Ундина

«Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.»

Эти строки Цветаевой крутились в голове с самого утра. Хоть я и не Марина, а бренной морской пеной меня можно назвать только с очень большой натяжкой. Точно слова нашептывала водная гладь. Бывает же так, что прилипают строки?
Видать просыпал кто-то, обронил вслух нечаянно, а вот гляди ж ты, оно запомнило, теперь делится с теми, кто готов слушать, со мной, например. Да и грех таким не поделиться.
А больше в моей голове ничего и не было, одна сладкая вата, предположительно розовато-оранжевого цвета.
Полагаю, что сработал некий механизм самозащиты. Когда неизбежного «яда» в организме накапливается слишком уж много, и каким-то невероятным чудом выдается возможность избежать  очередной его порции, то мудрый мозг начинает сам принимать решения. Он просто напрочь отказывается концентрироваться.
Горячий песок набивался в босоножки, ластился к голым ступням,  это было приятно.
Солнце ещё не вошло в полную силу, но уже тушило редких гуляющих на медленном огне, и дойдя до кондиции, я с удовольствием осела у прибоя.

«Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!»

Из ритмичного небытия меня вывел резкий смех. Он скребанул по нервам, как пальцы по обгорелой спине. Носители смеха были чересчур молоды  и оттого казалось заполняли собой сразу же всё пространство.
— Хочешь, они уйдут? —  раздался женский голос совсем рядом. За ним тоже последовал смех, но совсем другой, —  хотя я бы оставила их. Молодость прекрасна. Пей её, купайся в ней, пока можешь.
— Да пусть остаются, что уж, —  усмехнулась я в ответ.
Манера речи собеседницы совершенно не укладывалась в мое представление о нормальной и здоровой человеческой речи, однако, замечательно гармонировала с моим настроением, окружающей атмосферой и прочими атрибутами, которые в ту секунду служили обрамлением картины бытия. Поэтому и ответила я спокойно, не пытаясь уйти от странного разговора.
Собеседница присела рядом, всколыхнув длинной юбкой горячий воздух.
— Ты выглядишь сбежавшей, —  с любопытством в голосе констатировала она.
— Да, сбежавшей, пожалуй. Подвернулась вот возможность совместить приятно с полезным, —  я не была уверена, что мы говорим об одном и том же, но задавать наводящие вопросы  не было ни сил, ни желания, сладкая вата по-прежнему оставалась главным наполнителем моей черепной коробки.
— Тогда добро пожаловать! — она улыбнулась и, протянув загорелую руку легким движением заправила мне прядь волос за ухо.
 Такое грубое нарушение личных границ обычно простительно маленьким детям или пожилым людям, лениво удивилась я. Но даже удивление это было скорее механическим. Ощущения же говорили, что происходит нечто приятное, безопасное и однозначно хорошее. А спорить с ними я до поры не собиралась.
—  Ундина, —  представилась девушка, разглядывая меня с озорным и бесцеремонным любопытством, точно была женским аналогом Маугли.
— Какое необычное имя, —  мой голос прозвучал равнодушно, хотя легкое удивления я действительно испытала. Слово шебуршало в памяти, хоть я упорно и не могла нащупать его значения.
— Здесь обычно безлюдно, однако мне приятно, что пришли молодые, чтобы посмеяться и ты, чтобы выжить. Вовремя. Но ты сильная, у тебя получится.
Диалог наш все больше напоминал сюрреалистический бред. Я одновременно стала вспоминать есть ли где-то поблизости специализированная клиника, хоть местность еще не успела изучить досконально, и   ощутила желание расплакаться, сбросить все то напряжение, которое стало почти неподъемным. Вероятно слово «сильная» послужило неким спусковым крючком.
— Если ты будешь плакать, я не буду против. Люди разучились плакать. Теперь это слабость. Люди смешные. Ты смешная, —  она подставила лицо соленому ветру и снова рассмеялась.
— Ты художница? —  решила предположить я.
— Нет, скорее коллекционер, —  она задумалась и смешно наморщила носик.
— И что ты коллекционируешь?
— Стихи.
Она замолчала, и я замолчала тоже, думая о том, что вполне могу продолжить свою прогулку по берегу, но решила, что сделаю это чуть позже. Незнакомка, кажется, не была опасна, и вполне могла оказать просто эксцентричной.
Над нашими головами носились сумасшедшие чайки. Одни требовали еду и, кажется угрожали расправой в случае отказа.
— И раз уж ты на моем пляже, то с тебя что-нибудь хорошее мне в коллекцию, —  вдруг продолжила Ундина.
— Эммм...
Пока я подыскивала ответ, она снова заговорила.
— Пару дней назад я нашла книгу, в которой был стих почти про меня. Теперь никак не могу отвязаться.
Девушка сняла с плеча сумочку и достала маленький коричневый томик, с которого стерлось уже даже название. Я послушно протянула руку и открыла в том месте, где вместо закладки торчала травинка.

«Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.»

Ещё секунду назад я могла бы поклясться, что ничто на свете не сможет меня удивить или выбить из моей головы ту самую сладкую вату. Как же я ошибалась. Теперь в моей груди бился настоящий ужас, паника подобная той, которую испытываешь в детстве, когда идёшь  ночью в туалет.
Я хотела что-то сказать, но Ундина приложила палец к губам. Молодняк, который я почти перестала замечать, снова повысил громкость. Они уже не смеялись, а улюлюкали, подбивая товарища доплыть до скалы, выступ которой виднелся у горлышка залива. Она внимательно и теперь уже совсем без легкомысленной улыбки смотрела в их сторону.
— Тебе пора, — внезапно обратилась она ко мне.
 И на сей раз желания откладывать свой уход у меня не возникло. На дрожащих ногах поднялась я с песка и, проклиная себя за трусость, направилась в совершенно другую сторону, нежели собиралась.
Уже позже, успокоившись, я попыталась разобраться в том, чему же все таки стала свидетелем, но так и не смогла.
Только стиха этого теперь предпочитаю избегать.