Гудрун Паузеванг. Последние дети Шевенборна

Я много лет безуспешно пытался привлечь внимание российских издателей к творчеству немецкой писательницы Гудрун Паузеванг. В России, она, к сожалению, пока известна главным образом по переведенному мной и опубликованному петербургским издательством «Кристалл» роману «Площадь Фортуны», а также по нашумевшей экранизации ее повести «Облако» (режиссер Грегор Шнитцлер, 2006).

Отрывок из повести «Последние дети Шевенборна» в «самодеятельном», совершенно неудобоваримом переводе был опубликован в журнале «Парус» в 1990 году.

«Последние дети Шевенборна» и «Облако», в которых Гудрун Паузеванг достигла вершины своего творчества, критики называли КНИГАМИ-ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЯМИ, КНИГАМИ-ВОЗЗВАНИЯМИ, КНИГАМИ-ПРОРОЧЕСТВАМИ и т.п.

Более актуальную тему сегодня, на мой взгляд, трудно себе и представить.


Гудрун Паузеванг

ПОСЛЕДНИЕ ДЕТИ ШЕВЕНБОРНА. Отрывок

Перевод Романа Эйвадиса

 В НАЧАЛЕ СОТВОРИЛ БОГ НЕБО И ЗЕМЛЮ

Но через много миллионов лет
человек, умудренный знаниями, заявил:
 Кто это здесь говорит о Боге?
Я возьму будущее в свои руки.
И он взял его в свои руки,
и начались последние семь дней Земли.

В первый день кончины века
человек решил
стать свободным и добрым,
прекрасным и счастливым, —
не образом и подобием Божьим, а человеком.
А так как ему нужно было во что-нибудь верить,
он стал верить в свою свободу и в счастье,
в биржу и в прогресс,
в планирование и в собственную безопасность.
Ибо для своей безопасности
он начинил землю под ногами своими
ракетами и ядерными боеголовками.

Во второй день
погибли рыбы от промышленных отходов,
птицы от порошка с химической фабрики,
предназначенного для гусениц,
полевые зайцы от выхлопных газов,
болонки от колбасы аппетитного, красного цвета,
океанские сельди от разлившейся нефти
и мусора на дне океана.
Ибо мусор был радиоактивен.

В третий день
засохла трава на полях
и листва на деревьях,
мох на скалах и цветы в садах.
Ибо человек теперь сам делал погоду
и распределял дождь строго по плану.
Машина, распределявшая дождь, дала сбой
и совершила маленькую ошибку.
Когда ошибка была обнаружена,
баржи уже лежали на пересохшем дне
прекрасного Рейна.

В четвертый день
погибло три из четырех миллиардов человек.
Одни от болезней, выведенных человеком;
ибо кто-то забыл закрыть сосуды,
предназначенные для следующей войны.
А лекарства оказались бездейственны.
Люди давно привыкли к ним, потребляя их
в виде косметики и гормонального мяса.
Другие умерли от голода,
потому что кто-то спрятал ключи
от зернохранилищ.
И они прокляли Бога,
так и не дождавшись от Него счастья.
Ведь это был их Господь Бог!

В пятый день
оставшиеся в живых люди нажали на красную кнопку,
ибо они решили, что им грозит опасность.
Огонь охватил Землю,
Пылали горы, испарялись моря,
и дымящиеся бетонные скелеты домов
почернели и обуглились.
И ангелы на небе видели,
как голубая планета стала красной,
потом грязно-бурой и, наконец, пепельно-серой.
И они прервали свое пение
на десять минут.

В шестой день
погас свет.
Пыль и пепел укрыли солнце,
луну и звезды.
И последний таракан,
уцелевший в ракетном бункере,
погиб от жары,
оказавшейся для него губительной.

В седьмой день
все было кончено.
Наконец.
Земля была безвидна и пуста,
и тьма над безднами,
разверзшимися в сухой коре земли.
И дух человека блуждал, словно призрак,
над хаосом.
А глубоко внизу, в преисподней,
звучали увлекательные рассказы
о человеке, взявшем будущее в свои руки,
и раскаты хохота доносились до небес,
тревожа хор ангелов.

