьба, а настоящее такси! Вот, мы уже на середине реки. Несколько ручонок с упорством тянут канат. Река рычит и шипит под нами, как разозлившийся зверь. Если кабинка упадет, то нас возьмет в свои владения  речной Бог этих мест. Брызги долетают до нас, мочат накидку рюкзака. Кабинка скрипит и качается, ее бортики довольно маленькие - от этого не по себе.
Но миг - и все уже спускаются по лестнице на зеленую траву, и отец, наконец, спокоен.
Мы поблагодарили детей и уже было направились в путь, но, оказалось, что удовольствие не бесплатное, а дети уже знают толк в бизнесе. Они стали скакать вокруг нас и выкрикивать: "Деньги! Давай деньги!"
Сколько? - недовольно спросил отец, не любящий дорогие развлечения.
Самый маленький, тот самый шутник с трекинговыми палками, достал деревянную палку и нарисовал на песке цифру один, начав поразительно быстро прибавлять к ней нули. Отец, конечно, дал меньше, чем там было нарисовано, и мы быстро зашагали вперед. Но дети снова нас настигли и, словно бесята,   скакали вокруг и выкрикивали: "Ещё!” Ещё!"
Эта уловка проходила с иностранцами, которых на Тянь-Шане путешествовало не мало, но не с моим отцом.
Он строго сказал им: "Всё!", и мы уверенно повернулись и пошли своей дорогой. За спиной слышались недовольные улюлюканья и выкрики.
Мы направились к остроконечной горе с отвесными серыми скалами. Река вдоль дороги расширилась, бурля агрессивными потоками. Она билась о гигантские валуны, торчащие из нее подобно рыцарям в железных доспехах. Пройдя несколько метров по вечерней голубоватой тени, которая образовалась из-за вертикальной каменной горы, закрывающей обзор, мы оказались на освещенном берегу. Этот вид запомнился мне, наверное,  на всю жизнь, хотя и в будущем я видела немало прекрасных диких видов. Но, когда я задумываюсь о чем-то в своей рутина, я вижу тот киргизский пейзаж. За невзрачной угнетающей горой показывались салатовые поля с редкими молодыми елями, посреди которых бурно протекала река. День приближался к вечеру, и легкая дымка сформировалась вокруг елок, завлекая их в этот ранний вечерний час и холодные краски. А за всем этим синим фоном на голубом небе, которое уже начинало розоветь, выделялись бирюзовые горы. Царица этих хребтов, белоснежная вершина Киргизии - пик Победы, возвышалась над всеми другими вершинами, пугая своей громадностью. Я ещё никогда не видела такой мощной горы. Даже Эльбрус, который мне удалось увидеть только издали, будучи когда-то на Кавказе, не казался таким внушительным. А некоторые путешественники ехали в Киргизию только чтобы покорить эту неприступную даму или господина.
Отец решил "разложить манатки" в ложбинке угнетающей скалы. Тут нас не доставал ветер, и было довольно ровно для постановки лагеря.
Мы разложили палатку, вещи и прочую утварь. Ложбинку окружали мокрые маленькие ёлки, которые я невзначай задевала, содрогаясь от холода капель на ветках. Солнце скрылось за тучами, вечер был прохладный и пасмурный, что сказывалось на нашем с отцом настроении. Я почувствовала грусть и досаду, что вообще оказалась в этом месте. Было очень холодно, и наши тёплые куртки не помогали. Палатка лишь защищала от ветра, но не давала тепла. Мокрые травинки и кусты задевали руки, заставляя содрогаться от холода. А серая каменная скала будто бы забирала энергию и нагнетала.
Вода уже набиралась в бурлящей реке - время для плотного ужина. От сильного потока котелок чуть не отскочил от ручки. Отец поставил горелку - газовый баллон, наполненный бутан-пропановой смесью, на сидушку и зажёг её. С горелкой не было так душевно, как с костром, её синее пламя показывалось из металлических дырочек, насаженных на верхушку баллона, совершенно не согревая. Но мы очень хотели есть, а для костра нужно было искать сухое место и хворост. Все палки были мокрые, да и было их мало.
Котелок уже грелся на горелке. Он держался на специальных железных “лапках”, которые прикручивались к баллону. Удивительная и простая конструкция. Я села рядом с искусственным огоньком, наконец почувствовав, что отдыхаю. Желудок с нетерпением ждал обеда. Это была моя любимая часть дня. Мы с отцом сидели молча, спрятавшись в маленьких мокрых ёлочках. Горная белая река виднелась из-за рыжей палатки. Она бурлила и бурлила, убаюкивая. Я смотрела на горы, которые отделяла от нас река, и с довольством понимала, что мы их уже прошли. Глаза закрывались в дреме.
Ложка зазвенела по стенкам котелка, вода закипела. Есть хотелось невыносимо.
Давай тогда, засыпай, - отец протянул мне микс сушеного мяса в коробке из-под сока.
Мы добавили в нашу воду кусочки мяса и длинных спагетти, не забыв посолить. Отец еще сам сделал приправу из разных сушёных овощей, и самое приятное было добавлять эту приправу в бульон, потому что она означала близость обеда. Вообще, мой отец очень по-хозяйски и ответственно относился к каждому походу, в отличие от меня: он закупал несколько килограмм разного мяса, сушил его, делал самую вкусную приправу, рассчитывал количество круп на каждый прием пищи, покупал конфеты, сушил чай с мятой, набирал орехи и сухофрукты, а позже начал брать для нас бца и изотоники. Для него быт в походе являлся самым важным делом.
 С голодными глазами мы в очередной раз помешали воду и прозвучало прекрасное: "ну, я думаю готово" и постукивание алюминиевой легкой ложкой. Отец наложил пасту в крышки с ручками, представляющими собой тарелки. Я добавила соус и помешала. Получилось как в ресторане.  В Москве я часто скучала по такой еде. Она была ужасно вкусная. Иногда несравнимо вкусная. Съев первую крышку, я наложила себе вторую, потом третью, пока от еды не могла разговаривать. В походе мой организм требовал огромного количества еды. Это было удивительно, как много требовалась мне, чтобы восстановить силы.
Отец пошёл наливать воду во второй маленький котелок для чая, видя, что я уже не встану.
Как приятно было видеть как закипает вода для чая, будучи сытым и пригревшимся под несколькими куртками! Но с чаем хотелось сладкого, и у нас имелись конфеты, которые мы всегда брали в походы. Они были покрыты белой карамелью, в которой находился клубничный джем и сливки. Приятно было их положить в рот и одновременно пить чай. Он казался сладким от этого. Эти конфеты стали нашим талисманом во всех походах - мы брали их с собой всегда, они спасали меня в тех ситуациях, когда моей энергии уже не хватало на ходьбу. А сколько они помогали на перевалах!
Под звуки шумной реки, наблюдая за вечером, мы выпили несколько кружек чая. В него мы часто добавляли листья курильского чая, саган далю, чабрец, ягоды черники или облепихи. Лучше этого чая я нигде и не пила. Будто бы все августовские травы и кустарники, окружающие нас, были созданы для чая. Столько много вкусовых комбинаций можно было сделать, залив кипятком растущую рядом землянику или чабрец! Все эти походные вечера были безмолвны, потому что мы не любили разговаривать и очень уставали. Мы просто наслаждались трапезой и неподвижно наблюдали за вечерней природой.
Резким звуком расстегнулась молния входа в палатку, обдав куртку мелкими каплями. Я влезла в эту маленькую, но уютную хижину, оставив громоздкие грязные ботинки под тентом. В палатке были постелены дорогие надувные коврики. Я аккуратно, не прикасаясь к ним, начала снимать куртку. Отец очень боялся за эти коврики, он считал их чуть ли не главной вещью в походе, ведь без них невозможно было спать, и мы бы в первый же день простудили поясницу. Очень страшно было их проколоть. Я вытащила из упругого мешка огромный мягкий пуховый спальник, забралась в него прямо в одежде и вспомнила, что совсем забыла посмотреть на небо на улице. Темно ли там уже? Я была такой уставшей, что и не заметила. Звонко молния нарушила пред сонную тишину, и в палатку проник холодный вечерний воздух. Заката не было. Непонятно, зашло ли солнце за горизонт - низкие серо-синие дождевые тучи взяли солнце в заложники. Они нагоняли сон, хотелось поскорее закрыть палатку и завернуться в тёплый спальник.
