Гудрон

Мы тащились на Стройку укрыться от жары в прохладном цеху, а заодно отлить пугачей, когда появилась девочка. Она робко выбежала из-за спины, дёрнула меня за руку. В широко распахнутых глазах гнездился ужас.

— Там! В яме! Тонет! — взвизгнула кроха и, высоко задирая пятки, неуклюже кинулась в сторону свалки.

Миша нахмурил потемневший на солнце лоб, убрал в пачку неприкуренную папиросу. Савва застыл в нерешительности, глядя на Мишу и покорно ожидая дальнейших действий.

— Надо посмотреть! — вырвалось у меня и, не встретив реакции друзей, я бросился за удаляющимся пятном белого платьица.

Девочка обежала забитые до отказа мусорные баки, попетляла между гор строительного хлама и замерла на пригорке. Пока я торопился за ней, до ушей донесся истошно-протяжный крик, от которого у меня кольнуло в груди. Его мы слышали, когда после купания выжимали трусы, но не придали значения. Так могла вопить испуганная птица или голодная собака, подумал я. Издалека было непонятно. Сейчас, в нескольких шагах, вопли напоминали смесь плача и мольбы.

Тяжело дыша, я остановился рядом с девочкой.

Моему взору открылось чёрное болото метров двенадцать в поперечнике. Поверхность усеивал мусор: покрышки, куски шифера, банки из-под красок... По берегу росла дикая осока. От болота исходил жар и специфический душок. Он отличался от сногсшибательного смрада находившейся рядом помойки. Запах напоминал старые рубероидные крыши сараев в жаркую погоду.

Секундой позже я заметил движение на болоте.

Там, посреди ямы, дёргалось животное. Из-за тёмных подтеков я не разу узнал в перекошенном теле козу. Наполовину погружённая в трясину, она резко трясла головой и норовилась выпрыгнуть из ловушки, продолжая отчаянно взывать о помощи. Заметив нас, на мгновение коза затихла — тёмные глаза застыли вытаращенными монетами, — а затем заголосила надрывнее, словно умоляя вытащить ее.

Я сбросил с плеч рюкзак с инструментом, машинально спустился к яме получше рассмотреть происходящее, как вдруг нога к чему-то прилипла, и я по-инерции чуть не грохнулся плашмя.

Подошва погрузилась в чёрную клейкую массу. Вскрикнув, я напрягся и с трудом выдернул конечность. Кеда застряла в вязкой черноте. Я повалился задницей на берег, испуганно потянул ногу, чтобы та окончательно не исчезли в жиже. Вытащить удалось не сразу — её словно посадили на клей, а когда все же вырвал из цепких лап, на обуви остался толстый слой вяжущей дряни.

«Болотом» оказался расплавленный на жаре гудрон.

Подоспели парни.

— Опа, ну и жесть, — Миша ткнул отцовским берцем в жижу. С носка потянулась чёрная сосулька. — Че за херня? — Он попытался вытереть обувь о землю, но лишь сделал хуже: на липкую подошву наклеились лохмотья травы.

По лицу проскочила судорога испуга, и он тут же спрятал её за очередной тупой шуткой.

— Чё это ещё за кончита? Пархатый, ты накончал? — обратился он к стоящему в стороне Савве и загоготал.

С самого утра настроение его было ни к черту, и вот наконец фортуна подкинула подходящий момент для веселья. Савва неестественно засмеялся над подколом. Вдруг его взгляд замер на яме.

— Зырьте, пацаки! — Он указал на притихший комок в центре болота. — Кто это там?

Миша прикрыл глаза от палящего солнца, вглядываясь в прилипший абрис.

— Собака, походу.

— Это козочка, — услышали мы внезапно робкий голос девочки. — Она убежала от бабы Ани. Козочке нужно помочь! — последняя фраза прозвучала с призывом. — Я одна не смогу. Одна боюсь туда лезть, — после сказанного она опустила лицо и сжалась в комок под прицелом трёх пар глаз. В высокой траве девочка казалась маленькой и беззащитной. Застиранное платьице мешковато висело на болезненно-худом тельце. Коленки разбиты от частых падений с не по возрасту большого велосипеда. Глаза — виновато-любопытные.

— Коза бабки Ани? Чё в натуре? — всматривался Миша.

— Как она туда угодила? — ни к кому не обращаясь, спросил Савва. Мальчик выглядел напряженным и растерянным.

— У берега гудрон твёрже, чем на середине, — произнес я, пробуя огрызком доски от сломанного ящика хоть немного очистить кедину от застывающего вещества. — Не заметила, видать, что тонуть начала.

Савва смахнул со лба налипшие курчавые волосы.

— Как её вытаскивать? Верёвкой? — Он посмотрел на меня, затем на Мишу. — Нужна верёвка. Я видел длинный кусок у складов, можно...

— Бесполезно, — Миша неторопливо вытащил полупустую папиросу из мятой пачки, не отрывая взора от угодившего в ловушку животного. По-взрослому утрамбовал сыпучий табак, засмолил.

— Бесполезно? Как? Ну...

— Как ты собрался привязывать верёвку? Пойдёшь по воде как Иисус? — перебил Савву Миша.

