Прыжок снежного барса или На пути в рай

                Борис Майнаев

Отрывок из романа


                Моему отцу посвящается



ПРЫЖОК СНЕЖНОГО БАРСА

или

НА ПУТИ В РАЙ



Барс шел впереди. Ремень ручного пулемета плотно облегал шею, а указательный палец лежал на спусковом крючке. Уже десятую минуту он чувствовал опасность, но не мог понять, что и откуда грозит ему. И только когда мужчина ступил на берег крошечного ручья, почти пропавшего среди замшелых глыб, он понял, что стоит ему перейти через эту черту, как мир взорвется от грохота выстрелов. Опасность исходила из-за невысокой гряды, через которую тянулась тропинка, ведшая их к перевалу.
Он поднял правую руку и остановился. Сзади прошелестела жидкая струйка камней, и тишина опустилась на горы. Кряхтели почерневшие от древности лапы засохшей арчи. В зарослях облепихи ворочался исколотый колючками ветер. С крутого склона доносился торопливый разговор семьи кекеликов.
Барс стоял, чувствуя, что его разглядывают через прорезь прицела. Он уже наметил, куда бросится, услышав любой подозрительный шорох или щелчок, но все было тихо. Тогда мужчина медленно наклонился и, зачерпнув ладонью немного ледяной воды, плеснул ее себе в лицо. Он был почти уверен, что тот, кто наблюдал за ним, не видел его товарищей. Конечно, догадаться, что Барс идет не один, не сложно, но даже, если человек или люди, сидящие сейчас в засаде, знают, сколько за его спиной стволов, они не знают, где они и что видят.
Мужчина осторожно расстегнул карабин своего оранжевого альпинистского рюкзака и медленно поставил его перед собой. Потом он неспешно согнул колени и присел на камни. Теперь мешок закрывал его от чужих глаз. Барс снял с шеи пулемет и, раздвинув сошки, установил его, направив ствол в сторону гряды. Потом он лег и оглянулся назад. Из-за поворота, скрываясь за большим камнем, на него смотрел Боксер. Барс скрестил указательные пальцы рук и резко развел их в стороны. Товарищ чуть заметно кивнул и исчез.
«Как он может ползать и ходить бесшумно в своих сапогах»? – удивился мужчина и, осторожно выглянул из-за рюкзака. Гряда была так же безжизненна, как и прежде, но теперь Барс знал точно, что в него целились из узкой щели, прорезавшей гряду и сейчас закрытой густой тенью.
Пять долгих лет Барс не носил оружия и не чувствовал себя охотником и дичью. Пять долгих лет он старался забыть, как просто убить человека. Временами ему казалось, что он навсегда расстался с внутренней дрожью, бившей его всякий раз, когда он начинал ощущать предсмертный холод, исходивший от раненых друзей. Но он возвращался к нему во сне, приходил с газетных страниц, звучал с экрана телевизора. Барс бежал от войны, а она гналась за ним, а, может быть, и жила в нем самом, родившись на этот свет вместе с ним.
Это непонятное состояние души – охотника и дичи, он ощутил рано, в тот самый день, а точнее ночь, когда восьмилетним мальчишкой сбежал из дома и первый раз оказался один на один с горами и небом. Маленький Бакыт, а тогда у него еще не было почетного нынешнего звания, прочитал книгу «Капитан сорвиголова» и бросился на помощь бурам.
Родители были на работе, когда Бакыт пришел из школы. Он взял отцовский вещмешок, положил в него несколько кусков лепешки, немного сушеного мяса и шарики творога-курута, налил в пластиковую бутылку воды и, подумав, добавил к этому небольшой кусок козьей шкуры, лежавший на полу около его кровати. Мальчик решил пробраться во Фрунзе, сесть там на самолет, вылетающий в Одессу, а там пароходом доплыть до южной Африки. Он ушел из дома через двор, и ни одна живая душа даже не заметила беглеца. Ночь застал Бакыта среди голых скал и тогда мальчик узнал, что такое страх и холод.
