Туманом залитые дали. Дневники

               
               (Дневники 1993-2002 г.г.)
                Тетрадь первая
                1993 год
28.10.93. Москва.
После 4 октября тянет на кладбище и в тюрьму. Размётан оказался русский дух «по могилам глубоким да по тюрьмам сырым».
Был в Лефортовской тюрьме. Общее у тюрьмы и крематория – приёмные зальчики, чистенькие, кафельные с объявлениями и инструкциями на стенах. Только в крематории в таких зальчиках пахнет будто бы жжёным волосом, а в тюрьме – хлоркой.
В Лефортово – улица Сторожевая, переулок Солдатский...
На московских улицах бабы с авоськами, подростки со жвачкой. Тупая напористость жизни, заваливающей сверкающие дни 3-4 октября. Вроде бы такое произошло, что все должны содрогнуться, замереть и пойти вспять, но жизнь прёт из всех щелей, сочится. Или утони в этой зловонной жиже жизни, или всплывай вместе со всеми и хлебай по полной...
Не тюрьма, а тюрьмишка. Соседние пятиэтажки выше.
Тюремщики нынче не какие-нибудь инвалиды. Нет. Это первосортные особи в кожаных куртках, джинсах и с лицами киноактёров. Смотришь на них и думаешь, зачем человеку так много мяса и костей?..
Когда в фабричном районе ищешь тюрьму, то находишь много похожих на тюрьму зданий.
На кладбище не радует «красота окружающей природы»...Всегда ненавидел молодые заросли на заброшенных просёлочных дорогах.
Рубить, рубить...
31.10.93.
Ночевала Н. Как портит девушку потеря невинности!
Девушка, потерявшая невинность, становится смелее, одержимее, - наглее как-то, или это истерия? Недаром потеря девственности не разглашается, скрывается. Иначе это отталкивает от девушки. (Речь не о похотливых самцах). Кажется, будто в ней порча завелась. «Лоно не чисто». «Свет Божий погас в очах, зажёгся свет мира сего». Не научившись искупать этот «порок» любовью, она будет приносить несчастье любящим её мужчинам. Цветок есть, а плода нет. Пустоцвет. Жалкое зрелище. Остаётся ей «гулять». Всех встреченных мужчин примерять. Удовлетворять собственное сексуальное любопытство. Переживать поэзию эротики. И долог, долог этот путь до счастья, а другого нет...
01.11.93
Мы – герои! Исторические деятели! Выпускаем нелегальную газету! За границей! Ну, прямо как ленинцы-искровцы. А в гостинице Минска взяли да банально напились и подрались...
П. купил типографию-дивизионку. Я регистрирую под неё газету «Лефортово». (Официально «Леф», только первые три буквы. Остальное будет дополняться во время вёрстки. Военная хитрость. Иначе не зарегистрируют). Воображаю себя редактором этого «Лефа». Пусть только номинальным, и понимаю, – никогда и ни за что! Упаси, Боже! Любое редакторство, начальствование не по мне.
Чаепитие дома у П. Инструкции по регистрации. Чудесный младший сын П. Воспитание, простодушие, молодость и породистость. «Мама, подойди, пожалуйста к телефону».
Заявка, написанная рукой П.: «Группа писателей, объединённая в кружок «Любителей естественной философии», намерена в данной газете пропагандировать в обществе уважение к закону, правам человека, конституционным нормам, примату нравственности в политике. Предполагаемый авторский состав – люди культуры, религии, науки, конкретной политической практики. Источники финансирования: средства от реализации газеты, спонсорские взносы»...
В «Щите и мече»: «Всего месяц работаю, а уже еду на «Волге» по Москве».
Здесь: «Ещё только месяц работаю, а уже пью чай дома у самого П.!»
В кабинете П. на рабочем столе – изразец величиной с поднос (супер- эстетство). На нём рукопись – от руки. Телефон «Панасоник».  Пишущая машинка заряжена чистым листом...
Смотрел и думал, хорошо бы написать роман о мятеже 3-4 октября – бой, баррикады, тюрьма, кладбище, политическая интрига...Но намного лучше написать семейный роман на фоне этих событий. Или даже деревенскую повесть со слабым отзвуком Москвы этих дней.
Победил Ю-на. Он встретил меня у П. Ожидал всплеска эмоций по поводу правки моего очерка, а я искренне добродушно поболтал с ним. У меня правило: на правку не обижаюсь. Это уже не моё...
Жена П. такая седая, что я сначала принял её за бабушку...
04.11.93
Я легко, радостно подбираю краски-слова, кладу их в нужное место холста, но ленюсь, имею мало вкуса к мазку. В мазке – эмоция, движение. Надо принуждать себя делать фразу-мазок изощрённо. Каждый – по-новому. 
 05.11.93. Вчера выпустили «минский» номер. Устроили пир в подвальчике на Комсомольском. Давно я так легко и радостно не пировал. Кажется, вписался в редакцию...
        Переселившись в Москву, Москву теряешь. Теряешь Москву метро, Москву Красной площади, Москву ВДНХ. Всё это становится средой обитания и только. Но обретаешь Москву внутреннюю, познаёшь душу города. Октябрьский мятеж сроднил меня с Москвой. Теперь мы с ней кровью повязанные...
Как жить? Выйти из дому в воскресенье утром, пойти в церковь с доброй женой и послушным сынишкой...
07.11.93
Хорошо, что победили не мы. Тогда бы нам пришлось оправдывать пролитую кровь. Пришлось бы запрещать «Московский комсомолец» в полной уверенности, что наше дело правое. Пришлось бы читать подпольное издание «Курантов» и беситься...То есть, прибегать к репрессиям.
17.11.93
Срочно выехал в Липецк с Н. делать очередной подпольный номер. Кошмар алкоголизма Н. Я в сравнении с ним в этом деле мальчишка. В типографии безграничная продажность всех и вся. Ни шагу без взятки.
Боевая, партизанская романтика перевозки тиража в Москву. 
Осенние сумерки меркли.
Мы мчались на полных парах
По тракту, где избы и церкви
И женщины в чёрный платках.
21.11.93.
Из А-ска. послали журнальчик. Внешне неплохо, но внутри как-то зажмуренно. Интересно об Абрамове. Он был свободен и выразился достаточно полно. С кем бы он был сейчас? С Беловым и Распутиным в В.С. под выстрелами Ельцина?..Вряд ли. Скорее всего, был бы среди питерских демократов... Взял почитать его  «Деревянные кони». Ни капли социально-политической ненависти. Любовь. Бабье сердце...
Из деревни – о деревне – всё уже написано. Теперь о деревне надо писать с другого конца – из города. И совсем по-другому.
23.11.93
В общем-то всех достала наша былая «коммунистическую» жизнь, но не все её потом прокляли. Кровь у Белого дома пролилась именно по этой причине...
30.11.93.
Пришли отклики на мои первые публикации в газете. Лестный. Получил учетверённую ставку – 220 тыс. в месяц.
03.12.93. «Дали» ещё 55 тыс. Купил у вьетнамцев тёплую куртку. До этого - в плаще «на рыбьем меху».
Первый день в тёплой одежде. Ходил по квартирам в многоэтажке напротив Белого дома. Люди напуганы. Захлопывали дверь перед носом. Решил представляться братом пропавшего без вести, и дело пошло. Цепляло. Много интересного узнал о мятеже в «виде сверху». Вошёл в роль. Греха не чувствовал. Грешен ли артист в роли такого страждущего брата?..
Вечером пьянствовали дома у П. Он только бокал шампанского, а мы – до потери пульса. Супруга П. играла на гитаре и пела романсы нашим пьяным мордам...
06.12.93. Как терпеливы стали москвичи к «тележечникам» в метро! Это новое племя мелких торговцев заполонило город. А метро – самый дешёвый транспорт от вокзала до вокзала, не такси же нанимать. И вот в метро москвичи теснятся, уступают таскунам дорогу. Ничуть не возмущаются этими горами коробок и тюков на колёсиках. А помнится, ещё летом, тут и там раздавалось: спекулянты проклятые! Теперь, после расстрела Б.Д. – молчок. Подавлены невиданным количеством этого племени. Они не дерзят, молча прут свои возы, а мы терпим ещё и потому, что этот мелочный замызганный торговец более мил нам, чем респектабельный...Социально близок...
Письмо от мамы:
… «Вчера я колбасные талоны отоварила сыром 1,5 кг. На три талона. Радость! На масло у людей талоны не отоварены за три месяца. Опять будут громадные очереди. Бедные дети и их матери. Нечего в кашку положить...»
14.12.93.В «Спорттоварах» обласкивал взглядом поплавки, лески, крючки, удилища, как мальчишка перед отъездом в деревню. Обживается душа и на Яузе. (Пуя и Яуза...какие созвучия!)
Записка О. утром на столе: «Сашенька, голубушка, ты прогуляешь меня и ребёнка, если не задумаешься о своём поведении...» Пора заканчивать с гульбой...
19.12.93. Был на квартире депутата К. Сидит в «Лефортово». В доме разгром – квартиру предписано сдать. Телефон им уже отключили. Растерянная супруга сидельца слегка «под градусом». Забегает сосед. Она называет его Колька. Это тоже экс-депутат В.С. из Тюмени. У него замашки рабочего парня-простака. Но сыплет словечками «электорат», «политическая элита». Это о себе подобных. Градус сочувствия снижается их принадлежностью, хотя и бывшей, к власти, к привилегиям. Они подпорчены и жалки как проигравшие.
Супруга К. страдает от того, что супруге генерала М. уже дали три свидания в тюрьме по полтора часа, а ей пообещали только одно и на час. «И там блат!» Собирается венчаться со своим сидельцем – но это лишь повод для встречи с мужем в тюрьме. Моя статья о них будет начинаться так: «К. снова при бороде. У М. опять усы»...
        «Колька» в ссоре со своей женой. «Я чаю прошу, – она кофе наливает».
Просит взаймы. Супруга К. ругает его по-бабьи, по-соседски: «Ты, Колька, так тебя разэдак...»
Депутаты...
28.12.93. Съездил под Тулу, во владения знаменитого председателя показушного колхоза С. Все планы выполнялись на 200-300 процентов, а в стране есть было нечего. Магазины были пустые, вместо денег – талоны. В этих показушных колхозах, в председателях-орденоносцах вся суть бывшего СССР, вся его ложь...
Победа Ж. на выборах в Думу – победа на костях. Ресурс убиенных у Б.Д. он умело подключил...
Слушаю песни военных лет на старых пластинках (остались от деда Егора) и на его патефоне. Ни капли показного патриотизма. Чистая лирика. Сильно. Первозданно. 
29.12.93. Вчера приходили К. и В. Оба побитые. Дрались в поезде. У В. нога ошпарена кипятком. У К. синяк под глазом.  Пьяненькие, наглые, хамоватые. Я всё «съел». Сам был таким же жестоким в молодости. Знал, что отец в Москве гостит у тёти Клавы, а не заехал. Сел на проходящий поезд, и дальше.  Отец был в гневе...И синяки тоже бывали и шрамы...
Я понимаю К. и В. так, что сейчас их мать играет роль несчастной, покинутой, бедной, им жалко её. И хорошо с ней. Они полагают, что мне не могло не быть так же хорошо там. Но вот подвернулась коварная москвичка и увела дурачка-отца. А я теперь и рад бы вырваться, да, опять же, дурачок, не имею достаточно духа для этого. Что тут сказать? Что я бежал от многолетних унижений и оскорблений? От грубости, криков и духовной чуждости? Как бегут из тюрьмы на волю, из тьмы на свет, из холода в тепло, от смерти к жизни. И только в кошмарном сне представляю себя вернувшимся обратно. Я ушёл не столько к хорошей жене, сколько ушёл от плохой. А плохая жена вообще не имеет права иметь мужа. Это жестоко, но справедливо. И если теперь у меня хорошая жена, так только потому, что я не желал дважды ошибаться. Можно было бы много сказать В. и К. , но они не услышат...
Уговорились с К. летом вместе ехать в деревню.
30.12.93. Провожали старый год в редакции. Н. произнёс экспромт:
Что такое Новый год?
Это всё наоборот:
Петуха заменит Пёс,
Даст ответ, где был вопрос.
Где был дождик – будет снег.
Вместо слёз услышим смех.
Невезучих ждёт успех.
А безгрешных втянет в грех.
Кто вам должен – тот отдаст.
Кто непьющий – тот поддаст.
А кто пьёт – завяжет он.
Тыща будет – миллион.
Перед нами дрогнет враг.
Холостые вступят в брак.
Будет свет, где пала тень.
И по новой выйдет «День».
Будет очень хорошо
И чего-нибудь ишшо...
1994 год
01.01.94.
В полночь сидим с О. на кухне у телевизора, отсчитываем бой курантов. На третьем из комнаты подаёт голос наш кроха П. К двенадцатому удару мама его принесла за стол, дала грудь. И мы все «втроём» выпили по бокалы сухого.
03.01.94.
Собираемся крестить сынишку. «Рожён да не крещён – всё Богдан».
В газете П. отводит мне постоянное именное место на пятой полосе. Его слова: «Что бы твоё имя сверкало».
17.01.94.
Съездил в Воронеж.
Отставной генеральный директор завода, на котором делались «Бураны». Чиновник-интеллектуал. Его драма. Сорокалетний спортивный красавец на пике карьеры на пороге краха. «Бураны» отменяются...
Куражусь в семье – в восполнение унижений и оскорблений в прежней семье.
20.01.94
Утро ясное, морозное, русско-московское. В комнате солнце. Музыка Гайдна по радио «Классика». Ребёнок играет машинками на ковре. Ты полулежишь на диване и счастлив на фоне всяческих драм и трагедий страны...
Б. опубликовал в демократической «Столице» свою статью. Оправдывается: «Неважно, где пропагандировать наши идеи».
Ответ П.: «Старая германская мудрость: не ходи в дом врага!»
Мужчины моего поколения будут измерять нравственность в политике (!?) от точки 4 октября 1993 года. Простил или не простил кровь? Пошёл на сделку или не пошёл?
22.01.94.
Был у писателя Л. Барственность – стёганый халат, кушак с кистями. Полы волочатся по полу (мал ростом). Классик!
«Пиши роман, Саша! Роман пиши!»
Непонятно, чем я у него отравился. Его комплексом бездетности, вечным внутренним стоном по этому поводу. Подавленностью супруги. Его шутливой угрозой в её адрес: «Стукну молотком по голове». Незванностью моей. Собственной гордыней...
23.01.94.
В театре у Дорониной смотрел «Прощание с Матёрой». Поговорил с самим автором. Р. оказывается читал меня в газете, хвалил. Но у меня сложилось такое впечатление, будто это дежурный приёмчик ни к чему не обязывающей лести.
После 4 октября эта его пьеса (и повесть) резко устарела.
24.01.94.
Купил фотоаппарат «Зенит». Собираюсь купить резиновую лодку за 70 тысяч. Никогда не думал (презирал себя за такие помыслы), что буду так радоваться покупкам. Как мальчик радуюсь и вещи, и собственной живучести в совершенно чужом окружении. Я приехал в Москву как в чужое государство со знанием языка и только. Как говорится, в одних штанах. А тут уже и фотоаппарат...
29.01.94.
Всплывет вдруг из деревенского детства: ЗИС -150 стоит под окнами горницы Шестаковых. В рамах сетки-марли от комаров. Слышится застолье. Я заползаю в кабину ЗИСа. Нажимаю на какую-то педаль. Свистит сжатый воздух в пневматике. Я пугаюсь. Но никто не слышит, а если и слышит – пускай ребята побалуются. Пир до ночи. Потом хмельные – за руль. Поехали в Никольскую за добавкой. А я уже сплю на дедушкиной кровати под лосиными рогами. 1957 год...
Вчера окрестили П. (В день рождения его деда Павла).
31.01.94.
Негодная жена – спасение для мужчины. Есть с чем сравнивать при выборе второй.
01.02.94.
Завтра еду во Владимир. Надо успеть вернуться к шестому, - новоселье.
07.02.94. Выпуск номера во Владимире. Тускло от шампанского, ликёра и водки. И сразу опять под дождь настоек – новоселье.
Пью теперь всё больше от полноты жизни как грек на симпозиуме. Но с мыслью – здоровым войти в преклонные года, а не как получилось у отца. Слова мамы о поколении фронтовиков: «...а потом они стали пить». Инсульт. И последние 15 лет доживание к корвалолом в кармане. А ведь он был ещё и покрепче меня от природы. На волне горя от его ранней смерти я написал повесть «Целковый на счастье» – по его наброску. Литературой смерть поправ.
Меню новоселья (составлено О.): салаты – оливье, из свеклы с морковью и орехами, рыбный. Грибы, помидоры, селёдка под шубой, колбаса, холодец. Рыба в тесте. Курица тушёная. Гарнир – рис, картофель. Сладкое – варенье, торт, пироги, конфеты. Вино – клюковка, рябинка, лимонная водка, шампанское, цинандали. Напитки – чай, компот, квас, кофе...
На новоселье шурин отказался пить мой тост за погибших 3 октября. Дима М. обозвал его омоновцем. Шурин сказал, что гордится этим. Раскол даже в родне...
12.02.94.
Живётся светло, снежно, морозно – минус 25. Пишется о сотнике Морозове – энергично. Был у него: «Крещёный?» «Нет». «Ну, что, господа! Для начала нагайкой окрестим писателя?» Сел за рассказ с подобным персонажем.
13.02.94.
Завтрак. Несколько кусков хлеба на тарелке. Муж делает бутерброды и съедает весь хлеб кроме последнего куска. Уходит на работу. Жена садится за стол и ест остатки, последний кусок, единственный...
14.02.94.
В этот день девяносто лет назад «Варяг» вышел из бухты Чемпульпо и дал последний бой. Песню «Варяг» впервые услышал от дела. Он пел и подыгрывал на семиструнке. Песня, по сути, немецкая. Слова написал Рудольф Грейц. Пришлось переводить на русский.
Спел «Варяга» под шестиструнку.
16.02.94.
Бывают бездарные дни – это от встреч с бездарными людьми. Бывший депутат ВС. Профессор МВТУ. Пафосно пел с балкона Б.Д. перед расстрелом (парламента) песню о журавлях. Плакал навзрыд на словах «...летит по небу клин усталый,..и в том строю есть место для меня...» Заражён тщеславием «народного любимца». «Вот пригласили на «Конгресс русских общин» и опять просили петь «Журавлей». Опять аплодисменты»… Лысый, под пятьдесят. Кокетничает: «Знаете, я бы не хотел давать интервью...» Да куда же деться от желания славы? Дал, как миленький...
П. прав. Надо было пульнуть по ним отнюдь не холостыми...Хотя и сам П. на балконе Б.Д. был тогда немного смешным в своей романтичности: солдатская плащ-палатка на плечах, пистолет в кобуре (отстреливаться намеревался до последнего патрона – последний для себя?) А на самом деле – сбежал в деревню к Л. И отсиделся там...
26.02.94.
Съездил на Красную горку (Холмогорский район) на могилу к «архангельскому мужику», моему герою Николаю Сивкову...Снежный потоп на Руси. Последний рейс. Люди уходят от автобуса куда-то в ночь. Ни огонька вокруг...
27.02.94
Героические дни 3-4 октября закончились пошлейшей амнистией. Вот захотели – расстреляли, захотели - посадили в Лефортово, захотели – выпустили...
Узников нет. Убитые остались.
У узников – был срок. Убитые – бессрочны.
04.03.94.
Приехала погостить мама. «Впервые живу у сына. До этого ни разу не ночёвывала». («До этого» - двадцать лет брака с З.)
Приходил на обед Б, земляк, родом из моей  Синцовской (соседний дом). 72 года. Где-то преподаёт философию. Остановил мою горячую речь: «Саша, с профессорами так не разговаривают».
06.03.94.
Вчера триумф русской оппозиции в ДК «Правда». Сотник Морозов, шесть ранений, молодцом! «Ура» в многотысячном зале. Молебен. П. ведущий. «Герои» – амнистированные сидельцы Анпилов, Константинов, Терехов (единственный в подавленном состоянии). Механический Зюганов. Жириновский – соловей...
24.03.94.
Опять ездил на выпуск во Владимир. Опять пил. Это уже становится фактом биографии. Свобода алкогольная (истерическая). Её переизбыток. Слишком уж хорошо стало жить. (Алкоголь заземляет). Слишком много хвалят. П. после прочтения очерка о Сивкове: «Всем писать как Лысков!»
Поди же тут не выпей.
29.03.94.
Два года семейного труда О. С утра до вечера. Высветилась, телом очистилась. Младенец делает из женщины Женщину...Она стирает, моет, готовит... Вот  вдруг кровь из носа пошла. Долго стояла у выхода из метро с задранной головой. Огорчалась только одним, - что меня заставила переживать.
02.04.94. Бузили шахтёры у Б.Д. Стучали касками по асфальту.  Ельцин – хороший! Министры плохие. Провинциальное мышление...
Такое видится и снится
Девице ветреной – столице,
Что с нею век не примириться
Девице чопорной – провинции.
Читаю Бондарева «Искушение». Бродят замыслы, мечты о романе.
03.04.94. Полгода с расстрела Б.Д.  Праздник поминовения погибших. Сотня тысяч у Баррикадной. И тишина. Если закрыть глаза, то не подумаешь, что так много людей вокруг.
Подкачивают шины на старом уазике – в кузове колонки усилителей. Гонят мужика с монархическим флагом. (Флаги над толпой только красные). Запах корвалола. Крик «врача!». Раздают портреты убитых. Баркашовцы в коричневом – впереди. За ними пристраиваются остальные. Вот и получились – красно-коричневые. Лица грубые, некрасивые – даже у женщин. Казаки со своими широченными лампасами.  Бабушка в слезах. «У вас, бабушка, кого?». - «Внука, милая, внука». Народ не усмирённый, а присмиревший. Народная мощь в сравнении с кастовой убогостью шахтёрских пикетов.
Колкости писателя Р. о моих публикациях: «Ты потерял себя…»
Романист Л. о моих публикациях совсем по-другому: «Ты умеешь создать в малом».
Дружеская критика – орудие подавления. Р. – плохой предсказатель. 5 октября был убеждён, что нашу редакцию  наглухо закроют, запретят. Мне советовал идти бурильщиком в бригаду строителей, моё имя, мол, в чёрном списке. А и полгода не прошло – все на свободе, газета выходит, гонорары выписываются...«Потерял себя?». Да, потерял себя прежнего. Обрёл нового...Остался жив 3 октября. Но стал совершенно другим. Произошло не перевоплощение, а переодушевление.
На Поминовении – чувство непоправимости случившегося со страной, и чувство личного помудрения...
10.04.94. Отвёз резиновую лодку в деревню, чтобы летом было багажа поменьше. Снег – каша. На льду реки – вода. Вербы торчат из снега уже красные. Закат – кисельный.
11.04.94. Русская идея двойственная: явная и подспудная. Явная – в деле создания русского государства. Подспудная – в бытовании. СССР был и не был русским государством. Теперь Россия явно приоденется в нац. одежды. Построит свою избу. И подспудно оставит жить в ней всех прочих. До очередного потрясения и разрухи.
 24.04.94. На велосипеде в Лосиный остров. Снега нет в лесу. Яуза в берегах. Собачки облаивают – взрывают душу чёртовы твари.
25.04.94. Печатать очерки в газете и потом издать их книгой – один путь. Но попадёт много случайного, преходящего. И путь не выстраданный, я в него не влюбился.
Второй путь – очерки как черновые наброски романа. Но романа сейчас я боюсь. Я им ушиблен («Пределы»). Страшно погружаться в одну систему координат, 2-3 года жить с одними и теми же лицами. Хотя роман неизбежен. Хотя бы как самоутверждение в Москве – цель, увы, не высокая. Гордыня. А где грех, там и крах. Но не «согрешишь», не напишешь – напишет другой. Хотя если это будет художник, то он выскажет и твоё...
Беседа с 14-летней культурной, коренной москвичкой – барышня. Свежее девичество, ранняя юность. Куда это всё подевается через некоторое время? Дух отлетит под напором плоти – заневестится. Во мне говорит комплекс отца дочери (которой нет).
26.04.94.
Начало страстной. Думаю о повести.  Судьба трёх. 1. Убит. 2. В тюрьме. 3. В подполье. Но три героя для повести – обременительно.
Нет, – судьба одного. Ранен, подполье, семейный разлад. Тоска. Б...ство. И вдруг – его 21 сентября! Любовь. Кто он до 21 сентября? Инженер Дулов. Освобождение через «грех»...На баррикадах молодые парни звали его «отец». И это льстило ему, сорокалетнему, бородатому...
Сюжет: посторонний, случайный прохожий, советский тип, оскорблённый ОМОНом, – восстаёт, и за десять дней превращается в русского. Расправляет душу...Яростное возмущение советского человека в нынешней политической ситуации выливается в форму национализма...
В. недоволен моей поздравительной открыткой с его днём рождения, подписью. Сделал выговор по телефону. Меня хочет иметь отдельно. Олю с Пашей отдельно. Раскольщик. Тиран. Диктует мне, как мне жить и с кем. Было три сына: Сим, Хам и Иафет...
Вышла книжка о расстреле Белого дома некоей В.Куцылло. Молодой московский снобизм. И те плохие, и эти. И страна плохая. Но, надо отдать должное профессионализму автора.
30.4.94. Захожу в вагон метро – девушка вскакивает с места, уступает...Тут невольно нашу нагловатую молодёжь предпочтёшь. (Первый звоночек в 47 лет)
01.05.94. Оправдывается, судя по рассказу «Акварельный человек» технология: горячая фраза дневниковой записи переходящая в литературный текст.
03.05.94. В руках билеты в деревню. На душе буднично. Поэзия поездки на родину выветрилась.
Художественно восстанавливать события 3-4 октября бесполезно. Пускай и масштабно будет, но всё равно останется привкус обработанного газетного материала. Надёжнее старый замысел: семейная история с вкраплениями этих событий, как ярких примет времени.
05.05.94. Холодные весенние дожди...  Надежда на жаркое лето...
09.05.94. Шествие простолюдинов от Белорусского вокзала до Лубянки. Духу народа нет соответствия в вожаках. Руцкой – вальяжен, Константинов – интеллигентен, Зюганов – партиен, Анпилов – шпанист.
10.05.94. Расслоение в самых низах. Погибает сын огранщицы на алмазной фабрике – ни копейки помощи от администрации. Разбивает машину сын главбуха – получает 5 миллионов...
У людей (раса) так: все новорождённые похожи один на другого. Все взрослые – каждый наособицу.
У деревьев (порода) наоборот: младенческая зелень у всех разная (тополь меловой, липа сизая, дуб рыжий), а летом все на одно лицо.
13.05.94. Вчера вечер нашей газеты в Измайлове. 5 тысяч зрителей. Триумф П. Потом – ЦДЛ. За соседним столиком – некто Иодковский. Он высудил у нашей газеты  1 миллион за Иудковского. Получил эти деньги и гулял на них. Когда И. выходил из клуба, Д. заметил: «Какой он пьяный!». Сегодня сообщили в газетах – «трагически погиб» этот самый И. А какой триумф был! Победа в суде!
 14. 05.94.  Нюхаю веточку московской сирени на столе и вспоминаю удушье черёмуховое 1963 года в протоке Заостровья в Архаре. Мы перешли Двину на яхтах и мелкими галсами продвигались в черёмуховых (кисельных) берегах...
17.05.94. Семейный энтузиазм О. – её азартное потирание ладони о ладонь. И глаза – искрят.
19.05.94. Ночевал Р. Милый провинциал в хорошем смысле. Мы уезжаем – он остаётся «пожить». Хорошо пригреть человека. Настораживает только его интернатская, общежитская закваска. И в семье, как в общежитии, отвоёвывает себе личное неприкосновенное пространство.
22.5.94. Деревня.  При отъезде в деревню дикая сцена с А. Требование любви при условии властвования...
Окатило счастьем на рекивцевском лугу.
Полутона весны приятно озадачили.
...Так зеркало в брошенном доме хранит
Испуганный взгляд мародёра...
История М. Измучилась уходом за больным мужем. После его смерти вышла замуж за любовника. И этот, возьми, да сляг с инсультом. Опять ухаживай за инвалидом...
Одинокие пожилые женщины в деревне ловко эксплуатируют мужиков, и никакой муж не нужен. И недорого. (Бутылка «пузырь»  водки – самой дешёвой, «палёнки» – в день)...
Жёлто-лимонный закат...Сиреневый осинник...Ржа молодого черёмухового листа...Чернь ели, удручённой своей вечной зелёностью...Завалы (медвежьи шкуры) прошлогодней не скошенной травы...
Малиновый закат вчера был - к снежной крупе с востока, а к чему этот лимонный?..
Течение реки – клубящийся глинистый раствор...
Облака кучами под голубизной, и просветляют воду в реке...
Дождевые космы бурые в подсветке заката – словно пыль с неба в очистительном урагане весны...
«Тележки навозу не выпросишь» – о скупом хозяйчике В. Продаёт «навоз навывоз». Хороший заголовок для фельетона.
Плети дождей исхлестали обнажённую весеннюю землю...
Фронтовик на берёзовом тычке вместо ноги вспоминает как нынче отметили 9 мая. «Погуляли добро». Синяк под глазом, на лбу ссадина. «Суланжане сами отдельно отмечали. Не стали с ровдинскими сходиться». Пил два дня. Соседи позвонили дочке. Дочка приехала «отняла «Рояль» – спирт. Но ведь этот фронтовик считается в деревне непьющим. Он лишь в начальной школе пьянства, не смотря на свои семьдесят лет...
А его сосед «умер от вина». Водку здесь называют вином. У соседа умерла, было, жена. Стала есть его тоска одиночества. Сходился с другими женщинами. Не складывалось. «Только о покойнице и разговору». Смерть под лавкой. «Весь синий и нос сплющен. Хорошо, что холодно на улице, а то бы и живот разорвало»...
Закат – сплошной сизый морок и лишь один клинышек розового неба снизу в него вонзается. И вот тем клинышком раздвинуло непогодь, разметало, вышло утро с кучевыми облаками на чистом небе...
Приехала тётя Дина. Весточка от мамы: будет 30-го. На своё 68-летие. Строю теплицу. Вчера посадили морковь. Топим баню...
Жалобы старухи на своё долголетие – это ведь тоже кокетство...
Приехал к В. с тачкой за навозом. Что-то он мнётся. Косится на мою тачку. Подсмаркивается. Явно тянет время. Оказалось, нынче он затеял навоз продавать. Такой вот навозный бизнесмен...
После дождя берёзы в гроздьях молодой листвы – веток не разглядеть...
26.05.94. Измождённые весенними ливнями вялые прозрачные облака...
Экономика – женского рода. Взгляд, оценка людей из пещерки, от очага – себе в прибыток. Милое лицемерие: с виду радушие, внутри холодный расчёт. Тракториста за порог не пустят, на чай не пригласят. Строгость! Он лишь наёмный работник. И пашет на неё, пашет...
Навозный шантаж не прошёл! Я обнаружил залежи этого ценного удобрения в старой колхозной конюшне. Пласты! Монополия В. лопнула... Моя соседка назначила работнику расценки. Стакан водки за пять тачек навоза из старой конюшни. Такая вот экономика...
Чахлое потомство вернувшихся с войны. Внуки. Человек двенадцать бежит из школы в столовую – вот и вся группа продлённого дня. Двести убитых на войне не дали потомства...
В. охотник. Рассказывает, как он зайца ждал на выгон от собаки. В глазах В. сумасшествие. Очень верно это изображено Перовым в «Охотниках на привале». Безумие убийцы – неважно кто и что под прицелом.
27.05.94. Зелень словно ветром наносит, наподобие снежной метели. Что ни день, то гуще на ветках, глубже на земле.
28.05.94. Два дня тепла и снова хлынул снег из-за горы. Крупа. Звонко скатывается по тонкой рубероидной крыше...
Белый Цвет черёмух как бы инициировал Метель.
Снег удерживается только на тропинках, а трава просеивает снег, зеленеет как ни в чём не бывало.
На тёплом языке реки снег тает мгновенно...
Весна с разгона ткнулась в сугроб. Зачем этот снег в конце мая?..
К вечеру лопнул пузырь облаков, в разрыве, на западе, малиново полыхнуло солнце, деревня вплыла в мир новорождённый...
31.05.94. Тип женщины: её ни о чём не спрашивают, а она говорит, говорит. Нет, и не говорит, и даже не рассказывает, а ведёт пропаганду самоё себя. Собственной ценности в этом мире. Ловко навязывает мнение о себе как о человеке выдающемся, умеет непринужденно заставить повторить сказанное самою собой о себе самой и затем уже с чистой совестью передавать эти слова как сомородные, вышедшие из души постороннего человека. (Бывшая учительница начальных классов)...
Вчера стояли у прясла на Кремлихе тёплым майским вечерком – три мужика.
«Тольке» осенью исполнится 55 лет. Пенсия. «А в детстве думал, как бы до восемнадцати дотянуть. Чтобы через армию уйти отсюда. Пожить по-человечески. А у матери тогда тоже такой возраст подошёл, что единственного сына нельзя в армию. Военком говорит, женишься, тогда и возьмём. «А я до сих пор не женат. Я убеждённый холостяк!» (Хотя нынче зимой сватался к Марии Л.)
А Степан Иванович приехал в родной дом из Мурманска. Едва поднялся на угор. Астма. «Я самый старый из суландских мужиков». У Степана Ивановича гроздь бородавок на правом веке, пипеломы.
Я. 47 лет. Второй брак. Сыну полтора года.
А внизу под нами, под горой, в Подгорной ещё живёт мой ровесник, справный мужик, совхозный электрик, тоже холостой. Дом и огород ухожен удивительно изысканно для холостяка. Я уважал его за эту тщательность. А из разговора с «Толькой» оказалось, - тот с матерью живёт.  Она старая, из дому никогда не выходит. Тайная мать. Матка в улье с одной пчелой и сыном на окладе бюджета. Всё держится на её воле застенной, запечной, шомушной...
А за нашими спинами пепелище сгоревшей недавно церкви, заросшее травой кладбище. Единственная намогильная плита осталась там: «1894 годъ...Дорогой супруге от супруга и детей»... Прорва жизни...
И такое чувство, что новой церкви здесь уже никогда не будет.
Совхоз есть, электрик есть, конюх есть, а жизни нет и не будет – жизни смелой и свободной, какая клокотала здесь четыреста лет до того, как «спалили церковь шалыханы безродные»...
02.06.94. Дождливых дней так мало в детстве...
Сижу в мезонине у открытого окна. Две песни слышу. В горнице О. поёт колыбельную. И на черёмухе соловей – какую-то свою. Но поют о чём-то одном, общем для них...
03.06.94. Мама вспоминает о З.: «Приехала в деревню. Идёт к дому. Папа с Бурнашевым тёс галтелят. З. проходит мимо – глаза в землю. Входит в дом. Никакого «здравствуйте». Исподлобья: «Где Ваня?» И – в детскую.
Я – маме: «Несчастная женщина».
Мама: «Не жалей. Папа всё видел, понимал, да только ухмылялся на глупость твоей молодости и этой женитьбы. Он и на свадьбе у вас не был. Сразу понял всё. А ты тогда влюблённый в неё был, знать ничего не хотел».
05.06.94. Понемногу выходит из меня страх супружества: «Жена идёт!» И я не вскакиваю, если лежу. Не делаю вид, что работаю, если валяю дурака. Не пью тайком, а прошу налить перед обедом...Как долго я был подавлен, унижен! Как тяжело и долго вставал с колен, отряхивался...
Первые комары...
Сюжет:несчастная женщина деловая, хваткая, нерастраченная – на даче, поднятой собственными руками, в одиночестве весенней ночи, в перекличках птиц слышит мужской свист-призыв...Идёт на манок...
07.05.94.Впервые меня греют в деревне не воспоминания детства, а сиюминутность, сейчасность. Это народилось во мне после трёхлетних трудов по ремонту дома. Это стал «мой дом». Уход матери в тень тоже причина моего обновления. Отслоение В. «Пошёл ты!..» Квартира в Москве. Успех в газете. 350 тысяч в месяц. И конечно - женщина. О. О!!!
08.06.94. П. исполнилось 1 год 8 месяцев. Деревня. Он у меня на руках. Я иду вдоль стены кухни и считаю сколько полос обоев надо нарезать для оклейки. «Четыре, пять, шесть...» Умолкаю, проходя окно. Слышу голос П. «Семь, восемь, девять...»
Жутковато даже стало.
Голос бабушки с полатей: «Восприимчивый мальчик»...
Ветер поддаёт – только стекла в окне звенят...Свистит в щелях летних рам...
Ветром скинуло резиновую лодку в реку и понесло. Река решила поиграть лодкой, от заводи к заводи, по перекатам...Поймал в Нижнем поле...
10.6.94. Как комар объясняется в любви, философствует под ухом, уговаривает-улещает, мол, будет не больно...Не верю! Хлоп, и нету комара!..
Вялая, избалованная, «девственная» фельдшерица в Никольской из новых. «Ой, я не знаю в вашу Синцовскую дороги. Ой, боюсь. Ой, заблужусь...» Пришлось провожать туда и обратно...(предчувствие конца жизни в этих местах)...
Из Узбекистана письмо в Россию можно послать только с оказией. По почте ничего не доходит...
13.06.94. Шесть часов утра в мезонине. Мысль о романе. Полурепортажный. Органичный. «Газета»... Странно, никто из редакции не пишет историю нашей газеты! Никто из учёных-социологов не работает над темой: русская газета 90-х годов. Написать «как было». Как я пришёл, робкий и растерянный провинциал и влюбился в П. Написать их всех...
Холодным утром искупаешься, выбежишь на берег, и от тебя пар валит, как и от реки...
14.06.94. Мне 47 лет. Рябина цветёт. Какие-то кукольные облачка-цветы на ветках.
16.06.94. Вот она – белая ночь! Тьма августовская и дождь.
Спустился на лодке до Рекивцево. Старик, закутанный платком от комаров в кустах с удочкой – напугал.
17.06.94. Завтра – в Москву. О. и П. оставляю в деревне.
Как всегда на прощание наколол дров. В неистовой рубке сокращал последний маетный день перед отъездом. Ночью посидел на крыльце, постоял у калитки...
20.06.94. Москва. Дождь. Город ощетинился спицами сломанных зонтиков.
На планёрке мечталось о деревне.
Опять Р. гостит. «Вызвали на студию». Он приносит в дом нравы общаги. Обидно. Воспылал страстью к тринадцатилетней А. Не стесняясь меня, как бы даже не замечая, ходит за ней по пятам. Вместе читают газету «Спид». Он перед ней заискивает. (Страсть к малолетке снижает мужчину. Может быть даже, унижает)... Перед сладкой плотью рассыпается в любезностях. Хотя и девочка – вполне себе возбудительна.
Интерес Р. к девушке «под боком» – результат одиночества в семье или некая порочность? Почему он тогда не может завести любовницу в Москве? Ах, конечно, что же может быть слаще тринадцатилетней под боком!..
Р. ,что называется, воспылал. Это уже напрягает. Шутя говорю ему: «Господин педагог», намекая на педофольство... А девчонка уже помыкает им, тридцатипятилетним. Он уже моет посуду за неё. Опять шучу сквозь зубы: «Будь мужчиной!». Ответ: «Ты знаешь, я уже год без жены. Привык всё сам делать на кухне...»
Он кажется, наконец, всё понял и больше не появляется...
Идёт дождь в Москве. Радуюсь за моих деревенских. Над ними новенькая крыша, вылизанная мной, выползанная. Над ними не каплет...
01.07.94.
Синцовская. Трезвый, блистательный переезд из деревни в Москву на 5 дней.
Вокзал в Вельске. Старинные советские лавочки-скамейки и новый киоск первых местных коммерсантов...
Примитивный, простительный обман таксистами-частниками приезжающих на поезде: «Автобусы не ходят!». Отцы семейств ужасаются и садятся в их «такси». Хотя автобус будет.
Ловкая, слаженная, балетная работа мужиков-путейцев на замене шпал. Великолепная гидравлика, стремительная дрезина...Захотелось быть путейцем. Окончить МИИЖТ...
Переход Прилук – Синцовская в  тропической жаре и влажности...Громы ходят вокруг солнца...Зеркалят...Жарит неимоверно...Приятно промачивать ноги в лужах, колеях, болотцах...
03.07.94.Вчера Паша корчился от боли в животе и плакал. Наскрёб глины с печки и ел. «Магния не хватает». Такой ужас охватил, что я уже собрался бежать с ним в Москву. О. изумительно хладнокровна. Пошла к т. Д. Она – старый, тёртый медик (не сказать, чтобы врач или доктор, простой техник – рентгенолог) помяла брюшко у П. «Две ложки постного масла». И к утру у П. отлегло. «Покакал». Радости родительской не было предела! Молился, зарекался пить, если всё закончится хорошо...Потом баня, телесный и душевный катарсис...
М. после сорока лет работы в школе - как полковник в отставке – в семье замашки учительницы, диктатора. К О. – как к своей ученице-несмышлёнышу...
Июль это торжество трав и гроз...
04.07.94.Пил и казалось все пьют. Вся Россия спилась. Бросил пить – как много непьющих! Ехал в поезде – из 54 человек только двое пили...
Презирать «бабский» стиль жизни, жить богемно, гоняться «за туманами», и вдруг, устав, однажды согласиться, да, жизнь это готовки завтраков, стирка, простуда, лечение, хождение по магазинам, экономия зарплаты, покупка рубахи, мытьё полов, работа как зарабатывание денег, глядение в окно, смотрение телевизора — и в совокупности всего этого вдруг обнаружить радость скрытно-истерическую (скрытая до истерики)...
6.7.94. Мать всю жизнь «болела». Любила поболеть и постоянно напоминала о своих болезнях. Сын страдал, сочувствуя, и был подавлен ожиданием скорой смерти матери. А она дотянула до девяноста, намного пережив сына...
Нас вводят в рынок, как девушку во грех – со слезами, давясь, плюя и блюя, нож к горлу, или – или...
07.07.94.Сижу в прихожей за углом. Левым глазом вижу чисто вымытое окно, небо, облака. А правым – окошко телевизора. Мило и то и другое. Просто не оторваться.
09.07.94. Летним вечером в субботу Москва кроткая, тихая, голубая. Только высотные дома в солнце, а в парках – пряные сумерки...
11.7.94. Вчера П. спросил: «Ты хочешь своих навестить? Тогда, знаешь что, не надо никаких социальных драм. Напиши-ка об уездном городке. О новых людях, о торговцах...Как там жили в 1917-м, 1941-м...Может быть они счастливы сейчас...»
Не ожидал такого от воителя.
П. невозможно лгать. Он прямит душу...
А вы видели, как заводит бензиновый мотор на задках сельского клуба? А потом «катят кино». И кино это «Малыш» Чарли Чаплина?..Я – видел!..
Эти летние выходы мужиков на рыбалку, на ночь...С острогой на носу лодки. Потом, на рассвете, у костра с ухой и брагой, с криками и песнями... «Дикость!» - ворчат горожанки. И я говорю : «Да! Именно так было и тысячу лет назад, и две...(читая Карамзина).
13.07.94.Электрички утром слизывают людей с платформ...
Поленов – какое, оказывается, «деревянное» имя. (иду на выставку)...
Человек (мужчина) исходит от того, что он должен каждый день дать кусок хлеба жене, детям, и неважно что за окном – коммунизм или капитализм...(просматривая метрики Анны Васильевны)...
21.07.94. Третий раз съездил в деревню за это лето. Не надолго. П. Заболел. Животик. Привезли в Москву. Сегодня ему полегчало. Принял причастие и за обе щеки уписывает просвирку...
Твёрдое решение бросить все парники-теплицы, картошки-морковки. Это не наше с О. Решили приезжать в деревню только дней на двадцать праздными дачниками. Подтолкнула к этому и неприятная роль М. в качестве суровой свекрови...Она называет свежий коровий навоз на сельской дороге – калом. «Осторожнее! Здесь кал!»...
24.07.94. В зоопарке с О. и П. – мальчишка созрел для любования зверушками.
  Словечки П.: «Все надели зонтики»...
Впервые сам написал букву «о»: «Смотрите, я «О» сделал!»
26.07.94. Опять был во Владимире на выпуске газеты.
02.08.94. За столиком кафе ВДНХ группа молодых. Один из них заказывает себе и ест «от пуза». Даже не пытается угощать приятелей...(Теперь каждый сам за себя).
Как рано и печально закончился нынче «деревенский сезон»! Не пожилось в деревне без меня О. и П. Выживала старшуха мелочно злобствуя, как моя шкодливая кошка Мурка (с..т мне на подшивку газет). Сколько бабьего открылось в старшухе, змеиного, паучихиного. Где интеллигентка? Где жена писателя? «Люди умирают, а вещи остаются. Служат другим людям» – философствует. И дарит О. залитую вином скатерть. (Хотя надо признать, вещь говорящая)...А ведь была симпатичная молодая женщина, с мужем в рестораны ходила (чернобурка на плечах), на торжественные собрания элиты областного центра. А вышла – Коробочка... Слабость? Трусость? Многолетнее вдовство? Семейная драма с детства? Мещанство первого поколения выходцев из крестьян?..
Моя ошибка состояла в том, что я оставил в деревне О. и П. на её попечении, полагая, что сущность «мамы» не позволит ей выхаживаться. Ошибся в оценке сущности...
В деревне надо жить чеховскими дачниками.
18.08.94.Сижу и гадаю, что писать?
19.08.94.Опять съездил на выпуск во Владимир, опять бездарно-коньячно. История шофёра. Он из семьи казаков. Дед был вором, и никогда не попадался (казачье-цыганская  доблесть)  Деда зарезали в подворотне...Внук им гордится...
20.08.94. Ставлю «свой» телефон. П. Обещает за установку положенные 500 тысяч. Какой же сотрудник без телефона?..
Дожди в Москве мелкие, просяные. Теперь ещё разве что порадует золото осени. В то время как зелень уже давно отдаёт «тоской зелёной».
22.08.94. Ходили с П. в Пушкинский музей. Единственное сильное впечатление у него – статуя мальчика, вынимающего занозу. П. вспоминал «свою» занозу.
24.08.94. Вчера в дикости толпы, в воплях провокаторов, в трёпе обворожительных московских проходимцев, в давке, в бабьих визгах добыл на ваучеры (5 штук) всей семьи на 170 тысяч. Хватит, чтобы сшить костюм из готового материала (мама подарила)  и купить ботинки на зиму. Действие происходило на ВДНХ «под Быком»...
500 тысяч на телефон П. не дал. «Я вот как зажат». И вывернул руки будто бельё выжимает. «Со следующего номера»...
Закончил строить тамбур в кабинете...
27.08.94. Приезжал В. с каким-то парнем. Целовались. Подарил ему ремень. Он просил денег. Не дал. «Сам в замоте»...И прочее...Он не обиделся. Дома пили с ними водку, а возле метро «Ботсад» – шампанское на развале. Наставлял их: не контактировать с московскими. В. – шалопут, мальчишка – рассуждал о воспитании детей...
П. перед ним благоговел. Старший брат. Однако боялся. Прятался под стол...
30.08.94. Именины П. Ушли с О. в церковь. Там у него есть любимый отец Михаил. Очень обаятельный, весёлый, живой священник, даже невозможно назвать попом...
Дописал стихи отца.
Отец:
-Тихо, тихо спит осина
Как старушка мать.
Чуть повеет из-за тына
Ветерок – пора вставать.

