Как называется эта бурная река?

      
  Я открываю глаза. Солнце бьет в окна, в доме светло и жарко. Мама с папой давно ушли на работу. Рядом потягивается сестренка Эльза. 
 - Давай скорее, попьем чай и на улицу пойдем, - говорит она.
Хотя сестренка младше меня на целых два года, она командирша. Пока я тянусь за ней, она успевает столько наворотить!
      
Я, тощая белобрысая пигалица, слишком пуглива и медлительна, чтобы спорить или драться, и Эльза снисходит к моей неприспособленности в этом мире. Решительно бежит к умывальнику, плещет в лицо водой, которая  успела нагреться за ночь,  садится к столу. Зубы чищу в основном я, тюбик с зубной пастой уменьшается в размерах и совсем не беспокоит родителей. Впрочем, бывают у сестренки периоды потрясающей чистоплотности, и тогда держись, Мойдодыр! Запасам мыла и зубной пасты наносится ощутимый урон.

 Мы выпиваем еле тепленький чай и выходим на улицу. Нас ждут соседи: Риф, на год младше меня, и его сестренка Рима, ровесница Эльзы. Их растит  бабушка, работящая смуглая старушка, добрый дух  большого семейства.  Наши приятели  накормлены,  чай у них горячий,  блины с утра нажарены.

 Посмотрели бы вы на этих родственничков! Ни за что не поверишь, что они из одной утробы! Риф – худой и настолько белобрысый, что впору за альбиноса принять. Летом его светлые волосы становятся совершенно белесыми. Он вечно что-то придумывает, сочиняет и легко наврет с три короба с самым убедительным видом так, что поверит любой! Все  истории нацелены на то, чтобы поднять авторитет рассказчика. 
 Рима - противоположность брату: смуглая, с огромными черными глазами и кудрявыми волосами, которые из-за их невесомой пушистости сразу становятся до ужаса лохматыми. Она очень эмоциональная и непосредственная.
   
Не знаю, видна ли больничная гора из окна Римы и Рифа. Но мы с Эльзой всегда смотрим на нее, сидя за обедом у окошка. Над невысокими крышами домов она словно сияет разноцветным песком. Высокая, крутая, а песчаный обрыв – желтый, розовый, почти малиновый, эти цвета плавно переходят друг в друга. Как манит эта гора! Стоит она над мелкой речкой с названием Сару. Так назвали ее наши предки по желтому цвету ее воды в половодье.

  Мы живем за две улицы от речки,  но завидовать ребятам, которые жили прямо рядом с Сару, нам не приходит в голову. Ведь добежать до нее можно за какие-то минуты, обжигая босые пятки в горячей пыли.
Пыль в проулке деда Ахматхана знатная! Глубоко загребая ступнями, можно получить такую дозу летнего жара, что хватит на всю зиму. Хоть купайся в этой замечательной щедрой пыли! И уютный  этот проулочек, узкий и безлюдный, по краям зарос крапивой, которая одуряюще пахнет в зной.
 
Наше любимое занятие в жаркую пору - бежать через речку, подниматься на больничную гору по тропке, а потом с самой высокой кручи скатиться по горячему, мягкому песку. Можно сесть на корточки и ехать на согнутых ногах, а проще просто сесть попой в горячий песок,  уклон сам тебя снесет вниз. Такого наслаждения я не помню больше ни при каких играх. Гора настолько крутая, что мы без задержек скатываемся до самого ее низа. В некоторых местах речка подходит к самому изножию горы, зазеваешься - скатишься прямо в воду, но мы осмотрительно выбираем курс левее или правее. Опять бежим вверх, съезжаем по песку с визгом и криками, и так до полного изнеможения.

 - Ааа! – это Риму почти снесло к воде. – Помогите! Утону же!
Никто и ухом не ведет. Во-первых, каждый из нас сам в таком же положении, во-вторых,  Рима в последние секунды тормозит смуглой пяткой и останавливается прямо в двадцати сантиметрах от воды. Утонуть она никак не может: хотя речка здесь сужается и чуть глубже, чем в других местах, но самое большее – до колена самой маленькой ростом Эльзе. Час-полтора мы катаемся, не замечая времени.