— Могу я! — выкрикнула девочка, осторожно спускаясь к нам.

— Нет, не стоит, — вмешался я раньше, чем испугался. Вдоль позвоночника пробежал морозец, хотя солнце жарило нещадно и футболка не успевала высыхать от пота.

Миша выпустил изо рта дым.

— А чё, пускай лезет. Она лёгкая. Накидаем досок.

— Нет! — снова я взял слово и снова почувствовал прикосновение холода. Следом я почти физически ощутил взгляды ребят. Особенно Мишин. С папиросой в вечно разбитых губах подросток походил на взрослого мужчину. — Давайте... Нужно... Давай что-то другое придумаем, — я замешкался. Тогда, будучи мальчишкой тринадцати лет, мне меньше всего хотелось отличаться от остальных и тем более быть отвергнутым стаей за отличие мнения.

Миша звучно харкнул, показывая кто тут старший и за кем последнее слово. Собрался что-то сказать, но промолчал. Именно с того момента — я не сомневался, — он начал точить на меня зуб. И поскольку причинить физический вред он не решался, то нашёл другой действенный способ потрепать нервишки.

Миша с ухмылкой покосился на девочку. Меня передернуло.

Между тем коза перестала кричать, лишь изредка доносились слабеющие стоны. Больше чем на половину её затянула цепкая трясина. Коза пробовала выскочить, но движения становились всё слабее. Она вырвала переднюю лапу, беспомощно вскинула вверх, словно цепляясь за воздух, а когда опустила, конечность намертво приклеилась к черноте. Сил сопротивляться с беспощадной топью не осталось.

— Нужно позвать кого-то на помощь, — засуетился Савва с поболевшим лицом. — Она же утонет.

— Ей уже не помочь, — Миша отыскал кусок кирпича, размахнулся и швырнул в животное. Снаряд приземлился с сочным шлепком в метре от головы и тут же скрылся в жиже.

— Чё ты творишь? — выругался я, готовый толкнуть подростка. Но не решился.

— Её надо добить. Так лучше для неё, — с этими словами он вновь потянулся за колотыми кирпичами и с азартом принялся метать в козу. Савва последовал его примеру. Сначала неуверенно, но с каждым броском движения становились всё размашистей и резче. Кирпичи достигали цели. Попадали в торчащую на поверхности голову. От одного броска вместе с ошмётком черепа животному оторвало рог. Ещё бросок — и половина морды превратилась в кровавую кашу.

Я отвернулся. Я был наверняка уверен, что метание кирпичей доставляло Мише удовольствие. Глаза его задорно полыхали, губы превратились в полумесяц первобытного злорадства.

Девочка по-прежнему стояла на пригорке. Неотрывно наблюдала за добиванием несчастной твари. Ребенок буквально окаменел и походил на куклу. Я окрикнул ее. У девочки не дрогнул ни один мускул. Тогда я схватил невесомое тельце и грубо встряхнул.

— Как тебя зовут?

— О... о... я, — неразборчиво ответила кроха.

— Оля?

— Оля, — повторила полушепотом в никуда.

— Послушай меня. Иди отсюда, — протараторил я ей в лицо. — Иди и больше не появляйся здесь. Ты поняла?

С распахнутых кукольных глаз спала пелена оцепенения.

— Беги отсюда. И чтоб больше я тебя тут не видел, — я сильно сжал её руку, показывая, что её ждёт, если ослушается. Оля кротко тряхнула головой с двумя косичками и побежала без оглядки.

Распаренный от физической нагрузки Миша с интересом наблюдал за этим коротким разговором. Наверняка он уловил моё беспокойство. Наши взгляды встретились, и мне вновь подумалось: этот подросток выглядит слишком взрослым для своего возраста. Будто я и не заметил, как он изменился за годы нашего знакомства... или не до конца знал его.

— С козой закончено, — подытожил парень.

Вместо животного посреди болота осталось лишь багряное пятно.

***

Неделей позже мы привычной компанией — я, Миша, Савва и примкнувший к нам Толя — сидели на Стройке и изготавливали пугачи. Мы частенько зависали там, прячась от жары. Тем летом температура поднималась выше сороковника и, чуть поторчав под открытым солнцем, можно было запросто словить тепловой удар. Худосочный Савва уже трижды за месяц терял сознание. На Стройке — так мы называли недостроенное здание, непонятно для чего предназначенное — было прохладно и спокойно. Мы расселись в цеху и, выкурив две папиросы на четверых, начали заниматься плавкой пугачей (тем летом мы помешались на пугачах, самодралках, спичестрелах и прочей взрывающе-пугающей хрене). Пока Миша с Толей разводили костёр, мы с Саввой отправились в тайник за двумя ранее украденными автомобильными аккумуляторами. Обычно тяжёлой работой занимались мы с Мишей, будучи самими крепкими в компании, но пробежавшая между нами чёрная кошка, распределила обязанности. На помощь с тасканием Миша отправил Савву, а сам с ожесточением начал ломать о колено дрова. Аккумуляторы принадлежали ЗИЛкам и весили прилично. Пока мы пёхали до футбольного поля, где находился тайник, Савва пару раз просил передышки. Его тонким пальцам начинающего скрипача было непривычно столь тяжёлое занятие. Саввина мать, Роза Исааковна, была противницей общения своего сына с нами, быдлонами. Так она называла нас с Мишей. Поэтому работа с Саввой осложнялась не только его хилыми мускулами, но и риском быть замеченными строгой матушкой. Подозреваю, если бы она увидела, как её сынок на пару с быдланом тащит тяжеленную бандуру, то на всё лето закрыла бы отпрыска вместе со скрипкой в комнате.

