Девятиклассник, или чёрный принц. у масаев

                «У масаев"
                8 глава
                Часть 1
1
Масаи – коренные жители Южной Кении. Большинство из них среднего роста. Но из-за особенностей телосложения, худощавости, в частности, они, порой, кажутся высокими.
Масаи на протяжении веков свято сохраняют свои традиции, не желая хоть сколько-нибудь модернизировать свою жизнь. Саванна – их дом, где они чувствуют себя защищено и максимально комфортно.

   Пока Марка с отцом вели в деревню, на пути (вдалеке, правда, но все равно живой), мелькнул гепард. И бабуины! Появились эти твари внезапно. Они могут быть достаточно скверными, если ты им не понравишься. Бабуин – сильная обезьяна, среднего человека разорвет на части и фамилии не спросит.
А зебры! Марк подумал: «Зебры!», и споткнулся об очевидное. Зебр в его родном Зимбабве пруд пруди. Но здесь он впервые осознал их подлинную опасность. Здесь зебры казались ему сумасшедшими, неуправляемыми, двигающимися абсолютно хаотично. Как овцы! Такие затопчут, а потом обернутся и пролепечут: «Извини, дорогой! Так получилось».
Марк вспомнил, как отец когда-то делал операцию женщине средних лет, которой откусила палец дикая зебра. Марк тогда подумал: «Зачем же она зебре палец подставила?», но сейчас думал только об одном: «Зебры, бегите своей дорогой».

Увидев деревню масаев… Марк не дикий. Он кое-что читал, кое-что знал от отца. Образ жизни тех или иных народов зависит от климатических условий и территориальных особенностей.
В саванне, где дождей то нет неделями, то они льют месяцами (или почти месяцами!), а льют с недюженной силой, так вот, построить в таких условиях привычное белому человек жилище не столько нереально, сколько неразумно. Его смоет в ту же секунду, как небо прохудится!
Масаи строили себе жилища, как воробьи, из подручных материалов, которыми являлись прутья и «глина».
Что касается «глины». Это ее так, как бы в шутку, называют опять-таки белые люди. Потому что жилища масаев строятся по принципу мазанок, где глина – главный строительный материал!
Но где тут глина в саванне? Там все прожжено ненасытным солнцем.
Тут вместо настоящей глины мажут «как бы глиной» - навозом.
Навоз у масаев – золото. Им не удобряют почву, как принято в России. Навозом (сухим) топят очаги, где готовят еду, и размоченным в воде, смешав его предварительно с сухой травой, обмазывают шалашики из прутьев. Навоз высыхает, и получается вполне приличный домик, который спасет от легкой непогоды (в Африке понятие «легкое» практически отсутствует) и позволит уединиться, спрятаться от назойливых глаз. 
Но какая же стоит вонь! Невозможная! Мерзость!!!
   Марка выворачивало наизнанку, но он тщательно это скрывал. Рядом стоял отец, и по его виду было понятно, что показывать свою цивилизованность не только неприлично, но и слабовольно. Чужой образ жизни следует не только уважать, но многому у него учиться. Терпение и находчивость!
Отец повернулся к сыну и усмехнулся. «Что? – говорил как бы его взгляд. – Чистеньким мальчиком-зайчиком хочешь прожить?»
Марк никак не мог «принюхаться» к ужасному запаху. Не привыкалось. Уже выскочил на середину образовавшегося круга полудурошный масайский вождь. Его приветствуют. Уже коз и коров пригнали. Уже потчевать гостей собираются, и отец братуется вовсю с вождем. А Марку плохо. Он стоит и брезгливо морщит нос. И то, что ему протягивают, пить не может. Он, правда, не мог сделать ни глотка! Боялся, что его вытошнит. Но отец пристально взглянул на сына, словно забрал его подростковую немощь, и Марк залпом выпил предлагаемую масаями гадость. Это был ценный и очень дорогой напиток: молоко, смешанное с кровью коров.