Голос нежный, голос кроткий,
Но на всё село -
Застучит, ударит в чётки –
Значит, рассвело...

Далее моё, об осине, посаженной мной в год смерти отца, в июне 1976 года с западной стороны дома в Синцовской, написанное под впечатлением уже выросшей теперь осины:
-За таёжным бездорожьем
Слышен этот зов.
Всем греховным и безбожным
Под осиной кров.

Постою и я у тына
С жизнью не в ладу,
Повстречаю у осины
Лучшую судьбу.

Ночь проходит. Догорает
Майская звезда.
На осине оживает
Серебро листа...

Нельзя не заметить шов в настроении, тонкости душевной отца и сына – в пользу отца...
Его уход был чистый, мужественный. На волне горечи этой утраты я написал по его наброскам «Целковый на счастье». Литературой смерть поправ. Дух отца – во мне. И его темы тоже...
31.08.94.Опять ездил во Владимир на выпуск газеты. Слушал там Солженицына в Доме культуры. Двоится он – великий, гениальный автор Архипелага и эстрадник – не в лучшую сторону к последнему...
02.09.94.Ночь была слепой, мрачной. С рассветом облака спустились на асфальты Москву. Небо засияло. Туманы из парков и скверов потекли в низины прудов. Был шестой час утра...
05.09.94.Читая Чехова в метро...(тягостно, давит, плоско...) Для серьёзного чтения нужна соответствующая среда...
06.09.94.Утро в Москве тёплое, матовое. Липы в парке  благоухают пыльной зеленью конца лета...
09.09.94.Редакция полюбила меня взасос – ничего не могу писать «для себя».
10.09.94.Линяет зелень в парке, разделяется по породам. Каждая со своим оттенком, как весной...
Вечером солнце верхушки деревьев в парке золотит, а утром – серебрит...
18.09.94.П. опять почуяв мою тоску, (по глазам что-ли?) отправил в свободный полёт. «Напиши, как картошку копают». Еду в родную Синцовскую...
19.09.94. Пейзажи левитановские это как бы гляденье сквозь мутноватое стекло вагона. Не то Поленов. Там гляденье в монокль, чисто протёртый фланелькой...
Перламутровая осень...
Асфальт на шоссе после дождя зеркалит...
На обочине шоссе М-8 на 800 километре в кустах обелиск из нержавеющей стали. Табличка: «Здесь БУДЕТ установлен памятный знак в честь победы над интервентами и белогвардейцами в 1919 году»...Опоздали красные партизаны, опоздали...Теперь пришло время белогвардейцам свои победные знаки ставить...
А совсем недалеко, на будке ожидания автобуса: «Андрюша, мы тебя хотим! Любовь ты наша, Андрюшенька!»...Вот это никогда не устареет...
Сентябрь... Торжествуют вечнозелёные!..
Бумажный шелест парков и лесов...
Под окнами заброшенного дома Степана Ивановича Лыскова на Кремлихе выросли грибы...Жутковато...
Директор совхоза на машине сбил мальчика на смерть. Встретились с отцом мальчика. У них образовалось кровное анти-родство...
Никак не может умереть старуха в своём доме. Опять лето пережила. Опять осень. Опять ей уезжать в город к внучкам. А так хотелось умереть в деревне летом, когда много приезжих дачников...Плохие предчувствия. Уезжала в город, просила: «Если что со мной в городу случится, так хоть помяните меня в моём доме»... В «моём»...Как важен для женщины дом...
Опять К. , бывший директор в Суланде, поднял голову.
 Теперь в Р-о. Опять директорствует. Раздаёт совхоз на паи. Готовит крестьянам доколхозную, отходническую жизнь. А ведь было так пал духом после смерти невенчаной любимой жены! Но вот опять в «старом, привычном» директорском кресле и под боком со старой, брошенной было, жены...
На железнодорожной станции кошка цвета шлака...
-Сашка-то (сын) вам пишет?
-Нет, не пишет. Да мы его и забыли вовсе.
-Не много добра от него и видели...
Родня в Николаеве живёт, на Украине. «Эх, кабы в рублёвой зоне!»...
Поэзия (по Леонтьеву) всё оправдывает...
Русские учатся торговать. Думаете, зачем они ведро с брусникой завязывают платочком? А для того, чтобы перед приходом поезда быстренько перевернуть ведро, встряхнуть – вспучить – полнёхонькое опять ведро получается...
Торгуют на станциях бабки – на чай с сахаром, мужики – на бутылку...
Русские (советские) торгуют как-то виновато, заискивающе, без театральных жестов...Поэзия в войне, в гигантских стройках, в соитии двух человек...В русской торговле нет поэзии, значит...Постойте! А «Коробейники»? А купец молодой? Но опять же тут всё дело кроется в «ржи высокой», в соитии, а вовсе не в прибылях...
Гоголь гениально нарисовал Корбочку, если можно назвать гениальностью отсутствие в авторе сознания Богородицы. Вот и потому-то в том числе автор раскаивался и кинулся к Богу в конце жизни...Да все русские женщины Коробочки, но с явной или мнимой Богородицей в красном углу своего жилища...
Как-то надо ввести в мой литературный обиход (я к этому иду) Розановскую широту, размах (за счёт философии, поэзии) в очерках. Надо перейти в другой жанр и в другой объём – полоса. Надо удвоить заряд...
Газета как черновик, как моя работа ассистента, референта у профессора (в данном случае, у П.)...
Напечатан мой ремикс «Бабушки» по Ремезову.
Андрей П. о моей «Бабушке»: «Ну, что попробовал своих любимых из серебряного века. Там пустыня...» Он такой эстет! Но почему-то не любит литераторов серебряного века...
Директор совхоза К. проклинает город за презрение к крестьянину. И вот подтверждение его правоты, сидя на станции Вельск: уголь идёт из Воркуты государству, городу – шахтёры выбивают деньги у государства, из города, стуча касками у Белого дома – платят эти деньги крестьянину за его частную, личную бруснику, картошку на стоянке поезде Москва-Воркута в Вельске. Крестьянина с его личным трудом отделили от государства, как когда-то церковь. Он-то выживет, проклянёт город и выживет, а государство потом к нему – с продотрядами...
Много ли надо человеку для счастья? Немного солнца, немного железнодорожной станции, немного водки, но чтобы обязательно не допить из бутылки, а из уважения к себе, вылить на шпалы у стрелки...
Из деревни выгнала грусть осенняя, предсмертье природное и...мать с её учительским диктатом: дом большой, а уединения не было...
Рано утром приехал в Москву. Иду по перрону Ярославского вокзала, уставший от поездок, клялся жить только домашней жизнью, домашним недвижным зимованием, а рядом стоит состав, готовый к отправлению. Вымытые вагонные стёкла, внутри – поднятые, заломленные полки, и опять хочется сесть и уехать...Думаю, это от русскости, от громадности страны, от инстинкта обживания её, пригляда, обзора...Магия поездов, чары рельс...Мания…
05.09 94.Страдаю от бессмысленности гибели сотен человек 3-4-го октября прошлого года. Пришёл в стадиону «Красная пресня» помянуть погибших. С одной стороны стены стадиона жгут поминальные костры, а с другой, на беговой дорожке семейство благополучных граждан занимается гимнастикой, укрепляет здоровье – может получиться завязка для острого рассказа об убийстве теннисиста на стадионе. Написал и опубликовал в «Опасной ставке» на эту тему «Акварельный человек».
22.09.94.Сюжет. На рыбалке у московского пруда встретился со слесарем-сантехником Белого дома. Он знает всю систему подвалов. 3-4 октября спрятал брошенные автоматы в своей потайной бытовке, чтобы потом продать, заработать на мятеже. (Потом меня за этот рассказ вызывали в прокуратуру и я втолковывал им, что это беллетристика, а не быль.)
01.10.94.«Мама, дай титу (титю)». Мы переиначили: «Дай Титу титу». Или ещё. «Паша не кочет (хочет).» У нас вышло: «Кочет не хочет».
02.10.94.Опять сосцы дождей над Москвой, опять снег на зелёной траве и листьях. Похоже на конец мая. Только впереди уже – зима.
03.10.94. Год с кровавого октября. Шоу поминальные. Марши протеста. Пикеты негодования. Часы неповиновения. МЫ со скорбными лицами взываем к ИХ совести, а они посмеиваются...Сходил только на одно «мероприятие». П. послал. Больше не тянет.
Сюжет «белодомовский». Сын сидит в тюрьме. Отец, классный прораб, устроился на ремонт Б.Д. после обстрела. Пользуясь близостью к власти, хлопочет за сына. Сын узнал, запретил. Отец потихоньку всё же кланяется и просит.
05.10.94. Портрет П.Виардо. Глазищи, женственность, но – бесплодная по детской части, олицетворение комфорта, как удобное кресло после обеда с сигарой...
12.10.94.Случайно перед тем, как ступить в ванну с холодной водой (обливаюсь) перекрестился и глянул в зеркало – кощунство, жуть – увидел свой образ в золотом окладе... «Молитва перед зеркалом» – религиозное сознание европейцев. Ты Бог. Бог в тебе.
15.10.94.Съездил на выпуск в Тверь. Печать ужасная. Но «за доставку» всё-таки П. простил долг редакции за установку телефона 290 тысяч...
Суд с Гусинским не в нашу пользу. Всего 750 тысяч проиграли. Копейки. Судиться – теперь это норма жизни, никакого позора...Даже доблесть...
Письмо от мамы – дыхание деревни, горький осенний вздох...
Умер в деревне Сашка Шестаков, друг детства, кудрявый гармонист. Это уже второй из нашего реденького подлеска послевоенного. Первый был Вовка Лысков. Тракторист, краснобай. В гараже повалился на стол и помер. А Витьку Лыскова убили урки в Питере на вокзале. Он ехал после дембеля из стройбата с деньгами. Видимо проговорился...
17.10.94. Дорожный сюжет. Корниловцы-псевдо (в чёрной форме)  возвращаются в Тверь с монархического совещания в московском Кремле. По вагонному радио песня Вилли Токарева «Воруй, воруй, Россия, всего не украдёшь»... «Царь-Горох воровал, царь Иван воровал...» Корниловцы при саблях и погонах с угловатыми шевронами решают прекратить трансляцию. Стучат в купе проводника. Тот с похмелья в ужасе открывает дверь – что за форма? Что за войска?..Это в моем рассказе «В Питер». П. негодовал за мою авторскую отстранённость в нём.
18.10.94.Подло миной ловушкой убили мальчишку-репортёра «МК» Его бы хоть постращать для начала. А то сразу – пополам!..
Последняя его публикация, буквально за день до смерти – патриотически армейская – как он окапывался на учениях ВДВ. Сам «косил» под спецназовца, восторгался профи-воинами, солдатами-убийцами...Нельзя с этим шутить...Всегда поражался уверенности некоторых журналистов, что «надо разоблачать». Разоблачать спецназовца с автоматом и гранатами? А ты – сморчок с ноутбуком...
Три дождя над Москвой...Три разные облачности сразу...Синий дождь над Свиблово, бурый над Лосиным Островом, ситечный, мучнистый над ВДНХ...
Два дождя над Москвой
И один снегопад...(песня)...
Безбожный мальчик из молодёжной газеты по утрам молится перед зеркалом, жужжа электробритвой... Холостячок...Папа с мамой...
Столичный мальчик, не знающий жестоких законов жизни вплоть до убийства...Спортсмен...ВЛАСТИ ЖАЖДЕТ!..Ой, что вы, он же не взаправду...
Он «умененький», с девочкой всего один разок, а вот взял и сдуру втиснулся в грубейшую мужскую жизнь и принялся там пакостить...Коллекционировал игрушки -трансформеры...Всегда просил у солдат на учениях «дайте пострелять»...
Мальчик!..
Простому человеку скажи, что всё чисто, законно, никаких нарушений нет, и он, скорее всего, поверит. А журналист этого особого «мальчикового» склада «будет расследовать». Он какой-то высшей правды жаждет. Но правда была и у Чехова, к примеру. Однако, ему, мальчиковому журналисту, нужна правда – матка, чтобы глаза резало, убийственная правда ему нужна из-за его детской несознательной внутренней жестокости, или из политического расчёта, или...деньги вряд ли были нужны ему. Он был идеалист ещё советский...нет, деньги были ему ещё не нужны...Впрочем…
Однако намерение  его, «мальчика», выйти на трибуну Думы с политическими обвинениями  обличает его и в политическом расчёте (иначе можно было бы ограничиться и публикацией в газете). «Завалить», убить хотели его как политического противника, то есть политическая борьба в чистом виде...
Журналист-политик – это для меня всегда было подозрительно. Есть грань. Или – или...
Убили. Погиб...И ведь никто не скажет, что он погиб за Родину...А за что ещё стоит гибнуть?.. Ага! Ещё вопросик. «За какую Родину?» За Родину большевиков? Или за Родину свободных людей?..
Сердобольные русские старухи, конечно, всплакнут о его буйной головушке, и мать-русская земля примет в чистое лоно своё, как принимают блудных сыновей...
Баркашовцы ходят гордые, хотя это явно не их рук дело. Онанизм какой-то...
И баркашовцы, и Холодов боролись с этой системой. Система убила, дезорганизовала и того, и тех. Внешне, легально, внутренне – подпольно (армия, мафия)...
26.10.94.Надоело это поддельное летнее солнце в октябре, эта зажившаяся зелень, и вот – туманное, дождливое утро за окном, полуденный полумрак, голизна, исчезновение парка – эта грусть осенняя наконец-то! Теперь ожидание снега, морозных ясных деньков, как ожидание весенней капели...Счастливая будущность дороже настоящего благополучия...
27.10.94. Снилось: в небе много реечных самолётиков с моторчиками. Жужжание. Мои авиамодельные года в Архаре 1961-64. Любимый шеф кружка Е.П.К. спит за шкафом нашей авиамодельной мастерской с девочкой-моделисткой, нашей сверстницей, 15 лет. Мы, несколько парней, пьём для храбрости бутылку вина во дворе Дома пионеров, где я работал тогда кочегаром, учась в вечерней школе. И идём выяснять отношения. Стая молодых кобелей против одного матёрого. На пороге Дома пионеров я наношу удар Е.П.К. Он падает на спину не столько из-за силы моего удара, сколько потому, что пятками цепляется за порог...
Этот удар по любимому человеку был не последний в моей жизни. (Кулаком – первый и последний). А была ещё бабушка Н.М.М; мама – многажды; рок-группа; первая жена; писатели Архангельска...Я грубо обрываю отношения.
Тем первым ударом я разрушил некое братство. Парни меня возненавидели. И тогда упрекали, и теперь, наверное, не простили. Но зато та девочка, во имя которой я нанёс удар по Е.П.К. со своей подругой приходили к моим родителям и просили за меня. Они и перед администрацией Дома пионеров просили. Директор Цыганов решился только на выговор мне. На этом закончились мои авиамодельные подвиги (1 разряд по кордовым моделям-копиям. Мною был сделан ПЕ-2 (двухмоторный). 1 место на зональных соревнованиях в Ленинграде в 1963 году.?)
Да, кстати, все педофилы города А. собирались в Доме пионеров. Нас, мальчиков, вылавливали...И за это тоже попало от меня Е.П.К. – бессознательно. Он был в их компании. Многих из них потом судили. Е.П.К. отвертелся. Вовремя закончил «роман» с девочкой. Мой удар его спас от тюрьмы.
28.10.94.
Два дождя над Москвой, и один снегопад,
        В Бирюлёво – зима, в Лосе осень, в Сокольниках лето.
Я по нотам пропел, ты смолчал, ну а он – невпопад...
Первый снег – тот же дождь над Москвой за лето 
                согретой.
Тает снег на асфальте, на жухлой листве,
Ручейки как в апреле бегут по Садовой.
Я дойду до весны, ты дождёшься, а он – не успел
В зимней стуже остался под снежным покровом.

