Роман Объединение физики, ч. 2, гл. 1

               

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ



                ТОЧНОЕ КОЛИЧЕСТВО ИСТИНЫ



                I


    Город Н. облетела чудовищная весть. Говорили, что во время похорон на центральном кладбище высоко над засыпанным по самые брови снегом предзакатном рубиновым городом, под завывания и вздохи будто свихнувшейся февральской пурги, с какого-то прибывшего только что свежего гроба съехала кособокая, обитая малиновым крышка, и расколовшаяся надвое внутренность его, вскричавшая точно гигантский, искривленный болью рот чёрным, а потом полыхнувшая белым, оказалась пустой. Шептались, что немногочисленная траурная процессия, состоявшая вся из угрюмых молодых людей одинакового роста, в одинаковых, подбитых выше колен пальто, никаких следов беспокойства при этом не проявила, а, наоборот, плотно сомкнув над распахнутым гробом плечи, невозмутимо водрузила крышку на место и спустя мгновение потом опустила заколоченный намертво ящик в узкую и длинную щель, с трудом за час до того выбитую стальным зубом бульдозера. Ещё спустя мгновение над треугольным холмом из окаменевшей на морозе глины с пританцовывающими над ним снеговыми коронками возвышался грубо вытесаный шест со скромной табличкой на нём, на которой химическим карандашом угловато было начертано:

                СЕРАФИМОВ А.А.
                196... - .....

    Окончание надписи потерялось, потому что в углу фанерного четырёхугольника, ярко, как алая капля крови, горящего под голубым дрожащим фартухом неба налепилось жирное, шевелящееся, точно отрубленная кисть руки, розовое пятно снега. Зима в городе Н. в тот страшный и загадочный год была холодная и снежная, с большим злым ветром, поэтому любым слухам верили и придавали им большое значение.
    - А вот поверьте, милые мои, знамение это, в святых писаниях предсказанное, и есть - гроб-то без покойничка. Не иначе как большевики в новом обличьи скоро возвернутся, и власти их будет сорок сороков, младенцев станут живьём есть и старичками закусывать,- весело и жутко сверкая взглядами, твердила Прасковья Ивановна Гнед, шумно втягивая из блюдца янтарного горячего чаю розовыми пышными лепестками услаждаемых губ.
    - И не говори, мать, и-и-и...- густо крестилась сложенными в щепотку пальцами сидящая прямо как гвоздь напротив неё старушка Феодора Степановна, зорко при этом высматривая, чего бы подцепить со стола - пряничек ли медовый с белыми каплями сладкой глазури или сдобного сахарного печенья в виде заячьей морды с треугольными ушками.
    - Близится, близится час Господень!- зловеще вторила ей в голубом поплавком платочке двоюродная сестра её Степанида Фёдоровна, со сладким упоением сверкая из-под лба глазами, и голова её словно на верёвочке дёргалась.- А покойничек из гроба того пустого по улицам разгуливает - все видели. Говорят, ходит, слуга антихристов, и в лица людям заглядывает, пугает, а по ночам под окнами воет, беду кличет... Да ты бери печенья-то, Феодора, бери! И-и... Чай не в гостях - правильно свет-Прасковьюшка говорит - будет жеманится!- подгоняя сестру, совала крючковатым пальцем в тарелку с выпечкой и пугливо косилась в сторону мадам Гнед, ничего будто в данную секунду не видящей и не слышащей.
    - Возьму, что ли, ещё одно... Ох и вкусны твои печеньица, мать Прасковья Ивановна, ой вкусны! Язык проглотишь!- пропела тонким ртом Феодора Степановна, к узорчатой клеёнке низко поклонилась хозяйке носом и зашторенным платочком узким лбом с густыми мягкими на нём паутинками.
    - Сахара нужно не скупясь класть, да солицы в меру, да яичко свежее, кефирца плеснуть, промешать потом хорошенько всё, вот и выйдет тесто ядрёное, солнечное,- басом ударила Прасковья Ивановна, с растущим неодобрением наблюдая, как мелко дёргаются впалые щёки старух, и их железные вставные зубы крошат жёлтую напитанную приправами твёрдость.
    На стене пробила кукушка пять.
    - Ну, девочки, знать, будут дела!- вздохнула она широкими, удивительно ненасытными ноздрями, и большая квадратная грудь её с неукротимым задором сотряслась.- Ещё чайку, Феодора Степанна, м-м?
    В кухне у них уютно, светло, пульсирует жаром у ног красный электрический куб, стол к чаю обильно накрыт, и их белые выпали из рукавов локти прямо на яркую раскричавшуюся скатерть. Над столом летят плечи в домашних халатах и в мягких пуховых платках, и раскрасневшиеся лица, усыпанные томным блеском их глаз. Трое их здесь и - переговариваются, жуют не нажуются сладкое, делово, размеренно звенят блюдцами. Прасковья Ивановна, молодая женщина 54-х лет, воссела под большим абажуром, и волосы её, туго заплетенные на затылке в узел, и нос, и круглые щёки лоснятся, как медные, свет от них льётся радостный, густой. Две старухи качаются по обе руки от неё, одна напротив другой, сухими пальцами подгребают к себе печенья и пряники. От чайника на голубом цветке газа пар валит столбом, и под потолком встают призрачные города с башнями.
    В прихожей коротко бахнуло, и под потолком повис протяжный жалобный стон.
    - Никак звонят... - бледнеет Феодора Степановна.
    - Кого бы это?- пугается Степанида Фёдоровна, щепотками вьёт на груди кресты.
    Прасковья Ивановна, поймав под столом меховые тапки, вскакивает, на мгновение закрыв своими непомерными бюстом и бёдрами весь мир, бежит открывать.
    - Кто там?- настороженно летит её бас, как гул колокола.- Никак вы, Соломон Рафаэльевич?
    Из-за двери сказали ей, что нет, не так это. Прасковья Ивановна взволнованными пальцами положив дверь на цепочку, приоткрыла чуть посмотреть. В сипло охнувшую дыру влетел порыв, густо наперчённый свежим уличным запахом. Мелькнул незнакомый бледный профиль, чёрная быстрая линия глаз, опущенный углами вниз рот.
    - Я по поводу объявления на съём,- пролился приятный баритон, похожий на грустно звучащую оркестровую валторну.- Прасковья Ивановна Гнед, если не ошибаюсь?
    - Не ошибаисси, милок,- беря бразды правления в свои руки, грозно вылила Прасковья Ивановна, щурясь, всматривалась в исходящую с площадки темноту, по-любезней добавила, кажется, ничего слишком пугающего не заметив: - А я, вишь, думала, сосед пожаловал, товарищ Рубинштейн. Ну, входи, входи, коль не шутишь,- дёрнув лошадиной шеей, Прасковья Ивановна отбросила цепь. Она оказалась ростом выше незнакомого, раскурила папиросу в лицо ему.
    Молодой худощавый мужчина в коротком коверкотовом пальто, сбив снег с ботинок, скользнул на мягкий цветастый половик, скинул меховой ушастый картуз, выглянул высокий матовый лоб, и тут же на него упали густые каштановые волосы.
    - Как звать?- сощурив один глаз в пассирующем папиросном дыму, другим пронзая вошедшего, спросила Прасковья Ивановна.- Кем будешь?
    - Алексей Се... Жилов. Студент,- несколько больше, чем нужно было, смутившись, сказал вошедший.- Алексей Аркадьевич Жилов, честь имею.
    - Староват, однако, для студента будешь, милок. Врёшь поди?- рявкнула Прасковья Ивановна, прищуриваясь на другой глаз, в самую душу странному гостю заглядывая.
    - Восстановился недавно по настоянию матушки моей...- ещё больше стушевался вошедший, весь измял свой картуз, стал лопотать невнятное: - Я, видите ли... Мне... Без образования никуда нынче... Так комнату сдаёте вы?
