Последняя зима детства

Та зима началась с угля, чернил и пастели. Чёрные старцы на деревянных ногах подкрадывались к окну моей детской и плотоядно облизывались. И мне, одиннадцатилетней, становилось не то чтобы страшно, а как-то по-хрустальному пусто в груди. Чернильная ночь, настоящая трусиха, при виде ветеранов неведомой войны бледнела и съёживалась. И в эту минуту в комнату заглядывала мама:

- Сашенька, вставай. Кофе уже готов!

Голос её напоминал свирель, на которой наигрывает пастушок, абориген зелёных, как дурнота в самолёте, лугов.

И я пила жидкую пастель. Да-да, как бы ни возмущались художники, кофе с молоком напоминал мне именно пастель. Сладковатое и чуть-чуть лицемерное звено между невинным бело-розовым детством и запретным взрослым миром. Чёрный кофе без сахара это для зрелых мужчин, курящих или просто хмурых. Молоко — для малышей, верящих в Деда Мороза. А кофе с белым даром коров — для сентиментальных любительниц кошек, вязания и женских романов или нескладных девчонок вроде меня. Уже не детей, но ещё не подростков.

Завтракали всей семьёй и добровольно шли на заклание морозному декабрьскому утру. Я - в школу, папа - на завод, а мама – торговать тряпками, как она сама выражалась. Кстати, папа мой по образованию учитель немецкого языка, а мама – историк. Родители не раз сетовали на волчье время, когда на плаву только рынок и некоторые предприятия. В частности, хрустальный цех кирпичного завода, на котором гнул спину отец. А я, слыша подобные высказывания, представляла громадного агатового волка с алчными глазами, который охотится за учителями, искусствоведами и научными сотрудниками и гонит их на рыночнокапиталистические или заводоспинодробительные должности. Ну или заставляет есть отварные макароны и запивать сию манну земную водой из-под крана.

***

Тридцать первого декабря, шурша и хихикая в кулачок, в нашу квартиру вошла серебряная радость. На Новый год у нас в гостиной яблоку было негде упасть. Женщины в длинных блестящих платьях танцевали под трагические стенания знаменитого француза.

«Tombe la neige.

Tu ne viendras pas ce soir

Tombe la neige.

Et mon coeur s’habille de noir», - плача и тоскуя, повторял он.

И кружились, кружились блестящие тени. Крохотный черноглазый сынишка нашей соседки играл с фольгой, в которую были завёрнуты подарки. Ненужная, заведомо нелюбимая, обречённая на раннюю смерть оранжевая ваза, фарфоровая кукла с печальными голубыми глазами, зеркальце в серебристой оправе, коробка недоступных в те годы шоколадных конфет и ещё море всякой всячины. Шипело и пенилось шампанское, капризничал соседский черноглазик и говорили, говорили о жестоком времени. Запаршивевшем волке со свалявшейся шерстью.

Я стояла в соседней полутёмной комнате, любовалась салютами, еле-еле пробивавшимися сквозь толстую корку ледяных узоров. А по временам зажигала лампу и смотрела на своё бледное лицо в серебристой оправе. Да-да, зеркальце, подаренное маминой коллегой Тамарой, понравилось мне даже больше фарфоровой куклы и шоколадных конфет. И сама тётя Тома была такая полная, весёлая и так успокоительно шуршало её серебристое платье. А от фразы разбитной гостьи: «Все мужики твои будут» веяло хулиганской, чуть-чуть запретной радостью...

Какой-то давно забытый бог превратил самодовольного Нарцисса в хрупкий бело-жёлтый цветок. Но эта история ни для кого не стала уроком. Люди продолжали любоваться собой и искренне не понимали, за что судьба карает их. Нечто подобное произошло и со мной в ту шелестящую и морозную новогоднюю ночь. Я улыбалась своему отражению и представляла многочисленных женихов, которые начнут серенадничать под нашими окнами лет через пять, а то и раньше. Конфетнобукетничать в майские сумерки. Стоять на коленях... И вот. Да-да. Рука моя разжалась, и с печальным хрустальным звоном зеркало разлетелось на осколки.