Как земля ни крутись – вечен снег над Москвой,
С октября непременно разверзнется бездна.
Мы с тобою стареем, а он – молодой.
Может, нам повезло. Только в чём – неизвестно.

29.10.94. Словечки Паши. Подпевает песенку Паганеля. «КапитанК, капитанК, улыбнитесь...»
30.10.94.Одиночество. Набирает на телефоне 100 (автоответчик времени). Хотя бы этот голос послушать...
31.10.94. Надо до старости наслаждаться жизнью: солнцем, прудом, листвой, небом, хорошей книгой...Так умел мой отец. Последнее лето в деревне, больной, лежит на сене и смотрит в распахнутые поветные ворота, и в этой огромной раме – ясный июльский мир. И на его лице блуждает улыбка счастливых воспоминаний его деревенской юности 1920-х годов...
Чехов пишет о своём отце: «К старости он стал мягче». Нет, дорогой Антон Павлович, это вы, дети стали разумнее и уже не требовалось от него суровости...
Осенние ручьи журчат, но не радуют
01.11.94. Долгожданные дожди
Утром хлынули на город.
Потерпи разлив и жди
Через месяц – снег и холод.
Снег и солнце, сушь и скрип,
Льдистый звон, метельный посвист
….....................................................
К голубому маю в гости.
02.11.94. Володя Ступин, художник в газете. Рисует и  приговаривает: «Хорошо-то как, Господи!» У него и вправду были замечательные акварели. Но грубые мазки жизни загрунтовали его самого.
13.11.94. Опять съездил в Тверь на выпуск. Осень. Свобода. Шампанское...
У нас живёт К. Работает дистрибьютером – уличным торговцем...
Зимняя дорога...Снежная пыльца под колёсами на шоссе. Талый снег на стекле. Скелетность соснового бора. Бесконечно падающее солнце, морошечный блик его в облаках как габаритный огонёк впереди идущей машины, – нелепый там, так далеко вверху.
18.11.94.Вчера П. требовал от нас мозговой атаки. Новизны, страсти...Конечно, можно энергично взболтать в кастрюле ложкой и будет похоже на кипение. Но суп всё-равно не сварится. Нужен огонь извне, из жизни. Редакцию опалило в 91-м и варево получилось неплохое. Опалило в 93-м – хватило лишь на год.
24.11.94.Был по вызову следователя в прокуратуре. Рассказ «Караси» приняли за документальный. Во всём виноват мой стиль – на грани рассказа и очерка...
Приезжал сбежавший К. на авто своего деда. Страшновато было под взглядами его серпуховских друзей с бандитскими замашками. Брали на испуг? Оказалось – нужно денег «на бензин». Я сробел и дал. К. отравлен свободой...
Ветер с севера. Снег ложится и не тает. Пора окна заклеивать на зиму. Послезавтра начнётся светлый, весёлый Рождественский пост. Начнётся во мраке осени, кончится — в светлом январе...
Есть пьяная поэзия у Есенина, к примеру. У Высоцкого. И она хороша по всем меркам, пусть и заражает алкоголем. Пьяной живописи что-то не встречал даже у абстракционистов. Живопись дело трезвых...
13.12.94.Как-то не чувствую я, в отличие от женщин, абсолютной ценности простого существования на земле. Не занимает меня и продолжительность жизни. Более того, я склонен к самоуничтожению через писание в газету, пьянку – словно камикадзе. Конечно, понимаю, если мне моя жизнь не дорога, то другим, любящим, очень нужна, и надо жить ради других, но всё-таки...
15.12.94.Паша перестал бояться темноты. С интересом вбегает в тёмную комнату и любуется огнями на чёрном небе, тенью от луны, всем этим голубоватым мраком. Мне уже никогда не пережить подобного.   
1995 год    
03.01.95.
Война – дело мужчин. Смерть даже на войне есть таинство. А мы в упор её телекамерами рассматриваем и женщинам на кухне вываливаем...
Материнское горе и женский психоз разные вещи. Первое – трагично, божественно. Второе – политично, низко. И вот они в истерике рвутся в Чечню – спасать своих детей...
Такие матери (из «комитета», москвички) позор сыновей, России. Уйти в армию — уйти к Богу.
Истеричные, малодушные женщины-самки, раскормленные, воинствующие, растят сыновей «для себя». Философия гнезда – тупая, злобная. Народа для них не существует. Даже рода не существует, ибо в роде – мужское начало. Семья – бабье.
Чеченец, оберегая своих женщин, насилует русских. Никогда не позволит чеченец своим женщинам пойти на выручку сыновей к врагу.
Дудаев принимает наших баб, презирая их, делает политику, великодушествует. Отдаёт 18 пленных, убивая 180...
Есть Толстой «Хаджи Мурата» и Толстой «Кавказского пленника». Есть Жилин и Костылин, и есть матери Жилина и Костылина. Два типа русских женщин...
(Написано в угаре патриотизма во время чеченской войны. В войне с Украиной в 2022 г. всё наоборот. Тогда я был всей душой «за наших». В марте 2022 года – горячо против. (А.Л.). Поправка  2022 года.)
С Рождеством! Вчера затемно ходили с П. вокруг нашей церкви. Из-под купола валит пар через форточку будто дым из большой белёной русской печи, и внутри тоже огонь – масса свечей.
Смотрели на небо, искали Звезду, – не нашли, облака...
05.01.95.Съездил на выпуск в Тверь. Привёз  номер, свою полосу с тремя очерками.
11.01.95.Новояз. Притух – сник. Нагелился – опрыскал волосы лаком...
Ездил в Переделкино к Л. Пьёт вермут, пишет, горячится...
Получил подтверждение своего литературного мастерства. Встречает один из бонз Союза Писателей и предлагает по моим газетным очеркам принять меня в члены. А я в СП с 1989 года.
28.01.95.Романтический заезд в родную Синцовскую едва не закончился трагически. На лыжах по целине махнул 5 км. от Ровдино. Ночевал в родном доме в мезонине. Угорел едва не до смерти. Хорошо, что закашлялся во сне. Рвота хлынула. Это и пробудило. На карачках выбрался на поветь. Отдышался. Гляжу – в мезонине алое свечение какое-то. Это у меня плахи под печкой тлеют. Тонкий под сложил – в один кирпич. Надо было минимум в три. Но таскать наверх лень было...Таскал вёдрами снег. Затушил...
Считаю, что с этого дня (ночи) началась у меня вторая жизнь – дар от отца. (28 января 1908 года он родился здесь, пусть и не в этом самом доме, но на этом самом месте Земли).
18.02.95.Паша: «Папа, побежали!» А папе 47 лет. Ничего. Побежал. Ребёнок молодит.
19.02.95.Опять съездил в Тверь расчётливо – для приработка. А Н. пытается дознаться, с чего это я зачастил в Тверь. «Саня, признайся, баба?» Я не стал ему рассказывать, что, экономя на электричке, гостинице, выпивке, транспорте (трамвай вмести такси) у меня появилась возможность на командировочные купить брюки и кроссовки (белые, летние). Пусть, пусть будет «баба».
20.02.95.Просился с П. в Чечню. Не взял.
21.2.95. После начала чеченской войны «чёрные» стали вести себя в Москве заметно скромнее, если, конечно, этот термин для них подходит. Кажется даже и мы, по великодушию, стали терпимее относиться к ним. Целебным кровопусканием обернулась война.
       23.02.95. Вчера П. пригласил пообедать вместе в подвальный кабачок. Спросил: «Ты что-нибудь пишешь?» Я ответил: «Роман. Называется «Редакция» (будущий «По дневникам 94-го года» А.Л.)... Теперь, только из-за одного того, чтобы не прослыть трепачом, надо писать и заканчивать.
      25.02.95.Слушаю песни Отечественной войны и вспоминаю, что отец на гармони (и вокальным соло) их уже не исполнял. Это уже были песни не его молодости, не его поколения (1908 г.р) А меня эти военные песни трогают до слёз именно при воспоминании об отце.
04.03.95.Три месяца облаков, мрака, слякоти, и вдруг – чистый, голубой, солнечный день. Свет небес льётся прямо в душу. Стоишь у окна и наполняешься весной...
Дневник как-то усыхает. Сочнее стала жизнь?..
Поднебесная туманность в марте – тесто для перистых облаков...А потом и крутой замес кучевых.
Паша ходил с О. В театр (ТЮЗ). Испугался. Плакал. Ушли после первого действия.
07.03.95.П. После поездки в Чечню: «Надо тупо жить дальше».
25.03.95.У Д.М. на Аэропортовской еврейка поёт романсы. Я: «Хотите, я изображу вас в романе?»...
Паша пытается заснуть у меня на диване. Я его застращал: «Спи. Папа работает!» Лежит. Молчит. Заснёт?
Работать, работать, а то и в самом деле молодые грудастые еврейки с гитарами появятся отнюдь не в романе, а натурально романтично...
Общение с женщиной «чисто по-человечески» для меня не интересно...
И всё-таки молодые женщины стимулируют. И я – «имею право...»
Опять весна, опять бессонница...
Вчера в вестибюле СП на Комсомольском киоскёрша пересказывала охраннику мой очерк «Дневные бабочки». А. ревнует: «Это всё выдумки твои. Не люблю художественность»...У меня – вымысел, а – задевает. А хоть и его документальность, а – мимо...
02.04.95.Искренне удивился после полугода безвестного хождения в ЦДЛ – своей внезапной известности. Подходили и говорили комплименты. Кажется, я не «пропал в Москве». Полтора года писаний в газеьте сделали мне имя. Я доволен, что не ошибся, ставя на короткий полурассказ...Между очерком и рассказом – это моё. И роман тоже должен быть таким же.
04.04.95.Чеченская война выявила русских, примирила русских – верующих и неверующих, богатых и бедных, красных и белых, демократов и патриотов. Чеченцы перешли черту – взялись «поднимать Кавказ». Но даже у турок когда-то ничего не получилось...
Девка ярая – война,
И грудаста и стройна.
В хвост и в гриву,
В нос и в рот –
Кого хочешь – зае..т...
18.04.95.Перед Пасхой всю Москву выскребли граблями. Теперь дымы встают над московскими парками и скверами. Жгут листву...
Зелень, как перед атакой, прячется под прошлогодней листвой. Грянет первый дождь – артподготовка – и хлынет пехота по газонам. Потешные полки...
26.04.96.Юра Тутов, фотокор из «Щита» подорвался в бронетранспортёре в Чечне. Ему нравилось быть там. Третью смену проводил.
Я в Чечне отбыл и домой свалил,
На Москве гулял беспробудно.
Он остался там, он войну любил,
И она его – обоюдно...
27.04.95.Получил 100 долларов от «таможенника» И. за очерк о нём. Это Паше на пианино...
Съездил в Дубну по делам и зашёл к Серёже Кукарниковы, с ним мы сидели на одной парте с первого класса в школе № 19 Архангельска с 1954 по 1961. Я перешёл в вечернюю. А он закончил с серебряной медалью и поступил в Питерский военмех.
Снялись. Два старичка.
28.04.95.На пруду под моими окнами лягушки кричат на рыбаков. Облаивают. А друг с дружкой – нежно курлычут.
29.04.95.Мой земляк, сосед по деревне Синцовской, живёт в Латвии. Сидели с ним в ЦДЛ. Я спросил, владеет ли он латышским языком. Он: «Если передо мной солидный человек, говорю с ним по-латышски. А если простой – принципиально по-русски». Вот лицемерие и подлость наших русачков-оккупантов...
01.05.95.Откурлыкали гуси, отверещали лягушки, похолодало и – зацвела черёмуха. На небе пуки облаков, на земле купы деревьев – зеркально. И я на своём пятнадцатом этаже совсем как птица в этом торжествующем мире.
02.05.95.Одни селезни плавают на пруду – уточки сели на гнёзда...
«Майскими короткими ночами...У тесовых новеньких ворот...» Это в моей родной Синцовской чахоточный Санко Лысков, это Павлик Брагин, проходивший за день до Шенкурска 60 километров, это мой отец, в 1946году смастеривший новенькое крыльцо у нашего дома...В 1993 году я это крыльцо переделал, но детали почти все оставил прежние...Щемит сердце от этих фатьяновских «майских коротких ночей»...
Билет от Москвы до Вельска стоит сейчас 40 тысяч рублей. До 1992 года – 10 рублей. Тогда я получал зарплату 200 рублей. Теперь 720 тысяч. В общем, пропорция та же...
14.05.95.Утром в выходной в малолюдстве и чистоте мраморных полов метро отражаются окна вагонов. В будни толпа топчет эти отражения...
Купил П. за 80 долларов пианино у шурина. Ещё не привёз. Грузовой лифт сломан...
К. завтра обещал приехать из Серпухова. Вместе наметили ехать в Синцовскую...
Познакомился с новым русским фабрикантом П. Было три швейные машинки – теперь два цеха. Шьёт ширпотреб. Подленькая мысль о спонсорстве в издании моей книги.
17.05.95.Воспоминания о деревне вдруг стали намного ценнее для меня, чем она сама теперешняя – после известия о смерти К.И. Синицынский дух отлетел последним облачком его души.  Коренной теперь там только я остался.
Синицына души моей стала вдруг живей Синицыны географической. Гораздо радостнее воспоминания о ней, чем пребывание.
Я потерял родину – и счастлив от этого. Теперь я не дам обмануть себя дивным воспоминаниям детства и рвануть на Пую. Теперь там пустыня. Хочешь побывать в деревне – вспоминай !
21.05.95.Каруселят стрижи за окном – значит лето пришло. Стрижи – настоящие, стопроцентные птицы...
Нагрянул К. Потеряны все документы, без копейки денег. Привёл девок с поезда ночевать. Ночью рвался к ним в комнату как мартовский кот к кошкам. Пьяный, наглый. Наутро – виноватый. Теперь «гостит» у нас. Чуждый, опустившийся.
24.05.95.Всей редакцией съездили на Истру. Играли в футбол раздетые до пояса. Видна порча журналистики на всех телах...
Майский зной невероятен...
Поют на рельсах поезда (на Окружной)...
Опять ездил на выпуск в Тверь. Купался в Тьмаке...
Жара стоит малиновая...
07.06.95.Под светлым небом раннего рассвета горящие фонари на улицах как упавшие звёзды...
08. 06.95.Ночью в бессонницу единственный родной голос автоответчика времени по телефону... «Два часа тридцать семь минут шестнадцать секунд...»..
Чудесная июньская жара. Горячие облака на горизонте – температуры паровозного выхлопа...
Зимой пруд подо льдом, летом – под ряской.
14.06.95Мне 48 лет. Жара, коньяк, семья...После третьего тоста срываемся из-за стола и с шурином на его грузовичке – за пианино. Втаскиваем домой, в кабинет, чёрное, старенькое, родное. Вот это подарок!..
К. уехал в Серпухов и пропал. Рано утром думал о нём. Заболело сердце. Для моего сердца никакие похмелье не страшно, болит лишь от горьких дум...
Гостит племянник С. Несуетно, умело торгует газетами у метро...
Приехал Р. Деловито использует наше радушие. Расположился как в гостинице...
Съездил на два дня в Иваново. Тусклый город. Выжженый.
 28.06.95.Русские устали быть народом, страной, государством. Отдыхают от себя самих.
 Месяц пожили в деревне – терпеливо.
 28.08.95.П. отдали в дошкольную гимназию. Только что отлучили от материнской груди. Три года мальчику – пора на коня садить. И передавать на воспитание дядьке. К сожалению, кругом только «тётьки»...
Месяц не пью...
Присутствую на этой земле не иначе как во времена  второго крещения Руси...
01.09.95.Живой всегда прав. Есть высшая правда в самом существовании. Это из ряда мыслей типа «нет в мире виноватых». Потому уныние – тяжкий грех, когда живя, имея право на правду (жизнь оправдана в самой себе) человек отказывается от этого права. «Жизнь плоха» – это моральное самоубийство. Неправы только мёртвые.
09.09.95.Русские: дайте нам встать с колен и мы будем великодушны. Униженный, сирый не могут быть великодушны. (Дополнено при перепечатке 04.01.17 «Встали с колен и первым делом ближнего дубиной по голове – Украину»)
22.09.95.На недельку сэездил в деревню. Пожил с мамой трезво, мирно. Так с детства не жил с ней. Она меня не знает и подражает в отношении ко мне тем, кто меня хоть немного знает. Людскому мнению. Моим жёнам. Сначала З. Та меня не уважала, и мама не уважала. Теперь О. Эта меня уважает, и мама уважает. О. Зовёт меня по имени отчеству, и мама тоже...
Таможенник провёл меня с книгой о нём. Под предлогом, что не понравилась, не заплатил ни копейки за сделанную работу. Урок мне. Теперь только так: договор, цена, срок, предоплата.
03.10.95. После двух лет работы в газете получил машину – с барского плеча. Старенький жигуль-6 на ходу. Так, походя. П: «Лови, Саня!» И бросает ключи от машины. Тёплые ещё от его ладони...
Уехали двое наших из редакции на 100-летие Есенина к нему в деревню. Гулянка есенинская! Напьются, наделают и наговорят глупостей, завтра утром на константиновском угоре будут похмеляться...Я ничуть не кичусь своей трезвостью. Очень, очень хочется прожить остаток жизни трезвым, вот только бы знать, как длинен он будет этот остаток, а то может быть и завязывать не стоит... 
   Со страстью первокурсника учу ПДД. Мечтаю летом поехать в деревню своим ходом...
Ездил в Чернь (за Тулой). Завтра в Тверь. Это мне по душе...
Есть 50 страниц романа о редакции. К своему 50-летию хотелось бы закончить.
29.10.95.П. объявил о деалкоголизации редакции в замен на автомобилизацию. Его громогласный приказ: «Получившие машины или деньги на покупку машин и не севшие за руль будут наказываться лишением тринадцатой зарплаты!»...
П. принёс в дом дикого котёнка. Зверь бросился на меня и погрыз до крови. Унёс неблагодарного обратно в заброшенные дома за пруд. Там у них колония...
6 ноября будет три месяца как ни капли спиртного. Тихо потаённо счастлив. Я пил как шалил...Лучше шалить с П., с машиной, с романом...
П. первый раз был в кукольном театре у Образцова. После первого акта «Царя Салтана» вышел в фойе с квадратными глазами от восхищения...
Получил приглашение в Архангельск на 60-летие писательской организации. Не могу. Отравлен для меня милый Архангельск горечью безлюбья, мерзостью «бракоразводного процесса». Там для меня нет кислорода. Один углекислый газ. Вырвался живым – и слава богу!..
Восхитительные мечты о езде на собственном авто! Такое вдохновение, как при влюблённости...
11.11.95.Спасись сам и спасутся вокруг тебя...Я бросил пить и меньше стали пить в редакции (по моим ощущениям). Д. в гости приходил – попили чаю, поговорили о искусстве, и он ушёл просветлённый...
Хожу по милицейским конторам для переоформления прав владения подаренной машиной шефа. Ложка дёгтя в радость обладания этой «шестёркой». Какие типы чиновников в погонах и без! (Гоголь – гений!). Теперь осталось – ремонт, сдача на права, техосмотр...К весне бы за руль сесть!..
18.11.95.
Моё первое автомобильное безумие. Во дворе. Решил, что «только чуточку, немножко» сдам назад. В результате столкновение. Противно вспомнить как о блуде. Спасибо, сосед-автовладелец  оказался покладистым.
      19.11.95.Езжу с инструктором. Какое счастье! А если бы вчера я рискнул выехать на трассу? Мог бы сбить, убить человека...
21.11.95.П. тяжело болеет. Кашляет дико. Спит круглые сутки. Температура под 40...О. ставит его под холодный душ.  Я в ужасе. По – моему, это же смертельно опасно!..
 И в это время вдруг сообщают по телевизору (он был включен), что террорист в каком-то детском садике взорвал детей... Здоровенькие были, никаких тревог у родителей...
А П. поправился буквально через сутки...
        Чем сильнее женское начало в народе, тем он живучее...
         24.11.95.Вспомнилась деревня. Теперь вся она завалена снегом... Деревня в снегах, как в небе на облаках...Покойся с миром, милая...
         1996 год
         01.01.96. П. рад новому году. Молоденький побег среди матёрых деревьев рвётся ввысь, к свету, чтобы насытиться, окрепнуть, выжить. А старое дерево (я) уже давно под солнцем и чаще думает, как бы не сломаться, не пасть, и уже никуда не рвётся. Как бы до весны дожить, –  одна у него забота...
Новогоднее пожелание тёщи, урождённой тулячки: «Счастья – ковш причастья»...
Как ловко совмещено здесь мирское и церковное.
12.01.96.Съездил в Вологду и Тотьму. На скульптуре Рубцов одет в ботинки за 7 рублей. И я такие носил. На тонкой резиновой подошве...
Морозно. Мирно в Тотьме. Сонно даже. А в Чечне в это же время...
 Смотрю телевизор. Один из наших заложников выхватил автомат у чеченца и застрелил его. Нашего тоже убили. Но это как бы светлая романтическая минута войны, если, конечно, у войны могут быть светлые романтические минуты...
Или Толстой солгал в своём Хаджи Мурате, или горцы выродились...
Скорее всего, и то и другое...
        06.02.96. Съездил в Муром. А вот там, в отличие от Тотьмы, чувство войны тяжёлое. Ходил по домам, из которых сыновья ушли на войну. Был у матери убитого. Водитель. Снайпер пулю в лоб...Испытал катарсис от  сдержанного благородного страдания матери. После чего и  меня война отпустила. Страшно благодарен этой женщине!
Самое поразительное сейчас, –  в народе не чувствуется сознания опасности самого существования! Или это от величия народа, «моська лает», или от потери национального чувства...
В будущем романе не хочу создавать подобие этого мира. Не  хочу удваивать его. А если и хочу что-то удвоить, то лишь то, что есть в этом мире светлого...
Но и сказочки сочинять про этот мир — тоже не моё...
6 часов вечера, а за окном ещё синь моря. Не чернота, как было ещё недели две назад, а морская синь...
О. сказала, что пора семена покупать. Вот и случился он – поворот...
07.02.96. Помнится, в Архангельске, джазовый пианист Резицкий однажды захлопнул крышку рояля и сказал: «Всё! Из этого ящика я больше ничего не могу выколотить». И стал играть на саксофоне.
Вот так же и с реализмом как с методом. Не могут, не хотят  в нём усовершенствоваться, и берутся за саксофон. Садятся за барабаны...
А кто-то всю жизнь играет на рояле – с аншлагом.
17.02.96. Время измеримо только в прошлом. В будущем время невозможно измерить ни минутами, ни днями, не годами. Ибо события непредсказуемы. (Как приятно чувствовать себя первооткрывателем истины!)
19.02.96. Есть вещи воистину неизъяснимые, несказанные — их даже нельзя пытаться воспроизвести, воссоздать – не получится...Это – детство, папа, мама, деревня, дедушка... Лишь в твоей тайной радости мелькнёт воспоминание, или в каком-нибудь старинном романе вдруг сценка явится, и оттуда – лицо...
Твоё несказанное сказывается другими, а ты пиши своё, и кому-то откроется его сокровенное...
22.02.96. Сдал вождение и, выскочив из машины инструктора, даже подпрыгнул от радости прямо на обочине этого Коровинского шоссе! Рад, что ещё что-то могу! Могу чему-то научиться! Могу стать лучше кого-то, тех, кто не сдал. Спортивный азарт – признак молодости...
23.02.96. Читаю воспоминания о Рубцове. Его убила жена.  Вспоминаю свои страхи при жизни с З. Да, от неё я сбежал ещё и потому, что просто хотел жить-существовать, боялся её гнева – закусит нижнюю губу, и – по голове, по голове...
08.03.96. Семь месяцев как не пью...
Съездили на ярмарку за Окружной. Шофёр из меня ещё никакой. На горке трогаться не умею. Паникую...Вообще всё вождение моё самостоятельное, с правами, ужасно нервное...
Ветер и солнце мир открывают,
Ночи полог приподняв.
Чёрные змеи в сердце вползают –
Злобы грядущего дня...
Заметки пьющего человека:
Коньяк выпьет француз – и побежит за женщиной (коньяк)
Виски выпьет шотландец – и начнёт танцевать степ-бреттон (виски)
Русский выпьет водки (водка!) и пойдёт всем бить морду.
Агрессивность глубоко в нашей натуре.
09.03.96. К. растратил деньги одного архангельского фирмача (были даны на покупку оборудования в Москве). Скрывается где-то. А фирмач звонит мне и требует «найти и вернуть». Я же родитель! Должен повлиять. Фирмач ещё молод и не знает, где и когда кончается родительская власть...
Весна света. В семь ещё светло. А облака ещё сырые, невыделанные. На небе жизни нет, как и на земле под снегом.
17.03.96. Расцвёл кирпич в фабричных стенах под закатным солнцем...
Скоро на автостоянке под окном будут до полночи петь приёмники в автомобилях. Водители будут что-то ремонтировать, копаться в моторах, вылизывать, холить перед поездкой на техосмотр...
22.03.96. Зима вытаяла из снегов, отлетела. Они, снега, плоские, крупичатые лежат в парке как сброшенная шкура...
23.03.96. Весна начинает проникать в кровь...Ремонтирую «жигуль» на солнечном пригреве.
27.03.96. На маневрах опять ударил машину о столб. Опять шок. Звук удара в ушах до сих пор. Машина – не только одежда человека, но он сам. Удар пришёлся по сердцу.
13.04.96. Поэт Куняев, редактор «Н.современника»: «Саша, я с удовольствием читаю твои рассказы. Нет ли у тебя чего-нибудь крупного для нашего журнала?» ...Лестно...
А вот П. гневается на эти мои рассказы. «Только не беллетристика! Давай журналистику!» Я киваю головой, хотя знаю, что опять напишу пару «очерков», которые читатели примут за рассказы. И П. опять будет гневаться. Но где надо, – я твёрже камня. Кроме того, мне весело гневить его.
...Осатанелая московская шоферня...
28.04.96. Ездил в Шую. Привернул в Ярославль. В Карабиху, усадьбу Некрасова. Прелесть запущенного поместья, облупленного барского дома на холме...
30.04.96. Зубной врач проникает в душу через полость рта...
Весна нынче рассеянная, забывчивая. Давно пришла, а зелень всё не выбрасывает.
07.05.96. Первые майские ночи, самое чудо. Лягушачьи восторги на пруду. Зелёный пух берёз...А в себе весны не чувствую. Не равнодушен, но – ровен. Не покоен – спокоен. Ощущение внутренней силы: мне и зимой хорошо, и в ноябре, и в мае...На бродяжничество не тянет – дома хорошо. Было езжено, хожено, видано. Теперь много повторов. И десять командировок в год – это ли не дань бродяжничеству...
Н. предал нас за полставки. Вдруг вздумалось ему подсчитать «строчки».  Вышло, что я выдал меньше всех. Вспомнились унижения в советских редакциях.
Злобный карлик у ног царя – это Н. А победит Зюганов – такие будут в затылок стрелять.
Зато ему полставки вернули. Заработал на нашем унижении. А я как писал, так и пишу...
15.05.96. Зелень в парке взгромоздилась...Пылят тополя (рифма).
21.05.96. Весенняя жара, когда ещё нет зелени, похожа на засуху. Будто не зима стояла несколько месяцев, а засуха.
23.05.96. Вчера день рождения у К. Я – в Твери, в гостинице. Неужто силёнок не хватит у парня? Неужто не надоест пить? Неужто не найдёт хорошую женщину?..А я ничем не могу ему помочь. Да и не нужен я ему...
М. с 17-го уже в деревне. Суетится опять, вечная пионерка. Она не понимает, что значит «быть собой», все силы отдаёт, чтобы «быть правильной». Тяжело наблюдать суету стареющей женщины, полной энергии, огня пионервожатой...
П. напечатал на машинке свой первый рассказ: «Паша любит маму. Идёт дождь». Что-то останется от этого лет через двадцать?..
Собираемся в деревню. Впервые на машине, 800 километров...
01.06.18.
В деревне.
Жалкие остатки великого народа. Троица. «Крестный ход» по перелазу в Никольской. Два пьяных местных мужика. Какой-то приблуда. Бабы – крикливые, задиристые. Перелаз шаткий...
В родном доме родная встретила «задницей». На грядах пропалывала. Я окликнул. Ещё круче повернулась задом. Это она скопировала бабушку М.А., свою свекровь покойную. Старушка была весьма не приветлива и скупа. «Не жалко, да убывает»...
День рождения м.. Застолье с банкой ржавых килек. Она встаёт и сама себе произносит похвальное слово. Тост в свою честь. Лёгкое сумасшествие...А помнится, какие женщины сидели за этим столом! Какие праздники были в этом доме!..
02.06.96. Утро опохмелки. Трактор прётся в деревню. Мужик не верит, что я не пью. Лучше бы пил да не налил. А трезвость другого – ему удар ниже пояса...
Мотив для романа: я рвусь в деревню, а попадаю в вакуум. Жизнь ушла отсюда. Осталось примитивное копание в земле, ужение, комары, пошлые разговоры с пошлыми пейзанами. Ничего родного, даже старая м. как чужая...
Потемнело перед дождём. В доме зажгли свет. Побежали подставлять под сливы с крыши тазы, баки, вёдра. Дождь закончился. Осталось от него только вода в этих вёдрах и баках...
Зеленовато-белый цвет черёмухи...
Одинокий мужик, бобыль. Удочку оставил на крыльце. Ужинает с нами. Мелет Емеля: «Эти..в Думе-то сидят...Ельцин да Горбачёв-то...А Хрущёв-то Никита Сергеевич..Эки доклады его ране печатали в газетах...»
Бобыль, бродяга. «Теперь, паря, тепло пришло. Мне дом под каждым кустом»...
(Директор совхоза получает 4 миллиона. Бухгалтер –  3. Лесорубы по 2. Остальные –  продукты под запись. У совхоза 300 миллионов долга за электричество. Зато с кормами без проблем: половину стада (едоков) пустили под нож...)
Для справки: килограмм картошки стоит 2000 рублей. Буханка хлеба 3000 рублей. У меня зарплата в месяц 350 тысяч рублей. Плюс гонорары тысяч 50-60...
Мужики беднеют, спиваются, унижаются. Один директор – хозяин и барин. Мужиков не жалко. Сами не захотели выделяться и заводить собственные хозяйства. Всё предпринимательское в их душах выжжено нашим социализмом...
Две машины за рекой жалобно заныли...Молодёжь на выходные приехала. Крик, смех, собачий лай. Собака – бульдог. Своим видом весьма неподходящая для северной деревни...Кажется, она это понимает и чувствует себя несколько неловко, злится без причины...
06.06.96. Дом на угоре. Построил хваткий горожанин. Все данные для фермерства. Даже навозом торгует. Охотник. Кабана убил – мясо раздал деревенским. Но вот случилось – ногу порезал бензопилой. Охромел. И теперь пустует дом. Ржавеет ружьё...
Горела, горела вполнакала, да вчера утром вдруг и вспыхнула черёмуха полным белым цветом. А сегодня уже и снегопад под ней. Отряхнулась...
07.06.96. Чем жив Иван Б.
У него конь. Расценки такие. (Для сравнения: килограмм картошки стоит 2000 рублей). За вспашку усадьбы – 30 тысяч. (Вспахал за сезон 20 хозяевам). Калитку смастерил — 25 тысяч. Оконная рама – 75 тысяч. Сруб для картофельной ямы – 500 тысяч. Баня – 4 миллиона. В июле будет косить и загребать на своём коне. Один на всю волость. Капризничает, так как рынка дешёвой рабочей силы не образовалось и не предвидится...
08.06.96. Что такое счастье? Чашка кофе на рассвете перед окном в мезонине.
Те же два облачка, что были розовы вчера вечером на закате, сегодня на рассвете розовы с другого боку...
Солнце брызнуло на лес, взошло. Птицы разом умолкли, то ли в восторге, то ли от испуга..
Какое хорошее трезвое лето...
09.06.96. Катили с О. и П. мотоцикл из Подгорной. Толкал и думал, с какой лёгкостью этот «Восход 3М» носил В. в дни его ранней молодости! Сколько источал огня жизни, треска, дыма, криков парней и девичьих визгов, а сломался, – и бросили посреди поля...И вот через год его, ржавого, я толкаю на гору – с О. и П. Новая жизнь и мотоцикла и моя, и всей нашей новой семьи. Отремонтирую. Покатаемся ещё...
10.06.96. Тип деревенского непьющего мужика. У него хороший музыкальный слух. Он перенял интонации мудрых стариков. А мудрости-то и нет. Весь пронизан ходячими измышлениями из телевизора.
Мужиков без гроша в кармане много. Только слух пусти о потребности в работнике. Но вместо мастеровитого явится к вам наглый вымогатель и пьяница. Потребует аванс. В лучшем случае – стакан водки. Наутро не дождёшься. Запил. Такой работник котируется ещё только у дачника. Местные обделывают дела по старому принципу: ты мне – я тебе. Мужики из таких семей в наём не ходят.
Ходят сладкоголосые лжеработники и, как ни странно, пользуются спросом, ибо у большинства дачников совершенно отсутствует дар распознавания этих артистов. Они попадаются на интонацию, на «народность». Потом обижаются и клянут народ «вообще»...
Плавали с П. на лодке и нашли утопленника, замытого в песок на косе в Верхнем поле. Издалека словно булыжник. Веслом ткнул – мягко и вонько...Пропал человек ещё весной в половодье. Пришли мужики из Николькой, выкопали и похоронили.
13.06.96. На Кремлихе живёт босяк. Непьющий. Овечку выхаживает, как с собачкой с ней. Подселяется к нему «вербованный». Овечку зарезал и продал. Через некоторое время объявляется в доме «друга». Картошки просит, соли. Мужик стыдит его: ты же овечку у меня украл. Ответ такой: «А тебе жалко?» Сидят препираются. Бродяга достаёт спички, комкает газету и поджигает. Газета горит на деревянном полу. Намёк: если не дашь, что прошу, дом подпалю. Такой вот рэкет по-деревенски.
14.06.96. Лесом вздумали торговать мужики напрямую с южанами. Два раза удалось прорваться через московские кордоны. А на третий – ночью под дулами пистолетов в Подмосковье вынудили перегружать на другую машину. Разбой на дорогах...
15.06.96. У магазина в Никольской. Ждут подвоза хлеба. Спор. Хамоватому мужику достойно отвечает светлый, благородный горожанин-дачник. Отвечает язвительно, яростно и тонко. Шукшинский «чудик» в смятении. Я на стороне интеллигентного горожанина. Если шукшинского «срезалу» ещё можно было оправдать труженничеством, крестьянством, поколением фронтовиков, то нынешний – классический хам, оставивший русские города без продуктов (без хлеба). Вся причина революции 1991 года – в этом лентяе, горлопане и хаме.
16.06.96. Облака необычайно белые, промытые, прополосканные дождями...
Не ветер сломал черёмухи – ливневые воды сверху сокрушили...
Молнии в дожде быстро гасли, казались неопасными...
Тучная громоздкость лета...Земля вздулась зеленью, а небо – облаками...
Траурная красота июня: цветы шиповника отражённые в чёрной воде омута...
Розовые от зноя облака...
Сухая гроза полыхала вдали весь вечер, оставив по себе за лесом угли как на пожарище. Волны жара неслись оттуда всю ночь, после чего, на утро, и наступили эти томительно однообразные, знойные прекрасные дни июня...
Городская, дачная собака боится лаять в деревне – эха боится, эха...
18.06.96. Москва. Вчера вернулся из деревни. 17 часов за рулём. Машину в лобик поцеловал...
В ЦДЛ поэт Николай Тряпкин. 77 лет. «К старичкам хочу...» Т.е. в богадельню (дом престарелых).
Тряпкин ревнует к Чехову. С поэтами можно говорить только о них самих...Огорчился и умолк...
Всё лучшее в России уже прошло. Так казалось всем поколениям русских...
20.06.96. Ездил на выпуск в Тверь на своём «Жигуле». На обратном пути гаишники подсадили ко мне мужика после аварии – лобовое столкновение. Он был в шоке. Рассуждал сначала о ремонте разбитой машины, жаждал опять сесть за руль. Потом затих. И вполголоса вымолвил: «Это мне от боженьки было предупреждение...» Потом заплакал: «Жену в больницу увезли. Как она там...» После чего умолк до самого конца моего таксования...
27.06.96. Может ли человек быть счастлив в ельцинской России? Конечно! Как в Петровской, Николаевской, Сталинской...
Но сталинист П. нам, подчинённым, даже думать не позволяет о счастье...Женоненавистник. Любитель офицеров и генералов. Сам – в роли полководца...Только победа!..
Я с натяжкой приспосабливаюсь к нему такому. В этой натяжке как раз и заключается ложка дёгтя. Морщусь, но пью его мёд – из-за заработка, из-за возможности публиковаться в свободной форме моих рассказов-очерков. Чистую публицистику я могу писать где угодно, однако «свою» – только здесь...
П. ещё и избалованный ребёнок, у которого отобрали любимую игрушку под названием СССР. Пребывает в политической истерии...
28.06.96. Вместо дневника с удовольствием пишу сейчас письма в деревню Оле, Паше, маме, да-да, и ей тоже – с удовольствием в виду отдалённости и эффекта стирания памяти. И надо же! Опять, как юности, хожу на вокзал, провожаю архангельские поезда, предвкушая скорую поездку на север...
Дождь красив только при солнце...
Тучи плотно, бурно валили с запада, будто Гольфстрим вскипел...
Ливень выбил людей с улиц...
30.06.96. Когда занимаешься политикой и всей душой переживаешь «исторический период», то важничаешь, чувствуя сопричастность моменту вечности, но в конце концов обязательно оказываешься на своём острове Св. Елены...
Генерал-лётчик Руцкой после отсидки за мятеж 93 года  сослан на губернаторство в Курск...
«Небо без самолётов» - напишу о нём под таким заголовком.
01.07.96. Грохнул над Москвой гром – тысячи машин взвопили сигнализациями...
Дождевой вихрь позёмкой завивал струи небесные...
Водяная метель разразилась над городом...
28.07.96. С Заполосок до Вельска славно ехали на машине В.Лукина. В поезде – острая романтика Паши – верхняя полка!..
Опять ускользнуло лето...
08.08.96. Паше четыре года. Искрится, кипит радостью жизни. Застолье богатое – и всё это я добыл писанием своим – приятно...Трезвый год. П. спрашивает: «Папа, а почему ты вино не пьёшь?»
12.08.96.К вечеру не устать, всё равно что умереть молодым.
13.08.96. Съездил в командировку под Ярославль на дачу...Девушка – сестра милосердия при храме Первой градской больницы. Написал о ней «Девушка пела в церковным хоре» на целую полосу...
Она была внешне столь заурядна, некрасива, что, глядя на неё, легко верилось в множественность воплощений её на земле, в бессмертие – ради совершенства...
31.08.96. Прощай, лето!..
Жизнь между низостью и геройством...
«Лучше жить на коленях, чем помереть стоя» – такая же «красивая фраза», как и противоположная: «лучше помереть стоя, чем жить на коленях». Самые долгожители получаются как раз из «самоотверженных борцов», из «героических личностей». А геройски гибнут как раз те, кому противно всякое геройство, тем более на словах.
03.09.96.П. возил в больницу. Низкий гемоглобин.
04.09.96. Ездил к шахтёрам в Щёкино.
07.09.96. Гостит С.Л. Источает какое-то бесконечное душевное постанывание, поскуливание. Это изводит меня изощрённо, тонко. Так же как собачья любовь. Поторопил его с отъездом, выставил вещи за дверь. Мужества в нём нет. Эта вихляющая походка, ступни ставит почти поперёк хода, эта преувеличенная ласковость...Привычки воспитанника интерната. Нет опыта жизни в доме, в семье. Сразу начинает отвоёвывать личное пространство и уютно устраивается в этом своём духовном уголке...Возится со своими продуктами...Культ подарочков (мелких подношений)...
22.09.66. На неделю съездили втроём в деревню. На крыше машины — железо, цемент. Привезли капусты, картошки. Классический товарооборот. Ночевали в Вологде в гостинице «Спутник» , № 310 — туда, и № 210 — обратно.
Уже снежком переметало дорогу...
Кресты могильные сгниют,
Завалит плиты листопадом.
И души не возопиют
Из ада...
(На заброшенном кладбище суландского Погоста.)
Хорошее, крепкое, трезвое лето позади...
       07.10.96. Были с П. в театре Маяковского на «Буратино».
      18.10.96. Был у Чехова в Мелихово. В доме Чехова ходят в музейных тапочках...Какой бы рассказ он написал про эти тапочки!..
       19.10.96. На даче у четы писателей. Незыблемый железобетонный стиль у писательницы, такой же характер. Это называется цельность. «Баба с овчаркой» («Дама с собачкой»). Все сорок лет пишет одинаково железобетонно. Я – рассыпаюсь после каждой вещи. И всегда по-новому складываюсь для новой. У неё фуга Баха длиной в сорок лет. У меня харАктерные пьесы...
        Писатель – прохвост советский, «общительный».
        02.11.96. П.: «Мама, пойдём быстрее в магазин, а то весь хлеб сумки съедят».
        Представляю, как по всей Москве в магазинах сумки раскрывают пасти, и жрут, жрут продукты. Хороший образ для мультфильма...
        Испарина на стекле, сырой снег валит, ноябрь... Как можно любить осень?..
Осень...Одно слово – осень...
До снега не гляди в окно...
        Хоть в окно не гляди...
        Занавесь поплотней,
        Повались на диван...
        Гнилостный чад над Москвой.
Пора закапывать эту могилу!
Прощание затянулось, господа!..
23.11.96. Небо разлепило веки после недели обморока. Солнце светит третий день подряд. Выздоровел Создатель!.. Улыбается…
09.12.96. По ночам О. шила мне пальто. СтрОила. Стрёкот швейной машинки – лучшая семейная музыка...
П. заболел. Сидя на стремянке над телевизором съел «стаканчик мороженого» – пропали билеты в цирк...
Вор в законе, авторитет блатной посетил редакцию... Буду делать очерк о нём...
Дно года – декабрь. Холод, мрак, уныние...
13.12.96. Приснилось, что учредил газету с названием «Джинсовая газета». Городская, всевозрастная, развлекательная, либерально-демократическая. Так проявилось моё внутреннее сопротивление «родимой «З»...
Посмотрел в окно и обласкал взглядом белые крыши, снег на деревьях, туман... «Зимушка-зима». Она ещё и тем хороша, что за нею следует весна...
21.12.96. На рассвете в Москве свет фонарей похож на свет звёзд. Небосвод в такой час как бы падает и гаснет на московских улицах всеми своими Стрельцами и Девами...
Теодор Шанин – эмигрант первой волны из Манчестера дал денег молодому учёному Виноградскому. Учёный больше года ездил по русским деревням и записал сотни интервью из истории коллективизации и прочих колхозных времён. Готов огромный материал. Но П. против публикации, видите ли – иностранный капитал задействован. Лучше пусть издохнут пейзане в неведении...
В искусстве, литературе надо быть клоуном и рыжим, и белым. Смешить и печалить. Чтобы никаких идей!..
Мороз за ночь занавесил тюлем все окна в городе...
П. – человек стаи. Где война, там и он. Где мафия – там и он. А там и власть и богатство. Вместе с тем кровь и смерть...Стервятник...
27.12.96. Она хватала его за голову. Затем большими сильными губами захватывала его рот. Засасывала и слюнявила…До крестца пронизывал его этот её поцелуй...
29.12.96. Чем больше мы сражаемся за «величие России», тем меньше его становится...
1997 год