Когда груз был успешно доставлен, я расстегнул рюкзак, извлёк молоток, зубило, консервную банку и горсть дюбелей.

Костёр уже полыхал вовсю.

— Вас как за смертью посылать. Больше часа прошло, — проворчал Миша. Пропустив его слова мимо ушей, я принялся с помощью зубила и молотка разбирать первый аккумулятор. Ребята с интересом наблюдали за работой, и всё бы ничего, но тут Миша заговорил, обращаясь ко мне:

— Мы с парнями сегодня планируем сходить на свалку. Ты с нами? — слова прозвучали с вызовом, почти агрессивно.

— Кажется, мы собирались сегодня на пляж, — я сильнее ударил молотком по зубилу, и пластиковый корпус разошёлся.

— Собирались. Но решили поменять планы. Парни хотят ещё раз взглянуть на ту чёрную кончу.

Савва с Толей молчаливо топтались на месте. Едва ли Миша интересовался их желаниями. Он вообще ни с кем не считался. За исключением отца, разумеется.

Я чересчур резко отшвырнул инструмент, голыми руками доломал пластиковый короб батареи. Ладонь зацепилась за острый край — из царапины выступила кровь. Мне не было до неё дела.

— Так ты идешь с нами?

Наверное, следовало ответить отказом. Да, в таком случае я рисковал потерять уважение или даже самих так называемых друзей. Но настоящая причина согласиться на Мишино предложение крылась не в страхе остаться одному. Главная причина была в белом платьице и с разбитыми коленками. Мой ответ прозвучал коротко:

— Окей, я иду.

Как можно медленнее я вытащил из грубо вскрытого брюха аккумулятора пластины. Сбил с них мусор. Оставшиеся свинцовые решётки смял в комки и закинул в консервную банку. Подцепил на палку, поставил в огонь. Я надеялся, что к тому времени, когда мы закончим с пугачами, на улице стемнеет и ребята откажутся от идеи переться к яме. А если всё же и решатся пойти, то кроме нас, там никого не окажется.

— Интересно, сколько в той яме утонуло животных? — как обычно, спрашивая скорее сам себя, заговорил Савва. Грозовая туча между мной и Мишей чуть рассеялась, и подросток позволил себе порассуждать. — Ведь до козы туда явно кто-то попадал. Собака, например. Или... не знаю... — он не решился высказать предположение, хотя на языке явно вертелось: а, может, и человек даже. — Коза утонула полностью, значит, глубина там будь здоров.

— Вот сегодня и проверим какая там глубина, — сплюнул между зубов Миша.

В жаре огня свинец расплавился быстро. Запузырился, зашумел в банке. Я ловко вытащил посудину из костра и осторожно вылил серебристую жидкость в четыре из восьми отверстия в приготовленном кирпиче. Затем вертикально опустил в заполненные конусы по дюбелю. Оставил застывать.

— В прошлом году, это, ямы этой не было, — заговорил Толя, потирая усыпанные угрями щёки. — Мы с братом, это, все свалки облазали. И никакого гудрона не видели.

— Может, его недавно там скинули, дурень, — Миша пнул своим берцем его рваный кроссовок. Толя предпочёл промолчать. — Этот акулик оставим назавтра. Его надо сныкать. Пархатый, пойдем отнесём.

С покорным вздохом Савва поднялся с бревна-лавочки и с Мишей потащил тяжкий груз обратно в тайник. Я расколол молотком кирпич, освобождая застывшие изделия. Тут же вынул из одного дюбель, засыпал в получившееся отверстие стружку от пяти спичечных головок, вернул дюбель на место.

— Ну чё, проверим? — бросил я Толе, покрепче сжал в кулаке всё ещё горячий пугач и ударил шляпкой дюбеля по стене. От грохота заложило уши. Взрыв в пустом цеху усилился в трёхкратно. По руке от пальцев до плеча пробежала «отдача». Щурясь от дыма, мы с Толей переглянулись и рассмеялись.

— Кажись, пяти спичек многовато будет, — я разглядел оставшийся на стене чёрный отпечаток, кинул один из пугачей Толе. — Лови.

Мальчик расцвел в улыбке.

— Это мне? Прикольная штука. Это, главное теперь не посеять, а то, это, я уже два пистолета посеял и лук. Мне брат, это, по щам навалял. — Он забыл о своей больной коже, благоговейно провел пальцем по свинцовому конусу.

— Да, смотри, не посей, а то с акуликами беда. Один остался. Пойдём на улицу.

Мы вышли со Стройки, встретили остальных и двинулись к свалке. Жара угомонилась, но от раскалённого воздуха дышать было всё ещё тяжело. Впрочем, на адское пекло я не обращал внимания. Беспокоила меня не жара.

