Зинка vs covid - 19 ч. 6

Предыдущая часть: http://proza.ru/2022/04/25/994

6.

Вот ответь мне, читатель, на вопрос – что такое любовь?
Понимаю, тема большая, неподъемная. У каждого свое о ней  представление, свой личный опыт. Но, кроме личного, есть еще опыт коллективный. Это – романы и  любовные истории, сочиненные писателями, а пуще всего – пиитами. Не найдется, пожалуй, человека, который со школьных лет не знал бы эти строки:
Я помню чудное мгновенье
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
 
Гению чистой красоты, Анне Керн, когда муза диктовала поэту эти строки, – двадцать пять, и она уже семь лет как законная супруга престарелого генерала. Но для поэта она – верх совершенства. И только два года спустя Пушкин разглядел, что «у дамы Керны ноги скверны»!
Как же этот изъян укрылся от его пылкого взора летом 1825 года? Ведь уже была им написана и опубликована первая глава «Онегина», где устами героя он говорит:
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки… Грустный, охладелый,
Я все их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.
Когда ж и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Ах, ножки, ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
И вот какие-то ножки топчут летние цветы в Тригорском, у соседей Пушкина. Их толком-то и  не увидеть из-под длинных юбок. Такая была мода тогда в Париже.
А теперь скажи мне, мой читатель, любил ли Пушкин Аннушку  Керн?
Позволь мне самому ответить на этот провокационный вопрос. Конечно, любил в те самые дни, когда в его затуманенном мозгу рождались эти строки. Мало того – он её боготворил. Знаток дамских ножек, он не заметил изъянов её конечностей, и «скверных» ног её не замечал он, потому что был ею увлечен.
Сейчас все увлекаются реконструкциями. Кто-то устраивает средневековые побоища, другие мастера создают различные республики, поэтому прости мне, мой читатель, такую невинную реконструкцию чувств нашего всего:
«Впервые я увидел  Анюту  в году, кажется, девятнадцатом, или двадцатом. Нет, в девятнадцатом точно, у ее тетки – Олениной.  Она меня в тот вечер не замечала, и это меня сильно задевало и злило. Очень сильно злило. Еще бы, молодая «генеральша» была окружена гусарами с пышными усами, звонкими шпорами и золочеными  аксельбантами. А кивера! Они делали их выше меня вершка на три – четыре. Я по сравнению с ними казался пигмеем. К тому же и моя африканская порода не делала мне выгоды. Да и кем был я тогда? Чиновник четырнадцатого класса, хоть и поэт, да без гроша в кармане.
А в июне 1825 года она  нагрянула к своей тетушке Прасковье, нето Осиповой, не то Вульф. И вот тогда пришло мое время.  Конечно, я обольстил эту «генеральшу», эту кривоногую бестию. Я вывернулся перед ней наизнанку, лил сладкий елей на её израненную душу и покорил, подчинил её себе. И сам готов был подчиниться ей, скажи она хоть слово. Мы страстно целовались, мы слились в единое целое. Она рыдала на моей груди, когда я «курил фимиам любви» и шептал ей на ушко:
«И божество, и вдохновенье…»
Мы соединились с ней, улучив минуту, на пруду в Тригорском, на склоне горы Воронич, на той самой скамье Онегина.  Прасковья до этого все время путалась у нас под ногами, ревновала меня к ней. Старая дурочка, а тоже ведь жаждет любви и женского счастья. Ей мы сказали, что пойдем на Савкину гору, и она с дочерями искала нас там.
Боже, как я был счастлив в это мгновение, как Анюта была счастлива, как мы были счастливы. Я поклялся, что не брошу её, и мы утром вместе уедем в Ригу, где я отстою её перед деспотом-мужем. А потом? А потом мы вместе «помчимся» в  Альбион, к Байрону, где моя муза будет на свободе.
А утром Прасковья  устроила большой скандал. Она  отрезвила нас, разбила все наши планы своей трезвой логикой. Теперь-то, спустя два года, я  благодарен ей за то, что она помешала моим, нет, нашим планам, удержала от безрассудного поступка. Анюта сдалась, рыдала у нее на груди, как только несколько часов назад рыдала в моих объятиях. Я же, как раненый зверь, рычал, бил кулаками по стенам и уговаривал её не слушать эту старую дуру!»
Но какая нам разница, любил он её или нет, ведь поэт подарил нам строки, которые всегда будут волновать сердца влюбленных:

И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.

А теперь давайте подведем промежуточные итоги наших изысканий. Итак, поэт сам наделяет женщину, которой он увлечен в данный момент, чертами характера  и свойствами души, которыми она,  скорее всего, вовсе не обладает. Эти его фантазии, усиленные впрыскиванием в кровь гормонов счастья (нынче мы называем их эндо морфинами),  дурманят мозг, кружат голову поэта. Какая-нибудь крепостная девушка Параша таких чувств у него не вызывает. Она и одета не в кружева, и двух слов связать не может. Иное дело – «божество»! В ответ он ждет от неё подтверждения своего обмана и получает наверняка, толкует в свою пользу все эти взгляды, вздохи.
И не только поэты склонны идеализировать образ любимой женщины. Зародившееся почти на пустом месте чувство любви обещает мужчине всё лучшее, что только можно получить от жизни. Оно зовет на подвиги, чаще, правда, на бой с ветряными мельницами. И женщина,  глядя на проявления любви «принца», расцветает, как роза и, обманутая чувствами, втягивает свои шипы (ведь он – самый лучший, самый красивый, в общем, самый-самый) и склоняет свою затуманенную чувствами головку на его «надежное» плечо. И в этот момент она великолепна. Но, обманувшись в своих ожиданиях, эта роза роняет слезу, лепестки её увядают. Бесполезные теперь шипы  продолжают угрожать тому, кого уже нет рядом, негодяю и обманщику.
Да, любовь молодых можно сравнить с мощным бурлящим потоком горной реки, с моей родной Вуоксой, например,  зажатой в скалистые берега Карельского перешейка. На порожистых валунах она вскипает, ударяется  с размаха о преграду, поднимает фонтаны брызг и рождает клочья пены, огибает препятствия и вновь рвется вперед. И не пугает её то, что впереди еще «тьмы» таких испытаний. Молодость и  юношеский оптимизм увлекают влюбленных, дают им силы для проявления чувств.
А любовь людей пожилых, это – водный поток, который вырвался на просторы, можно сравнить с ровным течением большой реки по равнине. Она широка и глубока , её не беспокоят мелкие валуны и топляк на дне. Жизнь уже довольно потрепала её тело и душу, ссадины от былых невзгод давно затянулись, но память предупреждает, что это спокойствие может обернуться неожиданным препятствием.
Женщины бальзаковского, а, пуще, постбальзаковского  возраста любят, возможно, не так страстно и видом своим не показывают своих чувств. Но там, в глубине, страсти кипят, может быть, сильнее, чем у легкомысленных девиц. И мне, честно признаться, нравятся женщины в возрасте, даже, пожалуй, пожилые, но следящие за своим здоровьем, ухаживающие за кожей и фигурой.
Мой благосклонный читатель, ты сразу, наверное, вспомнишь доктора Фрейда. Возможно, «старик» прав, и, выбирая женщин старше себя, я хочу получать от неё то, что не дополучил в детстве от матери, и испытываю бессознательное желание овладеть ею. Овладеть не физически, точнее, не только физически, но и духовно, слиться с ней и снова вернуться в её лоно.

Продолжение:http://proza.ru/2022/04/25/1003