  Масаи – скотоводы-кочевники. Скот для них – то же, что земля для русских земледельцев.
Мяса масаи почти не едят, а молоко пьют в изобилии. Коровы у них маленькие, словно игрушечные, а козы самые что ни на есть обыкновенные. В общем, козы как козы.
Деревни разных масайских племен располагаются на существенном  расстоянии друг от друга. Но скотина, глупое животное, нередко становилась предметом раздора. Бывало, что корова оказывалась (чаще ее «улепетывали») на чужой территории, а потом шли долгие разбирательства относительно ее возврата в «родное стойло». Даже межплеменная война могла начаться!
 Коровы столь дороги и ценны! На них можно заплатить выкуп (что-то типа калыма) за невесту.
Уклад жизни у масаев патриархальный. Мужчина принимает решения и несет за них ответственность, мужчина также имеет много жен. То есть столько, сколько может содержать. А содержать, то есть кормить, в засушливой саванне – это значит иметь много коров. Поэтому корова – это о-го-го!
  Очень часто корова – лишь предлог для длительной и изнурительной войны.
У масаев, как у всех людей, своя иерархия, свои символы, свои приоритеты. И ничего человеческое им не чуждо. Так же завидуют, влюбляются и ревнуют. Есть кодексы чести, есть и кодексы подлости.
2
Вождь Марку сразу не понравился. Он не внушал особого почтения, а, как говорил отец, «для диагностика очень важен вид больного». 
Вождь был худ, словно голодал неделю, а то больше. Ужасно некрасив! А его красная накидка с каким-то черным аксессуаром, свисающим с шеи неподобающе длинно, просто раздражала. Ничего мужского!
Вождь сделал знак, и масаи, как по команде, выстроились в шеренгу и, притопывая, принялись плясать.
Марку приходилось видеть африканские гулянья, называемые томно «туземными», и он преспокойно наблюдал все эти притопы и прихлопы.
Когда им надоело, а, может, просто закончился импровизированный танец, они разбрелись по домам.
Марка с отцом пригласил к себе «погостить» масай Коно. Вполне вероятно, его звали по-другому, но Марк услышал «коно», повторил, масай откликнулся и – имя утвердилось!
Коно предложил гостям вареных бобов. Отец отведал немного, а Марк, не оправившийся еще от молока с кровью, решительно, несмотря на неодобрение отца, отказался.
Марк так устал, что уснул, невзирая на брезгливость и прочую гнетущую  в условиях саванны, ерунду.
3
 Он проснулся от гнусавого женского писка. «Чего они ни свет ни заря?» - подумалось ему. Женщины явно пели, и таким пением явно приветствуют очень почитаемых особ.
Марк открыл глаза. Отца не было рядом. Он уже был на ногах и болтался где-то в деревне.
Марк прислушался к себе. Чувствовал он себя хорошо. Даже замечательно! «Неужели молоко с кровью?» - подумал он. Но силы были, и он явственно это чувствовал.
Марк вскочил и осмотрелся. «Квартирка», в которой он оказался, была из разряда зажиточных, так как в ней имелся настоящий магнитофон! А так, в ней было все то же, что и других хижинах: деревянная, вычищенная песком посуда, циновки. Когда здесь, прямо в хижине готовился обед, черный дым валил внутрь и ел глаза. Дым прокоптил все, что только можно прокоптить. Но это мелочь, ибо скоро «квартирке» предстояло отправиться в небытие, как здесь принято в связи с кочевьем. Это обычная африканская действительность.
      Вещи из «большого мира» - необычны. Их не покупают. Лишь выменивают. На украшения, из традиционного бисера и того, который в огромных количествах делают из какого-то загадочного материала (песок вперемешку еще с чем-то) колдуны и «рукастые» женщины; но чаще магнитофоны и им подобное выменивают на козлиные шкуры.
Марк знал, что масаи эти шкуры сами не выделывают. Вчера отец с Коно целый вечер с помощью слов и жестов говорили о шкурах. Марк теперь знал, что Коно, великий маг и резатель скота, мог за считанные минуты быстро и безболезненно перерезать горло козе или барану и затем ловко «спустить шкуру», если в деревне появлялись чужеземцы из другого мира и приносили неведомые блага цивилизации. Раньше, много-много лет назад Коно западал на транзисторы, но теперь его страсть – магнитофоны. Тот, который в его жилище, уже третий по счету! Коно очень гордился, что третий. А что касается двух прошлых: одного смыло дождевой водой, другой был буквально замучен бесконечным включанием самим Коно. Кассета у Коно была одна, и он слушал несуразное пение, записанное на ней, бесчисленное количество раз. Теперешний магнитофон Коно решил беречь. Отец, услышав это решение, одобрительно кивнул. Что касается батареек, необходимых для того, чтобы магнитофон «пел и играл» (об электричестве в масайских навозных хижинах не может быть и речи), их ушлый Коно буквально стрясывал с туристов, прибегая обычно к беспроигрышному приему: «хочешь сфотографировать?» или «ах, сфотографировал? На душу мою неприкосновенную покусился? Батарейки гони живо!»  Туристы так пугались устрашающих гримас Коно, что без слов выковыривали из своей дорогостоящей аппаратуры батарейки (ерунда же, право!). Но был случай, когда один американец никак не хотел отдавать Коно батарейки из своего фотоаппарата, объясняя, что они – «зарядные», то есть их нужно заряжать, что касается зарядного устройства, так оно у этого американца есть и американец даже может его, конечно, подарить, но Коно такой подарок ни к чему, так как в его масайском  доме все равно нет электрической розетки (и самого электричества). Коно слушал американца, вошедшего в своих разъяснениях в раж, и видел, что охрипший от перенапряжения кениец-гид заметно подустал переводить, тогда Коно деловито забрал у американца фотоаппарат и просто унес его в свою хижину, вроде приватизировал. Американец наивно полагал, что Коно посмотрит фотоаппарат и вернет, и терпеливо ждал на «саваннской дороге» домовитого масая. Но гид, вздохнув, заметил, что Коно никогда ничего никому не возвращает, и лучше с ним не связываться, потому что он любит работать «под дурака», но если его разозлить и вынудить включить «умного масая», плохо придется всем. Всем без исключения! И никакая кенийская полиция не поможет! Разбирательство выльется в междуусобную войну, где Коно будет тренировать свои навыки военачальника (от скуки), что «закосить под Спартака» для Коно ничего не стоит, и… «Купите новый фотоаппарат!»
…Пока гид распинался перед растерянным гражданином США, Коно в это время разбирал на запчасти «приватизированный» фотоаппарат. Батарейки он выковырнул (они работали, разумеется, недолго), а остальные детальки вместе с корпусом и объективом выбросил (у Коно железный принцип: ничего лишнего!) в масайский туалет, коим служит для масаев вся саванна, то есть ничем не огороженная территория за пределами деревни, и сверкающие на солнце детальки растащили любознательные бабуины.
4
Марк вылез из душной вонючей хижины и всмотрелся в грубую действительность. Марка с его отцом масаи, казалось, уже приняли как своих и практически не замечали. Дети слегка косились, скаля зубы. И все.
Женщины, вновь затянувшие паршивую песнь, нестерпимо действовали на нервы. Они приветствовали. И, разумеется, не Марка с отцом (раз они свои). Кого же?
Возле большого очага, расположенного в самом центре деревушки, стояла девушка. Было видно со спины, что она очень молода, даже скорее юна.
Очень стройная, с изумительно красивыми полными ногами, в красной, как у всех, сарафаноподобной накидке, с множеством крепких, как откормленные Черные Мамбы, длинных кос, она не могла не привлечь к себе внимание.
Девушка обернулась, И Марк смог удостовериться, как необыкновенно привлекательно ее лицо. Чудесная, чистая, отливающая на солнце кожа, белоснежные, тоже отливающие на солнце зубы, с приличным, не разбомбленном, как у большинства, на все лицо носом, а носиком средних размеров, которые можно даже признать красивым (с европейской точки зрения). Девушку нельзя было не отнести к писаным красавицам!
Марк засмотрелся.
Ему, конечно, приходилось видеть разных барышень. Тетя Таис – однозначно симпатяга. Мать, если бы не ее приземленность, тоже была бы вполне ничего. Среди американок редко попадались привлекательные, в основном, спортивного типа, резкие и прагматичные, что чуть отталкивало.
А тут такая жемчужина!
Девушка увидела Марка и улыбнулась ему. Что-то удивительно нежное мелькнуло в ее лучезарной улыбке, и Марк растаял…
Отец подошел к нему, положил руку на плечо и сказал:
- Иди, познакомься. Ее зовут Риза.
Марк смутился и даже решил отведать бобов, которые у масаев наперечет, как и любая другая еда, и от которых неприлично отказываться, но Марк от отвращения при виде антисанитарии, в которой бобы готовились, не мог раньше проглотить ни одной штучки.
Он даже был готов слушать гнусавое женское пение, пить молоко с кровью. Но только не подходить к девушке! К вот этой! Красивой. Прелестной.
5
Ризу в деревне очень уважали. Она была учительница. Преподавала английский язык.
Да-да. Масаи тоже ходят в школу. Делают они это неохотно. Но убеждения авторитетных людей, в число которых входит и президент Кении, но больше не убеждения, а бесконечные угрозы со стороны определенных высокопоставленных людей, вынудили масаев, которые ни за какие посулы не соглашаются расстаться со своим навозом, пойти на определенные уступки и разрешить (в добровольно-принудительном порядке) своим детям посещать школу. Вопрос: какую школу будут масайчата посещать? Ответ: надо сооружать школу(ы) в саванне. И – о, прогресс! – школу(ы) соорудили!
Учителей, опекающих школы, зауважали и всегда при случае выражали им свою признательность. Пусть и таким варварским способом, как визгливое масайское пение.
Девушка сама подошла к Марку, чем смутила его еще больше. Она вела себя несколько иначе, чем девушки из деревни. Те пугливо дичились пришельцев, вели себя неестественно. Видно было, что незнакомцы им очень интересны и во всех смыслах. Однако девушки игриво отводили глаза и всем своим видом как бы говорили, «мы вас стесняемся». Они при случае прятались в свои жилища, затем выходили «понемногу».
Риза же спокойно подошла, улыбнулась и даже совсем по-европейски протянула руку. Марк испуганно пожал ее. И что-то произошло!
  Какие-то непонятные токи пробежали по его телу. Как наваждение! Как порок…
И он безошибочно угадал, что влюблен.
Влюблен вот так сразу и вот так сильно.
6
Школа.
Марк оказался в учебном заведении сразу после рукопожатия. Произошло это так.
- Вы знаете английский? – спросила она на плохом английском.
И Марк прошептал на отличном английском:
- Да. 
Она опять спросила:
- Не поможете мне сегодня?
А Марк опять прошептал:
- Да.
Она сказала еще что-то про урок и про саванну, но Марк четко знал: нужно идти за ней, куда бы она ни шла. Она – сама судьба, она – сама естество.
Риза вновь ослепительно улыбнулась, и они пошли.
Путь в масайскую школу был длинен и скучен. Когда перед глазами предстал домик из прутьев, Марк поначалу решил, что они наткнулись на хижину одинокого странника-масая, (которых не бывает, в принципе). Но оказалось, это и есть школа.
 Из ее дырявых стен неслось гоготанье. Шум и гвалт! Маленький школьный сарайчик кишел масайскими детьми. Марк даже удивился: и когда они успели сюда набежать? Но и саванна, и масаи характерны своей внезапностью.
Риза дружелюбно улыбнулась Марку и распахнула занавеску, ибо дверей не было и в помине.
Марк вошел на правах почетного гостя первым, увидел черные головы и головенки, вертевшиеся в разные стороны, потом перевел взгляд на Ризу, величественно стоявшую у входа, и кивнул головой. Данный джентльменский знак поняла только Риза и гордо расправила плечи: вот какой молодой человек меня сопровождает сегодня. Детьми данный знак не был понят, мотать головами у них было не принято. Они абсолютно не робели перед парнем из неведомого мира, где есть много магнитофонов. Более того, они считали себя лучше знающими жизнь и соответственно лучше к ней приспособленными. Марк был им любопытен и не более. И его разглядывали ради собственного развлечения и утоления ненасытного любопытства.
- Марк! – торжественно представила Риза своего нового друга.
Она еще что-то сказала по-масайски, и дети невнятно повторили на разные лады:
- Марк.
Тот смотрел на подобравшуюся компанию истинных детей саванны и думал, что же им рассказать? Риза всю дорогу просила его рассказать что-нибудь занимательное, из этой… ну, этой самой… Во! Классики (гепард ее задери!).
Марк смотрел и думал: что?.. Им, видевшим вживую много раз и носорога и бегемота, знавшим не понаслышке про гору Килиманджаро, будут вешать лапшу на уши про скелет леопарда, сильно и ярко описанный Хемингуэем в его знаменитом  рассказе «Снега Килиманджаро».
Риза, как выяснилось, ни сном ни духом ничего не знает про Хемингуэя. Она даже про такую страну как Куба (где и погиб Хемингуэй) ничего не знает. Но Килиманджаро она знает: да, это у них в Кении.
 Английская литература (как, впрочем, и вся другая) – нечто противоестественное, с точки зрения прагматичного масайского взгляда на жизнь. Зачем описывать то, что можно рассказать? И, вообще, зачем записывать изрыгаемые людьми звуки, слагаемые в слова, здесь не понимают до сих пор. Сказал, а еще лучше взглянул – и все понятно!
А в саванне так. Ничего лишнего, лишь самое необходимое.
Предания живут вечно. Их передают их уст в уста, ненужное забывается и не передается. Раз оно ненужное!
Спроси любого масая, он скажет, что копье во сто крат лучше ружья! Копье сломалось, новое соорудили (долго ли умеючи?). А ружье сломалось? А патронов нет? Вот то-то и оно. Поэтому они, масаи, самые умные и самые сильные на свете! А то белые? Хе-хе! Ружьишка нет, они и ходят, озираются в саванне. Эх, была тут недавно одна туристская полоумная группа, додумались близко к слонам подъехать! Идиоты! Там же со слонами слонята были! Ну, слоны и не потерпели. И правильно сделали. По-нашему, по-савански. Перевернули бивнями микроавтобус! А не надо нарываться, вот не надо. И скажите спасибо, что синяками отделались. Потоптали бы всех для профилактики, да связываться было неохота. Зачем связываться,  раз виновные и так наказаны? Тоже по-нашему, по савански. И…