Едва солнце стало клониться к закату и ущелье, по которому он шел, перечеркнули длинные тени, со всех сторон потянуло прохладой. Тут беглец почувствовал, что устал и хочет есть. Мальчик собрал несколько сухих травинок и обломал засохшие ветки с незнакомого куста. Потом он развел небольший костерок и поел, а когда поднял глаза от огня, то увидел, что его окружает ночь. Она подкралась так внезапно, что Бакыт этого даже не заметил. Над его головой полыхали огромные звезды, а снизу, откуда он пришел, отражаясь от скал ущелья, донесся далекий волчий вой. Мальчик встал и принялся смотреть в темноту, пытаясь понять, движутся ли в его сторону волчьи голоса. Костерок дожевал последнюю былинку и потух, резлетевшись крохотными искорками. И тогда вместе со страхом пришел и холод. Первый загнял Бакыта в узкую расселину, расположенную на довольно отвесной скале, а холод заставил думать.
Мальчик, никогда не слышавший что такое самовнушение, но почувствовавший, что замерзает, стал представлять себя в дедовской юрте около жаркого костра. То ли это была неосуществимая в тот момент мечта, то ли страстное желание оказаться под родным кровом – Барс не смог бы объяснить и сегодня. Он то грезил, обжигаясь о языки пламени, то видел в узкой скальной щели свет далеких звезд. Куда-то ушел холод, а вслед ему улетучился и страх, уступив место странному чувству многомерности пространства. Мальчик был в пещерке, но одновременно он чувствовал себя волком, лежащим в тесной норе в сухом логу. Был он и снежным барсом, спавшим чутким сном на одиноком камне, укрытом от ветра в скалистом распадке; и старым чабаном, лежащим в прохудившейся юрте на другой стороне горы. Он даже слышал разговор своих родителей, уговаривавших местного милиционера начать немедленные поиски потерявшегося сына... Что было с ним, не поняли ни маленький Бакыт, ни Барс, в которого он превратился после того, как увлекся альпинизмом и покорил свой очередной пятитысячник.
А сейчас он лежал за пулеметом, прикрываясь своим огромным рюкзаком, и знал только одно – ему и его друзьям угрожает опасность. Он был прекрасным разведчиком, чутким и наблюдательным человеком, метким стрелком и неутомимым спортсменом, но никогда не чувствовал и не видел того, что было с ним в восьмилетнем возрасте, как никогда, после той ночи, в нем не просыпалось и ощущение многомерности пространства.
Сзади что-то прошелестело. Барс оглянулся и увидел Боксера. Тот махнул три раза раскрытой пятерней.
«Пятнадцать человек», - догадался Бакыт.
Палец друга ткнул в сторону пулемета и на его руке появились «заячьи уши».
«Два пулемета».
Потом Боксер показал кольцо.
«Проход окружен», - Барс кивнул и, прижавшись к камням, пополз к другу.
«Стрелок наверняка видит рюкзак, ствол пулемета и думает, что я лежу по-прежнему над ручьем», - решил он.
За поворотом, чуть рассредоточившись среди камней, лежали все его друзья. Он поднялся во весь рост и, зная, что его не видно с гряды, пошел к ним. Барс, подойдя к своим, уселся на камень так, чтобы ему было видно всех.
- Кто они? – спросил он Раимбека.
- На них черные комбинизоны ОМОНа, - ответил Боксер, - и только на одном армейская полевая форма с капитанскими погонами.
- Странно, о нашем выходе знали всего два человека – сам         Леша-горбун и его адъютант. Ни тому, ни другому не выгодно нас предавать.
- Разве мало людей видели нас в кишлаке? – усмехнулся Учитель.
- Если ты решил, что они только что пришли и ждут нас, то это может быть не так, - высказал свое мнение Секретарь, - они сделали засаду на единственной тропе, ведущей к перевалу. Могут же они перекрывать ее время от времени, после получения сведений о появлении в Фарухе нового каравана?
- Но мы могли пойти другим путем, - возразил Барс, - я знаю еще минимум три нормальных тропы, ведущие к перевалу.
- А что, мы кому-нибудь говорили по какой дороге пойдем? – Учитель прислушался к чему-то и поправил «лифчик» с боеприпасами.
- Нет, - Бакыт медленно опустил голову, - я и сам решил вести вас этой дорогой только вчера, когда мы позавтракали. Похоже, это тот самый случай, когда бутерброд падает вниз маслом.
- Значит, мы можем предположить, что о нас знали, что нас искали и эта засада предназначена для нас. Это, - Учитель потер деформированные костяшки правой руки, - если объединить все три предположения, но можно отбросить одно из них или два...