    Мгновение Гнед молчала, делая одну за другой густые затяжки, по-мужски выбивая дым через нос.
    - Условия таковы,- стиснув папиросу в зубах, сказала она, и стала прижимать в ладонь свои могучие пальцы.- Первое. Друзей и баб не водить. Второе. Воду в ванной не лить, помылся быстро и пошёл себе. Третье. Засрёшь унитаз, сам чистить будешь. И деньги на месяц вперёд платить. Ясно тебе? С моей стороны - жильё, чистая постель и обед. За всё про всё - полтинник прошу. Не много, если учесть, какая счас жизнь за окном идёт.
    Рассеянно ей кивнув, всё ещё смущённо дёргаясь, Жилов насобирал из разных карманов деньги. Прасковья Ивановна, точно чародей совершив пасс, приняла, и измятые бумажки - красные, синие, малиновые - сейчас же, как дым, растаяли у неё на ладони. Она снова взмахнула над ним рукой, веля раздеваться, щёлкнула пальцами.
    - Тапки себе купишь, тапок у меня нету. В обуви ходить по коврам - упаси Бог! Чистоту портить не дам,- грозно талдычила, покуда вела его по коридору, исполненному темнотой и странными запахами, к приготовленной к сдаче комнате.               
    Из ярко,как солнце, пылающей кухни выглянули две искажённые страхом физиономии.
    - Дрась...- мрачно поприветствовал Жилов, отыгравшись на старушках буйным разломом бровей и ядовитейшими сполохами ноздрей, физиономии исчезли, точно сдуло их.
    - Вот,- толкнула дверь ногой с необъятной ляжкой Прасковья Ивановна,- располагайся. Кровать, стол, шкаф, более тебе ничего не требуется. Вещей много у тебя? Выдавив набок улыбочку, Алексей Аркадьевич предъявил небольшой пухлый кожаный саквояж.
    - Кошелёк?- пошутила Гнед и, закинув туловище назад, разразилась зверским хохотом.- Ну да ничего, милок, разживёшьси ещё, дело-то молодое, здоровое. Куришь?
    - Нет, и вам не советую,- искренне сказал Жилов.
    - Ишь, советует,- приятно удивлена была нахальством квартиранта Прасковья Ивановна.- И хорошо, что не куришь, а то бы не ужились. Муж у меня шмалил, как паровоз, царствие ему небесное... Ужинать будешь?- "Когда двое голубко-ов..."- дрожащим баритоном запела она, не сводя с молодого человека вдруг мармеладно посоловевших глаз. Жилов так энергично затряс головой, что только слепой не увидел бы, что он страшно голоден. Далее линия его карих глаз стала жёсткой и отталкивающей.
    - Нет так нет. Отдыхай!- повелела мадам Гнед, обалдев на мгновение, грудь её алчно в его направлении напряглась. "Когда двое голубко-ов свить одно гнездо решили..."- понеслось, удаляясь, из-за двери. Алексей Аркадьевич соорудил гадкую фигу и сунул её ей вослед. Какая-то волна пробежала у него по лицу, он немедленно весь переменился, став прямее и выше ростом, шире в плечах. Щелчком заставив настольную лампу заструиться жёлтым светом, припав на
край стула и сунув голову в электрический круг, сверкая глазами, он принялся внимательно читать вынутые из саквояжа листы.
    - Квартирант пожаловали?- стирая жёлтые крошки с губ, спросила Феодора Степановна, когда раскрасневшаяся и помолодевшая мадам Гнед, вернувшись, грузно упала на стул. На тарелках печеньев и пряников значительно поубавилось. Взгляд Прасковьи Ивановны стал тяжёл и мрачен.
    - Посмотрим ещё, что за гусь,- с ледяной строгостью взглядывая на старух, сказала она.- Много тут всяких было, а где все они сейчас? Говорит, студент. Чёрт его знает. Подозрительный. Впрочем, зноен, красив. Как прянечки?- ехидно спросила она, навалив рыжие брови на переносицу.
    - Хороши, мать, просто ангельские,- пряча глаза, в унисон пропели старушки, вскакивая, как по команде.- А ведь нам пора уходить, засиделись чтой-то мы...- загремев стульями, мелко перебирая ногами, побежали к выходу. Прасковья Ивановна отчёливо, как в страшном сне, увидала, как из оттопыренного кармана Степаниды Фёдоровны сыпится сахарная крошка, какие-то ослепившие её солнечные протуберанцы заизвевались у неё в мозгу.
    - Хоть бы один пряник для отвода глаз, дура, оставила! Гляди, коровища напоследок чуть тапком своим нас не попотчевала,- зашипела сестре, щипая её, Феодора Степановна, когда дверь за ними с грохотом захлопнулась.
   - Сама дура,- полыхнула в неё глазами Степанида Фёдоровна.- Сообрази, утром чайку с мучным ай как захочится! Будешь жрать, спасибо скажешь!
    Дверь наверху над старой лестницей внезапно провалилась, и старухи испуганно шарахнулись в сторону. На порог выплыл невысокий круглый человечек в майке с копной белейших седых волос на розовой лысине.
    - Вечно вы, Соломон Рафаэльевич, пугаете,- стайкой побежали мимо старушки.
    - Никак новый квартирант у Прасковьи Ивановны? Что она их - с маслом кушает?- шевеля чёрными ноздрями и орлиным носом, спросил человечек, потирая волосатую грудь.
    - Новый, дорогуша, новый,- копошась в скважине ключиком, недружелюбно окнули.
    - Этот не к добру будет. Сон я сегодня плохой видел,- на весь подъезд загудел старичок и выпрастал вперёд руку.- Будто небо наверху загорелось, разломилось и из огня некто в багровых одеждах вышел, смешался с нами, а мы и не заметили.
    - Пророк, истинный свет,- насмехнулись Степанида Фёдоровна и Феодора Степановна.- Накаркаешь, Соломоша, смотри... Пойдём мать, неча...
    Дверь, ахнув, затворилась. Соломон Рафаилович остался на площадке один, испуганно стал коситься в стороны.
    - Куда, люди, идёте?- прищурившись на засиженную мухами лампочку, скорбно простонал он и, задёрнув майкой розовый вылезший сосок, отправился восвояси.
    Прасковья Ивановна поправила перед зеркалом блестевшие волосы, вколола в узел на затылке черепаховый гребень с фальшивым фиолетовым камнем на нём, обвила пальцы и уши золотом, сбросила байковый разноцветный халат, оголив чёрный громадный лиф и объёмистые розовые на валуне зада панталоны, огладила свои зазвучавшие в крошечной спальне как исполинский тромбон формы, живо крутнулась, показав себе силу и энергию, расхохоталась изломистым басом. "Гори, гори, моя звезда..."- запела она любимое, облила подмышки из пульверизатора душистым облаком, свободно, как по воздуху, пробежалась на носочках по комнате, выудила из шкафа шёлковое домашнее манто смешанных колоров с китайскими темами и облачилась в него. Полученные деньги она вложила в резную шкатулку, прикрыв её телом, как прикрывают от посторонних взглядов самое дорогое, заперла её на ключ и сунула вязаночку себе в издавленную пополам грудь. "Ах, Алёша, Алё-ошенька..."- проурчала она, начиная с "до" и кочая "си", затем голос её перешёл в какое-то утробное звучание, и снова сладчайшая улыбка слизала глаза у неё с лица.
    - Кис-кис,- позвала она, на зов её из воздуха соткался рыжий кот с тупым выражением морды и, сказав то ли "мяу", то ли "гав", понёсся к ней, громыхая по полу толстыми лапами.