Тут мудрая масайская мысль прервалась сбивчивым Марковым рассказом. Он говорил о медведях. Есть такие удивительные животные, зимой спят, ничего не едят, только лапу сосут, а весной пробуждаются и рыскают по лесу в поисках пищи.
Масайские дети слабо, если не сказать плохо, понимали английскую речь, и Риза по мере возможности (тоже понимала так себе) переводила.
Марк взял палочку и на импровизированной доске, натертой то ли парафином, то ли еще чем, нацарапал «медведь» по-английски.
- Запомнили? – важно спросила Риза.
Дети зашумели. Затем один резвый и явно недоверчивый мальчуган из серии «мама, не горюй», выкрикнул что-то в лицо Марку.
Марк ясно уловил: мальчик недоволен.
- Они спрашивают, - немного извиняясь, переводила Риза, - зачем он спит зимой? Ну, этот странный зверь?
Марк остолбенел. Он не был готов к подобному вопросу. Он поразился той уверенности, с которой вопрос был задан, и видел, что и Ризе интересно, зачем медведю понадобилось спать зимой, да еще лапу сосать. Марк даже решил, что ему самому всего четырнадцать и просто многое не успели рассказать (хотя, само собой, не успели), и, возможно, медведю совсем не обязательно впадать в спячку и грызть собственную конечность?
Марк ответил мудро, как ответил бы его отец:
- Так распорядилась природа.
Риза восхитилась ответом и перевела с подчеркнутым достоинством.
Мальчуган же не унимался. Его, истого масая, на абстрактное «так распорядилась» не разведешь.
- Этот зверь тупой?
- Этот зверь ленивый, раз спит аж три месяца кряду?
- Этот зверь – трус? Не умеет охотиться зимой?
Вопросы сыпались один за другим. Марк не был специалистом относительно медведей, и ему вся эта бодяга порядком надоела.
Мальчуган заметил это и удовлетворенно выдохнул под одобряющий гул голосов его приятелей и приятельниц:
- Вот и выяснили, что нет такого зверя на свете как медведь.
Риза не хотела это переводить. Она не могла обидеть гостя. Она даже вступила в перепалку с дотошным учеником, но он на нее грозно прикрикнул, и Риза сдалась, подчинилась признанному у масайких женщин мужскому авторитету, пусть и не совсем взрослому, но – мужскому. Мальчуган прошел обряд посвящения, о чем говорили его татуировки на лице, и считался просто героем. Перечить ему не позволяли местные законы.
Марк сказал Ризе:
- Не бойся, переводи. Я не обижусь!
И, услышав дословный перевод, разразился хохотом.
Масайский герой был одних лет с Марком, поэтому, да и не только поэтому, страшно взбесился!
Однако Марк тут же с увлечением, принялся рассказывать ребятам о далекой стране, называемой «урусией», где растут колючие деревья – много деревьев, и это лес. А в лесу живут косолапые звери – медведи.
Марк рассказывал с упоением, да с таким, что все, сидящие в хижине оказались вовлечены в столь интересную беседу-игру. Марк еще показывал, как медведи ходят, и все хохотали. А хохотать масаи умеют. Визжат, как поросята. А Риза как визжит! Иной молодой человек, побестактнее и попроще, искренне сказал бы Ризе: «Лучше бы ты не смеялась». Но Марк обладал чувством такта, поэтому только улыбнулся.
Детей в хижине было человек десять-двенадцать: девочек – пять (семи, десяти и тринадцати лет), остальные – мальчики (самому младшему – пять, самому старшему – пятнадцать). Все они ходили в эту школу исключительно из одолжения. «Сходим, раз просят». Хотя им нравились посиделки в сарае, где, при случае, можно было и на других посмотреть и себя показать. Некоторые мальчики присматривали себе в жены Ризу.
Известно, что масаи-мужчина имеет несколько жен, каждая из которых строит себе персональный шалашик из прутиков и преспокойно живет там. Муж ночует то в одном, то в другом шалашике. Детей воспитывают своеобразно: и по отдельности, и сообща, то есть всех вместе.
Жена должна заслужить почетного звания называться женою. Тут не европейские эники-бэники: стишки и прогулки под луной. В саванне выживает сильнейший, а значит,  жена должна быть сильной, тогда произведет на свет сильное потомство. Та, которая сильнее, - лучшая.
Чем больше татуировок на лице и чем они «узористее» – тем очевиднее, что их обладательница «не засидится в девках». Татуировки – дело болезненное, даже очень. Нужна железная воля, чтобы вынести такую нестерпимую боль. Вот где испытывается человеческая сила.
Ну, и знаменитые масайские прыжки, благодаря которым масаи достигают нирваны? Выстроятся в шеренгу юноши – и, ну прыгать! Кто выше прыгнет, тот герой! А девушки стоят рядом и ноют масайскую песнь. А потом и они прыгают! Чем выше прыгнет юная масаиха, тем привлекательнее она будет для юного воина-масая. Таким образом проходят масайские «смотрины», где жаркие африканские люди выбирают себе вторую половину.
 Марк много раз слышал про этот смешной масайский обычай от отца. Но потом и сам имел честь его увидеть. Марку самому даже попрыгать захотелось, померяться силой, так сказать, и даже в глубине души шевельнулось очень смутное сожаление, что он, Марк, не масай.
 