Я начала засыпать на коврике. Отец что-то делал своими резкими движениями, скрепя вещами и звеня молниями, и бурчал, как будто ругался. Он всегда разговаривал так, что казалось, что он ругается. Раньше я это воспринимала близко к сердцу, побаивалась его голоса, но после нескольких дней нашего похода не обращала внимания. Мы живём с ним в разных городах с разницей в девять часов, видясь раз в год. Каждый раз мне нужно привыкать к отцу. С этими мыслями я уснула. В походе мой организм также требовал долгий восстанавливающий сон. Сегодня я спала без сновидений.
Зазвонил проклятый будильник. Я вернулась в реальность и с долгим неприятием понимала, что я не в Москве или в деревне, на своей кровати с подушкой и одеялами.  Я всё еще тут - рыже-белый тент палатки, ужасная духота, наваленная куча вещей и злой утренний отец. Меня ждёт очередной изнурительный день. Я притворилась спящей, спрятав голову в спальник.
-Ирин, вставай! - нарушил сонную тишину отец, грубо запихивая спальник в маленький мешок и шурша прочной тканью.
Послышались утренние звуки сдувания коврика и трения пальцев о резину. Я ненавидела эти звуки. Они были каждое утро и каждое утро они означали скорый выход из теплого спальника на утренний мороз в одних шортах и футболке.
Я вылезла из самой уютной кровати в мире и начала запихивать её в мешок. Настроение по утрам у меня был всегда ужасное. Его еще и портил отец, который вечно торопил и злился. Отец почти каждое утро, как вампир высасывал у меня положительные эмоции, не оставляя надежды на добрый день. Позднее, вырастив окончательно, я поняла, что моих нервов не стоят такие токсичные люди. Даже мой отец. А он был самым тяжёлым человеком, которого я знала. Поэтому я стала путешествовать уже без него. Скрутив коврик в рулет и выдавив из него весь воздух, я засунула его в маленький мешок. В походе практически все вещи находились в таких герметичных мешках. Потом, прямо в темной палатке, без зеркала, заплела себе косу. Это была моя ежедневная прическа. Отец не давал больше времени на уход за своим ликом, и я выглядела как юноша-викинг, будучи полностью светлой, с белыми ресницами. Поэтому мне не хотелось встречаться с людьми в походе. Всё-таки, женские глупости остались в моей голове.
Подняв тент, я обдала себя холодным дождиком мелких капелек, скопившихся после ночи. От этого настроение не повеселело, а даже наоборот. Какой же я все-таки не оптимистичный походник. Даже выйдя из палатки и увидев такое чудесное утро без единого облачка на небе, этому походнику не стало лучше. Я часто корю себя за чрезмерную любовь к материальным вещам, особенно в Москве, лёжа на диване и желая вернуться обратно в свободные от суеты, дикие места.
Отец уже гремел котелками, доставал крупы и кружки из палаток, параллельно сообщая о том, что ему ночью казались какие-то черти.
Плохое место мы выбрали. Тут скалы обложили нашу ложбинку, - он обвел рукой возвышающиеся серые громадины. - Плохое место. С негативной энергетикой. Мне сегодня во сне чёрт приходил, хотел меня задушить.
Я улыбалась, но понимала, что отец, который никогда раньше не шутил, не шутил и сейчас.
Он показал на грудь: "Вот сюда этот чёрт запрыгнул и как начал скакать по рёбрам! И смотрел на меня во сне, да скакал! Своими копытами! Представляешь! Прыгал по мне и задушить хотел. Убить он меня хотел."
Утро было настолько светлым, а небо таким синим, что невозможно было представить рядом этих чертей и других нечестей ложбинки,но мне стало страшно. Как будто чёрт всё ещё тут - он прячется в блестящих тёмно-зеленых зарослях жимолости, он наблюдает. Отцовскому тону невозможно было не поверить. Да и у самой у меня в походе часто были странные видения. Я представила себе чёрта с тёмными рогами и копытами, который скачет на одном и том же месте по отцовской груди часто-часто; его маленькие чёрные козлиные глазки блестят, не выражая никакой эмоции. Какой ужас, наверное, испытал отец, видя эту морду с рогами прямо у своего лица! И как страшно эта морда то отдаляется, то приближается,  когда чёрт приземляется и прыгает вверх!
Я же так громко кричал, просил разбудить.  Почему ты не помогла мне? Я же мог задохнуться, он меня душил!
Отец говорил это так серьёзно и эмоционально,  что я почувствовала вину и стыд. Удивительно, но ночью я ничего не слышала. У меня даже не было снов. Я очень устала прошлым вечером.
Ещё этот шум реки. Он нагнетает.
Теперь это место и мне казалось наполненной плохой энергетикой, хотелось поскорее уйти, появлялось ощущение слежки.  Как все-таки подвержен наш мозг чужим высказываниям!
Я взяла два котелка, подошла к широкой шумной реке и налила воду, неприятно намочив руки льдом. У реки виднелись громадные, тёмно-синие в тени, горы.  Они чётко выделялись на фоне удивительно голубого неба.  Такую голубизну я видела, наверное, только на Кавказе. Светло-голубоватые снежные вершины поблескивали золотыми бликами на солнце. Река опускалась вниз, высокое плато закрывало всю нижнюю долину. На нашей ландшафтной террасе, на другом берегу, торчали тёмные ёлки, которые особенно резко вырисовывались на голубом небе и светло салатовой траве, создавая контрастную картинку. Наш берег дальше скрывался на склоне. Солнце было ослепительно ярким, что уже предвещало изнурительную жару днём. По небу пролетали редкие птички, мелькая, отрывисто чирикая и скрываясь за скалами. На тот момент моё осознание всего того прекрасного природного чуда, к сожалению, было недостаточным. Я воспринимала всё это, как ежедневную картину, но позже понимала, что это были одни из самых красивейших мест нашей планеты, и мне посчастливилось увидеть это место в своей жизни. Мне хотелось, чтобы это место оставалось таким всегда, а человек бы никогда не нашёл этот маленький спрятанный рай.
Я вернулась к скалам, в тень, и поставила котелок на горелку, которую отец только что зажёг. Но уже нельзя было просто сидеть и наслаждаться видами - нужно было вытаскивать вещи из палатки и работать, работать руками, скорее собираться в новый путь. За это-то я и не любила утро. О небольшой заминке и отдыхе не могло быть и речи, и мы вертелись, как белки в колесе. Когда мы вытащили все вещи из палатки на траву, вода уже закипела. Сегодня была овсяная каша. Я немножко расстроилась, что не моё любимое пшено, но ничего. Утро я любила, хоть и совсем чуть-чуть, только из-за завтрака,  и даже каша мне казалось вкусной, потому что была густой и сладкой. Мы попили чай в наших пластмассовых кружках и после долгой борьбы с рюкзаками и мокрой палаткой собрались окончательно. Удивительно, как всё помещалось в один лишь рюкзак! Как человек неприхотлив, раз может унести свой дом, продукты и все вещи необходимости на своём тазу! Именно на тазу, потому что основная тяжесть рюкзака шла на тазовые кости.
Утром было ещё одно неприятное занятие - мытьё котелков от каши в ледяной воде. Мы с отцом это делали по-очереди. Утреннее умывание тоже происходило в ледяной воде.
На сборы уходил час.
Отец схватил мой огромный рюкзак, чтобы помочь надеть. Я не могла поднять его с земли, не надорвавшись. Почувствовав, как сильно я пригибаюсь к земле и как трудно мне прыгнуть,  я взяла трекинговые палки и пошла вперёд, к горам.
