Мезальянс

        С недавних пор жизнь Игната превратилась в ад: уже больше месяца Раю избивал муж, и бил он ее из-за Игната...
        Побои происходили ежедневно, но помимо постоянства, регулярности в них не наблюдалось; иначе Игнат подстроился бы к расписанию и уходил бы на это время из своей квартиры, находившейся этажом выше, чтобы не слышать Раиных криков. Но график рукоприкладства был гибким или скользящим, и сколько бы Игнат ни пытался выискать в нем закономерности, его старания оставались безрезультатны. Это только подтверждало ранее сделанный вывод: Руслан (муж Раи) был зверем, способным действовать лишь по велению животных эмоций и чуждым систематичности, которая отличает цивилизованного человека от варвара.
        Не меньше, чем от воплей, Игнат страдал от раздиравшего его слабое сердце чувства вины. Примерно год назад между ним и Раей завязался неожиданный и маловероятный роман. Не окончившая средней школы Рая была ему неровня, а он, сутулый интеллигент в очках, – не чета ей, щедро наделенной природой лучшими качествами из ее неисчерпаемого, хотя и ограниченного в наименованиях арсенала: гибкостью, округлостью, сочностью, животворной радостью существования. Но этим ее достоинства не ограничивались: Рая обладала удивительными для плебейки восприимчивостью к духовному и открытостью к интеллектуальному. А в ее глазах лучилась невесть откуда взявшаяся ироничность (хотя, возможно, взгляд Раи был попросту беспутным и шальным: когда аморальность с ее релятивизмом лишена озлобленности и коварства, ее не так уж трудно перепутать с иронией).
        С Игнатом дела обстояли предельно ясно: интеллектуалам свойственно пленяться чарами дремучей женственности, особенно если случай застает их врасплох, как это случилось с Игнатом, столкнувшимся с Раей в парадной, в тесном пространстве которой женские флюиды сразу вскружили ему голову. Встреча томительно затянулась, благодаря непониманию: Игнат из последних сил придерживал левой рукой входную (для него, и выходную для Раи) дверь, а сам прижался к стене, чтобы Рая могла пройти. Но та, не привыкшая к элементарной вежливости и, тем более, королевским почестям, сама подалась в сторону, чтобы вошедший очистил пространство и не загораживал ей путь.
         Впрочем, эта встреча была не первой. За несколько месяцев до того, Игнат столкнулся с Раей в овощном ларьке, но тогда их разделяло мутное стекло с маленьким окошком. Согласно давней и неукоснительной традиции, продавщица обвесила покупателя. Но тот, вместо того чтобы уйти, продолжал с восторгом на нее смотреть. Рая неверно истолковала его взгляд – решила, что обвешанный заподозрил подвох, и предложила перевесить (другая хамка на ее месте погнала бы обслуженного прочь, указав ему на длинную очередь, которую тот задерживал). Но Игнат не понял обращенных к нему слов и, сказав, что больше ему ничего не нужно (что являлось правдой лишь в применении к овощам), смущенно ушел. Ему не следовало огорчаться по поводу своей робости, ибо всякая серьезная судьба стучится в дверь, как минимум, дважды.
        Но что привлекло в Игнате Раю? Ибо инициатива дальнейших встреч только формально исходила от ее кавалера, но принадлежала именно ей (в вопросе завоевания женского расположения, Игнат не мог похвастаться ни решимостью действий и дерзостью напора, ни искусством обольщения). Возможно, ей польстило внимание интеллигентного и рафинированного соседа, похожего (в ее представлении) на профессора. Женщины быстро устанавливают истинную природу обращенных на них взглядов, и если в первый раз она могла обмануться и перепутать пристальное внимание с меркантильной подозрительностью, истинная суть мгновенно открылась ей в парадной. Или – еще одна неожиданность – ее покорило чувство юмора Игната. Правда, шутить он отважился далеко не сразу, но когда освоился в новой ситуации (юмор требует душевного комфорта). А, может, – и это, пожалуй, самое разумное объяснение, – крайности притягиваются друг к другу (вне зависимости от плодотворности их союза).