Секретарь вскинул ладонь:
- Плевать, и тебе, и мне все равно, как нас встретили - случайно или нет. Реально перед нами в ожидании нашей крови лежат пятнадцать человек, если Боксер увидел всех, вооруженные двумя пулеметами и тринадцаться автоматами. Ко всему у нас лишь два пути – либо умереть, либо идти на долгие годы в тюрьму. Не знаю, как вы, а ни у меня, ни у моих родных нет денег, чтобы выкупать меня у родного правосудия – значит, нет у меня и второго пути.
- Высказался, предводитель масс? – Барс смотрел спокойно, без издевки. - Ты не прав. Мы можем сдаться, выторговав условия. Мы можем уйти назад, чтобы выйти на перевал по любой другой дороге. И, если мы ходим быстрее, чем эти солдаты, то у нас прекрасные шансы оторваться от преследования. И, наконец, мы в состоянии прорваться через эту засаду. В этом случае, если нам не очень повезет, нас просто убьют.
- Это для тебя – просто, - подал голос Бек, который все это время молча рассматривал в бинокль окрестные скалы, - а меня ждут трое голодных ребятишек и старая мать. Я не могут тут сдохнуть, ты понял?   Не могу!
- Итак, у нас только три пути...
- Ты ошибаешься, Барс, - Боксер поправил автомат и медленно вытер пальцем пыль со ствола. Мы можем выманить их из-за укрытия, разыграв честь идти к ним в роли живца. Можем мы и сейчас же уйти к дороге, чтобы захватить там машину и пробиться через милицейские заслоны на трассе...
- Ты забыл добавить, что они могут и не догадываться, что мы их засекли.
Улыбка пробежала по лицам друзей, и Барс, вдруг подумал, что все они чем-то похожи друг на друга.
«Неужели то, что мы учились в одном классе и многолетние друзья, сделало нас похожими друг на друга»?
- Вы не сказали о главном, - он понял, что уже принял решение и заставит их ему подчиниться, - о времени. У нас нет времени. Аил не выдержит долгого ожидания.
Губы Бека сложились в жуткую гримасу. В ней было все – страх перед смертью и желание жить, мальчишеская бравада и мужская расссудительность:
- Бой?! – выдохнул он.
- Да. - В голосе Барса было столько уверенности и решимости, что его друзья облегченно вздохнули.
Как просто, когда кто-то принимает решение за тебя. Это сразу избавляет от сомнений и отбрасывает волнение. Выход найден и тебе остается следовать ему, и куда бы ни привела эта дорога, в твоей душе уже есть виноватый – он принял на себя всю тяжесть ответственности.
- Как они там расположились?
- Первый пулемет, ручник ПК, установлен шагах в десяти от входа в щель, - Боксер волновался. Ему казалось, что пройти засаду будет трудно. - За ним лежат два солдата. Второй пулемет, тоже ручной, лежит за большим камнем у самого выхода из ущелья. В нем нет ленты, похоже, их командир использует его, как запасной вариант. Около пулемета отдыхают капитан и четверо бойцов.
- Резерв и командный пункт? – усмехнулся Бакыт.
- Похоже, - ответил Раимбек, - по-моему, он все сделал грамотно, потому что остальные восемь человек разбиты на две группы и лежат на склонах с обеих сторон. И если они профессионалы...
- То все наши проблемы будут решены в считанные секунды, - Барс поднял голову и внимательно посмотрел в глаза Раимбека, - ты помнишь наш первый урок в первом классе?
- Да, - кивнул головой Боксер.
- А рыжего того, с которым ты сцепился и которому пару раз хорошо врезал, помнишь?
- Помню.
- Ты его сломал первым же ударом, потому что он был выше тебя почти в два раза, а ты этого даже не заметил.
Раимбек кивнул головой. Остальные молчали. Все знали эту историю, но в той драке на школьном стадионе участвовали только двое из них – Барс и Боксер.
- Я засек время, - голос Барса был ровен и тверд, - мы стоим на месте всего пятнадцать минут. Они не знают, почувствовали мы их или нет, даже если они знают, сколько нас, то не знают, на что мы способны. Мы идем на прорыв, и помните – только от вас зависит будущее ваших детей. Мне хочется думать, что их командир считает, что я остановился для того, чтобы дождаться вас. Жаль, что мы не можем забраться выше их, и у нас нет снайперской винтовки. - Он улыбнулся.
Друзья внимательно смотрели на него.