         03.01.97.Опять П. выжгла болезнь. Лёгонький стал, тоненький, но духом так же пылок и голосом силён...
Вдруг у П. вырывается: «Узколобые провинциальные писатели!..» Авангардизм его заносчив, высокомерен, как всякий авангардизм..
Сто полковников в штабе сидят -
Сто покойников в поле лежат...
Она была такая злая что у неё ногти на ногах загибались и врастали в мясо...
17.81.97. Чувствую себя натурщиком дённо и нощно, П. как бы срисовывает меня всё время...
23.01.97. Шестой час вечера, а небо ещё синее. У метро продают первые букетики мимозы...
Пророчество моё в романе сбылось. Истрина выдавили из его личной таможни...
24.01.97. Чубайс и П. – несовместимо похожие типы. В политике враги, а в натуре - копии один другого. Оба болезненно тщеславны, эгоцентричны, до крайности интеллектуальны, большие любители буржуазного комфорта и всяческих либеральных свобод (П. скрытно в отличие от Чубайса). П. мог бы вполне стать либералом открытым (открытым гомосексуалистом), и хотел этого, но «места все были заняты». Пришлось к красным идти на службу...
Морозный январский денёк, небо с прозеленью...
Журналист, поэт, богослов, философ всегда приписывают жизни ложный смысл. Их ложь – в говорении. А истинный смысл – в тишине. Даже философия молчания (Будда) ложна, ибо пишется, говорится. Как там у Тютчева? (Silentium). «Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои...»
11.02.97. П. в истерике. Он от нас устал, а мы от него. Грозится всех выгнать и нанять молодых псов, натаскать их по своему усмотрению. Нас – на живодёрню...Оскорбил, а потом дал понять, что просит прощения. Ну уж нет. Черта перейдена. Не знаю как другие, а я перехожу в состояние внутренней эмиграции...
На асфальте белый налёт соли. Смоется только первым дождём. Кольца прошлогодней травы у корневищ лип. И взорванная, размётанная по голубому небу облачность.
25.02.97. В «рюмочной» вонь алкогольного перегара, а на столах в гранёных стаканах – подснежники. Обречённо никнут...
02.03.97. Яуза поднялась. Несёт коробки, бутылки, бензиновую плёнку. Утки греются на береговых проталинах. На дорогах тихий шорох – асфальт сухой...
09.03.97. Звонил В. Сердце сразу закололо. Пронзила злая воля З. Ненависть её невероятна.
10.03.97. +10 градусов. Припекает сквозь кожаную куртку. Асфальт не стучит под ногами – размяк...
Заметка чиновника Департамента полиции С.Н.Корсакова:
«При возмущении 14 декабря 1825 года убито народа
Генералов.................................1
Штаб офицеров........................1
Обер-офицеров..........................14
Нижних чинов …....................319
Женского пола.........................9
Малолетних..............................19
Черни........................................903
Вывод: не лезь в толпу! Не будь с толпой!
15.03.97. Уволились из редакции Ю. и С. Я же с хладнокровностью наёмника пишу злые пасквили на живых людей (Руцкой и пр.) На любые темы как истинный профи (киллер). Никакой тебе дружбы с коллегами и личной преданности П. Чисто для заработка. Сам по себе. Найден баланс отношений. Пока что всех устраивает. Идеальной редакции нет. Даже если начнёшь издавать свою газету – и тогда будешь связан денежными обязательствами, направлением, идеями. Надо начинать писать прозу «для себя».
16.03.97. Ходили в Олимпийский с П. смотреть прыжки в воду. Решили записать его в секцию плавания.
 17.03.97. Девственность и судьба...Потеря девушкой девственности не повод для женитьбы на ней (воспоминания о близости с И. и моём «благородстве»)
18.03.97. Кризис в редакции миновал. П. снова видится красивым, трагическим хотя немного и смешным. На планёрке выпрямился на стуле, ознобился в предчувствии метафоры и выдал:
-Сколько вас? – Посчитал. – Двенадцать! Тайная вечеря...
И он, выходит, Христос...
Коля А. : «Саша! Мы с тобой крестьяне! А они снобы столичные!..»
Да, я крестьянин. Но к снобам столичным отношусь с почтением. Тянусь до них. Хочу быть как они. Выжимаю из себя крестьянина по капле. А Коля А. встаёт против них в боксёрскую стойку (1 разряд по боксу).
21.04.97. Как-то неожиданно с холодом и снежными пересыпами зазеленело в парке...
Приехал В. Ездили к К. Потом К. к нам на электричке...Тоска...
Осваиваю компьютер. П. – самый большой интересант в этом деле...
04.04.97. Погиб В.Каркавцев, архангельский журналист в Москве. Недалеко от станции Межево у рельс. Я его крестный отец в журналистике (Новодвинск, 1979 г.). Земля ему пухом.
05.04.97. На насыпях железной дороги повсюду зацветают сейчас ранники (мать и мачеха).
03.05.97. Май. Зеленоватые туманы в парке...
Костёр в тени как блеск осколка стекла на закате...
Тонкий, японский, зонтик облака под солнцем...
Лягушки хрюкают в пруду...
На дыму от костра замешивается вечерний туман...
18.05.97. Кисточка черёмухи и веточка сирени в одной вазочке. Микс...
Холода стоят сиренево-черёмуховые...
Ездили с П. в Талеж (недалеко от Мелихова). Босиком по лужку...
24.05.97. Дачница старательно нюхает купальницы – теперь будет знать, что они не пахнут...(Серенький утробный денёк на даче в Клязьме)...
В прошлом веке был выработан единственно возможный стиль дачной жизни. Теперь ему надо учиться заново: гулянье, беседы, чаепитие. Наслаждение летом, созерцание, ужение, загорание, нюханье цветов... А пока что крестьянская кровь в жилах нынешних дачников вопиёт к копанию в земле, к огурцам, помидорам и...картошке!..
Хорошо в старости сказать: я жил и видел много солнца. Или хотя бы – много неба...
26.05.97. Вместо секции плавания (заболел, не успел к набору) П. всю зиму ходил в музыкальную студию на Алексеевской. Чем-то надо было занимать парня. (Отлично подпевал молитвы по утрам, я почувствовал в нём хороший слух и голос). Сегодня был его первый концерт. Живой, весёлый гномик. Удивительно артистичен и музыкален.
27.05.97. Вечерний холодок полирует чистые майские небеса...Время жёлтых цветов и лягушачьих свадеб...
28.05.97. В полдень вдруг пали сумерки – хоть свет зажигай. Глянул в окно – тучи наползли. Затмение солнца местного значения...
Бледный, водянистый закат после холодного дождя...
29.05.97. Холодные дождевые облака тают под жарким утренним солнцем, пахнет зимой. Подмороженный дождь не стучит по асфальту, а беззвучно стелется на продрогших прохожих...
П. пишет на энергии ненависти. И он, мятежный, ищет бури...Да, не раз довелось наблюдать, как его успокаивает собственный яростный вопль, пинок по человеку, удар кулаком в спину...Он прямо молодеет и широко счастливо улыбается. Что это? Военная травма в детстве?.. Я заметил, что всё поколение довоенного рождения, мягко говоря, не чураются жестокости...Укушены войной…
04.06.97. Перед закатом солнце прожгло облака, просияло напоследок, обнадёжило…
05.06.97. Сняли на лето квартиру в Борисоглебске. Отвёз П. и О. Купались в тамошней Устье. П. ходит заниматься на пианино в местный ДК...
К Троице парк под окном завалило непроницаемой зеленью...
Июньской полночью от луга несёт холодом, а от песчаной просёлочной дороги веет печным жаром...
13.06.97. Середина июня. Яуза белая от тополиного пуха, а пруд – зелёный от ряски...
14.06.97. Прошёл техосмотр. Переезжая Сущёвский вал, пел...
16.06.97. Что такое лето? Это дымка ранним утром над Москвой. Полдневный зной расточительный. Короткая мощная гроза и десятиминутный ливень. К вечеру – холодный ветер-сушильщик земли и чистильщик небес. Красный закат перед новым жарким днём...
Один пасмурный день лету не в счёт...
19.06.97. Вышла в родной газете юбилейная полоса с моим портретом и тремя новеллами. Весьма достойно для провинциального голоштанника в литературе...
Тучи нового, завтрашнего дня, были темнее. Они словно изготовились к прыжку вверх, к свету...
23.06.97. Борисоглебск. Был тот поздний час тёплого летнего вечера, когда стрижи, отмахав своё на закате, уже расселись в щелях монастырской стены и тонко скрежетали.
Луна восходила с быстротой воздушного шара. Казалось её розовый свет отразился на стекле бензозаправки, но нет, это кассир включил свою лампочку...
Взлёт православия навеял на русских сон золотой...
К вечеру жаровая дымка вытаяла, небо очистилось, стало зеленоватым, а горизонт оплыл, помрачился тенями...
26.06.97. Москва. Выключился мотор у лета. Теперь пойдёт накатом...
Из тонкой щели по всему горизонту огнём просекло по низам вислых туч. Перевёрнутые протуберанцы лизали крыши высотных зданий. Огонь небесный полыхал недолго. И когда щель сжалась, над Москвой установилась обыкновенная пасмурная погода...
После дождя на закате – тёплый, серебряный вечер, потом ещё часа полтора многоцветный, розово-зелёный, и – всё, настала ночь...
06.07.97. Счастье, действительно, можно построить, приняв верное решение: снять дачу. (Магическое заклинание). Хотя построенное счастье и отдаёт холодком небытия...
09.07.97. 5ч.06 мин. Восходит солнце куда быстрее, чем садится, и оно крупнее утром чем вечером. Будто за день оно обгорает, осыпается.
 И встаёт солнце перед облаками, а не за, как при уходе...
Поэзия восхода – поэзия трудов и битв. Все кровопролитные сражения начинались с рассветом. «Петух трижды не прокричит»...– тоже рассветное. Но это городские ощущения.
После ночёвки в лесу, после ужаса тьмы – радуешься солнцу безоговорочно. Восход в лесу даёт надежду и, может быть, Бога...
А к вечеру весь мир был залит этой сияющей розоватой белизной вместе с маленьким истаявшим за день солнцем...
Розовые перекалённые утра, грязно-бордовые закаты перегретого августа...
07.08.97. Синцовская. Напоследок солнце попыталось поджечь несколько сосен на опушке, оставить после себя след в ночи...
Синюшные, измождённые дети идут с отцом по ягоды. На обратном пути встретил — веселей бегут, улыбаются: наелись ягод, позавтракали...
Сбрил бороду в бане. О. поцеловала с натугой. П. с рёвом забился под кровать. «Папа! Ты больше так никогда не делай!». А м. прошла, глянула и словно бы ничего не заметила. В упор нас не замечает. Мешаем мы ей жить...
Гости тёти Д. Гнали на машинах одни из Сыктывкара, другие из Москвы. Из Архангельска. Тысячи километров. Чтобы здесь в деревне хорошенько попьянствовать. Именно здесь. Своеобразное поклонение святыне...
Разыгралось чувство монопольного права на деревню...
Солнце село, потухло. Остался дымок...
Из оврага в реку потёк туман...
И звезда, и луна, и закат
И туман над уснувшей рекой...
08.08.97. Катя Шестакова, боевая фронтовая медсестра, лежит в своей избе на смертной кровати. На этом одре помирали и её свёкор, и свекровь, и муж, и сын. Здесь, в этом доме, Катя после войны «власть брала». Купила новых обоев и волевым решением оклеила стены. Таким образом покорила свекровь.
     Чтобы удержать при себе пьющего мужа, возвела пьянство в семейную идеологию. Изукрасила собой. Тоже спилась в конце концов. И вот лежит теперь благообразная, сердечная, умильно заплакавшая при виде меня. Что-то вспомнилось ей светлое, хорошее...
09.08.97. Фермер Некрасов в деревне Рудинской. Приехал с юга по наводке моей публикации в «Молодой гвардии». Я чувствую ответственность за него и его семью.  «Невозможно не соблазниться, но горе тому, через кого придёт соблазн».
Кубань как Север - то же безденежье.
Чернозём ничего не решает.
А здесь он разжился на картошке. Благотворитель. Подкармливает детей в детдоме Ровдино. Бесплатно - картошку в больницу. (Там «лежат на своих харчах»). Посеял много пшеницы, а не застраховал. И в нынешнюю засуху не ждёт урожая. Увидит, туристы рядом с полем разводят костёр – бежит к ним с ведром воды, чтобы, уезжая, залили.
Он из офицеров. Сына устроил служить на кабельной линии вдоль трассы М-8, парень при доме. Конкурс на это место был 1:30. «Подмазал где надо». Сын женат. Родил внука. Одновременно мать-фермерша родила сыну брата...
Прошедшей зимой деньги кончились. Чтобы купить в магазине хлеба, охотился и шкурки сдавал в кооператив...
Станок для оцилиндровки брёвен сменял на пекарню. Намерен свежим хлебом торговать...
И всё-таки они счастливее обычного мужика. Вот взяли и поехали в Москву. «В театр хочется». Но по-своему счастлив и серый мужичок. Вот сидит он у омута и ловит рыбу на поплавок. И ему никуда не хочется...
10.08.97. Прогулка по скошенным лугам от Лунского кладбища через Утоплую, Фоминскую, Никольскую. Крик ястреба, шум ветра по опушкам, облака по лазури. И музыка в душе, и любовь, и слёзы...
25.08.97. Две недели в деревне. Печальное отчуждение. Ничего не осталось там от детства, от счастья. Даже м. Шастает по комнатам какая-то вздорная, злая баба-яга, всех изжарить готова и сожрать. Все от неё бегут, что ей и требуется...
26.08.97. Возвращение в Москву. Отгородил для К. полкомнаты (моего кабинета). Сами перешли спать в комнату П. Теперь не могу работать в присутствии К. за фанерной перегородкой. А он там втихаря пьёт пиво.
27.08.97. Набело набираю на компьютере «Оловянные бабочки». О нашей редакции. Почти полтора года писал.
-Про что ваш роман, Александр Павлович?
-Про то, как один человек жил-жил да и помер.
18.10.97.
Как бы вы страстно ни хотели
Дойти до всяческих основ,
Наивность детской акварели
Превысит заумь стариков...
19.10.97. Так устал вчера, что ночью заснул на унитазе...
Русские уже сверх меры вложили своих костей в фундамент империи. Пришла пора возводить хоромы для счастливого обитания...
22.10.97. Среди голых берёз, лип и дубов одиноко зеленеет осина в парке. Под корнями теплотрасса. Осине всё-равно, а людям странно. Подошёл человек, похлопал по стволу. «Зажилась». И пошёл опять своей дорогой, думая о старости...
17.11.97. Сочиняем с Пашей оперу «Колобок».  Он поёт и играет на пианино. Вдруг на форте вырывается у него из горла что-то очень сильное и красивое, что-то настоящее — испугался, слёзы прошибли. Чего испугался? Своего таланта, музыкально-артистической судьбы?..
14.12.97. В подворотне П. ударили стальным прутом по голове. Свалили. Пинали...Мужику за шестьдесят, а его ночью бьют по голове. А он всё пьёт вино, орёт на митингах, льнёт к молоденьким...Это в молодости хорошо быть дерзким и порочным, к старости надо бы смириться. Но московский мальчик – мальчик до седых волос... П. хотел бы красиво биться и красиво умереть, а его ночью в подворотне арматурой по голове...Почему-то нет к нему сочувствия. Дон Кихота тоже били палками на постоялом дворе, так он больной был, безумный и жалость вызывал...
П. такой остроумный, изящный, талантливый, а его просто прутом по голове – бездарно, не художественно, не авангардно, хрясь...
15.12.97. Съездил (слетал, обратно – через Чечню на поезде) в Гори. Гостиница с крысами и дырой нужника. Ржавые «Жигули» на улицах постоянно сигналят. Домик сапожника Джугашвили. Родник у подножья горы...Пишу о Сталине в молодости. Опубликовал в своей газете под заглавием «Кто храм ему воздвиг?» Единогласное одобрение на летучке. Премия.
20.12.97. Такой мороз, что даже у синиц за окном в кормушке идёт пар из клювиков...
В морозные ясные вечера кажется, что Россия как бы вынесена из мира божия за скобки – розовый закат светит как бы из другой вселенной, где и сейчас тепло, птицы поют, лягушки в прудах квакают, жужжат мухи и комары. А мы – снаружи, заиндевелые, с красными щеками отогреваем дыханием ладони, пританцовываем и глядим на тот недоступный, далёкий, тёплый и ласковый мир...
21.12.97. В мороз окна покрываются испариной, течёт на подоконник, и дальше – на пол, в кастрюльку...Капают слёзы мороза...
22.12.97. П. взведён как перед битвой, злость какая-то спортивная – его обычное состояние. Он убеждает других, что счастлив в этом состоянии. «...и в буре есть покой». Я смотрю на него и не вижу счастья. Крайне озабоченный, суровый. Некое внутреннее спокойствие, правда, просматривается, такого холодного, стального цвета. А счастливым, по моим понятиям, я вижу его в застолье, когда он выпьет «рюмку» и начинает острить, каламбурить, язвить – умом блистать...
30.12.97. Купили мебель, поставили ёлку...
31.12.97. Я не Онегин, конечно... (Читая Пушкина)
1998 год
04.01.98. Вот завет националиста: вырасти сына и убей врага...
Моё счастье – Ольга. Солнце моей старости – П. Все остальные – звёзды в холодном космосе...
11.01.98. Звонила м. Привычный уже плачущий, трагический голос. И не поймёшь, то ли в самом деле больна (вся жизнь в жалобах на здоровье), то ли политично. По телефону издалека – живые мощи, а в деревне бешеная работница и огнедышащая свекровь.
Переписывает завещание на квартиру с меня, неблагодарного, на племянника. «Он мне ближе, и много тратится на мои лекарства».
Горько от того, что она суетится с этим завещанием, страдает, как бы не обидеть меня. Ведь это не легко – отказывать единственному сыну в последних каплях любви. Разрыв я первый начал. Анекдот : «Вопрос: -Подсудимый, что вас подвигло на ограбление банка? Ответ: «Он первый начал». Мне 10 лет. Мама: «Ты был такой ласковый, нежный. Почему ты сейчас меня никогда не поцелуешь?» Ответ: «Я тебя больше никогда не поцелую!»..Порча какая-то произошла во мне в сфере, кажется, сексуальных отношений...
Архангельская квартира на Гагарина никогда не была для меня домом, я обитал там как угловой жилец. А чужого не жалко...
Бабушка Анна приходит в гости. Сидит, дремлет, молчит. И дождавшись сладкого кусочка, уходит восвояси...
15.01.98. У П. жестокий грипп. Третий день не поднимается с кровати. Спит...Молчит, злится...Пришёл врач – молодой бодрячок. От его фальшивых заигрываний П. буквально отбивался.
18.01.98. Сегодня в полдень П. сел за стол впервые за неделю. Попил чаю с пирогом О. Очень слаб. Сознание мутно. Но чувствуется воля к жизни.
23.03.98. Сегодня вдруг неожиданно широко разбежался над Москвой розовый закатный свет – сверкнуло весной...
24.01.98. С болезнью в П. исчез младенец – с порывистыми поцелуями, лаской, пылкостью. Теперь он на каждом шагу кричит: «Хватит!» и требует соответствующего обращения.
28.01.98. П. выздоравливает, округляется тельцем и делается мягче душой. Вместо резкого: «Хватит!» появляется снисходительное: «Да ладно, чего там...»
12.02.98. Прекратил подшивать свою газету. Закончился роман и с ней, и с П. Теперь только работа, служба, добывание хлеба насущного с помощью газету. Профессионализм циничен...
А рукопись романа о газете под названием «Оловянные бабочки» лежит на столе у редактора «Нашего современника».
Написал – и как отрезало...
В «Юности» опубликован очерк.  В №3 обещают поместить рассказ «Июнь». (Напечатали и ещё просили)      
 Мои тексты начинают сами себе прокладывать дороги. Для публикации никаких усилий не требуется. Звонят, просят – даю.
Актёр Назаров приходил в редакцию. Просил у меня разрешение читать мой «блиц» о Гастелло. Ходил к нему на вечер. Передал ему мой «Венок портретов»...
Весна морзянкой семафорит – тучи резво набегают на солнце...
Издалека воробьиный хор в кустах жасмина напоминает журчание бурного ручья...
Мокрый снег с утробным хрустом продавливается под ногой...
Ворона заигрывает с грачом, вертит хвостом, скачет боком. Он идёт на неё царственно...
Звонче застучали колёса вагонов на рельсах окружной дороги – насыпь оттаяла...
19.02.98. П. - шестьдесят! Кошмар лести, фальши, суесловия в спецвыпуске его личной газеты. И...перлы таких откровений, из которых проклюнулся для меня замысел сатирического романа «Русский Иисус»...
П. любит себя в жизни больше, чем жизнь в себе.
По его же признанию, он «хорошо пожил», в собственное удовольствие, с молодых, пионерских, лет оседлав свинью государства – это уже моя метафора, почерпнутая из его любимого Босха.
Когда П. скинули с этого мерзкого животного, он стал одним из организаторов путча 1991 года. Но свинья сдохла. Погибло 3 человека.
Всю свою ярость и упорство он вложил в организацию мятежа 1993 года, сбежав с баррикад в рязанскую глушь. Погибло 100 человек.
И теперь, в сговоре с бандюками-распальцовщиками готовится к закланию 1000...(Замысел исполнен в марте 2022 года в Украине. А.Л. 2022г.).
Русский Иисус в виде Сатира, Лешего...
Гениальный провокатор...
Он много дал мне. За пять лет общения с ним я прошёл три университетских курса: литературный, политический, житейский.
Как писателю он дал мне смелость художническую.   Другого рода смелости, к сожалению, не хватает мне смело уйти от него, хотя внутренне я уже не с ним.
Он покупает любовь, дружбу примитивно на рубли и доллары, которых у него завелось немало, а так же и успешно воздействуя своим человеческим, мужским обаянием.
И сам яростно, страстно продаётся. В этой страстности весь его успех. Его страстность простительна ибо имеет высокое качество. Продаваться скромно, с оговорками, переживаниями – вот это противно. Да и безрезультатно в конце концов.
Русский Христос – есть Антихрист...
Сумасшествие П. очевидно. Оно страшно заразительно и распространяется вирусно через 100000 экземпляров его (моей?) газеты. Вот живёт человек спокойно, размеренно, а приходит к нему номер нашей газеты и человек хватается за кирпич, становится погромщиком...
Христос тоже нарушал душевный покой малых сих, но он взывал к любви и смирению. И первый погиб.
П. губит других, поверивших в него, сам оставаясь в благоденствии...
(Да, вот ещё как! Настоящий-то Христос посетил Русь в 1993 году и был убит топором по темечку как Александр Мень...)
...П. жаждет от меня преданности. Я могу дать ему только своё умение формулировать мысли на бумаге, то есть литературный талант. Душу он от меня никогда не получит. Есенинское «Отдам всю душу октябрю и маю, но только лиры милой не отдам» – не по мне. Лиру отдам. Душу – нет...
Жалко его как обычного смертного, вздорного, заблудшего, как безотцовщину...Да! На торжестве никто, даже сам П. не упомянул об его отце. О деде – молоканине говорили, о матери. А о погибшем отце – ни полслова. А ведь в отцах – разгадка сыновей...
На торжестве прозвучала с трибуны такая фраза: «Он (то есть П.) всю жизнь прожил с одной женой!»
Мой сосед шепнул мне: «Сто раз изменив ей».
Подумалось о себе: «Имел две жены и только одну измену». По мне лучше так.   
Однако же и силён он. Вот я о нём сколько накатал не отрываясь...
04.03.98. «Автор релятивен по мировоззрению. Много элементов индустриального стиля. Сплошная дегероизация и насмешка над сирыми...» С такими напутствиями отказали в публикации романа в «Нашем современнике».
Послал роман в «Север». Переменил название. Теперь будет «Вольная птица»…
Войти в литературную группировку несложно. Несколько общих застолий, и вы печатаетесь во всех подконтрольных изданиях…
Для родовой памяти достаточно иметь одно мамино поучение, совет отца и бабушкину присказку…
Собака – друг хозяина…
05.04.98. Христос: любя меня вы обретёте радость, а я приму смерть за вас.
Кесарь: любя меня вы пойдёте на смерть, а я подниму бокал в вашу честь...
Пена талого снега на холмах у Яузы...
П. учится выговаривать звук «р». Начинаем собирать его в школу. Готовим документы: заявление родителей, медицинская карта, свидетельство о рождении, свои паспорта...
22.04.98. Приезжал В. «Стекло упало на запястья»...Уныние. Пьянка с К. И ложь, ложь...
Собрал книжку из десятка рассказов «Натка-демократка». Художник. похоже, ждёт от меня оплаты рисунка на обложке, хотя сколько раз говорил мне: «Я твой должник...» Забыл, наверное...
На подоконнике в ящике насадил цветов. Пошли всходы.  Амариллис. «Снежный ковёр». Комея. Вьюнок...
28.04.98. Вчера П. держал вступительный экзамен в школе. Приняли...
К. съездил в командировку от «Русского дома» в Иваново к путешественникам на лашадях. Пишет за перегородкой...
В парке зазеленело. Скоро не станет видно церкви...
09.05.98. Съездил в Орловскую область. Дал крюка – в Богимово под Алексиным. Пешком километров 15 по весенним зыбким лугам, под солнцем, в сильном напористом ветре, с жаворонками, (у жаворонка и гнездо на облаке)...По земле идёшь как по земле... «Дом с мезонином» Чехова теперь «дом сумасшедших» (лечебница психических больных). Есть в этом что-то символическое...
П.  научился выговаривать «р»...14-го у него выпускной концерт в музыкальной студии на Алексеевской...
Острое чувство весны. «Как свеж и чист твой вылетает май!..»
10.04.98. Вот уже месяц как не читаю свою газету. Всё одно и то же...
18.05.98. На подоконнике в стеклянной банке ветка сирени. Гроздья с мелкими виноградинками, ещё не раскрывшиеся и без запаха, девственные...
 Впереди – ночи белые, бессонные...
19.05.98. К. отравлен свободой. Доза может быть и смертельная...
Послезавтра едем смотреть дачу на Дмитровском шоссе. Прощай, Синцовская. Maman, au revoir...
Наметили и поездку на юг. П. мечтает о чём-то прекрасном и таинственном под названием Крым...Купили ему синтезатор...
Обломали в парке сирень, яблоневый цвет осыпался, утихли лягушки в пруду – кончился май и запахло сеном – косят газоны в парке...
01.06.98.Дача в д.Шумской недалеко от Деденево (Дмитровское шоссе).
Заброшенный дом в пыли чьих-то несбывшихся надежд (ранняя смерть хозяйки, быстрое угасание хозяина, непутёвый сын-наследник) стал домом моей сбывшейся мечты о праздной жизни на даче. Кстати купили новые часы...
02.06.98. Первое купание в пруду. Вечерняя прогулка с П. по холмам.
Стоят дОмы по холмам,
в каждом – горенка,
а на каждом на холмУ –
колоколенка...
«Мальчик смеялся на кладбище...»
Ни одной звезды на памятниках – всё кресты. Переделали пирамидки по-православному. Хотя бы здесь, на деревенском кладбище, закончилась гражданская война. И победили белые…
Завтрак на веранде пока солнце не жаркое. Обед при полуденном зное – в столовой окнами на север. После обеда прилечь в прохладной комнате, слушать как бьётся муха о стекло и тикают часы...
Вечером просто посидеть на ступеньках крыльца с видом на сад. На закате постоять у калитки под кустом жасмина. Прогуляться полевой дорогой до станции, поглядеть на поезда. Ночью услышать сквозь сон как предупредительно грохнув за околицей, в деревню входит дождь...
04.06.98. Съездили в Москву. П. в списках поступивших в музыкальную школу. Предлагали на выбор: виолончель и фортепиано. П. выбрал фортепиано.
...Холодные ночные туманы нагреваются к полудню и распарываются, просекаются короткими дождиками...
06.06.98. Быстро обживается чужой дом. Притупляется мысль, что каждый кирпичик положен не твоими руками. Огромный труд неведомого тебе человека составляет твоё счастье...
11.06.98. Дивные тропические деньки над Россией! Раскалённая глина просёлка. Мягкий асфальт на шоссе. Время ромашек и жасмина. Лето – белое, серебряного каления...Долго, долго Русь вздыбливали, взвихряли, тревожили, и вот лежит она сытой коровой на лугу, дремлет, жуёт свою жвачку...
12.06.98. После ужина с П. (он на велосипеде) по холмам, по луговым путям...
Словно весь тополиный пух, весь одуванчиковый цвет земли свалило в кучу на западе. Солнце, прожигая, оставляет огненный след...
13.06.98. Начало рассказа: «Нынче летом я жил на съёмной даче. В моём кабинете прямо над столом висел большой портрет собаки, писанный маслом. Глядя на него я понимал как одинок и несчастлив был покойный хозяин этого дома...
23.06.98. Ночью будто электросварка нескончаемо трещали и светили шальные грозы за окном. Бурей повалило столбы, нет света в деревне.
В этих потрясениях заболел П. Ночью жар, днём – горло...Крепится, шутит: «Я – на диете». Наполнен дружбой с неким Сашей – худеньким крестьянским мальчиком. «Саша бедно живёт. У них денег нет. Хорошо, что огород есть...»