Гораздо позднее я нашёл причину появления за свалкой ямы с гудроном. В тот год после длительного сна санаторий наконец пробудился, и жители посёлка с замиранием сердца ждали открытия сезона. Посёлок — громко сказано, скорее шесть пятиэтажек, построенных для персонала, обслуживающего ЛПУ санаторий «Красный Строитель». Его возвели в пятидесятые, и до конца распада Союза дела шли отлично. Но с приходом девяностых отдыхающие (как мы их называли) появлялись всё реже, а потом и вовсе — перестали приезжать даже пенсионеры на лето. И вот для всех нас приключился праздник — предприятия в области худо-бедно заработали, руководство выделило льготникам бесплатные путевки на отдых. Местные жители начали готовиться к долгожданному заезду первой группы. За рекордно короткие сроки произвели ремонт, привели в порядок санаторий, котельную, прачечную, набережную Клязьмы, близлежащую территорию и даже дорогу. И в этой спешке какие-то умники не нашли ничего лучше, чем сбрасывать строительный мусор поблизости в лесу. Та же участь постигла кусков гудрона. Не знаю по какой причине их решили скинуть в яму — из-за брака или просто из-за глупости, — но скоро свалка превратилась в опасное место. И дело даже не в загрязнении экологии. Из-за вышеупомянутой жары гудрон расплавился, и образовалось губительное болото. Насколько оно стало губительным, скоро нам предстояло узнать.

Когда я отдал по пугачу Мише с Савве (Миша выбрал самый цельный, без зазубрин), мы остановились перед чёрной гладью остывающего гудрона. Поверхность почти не бросалась в глаза, и я не удивился, что коза, не заметив неладное, выскочила на болото. На первый взгляд — обычное углубление в ландшафте. Но стоило чуть присмотреться, создавалось ощущение сюрреализма: наполовину торчащее колесо мопеда с погнутыми спицами; спинка стула; приклеенные сапоги (владелец плюнул, когда понял, что их уже не вытащить, дополнило воображение картину). Встречались и детские поломанные игрушки советского происхождения: неваляшки, косоглазые куклы, стальные паровозики, лохматые звери-уродцы. Среди брошенных вещей мой взгляд выхватил очертания велосипеда. «Орлёнок» с высокой рамой и дудкой-сигналом на руле. Образ двухколесного гиганта, наполовину затонувшего в гудроне, встряхнул память. Похожий велосипед был и у девочки Оли. Я не знал ни её саму, ни её родителей, но часто наблюдал, как изворотливо она подлезала под раму и старательно крутила паучьими ножками тугие педали. Оседлать железного коня ей удавалось не сразу. Прежде чем выровниться и поехать, кроха падала, роняя велосипед на себя, но не сдавалась и пробовала снова и снова.

Я поднял с земли доску, бросил на гудрон, по ней осторожно приблизился к «Орлёнку». Балансируя, схватил обеими руками руль, потянул, но, нет — тщетно: застывающая к вечеру трясина не позволила сдвинуть велик.

— Решил гонщиком стать? — Миша с ухмылкой спустился к болоту, встал на торчащий пенёк и погрузил вырванную от забора арматуру в жижу. Железка ушла на полметра. — Надо бы подальше посмотреть. Чесотка, поищи бревён подлиньше. Ща мост исполним.

Толя скрылся в зарослях. Через минуту вернулся со стволом сломанной берёзки.

— Отлично. Надо бы еще парочку таких притарабанить.

Когда тропа была возведена и доставала до середины болота, примерно, до того места, где утонула коза, Миша сказал:

— Пархатый, давай, ты первый.

Савва поджал губы.

— Я... может... другой кто-нибудь. Я вон... ногу подвернул...

— Хорош канючить! Я за тобой полезу, подстрахую.

— Миш... я не знаю...

— Ну ты и сыкун. Дай хоть фанеру пробью тогда.

— Миш... — Савва скорчился испуганным ежом.

— Будешь нынь, пробью лося, — резким и точным ударом кулака в грудь Миша свалил Савву на траву. Мальчик застонал, схватился за ушибленное место.

— Чесотка... — Миша осёкся. — Где он?

Толи среди нас не наблюдалось. Завидя опасность, видать, незаметно свалил.

— Вот же гандон с ушами. Ладно. Может, ты хочешь пойти первым? — проткнул меня маслянистым взглядом подросток.

— Не горю желанием, — приложив усилия, с напускным спокойствием парировал я. Правда, спокойным я не был. В грудной клетке пробуждался ураган. Я порадовался, что морально смог отразить удар Миши. Чего не скажешь о физической силе. Он был старше нас на год, к тому же имел врождённую ловкость и мощь. Да и драться, подозреваю, он умел. Отец, бывший афганец, когда не ужирался горькой, наверняка прививал отпрыску примитивные бойцовские навыки. Случись между нами драка, я тут же окажусь на лопатках.

— Ну что ж, ссыкуны, значит, пойду я, — он начал было примеряться к первому шагу, как вдруг воскликнул: — Эй, ты!

Из-за дырявой поливочной бочки виднелась светлая макушка с заплетёнными косичками. Оля! Что она здесь делает в это время? Меня как по голове ударили. Сердце затарабанило дробью.