    - Пусик ты мой ма-аленький, ненагля-адненький,- выстроив губы в трубочку, млея, продудела Прасковья Ивановна,- рыбки тебе дам сейчас.- Она ухватила кота сильными, жилистыми пальцами, глаза у рыжего прохвоста сделались лукавыми и в утробе его загудел трансформатор. Розовым, голубым и зелёным замерцал телевизор. На экран выпрыгнул холёный актёр и тотчас начал выделывать па толстыми ногами, гнусаво запел. Кот с выражением высшего счастья на морде точь-в-точь схожим с выражением покоя и счастья на лице Прасковьи Ивановны,
заурчал так громко, что в серванте зазвенела посуда.
    - Тише ты, дурачок, дай послушать,- наддала она коту в бока и в шею. Ей скоро надоело. Кот, дёргая ногами, полетел в подушки.
    На кухне Прасковья Ивановна перекусила холодцом с хреном и проглотила ледяной водки, чуть-чуть, грамм сто пятьдесят. Через минуту в её сердце проснулось желание. Дверь в комнату Тетерникова была мертва, тишина лежала за ней.
    - Товарищ студент!- громовым шёпотом призвала Прасковья Ивановна, уткнувшись лбом в холодные доски, раскурила зубами папиросу.- Спишь ты, что ли?
    Она толкнула тонко скрипнувшую дверь. За ней темнота столбом уходила наверх и в стороны. Она кнопкой призажгла свет. Жилов безмятежно навзнич лежал на кровати. Ноздри его мощно выталкивали воздух. Глаза в косую линию плотно закрыты.
    - Спит, ребятёнок, дитя,- прокурлыкала Прасковья Ивановна, бережно держа на отлёте в руке дымящуюся папиросу. Пробежалась глазами ему по телу, задыхаясь свистящим румпелем носа, нашла, что грудь широка, настоящая мужская, живот низок, бёдра крепки, в брюках, в паху немалый бугор имеется. Прасковья Ивановна разулыбалась, прикидывая - сколько будет. Студент, тряхнув кистю руки, присогнув в колене ногу, протяжно застонал. Прасковья Ивановна, припав спиной к стене, захлебнулась удушливым страхом, что так близко она к чужому, незнакомому человеку стоит, и неизвестно, чего ждать от того... Затем она как в чёрную, глубокую воду глянула ему в лицо и - стала вдруг вязнуть, тонуть: страшная глубина была написана у него в чертах, то ли доброе виделось там, то ли совсем злое, то ли вообще ничего - пустота; целый океан, чудилось ей, вдруг встал перед ней, бурлили в нём волны и ямы, с грохотом сыпалась пена, чёрная птица дрожала под грозовым небом как знак или предупреждение чему-то; неземная чистота разлилась у него по лицу, бесконечное ясно зазвучало в нём, некая тайна, какую невозможно познать, а только видеть её, знать о ней. Прасковье Ивановне до слёз стало стыдно от своих жадности, низкой похоти, от того, что её грузное тело, раскидавшееся возле шкафа, прикрыто глупыми лифом и панталонами, что у неё вообще есть тело. Она стала, сама не желая того, беззаветно влюбляться в мальчика. И тут, посреди её сладких мечтаний и глубоких вздохов лицо студента превратилось в хорье какое-то, истый зверь, кровавый убийца проглянул в нём, острый клык, напугавший её, выполз у него из-под губы. Веки его, подрожав, распахнулись, глаза, как чёрные колодцы уставились прямо в неё. Прасковье Ивановне показалось, будто её ударившим порывом прибило к стене, намертво прижало и руки и ноги - ах!.. Адский холод влетел ей в душу. Она глухо закричала и выбежала вон.
    Влив в себя подряд три гигантских рюмки водки, она надёжно забарикадировалась в своей комнате. Ей хотелось вызвать на помощь милицию, но телефон остался в кухне, и бивший фонтаном из сердца страх окутывал её с головой при одной только мысли откинуть замок и выглянуть. Она легла в постель, укрылась с головой и, обомлев, глядела, как под одеялом бешено скачут маленькие хвостатые чёртики с языками, унизанными острыми стрелками, покуда голова её не склонилась и сон белыми крыльями не влетел в неё.
    Жилову снилось, как ночное небо раскалывается пополам и входит в него человек в багряных одеждах, высоко подхваченных ветром; за длинным, натянутым в линию плащём его тянутся звёзды, целые армады их,- шары с красными и жёлтыми пиками. Лицо человека, нос его, губы, брови, глаза, подавленный, но всё-таки упрямый взгляд их, знакомо ему, близкое и родное, не удручающее никогда. Влетаешь в него, в самую его безразмерную, безмятежную глубину и, видно, что множество истраченных и ещё не истраченных жизней розовыми туманами клубятся вокруг, и в одной из них - там, за спиной - тёмная комната в шторах, запах пыли и электричества, руки прибиты к столу ремнями, точно гвоздями, и разноцветные лампочки-точечки повсюду мерцают: синенькие, красненькие, зелёненькие, разные; и там, куда все огни сходятся, высоко взгромоздились металлические ящики с ручками один другому на квадратную голову, синие молнии между ними носятся и, устремлённые проводами, наполняют тело теплом, энергией, новой жизнью, вечностью; покойно, хорошо... И над всем этим - черты, как отец, как бог, создатель: взор внимателен, напряжён, требователен, суров, и - что такое, зачем? - уничтожить его скорей нужно, стереть без жалости, распылить на атомы,- чтобы самому высокое место креэйтора занять? чтобы ещё слаще, ещё покойнее стало, чтобы никто не мешал делать то, что захочется: брать, когда хочется взять, идти, куда захочется, чтобы выше всех в итоге быть... Так просто - убить, чужой жизнью свою, прошлые и будущие ошибки в ней искупить... И - бьёт, колет, и - рвётся, брызжет мягкая плоть, и плащ за спиной ещё багровей становится, чернее ночи... Но не будет покоя,- чувствовал теперь, заливаясь слезами,- не будет жизни... И хохот какой-то над всем встаёт, сводя с ума, оглушая... Просыпаясь, Тетерников видит, что на стуле над ним, сложив тихо руки на коленях, отец сидит, создатель. "Профессор?- удивляется.- Вы живы?" Профессор молчит, отеческое лицо его, излучая любовь, светится. "Простите..."- горько морщит щёки Тетерников, и слёзы, кажется, брызжут у него из самого сердца ... Ещё раз открыл глаза Алексей Аркадьевич и вернулся тогда в раннее, налитое светом и птичьм гомоном утро...
     Тихо; окно еле-еле голубым светится, всё очень как-то таинственно, и за подъехавшей тушей шкафа черным-черно. "Какой-то мне человек снился, в красном густом плаще, голову снёс профессору, брызнуло горячим прямо в лицо... Фу-у! " - думал, содрогаясь, Алёша и потирял от слёз сжавшиеся веки. Щемящая боль примостилась у него прямо в груди , и, чтобы от неё избавиться, он сказал себе в который раз, что любовь - дело выдуманное, она - пустое, и правят миром расчёт и жестокость, власть. Наконец, проснувшись, он чувствовал, что стал как-то совершенно другим человеком, как ядовитый громадный гриб, вдруг испортился.
   - Да-да!- прикрикнул он вслух как бы сам на себя старого, уходящего и направился, встав, посмотреть из чего состоит квартира его новой хозяйки.
    Едва горел  воздух за упавшими сверху на него окнами.
    Прасковья Ивановна выскочила из своей комнаты, подталкиваемая ещё не изжитым в ней чувством испуга, с ясно назревшим, как ком, желанием выпроводить молодого человека вон. Грудь её воинственно громоздилась на круглом животе, ноздри под изломанными в строчку, исчезнувшими глазами широко раздувались, и пышащее жаром её лицо было красно, а пальчики - пальчики очень неприятно были холодны...