Йорг Цинк



1

Все произошло не так, как это представляли себе мои родители и большинство других взрослых: не было ни взаимных угроз, которые бы становились все более решительными, ни взаимного объявления войны, ни времени, чтобы в последний момент укрыться в какой-нибудь альпийской долине или на одном из средиземноморских островов.
Нет, это случилось совершенно внезапно, так внезапно, что многие оказались застигнутыми врасплох, кто на пляже, кто дома, в шезлонге. Это грянуло, как гром среди ясного неба. Правда, в последние дни и недели много говорили о растущей напряженности между Западом и Востоком. Даже моя мама стала включать телевизор, когда передавали новости, чего она раньше никогда не делала. Но со времен Второй мировой войны международное положение уже столько раз обострялось, и ничего не происходило.
Пришла пора отпусков и каникул. Никому не хотелось думать о неприятных вещах, а тем более ломать себе над ними голову.
— Может, нам все-таки лучше остаться дома, подождать, пока все успокоится? — сказала мама отцу за день до нашего отъезда.
Мама всегда побаивалась любых политических осложнений.
— Ерунда, — ответил отец. — Так можно долго ждать. Эти напряженности всегда были и будут. Поедем мы в отпуск или нет — от этого ничего не изменится: они там наверху уж как-нибудь опять договорятся. Да и родителям твоим мы уже сообщили. Они так ждут детей, радуются. И конечно, расстроятся, если мы приедем на неделю-другую позже или вообще не приедем.
И мы поехали. Оставив нашего пуделя и волнистого попугайчика под присмотром фрау Келлерманн. Фрау Келлерманн жила этажом выше. Сколько я себя помню, она всегда заботилась о наших зверятах, когда мы уезжали, и поливала наши цветы. А мы заботились о ее кошке и поливали ее цветы, когда уезжала она. Никому в тот день и в голову не могло придти, что на этот раз мы больше никогда не увидим ни фрау Келлерманн, ни нашего попугайчика, ни пуделя, ни своей квартиры, ни даже городского района Бонамес, где мы жили во Франкфурте.
В дороге нам всем было весело. Нас было пятеро: моя старшая сестра Юдит, младшая сестра Керстин, мама с папой и я. Мне тогда было двенадцать лет. Юдит была на три года старше меня, а Керстин недавно исполнилось четыре года. Мы радовались предстоящим четырехнедельным каникулам в Шевенборне. Там нас ждал дедушка со своей любительской мастерской и садиком на Флейенханг. Там нас ждала бабушка со своим вареньем на большой полке в погребе, приготовленным специально для нас, и со своей коллекцией часов-курантов, которые она нам каждый раз демонстрировала. Родители и в этот раз везли ей в подарок музыкальные часы. Они выглядели, как шкатулка; чтобы услышать мелодию, нужно было покрутить ручку, и они начинали пиликать «O sole mio». Отец частенько подтрунивал над бабушкой из-за этого ее чудачества, а мы от ее коллекции просто млели. У каждого из нас была своя любимая мелодия.
В Шевенборне было еще много всего, чему мы радовались: закоулки, ворота и лесенки между старинными домами с каркасом из перекрещенных балок, где так зд;рово играть в прятки. Толстая древняя башня, с которой виден весь городок. Краеведческий музей в замке, по которому дедушка иногда водил нас и все рассказывал так интересно и смешно, что нам никогда не бывало скучно. Открытый плавательный бассейн на Шеве, в котором вода была теплой даже в холодные дни. Мама радовалась вечерним прогулкам с бабушкой по парку вокруг замка, среди огромных каштанов. Отец радовался настоящим лесам, потому что был большим любителем походов, и Мальдорфскому озеру, на котором он часто удил рыбу вместе с дедушкой.
Мы доехали по Кассельской автостраде до Альсфельда и свернули в сторону Фогельсберга. Это был чудесный июльский день — лучше и не пожелаешь. Отец запел песню, и мы подхватили ее хором. Мама пела вторым голосом. Когда мы проезжали Лантен, все еще было как всегда.
Но в лесу между Лантеном и Витихом, прямо на повороте у Кальденер Фельд, что-то вдруг блеснуло так ослепительно ярко, что мы зажмурились. Мама вскрикнула, а отец так резко нажал на тормоз, что колеса завизжали. Машину занесло, и она оказалась поперек дороги. Нас, хоть мы и были пристегнуты ремнями, зд;рово встряхнуло.
Как только машина остановилась, мы увидели над верхушками деревьев режущий свет, белый и страшный, словно пламя гигантского сварочного аппарата или молния, которая не гаснет. Я смотрел на него всего лишь секунду. И все равно после этого некоторое время ничего не видел, как слепой. В открытое окно дохнуло жаром.
— Что это? — крикнула мама и закрыла лицо руками.
Отец тоже прикрывал глаза рукой. Юдит, сидевшую за мамой, обожгло горячим воздухом, и она, охнув, повалилась на нас с Керстин.