Риза нравилась многим. Но так получилось, что ее уже коснулась западная цивилизьзация, сформировав иное представление о красоте, о доблести, о цели в жизни.
И татуировок на лице у Ризы не было.
А она все равно нравилась!   

Марк так вошел во вкус, что не заметил, как пролетели часа два, а то и больше.
От медведей он плавно перешел к русскому новому году. Он зрительно изображал елку, то, что у нее колючие иголки, то, что ее украшают.
Масайчата слушали заворожено. Риза в том числе! Она недалеко «ушла» от своих учеников. Ей было восемнадцать. И происходящее в школьном сарайчике ее целиком захватывало. Она, по существу, мало что видела на свете, и ей было все интересно. Что бегемот? Что львы? Смотреть на них привычно и скучно.
Риза искренне считала туристов недоумками.  Однажды она увидела, как один турист, несмотря на протесты гида-кенийца, вылез из микроавтобуса и рысью побежал за очень опасной змеей. Змея – от него, он – за ней. Риза крикнула туристу: «Это же Черная Мамба!» А он ответил: «Я знаю!» И продолжал бежать за змеей, пока та не скрылась в камнях.
Риза подивилась глупости туриста. Абсолютно не защищен: в руках ничего нет, одежда на теле не пойми какая, неловок и, очевидно, нерасторопен! Его предупреждают об опасности, а он и в ус не дует. Масаи так не делают. Они не нарываются на опасности, стараясь избежать их по мере возможности. Поэтому дружат с саванной. Если не соблюдать законы полупустыни, можно попросту умереть. Зачем бежать за Черной Мамбой просто так? Чтоб посмотреть поближе?! Змея как змея. Если не нужен ее яд для пропитания стрел, если она сама не собирается нападать, так пускай ползет себе с миром. Саванна и ее дом тоже.
Западные люди – глупые, это точно. Эта мысль прочно утвердилась в Ризиной голове.
В школе она согласилась работать по воле случая. Не столь давно отец Ризы сильно занемог, и благодаря чьим-то невероятным стараниям его удалось отправить в мир, лежащий за пределами саванны. В госпитале его оперировали. И отец выжил.
 Ведь в саванне как? Слаб, немощен – уступи дорогу другому. Если никакие заговоры не помогают, что еще остается? Только с достоинством принять неизбежное.
Масаи почитают старших за их мудрость и терпение. Но неизбежное они принимают достаточно спокойно.
А в другом мире Риза увидела другое: люди борются до конца, невзирая на очевидный конец! Это ее очень удивило и столь же восхитило. Как радовалась она, что отец выжил!
Пока ему делали перевязки, Риза немного выучилась буквам и цифрам. В госпитале она мыла полы, а по вечерам щебетала с медсестрами, которые и стали ее первыми учителями. Читать Ризе понравилось. Интересно! Ей даже понравилось фотографироваться, что масаями крайне не приветствуется.
Фотографироваться нельзя! Фотография может забрать у масая душу!
   Однако туризм, как вид прибыльного бизнеса, внес свои поправки в первобытные законы. В масайской деревне, договорившись с вождем, можно за небольшую плату фотографировать все, что только душенька пожелает! Жить-то как-то надо. Именно жить, а не просто выживать.
    Риза убедилась, что и неизбежное можно отодвинуть, и душу можно сохранить, позируя для фотографа сколько угодно.
Ее больше не трогала масайская строгость. Стыдно? Что значит «стыдно»? Быть умнее и человечнее стыдно?
В общем, когда представители властей Кении, которым рассказали про умненькую масайку, предложили Ризе преподавать в одной из масайских школ (их, кстати, единицы), она, не раздумывая, согласилась. Ей вслед неслось от сердитых  старух-ворчуний: «А замуж-то как?» На что Риза не реагировала. Замуж всегда успеется. Эка невидаль, коров доить и своего масая ждать, когда он соизволит тебя навестить в навозной избушке? Она, Риза, достойна лучшей доли.