Ждёт, когда Саша навестит его, вернувшись из детсада...
25.06.98. Вечером О. варила варенье. Потом допоздна на веранде рисовала гуашью. В уснувшем доме слышалось позванивание железного наконечника кисти о баночку с водой...
27.06.98. Для рассказа: «Пошли дожди, стало холодно, и на даче затопили печь. В топке затрещало, запахло дымком. Жизнь дачников свернулась, обратилась внутрь себя, а когда через несколько дней ночью едва не подморозило, и потом опять наступила жара, то быстро забыли про то первое, молодое лето, когда...»
Для рассказа: «После жары и гроз стало прохладно, и Сытин теперь всё дальше уходил от дачи, от реки – по лугам и перелескам. Однажды он вышел к какой-то широкой каменной аллее уступами и с вазонами наверху. Камни были засыпаны сухими ветками со столетних лип. Дождевые потоки натащили песка. Сытин стал подниматься по лестнице вверх и вышел...»
Реанимирую знаменитого злодея кисти Достоевского. Напечатан в газете под названием «РАСКОЛЬНИКОВ-2». После чего звонили из питерского издательства с предложением написать для них книгу «в таком же духе».
26.06.98. Летний полдень. Дачная платформа железной дороги. Над горячим бетоном дрожит, кипит воздух. Слышно радио из будки кассира.
Вдруг звякнет на подвеске провод. Бурей прогремит электричка, не остановившись. И опять всё стихнет.
Из случайной тучки побрызжет на платформу. Бетон подёрнется паром. Заблестят рельсы. И снова тишина, и невнятные звуки радио из будки кассира...
02.07.98. Лето остановилось, будто застыло в слепых дождях и серых днях. Жизнь на даче тоже замерла...
Молнии сверкают тускло, гремит в облаках глухо...
04.07.98. Для рассказа: «Дачу Митин любил ещё и за то, что можно было выйти на крыльцо и посидеть на ступеньках – особенно ночью при луне или в дождь, когда с крыши звонкая струя бьёт в подставленное ведро.
На крыльце он любил фотографировать своих дачников, жену, сынишку, и приезжавших на выходные московских гостей...»
Срезали последний пион в цветнике...
Купил билеты в Севастополь...
07.07.98. Для рассказа: «Осенью, отгадывая кроссворд, Дымов вдруг улыбнулся и отложил газету.
-Два растения на букву «Ж»...
-Как это сразу два? - удивилась жена. - Так не бывает.
-Просто вспомнилось, на даче, жимолость и жасмин...»
Он был человеком умным и талантливым, но скрытным и неискренним, как компьютер...
Поездка в Крым. Местечко Учкуевка под Севастополем.
16.07.98. П: «В море синяя вода, а в небе синий воздух...»
17.07.98. Ужин на задках дома под виноградными лозами...
Для рассказа: «Песок в волнах прибоя наждаком обдирал кожу Стасова, волны обрушивались коварно, успокоив несколькими несильными валами, пытались затем сломить его и вскипятить в убойном гребне. Стасов кулаком проламывал нарастающую бурую гору, бил ей в морду и насмерть пронизывал собственным телом...»
18.07.98. Красивые загорелые парни - это вечность Крыма. Они были всегда и мало чем отличились парни двадцатых годов от современных... Гелиомания...Набоков... Планеры...Море, солнце, вино...Гирлянды слив...Рябиновая пестрота абрикосов...
19.07.98. -Пахлава, пахлава!...П.: «Папа, смотри, ос продают!..»
Для рассказа «Сезон» – о соперничестве двух певцов на соседних открытых верандах.
Море, солнце и вино – соль курортной жизни.
Парни цепляются за отходящий катер, тащатся гирляндами.
Матрос: «Эй, щеглы. Сейчас плавки надвое разорву и голыми по пляжу пущу...Эй ты, с серьгой...Ты чего, боец что ли?..»
Бьёт концом каната по рукам...
Старик на пляже с интересом наблюдает за хулиганами на катерах. Нет, он при этом не вспоминает свою молодость. Он не дразнил пляжных капитанов. Те, кто дразнил, не дожили до его преклонных лет...(Об этом вскоре мой рассказ в газете «Матрос паромной переправы»).
«Продавец воздушных змеев» – хорошее название для экзотического приморского рассказа...
Мир пляжа: всё равно что в бане...Там и тут эрос отсутствует...
Крымский натюрморт: чёрные очки, маска с трубкой для ныряния и надкушенный персик...
Пляжная жизнь подобна цивилизации мотыльков. Длится один день. Вечером на пляже – разрушенные крепости, дворцы, корабли и самолёты из песка.  Утром опять начнётся бурное созидание...
Военные корабли на рейде – серые, тупые, злобные в сравнении с весёлыми пляжными катерами...Антижизнь...
Ложные посвящения певцов в ресторанчиках – для поднятия престижа...
П. перекупался, перегрелся. Бах головой в подушку и спит...
Бродяга, бич, красивый как бог. Девка у него за рабыню добывает ему еду. Он ест рукой из пакета. В нём дух сильный, но недобрый. Стоит на краю обрыва над морем как изваяние. Первобытный язычник. Легенды о нём – чуть ли не людоед...Его появление ночью, его пещера, его стояние на берегу – чем не местный демон...
Торжество и роскошь пляжного сезона, и – изнурительное существование обслуги, все этих подсобных рабочих, барменов, официантов, музыкантов, их каторга...
24.07.98. Ездили на катере в Севастополь. Вспомнился молодой воинственный Толстой и старый – с его отрицанием войны. Бельбек – это, оказывается, очень близко от нашего Уч-куя...
Стремительный, порывистый П. вдруг стал ходить по-пляжному, как истинный южанин – с протяжкой, сидеть на солнце блаженно щурясь, сознательно лениться...
25.07.98. Морские учения. Корабли вышли из бухты и принялись стрелять в сторону моря. Гряда белых скал выросла на горизонте и опала. Военная тоска охватила загорающих...Артист Юрий Никулин в воспоминаниях: «Война это голод, холод и тоска»
По вечерам крымские горы становятся сизыми, а море на закате – розовым в складочку...
Утомлённые морем...
В разбитых уличных фонарях птицы свили гнёзда...
Белые слепящие крымские дороги в горах, среди виноградников. Помню фотографию отца 1935 года. На шпалере висит пиджак. В тени лозы они с другом и  девушки...
На велосипеде по крымским дорогам – молодость отца...
28.07.98. «После болезни Серёже нельзя было купаться в море. Утром они с папой уходили в горы, садились под акациями и глядели вниз на машины, бегущие в сторону Симферополя и дальше – в Москву. Пора было собираться домой...»
30.07.98.д. Шумская.
«Вернувшись из Крыма он распаковывал сумки. Плавки были ещё влажные от прощального купания в море...»
«За четыре недели, что Костромин не был на даче, сад зарос травой, ягоды смородины засохли на кустах, и крыжовник почти весь опал...»
Ветерок заносил в дом запах горячих ступеней крыльца...
Весть из Синцовской: умерла Тётя Катя, фронтовичка, большой любитель русский застолий, которые я теперь так ненавижу...
05.08.98. Цветут флоксы. Ходишь по пояс в снегу...
11.08.98. П. Заболел, кашляет. Мама ставит ему банки на спину. Он говорит: «Я весь в лампочках».
Три георгина в вазе на моём столе: жёлтый, бордовый, розовый. Я три раза в день (после завтрака, обеда и ужина) поворачиваю их, разных, лицом к себе...
«На даче Житов срезал последние цветы – без запаха и яркие, пёстрые как осенние листья...»
В августе в саду стало прозрачнее – листья ещё не опали, но уже усохли...
Ночь звёздная, обсыпная...
«Роса на укропе»...Рассказ о хорошей, утробной дачной жизни.
Разливанная летняя воля.
Бог – навстречу от всяких дверей.
Дети видели ангела в поле,
А в овраге слыхали чертей...
Последний день на даче. Дождь. Увязка узлов. Срезание цветов – флоксы, георгины и даже бледно-салатовые гортензии...
«Туча была свинченная, длинная. Гигантским канатом перетягивалась она над головой Суровцева с запада на восток...»
14.08.98. Летом на даче много фотографировались. В городе напечатали снимки в ателье. Дома наперебой шумно рассматривали их всей семьёй.
Колесов ушёл на кухню, заварил чай и подумал: «Вот так заканчивается лето».
Уловление лета...
17.08.98. Очередное исчезновение К. Звонили из милиции – найден его паспорт...» Дух бродяжий...
18.08.98. Среди детей немузыкантов П., конечно, выдающийся...
27.08.98. Для П. в мире нет тайн. Он во всё проник, всё распотрошил – каждую сущность и мысль. Самого Бога... Это удручает.
Первую учительницу П. зовут Елена Юрьевна.
01.09.98. Обвал рубля. Всеобщее подорожание.
02.09.98. В газете «Моя семья» мой рассказ «Твоя дочь Жанна».
Ранний интенсивный секс с целью опорожнения семенников в тело женщины уродует душу, обедняет человека, опускает, хотя, может быть, и способствует гормональному балансу. А сколько похоти кругом разлито, и сосредотачивается на девушках. Бесконечные телефонные звонки к А. И мужские голоса всё разные. Как много желающих...Понимаю страх женщины перед изнасилованием...
11.09.98. Вокальные импровизации П. на горшке становятся всё более изощрёнными...
Мал оказался П. для школы. Именно физически. Шесть лет. Едва голова видно из-за парты. Гимназию оТставили, музыкальную школу оСтавили...
12.09.98. К. пьянствует бездарно.
13.10.08. В Консерватории слушали джаз с П.  После нескольких пьес мальчик полез ко мне подмышку, чуть не заплакал. «Громко! Не могу! Я не понимаю этой музыки!..» Ушли после перерыва.
Нет, джаз это не «музыка толстых», а музыка тощих советских эмэнэсов (младших научных сотрудников).
25.10.98.«А умереть, это не страшно?-спросил П. «Страшнее рождаться, сынок».
29.10.98. Когда-то здесь сирень цвела,
               А нынче –  жОлто...
30.10.98. П: «Папа! Я так влюбился в Машу! Это девочкау нас в хоре. Так влюбился! Только она выше меня, папа!..»
04.11.98. Вышла «Натка-демократка». 15 рассказов.
На студии спел «Натку» и «Чеченскую». Слух замылился. Не попадал в ноты.
06.11.98. Звоню в «Север». «Ну как там мой роман, есть подвижки?» «Да он уже вышел!»
Попросил выслать 50 экз. в счёт гонорара.
12.11.98. На планёрке Б. вдруг выходит «к доске», потрясает несколькими номерами «Севера» (только что приехал из Петрозаводска) и говорит:
-Поздравляю! Вышел отличный роман о нашей редакции! Там все мы есть, и Коля, и Дима, и Александр Андреевич...Все...
Голос П:
-А сам альтер-эго?
-Ну, естественно, и он сам...
Глаза Б. сияли. Не может быть, чтобы наигранно.
-Я прочитал, в поезде прочитал!...
Слово «отличный» главное для меня. Никто уже не посмеет оценить плохо, из страха прослыть человеком, ничего не понимающим в романах. Б. – авторитет. Привезённые Б. номера расхватали. Едва мне один достался.
13.11.98.«Утром Валентин вдруг услышал скрип под ногами. Ночью выпал снег. Весь парк был в снегу, а он сразу и не заметил, занятый мыслью о М...»
17.11.98. «Утром Валентин включил компьютер, и пока созревала программа, взял гитару...»
На тротуаре первые наледи. Первая лыжня продавлена до травы. Санки на горке скрежещут полозьями по стылой глине...
18.11.98. Собрать в романе всё, что есть прекрасного в жизни земной...Якобы зарегистрировано некое малое предприятие по сбору информации обо всём прекрасном на земле. Своеобразная книга Гиннеса...Энциклопедия грёз... «Сказки этого света»...Конфетка выйдет…Приторно получится…
23.11.98. На летучке появился генерал М. Все восторженно захлопали. Я не мог себя заставить захлопать хотя бы из «солидарности с коллегами». По мне – он дурной солдафон, самое скучное, ничтожное из человеческих существ, присвоившее себе право отличать русского от нерусского...
Я не друг П. Даже не единомышленник. Я зарабатываю на жизнь в его предприятии. По требованиям профессии, чтобы заработать, я составляю тексты из слов  в определённом порядке. Волею судьбы попади я в другую редакцию – делал бы то же самое в другом наборе и порядке слов. Ничего личного. Такая профессия.
24.11.98. О. прочитала роман. Говорили за полночь...
25.11.98. П: -Когда я буду большой и заработаю много денег, то поеду в Диснейленд со своим ребёнком. У меня жена будет. А тебе, папа, привезу мотоцикл.
-Нет, П., пожалуйста, привези мне ботинки. В Америке делают хорошие ботинки.
Немного подумав.
-Знаешь, папа, но ведь ты, наверное, уже умрёшь к тому времени.
-Что ж, тогда я порадуюсь за тебя, глядя с небес...
05.12.98. Шесть дней колесил до Нягани и обратно. Удачно. Прибыльно...
Припев: Летит по России, тараня туман
Вагон – ресторан...
С тех пор уж минуло немало,
Когда в замызганном совке
Народ молился на вокзалы
И причащался в кабаке...
Я как землекоп. Умею копать канавы. А в каком направлении, какой глубины и профиля – зависит от заказчика.
Моя профессия ничуть не продажнее профессии землекопа...
06.12.98. Сейчас мне интересны такие герои: Дон Кихот, Остап Бендер, Швейк, Василий Тёркин, Чарли Чаплин, поручик Ржевский, Чапаев, мистер Пиквик, Дубровский, Иван-дурак, Емеля, Шиш, Левша, барон Мюнхаузен, Чичиков...Обшариваю литературу как слепой. Кого-то ещё ущупаю...
07.12.98. Держу пост...
08.12.98. Где-нибудь на въезде в Краснодарский край, в виду гор Кавказа надо написать большими буквами: «Итак, братья русские христиане, кто из вас хочет идти в Индийскую землю, оставьте свою веру на Руси, и призвав Могомеда, идите в Индийскую землю...» Это сказал Афанасий Никитин в 1466 году.
10.12.98. В «Московском литераторе» хорошие рецензии на «Натку-демократку» и «Вольную птицу»...
11.12.98. Трудно уйти из-под царя, будь он хоть П., хоть президентом, хоть вахтёром. Но радостно встать на точку зрения равенства всех перед Богом...
23.12.98. Меня не трогают «красоты зимы». Не могу избавиться от чувства смертельной опасности перед морозом, снегом. Зимой я люблю только овчинный тулуп и горячую печь...
24.12.98. Продал дарёный «Жигуль» за 300 долларов.
29.12.98. Адским холодом несёт от «рыцарского» романа П., в то время как он сам – довольный, сытый, в меру пьяный («рюмка водки») московский буржуа...
П. закончил полугодие в муз.школе. Сдал на 5 четыре пьески. Отчего ходит весёлый, великодушный полный самоуважения...
30.12.98. Генералы любят мальчиков. Любят, когда мальчики их любят. Ревниво, до смерти, оберегают мальчиков от любви банкиров, заводчиков и фабрикантов, театральных и кинорежиссёров, отцов, матерей...В бой!..Любят они мальчиков особенно – мёртвых. Даже всплакнут от любви поднимая «рюмку» за них, мёртвых...
31.12.98. Мёртвые награждают своих живых...Опять пришлось лицезреть мерзость награждения медалями и орденами «За оборону Советской власти 1993 года». Опять боялся, как бы кто-нибудь, при обмывании в бокале водки не подавился звёздочкой. Всё мне видится, как эта звездочка фрезой рассекает горло пьющего...
1999 год
30.06.99. Деревня. В мезонине сижу в окошке, свесив ноги на дощатый откос крыши. Подо мной бездна огорода, сизые маки в межах картошки...Блеск трав на лугу...Чёрная тень омута...Река цвета топлёного масла, только что вынутого из печи, в плошке, куда макают блины на завтрак...
Девочка-уродка, но очень умная...Будущая знаменитая юродивая...
Стрельба по флюгеру...Осенью шли охотники по деревне без добычи и с досады расстреляли флюгер на крыше моего дома. А это было самое живое в доме...
Сын отремонтировал дом – мать померла от тоски по старой развалюхе...
Мёртвая полевая дорога, ужас таёжного запустения, безысходность, отчаяние и вдруг из леса выходит корова, за ней другая, десятая сотая – огромное стадо, гул копытный, тяжёлое дыхание...Одни коровы как лесные звери. Ужас...
Три молодых мужика идут по лесной дороге. «Голосуют».
-Отец, подвези до Ровдино...
Крах красной империи, исчезновение великой страны – не было этого для них. Были трактор, бензин, магазин...
Итак, будут зимовать в деревне два мужика. Чаемое заселение? Второе пришествие? Увы, – отстойник советской пьяни...
Песчаное дно речки мужики избороздили неводами, бреднями. Скребут по речным сусекам...Упорство это рыболовное досаждает. Оно род безделья. Бродят с бреднем – бродяги...
Советская женщина на склоне лет...
Телёнок заболел. Вызов ветеринара – дорого, не по карману. Зарезали. Тошнотворный запах свежего мяса в доме соседа...
Люба - однодворка... «Диспетчером в пожарной части работала. Сократили»...В дедовском доме. Лошадка. Овечки. Тележка...
Сухие, смуглые, испитые мужики прикатили на ржавом мотоцикле...Заводят с толкача...
Парень в военной форме уехал в военкомат. «Значки там будут ещё вручать какие-то, - говорит мать...
Два советских магазина пусты. На Газели приехал частник. К нему очередь. Дети просят купить «кока-колы»...
Директор совхоза – так по-старинке ещё и называют председателя кооператива. Мужики не захотели сами рисковать, заводить фермы. Теперь он капризничает: «Уйду!» Его «просят остаться». У него «Волга»...Я мечтал увидеть современного кулака в деревне, его возрождения чаял, и вот дождался. Этот директор и есть мой вожделенный кулак! Что же, пусть хотя бы так...
Владик за сезон истачивает, истирает косу о траву до обушка, до пятки. Стрижёт деревню Синцовскую как овцу...
Фанерка на дверях заколоченного дома: «Мужики, не ищите! Ничего нет. Всё ценное отдано в надёжные руки».
Представляю, подходят к этому транспаранту двое. Читают. И думают, а может, всё-таки «поискать». Зря, что ли, ноги ломали от лесопункта...
Ливни волнами ровно через сутки, часов в пять-шесть вечера, набрасывались, терзали деревню. Остаток дня был тихим и ясным. А с утра опять начинало дуть. Дуло всё сильнее и жарче. Горячим туманом наполнялся воздух и опять вдалеке ударял гром, опять нёсся на деревню шквал...
Даровые куры. На птицеферме задаром отдали. «Жрут и не несутся. Их всех выжали там...»
Рассказ. Подруги, которых она называла коллегами, понемногу умирали. Она печалилась на похоронах, плакала. Смерть обижала её как злой несправедливый человек. Наутро она записывалась к врачу, просила обследования самого подробного. Неделю сдавала анализы, глотала всяческие зонды, просвечивалась на рентгене и, убедившись, что здорова, жила дальше молодо и мечтательно, как подросток...
Фермер Н. «Ты кто там в Москве?..А я тут первый человек!..»
Дед Егор Васильевич. Его природная предприимчивость. Деловые отношения с людьми. Личный гроссбух...То поколение... «Ходовой»...
Три рода блаженства в деревенском отпуске..
Въезд, обживание померклого за зиму дома, обкашивание окрестностей, топка печей для изгнания застойного духа – нервный, угарный период.
Житие с пирогами из печи, с рыбалкой, устройством детских развлечений, гулянье по лугам – дачное торжество.
Период после того, как назван, озвучен день отъезда. Суббота. 16 июля. Паническое добирание удовольствий. Прощальное любование природой из окна мезонина. Тоска предстоящей дороги...
Сюжет. Мальчику 6, отцу 50. Мальчик певун, музыкант, вдруг проникся «Битлз». Слушает всё подряд, напевает. Вернул отца в молодость...
Л. однодворка. «Мужика выгнала. Теперь приходит один...» Тут следует коррекция выражения, могущего навести меня на греховное истолкование. Добавляется: «Помогает». Придёт, мол, мужик, доску приколотит, сено смечет. И уйдёт. «Помогает».
Брат Л. облагает её данью за пользование домом родителей. Не прямо, а косвенно. Пообещал баню срубить, взял деньги, и ничего не сделал. Телушку вместе кормили. Он телушку продал и трактор купил...
Вечер в деревне. Михеевы отец с сыном косят. Молодые Шестаковы возвращаются с подённой с банкой молока и буханкой хлеба. Брат Л. бьёт на горе кувалдой по траку. Л. ведёт поить коня к реке. На другом берегу фермер Н. косит на «шоссейке»...
На речном перекате день и ночь скрипело игрушечное водяное колесо. Каждый вечер прилетал коростель, садился на иву и отзывался своим скрипом. Сидевший с удочкой Виталий Сергеевич улыбался. Строил колесо для сынишки, а теперь днём оно ребячье, а ночью – скрашивает одиночество пернатой души...
Теперь каждый русский человек уже привык к такому своему состоянию, когда утром надо думать, как заработать копейку на пропитание. Раньше, ещё лет пять назад, эта мысль была для него унизительной, тягостной, чуждой. Теперь он без неё никуда. Он думает и находит способ заработать копейку. Зарабатывает сбором морошки, подённой на огородах, рубкой бань и погребов, кладкой печей, продажей леса. И уже не кидается на первую попавшуюся работу, а размышляет, насколько она выгодна. Конечно, обедает он скудно, заваривает жидкий чай из экономии, кашу сдабривает постным маслом вместо сливочного. Но – покупает кур-несушек, заготавливает сено, планирует осенью купить пару овечек. Скудость стола не пугает его. Пугает намерение жены уйти поварихой в лесопункт, ему будет скучно без неё...
Говорю о живучести народной, умении приспособиться, найти формы существования...
После долгих лет умирания вдруг странно наполненной сделалась жизнь в деревне. Снова спор из-за земли между двумя «хозяевАми». Сколотили из реек сажень и пошли обмеривать покосы «представители семей»...
2000 год
12.07.00. Успешно рассылал и «Натку-демократку» и «Свободу» по почте. Ушло по полтиража каждой. Волнующая интимность общения с читателями (имя-отчество, адрес)...
22.09.00. Ночью был заморозок. В небе ещё лето сияет, а на земле уже иней...
29.09.00. Съездил в Чернь. Новый помещик свой дом зовёт зданием. «У здания машину не ставь». Ну и дом, конечно, стоит того. Четыре этажа.
П: «Это не этюд, а вертюд какой-то...- о сложной пьесе с арпеджио и подкладками.
04.10.00. Жёлтые октябрьские туманы. (Дорожки в парке посыпаны жёлтыми листьями).
22.10.00. Дивный вечер. Совсем летний – с розовым разливом тонких облаков на западе. Только уже ни комаров, ни стрижей, ни лягушек. Тишина...
26.10.00. Вахтёрша в школе П: «Хоть ты и артист, а будешь бегать по коридору, шваброй получишь». (Всё-таки признание).
27.10.00. П. в своих передовых статьях транслирует мучения умирающего СССР. Вопли умирающего – что может быть сильнее и ярче. Но слушать невозможно. Затыкаешь уши, бежишь...
«Восстань пророк, и виждь и внемли. Глаголом жги сердца людей...» Наши писатели-патриоты приняли на свой счёт эти слова, в то время как речь идёт о Пророке, и о таких глаголах как «не убий»...
04.11.00. Ч. достигает прибыли увеличением цен. П. – оформляя недовольство людей этим увеличением. Ч. Наживает капитал на торговых операциях. П. – на публикациях о их незаконности. Оба стали капиталистами. Но если Ч. открыто заявляет, что он капиталист, то П. с пеной у рта доказывает, что он коммунист. Ч. откровенный разбойник. П. – скрытый.
05.11.00. Долгая тёплая осень. Прощание уже не с летом, а с самой жизнью... Долгая тёплая осень – пустыня года. Длись, длись самый сладостный сон, полный туманов и дождевой сыпи. Не надо снега, не надо снега!.. С жадностью глядишь на мокрый парк, на голые чёрные деревья, на траву как на лицо дорогого покойника перед погребением – в последний раз. Слёзы осени...
П. готовит программу на конкурс Бетховена. Два танца.
16.11.00. На планёрке перечислялись патриотические ценности. Смелость. Борьба. Враг. Справедливость. Красота...
-А Человек?- спросил я.
-Это не наше.
Вот и получается бесчеловечность.
18.11.00. П. приглашают с хором за границу. Отказ «Вот если бы с мамой...»
22.11.00. Долгая, чудесная, туманная осень закончилась. -5. Снег лёг. Зима бодрит риском стать замороженным, риском гибели...
Одни из страха перед тоталитаризмом шли в диссиденты, другие – в патриоты. От страха перед бандитами идут в бандиты. Чтобы избавиться от страха перед войной идут на войну добровольцами...
01.12.00. Катались с П. на коньках на пруду.
31.12.00. Сто лет назад в эти дни моему деду Егору Васильевичу было 20 лет. Вот запись в его бумагах. «1900, г. Ярославль. Завод Бабушкина. Машинист»...
2001год
17.01.01. Босх и Рафаэль писали картины в одно время. Жили оба во Флоренции. Босх пишет ненавистью и презрением. Рафаэль – любовью и восхищением.
Мне говорят: наше время нельзя выразить иначе чем по-босхиански. Тогда я называю время между 1510 и 1520 годами. Эти десять вроде бы одинаковых лет совершенно по-разному выразили Босх и Рафаэль. Нет монополистов в искусстве. Сколько художников, столько и выразителей своего времени.
28.01.01. Ракета по виду своему полное вырождение авиационной романтики...
Бизнес нашего П. основан на дружбе. Друзья – не партнёры, могут и потерпеть. Дружба – святое чувство, и святость как бы не терпит звона монет... «Друзья!» и – никаких премиальных не требуется...
17.02.01. К рассказу: «Пухову позвонила «жена номер один», как она представилась низким гулким голосом, с неизменным вызовом. Будто из могилы костлявая рука высунулась и хвать Пухова. Отчаянный рывок, и – прочь, изыди!.. Как после страшного сна пробуждение. «Жив!»...
19.02.01. Когда ребёнку у кроватки на ночь рассказываешь историю человечества, то поражает убогость этой истории. А встанешь за кафедру, и с той же историей ощущаешь себя пророком. Ребёнку нечего сказать кроме того, как люди изводили себя в войнах, ну да вот ещё компьютер придумали, как искупление всяческих гнустостей...
01.03.01. Делаю выговор П. А он с интонацией из какого-то мультика: «Щенку простительно»... Готовит к концерту Прокофьева.
18.02.01. Из лирики восьмилетнего П. «Большие, добрые и карие глаза! Как посмотрел в них, сразу и влюбился. Не мог я воздержать восторга, глядя в них. Но сон это или нет? Большие, добрые и карие глаза...Когда она ушла – я умер!»…
Зима спохватилась. Две недели валил снег. Сугробы выше головы.
П. на прослушивании «зарубили» Прокофьева. Оставили только Генделя «Кончерто гроссо». П. клокотал от негодования, но молча, достойно. Сегодня на концерте исполнил сильно, свободно. Соло в хоре — несколько фраз – впечатляюще. Теперь остался концерт по композиции...
Ветра с севера солнечные, пронизывающие. Каток снова чистят...
30.03.01. Купил билеты сразу на три спектакля «Севильский цирюльник», «Капитанская дочка», «Большие надежды», а всё семейство возьми да и заболей. Два спектакля пропустили...
07.04.01. После зимы первый раз с П. на велосипедах: метро, стадион, детская площадка...
08.04.01. Москва залита апрельским голубым туманом и розовым светом восхода. Шпили ВДНХ розовые, высотные дома розовые. Нет ни снега – белого, ни листьев - зелёных.
20.04.01. Экзамен по фортепиано у П. – отлично за 5 вещей. Время звучания – 15 минут. Это удивительно. Можно заниматься музыкой дальше.
21.04.01. Дождь. Вспышка зелени в парке. Лосиный остров – сиреневый.
22.04.01. Приехал на Яузу в Сокольники– плети берёз, дуги орешника, сплошные прутья. Посидел у костра. Стал уезжать – все эти и дуги вокруг уже подёрнулось пыльцой зелени. На глазах прёт из земли силушка...
23.04.01.В юности я был уличный парень и только поэтому не сошёлся с диссидентами. О чём жалею.
Был антимилитарист, младолиберал, демократ, индивидуалист (по теперешним моим оценкам). Рынок, однако, деловитость, частное предпринимательство ненавидел при этом со всей яростью большевика. О чём тоже сейчас жалею.
Власть коммунистов, всякие обкомы, райкомы, собрания (в комсомоле никогда не состояла) терпеть не мог. «Для карет есть кювет».
И вот такой вдруг оказался под фюрером П...
26.04.01. П. лично сам, тет-а-тет, выдаёт надбавки к зарплате (сладкие куски) – прикармливает с хозяйской руки. Принимает поклоны, благодарности...Азиатское барство...
01.05.01. Поют лягушки в пруду под окном...
08.05.01. Первое вокальное выступление П. «Соловей» Алябьева на чествовании ветеранов в муз. школе. Аккомпанировал семиклассник. Женщины: «Мальчик, спой ещё что-нибудь»...
09.05.01. День победы. Холодно. Будто войной повеяло. Всем ужасом ушедшего века....
12.05.01.Песня для моего романа, исполненная главным героем в ночном клубе «Китайский лётчик Лао-цзе»:
Я родился в деревне под зелёным угором,
В светлом дедовском доме, у медовой реки.
На российских дорогах слушал песни моторов
И в московской подземке опускал пятаки.