Осмотрелась? Ничего не забыли? Тогда, погнали! - бодро сказал отец, - Богам этого место я говорить ничего не буду,  тут злые духи и черти.
Мы всегда благодарили нашего личного природного Бога за место, которое он нам дал, за то, что он нас приютил и предоставил ночлег. Мы, маленькие людишки,  были во власти природы и безмерно уважали всех её духов, кем бы они не были. Я, человек, посвящающий сейчас свою жизнь научным проблемам, верила, что эти духи есть и их лучше не злить. Мы оказались во власти чего-то громадного и великого и боялись обидеть его словом, хотя оба были людьми не глупыми. Мы были в другом мире - во власти природы. Но в этот раз мы не сказали нашему природному Богу ничего.
За возвышением открывался поражающий взгляд вид. Небесный безоблачный свод прятался за горными сопками, которые бесчисленным количеством уходили в дали. Еловые леса, покрывающие горы и освещаемые августовским утренним солнцем, тянулись почти до вершин, отчего всё на фоне горизонта казалось изумрудным. Ёлки стелились по земле, оставляя огромные луговые пространства яркой салатовой травы. Казалось, что она светилась в дневных лучах. Горная река змеёй уходила в дали, теряясь куда-то за тёмными ёлками.
Мы преодолели плато, которое закрывало нижнюю долину. О приближении очередного поселения нас предупредили небольшие группы коров, которые, наверное,  были самыми счастливыми коровами на свете, потому что родились в предгорьях Тянь-Шаня.  Наш маленький отряд направился на резкий запах молока, к ельнику. К ёлкам были привязаны обмундированные и готовые к охоте крепкие, мускулистые лошади. Там мы встретили небольшой лагерь - поселение киргизской семьи. Полная смуглая женщина в  разноцветном платке занималась хозяйством, стоя у какого-то умывальника, повернувшись к нам спиной.  Для многих городских обывателей то, что она делала, показалось бы чем-то древним, что обычно делали жёны кочевников. Рядом бегала скотина и стояло несколько простых сооружений, укрытых тряпками. Резко пахло навозом и молоком, но дети, резвившиеся в истоптанной копытами грязи, не обращали на это внимание.
Мы с отцом немного заблудились на нашем пути, поэтому хотели узнать верное направление на перевал. Нам нужно было сворачивать за одну из гор, но мы не могли найти тропу. Отец по привычке начал разговор с женщиной на русском, но она не поняла его. Он спросил на английском,  но женщина ответила что-то на киргизском, улыбнулась и покачала головой.
Муж? Муж? - повторяя, спрашивал отец.
В ответ женщина указала куда-то на деревья.
Там мы встретили разодетого киргизского охотника, мужчину средних лет, на коне, который уже понимал на русском. Отец показал ему телефон с картой. Прямо на коне, свесившись, охотних начал водить чёрным от грязи пальцем по сенсорному экрану. Словно человек древних времён встретил туристов из будущего. Но этот охотник вызывал только уважение, ибо не каждый человек сегодня найдёт лёгкой жизнь в долине гор Тянь-Шаня и круглый год слежку за поголовьем скота. В коренных жителях Киргизии чувствовалось что-то настоящее, то человеческое, не побитое временем.
Поняв, что нам нужно, охотник объяснил, как пройти, указав на гору.
Видимо, мы не до конца поняли его, потому что отец повёл нас по местным тёмным  джунглям на подступе к горе. Мы шли по склону, усеянному рыжей хвоей, продирались сквозь орешники и другие кустарники и кустарнички. Склон становился всё круче, а рюкзак придавливал спину всё сильнее. Ладонями я хваталась за хвою, но она была старой и разламывалась в руке, больно коля кожу. Ухватиться было почти не за что. Трекинговые палки не помогали, зацеплялись и сильно мешали, волочась, укреплённые за кисти. Я перескакивала от кустарника к кустарнику, успевая схватиться за тонкий гибкий стволик. Иногда нам перекрывал дорогу валежник или упавший ствол дерева. Приходилось падать на колени и ползти с рюкзаком, который превышал объем моей спины. Он давил на меня, как огромная раковина на улитку, постоянно задевая "головой" за ветки и стволы. Чтобы рюкзак прошёл через щели между стволами, в которые я лезла,  я пригибалась к земле так, что моё лицо касалось хвои, и чувствовала её запах. Я ползла, ползла, продиралась, рюкзак скрипел - тоже продирался сквозь ветки, которые толпами ломались, прогибались. Иногда рюкзак совсем застревал, но я делала огромные усилия, и он, с треском отскакивающей коры, пролезал. Мне уже было всё равно, порвется ли он.  Не видя ничего, потому что ветки хлестали мне по лицу, как рассерженный ездок хлестает своего коня, я шла, вставая на ноги, по бурьяну, ползла. Иногда у меня заканчивались силы окончательно, и я ложилась на хвою, придавленная ненавистным рюкзаком. Мне было тяжело смотреть, как отец без передышки продолжает лезть дальше, увеличивая расстояние между нами. Мне не хотелось, чтобы я была обузой в походе, и он ждал меня. Наверху слышались маты и треск веток.
После долгих мучений, наконец, я вылезла из ельника, оказавшись в молодом кустарниковом лесу. Такие леса особенно неприятны для походников, потому что пробираться сквозь них практически невозможно. К счастью, помимо мелкого леса на склоне виднелись прогалины высокой травы, по которым можно было пройти.
Я была счастлива увидеть, наконец, небо, которое потихоньку обкладывалось предостерегающими дождевыми тучами.  Отец лез выше по кустарникам, ломая тонкие зелёные ветки. Уклон был почти вертикальным, отчего приходилось иногда ползти. Трекинговые палки мешали и зацеплялись за растительность, рюкзак придавливал к земле. Через некоторое время отец был уже на вершине холма и кричал что-то мне, движениями показывая, что нужно ускориться. Небо становилось всё темнее. Я застряла между огромными валунами и розовыми зарослями иван чая.
Начал накрапывать дождь. На серых валунах появлялось всё больше чёрных точек. Валуны всегда были скользкими и оттого опасными.
Вскоре дождь совсем усилился. Когда я долезла до вершины холма, он уже облил меня с ног до головы. Я не осмотрела местность -  буря заливала мои глаза. Холодный ветер, бушующий по хребту, сбивал с ног, грозясь скинуть нас с узкой тропинки на холме. Уже, как по команде, наученные неделей, мы достали непромокаемые куртки, штаны, накидки на рюкзак. Обмороженными руками я развязала мокрые шнурки, чтобы натянуть
 огромные штаны. Трекинговые ботинки чуть не покатились вниз с холма - вершина была очень узкая. Отец суетился, матерился, орал на меня из-за медлительности, хотя я спешила, как никогда.
Согнувшись в три погибели, мы поковыляли по холму. Я видела только часть своего синего капюшона, траву и отцовские ноги, так как ливень не давал поднять голову, заливая глаза. Было ужасно тяжело идти, ветер ударял по нашим бокам, и мы еле удерживались. Ливень сменился градом, который впивался в голые кисти, опирающиеся на трекинговые палки. Отец замедлился и пошел немного ниже. Он понимал, что идти дальше будет опасно - ветер разбушевался не на шутку. Мы забились в мокрые жиденькие кусты, сев спиной к холму. Я всем телом прижалась к рюкзаку, стремясь получить от него хоть какое-то тепло. Костюм от дождя совершенно не грел. Наоборот, он промок и холодил тело. Я прижала к себе обмороженные руки, не отпускавшие рукоятки трекинговых палок. Почти всегда мои пальцы не разжимали палок: на время похода они были моими конечностями, частью меня. Я бы не прошла ни дня без них.
Брови и лоб заливало водой, зубы стучали от холода, а на глазах выступили слёзы. Видимо, от потери тепла и усталости после изнуряющего ползания вертикально по холму.