- Первым иду я. Правую сторону берут на себя Боксер и Учитель, левую – Бек и Секретарь. Как только я выстрелю, у нас остаются только сила ног и меткость.
Барс встал, пробежал взглядом по лицам друзей. У Бека заострились скулы. Глаза Учителя стали походить на две льдинки. На щеках Боксера выступила черная щетина, которой, казалось, только что не было. Лицо Секретаря вытянулось и теперь напоминало треугольник.
- Жалость и промедление, - казалось, что он мыслит вслух, - это не только наша смерть...
Барс дошел до камня. Он еще увидел, как Боксер достал из нагрудного кармана два взрывателя к гранатам.
Потом Бакыт лег и пополз к своему рюкзаку. Теперь он не слышал, и не видел, но чувствовал, что сзади взводится оружие и его друзья готовятся к бою.
Рукоять его пулемета была теплой и он, зная, как далеко разносится в горах звук, почти лег на оружие, передергивая его затвор. Когда патрон стал на место, мужчина поднял голову и прислушался. Со стороны ущелья не доносилось ни звука. Он осторожно снял с рюкзака пакет, притороченный сверху, и достал из него два одноразовых гранатомета. Барс закрепил их на обеих руках так, чтобы пальцы доставили до спусков. Потом он встал, продел лямки рюкзака, застегнул карабин, перехватил пулемет наперевес и, приподнявшись, оглянулся назад. Из-за камня появился Боксер. Следом за ним, шагах в пяти, шел Учитель. Бакыт расправил плечи и, беспечно оглядывая скалы, пошел вперед. Он не слышал своего сердца. Он вслушивался в то, что происходит перед ним. Там было тихо.
Друзья шли за ним. Боксер незаметно сократил расстояние и теперь шел метрах в пяти сзади.
Едва на лицо Барса упала тень от скалы, нависавшей над входом в ущелье, как он увидел поднимающегося из-за камней человека. Бакыту понадобилось все его владение собой, чтобы тут же не выстрелить, но ему нужны были эти метры. Военный поднял руку, но прежде, чем он открыл рот, Барс увидел пулемет и лежащих за ним солдат.
- Стой! – Крикнул капитан.
Он еще не успел закрыть рта, как глухо рявкнул гранатомет, прикрепленный к правой руке Барса. Он прыгнул вперед и, не глядя на то, что сделал его выстрел с пулеметным расчетом, выпустил ракету с левой руки под ноги офицера. Туда, где, как предполагал Барс, стоит второй пулемет. Сзади загрохотали четыре автомата. Он бросился вперед.
Капитан был хорошим бойцом, но его автомат лежал на земле, поэтому он встретил налетевшего Барса ударом ноги в корпус. Если бы не бронежелет, который офицер надел поверх тужурки, он бы достал противника. Бакыт отбил его удар и впечатал приклад пулемета в черный от пыли лоб врага. Тот еще падал, а Барс уже бил длинными очередями вдоль обеих склонов, предупреждая огонь солдат. Друзья были рядом, когда с левого фланга по ним ударила первая ответная очередь. Пулемет в руках Барса задергался, судорожно пережевывая ленту. Он не думал о точности, а старался заставить противника спрятать голову за камни. Солдат прекратил стрельбу. Бакыт бежал зигзагами. Друзья неслись перед ним.
- Правее! – Закричал он.
Боксер изменил направление. Последним на тропу, уже петляющую среди скал, выскочил Барс. Вслед ему ударили автоматы, и загрохотал пулемет. Он кинулся за ближайший камень, но тут же вскочил и бросился вперед – пули не доставили его. Это была бессмысленная и бессильная стрельба.
Бакыт настигал друзей. Вдруг что-то на камнях привлекло его внимание. Он остановился и увидел крупные капли крови.
- Мать твою, - выругался он, и напряжение боя сменило волнение.
Они бежали быстро, но минуты через три он догнал их. Еще издалека он увидел, что Боксер время от времени взмахивает левой рукой. Рукав ниже локтя был черным от крови.
- Привал, - крикнул Барс, и ему захотелось вернуться назад и перестрелять всех, оставшихся в живых. Раимбек был бледен. Лица остальных напоминали восковые маски – лихорадка боя еще не покинула их.
- Ничего себе?! – Удивленно протянул Секретарь, когда Бакыт отрезал мокрую часть рукава и обнажил длинный разрез, который проделала пуля, скользнувшая по руке Раимбека.