— Подойти сюда! — физиономия Миши стала издевательски-обезьянья.

— Не трогай её. Она ребёнок, — произнёс я. Колени задрожали от волнения. Я ощущал, как тело тяжелеет. «Если я сейчас же не сяду, то ноги подогнутся и я упаду», — засигналило в голове. Противостоять Мише было мучительно моей природе. Я давно знал его. И если закрыть глаза на его грубость, он был отличным другом. Ограниченным, но по-своему интересным. Он хорошо разбирался в военном деле и собирался после срочной службы остаться служить по контракту, как и его отец. Звание старшего прапорщика для Миши являлось пределом мечтаний. Именно он научил нас изготавливать разные хлопушки. Я как человек, тяготеющий к литературе, не сильно разделял его взглядов, и все, что касалось милитаристской темы, отталкивало и раздражало. Мише же удалось проявить во мне интерес. Я слушал рассказы об оружии, об армии, о стратегии. А его отец в редкие минуты трезвости своими историями об Афганской войне лишь закрепил во мне стремление узнать как можно больше новой информации.

— А чё ты так за неё трясёшься? — Подросток сжал кулаки, обратился во взведённую пружину, готовую вот-вот выстрельнуть. — Чего тебе сдалась эта беспризорница? — Разбитые губы зазмеились в ухмылке. — Или ты влюбился в неё? Влюбился в эту малолетку?

Отчасти подросток был прав: я влюбился в Олю, но влюбился как старший брат. Я желал уберечь её от угрозы. После той встречи, когда утонула коза, я пробовал подробнее узнать об одинокой маленькой девочке на большом велосипеде. Путём бесхитростной слежки удалось выяснить точной адрес её проживания. Жила она в моём же доме, в соседнем подъезде. С бабушкой-опекуншей. Раньше краем уха я слышал от соседей, что в семье Токовых скончалась мать. Ребёнка собирались отправить в детский дом, но вмешалась бабушка. Я тогда не придал этим новостям особого значение.

— Миша, чтобы ты не задумал... не будь мудаком. Она рёбенок. Пусть уходит. — Буря проломила грудную клетку, и меня затрясло в ярости. Я был готов плакать и одновременно всё крушить. — Миш, мы же друзья.

— Что я задумал? Пройтись по доскам? Так она сама хотела! Она же сама собиралась спасать чёртову козу!

— Оля, беги отсюда! — заорал я, потеряв страх. Девочка спряталась за бочку. — УБЕГАЙ ОТСЮДА!

— Заткнись, тряпка! — выкрикнул Миша и кинулся к ребёнку. Я бросился следом, ухватился за ботинок друга и тут же получил локтём в лоб. Полетел вниз и прежде чем рухнуть, успел выставить перед лицом руки.

Ладони погрузились в гудрон и намертво прилипли. В отчаянии дёрнул правую руку, но та точно приросла. И начала медленно тонуть в неостывшей после дневного пекла жиже. Волной накатила паника быть затянутым равнодушной чернотой гудрона. Дёрнулся снова. Но лишь больше углубился в болото. Тогда я завопил во всю глотку и вопил, пока не сорвал связки. Я пытался подозвать Савву — он не отвечал — и я решил, что он вместе с Мишей побежал за девочкой. Я звал хоть кого-то, но ответам была тишина. Санаторий с домами находились в километре, да и густой лес тут же глушил крик. Рванул левую пятерню — но сделал только хуже. Чуть оторвавшись от гудрона, кисть погрузилась глубже. Со стороны я походил на человека, решившего поотжиматься от пола, и наверняка зрелище это смотрелось забавно, учитывая, как я заходился криком и извивался червяком. Вязкая чернота уже целиком заглотила кисти и ползла по предплечью. Что? Ползла? В приступе паники я не сразу понял: я не тону! Это болото поднимается! Хотя... Как тут вообще поймёшь. Но я не ощущал погружения. Я находился на месте. А вот гудрон двигался… или то, что звалось гудроном. Я подобрал к груди ноги, упёрся в зыбкую поверхность и принялся тянуть себя. Руки освобождались медленно, по миллиметру, с болью сползающей плоти. Мне казалось, они сейчас оторвутся от плеч. Зубьями боль вцепилась в тело. Неужели мне суждено подохнуть столь нелепой смертью? Импульс жизни заставил собрать все силы и продолжать борьбу. Я напрягся... на последнем дыхании потянул себя... ощущая, как надрывается кожа, как отщепляются друг от друга спинные позвонки, как растягиваются руки.

Я вырвался и завопил. Обезумевшими глазами уставился на ладони и не узнал их. Они были маслянисто-красными. Без кожи. Плоть двумя сорванными перчатками осталась в гудроне.

***

В то лето весь санаторий трубил о пропаже Миши. Когда подросток не появился дома к ночи, отец решил, что сын поехал в город. А когда миновала неделя, родитель забил тревогу. Опрашивали всех. Вместе с участковым приходили и ко мне. Я после перенесенной операции безвылазно торчал дома, стараясь увлечь себя книгами. Рассказал все без утайки... ну почти без утайки. Начиная от козы и заканчивая падением в яму. Единственное, о чем я не упомянул, это о своем беспокойстве за Олю и о фантазии с якобы ожившем гудроне.

