Брандис Евгений Павлович

ВСТРЕЧА  ВТОРАЯ
БРАНДИС Евгений Павлович

 Вернувшись весной 1973 года после службы в армии, я решил написать другу Борисова, которому он посвятил свою повесть и который о нем писал. Так в мою жизнь вошел другой писатель - Евгений Павлович Брандис - литературовед, биограф, исследователь, популяризатор творчества Жюля Верна, посвятивший изучению его творчества более 30 лет, почетный член Парижского Жюльверновскоого общества., один из организаторов творческой секции научно-художественной и научно-фантастической литературы Ленинградского отделения Союза писателей, член Совета по приключенческой и научно-фантастической литературе Союза писателей СССР, член Общества Теодора Шторма (ФРГ)

«От Эзопа до Джанни Родари: (зарубежная литература в детском и юношеском чтении)»  - эта его книга крайне необходима как справочное пособие по западной литературе и я очень жалел, что не приобрел ее вовремя.

 Как и Борисов, Брандис жил в городе на Неве и я общался с ним по телефону. Я выслал Евгению Павловичу свой рассказ о Вяземском, сюжет которого подарил мне Борисов. Он внимательно прочитал его, высказал несколько замечаний. «Пройдет несколько лет, и вы будете печататься» - сказал он. и оказался прав.               

 Единственная встреча с Евгением Павловичем произошла десять лет спустя, в марте 1984 года, когда отмечалось столетие со дня рождения замечательного русского фантаста Александра Романовича Беляева, которого справедливо называют русским Жюлем Верном. К юбилею в газете «Советская культура» 17 марта была напечатана большая статья «Ничто не предвещало славы», написанная мной совместно с библиофилом Валерием Алексеевым - с неизвестными материалами о писателе -  фотографией Беляева с его надписью, его письмом к ней и фрагментом ее воспоминаний. Теперь эту нашу статью можно посмотреть в интернете.

«Человек, из которого ничего не вышло» - так написал Александр Романович на фотографии, подаренной Вере Былинской, девушке, которую любил.

 Сколько самоиронии и печали заключено в этой фразе! Судьба развела их навсегда, но Вера продолжала хранить в памяти образ друга молодости, преодолевшего тяжелую болезнь, делавшего его неподвижным, и ставшего известным писателем

 Ныне смешно вспоминать, но два автора этой интереснейшей статьи о Беляеве с трудом сумели тогда попасть на вечер, посвященный его памяти, проходивший в Центральном доме литераторов, поскольку тогда они не именовались писателями. Тогда же я напомнил Брандису, который был участником вечера, о его словах, сказанных десятью годами ранее, и поблагодарил за внимание к начинающему автору..

 После диплома и перехода на работу, несколько более соответствовавшую специальности филолога - редактором в научно-исследовательском институте нефтегазовой промышленности, для получения разрешения заниматься в научном зале Ленинки (тогда, в докомпьютерную эпоху, попасть в этот зал было нелегко) пришлось придумать тему, отвечавшую профилю НИИ. Занятие сочинительством приходилось скрывать от сослуживцев - как бы не подумали, что это может помешать работе.

 Однажды мне надо было съездить в редакцию журнала, где печатался моя новелла. Предстояло в обеденный перерыв, который длился 45 минут, съездить с работы (в районе станции метро Шаболовская, тогда еще не существовавшей), вычитать верстку и вернуться обратно. Представьте, я успел уложиться в 45 минут! Теперь это кажется фантастикой, но тогда московские улицы были свободны от заторов.

Написал сейчас это и усомнился сам - неужели такое было действительно возможно? Вернее всего, обеденный перерыв длился не 45, а 60 минут., и моя поездка в редакцию и возвращение произошли в течение часа.

Немного проще стало, когда я перешел работать в редакцию газеты «Московский железнодорожник» (сокращенно называю ее МоЖ). Теперь я стал более свободен, а два года спустя, принятый в Союз журналистов, получил разрешение беспрепятственно работать в научном зале Ленинки как член творческого союза. (Думаю, немногие из сотрудников многотиражек воспользовались этим правом). Но в газете были свои трудности. Прежде всего, большой объем работы - 2 тысячи строк написанных материалов были нашей ежемесячной нормой. Сотрудники больших газет, услыхав о таком объеме, приходили в ужас. 

Я был корреспондентом по Окружному отделению Московской дороги, иначе говоря, окружной железной дороге. До 1960 года по ней проходила граница Москвы, а затем столица расширилась и дорога вошла в пределы города. Предполагалось, что со временем железная дорога будет электрифицирована и по ней пойдут электрички,. Поэтому при строительстве станции метро «Ленинский проспект» в центре зала  был предусмотрен третий выход для пересадки на железнодорожную станцию.

Однако долгие годы виды столицы в дневное время и огни ночью имел возможность созерцать лишь  машинист и помощник из кабины тепловоза, тянущего по Окружной вереницу товарных вагонов - на кольце не было пассажирского движения... Об этом был тогда написан мой очерк «Огни Москвы». Однако и локомотивная бригада не могла позволить себе это - гораздо важнее голубоватых огней уличных фонарей и неоновых реклам для них были огни семафоров - зеленый, желтый и красный.. И только в наше время давний план был претворен в жизнь. - по малому кольцу Окружной дороги, которое именуется теперь МЦК, (Московское центральное кольцо) пошли электропоезда, из окон которых пассажиры действительно любуются Москвой в дневное время, и огнями столицы в вечернее.