Обмирая от ужаса и горя, я сунула испорченный подарок в самый дальний ящик письменного стола. Мама всегда ругала меня за эгоистическое отношение к вещам и их пыльно-нафталинно-наивным душам. «Может быть, она и не вспомнит о зеркальце? Ведь и тётю Тамару мама всегда недолюбливала», - утешала себя я.

В свои одиннадцать лет я и понятия не имела о том, что разбитые зеркала, мёртвые цветы и вещи покойников нужно выбрасывать, а ещё лучше сжигать. Правда, зеркала не горят. Но это уже мелочи. Негатив можно и в землю закопать. Или на худой конец в речку бросить. А я... Я дала тёмным силам приют, и целых два месяца нашей жизни были отравлены нищетой, хрустальной тревогой и серо-синей тоской.

***

Всё началось в трескучий бело-синий январский вечер. Мы с мамой погрузились в кухонные заботы и заранее предвкушали возвращение папы. В этот день отец должен был привести с собой весёлую рыжеволосую девицу, смешливую и добрую. Звали её Получкой. «С собой они принесут конфет, а, может быть, даже фруктовый кекс к чаю. Абрикосовый, мой любимый», - размышляла я. Мама тихо напевала себе под нос припев французской новогодней песни и что-то помешивала ложкой в кастрюле.

Вернулся папа мрачным. И не один, а с неприглядной картонной коробкой на полиэтиленовых лямках. Цвет лица его напоминал серое декабрьское небо. Рыжеволосая Получка осталась там, на морозной и снежно-жестокой улице. «А ведь её могут съесть чёрные старцы на деревянных ногах. Да и чернильная ночь выместит на красавице с огненными волосами свои неудачи», - беспокоилась я.

- Олег! Что с тобой? Ты почему такой? - наступала на него мама.

- У предприятия временные трудности, и они решили пока выдавать сотрудникам зарплату готовой продукцией. В этой коробке — изделия из хрусталя. Стаканы, сахарницы, рюмки, солонки. Всякая всячина, - папа тяжело дышал, на лбу его блестели бисеринки пота.

- Не переживай, Олег. Такие вещи пользуются страшной популярностью. Мы всё продадим, вот увидишь. А пока станем жить на мою зарплату. Рашид, даром, что противный, платит регулярно.

На другой же день мама развила бешеную деятельность. Обошла всех знакомых соседок, позвонила женщинам, вместе с которыми торговала. Она настойчиво предлагала им приобрести кусочек эстетики. Вернувшись из школы, я села на корточки перед коробкой и, как заворожённая, смотрела на таинственно мерцающих хрустальных принцев и принцесс. Больше всего мне нравилась безделушка в виде чистого, как слеза младенца, замка. Нечто подобное стояло в серванте у тёти Тамары. Подобные вещи созданы лишь для того, чтобы радовать глаз и вызывать завистливое аханье гостей.

- Кто живет в этом замке? Зимние эльфы или король Снег со своей дочерью Ледяникой? - шептала я.

- Нет-нет, это обитель бриллиантовых летучих мышей и бесплотных призраков, - возражал шёпот, несущийся из коробки.

А за окном царствовало хрустально-снежное время года и умоляло родителей: «Пожалуйста, продайте мне хотя бы одну солонку. А я заплачу вам, щедро заплачу. Смотрите, сколько у меня снежных купюр и ледяных монет!»

Но родители не слышали призывов белощёкой красавицы и всё больше хмурились. За неделю им удалось продать лишь один набор рюмок и пару сахарниц.

Чёрный волк поселился где-то около нашего дома и провожал нас жадным взглядом больных гноящихся глаз. И вот однажды в тёмный, как жизнь после смерти, вечер он совершил нападение. Жертвой жестокого времени стала мама. Такая худенькая, такая бледная, такая хрустальная...