        Так завязался их роман. Трудно представить, чтобы Игнат мог всецело соответствовать запросам жадного до ласок женского естества (по крайней мере, справляться с ними лучше Раиного мужа), но, видно, от их отношений Рая ждала совершенно иного, и это иное получала в достатке. Им было хорошо друг с другом – как волне хорошо с берегом, о который она бьется, а дереву с земелей, в которую уходят его корни. Кем они не были, так это огнем и водой, а если все-таки данными элементами, то огнем в камине и водой из крана, которые скорее дополняют домашний уют, чем предаются бесплодной борьбе непримиримого антагонизма, а иногда и радуют успешным сотрудничеством: из вскипяченной воды получается ароматный чай.
        Если не считать узкой кровати Игната (вполне совместимой с бурным романом, но плохо приспособленной для длительных супружеских отношений), общего между ними было мало. Но, странным образом, разговор складывался весьма живо – о каких-то пустяках. Игната все время подмывало шутить, и остроты удавались на редкость удачными. А когда он нащупывал очередной парадокс или казус комического несоответствия, Игнат преображался: вокруг глаз собирались лучезарные морщинки, спина распрямлялась и даже округлялись мускулы.
        Неизвестно, сколько бы продолжался их роман, но, видимо, Руслан узнал о неверности жены, и уже больше месяца Игнат не видел своей блистательной ларечницы (вероятно, теперь муж держал ее взаперти), но каждый день слушал ее душераздирающие вопли.
        Не то чтобы Игнат переживал только внутренне, а внешне мирился с вопиющей несправедливостью, как это, к сожалению, часто приписывается интеллигентам (хотя, на мой взгляд, этот нелестный образ давно стал стереотипом, отражающим истинное положение вещей не лучше прочих предрассудков). Вовсе нет – и причиной действий стала не только нарывающая и надрывающаяся от бремени вины совесть, но самая элементарная гражданская ответственность. Уже на третий день (когда Игнат с облегчением понял, что вопли не являются побочным эффектом агрессивного, но желанного полового акта) он вызвал милицию. Чтобы не выдать излишней осведомленности, Игнат пожаловался на недопустимый шум после одиннадцати. Пусть органы разбираются сами, решил Игнат, а он лишь привлечет их внимание. Привлечь удалось, но только на время короткого телефонного разговора. Иначе говоря, милиция не явилась на вызов вовсе. Оно и понятно: сколько раз органы спешили на выручку слабонервным, чтобы обнаружить по прибытии мертвую тишину и виноватую досаду «пострадавшего» на собственную поспешность. А если они заставали в разгаре веселье, как совестно им было вмешиваться и прерывать столь редкие в нашем отечестве проявления праздничного настроения.
        Второй раз Игнат позвонил в милицию неделю спустя. Он сменил тактику и попытался косвенно шантажировать органы моральной ответственностью за попустительство криминалу: совершенно очевидно, в квартире снизу имели место избиения, опасные для жизни слабого существа. Милиция прибыла с опозданием, выдававшим неохоту лезть в чужие и безразличные ей житейские перипетии. Как и следовало ожидать, крики успели утихнуть за пять минут до появления блюстителей порядка. Игнат подслушивал рандеву закона с правонарушителем через щелку приоткрытой двери. Он бы с удовольствием вышел на площадку и перевесился через перила (невзирая на страх высоты), но боялся быть застигнутым с поличным. Разговор велся приглушенный и недолгий (а, значит, конструктивный). Судя по неизменной амплитуде голосов, милиционеры даже не удосужились пересечь порог и ограничились строгим внушением, не означавшим фундаментального расхождения ценностей (ибо муж, в свою очередь, делал внушение жене). Обменявшись мнениями с обвиняемым, милиционеры уехали. Ради какой только ерунды их не беспокоили впечатлительные обыватели!
        Побои продолжились с прежней частотой. Игнат сказал себе, что сделал все возможное, и попытался абстрагироваться. Но его совесть придерживалась иного мнения. Заглушаемая чтением исторических книг и убаюкиваемая прогулками на свежем воздухе, она отказывалась засыпать и молчать, но требовательно понуждала Игната к очной ставке с собой. Мужчина он, – допытывалась совесть, –  или так, индивидуум без ярко выраженных половых признаков: пока из-за него избивали слабую женщину, он предавался безболезненным моральным страданиям и даже находил досуг на развлечения.
