Небо люблю, как саму жизнь

       "Небо люблю. Сколько угодно могу на него смотреть — не надоедает."— Сказал

Харуки Мураками в своём романе "Слушай песню ветра".
 
          Мне тоже нравится  глядеть в  небо, рассматривать его  и чувствовать себя облаками, не облаком, а  облаками, плывущими по тому небе, где слышалась песня  того  ветра, который звучал у меня в ушах, когда ласково и нежно, а  когда надрывно и жёстко, будто срывая кожу с моего тела, отчего дыхание становилось свистяще прерывистым, но я знала, что не умираю  и не умру, ведь песня ветра бывала ласковой и нежной, как голос матери,  или любимого человека, которого давно нет  рядом со мной.  Но нежный ветер, что шелестел у меня в ушах, напоминал всю теплоту его слов, признаний в любви, сказанных шёпотом,  и таких же прикосновений, от которых пробегали мурашки по телу, а небо становилось ближе, с его облаками-барашками, которые напоминали мне  мифических коней- единорогов, потом, диких необузданных лошадей, несущихся по пустыне и застревающих, как лучи солнца в небе, в клубах пыли, которая охватывала  их мощные и грациозные одновременно  туловища,  делая из них тех мифических единорогов,  рог которых тоже напоминал острый луч солнца, теперь  желающий вонзиться в землю,  но попадающий  в одно из облаков, ставшее давно тучей.   А  я этого и не заметила, той перемены на небе,  в которое так любила смотреть, сидя внизу, на земле, куда так и не попал луч солнца, он остался наверху, той радугой, которая обязательно возникнет после дождя, если он будет,  и если он  разрешит лучу стать разноцветной  радугой, чтобы я могла и дальше продолжать смотреть в небо, и любоваться его тишиной и бесконечным молчанием, в которое изредка врывался ветер и нарушал эту идиллию небесного пространства и того, кто мог услышать тишину, посмотрев снизу  вверх, где колыхалось надо мной небо.

        Небо —  ясное и мучнистое, покрытое мелкими  капельками дождя, как при потении стекла в жару,  когда пар от земли поднимался к тому верху, которым было бесконечное  небесное пространство, и в котором без конца летали птицы.

       А потом и я,  тоже птица, и тоже  лечу вместе с ними, с теми, кто своими крыльями  уже прорвал грозовой небесный заслон, преодолев этот   перевал, и попав  из тьмы  в свет и тепло, где снова уже не белые и мучнистые, а розовые и прозрачные облака, собирающиеся в разные картинки, когда сказочные, а когда из реальной жизни, напоминая её своим  бормотанием, которым был ветер,  а до того человек, но он сейчас на небе, стал картинкой,  и потому ветер, шумный и тихий одновременно,  порывистый и монотонный, дующий  в одно и то же пространство, называемое небом, в которое я не устаю смотреть.

        Там столько мыслей, несущихся  где-то высоко над землёй беспрерывным потоком по небу.   Там те облака  и солнце, жизнь и смерть, что сплелись в единое целое.   Там я  и тот, кого любила.  Там мать, ласковым голосом напоминающая мне о том, что жива, хотя её давно нет со мной.   Но так было,  и так будет.  Те мысли, что не исчезнут вместе с жизнью, и с тем периодом пока буду смотреть на небо и видеть там жизнь  и даже смерть,  а за ней много чего другого, что наведёт на другую мысль, о том,  что небо, это постоянство, а я в нём —   нет.
 
       —  А  может быть,  —   да? —   Со случайно  закравшимся  сомнением в подсознание  подумаю я.  С  сомнением, в котором будет уверенность в том, что права.

     Небо — оно постоянство, я в нём — временное явление, как и  моё  появление в жизни любого человека, даже самого близкого.

      А потом настанет момент, когда я перестану смотреть  в небо, не переставая его любить, но перестану   видеть в нём облака и всё  живое, что было слеплено ветром из облаков, тех единорогов и лошадей,  диких мустангов, что пронеслись по моей жизни, как по той прерии, и исчезли за небесными горизонтом.

     Всего этого не станет.  Но небо останется, и будет затянуто сплошь грозовой тучей.  Что значит,  станет совсем чёрным  и бесцветным,  в котором не будет других красок, которыми полнилась семицветная радуга.  И  я,  как будто ослепну и оглохну одновременно, не сумев больше слышать тот голос ветра, что вечно сопровождал мой взгляд в небесное пространство.   Для меня навечно настанет ночь, тёмная  и  непроходимая в своей мрачности ночь, которой я тоже любовалась когда-то, но как-то иначе. Там были  тогда  звёзды и ярко светящая  жёлто-лимонная или солнечная   луна,  на том ночном небе.  А  сейчас их больше нет.  Или нет, есть,   потому что  пока я  люблю смотреть в небо и слушать звук ветра в вышине, я буду видеть всё то, что там есть, и что видела и слышала до того момента, когда меня не стало, когда я превратилась в то постоянство, которым для  меня  было всегда небо, а теперь  им же,  этим небом стала я,  и могу заглянуть  внутрь себя и снова увидеть там жизнь и всё  живое, что  с  ней связано.

     И  это здорово, как сказал Мураками, признавшись в своей любви к небу, что он   сколько угодно может  на него смотреть — не надоедает.  Да не надоедает,  потому  что не надоедает жить, и вот это-то и здорово.

25.04.2022г
Марина Леванте