Поиски продолжились. Но осторожно, чтобы не вызвать ненужных вопросов у отдыхающих и, не дай бог, омрачить их отдых. Никто не хотел создать антирекламу только открывшемуся профилакторию. Я встретился с парнями. Толя ничего не знал. Он, как я и предполагал, свалил до нашего с Мишей конфликта. Связаться с Саввой оказалось сложнее. Мать заперла его в квартире. Мы общались через замочную скважину, когда матушка уходила в санаторий устраивать отдыхающим танцевальные вечера. Виновато и с сожалением парень рассказал о погоне за девочкой. Вернее, сам Савва за девочкой не бежал — она ему к черту не сдалась. Бежал он из-за страха перед Мишей. В какой-то момент Савва отстал и заблудился в лесу. Миша вместе с Олей скрылись из виду. Вот, собственно, и всё. После этого подростка он не видел.

Тогда я не мог дать конкретного объяснения произошедшему. Да и сейчас не рискнул бы что-то утверждать. Могу предположить, что с Мишей случилась беда. Вероятно, несчастный случай. Сердце подсказывало, что парень погиб той же ночью задолго до восхода солнца. С другой стороны, лес в тех краях хоть и большой, кроме санатория, разбросаны дачные поселки и деревеньки, бесконца шастают грибники с охотниками, и рано или поздно кто-нибудь да и наткнулся бы на тело. Но никаких новостей — не попались даже останки, хоть отдаленно напоминающие человеческие. Безутешный отец не находил себе места. На поиски он подключил всех друзей-сослуживцев. Набрал добровольцев. Обратился за помощью к священнику. Когда территорию санатория и весь лес прочесали досконально, от безысходности мужчина взялся за бутылку и ушел в запой.

Ближе к осени большинство жителей пришли к выводу: парень сбежал. Скорее всего в Москву. На заработки, но вероятней, подался в криминал. Все знали его жестокий характер и склонность к авантюрам. Остальные считали Мишу утонувшим. Клязьма не прощала ошибок. Каждый год вблизи санатория рыбаки вытаскивали утопленников. Если пропавшего не нашли в лесу, значит, наверняка сгинул в грязных водах реки. Вот и весь сказ. Со временем, занятые работой жители, вспоминали о трагедии все реже, и, как мне видится, окончательно забыли о внезапно исчезнувшем парне к весне следующего года. И только осунувшийся, с бесцветными, залитыми алкоголем глазами отец немногим напоминал о случившемся.

Вы спросите: а как же девочка Оля?

Девочка Оля на время исчезла. Ее забрала к себя в город сестра матери. Так сказала бабушка.

***

Однажды я решил выйти из дома и пройтись по улице. После длительного сидения в четырех стенах я чувствовал себя словно накуренный. Не успел ступить за порог, как кислород ударил в голову и я пошатнулся. Движения были разболтанными, а поступь нетвердой. Неторопливо дошел до санатория. Было утро, и на спортивной площадке пенсионеры под руководством молодой инструкторши в розовых лосинах и бейсболке размахивали костями — вверх-вниз, влево-вправо. Из столовой доносились запахи пищи и громыхания посуды — тетя Лена с командой поваров готовили завтрак. Дядя Юра с извечной сигаретой в губах размашисто подметал крыльцо от невидимого мусора. На парковке стояли автобусы, из них выходили люди и выстраивались у багажного отделения за получением сумок и чемоданов. Прибыли новые отдыхающие. Минимум на осень работа для местных обеспечена.

Я бесцельно бродил вдоль Клязьмы, пытаясь не замечать ноющей кожи под слоем бинта.

Вдали прозвучал выстрел.

Я остановился, огляделся в надежде определить с какой стороны он грянул. В окружении реки и леса понять было сложно. Казалось, могли стрельнуть с любого места.

Менее чем через минуту прогремел второй.

В голове зашевелились воспоминания. Шум хоть и походил на выстрел из огнестрельного оружия, палили явно не из ружья.

Шумели пугачом, услужливо подкинула память. Именно! Короткий резкий взрыв. Но в отдалении, подхваченный эхом, он походил на оружейный выстрел.

Я вслушался, ожидая, очередного взрыва, но лес молчал. Напряг память: у кого мог быть пугач? Кроме нас с Мишей и Саввой, плавкой никто не занимался. Стрелять могли лишь они или Толя, которому я подарил пугач.

С дурным предчувствием развернулся, заторопился обратно к санаторию. На улице уже активно бродили старички с лыжными палками. Но никто, казалось, не слышал ничего подозрительно.

Я обошел санаторий, затем свернул на дорожку, ведущую к жилым домам, и не заметил, как, пронырнув в дыру в сетчатом заборе, направился к Стройке. Ноги сами несли вперед. В заброшке висела угрюмая тишина. Больше месяца здесь никто не появлялся, не раскуривал по кругу папиросу, не травил байки и не изготавливал хлопушек. Здание осиротело. Ощущая себя лунатиком, я заглянул в каждую комнату, где застывал и прислушивался.