Подо мной ускользали автобаны Эльзаса,
В виноградниках Сены я любовь повстречал.
Сын крещён в Сарагосе, а дочка – в Канзасе.
Над Великим каньоном я свой дом основал...
13.05.01.
Вот они, майские зори!
Верь, дожидайся, лети!
В этом холодном просторе
Все бесконечны пути.

Вот они, листья и травы
В блеске наивной нови,
Мокрые тропы дубравы...
Миг откровенья лови.

Вот изумрудное небо,
Жёлтое марево, кровь...
Всё, что до этого — небыль,
Всё, что за этим – любовь...
16.05.01.П. входит в новую роль. Из пылкого борца, рыцаря великой державы перевоплощается в какого-то восточного божка, томного, коварного. Голос тих, глаза прикрыты, в руках (!) чётки. Так ведут себя люди после операции на брюшине. Кажется, будто что-то удалили и из П. Он потерпел поражение в духе, сколотив немалое состояние.
-Россия сейчас не нужна никому в мире, о ней все забыли, - горько вздыхает он.
А ему хочется с помощью народа мир собою удивлять.
Мучает его покой, умиротворение, то, о чём мечтала Россия тысячу лет. Ему подавай бунты, войны, ядерные взрывы...
Когда проиграны все битвы
И на устах одни молитвы,
И впал в веселие народ, –
На бой выходит идиот!
25.05.01. На планёрке при обзоре номеров А. сказал о моих текстах: «Изящная словесность». Что в его понимании хуже всякой брани. (Он ненавидит Чехова). П. надулся и молчал, ибо и сам подвизается в этой «изящной словесности».
29.05.01. Ужас бессмысленной поездки в деревню на новеньком УАЗЕ «буханке». Всю дорогу в снежном циклоне. Дворники не выключались. Из оврага выбрались чудом. Не доехав до деревни километра три, повернули обратно, с радостью умчались от этого ужаса. Спали в машине на вокзальной площади Вологды. У О. волосы примёрзли к борту...
П. читает «Евгения Онегина» по собственному желанию. Что-то, видимо, приманило его в звуках самого заглавия.
Холодный снежный май кончается...
01.06.01. Дикая сцена. П. тумаками и пинками вышвырнул человека из кабинета.
-Провокатор!
А человек только спросил его, пойдёт ли он на футбол.
(Провокатору кругом видятся провокаторы, шизе – шиза).
15.06.01. Купил барометр. Образ появился: живём как в насосе – наглядно утром давление поднимается, к ночи падает.
ДЕРЕВНЯ
30.06.01. Дорога. Ярославское шоссе в лесу как перевёрнутая Китайская стена (ров). «Вологодское ГАИ» – особый тип ревностного служения как «вологодский конвой», как вообще «вологодские» – это у кого ножи в кармане.
-У тебя нож есть?
-Что я, вологодский что-ли?...
03.07.01. П. снимает видео. Пришёл с камерой в дом к О. Её муж: «Ты бы, Пашка, лучше с бутылкой пришёл...»
04.07.01. П. играет Баха на синтезаторе. Слушатели: Кристина, Лиля, маленькая Юля. Посреди фуги голосок: «Я писать хочу». Кристина потащила малютку в туалет. Лия слушает внимательно.
05.07.01. Опыт предков – мох в пазы сруба...Угнетает этот «опыт». Неужели и в 21 веке потребуется нам этот опыт? А ведь потребуется и в 22-м...Русь...
06.07.01. Волевым решением В. построил дом в умирающей деревне. Дом стоит нежилой. Место и время изжито. Во всём требуется новизна, а не механический повтор...
07.07.01. Самое неинтересное в деревне это мужик с табачно-водочным набором, с его тусклой одеждой и псевдо-крестьянским образом мысли.
Да, неинтересен. Найдётся ли на него второе большое сердце, второй автор «Записок охотника»?..Вряд ли. И эра милосердия кончилась, и мужик кончился.
08.07.01. Дачники. Дочку растили, холили. Обучение платное. Музыкальная школа. Намеревались за богатого замуж отдать. И что же? Живёт в гражданском браке с таксистом...
09.07.01.
-Скажи, Наталья, зачем живём?
-Детей после себя оставим...
Её отец лет десять назад в разговоре со мной о Боге послал его, Бога, на х..
10.07.01. У М. четвёртый муж и всякий моложе предыдущего. Плохой знак. Ценность женщины растёт, а мужчины – падает. Может, извернуться и описать её в манере новейшей сказовости – с когтями на ногах и гребешками по всему телу. Но уж это и не М. будет. А в реализме она припозднилась на 150 лет. В постмодерн тоже не лезет. Что делать с М.?..
11.07.01. Юля. 1 год. Присела перед кормушкой кота и ест «сухарики» (китикэт)...
Ночь. Гудит машина за лесом. Кто-то едет в деревню. В этом гуле и звон колокольчика, и топот копыт, и песня ямщика...
Параллели в подсознании: яйцо – глаз; чёрная доска – буква; мир – закат; война – воробьи...
12.07.01. Дачные упования не сбываются. Дом ветшает. Дети перестают ездить...
03.08.01.
Ну, куда же вы, закаты и цветы?
Грозы, ливни, ветры жаркие – куда?..
Из блаженной дачной немоты
Вы – на юг, а люди – в города.
……………..
Скучать на дачах,
Жечься у морей...
За руль, в купе –
Несчастие иначе...
27.08.01.
Из коммунистических советских романтиков получаются самые жестокие эксплуататоры.
11.09.01. Разрушение двух небоскрёбов в Нью-Йорке.
Московские ублюдки ликуют: так им и надо, пиндосам-америкосам. А мужик в русской деревне горюет, курит на завалинке и горюет об американцах.
(Перепечатывая дневник 21.08.18. «Не было такого мужика. Это моя выдумка. Настоящий мужик, в сущности, тоже низок и убог. Разве что бабы пригорюнятся...»).
15.09.01. Объявляю себя русским венгром, угрорусом – в знак солидарности с нацменьшинствами.
17.09.01. Я – либерал и демократ. Религиозно терпим. А мой сынишка, когда его уговаривают ехать с детским хором в Италию, заявляет: «Не хочу я папе Римскому петь!».
Отцы и дети...Вечная тема.
19.09.01. Америка за взрывы устраивает жестокую порку Афганистану.
20.09.01. Редкое по сердечности письмо от мамы: «...Большое спасибо за видео-кассету. Успокоилась, будто побыла в деревне. Смотрела у В.Л.. Он скомандовал: «В гостиную!» Все смотрели: Виктор, Галя, Лена, Надя. Изображение цветное. Молодец П! Заснял и дома, и дорогу в другой край деревни. Когда пошли городские музыкальные кадры, девочки удивлялись: «Вот так Паша!». Такой стал большой мальчик, симпатичный, крепкий. За пианино сидит, играет и поёт – тронуло меня до слёз. Горжусь тобой, П!..»
06.10.01. Все проблемы разрешаются с помощью телефонной книги.
07.10.01. Ельцин произвёл второе крещение Руси. Крещение свободой.
12.10.01.
Животный мир... Блаженство...Страсти...
Вблизи от Бога и огня
Лежит у печки на матрасе
И смотрит кошка на меня.
02.11.01. У П. в гостях одноклассница. Он играет ей бетховенскую «К Элизе». Выхватываю из разговора его слова: «...просто я люблю девчонок...»
03.11.01. Тихая солнечная осень. Тихо плавают утки в пруду. Ветер позванивает голыми ветками берёз. Смиренные дни.
13.11.01. Бунтую. Отказался обозревать свежие номера своей газеты. На этих обозрениях что ни слово, то или глупость или пошлость, или месть или лесть. Принудительное чтение того, что не желаешь читать, принудительное говорение…
-Давайте, я лучше шторы у вас в кабинете сниму, А.А. Жена постирает. Я снова повешу. Красиво будет, А.А...
Всё идёт к тому, чтобы как-то дотерпеть до 2002 года, получить льготную, северную пенсию и – гуд бай!
(При перепечатке дневника 21.08.18 «Северный стаж был, но замотали в оформлении...Унижаться не захотел»)
15.11.01. Много стихов юных лет растерял. Кое-что осталось в памяти. Вот, к примеру, 1975 год.
Я бываю разный-
Добрый, злой.
Я бываю грязный
И святой.
Жить с тобою, шепчут,
Просто рай!
А, случится, крикнут:
Негодяй!
Кто я?
Лёд и пламень,
Жизни – век,
И простое имя-
Человек.
03.12.01. П. Сдал на отлично экзамен в музыкальной школе. Преподаватель сказала: «Аккуратненький ты мой». То есть слегка перестарался.
05.12.01. П. купили домашние тапочки. Первые домашние тапочки. Три дня радости у человека. Это вам не этюды Лешгорна.
06.12.01.
Сыновние письма – ничтожные дозы
Суетных метаний на дне.
А мама ответно – высокую прозу
О детстве, войне и родне...
30.12.01.
Ах, эти жёлтые шары
Под Новый год!
В шарах улыбка детворы
На год вперёд.
31.12.01. За год П. выучил 66 пьес для фортепиано. Редкость для его возраста...
Один из принципов воспитания у нас в семье гласил: «Когда взрослые говорят, дети молчат». П. твёрдо усвоил это правило. А вставить своё словечко в беседу взрослых хочется. Подаёт мне клочок бумаги. Там читаю: «Папа, ты можешь дать мне высказать слово?» А выговорившись, уходит и опять приносит записку. В ней: «Спасибо!!!»
П. задали сочинение на тему «В субботу вечером». Он начал так: «Мне нравится проводить субботу с родителями, потому что когда приходят гости, я чувствую себя глупо»...
На новогоднем концерте П. сыграл на бис «Шествие кузнечиков» и «Пятнашки» Прокофьева.