Сейчас она слушала про русских медведей и русский новый год и страстно мечтала, когда-нибудь увидеть их воочию. Елку она представляла непомерно высокой и с острыми шипами, как кактус, и никак не могла понять, как можно елку нарядить, не поранив руки? Марк говорил, что ель зеленая, а Риза представляла ее ядовито-желтой с неясным муторным оттенком. Игрушки она видела, как те сувениры, изготовляемые для продажи ее народом. Деревянные слоники, носороги. Кувшины из сушеных тыкв! Но как их елки выдерживает? Игрушки же тяжелые!
А уж когда речь зашла про Деда Мороза (Марк долго не знал, как перевести, сказал сначала: «Санта Клаус», не поняли, и он сказал: «Холодный дедушка»), Риза вдруг увидела своего старого беззубого деда, у которого неожиданно отросла длинная, до пола борода и который несет в руках огромный мешок. Что такое «шуба», не знал никто. И Марк сказал тогда, что Дед Мороз одет в длинную красную тунику с такой же красной шапкой на голове. Риза мгновенно увидела своего Деда в красной тюбетейке, которых она многократно лицезрела на головах волонтеров в госпитале, где оперировали ее отца. В роли Снегурочки Риза видела себя и только себя. А то кого же еще? Косы есть? Есть. Красота есть? Есть. Корона? То есть высокая шапка-тюбетейка? Сошьем!
А Марк горячился. Он описывал. Как люди веселятся на улицах, как поздравляют друг друга, как переодеваются в смешные одежды.
На этом самом месте его прервали.
- Как переодеваются? – спросил мальчуган, тот самый, «мама, не горюй».
Он услышал подробный ответ как именно. И это не укладывалось в его рациональной голове.
- А где же столько одежды берут?
Марк стал объяснять, а Риза переводить. Про заводы, про швейные фабрики. И все это было туманно, непонятно и фантастично!
- А что они делают потом с одеждой? Ее же много!
Марк подумал и сказал:
- Не знаю.
Его мать вечно что-то перешивала на сестренок, что-то отдавала детям Таис. Бывало, что и выбрасывала что-то за ненадобностью.
А Ризу занимало другое из рассказа Марка.
- Про холодное сладкое… - попросила она.
И Марк зашелся в экстазе, описывая в красках чудо кулинарии – мороженое.
Оно холодное! Как проливной дождь. Оно сладкое! Оно тает во рту. Оно белее, чем снега Килиманджаро. И тот, кто хоть раз попробовал мороженое, будет хотеть его еще и еще.
Тут Марк вспомнил, что отец говорил ему, что в некоторых ресторанах Найроби можно заказать себе мороженое.
И Риза тут же откликнулась:
- А что такое ресторан?
И Марк понял, что пора начаться другому уроку. Риза на это, довольная, кивнула:
- Считать!
Так она называла математику.
Риза выводила циферки и прочее на доске. Мелькали плюсы и минусы. Дети ничего не записывали, они только смотрели.
- Понятно? – спросила Риза.
- Понятно, - ответили дети.
Марк вытаращил глаза:
- Так ведь неправильно решили!
Риза пожала плечами:
- Что значит неправильно? Это один? Один. Это ноль? Ноль. Все правильно.
- Ответ, ответ неверен. Неправильно сосчитали! - силился вставить Марк.
Риза его не понимала. Ответ в этой школе никого не интересует. Самое главное, что решали, а уж что решили, это дело десятое.
 Проверки масайских школ высокопоставленным начальством проходили так: проверяют знание цифр, букв. А что – ответ? Что получилось, то и получилось.
- Но ведь это неверно! – пылко возразил Марк.
Риза изумилась:
- Ну, и что!
Она была по-своему права. Своей школой они ублажают президента Кении. Им, масаям, самым твердым характерам на свете и самым разумным головам, даже считать скот не обязательно. Каждую корову и козу с баранами масаи знают «в морду». И воинов из другого племени могут по-своему пересчитать. Так что, с «правильно», у масаев все в порядке.

 Последним уроком была география. Риза сказала:
- Изучаем реки! Нил! Все запомнили? Есть такая река Нил. Повторите!
- Нил! – послушно повторили дети.
Уж Нил-то они знали.
На Ниле и закончилась география.
- Все, - сказала Риза.
Это означало конец уроков. Дети встали и с шумом выскочили из сарайчика.
А Риза осталась вдвоем с Марком.
7
Так началась самая большая любовь на земле. Потому что других любовей не бывает! Они, любовные любови, – только великие.
Марк был занят эти дни только тем, что думал о Ризе. Как-то так его мысли неизменно прокладывали путь к ее светлому образу. Он незримо ощущал ее теплое дыхание, ее особый запах. Этот запах как приворот. Масайские женщины натираются для аромата собственное тело какими-то пахучими травами, которые буквально раздирают ноздри и дурят голову мужчинам. Что там прыжки в шеренге! И прыжки меркнут перед таким снадобьем как эта особая трава.
Отцу не нравилось увлечение Марка Ризой.
 В этом месте не приняты подобные воздыхания, они чреваты последствиями. Масаиха может выйти замуж только за масая!
Отец это понимал. Но остановить сына не мог. А тот, между тем, отдался своему чувству целиком!

