Девяносто восьмая

«98». Когда я увидел этот номер, состоящий из двух отдельных цифр: 9 и 8, когда-то, кем-то аккуратно прибитый к одной из дверей в длинном коридоре и многократно закрашенный белой масляной краской, и только успел зачем-то повторить его «про себя», как дверь из моих рук вдруг начала медленно падать внутрь комнаты. Это было так неожиданно, что только благодаря природной ловкости я сумел подхватить и удержать её от шумного падения. Тяжелая дверь (а в то время и в том месте других не делали), как оказалось, держалась только на одной нижней петле, и по всей видимости, не отрывалась полностью от дверной коробки только по причине бережного с ней обращения предыдущих жильцов девяносто восьмой комнаты, а может даже целых поколений этих жильцов; было видно, что верхняя петля переставлялась неоднократно и на торце дверного полотна, в верхней его части, не было больше места, где мог бы надежно держаться хотя бы один шуруп или гвоздь. 
Миловидная женщина неопределенного возраста, которая в этот момент стояла рядом со мной, была в текущей жизни комендантом общежития, падающей двери нисколько не удивилась. Она, несколькими минутами ранее, в своем кабинете, на первом этаже, торжественно вручая мне ключ от девяносто восьмой, почему-то пожелала подняться вместе со мной на пятый этаж, как я позже это для себя объяснил, чтобы оценить изначальное состояние передаваемого объекта, или что возможно, более вероятно, увидеть мою реакцию на это состояние.
Также она не удивилась: загадочным узорам переплетающихся трещин на бетонном пыльном полу, отсутствию большей части линолеума на полу, который согласно проекту теперь уже неизвестного, но, несомненно, талантливого дизайнера, состоял из отдельных цветных линолеумных плиток, которые наклеивались прямо на бетон и сейчас сохранились только под кроватями, стоящими неровными рядами вдоль стен, отсутствию части стекол в оконных рамах, круглому столу, на изогнутых лекалами изысканной формы четырех ногах, с огромной щелью между половинками его столешницы, рыжему шкафу с округлыми боками, который помнил, причем, наверное, очень отчетливо, времена НЭПа, разнокалиберным тумбочкам в комнате, одна из которых, без сомнения, была «чипэндельской», и которую впоследствии я выбрал для себя, на правах первого заселившегося жильца.
Нужно отметить, что несмотря на множество разбитых и треснутых стекол в рамах, герметичность единственного в этой комнате окна, тем не менее, была обеспечена, потому как, наверное, благодаря счастливой случайности и ещё невероятному везению прошлых жильцов, если в отдельно взятой створке разбивалось или трескалось внутреннее стекло, то внешнее в этой же створке оставалось целым, и наоборот, при повреждении внешнего, – внутреннему стеклу удавалось каким-то чудесным образом уцелеть. Форточка была исключением из этого правила, она была забита фанерой с обеих сторон. Могу предположить, что предыдущие жильцы девяносто восьмой резонно решили, что отсутствие стекол и проницаемости для солнечного света в столь небольшом проеме, таком как форточка, никак не сможет повлиять на их жизнь.
Когда дверь, осторожно выпущенная из рук, надежно уперлась одним из своих нижних углов в пол внутри комнаты, что обеспечило ей устойчивость, комендант поспешно удалилась, увидев все, что ей нужно было увидеть. Сейчас, опираясь на свой вновь обретенный жизненный опыт, могу предположить, что, в частности, она уяснила для себя то, что от меня также и в будущем можно будет ожидать бережного обращения как с этой дверью, так и с другим имуществом общежития.
После ухода коменданта, не закрывая дверь, я прошел к окну, чтобы как можно быстрее посмотреть на красоту окружающей местности и даже через немытые стекла смог оценить впечатляющий вид на «задний» двор*, какого-то торгового заведения, огороженный, как это и положено, массивным внушительным забором с воротами и калиткой. Заведение, как это стало известно совсем скоро, было институтской столовой.
В момент, когда я в очередной раз повертел на массивном деревянном брелке ключ от «Девяносто восьмой», который почему-то вообще до сих пор не решался выпустить из рук, ко мне неожиданно пришло приятное ощущение собственных квадратных метров, даже, несмотря на то, что кто-то будет эти метры со мною постоянно делить.
В этот незабываемый день, немного полежав на пружинной сетке, накрытой видавшим все возможные виды матрасом, написав на неизвестно откуда взявшемся листке бумаги, как мне на тот момент показалось, вполне уместное слово «Занято», и положив этот листок почему-то в тумбочку (ту самую «чипэндельскую») я пошел изучать окрестности.
Еще много всего произошло и случилось в этот день: будущая, в самой ближайшей перспективе, практика на Консервном заводе требовала оформления каких-то важных формальностей,  походы в какие-то кабинеты для получения каких-то незначительных согласований были, как тогда показалось, ходьбой по замкнутому кругу, но самым впечатляющим событием было** знакомство с огромным тенистым парком, пересекая который, утром и вечером, а то и по четыре раза в день, я проведу следующие несколько лет.
 Несмотря на все мои активные действия и незабываемые впечатления в этот день, Новая Жизнь все еще топталась на пороге «Девяносто восьмой», все еще не решалась постучать, осторожно открыть дверь и тихо войти, или просто толкнуть эту тяжелую дверь, чтобы бы та с грохотом упала на оголенный, иссеченный неровными нервными волокнами, пол, и ворваться внутрь, как порыв резкого ветра, переворачивая все на своем пути, чтобы поселиться здесь навсегда.