Тетрадь вторая
2002 год
ДЕРЕВНЯ
25.06.02 (В приложении см. очерки «Погружение», «Сенокос»)
Дёрнул же меня чёрт опубликовать ещё и в «Двине» очерк «Погружение» о прошлом лете в деревне! Мою московскую газету читают только в центре страны. А журнал этот рассылают по библиотекам архангельской области. Прототипы были в очерке – мои деревенские. Вот и узнали себя, хотя и под другими именами.  «Боже мой! - думал я. – Оказывается, ещё читают журналы на селе. И от некоторых публикаций производится великое сотрясение в этой глуши!».
Да, этим летом в воздухе моей милой родины носились демоны мщения. На второй день по приезду меня призвали на расправу в библиотеку деревни Никольской. «...На встрече с читателями села очень настаиваем. Много разных мнений о вашем «Погружении»... Вежливость зловещая. Стилистика судебной повестки».
Сажусь в свой УАЗ, еду.
Народу полный зал.
Напористо требуют разъяснить, почему в тексте люди с одной стороны похожи на живых, а с другой – ведут себя вольно, по желанию автора.
Говорю о тонкостях творческого метода при написании очерка как свободного жанра, почти рассказа. Ибо имена заменены вымышленными. Мол, создаю образы.
Тут-то и закипает! Спор идёт о том, кому принадлежат образы живых людей – человеку, который их источает, или художнику, который видит их, эти образы и может распоряжаться ими по своему усмотрению. Дилемма не разрешимая в принципе. Много было шуму, бестолковщины. В своём последнем слове я сказал, что, как писатель, художник я весьма доволен произведённым результатом моего труда, но как человек с характером христианского склада, прошу прощения за доставленное огорчение.
Разошлись по-приятельски. И всё было бы хорошо. если бы местный вождь, директор бывшего совхоза, не отвёл тихонько меня в сторону и не подал мне телеграмму о смерти тёщи в Москве. Телеграмма пришла ещё два дня назад. А телефонная линия в мою Синцовскую оказалась порванной. Полтора километра, конечно, не расстояние. Но никто не смог (или от обиды не хотел) преодолеть его. Не нашлось охотника идти к писателю-задире. Сам должен пожаловать на расправу. Тёща-то поди старая. Больная была. Как-нибудь с ней управятся там в столицах и без писателя. А встречу-битву срывать не позволительно. Надо писателю укорот дать, а уж потом пускай он своими личными делами занимается...
Мы не успели на похороны. Внучке, совсем молодой девчонке пришлось обстряпывать весьма печальное и хлопотное дело с упокоением бабушки...
Таким образом мой рискованный творческий метод написания очерков лишил семью возможности проститься с дорогим человеком.
А чтобы наперёд знал! Чтобы впредь неповадно было! Ишь, расписался тут!..
Такой вот вырисовался образ моих дорогих земляков уже и вовсе не под моим пером, а по фактам.
Есть народ, а есть и народец…
26.06.02. День не то, чтобы счастливый, но – день обострённого видения...Пошли стихи…Мой ответ «Чемберлену»:
Грибных оврагов запах древний,
Ребячьи визги над рекой...
Лесная, горькая деревня,
Навек прощаюсь я с тобой.

Прощаюсь в выражениях резких –
Здесь мат с любовью сопряжён.
Здесь тракторы времён советских,
А косы – Рюрика времён.

Здесь только пьяный смел и дерзок,
А вместо скромности столбняк.
России золотой, имперской
Здесь медный предпочли пятак.

В трактирах новых придорожных
Нет ни певцов, и ни чудил.
Здесь сам себя мужик-безбожник
Назло себе перехитрил.

Отсюда он грозил европам,
Перед партийцем трепеща.
До смерти пил, работал скопом,
Рубил по ближнему сплеча.

Он предал всё – уж лучше б продал!
В распыл пустил двадцатый век.
Дитя неведомого рода,
Какой-то странный человек.

И стало всё как в древней стари:
Беззвучны ночи, дни тихи...
Иль просто жить они устали
И от корней, и от сохи?

Уж их потомков где-то нудит
В тисках иного бытия.
Окрестный лес их не осудит
И я им тоже не судья.

Я тоже от роду насмешник,
Искатель рыбьей глубины.
Умом и обликом нездешний,
Хулитель красной старины.

Я тоже пил вино без меры,
Лукав бывал. Не избежал
Коммунистической холеры.
В полях не сеял, не пахал.

Вот потому-то и до срока
Истлели горницы, мечты...
Над этой старою дорогой
Мой прах рассыпьте с высоты.

Здесь пепел ветром не развеет
Ручей весной не унесёт.
Автомобиль не перемелет
И конь копытом не взобьёт.