Отец сидел, съежившись рядом, и молчал. Сам небольшого роста, с таким огромным рюкзаком он казался еще меньше. Я всегда поражалась, как он тащит такой тяжелый груз и на своих тонких, но мускулистых ногах лезет на перевалы! Мой отец был ужасно выносливым и проворным. Я действительно не встречала в жизни никого упорнее и выносливее него. В походах он отдавал ходьбе всю душу, он жил этими походами, готовлясь к ним задолго. “Только ради этих видов стоит жить” - говорил он мне, когда мы поднимались на вершины.
От холода было неприятное чувство нужды. Очень хотелось залезть в голову рюкзака и съесть горсть орехов, но рюкзак был стеной, защищающей от ветра и дождя, а пальцы уже не шевелились.
Нормально? - коротко спросил отец.
Угу, -  также коротко ответила я.
Мы посидели так ещё минут пятнадцать, не шевелясь. Совсем одни, два маленьких человека, съежившихся на склоне холма и отдавшихся великой стихии. Два молчаливых человека, бросивших вызов своей природе и любящих свободу, в самом центре гор Тянь-Шаня.
Град кончился, дождь немного приутих. Но, как только мы пошли по холму, нас резко настиг порывистый ветер. Дождь усилился так, будто злился, что мы посмели показаться ему на глаза. Но спрятаться под кустами уже было нельзя. Ровная полоса на холме совершенно не внушала ощущения безопасности. Я шла за отцом, боясь посмотреть вбок и потерять равновесие.
Мы вышли на более менее пологое место, ложбину между холмами. Снова начался сильный град, который мог поранить голову и руки.
Отец матерился всё пуще.
Неожиданно, он бросил свой рюкзак, повернулся ко мне и проорал сквозь заглушающий ветер: "Ирин! Ставим палатку!"
Я окоченела под ледяным дождем и холодными порывами воздуха, ноги были мокрые и слабые, я могла только стоять на месте и ждать пока совсем не околею, совершать движения было трудно. Но мой отец не жалел и не терпел ленивого в команде. Он очень злился, когда я ничего не делала, поэтому с самого начала похода я не чувствовала покоя и радости от отдыха. Отдых был только во сне. Когда отец спал и не видел меня. Но даже во время сна, как мне казалось, он отдавал мне какие-то указания. Я не минуты не была без дела, но, в конце концов, я начала хитрить и притворяться, что я что-то делаю. Я будто бы мыла котелки, искала хворост, упаковывала рюкзак, а сама безмолвно наблюдала втайне за видами и отдыхала. Хотя, можно сказать, что я не обманывала отца, а только лишь делала всё медленнее, присутствуя в каждом моменте своей жизни, не работая с каким-то фанатизмом, как он. Если я не успевала притворяться, что что-то делаю - я получала нежелаемую порцию негатива. Являясь человеком с непростым и дрянным характером, который часто может возненавидеть за мелочь, я ненавидела своего отца во время похода, порча себе впечатление о путешествии.  Но всё равно ходила с ним, потому что впечатления от каждого такого тяжёлого похода не давали мне провести лето где-нибудь на море, с мамой или друзьями. Отец, хоть и был строг, и мне хотелось не видеть его здесь, всё равно притягивал к себе, как учитель, который изнуряет своих воспитанников непосильными заданиями, но делает их сильнее. По характерам мы были похожи, поэтому часто я также кричала на своего родителя, потому что была довольно вспыльчива и нетерпима к несправедливым командованиям. Мы были, как две разлаявшиеся собаки, которые не могли уступить друг другу. Безусловно, у нас с отцом был разлад, но мы все равно какое-то время еще ходили в походы вдвоем, потому что любили это.
На этот раз он заорал, увидев мою неподвижность. Я бы сама на себя разозлилась за эту неподвижность в столь ответственный момент, я бы и пришибла ещё себя чем-то! Нужно было срочно расставлять палатку, а я встала под проливным дождём и градом, укутанная в капюшоны, и хотела только одного - заснуть. В тот момент у меня не было сил съязвить на его ор и я с выступившими слезами на глазах, унизительно начала подчиняться своему "врагу". Мы взяли дно палатки за углы. Мои пальцы с трудом могли сжиматься, ужасно болели, и от этой боли хотелось вскрикнуть. После мы начали вдевать специальные каркасные палки в дно палатки, но мне никак не удавалось это. Одна палка выскочила из моей руки, и вся наша конструкция рухнула. Хорошо, что я не видела лицо отца, потому что оно бы мне являлось в кошмарах. Я виновато отскочила, а он подбежал к моему углу и с криками и рывками начал исправлять конструкцию. Я смотрела на его спину и не понимала его решения поставить палатку так рано на каком-то неудачном наклонном месте. Лучше было бы переждать дождь без палатки. Мы взяли тент, который ветер вздул как парашют, и опять, как назло, мои оледеневшие руки подвели меня, вырвав его из рук. Тряпка смешно накрыла отца, он снова безумно закричал на меня, извергая маты, ветер и град хлестал нас по лицу, словно отображая эмоцию папы. У меня непроизвольно показывалось все больше слез от боли в горле, руках, ногах, злобы к вечно агрессивному отцу. Мне хотелось вернуться в дом и никогда больше не видеть его и его чёртову палатку.
Мучениям моим пришел конец ненадолго, потому что отец не доверял мне втыкание колышек для удержания палатки.
Палатка была собрана окончательно. Она колыхалась и сгибалась под ударами градин и капель, грозившись улететь. С неба также посыпались хлопья снега. Мы затащили под тент рюкзаки и оставшиеся вещи. Потом и я залезла в наш рыжий дом, сняла тяжелые “глиняные” ботинки и носки. Ноги не шевелились и затвердели. Я стала их растирать ледяными руками. Мы надели на себя несколько курток и штанов, пытаясь согреться, но все равно было ужасно холодно. Я надеялась на обед и отдых после стрессовой первой половины дня, но отец достал только мешок с орехами. Я с жадностью ела их, собравшись в комок. Отец жевал и по привычке что-то напевал, как будто ничего и не произошло. Он часто злился и ругался, а через минуту задумчиво смотрел перед собой и пел.  Как происходили такие эмоциональные переходы - я не знала. 
Дождь хлестал по палатке, нагибая тент, отчего отец нервничал и постоянно говорил мне, что я как-то не так сижу и задеваю тент спиной. Я молча и бессильно двигалась, желая только, чтобы меня оставили в покое.
Ты не налегай так, - сказал он и убрал от меня мешок.
Я даже не чувствовала, что “заморила червячка”, отчего еще сильнее расстроилась, но из глупой гордости не сказала, что хочу еще орехов и отвернулась, безэмоционально уставившись на свои ноги.
Отец что-то смотрел в телефоне, в карте, что-то говорил о маршруте, но я продолжала сидеть неподвижно как будто меня не было в палатке.
Ты чего? Нормально всё? - с возмущением спросил отец.
Угу, - ответила я.
Я понимала, что он ненавидит мои короткие ответы и терпеть не может мою замкнутость. Но у меня не было сил и эмоций бодро отвечать ему.
Отец снова посмотрел на карту.
Ты смотри, не расслабляйся. Сегодня еще, может быть, придётся на перевал лезть. А до него нехило так идти.
От таких слов я почувствовала себя совсем подавленной и бессильной. Я не ожидала, что отец планировал сегодня ещё куда-то идти. Именно это я не любила в наших походах: мы каждый день выкладываемся по полной, представляя себя вторыми “Месснерами”. Поначалу, в этом чувствовался какой-то азарт, ты преодолевал самого себя и с каждым днём становишься сильнее, но потом такое хождение изнуряло и хотелось делать побольше "днёвок".