Боксер скривил пухлые губы и потянулся к фляжке с водой.
- Нет, - остановил его Барс, решивший, что раненый хочет промыть порез, - лучше мумием замажем и попытаемся склеить.
- Да я пить хочу, в горле пересохло.
Бакыт достал пластиковую коробочку с мумием и, зачерпнув немного на лезвие, занес нож над кровоточащей раной.
- Лучше на бинт намазать, - остановил его Бек, - намазать и стянуть, все само склеится.
- Хорошо, - он порвал индивидуальный пакет и принялся мазать коричнево-черное вещество на белую ткань подушечки.
- Больно, - прошептал Боксер, - жжет.
- Это мумие, - скорее себя, чем Раимбека, успокоил Барс, плотно, оборот за оборотом, бинтуя руку друга, - сейчас продезинфицирует и жечь перестанет.
Закончив перевязку, он встал и оглянулся:
- Уходим. Я думаю, что они не будут нас догонять, но лучше прямо сейчас оторваться от них, еще вызовут вертолет...
- Не вызовут, - усмехнулся Учитель, - я, пробегая, заметил – ты своей гранатой разнес им рацию.
Теперь впереди шел впереди Боксер. Всем казалось, что ранение не отразилось на нем. Его шаг был упругим, а лицо – бесстрастным, и только Барс знал, как трудно дается Раимбеку дорога. Под его глазами легли легкие тени, а губы постоянно сохли.
 Когда солнце стало клониться к закату, Барс решил сделать привал. Он выбрал неглубокую расселину, из которой, при необходимости, можно было уйти вверх, но ее высокие склоны хорошо защищали от ветра и постороннего глаза.
Едва друзья сняли рюкзаки и оружие, как Барс, сложив небольшой костерок, поставил на него котелок, набитый прошлогодным снегом, который он нашел в небольшой пещерке, на склоне ущелья.
Чай они пили киргизский, добавив в кипящую воду немного бараньего жира, сухого молока и соли. Бакыт заставил Раимбека выпить две таблетки американского аспирина. По лицу было видно, что у раненого поднялась температура.
- Вы втроем пойдете к дороге, - сказал Барс друзьям, когда те немного поели. - До нее напрямик не более семи километров. Нам нужны носильщики, двое или трое носильщиков. Остальное решите сами, на месте.
А И Л.
В горную Киргизию пришло лето.
Вдоль дороги, по давно неезженной колее рыскал скучающий ветер. Он закручивал в спирали тонкие столбики жидкой пыли и посвистывал в поисках партнера по игре. Всего несколько лет назад этот голый бродяга с удовольствием прилетал в Аил. Он гонял по оживленным улочкам, проулкам и дворам конфетные обертки, пакетики от «Сникерсов» и обрывки газетных листов. Больше всего он любил забавляться с малышами, которые шли из школы. Ветер срывал с их коротко стриженых голов шапки или фуражки и бегал с мальчишками наперегонки. Бывали среди них и шустрые ребята, отнимавшие у него свой головной убор, но обычно ребятня, плача, лезла в овраг, поросший колючим кустарником и оттуда доставала свои порядком измятые кепки или шапки. Труднее стало тогда, когда почти все представители мужской половины селения переоделись в национальные колпаки. Эти войлочные треуголки почти не снимались ни с мальчишеских, ни с мужских голов.
Но зато в Аиле участились драки. Если раньше ребята кулаками доказывали кто из них сильнее, потом – чей отец занимает место важнее, то теперь кулаки взлетали в воздух в тот момент, когда мальчишки выясняли, чей прадед был манапом, бием или батраком. Последним доставалось больше. И в этом случае ветру было с чем поиграть – из портфелей вылетали учебники и тетради, и он с жадностью набрасывался на них, перелистывая страницы, швыряя высоко в небо легкие промокашки.