        После недели упреков и самокритики, Игнат не выдержал и решился на открытую конфронтацию со злом. Ради этого он спустился на один этаж и постучался в одновременно заманчивую и грозную дверь. Однако поступил он так не раньше, чем осознал одну принципиально важную вещь, которая отчасти успокоила его и заставила проникнуться к Рае еще большим уважением: похоже, любовница не выдала его... Ведь если бы его имя всплыло на поверхность – даже не в антураже вещественных доказательств, но «голословного» обвинения или упоминания вскользь, – Руслан бы уже давно наведался к Игнату сам. Ибо муж не принадлежал к робкому и подлому десятку, что отыгрывается на слабых за оскорбления и притеснения со стороны сильных. Нет, пожалуй, при таком невыгодном повороте Игнат бы уже давно свел счеты со своей совестью, ибо ни от нее самой, ни от ее злосчастного обладателя не осталось бы и мокрого места. Следовательно, Рая хранила молчание. Но что побуждало ее к героизму самоотречения? Игнат не верил в жертвенную любовь этой женщины – слишком естественной и непринужденной, чтобы неуклонно следовать абстрактным моральным принципам. Но, может, ее молчание диктовалось гордостью – врожденным аристократическим высокомерием, не позволявшим спасовать перед угрозами (и чем свирепее они становились, тем больше крепла ее неуклонность)? Или Рая находила извращенное удовольствие в том, что ее муж корчился в агонии ревности, не подтвержденной неоспоримыми доказательства (а лучше – добровольным признанием вины). Но крики Раи свидетельствовали о неподдельной боли; вряд ли они смогли бы уживаться с затаенным садизмом (признаков которого не наблюдалось и ранее).
        И вот Игнат стоял перед дверью. Его колени подгибались (поскольку ноги стали ватными), а указательный палец с ужасом (сладковатым, как привкус крови) тянулся к звонку. И когда, потревожив его кнопку, Игнат не услышал звука, то не смог понять, произошло ли это от слабого нажима, толщины двери или же оттого, что звонок не работал (как свойственно квартирам, в которых не рады гостям). По крайней мере, в том, что звонок не заглушили крики, он мог не сомневаться, ибо наведался в квартиру сразу после того, как они утихли. Его планирование основывалось на тонком расчете: после ожесточенного боя агрессор испытывает усталость, а если сражение завершилось успешно – приятное чувство сытости.
        Игнат уже собирался войти в повторный контакт с кнопкой, ради чего сменил покорно гнущийся к ладони указательный палец на короткий, но более надежный, большой, когда дверь растворилась, и глазам незваного гостя предстал не приглашавший его хозяин. Руслан не выглядел разъяренным, но невозмутимым, хмурым и неприветливым – каким, собственно, и помнил его Игнат по нескольким мимолетным и скоротечным встречам. Руслан молча смотрел на него. Его тяжелый взгляд (не столько пристальный, как подверженный инерции покоиться там, куда опустился) обескураживал Игната. Он раскрыл рот для обвинения и вдруг испугался, что голос его задрожит. Но голос не подвел, хотя в который раз оказался неподходяще высоким для требовавшейся весомости. А предал Игната центр мозга, ответственный не за озвучивание речи, но формулировку мыслей, ибо вместо обвинений, угроз или хотя бы апелляции к совести (что было бы тщетно, но эффектно), Игнат пожаловался на шум, особенно после одиннадцати вечера, потому что ему приходилось рано вставать, чтобы ехать... Суетливость излишних деталей демонтировала остатки достоинства. Руслан понял, с кем имеет дело. Он призвал самозванца не совать орган обоняния в чужие дела и, чтобы не показаться голословным, закрыл перед носом Игната дверь. Ответ был лаконичным и убедительным, и отвергнутый проситель невольно позавидовал способности этого простолюдина выражать мысли кратко и емко. Игнат испытывал облегчение: он ожидал, что его пошлют вон – либо в общем, либо в точно указанном направлении. Вместо этого перед ним достаточно вежливо затворили дверь (даже не хлопнув ею!), давая понять, что аудиенция окончена. И все же это была аудиенция, а ее финал имел мало общего с унизительным вышвыриванием прочь.