— Закрой окно! — рявкнул отец.
Но не успела мама взяться за ручку, как поднялась страшная буря. Деревья гнулись, почти касаясь верхушками земли. Мы слышали, как трещат и ломаются стволы. Машину трясло. Мы вцепились друг в друга, потому что думали, что нас кто-то толкает в канаву за обочиной. Юдит впилась пальцами в мое колено. Ее волосы хлестали меня по лицу. Керстин кричала так истошно, что заглушала треск деревьев. Позади нас поперек дороги обрушилась сосна. Машина дрожала.
Буря стихла так же внезапно, как и началась. В то же время небо почернело, как перед самой страшной грозой. За лесом вдалеке с невероятной скоростью поднимались вверх клубящиеся темные облака. Солнце исчезло. Наступило полное безветрие.
— Что это было, Клаус? — воскликнула мама и схватила отца за руку.
— Закрой окно! — крикнул он в ответ и вырвал руку, чтобы закрыть окно на своей стороне.
Тогда мама тоже принялась крутить ручку, издавая при этом такие звуки отчаяния, что мне стало по-настоящему жутко. Казалось, это кручение ручек никогда не кончится, но не успели еще окна закрыться, как налетела новая буря, на этот раз с противоположной стороны, и опять застонали и затрещали деревья, опять затряслась машина. Потом все опять успокоилось, деревья выпрямились. Где-то вдалеке грохотало громко и страшно, но не так, как во время грозы.
Отец медленно повернулся к нам и произнес каким-то чужим голосом:
— Слава Богу, все живы...
Потом он прикрикнул на Керстин, чтобы та замолчала. Она послушно умолкла, что с ней бывает очень редко. Стало тихо-тихо, и в машине, и снаружи. Юдит подняла голову. Она уставилась с искаженным лицом в окно, в наступившие сумерки. По ее глазам я понял, что ей очень страшно. Но она вдруг рассмеялась. Она смеялась и смеялась и никак не могла остановиться. Она просто рыдала от смеха. Я никогда не забуду этот смех. Она смеялась, пока мама не крикнула:
— Перестань! Сейчас же перестань!
Тогда она укусила себя в руку. Она всегда так делала, когда не могла справиться со смехом. Это помогло и на этот раз. Юдит затихла.
С разных сторон послышались сирены пожарных машин.
Мы переглянулись. Мама побледнела. У отца тоже был расстроенный вид, но это было не так заметно из-за его бороды. Керстин пролезла между спинками передних сидений к маме на колени и обхватила ее за шею, как обезьянка.
— Ну чего ты ждешь? Отъезжай на обочину! — сердито сказала мама отцу. — Стоим посреди дороги! А вдруг кто-нибудь вылетит из-за поворота?!
Я вдруг заметил, что мотор до сих пор работает. Отец отъехал в сторону и остановил машину.
— Это что, был взрыв? — спросил я.
Отец кивнул.
— Ну, тогда это, наверное, взлетел на воздух целый склад с боеприпасами! — воскликнул я.
Отец покачал головой:
— Нет, это не склад с боеприпасами...
— Ты думаешь, это...? — произнесла мама. — Ты считаешь...?
— Похоже на то, — ответил он. — Ничего другого просто быть не могло.
— Но это же невозможно!.. — плачущим голосом воскликнула мама. — Этого же не может быть!
— Надо ехать обратно, и как можно скорее! — ответил отец. — Пока еще...
— Ничего не получится! — вставил я. — Дерево на дороге!
Мама вдруг встрепенулась:
— Боже мой, а родители?! Как ты думаешь, это было в Шевенборне?
— Нет. Гораздо дальше. Скорее всего в Фульде.
— Тогда надо быстро ехать в Шевенборн и забрать их оттуда.
— Туда надо еще добраться! — возразил отец и высунул носовой платок в окно. Ветер дул с той стороны, откуда мы приехали. — Если ветер не переменится, может, нам и повезет.
— Ну, поехали! Давай, гони! — поторопила его мама.
Я бы не сказал, что в тот момент испытывал только страх, хотя и догадывался, что родители имели в виду взрыв атомной бомбы. Мне вся эта история казалось жутко интересной. Такое приключение! Я чувствовал, что случилась беда, но мне ни на секунду не приходило в голову, что она может коснуться и нас.
Навстречу нам никто не шел и не ехал. Было такое ощущение, будто в пути только мы одни. Лишь один раз нам попалась пожилая супружеская пара; они стояли на обочине и махали нам рукой. Они были в коротких туристских брюках и с рюкзаками. Женщина гордо держала перед собой огромный белый гриб.
Они просто хотели спросить у нас, что произошло. Сами они в густом высокоствольном лесу никакой жуткой вспышки света не видели, да и бурю с горячим ветром тоже почти не почувствовали. Их встревожили только грохот и сирены. Отец вызвался подвезти их до ближайшего населенного пункта, если они согласны посадить детей на колени. Но они сказали, что пойдут пешком.
— И надо же было тебе именно сегодня забыть бинокль в отеле! — упрекнула женщина своего мужа. — Теперь ты его больше не увидишь. Такой дорогой бинокль!
— Да ничего с ним не случится, Эльза! — ответил тот. — Гремело там, а отель — вон где! Завтра все узнаем из газет.