Туманом залитые дали
Пусть будут к радости глухи.
Пусть будет всё, как древней стари –
Во власти божиих стихий...
Из дискуссии в сельской библиотеке:
-А почему у вашего рассказа про нас название «Погружение»? Мы здесь хорошо живём!..
С Богом, дорогие! С Богом!..
P.S. Осенью я зарегистрировался в соцсети. Потребность в написанном дневнике отпала. Все перешло в форму фото, видео и небольших комментариев к ним. Начался и до сих пор ведётся своеобразный фото-видео-дневник. Интересующихся прошу «кликать» ВК, Александр Лысков.
ПРИЛОЖЕНИЕ
     ПОГРУЖЕНИЕ
Почти девятьсот километров от Москвы на север. По меридиану. По Ярославке. На четырехсотом километре, за Пречистым (прославлено село художником Ивановым, он недавно Оскар получил, в Голливуде проживает), — обрывается московская цивилизация и гравитация. Глушь еловых вологодских лесов начинает угнетать, они — бесконечны, в них всякому — погибель. Здесь обязательно — дождь. Здесь перелом земной коры. Отсюда уже все реки текут в Ледовитый океан, а не в Каспий или в Черное море, как ярославские.
     Климат меняется.
     Холодный жар, вроде цыганского пара, чреват для среднерусского жителя насморком и кашлем.
     Колодезная, сыроватая прохлада. Едешь в глубину, вглубь. Погружаешься в ствол прямой шоссейной вырубки с замиранием сердца, уже давно без песен, а с опасливой оглядкой. Пилишь шестнадцать часов кряду. Затем еще вперевалку по проселку. Стоп. Теперь надо жалюзи перед радиатором закрыть. Снять ремень с привода вентилятора. И, - ныром в лесную речку. Тоже — погружение. Вода из дыр у педалей струями бьет, заливает ботинки...
УАЗ — молодец. Выпер на другой берег. Теперь по траве, по кустам — к дому с заколоченными окнами, новому центру гравитации и цивилизации. Неприятное изумление невесомостью позади. Скрип тормозов. Приземление...
У Васьки благодушное лицо-мумия, засушенное изнурительной работой, жарой и частой выпивкой. Глаза большие, в них как бы само сердце бьется, как бы сама душа напоказ, с красными белками от бессонницы — не надо никуда заглядывать в поисках её, души. Васька изъяснятся северной скороговоркой, пользуется до крайности усеченными словами — некогда нараспев, лето здесь короткое, ритмы рэповые.
     — Телевизор купил Дэво. Настройку врубаю — не берет. В магазине показывал, а дома — срывается. Деревня в яме — надо столб ставить для антенны.
     С его тракторного прицепа мы скидываем доски за концы — десять рублей штука. Сотня свежих, извивистых пластин, только что из разваленных сочных бревен. Доски мне на крышу — нащельницы — края рубероида прижать, приколотить. Крыша — четыреста квадратных метров. Полномерная для северного деревенского дома средней руки. Немногие подмосковные коттеджи имеют столь обширные покрытия. Дом ставился в начале века. Дед прошел через Цусиму. И царь за то ему выписал билет на рубку леса для дома...
Лес, дом — царский подарок за верную службу. Хотя потом дед, живя в царском доме, и Советам служил, и Сталина любил. Но всегда с почтением отзывался и о Николае Александровиче Романове, дарителе.
     А отец пришел с Отечественной, с Рыбачьего,— баньку срубил. В половодье плыл по реке бон — сорвало у сплавщиков в верховьях. Отец "перенял". Ночью раскатал, будто и в природе не существовало никакого наплавного сооружения. Вышла банька.
     Дом в четыреста квадратных метров. И банька в двенадцать. Как раз в обратной пропорции Японской и Отечественной войнам по меркам вознаграждения их воинам.
      "Мы были романтиками",— говорил отец.
      200 таких романтиков погибли в четырех ближайших деревнях. Теперь этих деревень не существует. Немцы выбили, выжгли, сгноили деревни, находящиеся в пятистах километрах от линии фронта.
      Об армии речь, о службе Отечеству...
      Довез тысячу рублей до лесопилки в кабине Васькиного трактора. У гаража, на скамейке, в тени сижу с мужиками. У всех лица высохшие, кожа задубела, стала одно целое с костью. Морщинами побита даже у молодых. На первый взгляд — все они одинаковы, как негры, неразличимы, люди другой расы. Но станешь вглядываться — один скуласт, у другого глаза-дырочки, у третьего передних зубов нет. А Витька — курнос и смешлив, надсечки морщин в углах глаз, излучающих великую радость.
     — Сын пишет, трое п..ков из ихней части сбежали с оружием. Хорошо, говорит, что не из нашей роты. И главное, пишет, никто их не бил. Оторвались со скуки. А Колька — на Новой земле. Оттуда еще никто не убегал.
       Два сына-погодка у мужика в нынешней армии. Он гордится ими. Находится в привилегии среди мужиков. Имеет право любой разговор оборвать сообщением об их службе — все почтительно умолкают.
     — День рождения в части справлял, пишет. Ухлопал семьсот рублей.
     — Где он эки деньги взял?
     — А это, говорит, папа, не твоя забота.
     — А что, брат, у него автомат есть. С автоматом нынче и не такие деньги возьмешь.
      — Он у меня через четыре месяца после призыва уже разводящим был. Через день на ремень. Осенью — дембель. Хочу отписать, пускай домой не торопится. Пускай на контракт идет. В Москву. Оттуда можно в коммерческую охрану...
       Так "выпёхивают" парней из родного гнезда, мира, общины. В то время, как самих трактором не вытолкаешь из родной деревни, за которой — чужбина. Будь то райцентр, губерния или столица. Все — чужбина, где только язык и родной. А выучи английский, так и в Арканзасе будет, как в Москве. Родина — только в пределах общинных покосов и охотничьих угодий. Отсюда крестьянский космополитизм.
        В мире деревни — хорошо. Неохота ничего менять. Дом есть. Соседи. Друзья и недруги. Земля и небо. Скотина и "картовь" на прокорм. Свой дурачок и свой бомж. Все есть…
        Мужики с завалинки у гаража разъехались на тракторах. Мы остались одни с ночным сторожем-бобылем. Он не спешит "со смены". Подметает на утоптанной, промасленной глине окурки за трактористами. Это нестарый, худой мужик, непьющий в силу нелюдимого характера. Чудачеством кажется его трезвость. Носик маленький. Лицо детское, тоже негроидное. Между взмахами метлы выдает мысль:
        — Вот теперь как живем: и кормов полно, а скотина все равно дохнет.
        Подметальщик "сор из избы" выносит с оглядкой, будто наушничает.
        — Что же, от переедания, что ли, дохнут?
        — Кормить некому.
        — Как так!? Заготавливать корма есть кому, а в кормушку навильник кинуть — некому?
   Он отвечает, подумав:
        — Мужик в гараже возле трактора еще держится, солярки всегда дадут на страду, летом покататься — одно удовольствие. А вот чтобы ежеден на ферме колготиться — этого нету.
        — А бабы?
        — Бабы теперь все больше дома, со своей скотиной…
Зачумленные бабы нынче. На Петровки, перед самым сенокосом, Валя-топтунья (на деревенских праздниках пляшет с каменным лицом, топчется) причитает: "Ой, дождя надо! Дождя!"
        Не мог понять, зачем же в сенокос дождь. Спросил. Оказывается, чтобы огород полило. Сенокос-то кое-как отстрадают в любом случае, хоть бы и в «острови» сырье сложат, а картошки, овощей не нарастет— беда. И вот небывалое: на Петровки к небесам — дождя!Дождя!..
        Сдохли три коровы на ферме, и разгневанный "шеф" ( так теперь мужики зовут директора совхоза — председателя ассоциации-кооператива-акционерного общества — тож) на своем "вольво" привез двух пастухов с центральной усадьбы и приказал угнать стадо. Действовал покруче большевиков времен коллективизации. Одним махом, в назидание, расколлективизировал деревню. И от крестьянина на этом Погосте остался только сезонный рабочий: заготовь корма, а к товарному производству не касайся.
       Шеф этот — Вторыгин — десять лет назад вышел в номенклатуру из механизаторов. Последние старики-коммунисты на него уповали с наказом: "Держись, Виктор, за коллективное хозяйство". И он честно упирался. Как-то неожиданно для себя превратившись теперь в латифундиста с неограниченной властью, в единственного собственника немереных лесов и лугов. Князем стал. Случись явиться покупателю на "его" землю — те же самые обездоленные им мужики с Погоста встанут с двустволками на его защиту.
         Каким-то странным образом община, мир сто лет спустя выдавилась в современной деревенской жизни, как валун ледникового периода из вспученных здешних суглинков.
         Местного Столыпина не нашлось. Никто на расхристанном Погосте не захотел рискнуть и "взять землю". Совсем недавно, этой весной, сам "шеф" Ваське предлагал: " Возьми хоть десять гектаров под картошку". Васька подсчитал цену семян, закупки и отказался. Риск велик. В прогаре остаться недолго.
         Картошку впарить Ваське не удалось — "шеф" ему трактор всучил. Приказал под страхом увольнения оформить машину на его имя. Чтобы с общины налогов не брали. И всем мужикам — тоже: оформить. Я, говорит, потом поделю между вами сэкономленное. Но, конечно, никаких денег мужики не увидели. "Надул нас Анатольич".
За пьянку наказал "шеф" Ваську на тысячу. А себе, говорят, такую же сумму премии выписал. Васька горячится, всем подряд рассказывает о своем несчастье, но дальше этого не идёт. Потому что по безналичке ему телевизор в магазине дали. Хоть «ящик» и не показывает. Пока. Васька столб поставит — все программы будет смотреть…
          Повадки государственных рабочих неискоренимы. Вот прийти на "развод" к восьми часам, к гаражу — это святое дело. А застолбить землю в собственность — "на хрена?" Не от лени, конечно, не от дури или пьянства. А единственно по холодному расчету, по инстинкту выживания. Возьму землю, уйду в отруба — смерть. Ни на "собственной" картошке, ни на "собственном" молоке не заработаешь и пятой части того, что в общине. Вот этой тысячи моей, за доски, не заработаешь. С большого леса, который гонят всю зиму, ничего не поимеешь в отрубах. Дотаций не получишь от государства. И ни хлеба под расписку, ни телевизора по безналичному расчёту.
         И не только общинный мужик, засушенный работой до состояния воблы, в обесцвеченной дождями рубахе, в снурых кирзачах не уповает ни на свою картошку, ни на молоко, но и единственный здешний настоящий фермер — разбойник приватизации — Красов. Последние двадцать коров оптом, по дешевке продал фермер в райцентр Бельск. Все силы бросил на вытачивание из бревен круглых карандашей, в Подмосковье из них строят коттеджи — терема-хоромы "а-ля-рюс".
         Лес, вздымающийся повсюду на сотни километров,— вот хлебное поле, вот нива здешнего мужика, которого уже и крестьянином назвать язык не поворачивается.
         Общиной и лес рубят, и пилят на общинной раме. И порядки общинные, мирские. Подойдешь к лесотаске, спросишь: "Мужики, а можно у вас тесу купить?" И тоже станешь членом общины, втянешься в игру с общинными правилами не без лукавства.
           Заправляет на раме мужик с обжигающим взглядом, резкими жестами и говорящей фамилией — Шаламов, потому что помощник у него мягкий, улыбчивый — Варламов. Потом догадываешься — контрастность натур классическая, кнут и пряник,— для успеха дела самая подходящая.
         Суровый, колючий Шаламов как бы всем видом говорит: "Кто разрешил к объекту приближаться не больше десяти метров?" А простодушный Варламов долго трясет руку, заглядывает в глаза, вспоминает общие детские годы и как бы обещает: "Дорогой ты мой, подгоняй технику, сколько надо, столько и навалим". Но одинаково вскоре разрешается и мрачность Шаламова, и лучезарность Варламова: " Авансировать бы не помешало".
        Даешь сотню.
        Мужики разом бросают крючья, скидывают холщёвки. Теперь уже и пророк Шаламов улыбается. " Только Таньке не говорите. Мы вам — втихаря ( Танька — заместитель "шефа" на Погосте, крикливая, здоровущая молодая баба Татьяна Ивановна), мы тебе кружным путем ночью привезем".
        А тут и "Танька" идет. Мое продвижение по селу в сторону пилорамы было ею отслежено безошибочно. Вражина-частник!
       Друг детства Варламов шепчет: "Ты вот что, когда она подойдет, спроси у нее, можно, мол, Татьяна Ивановна, у вас мяса купить. Слышал, мол, вчера у вас теленка забили, так вот, мол, пришел, интересуюсь".
       Весело вступать в игру. Хочется, чтобы моя тысяча попала в карман мужиков, без всякого оприходования. Иду навстречу "Таньке", как, мол, насчет мяса?
       В общем, сотню общинных досок мужики сплавили мне налево, подзаработали, как бы на мгновенье приватизировав лесопилку, став ее полновластными хозяевами,— всамделишно приватизировать опять же им "на хрена" по причине полного отсутствия снабжения запчастями и пилами. У них "связей нету", все "связи" у шефа, вот и пускай он...
         Община непробиваема, закрыта, будто клан. Она взрастит своего латифундиста, помещика, "шефа", даст ему и "вольво", и волю, но по своей воле будет манипулировать им, вертеть, сопротивляясь всяческому новшеству. Будет говорить "в совхозе", "аванс", "пятидневка" — и одновременно азартно до раскола внутри выбирать президента страны, все более склоняясь к патриотике. Будет охотно поставлять государству солдат и не платить налоги, в течение семи лет увиливая от банкротства. Мужик как бы говорит: не надо мне ни свобод Александра II, ни отрубов Столыпина, ни приватизации Чубайса. Не надо никакой собственности, кроме скотины во дворе и мотоцикла "ИЖ". Все, что мне потребуется, я и без приватизации возьму — кормов, запчастей, досок, солярки — из "совхоза". А чтобы навсегда, с оформлением в каких-то там районных конторах, этого не будет никогда. Там пускай "шеф" крутится.
          Мужику очень хорошо в общине!
          Хорошо в детстве на завалинке с бабкой, на речке, за околицей. Хорошо мечтать в юности — скоро в армию! Мир посмотрю. И потом, к тридцати годам, перебесясь и выжив,— хорошо до язвы желудка, до провала под лед на тракторе, до смерти — легко и бездумно жить, зарабатывая на хлеб и водку под "крышей" общины, в окружении родных лесов, рек и неба. И умереть хорошо. Помянут земляки без лукавства.
          Клан нерушим. Если в столыпинские реформы из каждой здешней деревни примерно в тридцать дворов на отруба, то есть вон из общины, вышли два-три мужика, то теперь — ни одного. Община окончательно закостенела. Фермерами сплошь стали пришлые, севшие на пустующие земли, брошенные общиной за ненадобностью.
         Я знаю нескольких фермеров. Это бывшие диссиденты мелкого калибра, обуянные духом противоречия образованные рабочие, эмэнэсы, почти все — потомки раскулаченных или расказаченных, вообще социально обиженные общиной — комбедом, колхозом. Выходцы из семей, где, несмотря ни на какие НКВД или КГБ, культивировалось неприятие коммунистических порядков, ненависть, пускай даже веселая, ироничная, анекдотная, к Советам — этой нашей большой общине.
         С такими мыслями поворачиваю вправо свой "УАЗ" на 916-м километре Московского тракта — так называют здесь федеральное шоссе М8. 
По песчаной дороге через сосновую куртинку и на берег Ваги. Тут на пустынном когда-то месте краснеет, желтеет, блестит никелем, громоздится всяческое "железо" фермера Красова. Два комбайна, четыре трактора, разные навесы и прицепы, а также личная "Волга" и "Ауди". В морском контейнере — комплект пекарни из Норвегии. Два лично построенных дома — каменный и деревянный. Цех деревообделки и цех калибровки бревен. Перед нами — собственник, антиобщинник. На Погосте говорят про него — "нахапал". Он посмеивается. Рад уже одному тому, что говорят о нём, ругают, восхищаются, спорят из-за него. Провокатор. И от того, что "нахапал", что всё вокруг — его, испытывает глубочайшее удовлетворение.
           История личного богатства — часть общей истории страны. Как разбогател фермер Красов?..
           (Перед отъездом к фермеру утром проходила мимо моего дома Ольга — однодворка с рюкзаком, полным круп и хлеба. Вытащила пачку "Примы" и по старой шоферской привычке (16 лет за рулем, три перелома ноги в авариях, и всё же - медаль за безаварийную работу на грузовике на транспорте СССР) села в тенечке под черемухой. Призналась: "Я немного поддала". И с первым дымом: "Ну чего, давай поговорим о чем-нибудь?" — "О чем, Ольга? — "Да все равно". — " Ну тогда скажи, Ольга, богатые в "совхозе" есть?" — "А как же! Шеф!" — "А как он стал богатым, а ты нет? Можешь объяснить?". — "Да что ты, Сашка, чего тут думать? Он же умный парень. И главное — не пьет. Эдак бы пожалуй, и я разбогатела")...
          Как бы там ни было, но Красов, тоже умный и непьющий, попадает под Ольгин критерий,— думал я, останавливая машину в тени черёмухи.
          Встречает жена Красова с маленьким ребенком на руках. Полдень звенящий на ферме. Небо — стекло голубое, проплавленное белым солнцем. Большой ласковый пес тычется мне в ладонь влажным носом.
          — Анатолий спит. Всю ночь косил. Да ничего. Сейчас разбужу. Хватит ему…
         Через несколько минут хозяин спускался с крылечка косящатого, вывешивал ногу на каждой ступеньке. Потом показалась болтающаяся рука. Потом весь он поднырнул под козырек и объявился: в офицерской рубашке и в джинсах.
          Мы сели за большой, сколоченный из брусьев стол под соснами с видом на реку и голубые леса.
        — Как разбогател?...
       Ему и самому это было, кажется, интересно. В горячке накопительства этих десяти лет некогда было подвести предварительные итоги.
          И он рассказал.
         — Тогда еще, при Гайдаре, я записался во все демократические партии и крестьянские союзы, в какие только можно было. Все они тогда широкие жесты делали под свою политику, залучали. Что ни попросишь — все давали. А мне тогда было тридцать пять лет. Я на собраниях у них выступал. Перспективным считался. Года четыре это длилось. Я успел. Тогда любой желающий в деревне мог заиметь и трактор, и грузовик — ссуды потом списывали. Главное было подсуетиться. Многие хапнули, перепродали, наварили там немного, и все. А я до конца попёр. Сто тридцать гектаров обрабатывал. Это — во-первых. Потом ездил по селам, лесопунктам. За ящик водки заимел калибровочный станок. Это — во-вторых. И когда импорт стал давить, я угодья запустил и стал кругляк гнать к вам в Москву. Один сруб с моей доставкой дает сорок тысяч чистыми. А я в месяц делаю сруб. В-третьих, с норвежцами завязался по линии дружбы народов. Старший сын там на ферме у них работал полгода. И мне они в подарок недавно прислали комплект пекарни. Пускай пока в контейнере полежит. Всегда успею раскрутить. А нынче осенью рвану к вам в Москву. Прорабом зиму поработаю в одной фирме. Пять процентов со сметной стоимости — мои. Кто же откажется от таких денег? А как получилось? В июне рекламацию получил на один мой сруб. Поехал разбираться туда к вам. Приехал. Мне там один ваш подрядчик мозги стал компостировать. Не сядет сруб на фундамент. Гони новый комплект. Я мелом на борту своего грузовика делаю вычисления, доказываю: нужно только немного фундамент усилить. А откуда ты такой умный взялся?! У меня высшее строительное образование!— это ваш подрядчик мне. А я у него спрашиваю, знаешь, кто фундамент для МГУ рассчитал? Обычный прораб. Там несколько институтов считали и не могли сосчитать. А он говорит, вот так сделаем. Скажите, какой вес здания МГУ? Ему сказали. Ну вот, говорит, ровно столько же земли надо вынуть — и будет век стоять. Ну и что? Как там, стоит Университет? Вот именно.
             Значит, рассказываю я эту историю вашему подрядчику, а невдалеке мужик невидный такой сидел и прислушивался. Я кончил, он меня подозвал и предложил пять процентов со сметной стоимости. Зиму я там у вас повкалываю. Жена здесь со старшим — всего-то четыре коровы осталось. Весной — свалю к себе на черноземы...
             У него мягкое и лишь слегка обветренное лицо, хотя под солнцем проводит столько же времени, как и мои мужики. Какой-то избыток скорее всего душевного здоровья сглаживает все острые углы его высокой фигуры. Нет в деревнях таких мужиков, как Красов. Не видал. Не припомню.
          В нём отец, дед сидят в цельности. Он забористый кулак крестьянского подъема 20-х годов, ходовой, оборотистый тип — жемчужина простонародья. Таких — один на десять тысяч.
           Мужики — все одинаковы. И фермеры — тоже в чем-то очень похожи. Многих видел. Начиная от самого Николая Семеновича Сивкова. Тоже был белотелый "архангельский мужик".
        В середине 80-х, помнится, вот так же, только на берегу Северной Двины, я пытал его на тему: все мы не вечны, Николай Семенович. А что после вас станет на хуторе, как думаете? Ведь они, хутора, выселки, отруба, первыми сокрушаются. Деревни живучей. И вот сейчас от Красова узнаю, что у Сивкова (помер пять лет назад), точно, всё прахом пошло. Да к тому же всё кровью обрызгалось. Любимая дочка мужу голову срубила. Такая получилась леди Макбет Холмогорского района. Её оправдали, в отличие от Тамары Рохлиной. Самозащита. Но какая же ужасная точка оказалась поставлена в истории "архангельского мужика"!
           А что же дети Красова?
           Средний сын с дочкой учатся в Вологодском институте. Отец им снял там квартиру. Дал "жигуля" для разъездов. По две тысячи на нос в месяц наличными. Фермерские детки стали золотой губернской молодежью. Старший, как я уже сказал, при отце. Младшенькому Павлуше ещё и пяти нет. Заскрёбыш. И будущее его пока темно…
           Деревенские дети — особый разговор.
           Крошечная девочка идёт по нашей деревне. Лиза. Белая, словно из воска слепленная. Загар её не берёт. Убогонькая она новой формации. Не волосики – пух гагачий. Родилась с шестым пальчиком на ручке и кривенькая. Спрашиваю:
        — Что плачешь, Лизанька?
        И, как выстрел исподтишка в упор, получаю:
        — Есть хочу!
        Даю конфету — на рыбалку захватил.
        — А я с белой начинкой не люблю.
       И не берёт. Не берёт!..
       На всю округу она одна у нас — убогонькая. Бабушка — та самая однодворка Ольга — говорит про внучку:
          — Если бы не корова у меня, так давно бы Лизка наша на том свете была.
         Говорит бабушка такие слова при внучке, запросто. И Лиза уточняет:
        — У Бога!
        Бог у неё не присловье, а твёрдое и ясное сознание зыбкости собственного пребывания на земле.
Пальчик у неё шестой хирурги уже отрезали, очень аккуратно. Лапка стала "как у всех". Порок сердца был врожденный — разрезали рёбрышки, что-то там поправили, зашили. Стало сердце "как у всех".
         — Теперь ещё осталось глазки прооперировать,— говорит бабушка, любовно глядя на девочку.
         Тоже, значит, один нерв отстригнут, другой зацепят — и станет девочка уж окончательно "как все".
          Душой-то она, отношением к вечности, к смерти уже и так — выше всех в деревне.
          А вот бабушка у Лизы сладкого не ест. Совсем не уважает конфет, хоть с белой, хоть с черной начинкой. Она водку пьёт.
           — Опять блевала вчера,— говорит,— весь день. И сегодня еще голова раскалывается.
          Над Богом бабка смеётся, любит частушки под гармошку кричать. Много знает…
          Тихо в деревне. Слышно только "взить", "взить". Это дед Лизы-убогонькой обкашивает угоры и неудоби.               Предлагаю традиционно:
          — Покурь, Вадик!
          Садимся на кочку. Спрашивает, не слыхал ли чего я там в Москве про прибавку к пенсии, всем ли Путин даст? Разобрались.
          — Вадик, ну а как, на твой взгляд, жизнь теперь в "совхозе"? В какую сторону изменилась?
          — А все по-прежнему, Сашка. Как было, так и есть.
         Прошу поверить без отягчающих текст доказательств: ничего не изменилось в деревне. Прав дед Вадик. Как глянешь — ничего.
          Те же грандиозные туманы ходят по утрам. Колодцы, шхеры, пещеры в туманах. Идёшь, как в жидком стекле. Парит и парит. Греет, но не светит. Мутит и мутит. Гонит в города.
          Тем же топором рубятся те же венцы, те же колеи в дорогах, броды на речках. Те же бабы у магазина. Те же мужики и дети. А фермер? Ну что — фермер! Один на весь район!..
           В компании с Лизой питерский мальчик-вундеркинд, пианист. Слышно по утрам из окна его детской комнаты на даче — на синтезаторе каждый день репетирует. Часа полтора подряд. Профессионалом станет. У него длинные волосы. И колечко на пальце. Я его Моцартом зову.
         Ещё гостит на деревне у бабушки девочка из райцентра. Она у ребят за "маму". Вот они с "Моцартом" выдают кошку замуж. Кот Мурик кобенится, не желает насильно...
        А вот "Моцарт" крайне вежливо обращается к деду Вадику :
        — Вы не могли бы на три четверти косу точить?
        — Чего, чего?
        — А вот так: раз-два-три, раз-два-три!
         Дед музыкально неграмотный. Бьёт себе на две доли.
        А Лиза-кривенькая кричит с качелей:
        — Бог, я к тебе лечу-у-у!..
             СЕНОКОС
Мужик на косилке проехал по лугу, в разведку. Один прокос от края до края — пробный. Травостой оказался слаб, и мужик, прострекотав на отремонтированном тракторе, прокатившись, уехал: пускай еще подрастет.
Я иду по этому прокосу-проспекту, по дивной луговой дороге разового пользования. Ласточки стреляют над головой. Лают жирные чайки.
На вершине лета погода неустойчивая, может еще и циклон присосаться. Прав мужик, "надо погодить". Что ни день, то новый ветер. Облака вал за валом, громоздье за громоздьем.
Ожиданием знака с неба живет деревня, слушает сводки погоды, щелкает ногтем по стареньким барометрам, глядит на горизонт, принюхивается.
И вот, наконец, наступает это утро — никаких сомнений. Оно! Синь неба над головой — будто срезано, скошено вверху. Все млеет и тоскнет от жара. Ни ласточек, ни чаек, будто они чуют погибель лугов, страхом прониклись. Будто видели нынче на заре, как тот самый мужик в белой кепочке опустил нож на своем "владимирце", как подпятник гулко ударил по земле и слабенький мотор трактора сразу подсел от натуги, потерял в оборотах. Тут газу ему поддали — и вперед, на долгие часы и дни безостановочного кружения по лугам. Редкие остановки, чтобы сук из-под ножа вытащить, паводком занесенный, нож сменить — и дальше во вселенский постриг кондовой северной Руси.
* * *
Нынче эта глубинная сторона сплошь изукрашена автозаправками. В свежих лесных вырубках у старинного шоссе на каждом волоке выстроены колоннады и беседки — белые, с вымпелами и флажками, с тентами и навесами. Затягивают в петлю въезда не только автомобили, но и местных безлошадных жителей мужеского пола. Как сто лет назад вокруг станций новой северной железной дороги сбивались, кучились крестьяне, так и теперь возле этих пестрых ярмарочных "точек" на тракте. Ибо на каждой — трактир.
У трактиров на Руси — второе пришествие. Мужик охотно несет в эти пункты обмена валюты свою копейку. Рюмка водки недорога, а на бутылку не всякий день наскребешь. И вот за чистой скатертью сидит мужик, к приборам со специями привыкает, учится выщипывать бумажные салфетки из кюверта.
А как приятно городскому, отпускному человеку угостить в трактире деревенского земляка!
— Пойдем-ка, Вадик, по стопочке!
Торможу свой "уаз" у флагштоков "Лукойла". Выходим в жар сенокосного дня, в банное пекло и сразу — под навес, по изразцам тротуара прямиком к стеклянному трактиру с выпусками белых занавесок.
У Вадика подмышкой новенькое лезвие косы, обернутое тряпицей. Вместе ездили покупать. Долго выбирал Вадик, каменным ногтем своим ударял по стали, слушал звон, просил еще показать. Как гитару выбирал, музыкальный инструмент. Из десятка остановился на единственном. Сегодня отобьет и в ночь обновит на неудобях.
Двум своим коровам уже который год в одиночку готовит зимний рацион. И у него на севере, в зоне рискованного земледелия — всегда полный укос и всегда, хоть каждый день дождь — сено высушено, пускай и в островях. Перевернуть, сгрести — тут и жена, сметать — сыновья, а косить — принципиально сам. Этим удовольствием шестидесятилетний Вадик ни с кем делиться не желает.
Он сух, жилист, давно с "болестью в нутрях", как говорит про него жена. Но мощь крестьянская еще не испита до донца. В любое время без ущерба для хозяйства позволяет себе забегать в этот трактир, и хода-то, если не так, как сегодня на моем "уазе" — четыре километра. Хоть и ночью — нальет, порадует душу "дочка" в мини-юбке.
Седая голова, бронзовый лик и блаженная, доверчивая голубизна в глазах Вадика.
— Ну, здоровья тебе!
— Павлович! Уж какое тебе спасибо! Просто не знаю!
В жару водка действует слабо, не забирает. Повторяем. Глазунью заказываем в микроволновке. Девчонка откупоривает холодную минералку. Блаженствуем на ветерке у окна с видом на проносящиеся лесовозы и прочую четырехколесную мелочь, занесенную жарой в тысячу километров от Москвы.
— А ведь отцам нашим, Вадик, не довелось так сиживать.
— Нет, не довелось, Павлович. Не довелось.
— А вот деды это удовольствие проходили. На ямских-то станциях, а?
— Так это, ямская-то слобода отсель с километр была. Я еще помню гужевые-то обозы. Кузня там, шорник. Но трактира уж не было.
— За дедов, значит. За соединение времен!
К нам подсаживается еще один земляк — отпускник, бывший летчик, ходивший мимо этого места в школу каждый день шесть километров туда и столько же обратно в мороз и дождь. Полезная оказалась нагрузка. Строен, крепок отставной летун, зубы, как у молодого. Хлопнув рюмку в память о пращурах, подхватил разговор.
— Состыковался я с дедом в детстве.
— Успел!
— Мужики! А как я теперь их понимаю, дедов-то! Они ведь этот рынок за обычную жизнь принимали. Они в нем родились. Я пацаном, пионером все на дедка своего косо глядел. Он в книгу приход-расход записывал. Каждый вечер, помню, керосиновую лампу зажжет и химический карандаш в язык тычет. А ведь были уже 50-е годы. Коммунизм начинали строить. Из страха я дедка своего буржуем не обзывал, но чуял классовую чуждость. Так что нынешний капитализм у меня как бы с дедовским лицом оказался.
— А у отцов-то, у тех уже сознание было колхозное.
— Да, отцы-то наши в трактирах уже не сиживали.
— Да! Верно, мужики! Чайные тогда были. Шофера в чайных на грудь принимали.
— А мы, значит, опять в трактирах.
— Ну, давай еще по одной!
После чего Вадик разворачивает косу из пеленок и по моей просьбе преподает науку подготовки лезвия к бою.
— Тут два пути есть, Павлович,— уложив косу на столе, как огромную селедку, говорит Вадик.— Можно шабером ее снимать до толщины бумажного листа полосу в палец шириной. Шабер вытачиваем из трехгранного напильника. Закаливается на паяльной лампе в автоле. А можно на полукруглом обушке оттянуть специальным молоточком. Чурку между ног, в нее вколотить обушок острым концом. И равномерно отбивать от пятки к носку. Тут главное, чтобы лодочкой лезвие не выгнулось.
— А если на наждаке?
— Тогда ищи наждак с программным управлением, чтобы микроны считал. Иначе пережжешь. Испортишь.
Вожделенно при этом рассматривает Вадик приобретение, предвкушая приятность работы новой косой.
— Ну что, еще по маленькой?
— Спасибо, Павлович. Добро и так посидели. А ты к тому же за рулем.
Совсем забыл! Неопытность! Первый раз в трактире! А Вадик со своим сорокалетним шофёрским стажем, значит, все держал в голове это обстоятельство: за рулем человек. И "чайника" предостерег от опасности. Хотя здесь ГАИ на сто километров не сыщешь. Стало быть, не от властей дорожных меня остерегал старый водила, просто от несчастья, и мудростью шоферской наделяет подспудно.
До съезда на проселок по шоссе от трактира еду медленно, весь внимание. А на луговой дороге можно и расслабиться. Тут разве что мышку задавишь, так и то не от присутствия алкоголя в крови, а так, нечаянно.
* * *
Дома в притворе дверей — записка: "Ждем Вас на встречу с читателями-земляками. Очень много мнений по поводу вашего очерка " Погружение" в вашей газете 30 июля 2001 года. Начало в 12 часов". Это милейшая библиотекарша Галина Семеновна хлопочет.
Свой русский народ я люблю, и о нем — молчание. А с земляками — на ты, без экивоков. В очерке изобразил здешний мир, и — видимо, слишком близко к оригиналу. "Узнали себя". Старенькая мама сурово напутствует, явно будучи на стороне земляков: "Держи ответ!"
Как писатель я доволен. Зацепило. Как отпускник — досадую. Лучше бы сейчас с удочкой в омут. Или за черникой.
Опять в седло. "Уаз" скачет по глинистым надолбам до деревни, все еще по привычке называемой центральной усадьбой, хотя уже никаких других, периферийных, усадеб в природе не существует. Как Россия сжимается обручем границ, так и волость — обручем сорного леса: ольхи да осины.
Луг с высоты сбегает к реке и в долине содрогается от марева. Глядя из кабины, в мираже памяти вижу я этот луг в конце 50-х. Каждое лето, июль и август, таскался я по этому лугу со старой кобылой в поводу, уминал сено на возу, сваливал у зарода. Помню не только прелесть, но и ужас сенокоса. Никто из десятка мальчишек-возчиков нашего послевоенного поколения не остался в деревне. Кошмар тяжелого, изнурительного труда всех изгнал в рабочие поселки и города. День за днём каторжной работы в пекле восьми-десятилетних детей — это сильно действует на сознание. И дождь не спасение. В дождь — все на силос! Мокрую траву волочить тяжеленными вилами. А в конце августа — боронить.
И не надо про трудовое воспитание. Никого из моих сверстников оно не сделало счастливым. Наоборот, в течение последующей жизни я многажды убеждался — счастливыми становились те, кто счастливо избег этого трудового, ломового ужаса. А те, кто не избег,— или спились, или доживают тяжелую, скучную жизнь. Опять я, конечно, по своей привычке немного задирался в мыслях, эпатировал, но единственно для того, чтобы быть услышанным, намереваясь озвучить то, что копилось на уме.
То есть, думал я, земляки не вправе упрекнуть меня в чистоплюйстве, в незнании реалий и основ деревенской жизни. А ведь была еще и студенческая "картошка". И шефская помощь селу в годы работы на заводе. Вроде бы перед деревней весь свой долг я выполнил. И может быть, потому остро чувствовал (и я ли один?) несправедливо пренебрежительное отношение к себе со стороны деревни.
"Ничего, в городе отдохнет",— не торопясь сочувствовать моей детской усталости, говорили когда-то бабы на сенокосе. "В городе отдохнет". Будто бы мои сверстники, жившие постоянно в деревне, точно так же не отдыхали осенью и зимой.
Потом помнятся 70-е и 80-е годы. Моему семейству, привезенному на родину, требуется банка молока через день. Деньги мои, тридцать копеек за литр, никого из владельцев частных коров не интересуют. На совхозной ферме продавать "дачникам" запрещено. Я бегаю по центральной усадьбе, уговариваю, упрашиваю владельцев коров. Через некоторое время кто-нибудь снисходит до меня: "Ладно, Сашка, так и быть, помни мою доброту. Отломаешь у меня сенокос — продам я тебе молока".
Наступал сенокос — и меня опять эксплуатировали по-землячески, с подначкой, шутя. " Молочка захотел, горожанин, такая мать? Вот поставишь пять промежков — так и быть, разрешу встать в очередь к моей Мальке".
Пять промежков — это только за право встать в очередь к корове! Оплата продукта — само собой, по полной цене. И эти сенокосы тоже помнятся мне далеко не поэтически.
Теперь со своей невеликой копейкой я в деревне уважаемый человек. Теперь я молока не пью, не хочу, но ко мне продавцы сами идут. И каким-то образом сами, без моей помощи, управляются с сенокосом.
Бог им в помощь.
Вот об этом, в глубине своей — о личных ощущениях освобождения от мелких притеснений горожанина в деревне, об установившемся равноправии человека в шляпе и человека в белой сенокосной кепочке, я и писал в рассказе.
Какова же оказалась "не читающая" страна! Газета наша московская — одна на район! А ведь добыли. И, передавая из рук в руки, прочитали — не роман, не повесть даже, а очерк! Человек тридцать собрались в библиотеке в самую страдную пору сенокоса.
"Держи ответ!"
Светлого образа сельская интеллигентка библиотекарь Галина Семеновна, страшно волнуясь и радуясь "активности читателей", открыла сход.
Быстро разобрались в законах жанра (страна-то действительно читающая, литературно продвинутая), в особенностях творческого метода, в прототипах и домыслах. "Ну вот, а мы-то думали, что вы там про нас написали". И заговорили про жизнь вообще, опять, к сожалению, не переставая наступать на больную мозоль, острую грань между городом и деревней.
— В Москве-то что не жить!
— Здесь бы погорбатились, мы бы посмотрели на вас.
Нападали со всех сторон.
— Что ты там про восходы да закаты пишешь, про облака да росы? Ты, Павлович, напиши, чтобы нам денег больше давали!
— В Москве-то что не жить.
И я вставил слово:
— Да вы сами приезжайте в Москву.
И сразу меня срезали.
— А кто вас тогда кормить будет?!
Этот выкрик, страшно поразивший меня, прошел в общем шуме незамеченным, разговор повернулся на дотации и паритет цен. И я как-то пытался поддерживать общеполитическую тему, хотя весь был захвачен этой репликой: " А кто вас кормить будет?"
Значит, современный русский крестьянин все еще считает себя кормильцем нации? Как столыпинский, в существование которого уже трудно верится, который платил по двести рублей податей и обеспечивал золотовалютный запас империи, как теперь это делают нефтяники и газовики? Как советский колхозник, перед которым я склоняю голову, работавший на общественных полях за палочки да ещё и отдававший государству треть продукции личного подсобного хозяйства, и действительно кормивший страну за железным занавесом?
Неужели нисколько не поколебалось крестьянское сознание и теперь, когда пускай и не по его воле и вине, но Россию кормят немцы, французы, поляки, болгары — всем миром кормят. А современный русский (советский) крестьянин полной мерой по-прежнему требует к себе особого уважения, внимания, участия и даже любви, безотчетно сознавая себя особым народом в народе, ядром, и опять же — кормильцем?
По крайней мере он хочет быть таким по праву, по истории, по судьбе. Современный крестьянин, как я понял на сходе в сельской библиотеке, уже миновал период растерянности, упования на власть, период исканий способов жизни на родной земле, в пределах родной, пешком исхоженной волости. В таких вот выживших артелях выработалась небывалая сплоченность. "Директора" почитают и за старшого, и за барина. Верят ему и поддерживают. Конечно "площадя" все еще продолжают скукоживаться, у заброшенных ферм гниют десятки тонн скошенного в прошлый сезон сена, поголовье уменьшается. А желание быть кормильцем, быть нужным — усиливается.
Политикой, тончайшими нюансами кремлевских интриг пронизаны всё — от крикливой бабы до монументального молчаливого красавца-"директора". Все говорят о таможенных пошлинах и вступлении в ВТО с подробностями и знанием дела.
Они хотят кормить нас!
А мы как бы еще и раздумываем, "черной дырой" называем их и те 20 миллиардов рублей, заложенных для них в бюджете, норовим "реструктуризировать". А по мне так мужикам и бабам всем без исключения находящимся сейчас в таком звании, надо по тысяче-полторы рублей платить каждый месяц просто так, потому что они есть.
Вот Вадику платят же полторы тысячи, его жене столько же, пускай и пенсией называется, так они и радуют нас сенокосом, хозяйством своим и спокойствием, присутствием своим на русской земле. Если поэт на Руси больше, чем поэт, то крестьянин и подавно больше, чем земледелец. Боже мой,— думал я,— да хоть резервацией назови, только не угробь русскую деревню!
Как припев звучало на литературном сходе:
— Москва пускай денег нам дает!
А я все горячился.
— Да приезжайте вы сами-то в Москву, мужики! Заработаете денег! Гарантирую! Вон в Москве кого только нету зимой — и молдаване, и украинцы, и турки. А кто-нибудь из нашей волости есть? Никого! Дурака валяете зимой. Приезжайте.
— Куда там в Москве сунешься...
— Ко мне! Мой телефон есть в библиотеке. Спросите у Галины Семеновны. Звоните — встречу. Первое время у меня ночевать можно. Подкормлю. Найдем работу с общагой. Тысяч тридцать привезете к следующему сенокосу. Солярки пару бочек купите, запчастей. Парень отслужил, здоров. Работы для такого полно в Москве. Давайте, по примеру дедов и прадедов.
— Ну, теперь уж таких людей нету.
Сначала я досадовал, а потом понял: кому хочется срываться с насиженного места? Менять привычный образ жизни? Это тебя из города в деревню тянет, как перелетную птицу. И то — в отпуск, в лучшую пору, не на заработки, а уже с хрустящими в кармане.
Монолитом схватилась деревенская жизнь. Кончились шатания и мечтания. Поиски и развал. Всё — в истории. Там же и люди романтического склада, подвижники. Как это — в истории? Что с ними теперь?
* * *
И поехал я в историю, еще дальше на север, с лесной речки на великую Двину. К "Архангельскому мужику" Сивкову Николаю Семеновичу.
Как он в конце восьмидесятых взбудоражил русскую деревенскую жизнь?! Скольких подбил на свободное земледелие! Под действием его обаяния в Архангельскую область приехало более 500 человек из городов. Сели на заброшенные земли. Стали косить, пахать пустоши. Корчевать новины. Вскипала земля новыми всходами. И много местных сунулись было в вольные. Да, истинно мужицким вождем был "Борода", думал я, выруливая от бензозаправки к бензозаправке, от трактира к трактиру.
На Двине еще фронт погодный держался. Дождем брызгало. Догнал я вершину лета.
Мощные волны реки били в отвесный лесистый берег. Паром опаздывал по причине шторма.
На ветру под свист плакучей ивы в виду знаменитого когда-то на всю страну хутора Красная горка на другом берегу, довелось мне услыхать печальную историю конца первого фермера. Поведал ее мне скромно одетый сельский интеллигент Виктор Петрович Заварзин.
Он держался с удивительным достоинством, обнаруживая высокую культуру мысли и широту мировоззрения. Но все-таки немного, чуть заметно усмехался, полагая, что, как всякий столичный человек, не оценю его продвинутости. Это крест столичного жителя в провинции — предвзятость местных интеллигентов, когда-то, хоть раз в жизни, обязательно униженных хамоватым москвичом, и невольно переносящих свою обиду на всех, кто приезжает из белокаменной.
От дождя и ветра мы укрылись в ржавой рубке, срезанной с какого-то парохода и замытой теперь наполовину береговым песком.
— Ведь о чем мечтал Николай Семенович?— говорил Виктор Петрович, всматриваясь в клокочущую воду через кругляк иллюминатора.— О том, чтобы мясо, овощи со своей фермы продавать на проходящие пассажирские теплоходы. Пристань у него была рядом. В то время каждый день три-четыре судна проходили битком набитые. И он уже торг разворачивал. Были неплохие перспективы. А теперь, знаете, на Двине какое расписание? Один рейс в неделю! Сто голов скота он тогда держал. А теперь бы ему и двух много было — для семейного прокорма. То есть он был обречен. И хорошо, что не дожил до наших дней. Пошел на поветь корм скотине задавать, упал в окно, ушибся и через месяц помер.
— Но ведь у него сын остался. Дочка.
— Опять же я говорю, обстановка в стране не способствовала. Будь хоть семь пядей во лбу. Да и как личности они, дети его, послабее отца. Сын попал под влияние жены. Однажды после смерти отца я к ним на хутор зашел. Ну, чаем меня невестка Николая Семеновича напоила. Разговорились о фермерстве. Сергей молчит. А у невестки с досадой так вырвалось: "Вот какое нам наследство дедушка оставил — коровьего дерьма полон двор!" Не то чтобы азарта хозяйского, а элементарного желания заявить о себе, как отец, не чувствовалось.
— На детях природа отдыхает?
— Возможно.
— А дочка? Она, помню, в юности крутая была. В отца.
— Эта крутизна ее чуть до тюрьмы не довела.
— Не в то русло направилась?
— Замуж она вышла за одного парня. И что там у них произошло — не знаю. В общем, она его топором зарубила. Суд оправдал. Она второй раз замуж вышла. Второго ребенка родила...
Мы помолчали, каждый по-своему обдумывая характер молодой фермерши.
Подошел паром, заливаемый водой по палубу. Когда я загнал свой "уаз" по аппарелям, и эта небольшая баржа отплыла, то волны на стремнине стали перекатывать от борта до борта. Я влез в кабину, чтобы не вымокнуть, хотя это и не позволялось.
На другом берегу распрощался с тактичным информатором и через пять минут оказался посреди всему миру известной когда-то "кулацкой" усадьбы.
В доме никого не было. На скотном дворе — тоже. Даже собаки не было. Пустыня. Еще один брошенный двор, кусок земли, где десять лет назад, казалось, восставала к новой жизни погибающая русская земля.
Скрипела, хлопала под ветром-свистодуем дверца трактора с разобранным мотором. Пена борщевика, будто саван, колыхалась на когда-то возделанных полях.
Прощай, "Борода"! Навсегда прощай.
* * *
Из других героев минувших дней, пытавшихся идти столыпинским путем в конце двадцатого века, самым интересным остается для меня Алексей Матренин. Ему довелось-таки, будучи директором совхоза, уговорить мужиков "разбежаться на пять минут, чтобы потом соединиться по-новому".
Обратно двести километров на юг, и от знакомого трактира — влево.
Деревня Плоская.
Матренин:
— Жена мне говорит: "Я тебе этого никогда не прощу!"
— Чего этого?
— Развала совхоза.
Мы сидим в большом доме Алексея. Жарко. Под раскрытым окном качаются "золотые шары". Жужжат пчелы. Голый по пояс сорокалетний столыпинец крепок, мягок, розовощек.
Две гитары на стене. Трезвость. Семейность. И скорее всего — счастье, если присовокупить ко всему неплохую должность дорожного мастера.
— Мужики тоже простить не могут?
— Тут по-разному. Когда я совхоз разваливал, в глаза говорили: по тебе осина с веревкой плачет. Запугивали всерьез. Но я не из слабонервных. Довел свое дело до конца. Первыми на паи вышли мужики с машинного двора. И они были довольны. Захожу однажды к ним в мастерские. Они слегка поддатые сидят. Я говорю: "Вот был бы я вашим начальником, сейчас -— врассыпную как зайцы. А теперь вам никто не указ. Лучше ведь стало?" Лучше, отвечают. Спасибо, Иваныч. Но есть такие, кто до сих пор зуб на меня точит.
— И долго продержались эти вольные мастерские?
— Два года. Потом с потрохами Усову продались. Раскрутился этот Усов у нас на базе моего разваленного совхоза, на лесопилке, на магазинах. Теперь у него сто двадцать человек работает. Короче, в Плоском ни одного безработного нету.
— Дотации им выплачивают?
— Какие дотации! Они от прибылей развиваются...
От той деревни, где я отчитывался перед земляками за свои литературные грехи, до Плоского — шесть километров. Но это два противоположных мира.
Находясь по разные стороны от описанной в начале автозаправки со стеклянным трактиром, они олицетворяют две стороны русской жизни и русской души.
Вспомнить западников и славянофилов, Обломова и Штольца, долгое запрягание и быструю езду, пьяного да умного и так далее. Всё к месту будет.
* * *
А запрягают нынче в деревне натурально — быстро и ловко, точно так же, как в мои детские годы на сенокосе. До смерти не забуду, как запрягать! Дугу под гуж, коленом в клещи, супонь с плеча в натяг, чрезседельник вокруг оглобли тугим узлом, и — на резиновом ходу (колеса от "Жигулей") — без грохота и шума легкой рысью в тележке по пыльной луговой дороге. И сзади, как водится, жеребенок-стригунок.
Ни мотоциклов, ни легковушек не завелось нынче во дворах крестьян, зато лошадь не заводит только ленивый. Вот и Сережка, совсем молодой мужик, и тридцати еще нет, женившись, первым делом соорудил себе прочную повозку на резиновом ходу. Когда-то с моими сыновьями он на повети играл и с тех пор запомнил, что есть там коробушка от тарантаса. Славная коробушка. С резными перильцами, с гнутым облучком. Хранил я ее как память о деде, который в этой коробушке бабушку по родне на праздники возил. А тут Сережка подходит, вежливо просит продать.
— Да я тебе с удовольствием подарю!
Приторочили мы коробушку к раме, накидали только что скошенной, духовитой, травы и поехали в трактир —обмывать.
КОНЕЦ