        Во время короткого разговора Игнат пытался оценить из-за плеча мужа ситуацию в квартире: обнаружить в ней следы кровавой расправы, клочья выдранных волос, а если повезет, и мельком увидеть прекрасную жертву. Но Руслан был настолько высок и плечист, что полностью перекрывал дверной проем, а за его спиной стояли мертвая тишина и сумрак задернутых штор.
        Но визит не прошел напрасно: Игнат выполнил свой моральный долг и окончательно убедился, что с точки зрения мужа, не является ни главным, ни второстепенным героем в семейной драме этажом ниже, но неприметно промелькнувшим на заднем плане статистом. Разумеется, он предпочел бы сидеть в зрительном зале, отделенном от сцены не столько пространством, как священным рубежом рампы (с ее обращенными к актерам и прочь от зрителей софитами), а также платой за билет. Но зрителем в данной пьесе Игнат быть не мог. Впрочем... разве своими действиями он не приобрел права уйти с подмостков и занять место в ложе? Игнат сделал все возможное: два вызова милиции и его собственный рискованный визит в логово Минотавра, пленившего Ариадну вместе с путеводной нитью, неопровержимо доказывали добрую волю и личную отвагу. Дальнейшие действия были тщетны. Значит, Игнат мог вернуться к своей излюбленной роли наблюдателя – только с ней он справлялся убедительно.
        Но побои продолжались, – об этом ежедневно возвещали крики жертвы, – что создавало неподходящие условия для чистого созерцания: кто способен хладнокровно наблюдать за механизмом бытия, если его шестерни лязгают у тебя под носом и чуть не задевают его? Но исподволь Игнат привыкал к новым условиям жизни: когда начинались побои, уходил из дома или принимал душ. А перед сном заблаговременно втыкал в уши затычки: если Игнат забывал оберечь уши, и крики снизу будили его, затычками дело было уже не поправить, а о сне можно было забыть до самого рассвета (когда ночная жизнь утихала, а дневная еще не успевала начаться): побои и крики словно перемещались в голову Игната, и затычки только закупоривали эту внутреннюю баталию, полем которой становилось его сознание.
        Помалу Игнат приспособился, и мир снова заиграл красками. На дворе во всю старалась весна с ее буйным цветением флоры и оглушительным щебетом фауны, и Игнат мог вернуться к вечному круговращению сезонов, более не отвлекаемый назойливо злобной, но, к счастью, преходящей человеческой суетой. Но в картине весны чего-то недоставало. И этой немаловажной деталью была Рая. Без женской ласки весна походила на декорации безлюдной сцены.
        Игнат уважал себя как состоявшуюся личность, но давно перестал радоваться своим достижениям. Кажется, они ни на йоту не приблизили его к тому, что принято называть счастьем: у эфемерного дворца личного благополучия был заложен фундамент, но далее строительные работы не продвигались. Возможно, как раз, потому, что счастье не возникает в акте зодчества, но в процессе органического роста, которому бетонный фундамент только помеха. После встречи с Раей жизнь Игната преобразилась – наполнилась смыслом существования (шаткого без служения некому общественному делу, идее или близкому человеку). А теперь он снова погряз в рутине серых дней, словно праздник любовных встреч померещился ему. Игнат чувствовал себя изгнанным из рая. Зато – ибо у всякой медали помимо обратной стороны (которой она норовит обратиться к груди носителя), имеется и лицевая – к Игнату начал возвращаться душевный покой. И креп он до тех пор, пока в одно прекрасное утро Игнат не повстречал на лестнице Раю.
        Шел примерно сорок пятый день побоев (точный счет более не имел значения). Игнат начал отвыкать от Раи, но встреча всколыхнула в нем полузабытые чувства. Игнат поднимался, Рая спускалась. От волнения он схватился за перила и замер в ногах некогда столь близкой, а теперь такой далекой женщин. Игнат почувствовал себя сокрушенным вдвойне: он все еще любил и был виноват перед возлюбленной. Рая тоже остановилась и, как показалось Игнату, выжидательно смотрела на него. Сам он боялся поднять взгляд и стать свидетелем прямых улик побоев. И все-таки ему пришлось это сделать – под деликатным, но настойчивым требованием вежливости; слабым, но необоримым притяжением любопытства; и беспрекословным велением полового влечения. Его ждал приятный сюрприз: Рая была хороша, как прежде, и следы побоев либо отсутствовали, либо были умело спрятаны от глаз посторонних. Правда, вокруг правого глаза мерцал янтарный (с сапфировым отливом) ореол фингала, но даже он не портил Раиного лица, но, напротив, придавал ее облику нечто интригующе загадочное.