Перед самым выездом из леса дорога опять была перекрыта: несколько деревьев упало на шоссе. Но отцу все же как-то удалось их объехать справа. Левый бок машины процарапали ветви лежащей на дороге березы. К моему удивлению, отец совсем не рассердился. Он даже не вылез из машины, чтобы посмотреть на повреждения.
И вот перед нами открылась витихская долина. Теперь можно было окинуть взглядом все небо. Такого зловещего неба мы еще никогда не видели. Оно было мертвенно-свинцовым, солнце по-прежнему не показывалось. Вдали, над земляным столбом коричнево-серого цвета, клубился гигантский венок из пыли и дыма, разворачиваясь во все стороны. А под ним, совсем крохотный, съежился в ложбине Витих, последняя деревушка перед Шевенборном.
Ехать через деревню можно было только со скоростью пешехода. Позабыв обо всех правилах дорожного движения, люди с перепуганными лицами метались по улицам, волокли мешки и узлы, тащили за собой детей, разматывали пожарные шланги. В одном из домов из окон валил дым. Повсюду были выбиты стекла, кое-где снесены крыши. Один сарай рухнул прямо на дорогу. Нам пришлось объезжать груду обломков. У выезда из деревни мы увидели рвущиеся из окон лесопильного завода языки пламени. На противоположной стороне улицы сажали в машину наспех перевязанных раненых. Какой-то мужчина остановил нас и взволнованно спросил отца, свободна ли дорога на Лантен. Мы сказали ему про упавшую сосну.
— Скорее всего, это не единственное упавшее дерево, — прибавил отец.
— О Боже! — воскликнул мужчина. — Здесь раненые и убитые, а телефон не работает!..
— Вы что-нибудь знаете о том, чт; там случилось? — спросила какая-то женщина.
Отец покачал головой.
— Поехали, поехали! — торопила мама. — Мы теряем время!
Мы еще успели услышать, как кто-то крикнул: «Дорога на Лантен перекрыта!», и как в ответ ему грянул целый хор голосов, из которого можно было разобрать лишь «Шевенборн! Шевенборн!», и Витих остался позади.
Витихцы, похоже, знали обо всем еще меньше, чем мы, потому что из деревни видна была лишь часть облаков. Да и взрывная волна, пронесшаяся по деревне, наделала не слишком много вреда. Чем выше поднималось шоссе из долины, тем больше упавших деревьев мы встречали на своем пути. Это был настоящий слалом. Иногда нам приходилось съезжать в поле.
— Это же безумие! — сказал вдруг отец и затормозил. — Сами лезем в пекло!
— Ну а родители?.. — жалобно воскликнула мама. — Неужели мы их бросим одних?
И отец поехал дальше. Дорога шла вверх, через буковый лес. Здесь почти все деревья устояли перед бурей. Потом снова начался спуск. Мы вытягивали шеи, с тревогой вглядываясь в даль, потому что сразу за лесом был Шевенборн. Каждый раз, едучи в гости к дедушке с бабушкой, мы радовались этому моменту — когда лес кончается и открывается вид на Шевенборн. Теперь мы со страхом ждали этой минуты.
— Нам ведь так и не встретилась ни одна машина, — заметила Юдит.
Это и в самом деле было очень странно и загадочно. Где-то неподалеку от нас так громко взвыла сирена, что мы услышали ее даже сквозь гул мотора.
Почти перед самым выездом из леса, прямо за поворотом, поперек дороги лежало дерево. Отец резко затормозил, мама вскрикнула. Машина остановилась в нескольких сантиметрах от дерева. Отец отъехал в сторону, и мы вышли из машины. Мама взяла только свою сумку, в которой было все необходимое для Керстин. Та не понимала, зачем ее вдруг потащили из машины, и разревелась. Отец взял оба чемодана.
— Оставь чемоданы в машине! — крикнула мама. — Мы же только заберем родителей и сразу поедем обратно!
— Но дорога же перекрыта! — раздраженно ответил отец. — И потом: если оставить здесь чемоданы, то уже больше никогда их не увидишь!
И он понес чемоданы вперед. Он тяжело дышал. Тогда он был еще довольно толстым. Мама тащила за собой Керстин.
Не успели мы перелезть через дерево, как позади остановилась еще одна машина. Я оглянулся и узнал машину с ранеными из Витиха. Оттуда послышались стоны. Из машины выскочил мужчина и крикнул нам:
— Помогите нам, пожалуйста! У меня трое тяжелораненых. Им срочно нужна медицинская помощь! Вы обязаны помочь: это чрезвычайные обстоятельства!
Отец остановился в нерешительности, но мама ответила:
— Мы сами спешим к людям, которые оказались в чрезвычайных обстоятельствах, к тому же с нами трое детей.
И она прошипела нам:
— Пошли, пошли! Если мы здесь застрянем, то на бабушке с дедушкой можно сразу поставить крест!
— Но я же могла бы... — начала Юдит.
— Еще чего! — отрезала мама. — Где нам тебя потом искать? Мы сейчас должны держаться вместе!
И мы пошли дальше. Мы все — кроме Керстин — всегда во всем подчинялись маме. Мужчина что-то кричал нам вслед и ругался.