Мама неоднократно ездила по городам и весям дабы закупить товар. И нужно же было случиться, чтобы в дни Черноснежья поезд, в котором ехали мама и её тряпки, был самым наглым и беспринципным образом ограблен! Товар сгинул в беспросветной вьюжной ночи, а с ним и чужие деньги. Принадлежавшие, между прочим, Рашиду.

И навсегда отпечатались в моей памяти слёзы, текущие по маминому белому лицу, папины увещевания и ощущение чего-то леденяще-тошнотворного. Так бывает, когда летишь в самолёте или слишком долго едешь на машине.

Я сидела в комнате и спрашивала у своих хрустальных друзей, как жить дальше. Но они все куда-то попрятались. Содержимое коробки превратилось в бездушный глухонемой груз.

И потянулись безрадостные снежно-тоскливые дни. «У тебя тяжёлый грипп. Тебе в школу нельзя», - сказала мне мама однажды утром. И я сделала вид, что поверила ей, хотя чувствовала себя абсолютно здоровой. Я ходила по нашей в миг очужевшей квартире, разговаривала с хрустальными эльфами, читала книги, а родители где-то пропадали. Решали дела, как они выражались. Я же осталась пленницей нашей наполненной хрусталём шкатулки. Бродила по «большой» комнате, а рюмки, солонки и всякая всячина в коробке перешёптывались между собой и чему-то смеялись. Зяк-звинь-динь. Звяк-звинь-динь.

Ужинали и обедали мы макаронами, залитыми кетчупом, а на завтрак пили воду и закусывали её хлебом. Пришла Нищета. Желтолицая женщина в синем халате, похожая на уборщицу. Я скучала по снежным горкам, подругам и морозному свежему воздуху и спустя три недели такой жизни превратилась в вялую бледнолицую тень.

Между мной и вещами произошло охлаждение. Ковёр шипел на меня, как разгневанный тропический змей, стулья больно били по ногам, оставляя ссадины и синяки. И звенели хрустальные демоны, и звенело нечто у меня в ушах. Хрустальные колокольчики или пение спящих подо льдом далёких рек.

К нам периодически кто-то приходил, но дверей родители не открывали. Окна под плотными шторами напоминали пуританок из восемнадцатого века, прятавших свои прелести под бесформенными хламидами. Волк скрёбся и скребся в нашу входную дверь. А зима, перешедшая на его сторону, смеялась и потирала сухие ладошки.

И вот в синекожий день Иуды-февраля я в очередной раз осталась дома одна. Родители уехали в далёкий посёлок под названием Стеклянный продавать хрусталь. На кухне было немного хлеба и полбанки варенья, которым поделилась с мамой сердобольная соседка. Но есть не хотелось. Я стала одной из хрустальных вещей, которые папе выдали вместо зарплаты. Лежала в постели глупая, глухая и равнодушная ко всему на свете.

И лишь когда к нашим окнам подкрались чёрные старцы на деревянных ногах, и чернильный вечер задрожал от страха я, неумытая и непричесанная, поднялась со своего не такого уж и мягкого ложа, без аппетита сжевала кусок хлеба с вареньем и погрузилась в чтение старых журналов, лежавших в тумбочке. Мозг мой стал хрустальным и хрупким и плохо воспринимал серьёзную информацию. «Наверное, эльфы из прозрачного замка, который сегодня увезли, читают подобные статейки да гороскопы», - подумалось мне. Или эту фразу прошептала на ухо хитрая и коварная зима?

Помятые, никому не нужные журналы поведали мне о том, к чему снится сова, как избежать порчи, как обезвредить соперницу, каким образом отучить мужа от чрезмерного пития. Да, мама моя увлекалась всей этой эзотерической мишурой. «Разбитое зеркало - разбитая жизнь», - поначалу мой глухонемой мозг ответил на эту фразу слабым импульсом. Так умирающая лягушка еле-еле вздрагивает от иголки или электрического разряда. Но чем дальше я читала, тем больше прозревала. И поняла я, что корень всех наших бед кроется в разбитом зеркальце, притаившемся в ящике письменного стола. «Надо его найти и обезвредить», - прошамкали деревья, те самые одноногие ветераны, обугленные в горниле войны.