Я понимала, что рвение моего отца не остановить. Делая днёвки, он страдал от безделья и бессонницы. Он просто не мог сидеть без дела ни секунды и наслаждаться видом. “Я вот наслаждаюсь всеми видами, когда иду” - объяснял он мне, в то время как я не могла так делать, потому что всю дорогу только и делала, что старалась не отстать.
Или не идти сегодня на перевал… - рассуждал он, говоря сам с собой.
Ты как? Еще можешь идти или вообще уже нет сил? - спросил у меня отец.
Могу, - с трудом ответила я, хотя сил почти не было. Но я почему-то не могла показать слабость перед ним.
Или лучше тут останемся, приготовим что-нибудь? - не отставал он.
Ну… Я думала мы уже насовсем поставили эту палатку, - замялась я, ужасно желая остаться.
Насовсем? Так ты чего больше хочешь: остаться или идти? - не унимался отец.
Не знаю, - почему-то ответила я, хотя твердо знала, что хочу остаться. Перед отцом мне не хотелось показаться неженкой, видимо, зависимой от благ человеческих.
Отец колебался, постоянно смотрел на карту в своем телефоне. Дождь уже закончился, и, к моему сожалению, небо прояснилось, показав лучи солнца.
Не пойдем сегодня - завтра может быть дождь, и мы застрянем тут… А до перевала еще драпать нехило. Сегодня, наверное, не пройдем перевал… Да и ты еле шевелишься. А где этот перевал - хрен знает. На карте непонятно ни черта. А там еще реки… Непонятно… как их вброд проходить… Подъём больше километра. Нехило. Мы находимся на высоте...
От этих речей у меня волнительно заболело где-то в животе, и захотелось застегнуться в теплый спальник и уснуть. В походе я домосед…
Идти или не идти... Вот в чем вопрос, - рассуждал отец.
“Не идти”, - мысленно отвечала я.
Так мы просидели минут десять: отец уставился в телефон, а я наслаждалась зарождающимся теплом внутри тела и растирала руки и ноги.
Склифосовский! - воскликнул напарник, - хватит отдыхать. Пора выдвигаться. Пойдём! Нас ждут великие дела!
Я ожидала, что сегодня мы пойдём на перевал, но у меня все же оставалась надежда, что мы останемся здесь на ночлег. Никогда у нас не было такого, чтобы мы ставили палатку, а потом тут же ее убирали. Постановка палатки всегда ассоциировалась у меня со сном, едой и отдыхом, а тут ничего не было.
Мы сняли тент, стали вытряхивать дождевые капли, но ткань все равно осталась мокрой и тяжёлой. Не позавидуешь отцу, который тащил палатку на своём горбу.
Небо практически всё прояснилось, солнце красовалось прямо над нашими головами. Яркая трава блестела под интенсивными после дождя лучами. В мокрых ботинках, с влажными и тяжелыми вещами мы пошли на холм вверх. На душе было неприятно и обидно даже несмотря на радостное солнце и голубое небо. Казалось, что идёшь не на холм, а на настоящий перевал.
После того, как мы взобрались на него, нам представился довольно необычный вид. Между нашим и дальними холмами выделялась салатовой травой поляна. Она светилась на солнце благодаря капелькам, еще не высохшим на травинках. В противоположность ей резко мрачнел дальний холм, который заслонился тенью, отчего трава его была тёмно-зеленой. Этот холм полностью закрывал обзор на долину - за ним было видно только небо и облака, многие из которых были ниже его вершины. Горный небосвод казался удивительно низким - тучи были совсем недалеко от наших голов. Там, где небо прояснилось, появились огромные белоснежные кучевые облака. Сквозь них прямыми широкими лучами свет попадал на салатовую полянку, и чувствовалась во всём этом месте какая-то святость. Кучевые гигантские облака, словно огромные райские горы, светились великим солнцем, теряя часть этого света и посылая его на землю. И всё, чего касался свет великого мира гиганского облака, казалось также божественным.
Впереди хребет, покрытый яркой травой нашего холма, устремлялся вдаль. С одной стороны он блестел, как поляна, с другой - оттенялся и был как дальний холм с тёмно-зелёной травой. Неизвестно куда шёл хребет, изредка доставаемый маленькими серыми облачками, потому что за ним, вдали,  неожиданно возвышалась огромная снежная гора. Великанша загораживала обзор на другие сзади стоящие горы.. Она была страшна, но в то же время прекрасна: вместо травы её покрывали камни и блестящие ледники со снегом. Гора не светилась в лучах великого солнца, но излучала собственный свет, словно подчеркивая своё великолепие и гордость.
Наш маршрут вёл нас на спуск с холма, в долину, между этим холмом и последующим. Долина была тёмной, а внизу, уже отсюда виднелась петляющая змеёй белая горная речка. Пока мы спускались, шагая по ароматным киргизским травам, а позже продираясь сквозь карликовые берёзы, солнце уже ушло. Божественные кучевые облака остались за холмом, и небо затянулось дождевыми тучами. Спускались мы очень долго, успев устать. Отец искал подход к реке сквозь мокрые вьющиеся кусты. Я была низкой, и поэтому эти кусты загораживали весь мой обзор, больно били по лицу и щедро обливали холодной водой.
Выйдя к бурлящей серой реке, мы достали свои синие пластиковые кружки и стали черпать ледяную воду.
Как только мы остановились, как назло, как по команде начал накрапывать мелкий дождик. Отец беспокоился и  постоянно глядел вверх. Дождь усилился, не дав нам напиться.  Мы заспешили дальше, продираясь через карликовые берёзки.
Вскоре они сменились на открытую местность. Прослойка между двумя горами тянулась до далекой снежной горы. Но это был не наш перевал - мы должны были повернуть где-то там, за горой. Шли, как обычно, молча. Мы с отцом неразговорчивые люди.
Сбоку на холме появились полудикие лошади. Они удивлённо смотрели на нас, будто мы были первыми, кто посетил их края. В основном, все скакуны были рыжие. Как только мы начали приближаться, эта большая семейка вскинула шеями и поскакала прочь.
После двухчасовой ходьбы, мы, наконец, дошли до поворота на перевал. Отец сообщил, что сейчас мы будем набирать высоту. В душе я не была готова к подъему, потому что за весь день очень устала. Каждый перевал, проходили ли мы его утром или вечером,  давался мне с трудом, и я не была рьяным поклонником таких прохождений. Я шла в поход за видами, а мой отец по большей части шёл за количеством пройденных перевалов. Но позже я начала понимать, что без перевалов не увидишь видов, а их самая колоритная концентрация находится на вершинах. Тем не менее, мне не нравились людные места - меня тянуло в совершенно глухие и непроходимые пространства, в которых мы обычно и оказывались, будучи не большими любителями людского общества.
Холм, который закрывал весь обзор, мы даже не заметили. Круто повернув по тропе налево, нашему взору, наконец, открылся нужный перевал. Но он не был похож на настоящий перевал, через который путники обычно попадают в другую долину. Как оказалось позже,  электронная карта дала какой-то сбой, и это был перевал не сложности 1А, который можно было пройти ногами, а тот, что уже требовал дополнительного снаряжения, неизвестно какого уровня.   Это была груда камней, уходящая куда-то ввысь, к небу, к космосу. Между горами не было заниженной ложбинки, как у обычных перевалов, вершина была увенчана остроконечными скалами, между которыми не видно было прохода на другую сторону.