2

Я шел быстрее всех и первым добрался до опушки. Когда я увидел в долине маленький городок Шевенборн, раскинувшийся вокруг замка на склонах холма, мне сначала показалось, что там все как всегда, только над крышами повисла коричневая дымка. Это была пыль. Потом я заметил между домами клубы дыма.
Подошла Юдит. Она сказала:
— Колокольни нет.
Теперь и я увидел: колокольни как не бывало. Только старинная толстая башня замка по-прежнему возвышалась над городом.
Мама, поравнявшись с нами, бросила короткий взгляд на город и тут же крикнула отцу, который еще был в лесу:
— Шевенборн горит! Боже, как они там?..
Мы с Юдит хотели идти вперед, но мама приказала:
— Дальше пойдем все вместе. Не хватало мне еще, чтобы вы угодили в огонь!
Путь до первых домов показался нам бесконечно долгим. До этого мы всегда проделывали его на машине. Город менялся у нас на глазах: дымилось все больше домов, языки пламени рвались из-под крыш, перекидывались на другие дома, множились, и в конце концов весь холм скрылся в густом, темном облаке дыма. Но это было ничто по сравнению с облаками за горой Кальтенберг в направлении Фульды.
У многих домов не было крыш. Можно было издалека видеть зияющие чердаки. Мы с Юдит остановились, чтобы подождать остальных, и она сказала:
— Ты слышишь крики, Роланд?
Да, я слышал их. Кричали в городе. Это были страшные крики. Но мне все казалось каким-то нереальным, как будто я вот-вот проснусь и увижу прежний Шевенборн — маленький живописный, уютный город, утопающий в цветах.
Первый дом, мимо которого мы проходили, стоял без крыши и передней стены. Из-под обломков торчал полураздавленный опель. Где-то скулила собака; женский голос причитал: «Бернард! Бернард!..» Потом снова пошли огороды и сады. Запах гари становился все сильнее. Теперь мы уже слышали, как трещит и гудит огонь. По улице навстречу нам шла женщина. На руках она несла таксу. Она забыла застегнуть блузку.
— Это конец света! Это конец света! — кричала она.
— Фрау Пакулат! — окликнула ее мама, когда женщина поравнялась с нами. — Вы что-нибудь знаете о моих родителях? Их фамилия Фельберт, они живут у южных ворот!
Но женщина ничего не слышала и не видела. Устремив вперед безумный взгляд, она пошла дальше.
Я обернулся и показал родителям на школу. Она стала похожей на скелет. Стекол не было ни в одном окне.
Наконец мы добрались до центра. Здесь только мы и увидели, чт; на самом деле произошло. Несколько старинных домов в переулке Вебергассе обрушились. Из окон булочной Цехмейстер валил густой дым. Повсюду валялись цветочные ящики и черепицы, несколько фасадов рухнуло прямо на мостовую. Бензоколонка Штотц полыхала вовсю. Какой-то водитель отчаянно пытался выбраться на своей машине из переулка. Он сигналил, как сумасшедший. Машина вскарабкалась на груду мусора и щебня и застряла между бревнами. Никому не было до него никакого дела. Люди словно обезумели, они пытались спасти свое имущество. Многие тащили раненых. Я узнал господина Винтерберга, он нес Аннемари. Голова ее была в крови, руки бессильно повисли. С Аннемари мы часто играли во время каникул. Проходя мимо молодежного пансионата, мы услышали оттуда крики детей. А перед часовой мастерской Бендикс под грудой осколков стекла неподвижно лежала в луже крови женщина. Юдит бросилась в переулок Фэрбергассе: ей было страшно проходить мимо. Но отец сердито позвал ее обратно. Тогда она схватила меня за руку, зажмурила глаза, и я повел ее вперед, хотя она была старше меня.
Мы хотели пройти к южным воротам через рыночную площадь, но у нас ничего не вышло. Все вокруг рыночной площади горело ярким пламенем. От горящих домов исходил такой жар, что нам пришлось вернуться. Мы попробовали пробиться через Лантенер Штрассе. Но там горел угловой дом, где была аптека, а ветер относил искры на противоположную сторону, где уже тоже задымилась одна из крыш. Нам пришлось отправиться в обход через Фульдаер Штрассе. Здесь горели две крыши, но пройти было можно. Перед дверью одного из горящих домов стояла женщина и громко звала пожарную команду. Никто из бегущих мимо людей не обращал на нее внимания. Нас обогнал мужчина, лицо которого заливала кровь. Волосы его слиплись от крови. Он нес маленького ребенка, и ребенок тоже был весь в крови. Мужчина спешил в клинику, расположенную рядом с Лантенер Штрассе. Проходя мимо клиники, мы увидели во дворе и под высокой аркой ворот толпу раненых и тех, кто их сопровождал или нес.
Потом мы наконец увидели дом дедушки с бабушкой и вздохнули с облегчением: он был цел и почти невредим. Перед дверью лежала куча обвалившейся штукатурки вперемежку с черепицами; стекол тоже не было ни в одном окне. Но после всего, что мы видели, нам это показалось мелочью. Мама позвала в одно из окон: «Папа! Мама!». Но никто не ответил. Тогда она помчалась на другую сторону и стала звать их через кухонное окно. Я побежал вслед за ней. Никто не откликался. Тут мы услышали со второго этажа голос фрау Крамер, квартирантки дедушки с бабушкой, которая, громко причитая, сметала в кучу осколки стекла. Мама окликнула ее и спросила, не знает ли она, где хозяева.
Фрау Крамер выглянула из окна и воскликнула:
— О боже, фрау Бенневитц! Они утром уехали в Фульду! Они ждали вас только после обеда. Они в последний момент решили быстро съездить за палаткой для детей. В Карштадте есть... были в распродаже палатки. Хоть бы с ними ничего не стряслось в этом...! — Она тщетно искала подходящее слово.
Мама помчалась обратно к папе, прикованному к месту хнычущей Керстин, которая вцепилась ему в штанину. Он между тем тоже узнал от пожилой соседки, фрау Малек, что бабушка с дедушкой в Фульде.
— Они собирались вернуться к одиннадцати, — сказала та и посмотрела на свои часы. Но часы остановились. Она озадаченно уставилась на них. — Уже, наверное, давно одиннадцать. Они должны вернуться с минуты на минуту.
Мама посмотрела на отца.
— Если она и в самом деле упала на Фульду... — пробормотала она.
— Да, — откликнулся он.
— Я должна идти туда, — сказала мама.
— Ты что, спятила? — вскинулся отец. — Если это действительно, то самое — то там уже ничего нет, только все заражено!
— Я их единственная дочь, Клаус! — воскликнула она. — Я не могу их так бросить! Я вернусь, ничего со мной не случится.
И она быстро пошла в сторону замкового парка. Керстин заревела.
— До Фульды больше двадцати километров! — крикнул ей вслед отец. — Как ты это себе представляешь?..
— Я выносливая, ты же знаешь, — ответила она. — Даже выносливее, чем ты! Оставайся с детьми.
И в следующее мгновение она скрылась из вида. Отец бросился было ей вслед, но через несколько шагов остановился и вернулся обратно. Мама была гораздо спортивнее его. Во время походов он почти всегда отставал от нее. У него не было ни малейшего шанса догнать ее.
— Может, мне догнать ее? — предложил я.
Но он не разрешил. Он подсадил нас в кухонное окно и подал нам Керстин. Та все еще ревела и никак не могла успокоиться.
— Мама скоро придет, — сказал я ей.
Юдит бросила на меня косой взгляд, словно говоря: «Зачем ты врешь?». Я пожал плечами.