Теперь домой! Перепрыгивая по плоским камням  переходим речку. Наверно, эти камни уносит весной, когда Сару становится полноводной, бурной. Однажды она так сильно бушевала, что  унесла уазик «Скорой помощи» . А летом  становится маленьким ручейком, воробью по колено. Можно встать на самом большом камне и смотреть, как вода, журча, обтекает его некогда острые края. Если пройти дальше, под старые ивы, в их тени можно высмотреть мальков: они прячутся в прохладной воде.

 Наша мама работает в больнице. Кто придумал построить ее так далеко от жилых домов села, на другом берегу речки, да еще на высокой горе – нам неизвестно. Но так было всегда, и почтение к врачам и прочим работникам этого учреждения, кажется, только больше из-за его расположения над селом. Больной люд добирается до места лечения кто пешком, кто на лошади. Поскольку село тянется вдоль речки, мостов несколько. А как раз на нашем краю никакого тебе моста! Только по камням перебираются врачи и сестрички на работу и обратно.

В один жаркий день мама прибежала на обед, быстро сварила картошку и усадила нас.   
 Обжигаясь, она торопливо жует, макая кртошину в растопленное масло, и говорит:
- А через Сару кинули мостки! Теперь хорошо, легко перейти  речку!
Мы с сестренкой переглядываемся: надо срочно посмотреть, что там за мосточки построили!

Мама убегает. До пяти часов мы одни, вольны, как ветер! Идем к соседям, которые  степенно поедают суп с домашним хлебом. Увидев нас, они начинают чаще махать ложками, а новость совершенно выбивает их из колеи. Спешно завершив трапезу, Риф и Рима выходят с нами на улицу. Бежим – не угнаться .

 Вот они, желтые чудесные мостки, так здорово пахнущие свежим тесом! Они почти рядом с "переправой" из камней, но как высоко! Две широкие доски положены друг к другу плотно, лишь тонкая щель между ними. Дальше - еще такой же ширины досочки впритык к этим, и так до конца. Речка уже давно кончилась, а мостки еще идут над прибрежной галькой, под ними остается даже часть тропки.

Мы пробегаем по замечательным мосткам туда и сюда. Риф с силой раскачивает их ногами. Только чуть-чуть прогибается настил, но ничего!
- Если каждый день раскачивать, будут как качели! – деловито говорит Риф.   Вокруг полно щепок. Их тут же прибрали к рукам мелкие пацаны и пускают по воде  – это их лодки.   Кричат ребята так пронзительно, что взрослые уши бы не выдержали.
 
Тут не замечаешь жару. Старые ивы дают прохладную тень, а можно еще побрызгаться водой. На речке хорошо! Я смотрю на несколько желтых листочков, упавших с ближней ивы: они медленно кружатся на одном месте, потом потихоньку начинают увлекаться струей и медленно отплывают от нас, навевая непонятную грусть. Это и не грусть даже, а что-то неясное, не подвластное маленькому сердцу. Не понятое детским умом предупреждение: смотри, я красивая и могучая. Но уже есть в моей кроне желтые листья, уже дохнул пару раз холодный ветер, предвестник осени! Так молодая женщина впервые видит седую прядь в своих волосах… Разуму девочки это не подвластно, но душа чувствует старую иву!

 Назавтра тоже собрались на гору,  а вместо этого попали в кузницу! Кузнецом работает дедушка Хабрай. Полное его имя, видимо, Хабибрахман, но у татар издавна для удобства сокращали старинные имена. Его домик с синими наличниками окошек стоит в начале следующего проулка.

Проулок Хабрая  широкий и проезжий: тут ездят конные повозки и редкие машины. Ни о какой пыли нет и речи, все утоптано и отбито ногами прохожих и лошадиными копытами. Зато возле самого дома старика Хабрая и еще в середине проулка растет по большой старой иве. Когда мы идем в гости к тетке, отцовой сестре, папа тянет руку и срывает мне веточку с чудесно пахнущими сережками, желтыми и пушистыми. Видно, давно Хабрай посадил эти ивы, что они выросли такими могучими. Летом они «плачут» соком и источают тонкий запах, осенью роняют изящные  листья на тропинку.

Наверно, любил деревья молодой кузнец! Он и сейчас еще статный, красивый, черные усы почти без седины украшают улыбчивое лицо. 
Каждое утро спускается  вниз к старой кузнице мимо ивы на углу, потом мимо другой ивы, через главную улицу.  В тупике справа  конный двор. Удобно – чтобы подковать коней, надо только  спуститься к речке – и вот она, кузница.
Почерневший от старости сруб из старых бревен стоит на большой ровной площадке, по краям -  высоченные заросли крапивы, конопли и пустырника. Издалека слышны удары молота и пристукивание маленького молотка:
 - Туки – тук!
 