Естественно, в железнодорожной газете приходилось писать о «работниках стальных магистралей» - машинистах, помощниках машинистов, диспетчерах, дежурных по станции, электромонтерах пути, рабочих пути… Писал на самые разные темы - о рабочих династиях, когда люди двух и даже трех поколений работали на одном предприятии. О локомотивной бригаде - машинисте и помощнике тепловоза, уехавших по комсомольской путевке на БАМ. Об овощном конвейере - завозе в Москву фруктов и овощей, вагоны с которыми разгружались на станциях Окружной.

Для предотвращения вероятности  несчастных случаев, вместе с юрисконсультом объехал кольцо, побывал на опасных перегонах, где жители близлежащих домов переходили железную дорогу в неустановленных местах - в результате увиденного был написан материал, где предлагалось или обозначить эти места для снижения скорости, или оградить их, закрыв возможность для прохода. В апрельские дни ленинских субботников давал в газету не одну а две информации - помимо обычной, о числе работников отделения, принимавших участие в субботнике, была и другая - о митинге со станции, откуда отправлялся состав с новыми грузовиками, только сошедшими с конвейера Автозавода имени Лихачева.

Работая в МоЖе, я узнал, что наиболее значительное предприятие на Окружном отделении - локомотивное депо Лихоборы было коллективным членом Общества СССР - Мексика., а машинист-инструктор Валерий Дмитриевич Воронцов - вице-президентом Общества. В депо существовал кружок по изучению испанского языка, и многие работники могли приветствовать гостей из далекой Мексики, которые бывали гостями дело, на родном языке и перекинуться с ними несколькими фразами. О таких встречах и вечерах в Доме дружбы с народами зарубежных стран я писал в газете. А в конце 1977 года Воронцов сообщил мне, что вскоре летит в Мексику вместе с директором Института Латинской Америки профессором Вольским, во время поездки будет вести записи, а по возвращении передаст мне путевые заметки для публикации.

Подготовив большой материал о поездке, я принес его в редакцию. Узнав об этом, редактор пришел в ужас: «Это же капиталистическая страна! Неизвестно, с кем там встречался Воронцов, Как мы можем об этом печатать!» Напрасно я пытался уверить его, что вице-президент Общества дружбы был в официальной поездке и встречаться с кем попало не мог - редактор оставался непреклонным: без визы авторитетного лица мой материал не пойдет! Обескураженный, я позвонил Воронцову, рассказал о неудаче. «А виза директора Института Латинской Америки профессора Вольского, который возглавлял делегацию, редактора устроит?» - спросил меня Валерий Дмитриевич. «Разумеется, устроит» - заверил я. «Нет ничего проще. Через два дня Вольский будет у меня в гостях, и я поговорю с ним»

Через несколько дней по приглашению Вольского мы с Воронцовым приехали в Институт Латинской Америки на Большой Ордынке. Стоило нам войти в приемную директора, как навстречу мне бросился референт с возгласом: «Сеньор Гильермос!» Он принял меня за латиноамериканца. А через двадцать минут после знакомства с Вольским, когда Виктор Вацлавович читал мой материал, в кабинет вошел человек, с которым он нас познакомил - это был главный редактор журнала «Латинская Америка» Серго Анастасович Микоян.

«Москва - Мехиико - Сан-Хосе» - так назывался подготовленный мной материал, печатавшийся в пяти номерах нашей газеты.

Однако я старался не забывать и о любимом девятнадцатом веке и в декабре 1975 года  написал большую статью к 150-летию восстания декабристов. Однако она была не только не напечатана, но даже не зачтена. Убедившись, что девятнадцатый век здесь никого не интересует, месяц спустя я напечатал статью к юбилею Салтыкова-Щедрина в газете «Гудок», с которой мы контактировали (в типографии «Гудка» печаталась наша газета). Статья была компиляторская, не хуже и не лучше подобных юбилейных статей. Каково же было мое изумление, когда меня на планерке отругали за то, что я не отдал эту статью в свою газету. Редактор поначалу даже не поверил, что такое мог написать я (хорошего же он мнения был о своем сотруднике!). Пришлось мне с того времени писать о писателях прошлого и для родного издания.

В редакции ко мне относились доброжелательно. Исключение составлял один человек - корреспондент то ли Курского, то ли Брянского отделения железной дороги, одну фразу во время дежурства по номеру я имел неосторожность поправить - она выглядела слишком корявой. Внешне похожий на киллера французской кинокомедии «Укол зонтиком», только не такой элегантный. Однажды он воспротивился, когда в своей статье я образно назвал цех эксплуатации локомотивного депо «сердцем депо». А когда я уже не работал в газете, но продолжал состоять в журналистской организации при редакции, он с пеной у рта требовал исключить меня из Союза журналистов: «Это не наш человек!» Действительно, водку стаканАми не пьет, не ругается матом, не рассказывает похабных анекдотов - где уж тут быть нашим! Думается, он с радостью подписался бы под строками:               
Пушкин, Лермонтов, Некрасов -
Репродуктор чуждых классов
принимая всерьез сарказм стихов, напечатанных в 1930-е годы в «Крокодиле» и высмеивавших тогдашний уклон в литературной науке - «вульгарный социологизм»