В доме все было как прежде — если не считать того, что перед окнами пол усыпан был осколками стекла и по комнатам свободно гулял ветер, раздувая занавески. Пару картин свалились со стены, а на кухне опрокинулся кофейник.
— Поищите сами что-нибудь поесть, — сказал отец Юдит, когда его позвали на помощь соседи, старики Малеки: у них сорванные с крыши черепицы разрушили крольчатник. Теперь девять кроликов скакали по кучам камней и штукатурки.
У Юдит не было аппетита, а мы с Керстин поели. В шкафу мы обнаружили банку желе* из бузины. Это было наше любимое желе. Дома в Бонамес у нас его никогда не было. Мы съели почти всю банку, без хлеба. Мы понимали, что в такой необычный день вряд ли кто-нибудь станет ругаться из какого-то желе. Хлеб мы, конечно, тоже ели. С толстыми кусками домашней, самодельной колбасы. Керстин опять развеселилась. Правда, время от времени она спрашивала, когда придет мама.
Минут через пятнадцать прибежал отец и чуть ли не пинками погнал нас на улицу: где-то по соседству вспыхнул пожар. Ветер дул в нашу сторону. Мы побежали в замковый парк. Юдит тащила один чемодан, я другой. Керстин несла мамину сумку. Мама забыла ее в кухне на подоконнике.
Оставив Юдит и Керстин с чемоданами в парке, я помчался обратно, помогать отцу. Он уже начал выносить вещи из дома. Фрау Крамер тоже выбрасывала свое хозяйство из окна. За дедушкиной мастерской и на клумбах фрау Крамер уже выросли горы матрацев, перин, стульев, платьев прямо с вешалками. Мы таскали и таскали. Мы мотались взад-вперед, как сумасшедшие. Над головами у нас клубился дым, носились целые снопы искр. Отовсюду слышны были крики. Наверху причитала фрау Крамер, где-то сбоку напротив ахала и охала фрау Малек.
Времени на раздумья или разговоры не было. Огонь приближался. Дома горели уже в нашем переулке. Соседи тоже выносили свои вещи на улицу. Выше южных ворот, на склоне холма до самого рынка, огнем охвачены были уже целые шеренги домов; в районе новостроек, у Айхенхольц, тоже видны были столбы дыма. Время от времени раздавался грохот: взрывались цистерны с жидким топливом. Густой черный дым висел над городом, постепенно уходя на восток. Дышать становилось все труднее.
Нам повезло: у нас лишь с одной стороны успели немного обгореть чердачные перекрытия. Потом ветер вдруг повернул на юг и понес искры назад, на груды развалин уже сгоревших домов. Отец забрался на чердак и погасил слабо тлеющий огонь на балках. При этом он заметил большие трещины, образовавшиеся в стенах. Квартира фрау Крамер стала непригодной для жилья. Там в любую минуту мог обвалиться потолок.
Огонь бушевал теперь южнее нашей улицы, хотя к вечеру ветер стих. Только утром погас последний пожар в Шевенборне.
После обеда мы начали заносить вещи обратно в дом. Теперь нам помогала Юдит; Керстин велено было сидеть в дедушкиной мастерской, и она ревела от досады и скуки. Теперь дело двигалось очень медленно, часто мы не могли вспомнить, где стояла та или другая вещь. Фотографии в рамках, настенные вазы и горшки с цветами мы, конечно, все перепутали. Когда мы наконец все занесли в дом — крупную мебель мы и вовсе не выносили, — комнаты показались нам какими-то чужими. К тому же все было перепачкано сажей и пропахло дымом. Сквозь пустые рамы окон с раздувающимися от ветра занавесками в комнаты проникал запах пожара. Отец велел Юдит приготовить ужин и после ужина отправил нас спать. Я спал в дедушкиной кровати, Юдит в бабушкиной, а Керстин между нами. Втроем было как-то спокойнее среди всего этого хаоса, в темном доме, в котором теперь не было электричества. Отец почти ничего не ел за ужином и не захотел ложиться спать. Он сидел в темной кухне и ждал маму.
Она вернулась глубокой ночью. Я уже спал, Керстин тоже. Но Юдит услышала, как она пришла. Она разбудила меня, и мы радостно бросились в кухню.
Но увидев ее, мы в ужасе отпрянули назад: на шее у отца, рыдая, висело какое-то страшно грязное существо с черным лицом. Мы узнали ее лишь по голосу. Она услышала наши шаги, повернула голову и крикнула:
— Выйдите отсюда! Сейчас же отправляйтесь спать! Уходите! Вы слышите?
Мы, совершенно ошарашенные, покорно поплелись в спальню. Ночь была светлой. Я мог в темноте различить лицо Юдит.
— Что с ней? — прошептал я, закрыв за собой дверь.
Юдит пожала плечами и, приложив ухо к двери, стала прислушиваться. Я последовал ее примеру. Долго не было слышно ничего, кроме маминых всхлипываний. Отец молчал. Похоже, он ждал, когда она сама начнет рассказывать.