    В ванне, за приоткрытой дверью звонко шумела вода. Прасковья Ивановна, рванув на себя дверь, размахивая кулаками, ринулась внутрь, и перед её изумлённым взором предстал голый, точно вырезанный из белого сверкающего мрамора, торс товарища студента, который тот старательно обливал из крана, сочно, аппетитно фыркал.
    - Вот что, дорогуша,- сразу загремела басом Прасковья Ивановна, прицеливаясь глазами в прыгающую перед ней мягкость затылка студента.- Я тут, поразмыслив, решила...
    Из сверкающего облака воды к ней повернулся Алёша, сияя роскошной улыбкой на приятно смугловатом лице.
    Сразу прикрыла свою пасть Прасковья Ивановна, точно подрезали её сладко ударившей в грудь бритвой, потому что красивый был Алексей Аркадьевич до одури - рот алый, мужественный; взор, хоть и смущён, но твёрд и ясен, мягок одновременно,  и на высокий лоб волосы влажные тяжело ниспадают;  весь овал лица плавный, черта за черту незаметно цепляется, и выходит совершенство полное - всё на своих местах находится и без значительных излишеств. Шея, как тугой жгут, и ниже бугристые мускулы бархатной водой забрызганы - грудь, плечи, живот. Защемило в бюстгальтере у Прасковьи Ивановны, всё плохое тотчас улетучилось из неё, все мысли чёрные, какие были, и осталась одна ахнувшая, щемящая нежность к этому человеку.
    - Я и говорю, драгоценный мой голубь, двадцатку мне ещё прибавь,- заурчала сладко сочащимся басом она, радостно смеясь.- Пусть полтинник будет. Что за деньги тридцатка сегодня - не деньги вовсе, не разживёшься на них. Да и тебе же лучше будет - борщи варить стану с курятиной.
    - Ладно, добавлю,- более, чем скромно, отвечал молодой человек, пронизывая всё-таки из-под лба и нависшей над ним пряди женщину ледяным взглядом, понимая, улавливая все её всхлипы смущённого сердца.
    - А сейчас - завтракать!- смущённо и трепетно увлекая его за собой, запорхала Прасковья Ивановна в направлении кухни, сама удивляясь такой своей ангельской лёгкости и такой друг зазвучавшей в ней перемене.
    Алексей Аркадьевич, теперь, Жилов позавтракал от всей души, и особенно ему пришлись по сердцу медовые её пряники, присыпанные сахарной крошкой - ах, хороши!
    - Двадцатку вечером принесу, Прасковья Ивановна,- от её близости непреодолимо страдая и стараясь не подавать о том вида, тряс Алексей Аркадьевич пухлую руку в прихожей, глубоко и невесело размышляя между тем, где разжиться деньгами, натягивая свой меховой жаркий картуз на глаза.
    - Давай, милок, дуй!- не могла наглядеться Прасковья Ивановна на его вопиющую сверкающую молодость и отсылала амуров с херувивами и любовные стрелы переполнявшей её жгучей энергии через руку в тело Жилова.
    - Такой молодой, а такой.. эх, мужчина!- задыхалась Прасковья Ивановна, впитывая в себя тёрпкое облака одеколона, взлетевшие вслед за товарищем студентом в воздухе.
    Выскочив на площадку, Жилов наткнулся на длинноносую фигуру в спортивных штанах и в майке, которая я внезапно возникнув на пороге квартиры номер тридцать один, стала сверлить его глазами под нависшими гневно бровями.
    - Чем могу служить?- приостановил свой лёт Алексей Аркадьевич, и его вдруг почему-то изнутри стало нестерпимо выворачивать.
    - Вы источаете из себя неисправимое, неисповедимые зло,- мрачно исторгла фигура, шевеля хоботом носа.
    - Вы кто?- кисло улыбнулся Разумовский, далеко обходя странного человечка.
    - Я Рубинштейн. Не смейте приближаться ко мне, исчадие!- испуганно, глухо вскричал доморощенный пророк, проворно поднырнув за дверь.
    - А я и не собираюсь,- недоумевая, пожал плечами Алексей Аркадьевич, и затрясся, побежав вниз по лестнице.
    Вылетев, на улице он наткнулся на на двух старушек в пуховых белых платочках, и пропели они ему хором "здрасьте ", шевельнув сухими морщинистыми ртами. Краем глаза Алексей Аркадьевич приметил, что одна из старух, злобно косясь в него, тихонько перекрестила себе впалую грудь.  И что-то тревожное качнулась у него под сердцем. "Знают уже? Как смогли?"- и ему, пугая его, стереть, уничтожить их захотелось... "Куда я иду? Что теперь со мной будет? "- проваливаясь спиной и затылком в холодную липкую пропасть, думал он, срезая дворы, переступая через кучами намёрзший над бордюрами снег.
    Рядом с ним под белым, стремительно светлеющим, как будто опрокинутым навзнич небом, спеша, пробегали сутулые, невыспавшиеся люди, и Жилов, тяжело им начал завидовать. Мужчины, не в меру с утра деловые, дергая плечами и портфельями или тощими сетками, из ладоней закуривали, давясь дымом, тут ж кашляли, и белые облачка отлетали от них, тая, вверх;  воздух на мгновение делался пряным, как-будто съедобным, дрожал.  Женщин он вообще вначале не заметил; но потом одна, протанцевав мимо него, облила его морем духов, и ему захотелось её - разорвать руками ей ягодицы, в жаркую внутрь ей своим стальным стержнем ударить... О! О вот когда он поверил и в любовь, и в самого чёрта, жадно начал ловить профили.
    Ныряя из расчерченных утлыми гаражами переулков, толпы летели к остановкам, и висли возле них рыхлыми, бесформенными кучами, заполняя затем утробы пожиравших их автобусов и трамваев. Они двигались, ехали туда, где их терпеливо ждали всю ночь железные машины, станки или кабинеты со стульями. На секунду у Разумовского, обжигая его, мелькнуло, что он лишний в этом каком-то общем, наметанным гениальной рукой порядке, в слаженной симфонии, и ему неистово захотелось примкнуть к общему току,  побежать, влиться в круговорот, замаршировать, помчаться вместе со всеми на весёлом, жёлтом автобусе или в звенящем красном трамвае, обмениваясь с атомами-людьми, сам будучи таким же простым атомом,- короткими фразами, которые по смыслу ничего и не значат вовсе,  а несут в себе знак доброты, признательности и общения. Он пошёл быстрее и, подпрыгнув, тоже влез в автобус. Его немедленно с его новым счастьем и с блаженной улыбкой на лице прижали к твёрдому поручню, пнули пребольно по ноге и в бок. Улыбка исчезла с его лица, он недовольно сморщился, настроение его стремительно начало портится. "Быть таким же, как все?- торжествующе-зло спрашивал теперь себя он.- Утром вставать, глотать горячую яичницу, бежать куда-то, говорить одни и те же слова, точно зомби. Зачем? Ради чего?" "Да ну вас всех к чёрту! "- едва не закричал он, сотрясаясь от нахлынувшего на него гнева, выскакивая на следующей остановке, будто его выплюнули, из автобуса, размахивая кулаками. Он отряхнул задравшееся пальто и хотел с размаха дать ботинком пинка чей-то толстой заднице, которая самоотверженно, торопливо и и восторженно втискивалась в скрипевшую под её напором дверь.
    - Стадо вы!- сам плюнул им диагноз он, тяжело глядя на отрешенные, досыпающие ночью недоспанное физиономии, видневшиеся в мутных окнах. Автобус, зашипев и выбросив на мороз вонючую чёрную струю дыма, переполненный людскими телами, пополз.  Они все смотрели мимо него, сквозь него - будто его и не было вовсе здесь, будто он был пустое место; вот что его, ужаснув, поразило. Кого - его? Его!? Он расхохотался. На него стали оглядываться. Он быстро отошел.