На нашей стороне горы воды и места под палатку не нашлось. Мы заранее утолили жажду в низовых долинах. Дальше начинался путь по курумнику и “живым” камням. Живыми они назывались, потому что шевелились при наступании на них. Не было уверенности, что дальше будет вода, но терять высоту, возвращаться назад и ставить палатку нам с отцом, нетерпеливым путешественникам, не хотелось. Разумнее было, конечно, вернуться назад, а завтра взять этот крутой перевал, тем более, день приближался к вечеру, а сил оставалось совсем мало. Но мой отец обычно всё продумывал и находил наиболее, по его мнению, разумное решение. Он был параноиком и часто переживал абсолютно по любому поводу. Возможно, это полезная черта характера, но она очень выматывает человека, хотя в походе она необходима. Завтра, по его мнению, могли пойти дожди, и мы бы застряли на этой стороне перевала, в палатках, на несколько дней. Видно было, что отец всё ещё колебался, стоя на валуне и смотря то вверх, на опасный перевал, то вниз, на долину. Он спросил моего мнения, а я, как всегда, не знала, что нам сделать лучше. Видно было, что отец опять сердился на мою нерешительность, как и я сама. Но в глубине души, также, как и в палатке, я уже знала, чего хочу - спуститься вниз и переждать ночь, потому что не была уверена,  что моих сил хватит на перевал. Но гордость и глупое подростковое желание показаться сильнее не дали мне этого сказать, в то же время, не дали и сказать, что я хочу идти на перевал сегодня.  "Не знаю" было прикрытием моей слабости, "не знаю" не предавало меня и мои ослабшие ноги и спину.
Оценивая себя в том возрасте, как слабую или сильную, я не могла понять, что можно было просто любить себя и относиться к себе без оценки, тогда бы и жизнь моя была проще и счастливее.
Ирин… - отец посмотрел на меня своими волнующимися  голубыми глазами, - сейчас будь очень осторожна. Идёшь строго за мной. Недавно прошел ливень, есть высокая вероятность камнепада. Если начинают падать камни… - он умолк, задумавшись о том, на какую авантюру взял дочку, - если начинают падать камни, ты поворачиваешься спиной к склону, съёживаешься и прячешь голову за рюкзак.  Главное сохранить голову, слышишь?
Угу.
Он даже продемонстрировал как я должна спрятаться за рюкзак при камнепаде.
Ты всё поняла? И обязательно слушаешь мои команды. Если я сказал бежать влево, ты немедленно бежишь влево. И следи за моими ногами, я могу сбить камень, и он покатится на тебя. Тогда ты немедленно отскакиваешь в сторону, поняла?
Мы укоротили трекинговые палки, чтобы было проще забираться и приступили к тяжелой физической нагрузке. Я старалась не отставать от отца. Перед глазами всё время был его огромный серый рюкзак. Отец перекатывался с одного бока на другой, как медведь, его спина прогибалась под большой тяжестью. Он казался таким маленьким, словно муравей, тащащий огромную ношу. При взгляде на эту спину мне самой становилось очень тяжело, ноги подкашивались, дыхание затруднялось, и ноюще болел плечевой сустав. Я опускала взгляд, чтобы только не видеть этот огромный серый рюкзак, и моими зрительными спутниками долгое время были огромные валуны и собственные горные ботинки. Всегда, когда я поднималась на горные вершины, я не замечала сказочно красивой природы - всё моё внимание было сосредоточено на камнях. Тут один неверный шаг - и ты придавлен живым валуном. Одна навязчивая мысль, потеря сосредоточенности - и ты поскользнулся, упал, получив травму, и не смог идти дальше. Я с хладнокровием, без страха от усталости успевала перепрыгнуть, если камень начинал шевелиться, впивалась трекинговыми палками в остальные валуны, строила траекторию своих прыжков. Всё получалось слаженно и профессионально. Мозг и сознание не подводило. Организм хотел одного - поскорее пересечь гору, поесть и лечь спать, и все органы объединились, чтобы достичь желаемого. Какая-то архаичная животная ловкость и смекалка проснулась во мне в этих диких условиях. Трекинговые палки стали моими конечностями. Словно это были собственные кости, которые подчиняются всем моим мышцам. Я была профессионалом своего дела и выглядела довольно воинственно, словно я была добытчиком для своего племени, который сутками находится в поиске еды, пересекая горную цепь.
Но когда-нибудь у непрекращающейся энергии организма наступает предел - ты останавливаешься, вдыхаешь полной грудью и осматриваешься: перед тобой гигантский каменный мешок гор, вершины которых закрывают серые облака. Нет ничего родного и человеческого в этих местах. На несколько секунд во время очередного уставшего вдоха начинают закрадываться мысли о смысле твоего жалкого человеческого существования. Ты ощущаешь себя первобытным животным, забываешь, какой сейчас век, забываешь, что на планете существуют люди с их бесконечной работой, городами и не очень глобальными проблемами. Кажется, вы одни с отцом остались тут. Да пусть хоть сейчас бы началась ужасная человеческая катастрофа - у тебя здесь свой мир, нечеловеческий, настоящий! Здесь не было ничего, что придумал человек - ни религии, ни науки, ни государства, здесь был только живой мир, состоящий из каменных неприветливых гор, за которыми - снежные горы, а дальше ещё - горы, и нет им конца. Только тучное небо, которое, как наберешь высоту, сменяется просветленным голубым раем, и ты будто чувствуешь какое-то истинное существо внутри себя, которое ты теряешь в рутинной городской жизни; ты будто бы почти открыл какую-то тайну всего живого существования, но не смог осознать ее.
В тот момент мне казалось, что мы с отцом единственные люди на Земле, что весь мир - это горы, поля, реки и леса, а наша жизнь - это вечное скитание, как когда-то у человеческого предка. Я думала о том, какая удивительная у меня жизнь.  Возможно, ни один человек ещё не был в этой каменной ложбине, посреди гор, возможно, я первая. Я почувствовала, как сильно счастлива я, что существую, как я люблю свою историю жизни, и что не будет больше никогда ни у кого такой жизни, как у меня. Моя жизненная история единственна и оттого прекрасна. Мысли о жалкости существования сменяли мысли о своей индивидуальности, а на смену им вновь приходили мысли о крошечности, и не было принято окончательного решения - жалок или чудесен человек.
На миг выглянуло белое солнце, подсветившее влажные камни. Оно могло нагреть валуны и заставить их катиться вниз с бешеной скоростью.  Отец знал об этом, в его глазах  промелькнуло сомнение. Солнце дало немного сил, но запас их был очень мал. Мы шли весь день по непроходимым дебрям, испытали стресс на холмах и в чаще, а сейчас нам нужно было взять перевал, когда день предупреждал о наступлении вечера.  Проходить перевал во второй половине дня - идея опасная. Мы всегда брали перевалы ранним утром, чтобы избежать камнепадов.
Начался крутой подъем по курумникам и живым камням.  Они скатывались, заставляя нас переставлять ногами, как в резком танце. Вскоре, почти все камни начали шевелиться под ногами, и не было ни одной точки опоры. Это очень выматывало и, каждый раз, когда камень грозился придавить мне ногу, в груди от страха сжималось сердце. Я клала ногу и палку то на один, то на другой камень, но все они шевелились, и не было выбора, куда ставить несчастный ботинок. Внимание было на пределе, сердце билось часто-часто, а усталость заменил страх. Из щелей выползали огромные пауки, при виде которых мой боевой настрой всё больше уменьшался. Я вздрагивала и перескакивала на другой камень, но он начинал катиться, и я, теряя равновесие,  падала на коленку и царапала её, не чувствуя боли. Перевалы мы всегда проходили в коротких шортах, даже когда вокруг лежал снег. Ногам, на удивление, не было холодно, но они и не были ничем защищены, отчего походили на накаченные куски мяса, обтянутые кожей и получившие огромное количество мелких ран. Я удивлялась, как мои ноги могут нести тело с рюкзаком, ловко успевать скакать по камням и держать равновесие. Мои ноги были удивительны в тот момент, и я любила их больше всего, как бы странно это не звучало. Я была счастлива, что могу ходить и что мои ноги такие сильные и выносливые.
Отец шёл наверху. Когда задетый камень начинал падать под его ногами, он громко матерился.
Отец кричал мне, когда огромный валун начинал катиться вниз, замирал и молча, со страхом, смотрел как, к счастью, камень пролетал мимо меня.