— Фульды больше нет, — сказала вдруг мама.
Отец не отзывался.
 — Хочешь верь, хочешь не верь, — продолжала мама взволнованно, — но от нее ничего не осталось! И Хорас, и Зиккельс, и остальные предместья — как корова языком слизала! Я поднялась на холм, откуда раньше был виден весь город. Представь себе — ничего, кроме черной волнистой земли. Ни деревца, ни д;ма, лишь кое-где еще торчат обломки бетонных фундаментов. Только в Глезерцелле, говорят, кое-кто остался в живых. Я встретила несколько человек из Кэммерцеллера. На них было жутко смотреть: обгоревшие, искалеченные, слепые... Они спускались в долину. Они искали врачей и перевязочные пункты, медикаменты и хоть какой-нибудь крыши над головой. Они тащились вдоль берега Фульды, потому что леса и деревни в долине горят, а дороги перекрыты, завалены сломанными деревьями, телеграфными столбами и обломками. Мне тоже пришлось идти берегом. Там собралось столько обгоревших людей! Многие совсем обезумели от жажды. Я не раз видела, как люди пьют из реки, в которой полно пепла и трупов и в которой уже наверняка — одна сплошная радиация. А те, которым было уже не добраться до берега, бросались на землю и высасывали влагу из сырой травы. Многие были голыми. Одежда на них сгорела. В пойме реки столько трупов: в кустах, в камышах, в загонах посреди мертвых коров. Сгоревшие или окровавленные, как будто с них содрали кожу...
Она опять заплакала. Послышался голос отца. Но он говорил так тихо, что мы ничего не могли разобрать.
— И детские трупы! — воскликнула мама. — Столько детских трупов!..
Опять заговорил отец. Он говорил очень спокойно.
— И все же столько людей уцелело!.. — всхлипывала мама. — Состояние их, конечно, не передать словами. Они еле передвигаются. Я их обогнала. Но завтра они будут здесь. Завтра ты тоже увидишь их — без волос, без кожи... Они заполонят весь Шевенборн. Не выпускай пока детей из дома, пусть пару дней посидят взаперти. Иначе они от этого зрелища получат такой шок, что до конца жизни не смогут оправиться!
Несколько минут было тихо. Потом мама вдруг совершенно отчетливо сказала:
— Они не вернутся, Клаус.
Я затаил дыхание.
— Кто не вернется? — шепотом спросил я Юдит.
— Бабушка с дедушкой, — так же шепотом ответила она из темноты.
— Можно ехать обратно, — продолжала мама. — Хоть завтра.
— Обратно? — сказал отец. — Ты что, забыла про деревья на дороге? Мы здесь застряли надолго, Инге. Придется ждать, пока расчистят дороги. Или ты предлагаешь идти пешком в Бонамес?
— Но если здесь уже все заражено?.. — рассердилась мама.
— Тогда нам теперь тем более некуда торопиться, — ответил отец. — А ты к тому же еще и сама сбегала в самое пекло...
— Ты хочешь сказать, что нам теперь совсем не на что надеяться?.. — простонала мама.
— Давай будем надеяться на то, что нам все же повезло, — сказал отец. — Ветер был не со стороны Фульды. Давай поверим хотя бы в крохотный шанс, Инге.
— Да, да! — подхватила мама. — Иначе зачем мы тогда уцелели?
Наконец в кухне все стихло. Скрипнула дверь в гостиную. Наверное, родители спали в эту ночь на полу, на мягком ковре. Потому что утром ковер был весь перепачкан сажей.
Мы с Юдит на ощупь добрались до своих кроватей и еще долго не могли заснуть.
— Но как же люди? — шепотом сказал я. — Куда же подевались все люди, которые жили в Фульде? Там ведь живет... жило шестьдесят или семьдесят тысяч человек. Они же не могли так просто исчезнуть?
— Почему не могли? — возразила Юдит. — Просто это трудно себе представить.
— А если здесь все заражено?.. — спросил я.
— Из маминых слов выходит, — медленно произнесла Юдит, — что мы скорее всего тоже умрем... Скоро...
— Ты можешь это себе представить?
— Нет, — сказала Юдит. — Пока не могу.
Я еще полежал некоторое время, прислушиваясь к тревожным голосам, доносившимся с улицы, и думая о бабушке с дедушкой. Я пытался представить их себе уцелевшими, среди беженцев на берегу Фульды. Но у меня ничего не получалось. Тогда я попробовал увидеть их мертвыми. Но и тут мое сознание оказалось бессильным. Я чувствовал себя пустым, словно выгоревшим и высохшим изнутри. Глаза у меня горели. Я попробовал глотнуть. Но горло совершенно пересохло.
— Ты спишь, Юдит?
— Нет, — ответила она. — Как тут уснешь?
Только Керстин мирно посапывала во сне. И в кухне, как раньше, тикали бабушкины старинные часы.
— Как ты думаешь, они погибли? — спросил я.
Но Юдит больше не откликалась.