         Игнат испытал облегчение, но в глубине (хотя он никогда не признался бы себе в этом) шевельнулось разочарование: получалось, он переживал впустую, и размах его внутренних терзаний превышали истинные масштабы несчастья. Все же, как подобало джентльмену, он спросил Раису, чем может быть ей полезен. После предпринятых ранее и не увенчавшихся успехом попыток, вопрос был риторическим (предполагавшим отрицательный ответ) и не вполне своевременным: Игнат поймал себя на том, что даже не удосужился узнать у Раи, что происходило в ее жизни. Возможно, он не желал лезть в душу и ожидал, что она сама расскажем ему об этом. Но Рая обошла побои молчанием, зато на предложение помощи откликнулась с готовностью: она нуждалась в деньгах. Игнат с радостью полез в карман: такой поворот вполне устраивал его. И хотя в бумажнике оказалось не так уж много наличных, Рая была рада и этому.
        Теперь крики больше не беспокоили Игната. Он сполна вернул свой долг и верил, что кредитор более не имеет к нему претензий. Но вскоре между ними состоялась вторая встреча на лестнице. Уж, видно, так заведено: стоит произойти какому-нибудь явлению (пусть с огромной задержкой и, возможно, пропорционально ей), войдя во вкус, оно продолжает повторяться с частотой, опровергающей теорию вероятности.
        Лестница – не лучшее место для рандеву: один на ней всегда выше другого, что невыгодно подчеркивает неравенство, вызывая в нижнем обиду, а в возвышающемся над ним – вину. А если добраться до лестничной площадки, там уже не освободишься от соглядатайства дверных глазков. На сей раз Игнат спускался, а Рая поднималась, и когда они остановились, ее голова оказалась на уровне его пояса. Игнат поймал себя на мысли, что их отношения с самого начала были мезальянсом (хотя подобная классификация нуждалась в ряде уточнений). Ему в глаза бросился яркий макияж на лице Раи. Это, безусловно, свидетельствовало о дурном вкусе, хотя именно эта вульгарность в свое время так влекла Игната (женщины с утонченным вкусом всегда казались ему искусственными, чрезмерно благовоспитанными и слишком похожими на него самого, чтобы представлять сексуальный интерес, нуждающийся в контрасте). Но задело его совсем иное: по всей видимости, Рая потратила взятые у него деньги на косметику. Впрочем, так ли уж предосудительно было желание скрыть следы побоев и снова показаться привлекательной?
        Оба испытывали неловкость и не знали, о чем говорить. Рая неопределенно улыбалась, и Игнату показалась, что ее улыбка не имеет к нему отношения. Он уже хотел раскланяться  и продолжить свой путь вниз, когда Рая снова попросила у него денег. Эта просьба смутила и раздосадовала Игната, но он не смог отказать ей.