Ир, для большей безопасности, чтобы камни тебя не задели - иди прямо за мной. Это правило такое - когда альпинисты проходят перевал - они идут друг за другом. Шаг первый, шаг второй, синхронно, поняла? Давай, я тебя жду, и пойдём вместе, - отец остановился и начал ждать, когда я, находящаяся в пяти метрах внизу, долезу.
Сейчас, - я напрягла бицепсы, опираясь на палки, согнула корпус и рывком вытолкнула себя на следующий валун.
Отец дождался меня, и мы вместе зашагали, шаг в шаг. Мне требовалось огромных усилий поспевать за широкими шагами отца. Я уже не проверяла каждый камень, а просто неслась по ним, несмотря на то, что все они катились подо мной.  Это была гонка. Будто бы я бегу по разрушающемуся позади мосту. Часто, отец соскальзывал вниз передо мной, а я наступала на другие камни и удерживала равновесие.
Ир, на этот камень не наступай, - показывал отец палкой на ничем не отличающийся от других валун.
На самом деле ни на один камень нельзя было наступать - катились абсолютно все. Мы их останавливали трекинговыми палками, которые грозились сломаться, или вовремя перескакивали, как горные козлы.
В абсолютной тишине слышались только маты, проклятия отца и стук камней. Было не по себе от такого горного гробового затишья.
Я забиралась и забиралась, без всяких мыслей в голове, устремив свое внимание на бесконечную гряду камней, и не заметив, как она закончилась.
И началось одно из самых худших испытаний для альпинистов - "сыпуха" - много мелких камней и пыли на склоне. Уклон резко увеличился, а наверху торчали гигантские скалы, окружённые сыпухой.
Ир, кажется, мы с тобой не там решили перевал пройти… - проговорил отец с абсолютным отчаянием в голосе, - Какой же я идиот! -  воскликнул он и с безысходностью посмотрел наверх, на сыпуху, которая в любой момент могла вся поехать на нас, и на страшные острые скалы, черным силуэтом закрывавшие светлое небо.
От его слов мне стало очень страшно, и не хотелось забираться вверх, а эти скалы только удручали, закрывая обзор на вершину.  Не было видно прохода между ними, а цепляться за скалы без веревки на огромной высоте - представить было страшно.
Ну что, назад? - отец обернулся и посмотрел на меня виноватыми глазами.
Я молчала, опустив голову и тяжело дыша. Не было сил издать ни звука. От мысли, что нужно идти назад, мне становилось ещё хуже, и я готова была карабкаться по скалам без верёвки.
Погнали, ладно! - словно поняв меня, отец лёг на эти мелкие камушки и пополз, как ящерица.
Камушки разом закатились под ним, уволакивая тяжелое тело вниз. Он пытался встать, опереться на палки, но они утопали, и он снова ложился на сыпуху. С проклятиями, отец буквально бежал по камушкам, быстро-быстро переставляя ноги. Это помогало продвинуться на маленькое расстояние вверх. Такое упорство поражало. Но впереди всё было покрыто сыпухой, изредка показывались большие валуны, и я сомневалась, что нашим иссякшим силам хватит энергии бежать по подвижным камушкам, когда все они едут под тобой. Это было похоже на беговую дорожку.
700 метров осталось! Давай!
Это было огромное расстояние ввысь по сыпухе, и я не верила, что я пройду через неё.
На миг выглянуло белое солнце, подсветившее влажные камни. Оно могло нагреть валуны и заставить их катиться вниз с бешеной скоростью. В глазах отца все чаще мелькал страх. Солнце дало немного сил, но запас их был очень мал. День предупреждал о наступлении вечера, становилось всё опаснее на склоне.
Я наступала походным ботинком на мелкие камушки и мокрую глину, а эта смесь тут же рассасывалась подо мной, как зыбучие пески. Я наклонялась, хваталась измазанными руками за палки и пыталась опереться, но они проваливались внутрь мягкой поверхности, укладывая моё тело на склон. Несколько раз я пыталась встать, пройти пять шагов вверх, но снова падала и, в конце концов, просто поползла, как недавно вылупившаяся морская черепаха из ямы. Отец давно уже полз наверху, со звоном расталкивая руками сланец. Он с рвением стремился наверх, к неизведанным и ещё более страшным чёрным скалам.
Я надела лямки от палок на кисти - сейчас они только мешались, волочились позади, и начала использовать ладони в качестве "кошек". В будущих походах мои руки и пятки всегда были моими креплениями вместо "кошек" и веревок. Синяя дорогая противодождевая куртка была измазана в грязи и, возможно, исцарапана, голубые ботинки превратились в серые и были похожи на два больших валуна на ногах. Острия палок постоянно больно задевали за штаны и ударяли по верхней части ботинок, мешая ногам. Окоченевшие исцарапанные пальцы впивались в глину и острые камушки. Проваливаясь в эту супесь, ноги пытались оттолкнуться от земли, но соскальзывали вниз вместе с сыпухой, поэтому поддерживали и тянули вверх тяжелое тело только руки. От такого перенапряжения мышц я вскоре устала и положила своё лицо прямо на глину и камни, как я клала его сегодня на хвою, оставаясь лежать на склоне перевала неподвижно. Горной тишине мешали только звуки ударов множества камней, которые делал отец. Он не оглядывался вниз на меня, а продолжал ползти всё выше и выше, громко ругаясь. Если бы отец сдался, то и я бы сдалась. Увидев, что я без сил лежу на склоне, прижатая красным рюкзаком, он начал подгонять меня, потом стал извиняться и сказал, что то, что мы проходим сейчас - это не перевал, это обычная гора, по которой никто никогда не лез, чтобы перейти на другую сторону долины, что карта нам наврала и что мы одни такие дураки.  Он материл человека, который установил на электронной карте точку некатегарийного перевала, материл себя, что вовлёк нас в такую авантюру, материл сыпуху, материл Тянь-Шань. Это действительно была обычная гора, которая никогда не входила в маршрут походников и которую можно было пройти только с веревками и "кошками", чему свидетельствовали возвышающиеся пугающие скалы. Был ли между ними проход наверх? Неужели придётся карабкаться по ним, отклоняясь назад из-за тяжелого рюкзака, цепляясь только руками? Моё напряженное сегодняшним днём внутреннее состояние опять не выдержало. Голова не успела подняться, слезы уже покапали из глаз на рыжую глину. У меня не было сил. Только сейчас, лежа на крутом каменистом склоне горы, распластав руки, не поднимая головы с влажной глины, я, окруженная бесконечными горами, за которыми не было видно просвета, поняла, что я обычный подросток, школьник, что никакой я не великий альпинист, которым обычно себя представляла. Я была просто человеком, любящим дикость, риск, свободу, но не всегда представляла, как это могло быть тяжело. Я никогда не посещала походный альпклуб, а училась всему прямо тут, в горах, но иногда нагрузка была для меня несоизмеримой. После нашего похода в Саянах, длившегося месяц, отец перестал щадить меня и выбирал всё более сложные маршруты. Сам он считал меня и нас выносливее группы заядлых мужиков-походников. Я убедила себя, что мы выносливее и отважнее всех в горах, мы всегда с отцом стремились обогнать походные группы, пройти больше перевалов, не останавливаться на привал. Мы были, как волки, которых выпустили на волю. Откуда у меня раз в год появлялось столько выносливости? Я не знаю. Но тот человек, которым я становилась в походе, был самым отважным и сильным. А потом, когда я приезжала в город, из рыцаря я превращалась в обычного человека - хрупкую, стеснительную и наивную блондиночку. Но тогда я уже более ценила и уважала себя, чем раньше.