Прогремело снова. От неожиданности я аж подпрыгнул. Стреляли на улице, недалеко от Стройки. Я выскочил в окно и помчался через еловые заросли к свалке. По мере приближения руки щипало, а потом и вовсе началась такая жгучая боль, словно я опустил их в кипящее масло.

Вдали, там, где затаилась черная яма, я заметил фигуру. Приблизившись, окоченело замер, как в первый раз, когда увидел тонущую козу. Посреди болота по пояс в жиже стояла человеческая статуя. Я не поверил увиденному.

В гудроне, размахивая руками, тонул Савва.

Трясина медленно, но неумолимо жадно затягивала в себя новую жертву.

Я перестал дышать от побелевшей физиономии парня. Он выглядел обезумевшим от ужаса, и я подумал: если каким-то немыслимым образом он выберется на поверхность, прежним он никогда не станет. А мне уже было ясно: выбраться ему не суждено. Густая чернота приближалась к груди.

— Не двигайся! — завопил я.

Что он здесь делает? Появился первый вопрос. Вторым был: как долго он здесь торчит?

— Са... Саня? — он зыркнул на меня глазами безумца, и мне стало холодно. — Саня, вытащи меня! — Он зарыдал. — Боженьки! Бо... бо... Саня, пожалуйста.

— Стой и не двигайся! Слышишь?!

Я ломанулся к свалке в поисках досок, палок, чего угодно, четко осознавая: вся эта суета бесполезна. Парня не спасти. Слишком поздно.

Отогнал назойливые мысли, вытащил из кучи срезанных веток самую длинную палку и бросился обратно к яме.

(бесполезно, его не вытащить, он уже по пояс в черной дряни, бесполезно, бесполезно)

— Саня, не уходи! Мне страшно... Что это такое? Оно... черт! Боженьки! Оно шевелится! — он затрясся в истерике. Его кулак что-то сжимал, и в небольшом предмете я различил пугач. Я не представлял, как в своем положении парень смог его «зарядить» и обо что ударить.

— Хватайся за конец! — я протолкнул длинный шест.

Савва вцепился в него мертвой хваткой.

— Тяни! Вытяни меня! Вытяни меня! Мне страшно! Саня, мне страшно! — наверняка в глубине души он уже сам не верил в спасение.

— Держись крепче! — я напрягся и взывал от колющей боли в изувеченных руках.

— Саня... я... я... не хочу так умирать. Са... оно... ОНО ЕСТ МЕНЯ!!! САНЯ, ОНО ЕСТ МЕНЯ!!! ВЫТАЩИ МЕНЯ!!!

Как и следовало ожидать, мои потуги не принесли результата. Палка трещала от нагрузки. Сквозь бинты на руках проступила кровь. Я не сдавался, тянул, предвидя, чем все закончится.

Гудрон (или то, что мы называли гудроном) уже по грудь поглотил жертву. Савва завопил сильнее. Я с трудом разобрал слова. Он кричал, что тяжело дышать, что невозможно набрать в грудь воздуха, что легкие сплющиваются. И я представил, каково это, когда тебя сжимают липкие объятия смерти. Я расслышал треск ломающихся ребер, булькающие звуки, словно грузовик медленно наехал на ящик с гнилыми помидорами, и последние слова:

— Вытащи ме... вытащи меня... Са... Саня... Не... не дай мне... ум... еть...

От чудовищного давления лицо Саввы из бледного окрасилось в бардовое. Глазы вытаращились, полезли из орбит. Из ушей и носа потекла кровь. Парализованный ужасом я ждал треска лопнувшей головы. Славу богу, этого не случилось. Савва просто целиком исчез в гудроне. Его руки — я надеялся, что именно руки — все еще тянули палку, а с ней и меня. Я не заметил, как подступил почти к самому краю болота. Тут же отпустил деревяшку, отскочил назад. Длинный шест встал вертикально, пополз вслед за подростком. Более пяти метров ушло в топь.

Саввины крики еще долго бились о стенки моего черепа. Разум не желал принимать тот факт, что моего друга больше нет.

Я взобрался на пригорок и закричал не своим криком.

А потом увидел девочку.

Забегая вперед, позволю себе небольшое пояснение. В областном психдиспансере в моем распоряжении досточно времени для анализа случившего тем злополучным летом. Сортируя реальные факты от фантазий (хотя, черт его знает, что есть правда, а что вымысел), я выстроил приблизительную картину, исходя из того, что видел лично и что сказала девочка... если вообще была девочка, а если и была, то чем она являлась в действительности. Была яма с гудроном. После того, как туда угодило несколько коз бабы Ани, а потом и любимый охотничий пес дяди Вовы, санаторского лесничего, местные жители решили сровнять яму с землей. Пригнали экскаватор и стащили холм в болото. Сверху накидали кирпичей со Стройки. Никому и в голову не пришло проверить, а не могут ли там, на дне черной массы, случайно покояться тела пропавших? Может, этот пацаненок оказался прав и следовала бы провести раскопки? Но меня никто не стал слушать, как я не распинался. Сочли сумасшедшим и надолго упекли в дурку. А тел в яме было как минимум четыре. Людских тел. Касательно девочки. Случай с козой — часть ее плана. Коза — только повод втянуть нас в ее, Олину, фантазию. Как она смогла «принести в жертву» Мишу, я не могу объяснить и по сей день. То, что тело Миши лежит в гудроне, сомнений нет. А куда оно могло еще деться? В случае с Саввой все выглядело проще. Савва по глупости или растерянности полез вытаскивать Толю, и сам оказался на его месте. Толя — еще тот чудак. Мусорки — родная для него стихия. Урны не пропустит. Обязательное сунется. За что мальчик и получил обидное прозвище «Чесотка». Наверняка в одну из вылазок Толя забрел на свалку и оказался в яме. Когда понял, что по уши влип, начал хлопать пугачом, чтобы привлечь внимание. И наверняка на его сигнал явился Савва. На первый взгляд история эта казалась притянутой за уши и все же не лишена логики. К тому же была девочка. В цепочке смертей она играла не последнюю роль.