Теперь школа была закрыта. Все началось с дров. В школе не было денег, чтобы их купить. Там перестали топить печи и многие ребятишки стали оставаться дома. Потом, когда перешли на платное обучение, многие родители сами перестали водить своих детей в школу – им нечем было платить, и опустела еще половина парт. Еще через пару месяцев школу за неуплату отключили от электросети. Теперь в это здание лишь иногда приходил директор. Он ходил по пустым классам и думал, чтобы ему еще продать. Бывший историк уже много раз пожалел, что распродал школьную мебель, пытаясь, выплачивая заработную плату, сохранить педагогический коллектив. Теперь, когда его многочисленному семейству не хватало денег на еду, он часто проклинал свое добросердечие и веру в добрые перемены. Сегодня вся школьная мебель помещалась в его рабочем кабинете и состояла из двухтумбового стола, на котором стоял давно замолчавший телефонный аппарат и громадного сейфа. Стол на днях за двух баранов пытался купить узбек из соседнего кишлака. Он приехал за аттестатом зрелости для своего выросшего сына и уже заплатил одного барана за этот документ, но, почти выйдя из кабинета, вернулся, пощупал тяжелые пирамиды тумб, похлопал рукой по полированной, из красного дерева, столешнице и предложил обмен. Директор поднял бровь и, резко хлопнув по столу, переспросил по-русски:
- Что?!
И узбек понял, перед кем он стоит, понял, что кабинет директора школы не базарная площадь и, молча, вышел. Точно так же директор отказался продать вновь испеченному владельцу автозаправки, расположенной между их Аилом и кишлаком, свой сейф. Кто он без стола и железного шкафа? В сейфе он хранил бланки аттестатов и свидетельств о восьмилетнем образовании, а за столом вписывал в них оценки и, расписавшись, ставил школьную печать. Стоит ему продать эти два атрибута его крохотной власти, как все поймут, что он обычный человек. И кто тогда к нему придет, кто заплатит ему за документы, кто?!
Другим любимым местом игры ветра был широкий машинный двор. Здесь можно было растрепать волосы какого-нибудь тракториста или швырнуть кому-нибудь в глаза горький дым горящих студенными зимними ночами покрышек. Слесаря зажигали их, чтобы скрываться за маслянистыми красными языками пламени от рвущегося под их телогрейки ветра. Временами ему удавалось вырвать из рук местного начальства путевку и свистеть от удовольствия, унося тонкий бумажный лист от бегающих слесарей, шоферов и механизаторов.
Теперь машинный двор был пуст. Люди ушли из него. Сначала они долго ругались, приходя сюда почти две недели и деля технику. Иной раз этот спор закручивался так круто, что в воротах появлялся местный участковый милиционер. Дело в том, что тот, кто хотел приватизировать трактор, потому что много лет работал на нем, не имел для этого денег. Кто желал получить в собственность машину, не мог рассчитывать на нее из-за небольшого стажа работы в колхозе.
Только слесаря получили свой инструмент, купили два литра самогонки и, обмыв прощание с рабочим местом, спокойно разошлись по домам.
Наконец, с долговыми расписками и поручительствами, удалось передать в частные руки три грузовые машины, два легковых «газика» и директорскую «волгу». Трактора, комбайны, сеялки и другая техника так и осталась в машинном дворе, ожидая лучших времен, но оставшись в общественном пользовании.
В первое, после приватизации и распада колхоза лето, когда у некоторых жителей Аила еще были деньги и желание трудиться, несколько тракторов и прицепных механизмом выходили на поля. Ветер привычно студил лбы механизаторов, развеивал по земле зерна и посвистывал в щелях кабинок. Но потом выросли цены на топливо, поднялись налоги, а на базарах и дорогах появились рэкетиры. Технику снова поставили на место, а поля заросли жестким бурьяном и сорной травой. Кое-кто пытался использовать их под пастбища, но овцы, привыкшие к нежной траве высокогорных джайлоо, не желали прыгать среди чертополоха. И совсем скоро в Аиле почти не осталось ни овец, ни коров. Часть скота продали в первую же зиму, когда из-за непривычного безделья, Аил погрузился в затяжную, почти четырехмесячную пьянку. Этим вволю попользовались торговцы мясом из долины. Те из них, кто пробился сквозь январскую пургу, скупил полновесных баранов за одну – две бутылки водки. Другую часть – съели на закуску, а оставшихся весной обменяли на муку и крупу, чтобы кормить семьи, когда кончились запасы в домашних кладовых.