Отыскав серебристую рамочку и острые, как башенки на хрустальном замке, осколки, я оделась, положила подарок тёти Томы в карман старой, выносившейся дублёнки с чужого плеча и нарушила главный родительский запрет. А именно: покинула свою набитую мебелью, тишиной и пылью тюрьму. Голова моя кружилась от вечернего свежего воздуха. Несколько раз я была вынуждена опуститься на скамейку.

Я решила закопать зеркальце в снегу на пустыре недалеко от нашего дома. О, с каким остервенением кусала Зима мои дрожащие пальцы! С какой злостью ветер бросал в лицо осколки хрустальных рюмок Снежной королевы! Но дело было сделано. Я похоронила мертвеца, и дышать стало намного легче.

Я побежала домой. Угольный волк щелкал зубами мне вслед, но напасть на меня почему-то не решился. Дома я спрятала все следы своего незаконного бегства и погрузилась в чтение «Головы профессора Доуэля». Мозг мой теперь работал ясно, и магические журнальчики ему не требовались.

И с этих пор зубы Волка разжались. Родители успешно продали хрусталь и накупили продуктов. На следующий день мама съездила к родственникам, жившим в деревне, они и их соседи всем миром собрали сумму, необходимую для выплаты долга Раскосоглазому. Мать моя нашла другую работу. Отец в следующем месяце получил не хрустальную, а самую что ни на есть денежнобумажную получку. Часть её отослали добрым поселянам.

На смену зиме пришёл весёлый и звонкий апрель, я впервые в жизни по-настоящему влюбилась, и детство покинуло меня, махнув на прощание рукой. Странное дело, когда при мне заговаривают о ранних годах своей жизни, я непременно вспоминаю эту хрустальную, пастельную, угольно-чернильную и тревожно-холодную зиму. Почему? Ведь в памяти моей сохранились куда более яркие фрагменты. Первое посещение леса, например, или поход в первый класс или участие в конкурсе юных поэтов. Наверное, всё дело в том, что этой зимой Детство решило уйти к какому-нибудь малышу. Подумало, вероятно, что я в нём уже не нуждаюсь. А последние мгновения, помнятся, как правила, ярче всего.

Год спустя Волка изловили, пристрелили и сожгли. И мне его ни капельки не жаль. Шутка ли: изгнанный из Москвы и Санкт -Петербурга, он лишних четыре года прятался в провинции и отравлял людям жизнь. Заражал их судьбы зловонным дыханием, страхом и мрачной тоской. На смену Шерстяному тирану пришли румяные молодцы в жёлтых рубашках, которых все называли Сытыми Нулевыми. Явились они в наши края с четырёхлетним опозданием. Но лучше поздно, чем никогда, как говорится.

Так началась, прошла и завершилась последняя зима моего детства. Плохая или хорошая? Не знаю, скорее её можно назвать контрастной. Была там и радость. Шелестяще-серебряное новогоднее счастье, пахнущее дорогими конфетами. И пастельно-чернильные школьные утра. Присутствовало и горе. Встреча со старым и больным, но от этого не менее свирепым Волком. В те дрожащие от холода и страха дни я многому научилась. Поняла, что незначительные, на первый взгляд, мелочи могут если не разрушить, то испортить жизнь всей семьи, узнала, что такое нужда, и стала ценить простые семейные радости. Спокойные вечера, мамин смех, папину улыбку, прогулки с подругами. А это что-нибудь да значит.

А, может быть, та зима была сном? May be, may be. Ведь порой мы принимаем далёкие сновидения за воспоминания нашего детства. И наоборот. Всё-таки давным-давно миновала эта яркая пора с его пастелями, акварелями, грубыми масляными красками и бесценным, золотисто-увесистым опытом.