Именно поэтому я и задушил ее.

Оля наблюдала за мной из-под нависших веток. Белое летнее платьице заменили шерстяная юбка с жакетом. За лето волосы отросли. Две короткие косички превратились в длинную косу. Глаза казались такими же невинно-кукольными. Казались — ключевое слово. Она заговорила:

— Оно живое, — и не дождавшись от меня вопроса «кто оно?», продолжила: — Оно говорило со мной и просило помощи.

Ноги надломились. Я упал на колени.

— И я дала ему то, что оно просило. Оно пообещало вернуть маму. И Бобби, мою собачку. Оно так и сказало. Но сначала нужно покормить его. Смотри, какое оно большое.

Я посмотрел в ту сторону, куда указывал ее маленький пальчик. И увидел, что болото действительно увеличилось в размерах. Теперь оно было не десять-двенадцать метров в поперечнике, а больше. Намного больше. А еще оно двигалось, лениво, размеренно, плавно. Длинная затяжная волна прокатилась от одного берега к другому. Словно раскачивался огромный кусок желе. Затем обратно, с хлюпающим мерзким звуком. В вырастающей волне, в ее блестящей черноте я заметил перемешанный мусор... много разного мусора. Среди хлама различил знакомые берцы. А еще...

Еще там виднелись перекрученные человеческие тела. С немыслимо вывернутыми конечностями, с плоскими, что блин, головами и вытянутыми туловищами. Пластилиновые фигуры беспорядочно перекатывались в склизком веществе, натыкались друг на друга, меняли форму.

— Оно меня слушает, — взрослым голосом произнесла девочка почти под самым ухом. — И оно постоянно просит кушать.

Тонкие ручонки резко столкнули меня с безопасного островка. С островка, куда не могло дотянуться болото. Пока не могло. Я удержался у края. Поймал баланс и застыл.

Девочка нахмурила светлые брови, со скоростью хищного зверька кинулась на меня. Будь она чуть потяжелее, я бы свалился. Я вцепился в ее шею, заглянул в глаза. Они были нечеловеческими, заполненные чернотой, как два глубоких колодца. Или как гудрон. Крепко сжал ее хрупкое горло, приподнял.

— Ему нужно покушать. Оно просит покушать.

Я сжимал горло Оли изо всех сил, понимая, что от этого зависит моя жизнь. Но голос девочки не изменился, он оставался таким же ровным.

— Если его не покормить, оно разозлится.

— Замолчи, — сдавливая ее тонкую шею, я вместе с ней сдавливал свое сердце. Неужели это и была моя любовь? Неужели любовь так и должна была закончиться?

— Если его не покормить, оно съест меня. И я не увижу маму.

Нас накрыла тень. Огромная густая волна нависла над нами.

В последний момент я оттолкнул бездыханное тело того, кто звался Олей. На четвереньках пополз наверх. К спасительному лесу. Цеплялся за траву и лез. И лишь оказавшись на большом расстояние от ямы, оглянулся.

Чернота погребла девичье тельце, затянула в болото и успокоилась.

Оно замерло, словно ничего не происходило.

Замерло ожидающе.

Это можно назвать моими фантазиями, но изуродованные руки вымыслом не назовешь. Вот они, мои руки, и кожа на них отличается от других частей тела. За шесть лет меня постоянно тянуло поделиться этой историей хоть с кем-нибудь. Невозможно держать в себе столь страшный груз. Среди соседей по палате есть нормальные ребята. Некоторым я пытался рассказать в общих чертах, без подробностей. На меня смотрели с пониманием и явным недоверием. Знаете, в больнице ведь не отморозки лежат, а обычные люди. Ну перебрали чуток алкоголя, ну словили горячку. В целом-то те же люди. Они для меня здоровые. Как и я для них. Но почему-то как только я начинаю делиться душевными переживаниями, они пялятся на меня как на дурочка.

В моей прикроватной тумбочке куча книг. Я читаю ежедневно. Среди них и пугач есть. Санитары собирались отобрать его, но я не позволил. Сказал, это мой талисман. Память. Пусть и не самая светлая, но память.

А вообще спешу поделиться хорошим новостями. Меня наконец выписывают. Пообещали до конце июня отпустить. Так что жду ваших поздравлений.

Как только выйду из больницы, сразу жахну по стене пугачом. И съезжу в родные края. Но не сразу. Когда жара спадет.

2021