* Все без исключения «задние» дворы подобных общественных зданий, учреждений, предприятий общепита (и других заведений, перечислять которые можно бесконечно долго) во многом похожи друг на друга, но одинаковых среди них все равно нет. Общим для всех правилом является то, что они всегда окружены бетонным забором, который сможет выдержать во всех своих местах прямое попадание снаряда. Забор «заднего» фасада всегда оштукатурен, но покрашен он, в большинстве случаев, не так аккуратно как забор переднего фасада, потому, часто случается, что местами эта штукатурка, отпадая, обнажает его скрытое содержимое, и мы, стоит нам лишь только немного сконцентрироваться, можем почувствовать его внутреннюю краснокирпичную массивную сущность. В заборе, окружающем «задний двор» без каких-либо пустых незаполненных промежутков, как правило, есть только два проема: в одном из которых установлена калитка, а в другом, обычно похожие на нее по стилю исполнения, металлические ворота, окрашенные много-много раз масляной краской, слои которой, иногда отрываясь цветными лоскутами, обнажают нам на радость удивительные палитры, показывают интересные переливы и неожиданные фактуры своих прошлых воплощений. Которые, как оказалось, не ушли навсегда, и не скрылись безвозвратно под следующим покрытием, а застыли, до поры до времени неподвижно, в бесконечности новых слоев, где сильнее, где слабее привязываясь невидимой силой к приютившему их основанию. Иногда эти лоскуты, движимые внутренним намерением или под действием внешних обстоятельств, теряют необходимость в стабильности и отскакивают от основания со звонким, но совсем неслышным (в обычном диапазоне) звуком, и дальше, отлетают, получая полную свободу, уже ничем не удерживаемые, они путешествуют по миру, разносимые ветрами, открывая для себя новые земли, новые ощущения и новую реальность.
 
** Почему это я пишу «произошло», «случилось» и «было»? Здесь в тексте и далее, дорогой читатель,  прошу все глаголы читать в настоящем времени. Поскольку, как это уже было указано, все описанное происходит и существует прямо сейчас, это не растворилось во времени и пространстве. Реальность того момента, она здесь и прямо перед нами, и не только расстояния, но и время, которое, как когда-то казалось, течет непрерывно, и только вперед, оказывается не так незыблемо, потому что все относительно, все что было есть и будет происходит одновременно, с одной и той же скоростью, такой же как и скорость нашей текущей действительности, и что самое интересное, это происходит в том же самом месте; этот другой срез реальности, который можно выбрать и войти в него целиком, если знать, как использовать «огромный консервный нож», который всегда находится где-то рядом.