  Отец с Марком обосновались у масаев на целых две недели! Что удивительно. Обычно масаи оберегают свой образ жизни от других глаз. Гиды даже туристов предупреждают, что без разрешения и сопровождения в деревни масаев, а тем более в их жилища соваться не следует. Если те что заподозрят – караул! Не дай бог, заподозрят в колдовстве!
Но отец слыл великолепным дипломатом, и у них с сыном все сложилось благополучно, если не считать одного происшествия.
Собственно, это была катастрофа. Даже апокалипсис!
Риза жила в другой масайской деревне. И однажды Марка угораздило пойти туда.
Появление незнакомца вызвало, разумеется, переполох. Женщины кудахтали как квочки! Хотя все прекрасно знали, что у пройдохи Коно (а Коно гремел на всю саванну) завелись чужеземцы. Их называли на своем языке весьма кучеряво, язык можно сломать. Но в переводе на русский разговорный это звучало бы так: «Чурки».
И вот, один младший «чурка» прилупил к своей зазнобе. (И про зазнобу знали.) Масаи что надо знают, что не надо тоже знают.
Вождь здесь был позаковыристей, повеличественнее, помощней. В нем чувствовалась некоторая царственность, которую он при каждом удобном случае старался подчеркнуть.
Риза была не из последних в деревне, и на нее положили глаз многие.
Малолетний «чурка», без татуировок, не прыгающий, не держащий копья никогда-никогда, возомнил, что он может на что-то рассчитывать?
Вождь с каменным лицом выплыл навстречу Марку. Затем появился местный шаман, которого легко можно было отличить от простых смертных по вычурной одежде.
Вождь и шаман оба жаждали власти и с трудом скрывали давно возникшую между ними неприязнь, но желание «опустить» чужака, у которого сквозили явные намерения утащить самый лакомый кусок из общего пирога, как-то сразу объединило их.
Сначала важно сказал свои пламенные два слова вождь. Потом целых три слова прокричал шаман. Масаи, испуганные, наблюдали за развитием событий.
Вождь снова включил свой речевой аппарат. Он важничал и важничал, стараясь максимально унизить соперника. Но Марк все не унижался и не унижался. Он не понимал ни слова.
Вдруг Марку показалось, что возле самой дальней хижины мелькнула голова Ризы. Он радостно заулыбался и, подвинув рукой надутого, как индюк, вождя, прямиком направился к Ризе.
Вождь оторопел! Никогда ничего подобного он в жизни не видел! Его масайское племя давно приучило всех пришельцев держаться на огромной дистанции с ними (а уж с вождем тем паче) и при всем при этом испытывать столь же огромное почтение. И вот на тебе! Что за выходка?
А шаман презрительно усмехнулся: чурка он и в саванне чурка.
Шаман знал, что за Марком стоит широкая спина его отца, который, пусть и тоже «чурка», но «чурка» по всему ученая, а с учеными людьми шаман в бары-растабары вдаваться не хотел, от ученых можно было получить хорощенько по-ученому. К тому же Коно!.. Если от «чурок» неизвестно еще чего ожидать, то уж от их покровителя Коно точно знамо чего. (Шаман даже вздохнул про себя.) Для Коно «на миру и смерть красна». Он, давно скучающий, с превеликим удовольствием вступит в войну сначала с самим шаманом («да, со мной великим»), потом потрясет порядком и все его племя, а у вождя так всю кровь высосет, переманивая к себе лучшие, то есть самые богатые, туристские группы (потому Коно он и в Африке Коно, и в Америке Коно, и… в Антарктиде!).
Однако перед людьми своего племени ни шаману, ни вождю не хотелось терять лица. Власть нужна, и следует удержать ее во что бы то ни стало!
Пока вождь приходил в себя от откровенного хамства малолетнего «чурки», шаман грозно процедил сквозь зубы: «Ху!» Тотчас же к Марку подскочили двое молодых воинов с копьями и остановили его жестом, вернее, приказали жестом следовать за ними. И Марк бы последовал! Он законопослушный! Но тут из самой дальней хижины он вновь увидел прелестную черную головку Ризы и, оттолкнув масайских воинов, побежал навстречу своей судьбе.
Риза испуганно замахала руками. Но Марк не обращал на это никакого внимания!
- Здравствуй! – выдохнул радостно он и туту же упал от сильного удара по голове.
Очнулся Марк через полчаса. И сначала никак не мог понять, что произошло и где он находится. Болела голова. Марк почувствовал, что со лба льется что-то. Слизнул языком каплю – кровь. Марк не испугался, но попытался понять: за что?
Он быстро огляделся. Его привязали к какому-то не то столбу, не то еще у чему-то столбоподобному. Голова разбита (факт!), вывернутые руки затекли. Ноги тоже. И ко всему прочему добавилось другое мучение – сильная жажда!
Хотелось пить, что казалось, само солнце танцует на Марковом несчастном языке.
Вокруг толпились масаи и не столько испуганно, сколько заинтересованно наблюдали за происходящим. Видно было, что они тоже порядком «подскучали» за последние года два (или три).
Марк воспаленными глазами выхватил из масаев Ризу. Он сразу угадал, что она сильно сочувствует, но ничего поделать не может. И она бы даже ушла, чтобы не заставлять Марка страдать у нее на глазах – на глазах любимой женщины! Но уйти ей не позволяли. И она стояла рядом с другими и виновато тупила взор.
И тут Марк понял. Он вся понял! Его хотят унизить в глазах Ризы. Ждут, что он начнет канючить и просить пощады. И тогда все скажут: «Разве это мужчина?» И Риза сама откажется от него. Ей станет противно и гадко, что такой слюнявый «чурка» оказывал ей знаки внимания.
И Марк твердо сказал себе: ни слезинки! Ни оха, ни вздоха. Даже если будут жечь огнем! Принять все муки и, если потребует от него сама жизнь, погибнуть мужчиной.
Он подумал об отце. Что будет с ним?.. И Марк понял, что надо держаться и стойко переносить все, что тебе посылает твоя судьба (которая лучше знает, что кому нужно).
На середину вышел шаман и – представление началось. Собственно, это было не представление, а настоящая психическая атака. Шаман думал поразить Марка, сбить его с толку, заставить испугаться. Опозорить раз и навсегда! (Ведь от себя-то не уйдешь, и свой позор будешь помнить вечно).
Вождь, униженный и оскорбленный, тоже собрался взять реванш. Он мотнул головой, и к Марку важно подскочил один из масаев и засунул Марку в рот приготовленную заранее небольшую палку. Пытка началась!
Эта пытка по сравнению с предполагаемыми другими казалась не очень. Детская. Но только казалась.
Вмиг у Марка еще пуще пересохло во рту, и он почувствовал, как суетливо и последовательно сильный солнечный жар ползет в горло, потом в желудок и расплавляет все Марково несчастное тело.
Марк взглянул на масаев и вновь выхватил глазами Ризу. Он словно не узнал ее, так непроницаем был ее взгляд. Ни налета былой нежности! Твердость! Уверенность! Власть! Она смотрела на Марка, не мигая. И Марк вдруг распрямил спину, словно прохладная женская рука заботливо легла на его горячий лоб.
Шаман заметил это и тотчас же приказал: «Ху!» И Риза не посмела ослушаться его и ушла, скрылась от Марка. Но – словно оставила легкую прохладу  для Марка, которую он ощущал в своей груди. И дышать становилось легче.
Ризы не было рядом. Но Марк чувствовал ее, и это придавало ему силы!
Если бы… если бы он родился белым, как мать, то солнце запросто спалило бы его. Но Марк родился черным, и солнце пощадило свое, им созданное дитя, и не обожгло, а лишь позолотило для саваннской профилактики, вроде, знай в дальнейшем, куда идешь и зачем.
Вождь и шаман беспокоились. Они беспокоились все сильней и сильней, с трудом скрывая собственную беспомощность. «Чурка» держался молодцом! Племя видело это и сдержанно выражало свое восхищение.
Можно было, конечно, (теоретически) поколоть «чурку» копьем под ребро (так разговаривали с врагами древние масаи, ведь «чурка» же не друг - раз их девушку утащить хочет и вождя с шаманом не боится - а значит, враг). Да времена не те. Уже не их фривольное масайское времечко! Надоест терпеть кенийским властям масайские выкрутасы с «зарежу-прирежу», прикатит машина с солдатами, обвешанными АК-74, и разгонят по миру непобедимых масаев! Да, малолетнему «чурке», получается, повезло. 

