Предутреннее

          Ночь, спальный район Москвы. Условная предутренняя тишина никогда не засыпающего города:  то один глаз приоткроет, провожая взглядом одинокую легковушку, виновато пробирающуюся домой под ненадёжным прикрытием ночных фонарей, то другим зыркнет в сторону никогда негаснущего окошка на восьмом этаже – ну вот, опять!..

          На часах три  ноль девять, тишина сгущается. Уже почти не слышно дороги – где-то далеко пошептались шины с асфальтом, и снова тишь. Даже ветер, свернувшись клубочком  в ногах весеннего леса на Янгеля, затих в густой темноте
и видит сон про то, как вернутся соловьи, и зашумит он солнечным днём в дымке только-только проклюнувшейся  апрельской листвы…

          Три пятнадцать: какая-то заполошная птица – наверное, сойка, – вскрикнула во сне, пробормотала что-то несуразное и снова затихла, досматривая  свой пернатый сон. Но дело сделано. Этот вскрик словно клювом прорвал тонкую кисею тишины, и в  образовавшуюся крохотную прорешину проник  голосок  какой-то пичуги, чей сон нарушила наша сойка. Прореха незаметно увеличилась – совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы в нее протиснулся еще один голос, ворвался ещё один, ещё… И вот уже приличная дырища расползлась по непрочной вуали ночи, старомодной, как все фасоны, проверенные временем. И вот уже в эту внезапную брешь, разрывая тишину в клочья, стремительно врывается утро, не давая ночи опомниться и понять, что ее время прошло…
         
          Но нет, апрельское солнышко – неженка, так рано не встаёт,  да и птицы, убаюканные темнотой, так и не решились выскользнуть из-под уютного одеяла ночи: затихла одна, другая… И начавшийся было разнокалиберный  гвалт постепенно иссяк, птичья братия, клюя носом и  пряча его под крыло,  осознала, что у них есть еще в запасе немного времени на самый сладкий, предутренний сон,  стихла и заснула вновь…

          А маленькая прорешинка в тишине, сузившись до размера кончика клюва самой маленькой птахи, осталась терпеливо ждать, когда в нее проклюнется первый, самый любопытный  лучик света нового утра, и она распахнёт свои объятия новому дню, и он ворвётся в Город со всей своей долгожданной бесцеремонностью и вечной надеждой, что сегодня будет лучше, чем вчера – немножко уже осталось…