Это была страшная весна. Бишкекское правительство сменило советские рубли на национальную валюту сомы. Жители Аила видели эти сомы только по телевизору, да в руках заезжих перекупщиков. Почти полгода никому не выдавали ни пенсий, ни заработной платы. Люди продали все, что могли, чтобы только накормить детей и самим не умереть с голода. Старики говаривали, что такого не было даже во время последней войны. Как раз наоборот: горожане из Андижана, Ферганы и Коканда приезжали в Аил за мясом и хлебом. Много узбекских жизней спасли тогда киргизский хлеб и бараны. А теперь, теперь все было не так. Из долины поднимались в горы, чтобы за бесценок, за мешок муки, сахара или крупы купить современный телевизор, приемник, дорогой ковер, овец... Хорошо было тем, кто вовремя продал все свои электроприборы, потому что осенью отключили электричество.
Часть овец померли от весенней бескормицы. Теперь бараны были только в двух дворах – директора школы и бывшего председателя сельсовета, который теперь звался представителем президента.
Советская власть рухнула, и в далеком Бишкеке теперь правил первый в истории Киргизии президент. О нем говорили, что он ученый, просвещенный и добрый человек, но Аил считал по-другому. Во-первых, столичный правитель был из нарынских – северных киргизов, которых в этих местах всегда считали чужаками. Во-вторых, с установлением его правления, все не только стали хуже жить, но и к старым вождям, партийным и советским работникам, которые сейчас сменили лишь название должностей, продолжая оставаться у власти, добавились новые чиновники, присланные из столицы. Их тоже надо было кормить, платя дань и ублажая во время их редких наездов в эти края.
Но и это можно было бы как-то снести, к этому давно привыкли, если бы аильчане имели работу.
В узбекских долинах тоже появилась новая власть, дороги перегородили таможни – свои и чужие. Поездки на базар стали дороги - платить надо было четыре раза: два, когда ехали туда и два, когда возвращались оттуда.
Но и это можно было бы стерпеть, если бы была работа.
Трудно и невыгодно стало и на базарах, куда из Аила всегда возили кумыс, мясо, шерсть и шкуры. Тут надо было платить владельцу базара, милиции и местным рэкетирам. На дорогах дань брали уже другие люди...
Новую власть кляли даже молодые люди, считавшие, что Советский Союз был тюрьмой братских народов. Чтобы найти хоть какой-то заработок, молодежи пришлось спуститься в долину и делать все, за что платили деньгами, одеждой, едой, водкой. Президент, которого все ругали, был далеко, в центре большого и сытого Бишкека, где жил, как говорили сведущие люди, во дворце из белого мрамора. А вот бывший председатель сельсовета по-прежнему за любую официальную бумажку, без которой не только на базар, но и через таможню не пропускали, брал деньги и продукты и продавал перекупщикам из долины справки о том, что они вырастили урожай в киргизских горах и могут им торговать, где заблагорассудится. Справки ничем не отличались от прежних, только место снопа колосьев и серпа с молотом на печати занял орел с распростертыми крыльями.
Старый Джамантай, много лет добывавший себе пропитание с помощью беркута, увидя печать с новым гербом, сплюнул:
- Орлы такими не бывают, - сказал он сквозь желтые сгнившие зубы, - это чучело из какого-то школьного музея.
И это было бы не страшно, если бы была работа.
А ее не было, как и не было больше в Аиле улыбок, новорожденных детей и звонкого ребячьего смеха. В самых богатых домах, не считая семей директора школы и бывшего председателя сельсовета, все пили чай без сахара и один раз в день ели тощую лепешку на троих.
Вот и скучал голый бродяга ветер, гоняя прозрачную пыль по дорожным колдобинам. Ведь даже на свалке, кроме ржавых консервных банок, битого стекла, да обрезков водопроводных труб, ничего не было. Прошлой зимой отсюда выгребли даже пластмассу столетней давности.
Много лет назад почти во все дома Аила было проведено водяное отопление. Колхозные слесаря наладили финские водяные котлы и баки для хранения солярки. Теперь и то, и другое пришлось забыть. Кто сделал печки из железных бочек.  Кто соорудил небольшие очажки из булыжника, обмазанного глиной. Кто пытался возвести что-то наподобие китайского кана, чтобы на его широкой поверхности можно было бы обогревать маленьких детей. Но все это требовало топлива. Угля, как и денег для его покупки и привоза из долины - с железнодорожной станции, не было. Сначала каждый спалил все, что могло гореть в собственных дворах. Потом люди перерыли свалку и сожгли старую резину, пластмассу, выброшенную мебель. Последними в печь пошли деревья.
Этим летом в Аиле не было даже зелени. Рыжие скалы, серые дома и черные от отчаяния лица людей.