     С неба сыпала серебристая мелкая пыль. Сладкие, напомаженные дамы и не в меру озлобленные самцы снова стали накапливаться на остановке. Стрелка на круглых часах на столбе дрогнула и упала в будущее - на одну минуту времени у всех стало меньше. "Только не для меня",- разулыбался Жилов, с жалостью и высокомерием поглядывая на завернутую в шарфы и шубы суетливую толпу, с её мелкими мыслями и начинаниями. Настроение его выправилось, взлетело над проводами и ещё их выше, ему захотелось петь, танцевать. Старые высокие дома закивали ему приветливо сверху головами-крышами. Оглохшее от холода, сухое солнце вылезло, казалось, совсем не там, где надо было - позади криво натянутой, мутной простыни неба. Матовое сияние наполнила город. Оранжевые, туполобые автобусы летали, как сумасшедшие, дергаясь на льду. Фары и фонари в одночасье ослепли, погасли. Наверху, в голубеньком небе, смахнув с него поредевшие пелену, скоро появились рваненькие облака, побежали весело, и за ними следом выпрыгнула, упрямо понеслась белая громадная звезда. Воздух странно позеленел, затем пожелтел и вдруг превратился в неистовую синь. Где-то страшно высоко зазвенел моторами самолёт, и через пять минут белая пушистая строчка дыма разломила небо пополам.
     По улице идти было легко, приятно; морозная прохлада густо колыхалась вокруг, и её, точно слоёный жирный пирог, было вкусно глотать. Алексей Аркадьевич, шуруя по хрустящему крошеву снега, шутя, как пластилиновый, согнул в кармане металлический рубль, вынул и, шалея, присвистнув, далеко зашвырнул изуродованную железку в торчащий частокол кустов и деревьев. Мяукая песенку, он подхватил повстречавшиеся ему на пути кособокую чугунную урну и, раскачивая её на руке, прицелился ею в канаву.
     - Гляди, самородок какой!- вынув из шарфа губы и нос, сказало ему проходившее мимо какое-то бесполое существо в искусственной, сбитой комьями шубе, шарахнулось в сторону.
     - Спорим, доброшу?- неожиданно очень вдруг возбужденно - потому что забила, забурлила из него буйная неизъяснимая радость - крикнул вдогонку в распахнутом настежь пальто (жарко ему стало) Жилов. Существо, с опаской оглядываясь, скакнуло к стене дома и исчезло за углом. Жилов, скучая, с грохотом уронил урну себе под ноги.  Покрутив головой, он выхватил взглядом прибитую сугробом снега уродливую, скрюченную, точно от боли, скамейку и снова громогласно, победно расхохотался. Подбежал, он рванул вросший в землю один край её, на полметра шутя приподнял и, добавив в руку чуть энергии, оторвал с хрустом скамейку от поверхности, и та, беспомощно болтая  железными ногами в воздухе, повисла у него в руках.
     - Ах, вот оно как!- с восторгом и даже с ужасом зарокотал Алексей Аркадьевич и, опустив назад лавку, оглядел сказочную свою ладонь.- Ай да профессор!- подняв в лицо в небо, трепетно прикрыл глаза он, испытывая в душе полный триумф.- Спасибо тебе, папочка!
     Снова в глубине его проскочили, руша почти уже установившиеся  хрустальные своды величия, раскаяние и боль, отчаяние. Жилов вылепил на лице горькую гримасу, точно его носком ноги в голень ударили, дрожащей рукой провел по лбу и вдруг взмокревшим щекам.
     - Нет-нет, не стоит мучиться, - насильно оскалил зубы он, прогоняя из сердца наваждение.- Профессоришка знал, на что шёл... Я это право - быть полным хозяином себе - честно заслужил, жизнью своей рисковал...
     - Вам что, плохо? С кем вы разговариваете?- услышал со стороны Жилов и почувствовал к своему плечу прикосновение.
     - Какого чёрта!- огрызнулся он, оборачиваясь и с ожесточением выкатывая острые кулаки и локти, замахиваясь.
     Перед ним им - о чудо! - горело изумительное,  премиленькое, свежее личико, на котором были написаны только внимание и любопытство, как-будто ясное к нему с неба сошло облачко.
     - Ну, извините... Я думала, что-то случилось...- произнесли, показалось ему, прекраснейшие из губ, и синие, зелёные громадные глаза незнакомки длинными ресницами вздрогнули. Алексей Аркадьевич, ещё не изжив свои переживания, бегло ей взглянул в лицо, и его вдруг сладко кольнуло в грудь, он немедленно влюбился.
     - Нет, мне теперь хорошо,- сказал он, и в голос к нему влетели красота и ожидание.
     Прошелестел мимо них голубой быстрый троллейбус, облив лицо снежной колючей пылью.
     Кажется, девушка тоже растерялась.
     - Ну, до свидания когда,- сказала она и стала медленно спиной отступать.
     Жилов, глядя из-под лба, заприметил дом и подъезд, куда нырнула красотка; пустился дальше своей дорогой, смешиваясь с прохожими, поругивая свою свосем ненужную теперь сентиментальность. 
     На углу Рымарской и Гоголя, ударил в него его скрип тормозов. До самых металлических бровей обрызганную грязью волгу перед ним занесло на тротуар, и она, ухитрившись в воздухе повернуться, упала на четыре колеса и с места рванула в обратном направлении. С ужасом и удивлением Жилов заметил, что машина теперь несется прямо на него. Он прыгнул к стене дома. Ткнувшись колесами в бордюр, автомобиль замер. Сверкнув стёклами под солнцем, все четыре  двери как по команде распахнулись, и четыре плечистых великана выскочили из салона. Держа правые руки в карманах пальто, они широким шагом, раскачивая плечами, понеслись к Жилову, окружая его. На щеке одного из громил, заметил он, неприятно и вызывающе пылал широкий розовый шрам. Жилов, задыхаясь, побежал.
    - Серафимов, стойте!- закричали ему сзади. Алексей Аркадьевич обернулся и жирно показал фигу; задрав горло, захохотал. Тогда кто-то поднял вверх руку, и в воздухе сухо металлическим перещёлкнуло.
    - Будем стрелять!- учтиво предупредили его, что вызвало у него ироничную улыбку. Он завилял по тротуару, добавив скорости, быстро оторвался от погони и, схитрив, незаметно ввинтился в подвернувшийся подъезд старого дома. Трое, громко топая, пронеслись мимо, а четвёртый, решив проверить, несмело заглянул в чёрную пасть подъезда. Разумовский дёрнул его к себе, придавил локтем к стене, вывернул с хрустом далеко назад руку, вознамерившуюся прыгнуть в карман.
    - Вы меня с кем-то путаете,- зашипел в побелевшее лицо сыщика Алексей Аркадьевич.- Никакой я не Серафимов, ясно вам? Я теперь совершенно другой человек!
    - Да, да, конечно! Отпустите меня!- вывалив от боли глаза и распахнув широко рот, стал умолять гэбист, шапка с его головы покатилась на пол.
    - Не сметь меня больше беспокоить!- шипел Жилов, лбом и чёрными глазами въезжая тому прямо в душу, и с каждым словом всё сильнее рубил в мягкий бок страдальца. Голова гэбисты обвисла, тело стало безвольно заваливаться. Брезгливо одёрнув руку, Жилов свалил тяжело грохнувшее тело на пол.