Новости в саванне разлетаются мгновенно. И интернет не нужен, и телевидение,  и радио. Сам раскаленный воздух разносит слухи вокруг.
Марк, крепко-накрепко привязанный, заметил движение в деревне и легкие признаки нервозности в глазах вождя (шаман стоял, словно кол проглотил). Ясно! Свои идут! Ага! Что, не нравится?
«Своими» оказались отец (естественно), еще вождь того племени, где Марк с отцом гостевал, пара-тройка воинов и, разумеется, Коно собственной персоной. Без него подобные мероприятия никогда не обходятся.
 Вожди обоих племен обменялись ритуальными знаками, что походило на плохой театр. Но что есть, то есть.
И начались переговоры.
Обоим вождям крайне нравились переговоры, которые подчеркивали их, вождей, исключительность и особую значимость. Но, стоит заметить, если переговоры ни к чему не приводят, то значит, вожди корявые, ни на что не способные, тупые, как саваннские бабуины.
А переговоры ни к чему не привели, кроме чудесного захватывающего представления, которого так не хватает в выжженной солнцем саванне с однообразными бегемотами, змеями и слонами.
И тогда прервал затянувшуюся мизансцену отец, всем своим видом показывавший невозмутимость и даже равнодушие относительно судьбы своего сына и глубоко страдавший, отчетливо понимая всю степень мучений, выпавших на долю юного городского мальчика.
Доктор Ронино поклонился и что-то сказал. И в его поклоне не было и тени лакейства! И в словах не сквозила угодливость! Уважение. Опять уважение.
Марк не мог разобрать слов, так как не знал наречия масаев, но понимал, что отец говорит о силе племени, о его самоотверженности, о трудолюбии, что другим людям духи саванны не стали бы помогать, а им, этим масаям, помогают, и еще, что женщины в этом племени прекрасные, такие, о которых можно только мечтать, и что только такое удивительное племя могло породить таких исключительных женщин, что любить их – великая честь, что Большой Мир слагает в их, прекрасный масаек, честь легенды.
Отец говорил что-то еще. Его внимательно слушали. Марк забыл на минуту про нетерпимую жажду и внутренним чутьем попытался понять: отец сватает за него Ризу или нет? И Марк не мог разобраться, чего он сам хочет на самом деле: жениться на Ризе или уйти с отцом в Большой Мир?
Он думал бы еще и думал. Но его с почетом отвязали, дали воды. Вышли женщины. Риза тоже. Гордая! Сильная!
Марку пожилая масайка подала плошку с водой. И все стали смотреть, что будет дальше. Набросится на воду или нет?
Марк задохнулся вначале и уже… Но взгляд его вновь встретился со взглядом Ризы, и он подтянулся, словно не стоял долго привязанным под палящим солнцем, и медленно, с достоинством, по глоточку стал пить из плошки. Воды была мерзкая. Но любая вода в такой жаре – самая вкусная, сладкая, желанная.
Марк помнил, как говорил ему отец, что здесь воду с губ вытирать нельзя, пусть сама высохнет. И Марк понял почему. Вода – священна.
Отец властно посмотрел на него, и Марк  поклонился вождю, затем шаману. Уважение. Опять уважение.
И они ушли.
На следующий день Марк заметил, что у отца пропало итальянское ружье. Понятно, подарил вождю другого племени.
«Ничего, - подумал Марк. – Лишь бы на запчасти не разобрали, да в туалет не выбросили».

                «У масаев».
                8 глава


Часть 2.
1
Коно был расстроен, что все так неинтересно закончилось и ему, Коно, не удалось отличиться.
Коно вздыхал и даже не особо скрывал свое огорчение. Его даже не утешили ни противоударные наручные часы, подаренные ему доктором Ронино Неренга-Шелг, ни  замечательные новехонькие семейные трусы с микки-маусами (доктор Ронино взял их в поход, разумеется, для Марка).
Коно даже с горя (а вообще-то, по неписаному масайскому скотоводческому расписанию) уплелся «возиться» с козами, чтобы потом на их шкуры выменять у туристов что-нибудь этакое и уж потешить вволю свою разнесчастную масайскую душеньку. Коно позвал с собой Марка, и Марк пошел, потому что законы гостеприимства незыблемы.
Отец был внешне спокоен. Хотя и пережил ужас, едва его слуха коснулась тревожная весть. Из-за масаихи в саванне голову снимут. Доктор Ронино тогда трезво оценил обстановку и для себя сделал выводы, что вся надежда на Коно (доктор прекрасно разбирался в людях). И доктор был благодарен Коно за то, что тот пошел с ним, за то, что… что принял их у себя в доме (пусть сэр Ронино и отстегивал ему каждые сутки по несколько долларов, в безработной саванне нужно же как-то жить).
Его не трогали тихие стенания Коно, и доктор был очень даже рад, что все так чудесно закончилось. Обошлось! Сын спасен!!!
 Но хотелось загладить вину перед Коно. За беспокойство. За разочарование. За то, что он, сэр Ронино Неренга-Шелг, исполнил первую скрипку на чужом «празднике жизни» , а не как предполагалось – вездесущим Коно.
И доктор облегченно вздохнул, когда увидел, что Марк идет вместе с Коно «возиться» со скотом. Раньше бы не позволил! Нашел бы веский предлог, чтобы остановить сына, ибо антисанитария здесь – это «мама дорогая»!
Но теперь… Пусть идет. Пусть Коно радуется. Потому что жизнь прекрасна!
2