Утром пошел черный дождь. Он окрасил в черный цвет все, что еще не было покрыто сажей. Мама спала до самого обеда. Отец попросил нас не шуметь. Один раз она вдруг громко застонала. Отец бросился к ней в комнату. Она металась во сне и кричала так, как будто ей грозила смертельная опасность. Отец долго не мог ее успокоить.
Юдит зажала себе уши руками. А я не выдержал, вбежал в комнату и крикнул:
— А что с бабушкой и с дедушкой?
Отец схватил меня и вытащил в коридор. Я попробовал поймать взгляд Юдит, но она отводила глаза. В этот день и в следующие дни она старалась избегать меня. Она старалась избегать всех. Она «совершенно сошла с рельсов», как говорила бабушка. Она боялась сумерек, которые не рассеивались даже к середине дня, клубов дыма над горящим лесом, запаха пожара, заполнившего весь город, мокрых перин и причитаний фрау Крамер, переносившей свое добро к Маккенхойзерам, которые жили по соседству. То, что в доме теперь не было ни воды, ни электричества, приводило ее в такую ярость, какой я никогда за ней не замечал. Наконец она захотела отправиться в дедушкин садик на Флейенханг. Наверное, она надеялась, что там все осталось по-прежнему. Но чтобы добраться туда, ей нужно было бы пересечь весь город. Мама не отпустила ее. Тогда она, разревевшись, зарылась в бабушкину перепачканную сажей перину и пролежала так весь день, ни с кем не разговаривая и отказываясь есть. Только Керстин могла подойти к ней и тихонько погладить ее.
А бабушка с дедушкой? Никто больше не упоминал их, никто не спрашивал о них. Лишь изредка кто-нибудь из соседей или знакомых заглядывал к нам в окошко и, сокрушенно вздохнув, говорил: «Я просто хотел узнать — может, они все-таки за это время...? Знаете, всякое бывает...» Или: «Да-да... У них уже все позади. Они отмучились. Им можно только позавидовать. Примите наши искренние соболезнования...»
Несколько дней спустя я вдруг случайно услышал, как мама сказала отцу:
— Хочется верить, что они сгорели сразу же, мгновенно.
Я при этом не смог представить себе ничего другого, кроме тонкой спирали в электрической лампочке, которая мгновенно вспыхивает и так же мгновенно гаснет. Но как может мгновенно сгореть человек? Я долго не мог отделаться от этих мыслей. Мне это даже снилось. Для меня бабушка с дедушкой как будто просто где-то спрятались. И в один прекрасный день вдруг отворится дверь, и они войдут, и крыша снова станет целой, и фрау Крамер опять окажется наверху в своей квартире, и все это наваждение вмиг улетучится, словно никакая бомба вовсе и не падала.