    Улица теперь казалась ему холодной и злобной; солнце перестало светить, небо не улыбалось. Подняв воротник, дёргая плечами, он быстро пошёл к остановке. Он вскочил на заднюю площадку почти пустого автобуса, и город с прижившиеся один к другому домами в окошке затрясся вместе с ним. Серые, пышные, мрачные фасады проносились, важно поворачивались. "Уже ищут, гады... Быстро они...- мрачно думал Жилов, ещё наполненный до краев адреналином, без тени жалости размышляя, прикончил он или нет этого интеллигента в штатском.- Вот интересно: чтобы уничтожить меня или как важный экспонат? Скорее всего - второе, ещё бы они такими, как я, бросались; а на старика Нирванского, мною стёртого, им теперь наплевать... " Перед глазами у него с проезжающей мимо крыши дома, что ли, слетев, предстал добродушный профессор, приветливо улыбаясь и помахивая рукой; и вся эта ужасная сцена промелькнула, как из пистолета он профессору в голову целится. "Это взамен твой жизни, помни!- зазвучал в ушах его чей-то странный голос.- Ты теперь бессмертен, так платить по счетам теперь придётся!.." Что-то взамен теперь надо давать?- не мог взять в толк он.- Кто говорит?- думал с ужасом, вертя вокруг головой. Он почувствовал чьё-то возле себя присутствие.
    - Кто здесь?- леденея, спросил он.
    - Я,- ответили ему откуда то сзади него, уничтожая его окончательно. Он обернулся и уткнулся в в глаза знезнакомца с красным ободком усталости или бессонницы. У окна в самом углу качался невысокий смуглый господин в длинном, до пят, чёрном твидовом пальто. Жилову показалось, что мужичёнку он где-то встречал, давно когда-то. "А ведь не было его здесь ещё пять минут назад! "- проваливался он сам в себя, выискивая там ответы.
    - Я вас знаю?- хмурясь, спросил Алексей Аркадьевич, примеряя на всякий случай, куда бы по больнее пнуть того.
    - Простите?- улыбка чуть в бок тронула продолговатое смуглое лицо незнакомца, тонкая полоска усов над верхней губой приподнялась. Мирный и симпатичный, он просто тихо стоял, облокотившись на поручень, поглядывая в окно.
    - Вы ведь что-то только что сказали?- повысив тон, придавил Жилов, и сам на себя стал злиться, на свою несдержанность.
    Опустив чуть смеющиеся, изливающие лёгкую иронию глаза, тот утвердительно качнул головой. Толкнув, автобус остановился, дверь зашипела, и мужчина скатился вниз по лестнице. И прежде чем железная стенка снова закрылась, он снизу, подняв голову успел, кажется, коротко выкрикнуть что-то. На мгновение обезумевший Жилов мог поклясться, что это были слова: "Что хотите теперь от жизни берите..." Прыгнув к окну, с жадностью он уставился на удаляющуюся невысокую, сутулую фигурку и вдруг уловил, как  рука у той, взлетев, как бы призывно и успокаивающие ему взмахнула.
    С центральной, очень людной улицы, сверкая по сторонам глазами, свернув в два или три понесших его куда-то вниз, в темноту, переулка - Алексей Аркадьевич, хлопнув хилой дверью, ввалился в маленькое душное кафе и, с омерзением глотая чужую сигаретную вонь, устроился за столиком в углу, облитом солнечными полосами и пылью, под картонной оборванной, избитой колонной. Он заказал чашку кофе, стал думать. Дальше, казалось, тупик. Кончатся деньги, делать что будет? Идти работягой на завод ему и помыслить было страшно. Ему теперь казалось, что он какой-то особенный и, значит, жизнь у него совершенно новая, значительная начаться должна. Профессора его ему было не жалко, точнее чуть-чуть только - с той точки зрения, что теперь у него из-за убийства того было рыльце в пуху, но он старался не думать об этом. Завод - нет, конечно; хватит другим зад лизать, нализался за свою жизнь; пусть ему теперь полижут, да и назвался теперь другим именем, а документов-то новых нет. Значит, деньги нужны и - немалые, чтобы выжить. Действительно, пластическую операцию сделать и - за границу махнуть. Усы и бороду отрастить, Смитом или Джонсоном каким-нибудь назваться и - живи себе как Хемингуэй со своими рыбинами на солнечном берегу где-нибудь в Карибском бассейне или в Калифорнии, наслаждайся подаренным бессмертием.
     Курили здесь все, даже, казалось, картонные подпорки дым источали. Жилов скоро привык, и ему теперь даже нравилась, что кругом одна пьянь и дрань, и никто на него не обращает внимания. Кофе на удивление был обжигающе хорош; повсюду здесь выгибаясь, танцевала жизнь, так что сидеть было для начала не скучно - просто физиономии и ужимки посетителей разглядывать. Алёша вынул из кармана брюк свой худой кошель и пересчитал деньги, шуруя пальцами. Всего набралось пара червонцев и жменя мелочи. В голове у него, будоража, был вбит  образ требовательной Прасковьи Ивановны, промелькнула точно литая, сытая и тупая морда её рыжего кота. Ах, позор какой... Алёша знал, конечно, где разжиться деньгами, но туда, в прошлую жизнь, ему путь теперь был заказан  - там, в покинутом им раю, обитала его нервная, издёрганная, вечно чем-то озабоченная, но горячего им любимая его мамаша; там осталась старая его, полузабытые жизнь, из которой он навсегда, как ему теперь думалось, ускользнул. Обрубив, он перестал думать о доме, потому что  о старом было неприятно и больно вспоминать, да и незачем теперь.  К тому же очень опасно было - вернуться. Возьмут ведь ЭТИ прямо возле двери  тёпленьким...
    Солнце из окна переехало на стену. На мгновение затмив свет, несколько человек вошло новых. Девушки там и здесь громко, бесшабашно смеялись круглыми напомаженные ртами. В одном из углов сделалось  не в меру шумно: зазвенела сбиваемая со стола посуда и грубо, истошно кричали.
    - Поговори мне ещё, скотина! - прискакало, гася все шумы, оттуда.- Срок подошёл - возвращай бабки!.. Часы снимай!
    О! О кажется, намечалось новое приключение. Жилов прислушался. Теперь тише полились оттуда голоса, тускло приглушённые, извиняющиеся, заискивающие. Народ отовсюду с любопытством и тревогой оглядывался. Жилов краем глаза видел колышущиеся нервно вокруг стола кучу людей, не желая прямым взглядом выдавать себя. Но из-за сгрудившихся спин и плечей разобрать толком ничего не мог. Несчастная, растерянная физиономия внизу промелькнула с косыми изжалобившимися глазами, белые дрожащие пальчики. Взлетела высоко чья-то рука и плюхнула со звоном в одну щёку, в другую. Жалобные глаза сделались ещё более слабыми, молили о пощаде и - опустились.
    Жилов, помня о поднятой скамейке и о своих лихих физических упражнениях в парке, решил заступиться за слабого. Но толпа, нашумевший и накачавшись, уже стала разваливаться; мимо него угрюмо и делово прошествовали здоровенные жлобы, жуя жвачки квадратными челюстями, с пустыми и злыми лицами. Алёша, задрав кверху нос, проводил их взглядом, весело размышляя и без тени преувеличения, что всех бы уложил на пол запросто.
    Под замазанным пылью, мутным окном, там, остались двое и, низко один к другому пригнувшись, ругались шёпотом, и один - с красной, ярко горящий, избитой щекой.
    - Жилов,- галантно встряхнув лбом, подойдя, представился Алёша; спросил: - У вас, я погляжу, крупные неприятности? Денег нет?
    Эти двое снова встревожились, глядя снизу вверх на него, судорожно стали прятать что-то по карманам; Жилов видел, что они его боятся.
    - А в чём собственно?..
    - Я тоже, представьте себе, совершенно пуст, - грустно и мягко улыбнулся им Алёша.- Это отвратительно.
    Они с недоумением стали переглядываться, ботинками застучали по ногам друг другу  под столом.
  - И много отдавать нужно?- Алёша сбоку к ним подсел, принеся с собой, чувствовал, облако новой, мощной энергии.