А сейчас я просто лежала на камнях, и моё тело вместе с рюкзаком содрогалось от рыданий. Тяжело было играть роль рыцаря. Больше всего мне не хотелось показывать отцу свою слабость. Он не участвовал в моем воспитании с момента исполнения мне четырех лет, звонил раз в полгода, не интересовался моей жизнью и считал меня весьма недальновидным и тихим ребенком без друзей - на то время я так думала. Поэтому мне хотелось показать ему, как жёстко я себя воспитала самостоятельно, что моя мать, которую он не переносил теперь, меня не испортила, что я не превратилась во что-то, на что ему было бы неприятно смотреть. Мне не было нужно, чтобы отец мной гордился, хотя, быть может, в глубине души и с отрицанием я хотела этого. Я не хотела быть хуже него, не хотела быть обузой. Сейчас, вспоминая эти мысли, я понимала, что слишком обесценивала себя, стремясь заслужить признание отца. Некоторые люди не способны ценить старания других, они лишь видят в них отрицательные стороны. Заслужить их похвалу - себе навредить. А таким человеком, к сожалению, был мой отец, и только позже я поняла это.
Полежав под бледным солнцем, я подняла с земли лицо и посмотрела наверх, на черные скалы и белое небо. Я уже не была похожа на себя. Это было бесполое, измазанное серой глиной и облепленное маленькими камнями существо с безумными мокрыми глазами. Существо червяком поползло к скалам, скатываясь и снова забираясь - делая 3 ползка вверх и на 2 скатываясь вниз. Из глаз постоянно лились слезы от перенапряжения, чувствовалась отчаянная злость. Как же я ненавидела эту гору! Но больше всего я ненавидела отца, который ящерицей полз и полз наверху, а силы всё никак не покидали его тело. Он полз и полз, а я только и желала, чтобы он замер, только, чтобы перед глазами не маячило извивающееся тело и не слышен был больше звон камней, которые часто летели мне на лицо. Я была так зла на отца, потому что в этой ситуации он был единственным живым человеком, на которого я почему-то свалила все свои недуги, что готова была даже прибить его трекинговой палкой, лишь бы дотянуться...
Прошла вечность, после того, как мы достигли скал. И, если бы в них не было прохода, то нам бы пришлось спускаться по сыпухе вниз с фонариками. Но мы до сих пор не были уверены, что в скалах есть проход и шли вдоль, забираясь всё выше и выше. Лезть стало легче, потому что за скалы можно было зацепиться, и они не давали скатиться вниз. Оказалось, что скалы не закрывали сплошной стеной путь к вершине, а располагались на разных расстояниях, создавая оптическую иллюзию. Не забравшись к ним, мы бы и не узнали, что между ними есть узкие проходы. Возможно,  мы были первыми,  кто проходил эту гору. Мечтать было никогда не вредно. Мы ползли и быстро перескакивали от скалы к скале, держась за их острые края. Отец направлял нас, мы шли зигзагами. От скал могли оторваться куски камней, и мы старались не стоять под ними, собрались с командным духом. Наши движения были синхронны и резки, подбадриваемые полной уверенностью, что сегодня мы дойдём до вершины.
Из облаков показалось вечернее солнце, блестя и предвещая, что завтра будет дождь. Засветились огромные скалы, очистив свою злую сущность. Теперь это были старые мудрые великаны, стражники горы. Облака над вершиной развеялись, показав кусочек голубого предзакатного неба. Природа каким-то образом дает человеку силы. Мы добрались до окончания высоких скал, и перед нами оставался несколько метровый, ужасно крутой подъём, покрытый мелкой "сыпухой". Отец лёг на живот и пополз вверх, как солдат на разведке, но с видимым для врага выпирающим огромным рюкзаком. Второй солдат пополз следом, чуть сбоку. Я никогда не забуду этот подъём. Даже те подъёмы, категорийные перевалы, которые я прошла в будущем,  не были настолько изнурительны. Этот резкий набор высоты к вершине был намного сложнее, чем та сыпуха, которую мы повстречали вначале. Он забрал все наши силы.
Отец барахтался чуть выше меня, матеря всё, на чём свет стоит. Он что-то мычал и возил ногами и руками,  видно было, как напрягаются его сильные мышцы на руках. После долгих капаний в сыпухе, без верёвки и оборудования для скалолазания он просто распластался на земле, как я в начале. Я никогда не видела своего  всемогущего отца в таком состоянии. Мне казалось, он может пройти Нанга Парбат в одних своих ботинках, если пожелает. Я барахталась чуть ниже и совсем не продвигалась наверх - камни просто-напросто проваливались под тело, не было никакой точки опоры. В таком случае оставалось только взлететь.  Я вся измазалась в пыли, каком-то сером порошке. Может быть, я и продвигалась на сантиметры, но я этого не замечала и приходила в отчаяние. Мне казалось, этот подъем одолеть невозможно, и весь этот изнурительный путь был пройден зря. Нам остаётся только уткнуться мордами в камни и пролежать так до утра под открытым небом.
Отец зашевелился, и почему-то оттого, что он зашевелился мне стало невыносимо, и я разрыдалась. У него были силы, а у меня их уже не было и оттого мне было плохо. Я редко выражала себя эмоционально, но в походе у меня уже не было предохранителя от эмоций. Я опять возненавидела это единственное живое существо за то, что оно так жалко шевелилось. Когда человек изнурен и голоден - в нём исчезают человеческие черты, сменяясь архаичной злобой, которая желает прекратить страдания и не разбирается в происходящем. Я ненавидела это место, себя и всё, что здесь происходило.
Отец коротко покрикивал, как древний викинг, и делал маленькие, но сильные рывки, начиная упорно продвигаться к вершине. Он обернулся ко мне, увидел мое отвратительное искаженное лицо и крикнул подбадривающе. Я подождала, пока мое усталое рыдание вылезет полностью из груди (откуда у меня были силы на это?), разозлилась сильнее и начала быстро перебирать ногами и руками, не обращая внимания на поверхность. Я хваталась за камни, раздирая пальцы до крови, в ботинки попадал песок, но я не чувствовала его, колени разбились о маленькие камни, ноги, лицо, тело, рот - все было наполнено пылью. Я как будто гналась за добычей по крутому склону, и как будто это была моя последняя надежда на выживание - получу питательный белок, съев добычу или погибну.
Отец, наконец, добрался до вершины после прерывистого подъема, лёг, распластав руки и смотря на небо. Он издал ни на что не похожий вздох с криком и просто лежал без движения, забыв, что я еще барахтаюсь в камнях на перевале.
Мои силы подвели меня, а до вершины оставалось три метра. Я опять положила голову на камни, пролежала так секунд десять и снова поднялась. Горло дрожало от рыданий, тело сотрясалось, но я медленно продвигалась к вершине.  На тот момент это было пределом моих физических и психических возможностей. На вершине показалось страшное, серое, мокрое от слёз лицо. Существо легло на спину и уставилось на желто-голубое небо, сотрясаясь в тихих рыданиях. Облака добрыми клочками плыли по небу, как бы успокаивая нас и показывая, что нужно жить безмятежно. Дул морозный ветерок, тихонько посвистывая мимо ушей. Его тихий свист прерывал далекий, но громкий вой койота или, вероятно, другого псового. Вой подсказывал нам, что рано расслабляться и что в той долине нас ждет еще большая пугающая неизвестность. Отец сухо похвалил и поздравил меня с взятием такого перевала, сказав, что это был один из сложнейших его перевалов за всю долгую походную жизнь. Он посмотрел на далекий следующий перевал, который был покрыт огромным ледником и ужаснулся.
Нет, туда только на смерть идти.
Для меня тот перевал показался невозможным - это была самая высокая снежная гора с гигантскими черными прорешинами. У нас не было оборудования, чтобы пройти по такому леднику, и я была ужасно рада, что мы спустимся в долину и не пойдем туда. Кто бы знал, что через несколько лет мы будем проходить такие и даже более высокие перевалы с ледниками в спортивных кроссовках и без оборудования на Алтае. И именно там отец по моей неосторожности сломает руку и больше, к сожалению, не сможет восстановить её полное функционирование. Это будет наш последний совместный поход. Но это уже другая история. А сейчас нам предстоял путь вниз мимо скал, которые создавали атмосферу дикого запада. Нужно искать место для палатки, разводить костер и готовить обед.