Ритм не нарушается до тех пор, пока кузнец и его помощник не увидят, что металл остыл . Мы, разинув рты, стоим в раскрытых воротах кузницы и пожираем глазами происходящее. Вот подмастерье хватает огромными щипцами раскаленный кусок железа и сует его большой чан с водой. Раздается шипение, вода начинает бурлить,  от чана поднимается пар. На наших глазах красное от жара железо становится серебристо-серым! Ух ты, это же подкова!  Хабрай тем временем вытирает пот и улыбается нам сквозь усы. Шутка его нами давно выучена, но каждый раз заставляет смущенно ежиться:
- Кызым, ты чей же сынок будешь?
Сестренка молчит. А я, бука, потупив глаза, бубню:
- Я не сынок, я девочка…
  Хабрай деланно изумляется.

Подмастерье уже   раздул большой горн и нагрел заготовку. Мы зачарованы видом огненно-алого, сказочного куска железа – такой цвет можно увидеть только в небе, во время особенно красочного заката! Он неописуемо прекрасен! А какой в кузнице запах! Его ни с чем не спутаешь: пахнет углем и дымком, но не дровяным, а тем особенным угаром, который может появиться только от горячего железа при его соприкосновении с водой.  Долго наблюдаем, как подковывают  гнедого коня. Его темно-коричневая шкура лоснится. Пофыркивая, он поводит красивой головой. Старый конюх заводит его в специальное стойло - сооружение из четырех тонких столбов, которые поперек с трех сторон перетянуты жердями. Вводят коня с открытой, четвертой стороны,  потом закрывают ее поперечиной.
 
 Кузнец обрезает с копыт  старые ороговевшие куски . Когда  начинает прибивать первую подкову , невольно вздрагиваем и  смотрим на Рифа.   
- Смотрите, какая грива густая! – говорит он. – Из таких волосков кисточки делать хорошо!
Мы  успокаиваемся. Конь стоит смирно. Дождавшись окончания процедуры, плетемся домой, но слышим бодрый голос Хабрай бабая:
- Эй, сынок, оглянись-ка!   
Эх, зачем только мы повернулись в его сторону! Он кричит:
- У тебя задняя нога потерялась, подбери!

Вот кузнец с подмастерьем будут теперь Рифа дразнить! Но мы не в обиде. Никто из взрослых не терпит так долго наше присутствие на рабочем месте, никто так беззлобно не шутит с нами, как старый кузнец. Еще тащим домой драгоценности – старые прямоугольные гвоздики для подков, крохотный блестящий кусочек каменного угля. Через день забудем о них, но сейчас эти трофеи для нас бесценны.
Лето проходит незаметно. Первого сентября кто-то из нас идет в школу, остальные – в детсад. Мы растем, не замечая этого. Для беспечных прогулок времени остается все меньше, но тем они дороже для нас. Речка всегда ждет нас!
 
…Воды в Сару с каждым годом становилось меньше, она мелела. Берег, напротив, становился все обрывистее и круче, разъедаемый ветрами и временем.  Песчаную крутизну засадили сосенками. Вырос прекрасный бор,  медсестры  набирали там маслят на ужин. Воздух настоялся на сосновой живице, обрыв, с которого мы когда-то скатывались, зарос и исчез. Окончив школу, мы разъехались по городам. На каникулах  в гости приехал сокурсник Магад, лакец  родом из высокогорного аула в Дагестане.  Мы повели его на новый мост через Сару.

- Как называется эта бурная река? – спросил с улыбкой Магад.
Дитя гор, он привык к студеным шумным рекам с мощным течением, и мелкий ручеек  воспринял с иронией.

А для нас-то Сару - любимая речка детства! Начавшись с чистых подземных родников, она несет свои небогатые воды целых четырнадцать километров, чтобы влиться в Танып. Танып впадает в Агидель – Белую реку, о которой поет Шевчук. Берега Сару дали нам красивые цветы, гладкие камешки, прозрачные родники, познакомили с трудом кузнеца и плотника, научили выручать друзей. Наших земляков, выросших на родниках Сару, можно встретить теперь даже далеко за границей.
И когда идет дождик, я порой думаю: «А ведь в этом дожде есть капелька из нашей Сару». У каждого в памяти такая речка, которая символизирует саму Жизнь.