    - Да чё те надо?- стали они его отшивать.- Иди себе, куда шёл.
    Алёша протянул им руку, неширокую, белую, сильную; ладонь ему неохотно пожали.
    - Кабаков, - в него не очень приветливо уставились зеленоватые, перекошенные от пережитой только что обиды глаза.- А это мой брат, младший, тоже Кабаков.
    Взмахнули модно выстриженными затылками , и Алёша своими роскошными густыми волосами тоже.
    - Так что - совсем плохи дела?- стал подзадоривать Жилов, разглядывая перед собой похожие носы, брови и подбородки.
    - Слов нет. Мзду нужно платить. Рэкет, чёрт бы их всех побрал!- надув важно горло, низким густым голосом вылил Кабаков-младший, но ещё очень юным, дутым.
    Обитые бордовыми исцарапаными гобеленами стены, показалось, от испуга качнулись. Жидлву стало смешно.
    - Мы, в общем-то, и не возражаем - платить,- добавил старший со вздохом.- Они ведь как-никак нас охраняют - спокойной в общем то живётся. Но уж слишком много теперь просят, оборзели совсем...- Он рассказал, опустив подавленно плечи, что у них маленькое дело есть, торговая точка на углу большой улицы, бизнес их копеечный.
    - На хлеб с маслом нам хватает, да на шмотки импортные, на бензин для тачки,- говорил он, поглаживая запястья, где щё десять минут назад сидели его дорогие часы.- А иногда не идёт торговля, и прибыли совсем никакой - хоть убей!
    - Бизнес есть бизнес,- солидно поддакнул младший.- Всякое бывает.
    Они бы ему, совершенно постороннему человеку и не рассказывали о делах своих, но им, наверное,  надо было в этот момент душу кому-то излить.
    Жилов молчал, раздумывая над чем-то. От них ему только машина нужна была и их некоторое в придуманном ем деле соучастие, вот о чём он в этот момент размышлял; ему зацепиться за них во что бы то ни стало надо было.
    Звали их - Клим и Руслан. У старшего, Клима, под носом тёмной полоской пушились усы, и под глазами едва начинались разбегаться морщинки - тридцатник разменял только-только, наверное. Руслан был гораздо моложе и гладок лицом, дитя почти.
    - Так ребяты, слушай команду,- очнулся из забытья Алёша и по-хозяйски обвёл их взглядом.- Деньги у вас, у нас с вами, то есть, разумеется, будут, и немалые - обещаю вам.
    Братья очень недоверчиво к его словам отнеслись. Ему стало казаться, что они думают, что у него не все дома. Он стал исправлять положение.
    - А мне показалось, мы сможем друг другу помочь?- Жилов пальцем указал на красную щёку Клима.
    - Тебе домой не пора, паря?- пацаны обиделись.
    Жилов отвечать не захотел. Он думал: и правда, может, отвалить? Какой-нибудь другой вариант попробует. Хотя бы машину - просто взять и угнать.
    - Вот что. Мы банк возьмем,- сказал он наконец, главное. "О чём я, Господи, с этими..."- мелькнуло у него. Продолжал говорить теперь чисто по инерции.
     - Да ты, кореш, с ума съехал,- бахнул смехом Клим, затянувшись, закашлял дымом. Щёку свою стыдливо ладонью прикрыл.- Кино насмотрелся, что ли? Пойди проспись.
    - Зря смеёшься,- стал заводиться и Жилов.- Дело верное.
    Очень неуютно стало  за столиком.
    - Так, Руслан, двигаем быстро отсюда!- приказал он. Брат снизу дёрнул его за рукав.
    - Да подожди ты!- негромко прикрикнул; на них стали из-за столиков поглядывать.- Они же, гады эти, счётчик включили... Где деньги будем брать? Орёшь...
    Ким изумлённо на него уставился.
    - Ты что, мать-перемать, в тюрягу захотел?- закричал он и выдернул руку.- На нары? Давай вставай! Ты что, не видишь, что он ненормальный?
    Они хватали друг друга за руки, дёргали.
    - Да вам ничего и делать-то не придётся,- устало сказал Алёша с оттенком большого сожаления в голосе.- Будете сидеть в машине и ждать.
    Пару секунд молчали, собираясь с мыслями.
    - Будете ждать меня в закутке, а я мешок с деньгами принесу. Всё. И помчимся в другую жизнь.
    - В Рио-де-Жанейро, в Ниццу?- робко обрадовался Руслан. Черезвычайно молодой человек, наивный, возвышенный.
    - Всё равно соучастие,- сомневаясь и мучаясь, сказал Слава, прикусил усы. Ещё одну сигарету закурил, дым далеко из себя нервно выхлестнул.
    - Ну, как хотите,- могучими плечами поддёрнул Жилов после некоторого снова молчания, решительно поднялся.
    Слава его схватил за рукав, снизу выстрелил:
    - Слушай, гангстер, у тебя что - опыт в этом деле имеется?- и измученными глазами его засверлил.
    - Это теперь моё дело,- сверху сверкнул в него взглядом Жилов, пальто застёгивал. Вполне серьёзно собрался идти. "Хотел помочь пацанам, дурак... о себе думать надо прежде всего."
    - Ладно, сообразить дай. Сядь.- Клим в окно голову вывернул, сощурился.
    Его, Жилова, план был таков. Машину оставит где-нибудь за углом, парни будут ждать его. Войдет в банк, уложит на пол охрану, возьмёт своё и - был таков. Минуты вполне хватит ему. Даже если пулю примет в себя, ничего - его организм потом выплюнет, легко справиться (о, хорошо он помнил острый нож профессорский и то мгновенное, чудесное заживление - дух аж у него прихватило тогда); здесь, в этом, Жилов уверен был - сигнализировало ему об этом тело каким-то таинственным образом,- ах, спасибо профессору, папочке! В Центральной банк он, конечно, не сунется - охрана там автоматами вооружёная; а вот поменьше который - его и возьмёт. Напор нужен и грубая сила, они их сполна от него получат, ему успех обеспечат. С некоторых пор, как бы незаметно для себя, он глубоко уверовал, что в этом мире зубы и кулаки главное, и вовремя кусок пожирнее урвать; урвать, выдрать, отбить,- не то другие к нему быстро дотянутся... И пистолетик профессорский ему тут службу сослужит хорошую; хотя, пожалуй, маловат будет.
    Клим, слушая Жилова, брелочек с ключами на пальце вертел, позванивал.
    - Ну, как вам план?- устало выдохнул Жилов, надоело ему их уговаривать.
    - Когда?- спросил Клим, протягивая Жилову ладонь. Руслан молчал, не вмешиваясь, но и ему решение брата очевидно понравилось (расцвёл, разулыбался).
    - Да хоть завтра. Встречаемся здесь же, в это же время...- Жилов, завернув манжету, посмотрел на часы (Клим, чертыхнувшись, взглянул на братовы), напоследок хотел спросить взаймы денег у них - двадцатку всего, давно у него вертелась на языке это, рот уже открыл; но ему стало вдруг обжигающе стыдно своей вопиющей нищеты, и он прикусил язык.
    - Ну, тогда счастливо! - протянул руку он, мучаясь вскачившим ему прямо в лоб вопросом, не украсть ли попросту кошелёк где-нибудь в толчее. Лицо у него было ужасное, и братья, наверное, это заметили.
    - Тебе сколько денег нужно?- поднявшись, в щёку ему негромко вылил Клим, нырнул рукой в боковой карман пиджака.
    Жилов помедлил, думал сперва, что ослышался.
    - Да двадцатку всего нужно, ну полтинник, ладно...- слабым, убившим его самого голосом сказал Жилов; почувствовал остро, что из них он в самом низу сейчас.
    Клим отсчитал пятёрками. Купюры изворачивались на столе, как живые.