         Строй его мыслей и чувств претерпевал постепенные изменения. Ранее не заданные вопросы требовали ответа, а новые предположения перечеркивали предшествовавшие им выводы. Например, и вправду ли Игнат являлся причиной Раиных злоключений? Если бы избиения мотивировались неподтвержденными подозрениями в неверности, она бы уже давно выдала своего сообщника. Гипотеза жертвенной стойкости была попросту смехотворна. Если же Рая скрывала личность любовника, чтобы избежать еще более тяжкого наказания, и ее тактика увенчалась успехом, очевидно, что Руслан уже давно перестал бы колотить свою жену. Он мог быть брутально грубым, но едва ли соответствовал типу коварного и терпеливого инквизитора. И вообще: был ли он способен на подозрения (невозможные без минимального воображения, которым он был обделен)? Игната осенила догадка: Руслан бил жену за доказанный факт измены, к которой Игнат не имел никакого отношения. Иными словами, он поймал жену с поличным – в акте прелюбодейства с кем-то еще. Ну, конечно, почему Игнат возомнил, что способен всецело удовлетворять ее непомерный (вплоть до всеядности) сексуальный аппетит? Если Рая не желала хранить верность мужу, почему она должна была оставаться верной Игнату? Он выдумал себе романтический образ, не только не отражавший действительности, но шедший с ней вразрез. Что он знал о Рае и ее отношениях с мужем. Однажды он из любопытства стал расспрашивать ее о Руслане, но, вопреки настойчивости, подстегиваемой двусмысленными и уклончивыми ответами, так и не услышал ничего вразумительного. К примеру, Рая даже не имела представления, русский ли он или откуда-то с Кавказа (почему этот вопрос так заинтересовал Игната? Уж не из суеверного ли страха перед восточной ревнивостью?). Не знала она и много другого или обманывала Игната. Из ее слов можно было заключить лишь одно: Рая считалась с Русланом... То есть, он играл в ее жизни заметную и, возможно, ключевую роль, хотя истинное амплуа этого редко фигурировавшего в их беседах персонажа было покрыто тайной.
        После их второй встречи, Игнат засомневался в том, подвергается ли Рая достаточно серьезным избиениям, чтобы ему следовало переживать по их поводу. По крайней мере, ее облик не свидетельствовал о чрезмерно усердном рукоприкладстве. Но тогда что значили эти истошные вопли? (Теперь, когда они доносились до слуха Игната, он часто ловил себя на жуткой мысли, поспешно отметаемой прочь, но упрямо возвращавшейся в сознание: «Уж, хоть бы он поскорее расправился с ней...») Может, Рая использовала крик как оборонительное оружие, с помощью которого предотвращала плачевный исход? Или тут имела место женская театральность? А, может, Игнат стал введенным в заблуждение свидетелем тривиальных семейных скандалов, в которых жена обуздывала мужа шквалом эмоций и битьем сервизов?
        Внезапно Игнат понял, что между ними больше никогда не возникнет близости. Прежде он не ревновал Раю к Руслану, остававшемуся для него неизвестной – иррациональной и вынесенной за скобки уравнения – величиной. Вопрос, спит ли она с мужем (на который, очевидно, следовало ответить утвердительно) совершенно не занимал его. Но побои, которым Рая теперь подвергалась (ибо несмотря на уловки хитроумных интерпретаций, вдохновляемых разочарованием в своей подруге и усталостью, в сердце Игнат оставался верен первоначальной версии) воздвигли непреодолимый барьер между ними: вроде в рукоприкладстве (поверхностном, вне зависимости от степени приложенный силы) не было ничего эротического (не считая негативного мотива ревности), но странным образом, побои казались Игнату интимнее самого самого страстного соития... Рая стала окончательно чужой: на ней проступило невытравимое клеймо принадлежности другому.
        Игнат стал избегать встреч с Раей. Выходя из квартиры, он сперва приотворял дверь и прислушивался к звукам на лестнице. Если обстановка была тихой, Игнат резво сбегал вниз и, оказавшись на свободе, вздыхал с ненадежным облегчением скрывшегося от погони преступника. Похожая методика применялась им и на обратном пути, но здесь  процедура осложнялась трудноразрешимой дилеммой: стремительно взбежать по лестнице до своей квартиры мешала одышка, а сама молниеносность восхождения усиливала шум и сопряженный с ним риск обнаружить свое присутствие в открытом лестничном пространстве. С другой стороны, взбираться крадучись и с оглядкой мучительно затягивало процесс, увеличивая шанс случайной встречи. В результате, Игнат остановился на гибридном методе: до этажа, на котором располагалась квартиры Раи, он добирался медленно и осторожно (готовый обратиться в бегство при первых признаках человеческого присутствия сверху), а расстояние между ее и своим этажами проделывал со стремительностью прыгуна в высоту с шестом.
        Но откуда у него взялась уверенность, что столкновение на лестнице было наиболее вероятным вариантом встречи? Разве Рая не могла просто постучаться к нему в дверь? Нет, данная альтернатива представлялась ему маловероятной. Наверное, он проецировал на малообразованную женщину свою интеллигентскую гиперчувствительность, когда пытался вообразить ее чувства, если бы дверь в его квартиру не открылась ни на звонок, ни на стук. Разумеется, Игнат мог отсутствовать, но Рая знала, что он редко выходит из квартиры. Следовательно, в понимании Игната, она должна была прийти к выводу, что ее отвергли.