 После у отца с сыном состоялся серьезный разговор. Это была настоящая мужская беседа. О женщинах. О Ризе. 
О том, что значит женщина в жизни мужчины.
Все сводилось к одному: Ризу следует забыть!
Конечно, помнить ее можно! И помнить, и вспоминать. В голову к тебе не залезут, и думки твои не отнимут. Думай, о чем хочешь и сколько хочешь.
Но здесь, среди невидимых духов и видимой суровой материалистичности, на жаркой масайской земле – ни-ни! Ни словом, ни жестом.
- Ты сможешь жениться на ней? – спросил отец.
- Да, - сразу ответил Марк. – Ты же женился на маме, хотя она русская.
Отец вздохнул. Марк старался понять, о чем вздыхает отец, но не понимал. Или пока не понимал.
Марку хотелось порой спросить, были ли у отца другие женщины кроме мамы, но он понимал, что это слишком интимный вопрос, более того, по отношению к отцу – неприличный. Марк всегда ощущал, что есть у отца, как у всякого другого человека, та жизненная страница, вход на которую строго запрещен. Марк помнил, как однажды  у себя в кабинете отец стал перебирать струны на гитаре. Он мычал какую-то песню, и сильная красивая печаль расстилалась по дому. Марку пришлось наблюдать еще, как отец сидит на диване, обняв гитару, сидит и молчит. О чем молчит? Марк никогда не спрашивал. Но зато научился играть на гитаре. Сам научился. Посмотрел, как это делает отец, и все. Несколько аккордов, пара переборов. Гитара у них в Булавайо была шестиструнная. Песни отец любил русские самодеятельные. Очень любил песни Визбора! Но чаще мычал что-то из «Битлз». А Марк тихонько пел себе под нос свои собственные песни, которые никогда никому не показывал, то есть не пел. Но отец знал, что Марк сочиняет песни (слова и музыку!), и страшно радовался за него. Потому что он сам так не умеет!
 
- А Риза будет с  тобой счастлива? – спросил отец.
- Да.
Отец помолчал. Как объяснить сыну? И что объяснить?
- Риза тебе это говорила?
- Нет.
- Почему же ты решил, что будет счастлива?
- А почему нет?
Отец вновь замолчал.
- Ты будешь жить среди масаев? – наконец спросил он.
Марк уже ни на секунду не мог представить себя масаем.
- Нет, - просто откликнулся он. – Но я люблю ее!
- Люби! – спокойно ответил отец. – Кто же тебе запрещает?
Марк взглянул на отца:
- А ты любишь маму?
Отец ответил не сразу, но все же ответил:
- Да.
Отец не раз говорил Марку, что африканский мужчина должен иметь много женщин. И Марк напомнил ему его же слова. (В Зимбабве, кстати, как уже и в других африканских странах, давно нет многоженства.)
- Папа, ты же сам говорил, что мужчина имеет право на многих женщин! – сказал Марк, помолчал и добавил: - Но сам-то ты…
Отец вмиг откликнулся:
- Да, имеет право, я это действительно говорил. Но если только не женат на русской женщине!
Отец расхохотался, обнажая свои великолепные белые зубы. Марк тоже захохотал. Ответ отца показался ему необычайно остроумным и, самое главное, точным! Марк на минуту представил себе негритянку или американку, входящую игриво в кабинет отца – да Анна Ивановна соперницам все волосы повыдергает и навсегда отучит покушаться на ее (и только ее!) мужчину! По-русски – цап-царап!  А в России все такие, удалые!!!   
Марк опять спросил:
- А за что ты любишь маму?
- Понимаешь, любят не «за», а «несмотря на».
- Риза поедет со мной!
- Ты ее спрашивал об этом? Она говорила тебе, что хочет уехать с тобой? Здесь в саванне она может выйти замуж за вождя и быть самой почитаемой дамой, а в Большом Мире она будет казаться малограмотной, невоспитанной.

Марк стоял на своем:
- И северные индейцы выучивались и становились учеными.
Отец тоже стоял на своем:
- Ты спрашивал Ризу об этом? Она хочет поступать в университет и становиться ученой?
- Нет, не спрашивал. Но я спрошу!
Отец не знал, как сказать, что в этом-то и заключается величие африканских аборигенов – масаев: они не растворяются в другой среде, а сохраняют свое нутро вопреки всему.
Масаи генетически не предрасположены к Большому Миру! И это особенность, а не недостаток.
 Они заглядывают внутрь человека, где мир бездонен! Они общаются с миром мертвых (хотя в Африке с миром мертвых общаются почти все). Они чтут духов. Они умеют слушать солнце! Они умеют видеть ветер.
- Но я люблю ее, папа! – сказал Марк.
- Люби.
3
Марк пришел в масайскую школу, чтобы увидеть Ризу. Урок уже начался. И Марк не стал заходить в сарайчик. Он слушал, как говорит Риза, и сердце его учащенно билось.
Очевидно, дети заметили Марка, глядя сквозь щелки сарайчика. Послышалось шебуршание. Распахнулась занавеска, и Риза, сдержанно улыбаясь, рукой пригласила Марка заходить в школу. 
Марк вошел и пробрался на задний ряд. Сидеть было неудобно, но что поделаешь.
Он не обращал внимания на то, что на него все оглядывались, а маленькие масайки кокетливо хихикали, стараясь понравиться незнакомцу. Вернее, уже, вроде как, не совсем чужому человеку. Виделись. Знаем.
Риза говорила и говорила. Глаза ее плавно скользили по Марку и вновь обращались к ребятишкам, из которых были и те, что на голову выше своей учительницы.
Время пролетело легко и незаметно. Уже убежали масайчата. Уже Риза присела на топчан, вроде как, пора, вроде как, нужно идти.
А Марк молчит. Сидит «на галерке» и молчит. И Риза тоже молчит. Она понимает.
Наконец, Марк глубоко вздохнул и встал. Да, пора!
Риза тоже с готовностью встала. Не ей же указывать, что должен делать мужчина. Она – африканка, чистокровная масаиха, то есть всем женщинам женщина!
Всю дорогу они шли молча. И Марк кожей ощущал, как трепещет Ризина душа.
Он спросит ее, спросит обязательно и про Большой Мир, и про университет (она уже говорила ему как-то, что знает что такое «университет»),  спросит про все!
А Ризе хотелось сказать Марку, какой у него замечательный отец, что можно только гордиться таким отцом, и что его мать, наверное, необыкновенная женщина, раз отец выбрал е себе ее в жены, что у нее, Ризы, тоже есть сестры (только их три и все давно замужем), что она, Риза, самая верная женщина на свете и что дети – это самое главное в ее жизни.

Отец увидел издалека, как идут Марк и Риза. Он вдруг уловил, что их связывает нечто удивительное и он, любимый сын могущественного Виктория, бессилен перед этим «нечто».
На следующий день Марк с отцом покидали масаев. Их провожали торжественно. А Коно, казалось, сделает себе «харакири» из-за их отъезда, тогда как кто же еще будет давать ему несколько долларов в день за проживание?
В Найроби Марк ждал поезда и в ушах у него звенело тихое Ризино прощание: «Я буду ждать тебя». И ни словечка больше!
У нее, у Ризы, принцип: ничего лишнего!