    - Верну с процентами,- задорно прощебетал Алёша, ненавидя в этот момент себя, стараясь делать не слишком слащавое, елейное лицо. Они простились.
    - Смотри...- у входа, догнав его и схватив за рукав, сказал Клим грозно.- Подведёшь...
    Алёше его неподдельный задор понравился.
    На квартире Жилова ждали красный, с белыми пятнами сметаны куриный борщ и Прасковья Ивановна в облаке горячего пара.
    - Садись, голубь, ешь!- вцепилась в него раскрасневшаяся, уставшая его ждать мадам Гнед, блестя в него увитыми золотом ушами и пальцами; потащилв, воткнула его за стол. Поднося тарелку, обходя его, Прасковья Ивановна томно и жарко чиркнула грудью Алёше в плечо и тут же предприняла попытку прижаться к нему сильнее: подъехала совсем близко к нему её румяное, круглое лицо с посаженными наискось глазами; железные зубы её клацнули.
    - Я вам деньги принёс,- смутился Алёша и, задыхаясь в душном облаке пуазона, водки и чеснока, вырвался из объятий. Побежав, он принёс четыре хрусткие бумажки. Прасковья Ивановна, без слов приняв деньги, хищно на поворотах оглядываясь, умчалась, и издалека послышался глухой стук деревянной шкатулки. Жилов быстро, обжигаясь, заработал ложкой. В кухню, топая ногами, вкатился жирный кот и вытер шубу о штаны Жилова. Алёша, скорчив неприятную, брезгливую физиономию, напряг икру, и кот, кувыркаясь, полетел в стенку вниз головой.
    - Гав-мяу!- рявкнул жалобно он и, скрежетнув когтями, растаял в воздухе.
    Жилов стал глотать ложки ещё быстрее.
    - А кота не трогай, голубь,- неожиданно появившись и повиснув над ним,  пропела Прасковья Ивановна, сжимая в руках своего питомца с обиженной, кривой мордой.- А ты, кошара, давай сдачи, если обижают!- переполненным нежностью басом наставила она, трепля мохнатую рыжую шею своей тяжёлой, мужской рукой.
    - Да он сам ко мне подлез... Случайно я...- стал оправдываться Жилов; прогремев тарелкой, вскочил из-за стала, и на её руках кот, забившись в какой-то безысходный истерике, пару секунд простояв вверх ногами на воздухе, упал вниз на пол и с невероятной скоростью вытек, как ртуть, за косяк двери.
    Прасковья Ивановна, сотворяя какие-то воздушные сексуальные перуэты могучими ляшками, мило рявкнула, что животных, меньших братьев наших, нужно любить, особенно кошек и котиков, потому как они - наукой доказано - снижают давление, да и вообще - умницы.
    - У меня нет давления,- тихо, но внушительно сыграл голосом бурю и натиск Жилов, которому надоели её препирательство, и Прасковье Ивановне снова почудился белый алчный клык у него во рту, и ледяной ветер ударил ей в грудь.
    - Господь с тобой, товарищ Жилов,- попятилась она к двери, утрачивая вдруг последние капли самообладания.
    Он без слов, молча покатился, выставив ушастые затылок, к себе в комнату.
    В прихожей проблеял звонок.
    - Открою пойду!- Прасковья Ивановна, панически улыбаясь и сделав небольшую пробежку на месте, пугливо прижимаясь к стене, рванулась в коридор мимо степенно плывущего Жилова.
    Впадая к себе в амбразуру двери, Алексей Аркадьевич, с тревогой оглянувшись, приметил два белых платочка, заколыхавшиеся поплавками в прихожей и услыхал разломившееся надвое скрипучее "здрасьте".
    Спустя пятнадцать минут из кухни слышались звон расставляем блюдец и чашек и испуганный, с провалами сахарного отчаяния голос Прасковьи Ивановны:
    - Это такой мужчина, девочки, что я даже его боюсь...- восторженно задыхалась она и тут же утробно запела любовный романс.
    - Соломон Рафаэлевич говорит, что скоро светопреставление грянет,- перечеркивая её буйный восторг, затрещал хмуро старушачий голос.- Пророк, ей же истинный свет... И про этава тваво тоже кое-чего сказал...
    - Ты в тарелку давай смотри, Степанида фёдоровна, накрошишь,- перебил её сурово другой, и  елейно-сладенькое что-то захихикал.
    - Ничего, мимо рта не пронесёт,- не слыша ничего, думая о своём, задыхалась ласкою Прасковья Ивановна.
    Жилов, раскатывая по потолку и стенам комнаты эхо, весело и зло захохотал. Рухнув на кровать лицом вниз, ушёл весь себя.
    Глубоко вечером, распахнув глаза, он поднялся. Из-за стенки негромко шелестел телевизор. Мгновенно набросив на плечи толстый свитер, взмахивая руками, разминаясь, прошёлся по комнате. На носочках он пробрался в прихожую, оделся и, неслышно затворив за собой дверь, вышел. В квартире номер тридцать один товарища Рубинштейна, которого Жилов по какому-то странному наитию опасался, было упоительно тихо. Алексей Аркадьевич заторопился и, одним прыжком пролетев вниз все лестницы, хлопнул хлипкой звенящей дверью подъезда.
    Фиолетовая улица шевелилась. Мимо проплывали жёлтые удивленные глаза фонарей, синие деревья и редкие, нетерпеливо мигающее красным авто. Неба видно не было - на него упал сверху чёрный бархатный колпак.
    Жилов притаился за деревом и долго стоял, дыша колючим морозным воздухом, присматриваясь к пробегающим с гулом по дороге автомобилям. Наконец, запримитив желаемое, он торопливо вышел из своего укрытия и высоко поднял руку. Мимо него примчался на всех парах милицейский козлоногий газик, в пяти метрах, клюнув носом, подняв облачко серебристой плыли, притормозил. Жилов, призывно размахивая руками, подбежал. Из окна машины на него уставились две пары скучающих глаз, явно раздосадованных происшествием. Стекло поползло вниз.
    - Что случилось?- спросила изнутри, наклонившись, хмурая рожа в шапке-ушанке. В других окошках тусклыми точками фонари отражались.
    - Убийство!- как можно более натурально, с трагическими нотками в голосе прокричал Жилов со страшной улыбкой на лице, подныррнув в окно, внимательно осматривая внутренность машины. В кабине развалились трое, с надутыми кобурами на боках.
    Разгоняя эхо на пустынной улице, хлопнули двери . Милиционеры лениво выползли наружу. Жилов почувствовал себя между бегемотами в толстых тулупах очень маленьким.
    - Где, показывайте?- подтягивая на животах пистолеты, стали спрашивать они, тревожно всматривались в темноту, наполненную шевелящейся густой синий кашей.
    - Да там, во дворе,- неопределённо махнул зажатой в руке перчаткой Жилов, приотстал от милиционеров на шаг, мысленно примеряясь к их табельному оружию.
    Все трое, толкнув, обогнали его. Жилов, не раздумывая, тут уже что есть силы ударил последнего ногой в спину, и милиционер, переломившись пополам, рухнул затылком в снег. Двое других, оглянувшись, потянулись к ремешком. Коротким, неукротимым скачком Жилов прыгнул ещё к одному и резким, колким ударом в переносицу сшиб того на землю. Прямо перед глазами Алексей Аркадьевич увидал режущую, короткую, как росчерк, вспышку. Шарахнулся в сторону, но получил ужасающей силы толчок в грудь, покачнулся и присел прямо на снег, ничего вдруг не в состоянии ухватить головой. Ещё одна пуля тотчас следом влетела в него, внутренность его расплескало огнём, в рукава и на живот хлынула горячее , и Жилов, теряя последние куски сознания, исчез, рассыпался.



1994

.........