        Так или иначе, их третья встреча снова произошла на лестничной площадке: похоже, Рая подкараулила Игната, потому что поднялась к нему в тот момент, когда после удачного спринтерского забега, расслабленный иллюзией достигнутой цели, он нашаривал ключ в кармане (еще один просчет: ключ следовало готовить заранее!), а потом, по вине интенсивной физической нагрузки, сказавшейся помимо прочего на дрожании рук, долго не мог попасть им в замочную скважину (отпирание двери также следовало отрепетировать). Быть пойманным у собственной двери и припертым, так сказать, к стене (поскольку не отпирающаяся дверь мало чем отличается от стены, не считая насмешливости, с которой она преграждает путь) ставит жертву в затруднительное положение: бежать больше некуда, а вежливость принуждает настигнутого пригласить преследователя к себе домой. Так Игнат и поступил. Но Рая отказалась от приглашения (женская интуиция снова точно подсказывала ей единственно правильное решение). Вместо того, чтобы войти, она снова попросила у Игната в долг, и тот нашел в себе силы отказать ей. На помощь пришла счастливая случайность: у Игната не оказалось в кошельке наличных, и хотя деньги вполне могли храниться в квартире, дверь в нее по-прежнему не поддавалась на уговоры ключа; следовательно, депонированные там финансовые средства были заморожены и неликвидны. И Рая опять улыбнулась своей ироничной и грустной улыбкой, словно видела Игната насквозь. Тот смутился и предложил ей зайти на следующий день. Женщина согласно кивнула, и больше они не встречались.
        С тех пор и крики в квартире этажом ниже значительно поутихли: наверное, они по-настоящему тревожат слух, лишь когда резонируют в сердце. А если этот, наиболее отзывчивый в теле человека, орган черствеет к чужой беде, ее свидетельства, ослабленные балками и перекрытиями, доносятся лишь в форме отдаленных и ни к чему не обязывающих отголосков. И хотя вентиляционная система в домах недавней конструкции, к сожалению, обладает повышенной звукопроводностью (в силу возмутительных инженерных просчетов), многоколенчатая, подобная лабиринту Минотавра, запутанность этой системы (благодаря все той же некомпетентности проектировщиков) ослабляет слышимость до приемлемой ГОСТОМ степени.
        Если маятник отшатывается от левой крайности, его неизбежно заносит в правую (пока инерция среды обитания и слабеющий импульс движения не заставляют его угомониться вовсе и недвижно повиснуть вдоль золотой середины). Игнат возобновил знакомства с представителями своего круга – схожими по ценностям, вкусам и поведению. И хотя принадлежавшие к нему женщины не вызывали того волнения, что когда-то прибило его к стройным, но сильным ногам Раи, в их обществе было предсказуемо, уютно и спокойно. К тому же их уважали и никогда не подвергали болезненным физическим наказаниям.
        A крики вскоре окончательно умолкли. Уж, и не знаю, что сталось с Раей, поскольку никогда не имел счастья быть знакомым с ней лично, но лишь по описаниям Игната, с которым в те времена поддерживал поверхностную, но не мешавшую ему откровенничать, приятельскую связь, которая впоследствии оборвалась (как свойственно и куда более прочным отношениям, свидетельством чему сей подробный отчет). Может, муж устал выбивать из Раи показания или вколачивать в нее послушание. Может, вышиб из нее душу (сидящую весьма непрочно даже в наделенном завидным физическим здоровьем теле). Или они переехали – случается ведь с людьми и такое. Не знаю и того, встречался ли Игнат с Раей после отказа ей в материальных средствах. Возможно, вновь пробудившиеся угрызения совести (являющейся по своей природе асимптотически затухающей периодической функцией ) или надежда окончательно откупиться заставили его осуществить еще несколько финансовых подношений. А гадать мне не хочется. Предсказание и прогнозирование – совершенно не моя стезя, да и главные герои этой новеллы больше не интересуют меня: я взял от них все, что мне требовалось для написания данных строк.


        Вторая половина апреля, 2022 г.