Глава XX V. Пасха

Говорила по-фински, но не особо хорошо. После резни в Выборге 18-го года, благодаря инициативе родителей, имела немецкую фамилию всё же считая себя Русской. Да и сама компания, образовавшаяся в институте была больше русскоязычной. Несмотря на все прошедшие в 1918-20 годах гонения, оставались в Хельсинки русскоязычные семьи. Но, и без знания финского языка теперь было тяжело не только учиться, или работать, но и жить.
Уже на третьем курсе попыталась со своим приятелем организовать фирму, занимающуюся интерьерами. Во многом брала пример с Алвара Аалто. Но, не так-то просто было заиметь своих клиентов в столичном городе.
Александр, так звали молодого человека, учащегося с ней на одном курсе, был старше на пять лет. Поздно поступив в институт, искал возможности заработать денег на обучение. Его семья, будучи не такой богатой, чудом пережила все эти годы. Особенно тяжёлым оказалось постановление правительства о высылке русских, не имеющих финского подданства. Его родители имели оное. Да и имя отчество отца, хоть родившегося в пригороде Гельсингфорса, но в русскоязычной семье говорило само за себя. Помогла профессия - кораблестроитель. Судостроительство для получившей независимость, стремительно развивающейся страны, было востребовано. Экономика нуждалась в новых больших кораблях. Не имея средств бежать в послевоенную Европу, тем более не мог пробраться в закрытую для русской эмиграции Швецию. Поэтому вынужден был цепляться за любую возможность, только бы остаться в стране.
Но, это было не так уж и просто. Враждебно настроенные горожане, ещё, каких-то сто лет назад всего лишь на двадцать процентов состоящие из коренного населения страны, теперь, получив поддержку у реакционно настроенной власти словно взбесившись ненавидели всё русское. Тон в этом деле задавал Щюцкор. Константин Андреевич, глава семьи делал не только всё возможное в отношении справок, и документов, коими обеспечивало прогрессивно настроенное руководство порта, в котором работал, но попытался сменить свой внешний вид, отрастив усы на шведский манер, как у молодого Сибелиуса. Если не его западный тип лица, ничто не помогло бы в стараниях. Его супруга Александра Анттиевна будучи, наполовину финкой, имея финский паспорт, пару тревожных лет, старалась меньше выходить из дома. Только наличие финской, например, девичей фамилии жены могло спасти их от гонений. Но Константин Андреевич так и не решился на этот шаг.
В гимназии, отказавшейся от преподавания русского языка, Александру пришлось не сладко. Дети, зная, он только наполовину финн, с недоверием и презрением относились к нему.
Да, и будь он из знатного рода, не пришлось бы легче. Так, как ненависть была другого вида, не сословная, а моментально взращённая, яркая и непримиримая. Как ни странно, до драк не доходило.
Сам преподавательский состав отличался лояльностью к национальному вопросу своих учеников, подогреваемому, как правило в семьях. Но, управляющий, не в силах сдерживать напор проверяющих, вынужден был отчислять многих ребят, родители коих подвергаясь нестерпимым гонениям готовились к высылке из страны ещё до принятия окончательного решения. Вины за это на себя не брал, считая обязанным выполнять указания свыше. Многие вернулись в Россию. Лишь некоторым удалось бежать в Европу, пристроившись в Германии, Франции, и даже Испании.
После гимназии, когда Александр был вынужден встать перед выбором; идти работать, или учиться, всё же принял решение поступать в институт. Но, тогда его не взяли. Слишком глубокий след оставили национальные чистки во всех слоях общества. Но, чувствовал; всё успокоится, и сумеет получить образование. Пока же, видя, может помочь семье деньгами, устроился на судостроительную верфь, к отцу. Надо было набираться опыта, и копить на обучение. Работать и учиться было тяжелее, чем делать что-то одно и по порядку.
Финское общество, сильно изменившееся после прошедших лет, выкосивших если не основную, то значимую часть интеллигенции, стало терпимее к родословным, изменив приоритеты, на первое место ставя человеческий потенциал, и стремление к знаниям. Теперь, несмотря на все этнические чистки, пусть и скрытно, но считавшим себя носителями русского языка стало легче. Более целеустремлённые, чем неспешные финны благодаря как правило смешанной крови, стремились к знаниям.

Не будучи красавицей, со скромными, ничем не приметными чертами лица, худая, среднего роста, Настя на их факультете была одна среди множества юношей. В этом имелось некое чудо. Женщина-архитектор, пусть и в стремительно развивающемся, современном, феминизирующемся обществе, казалась попавшей на факультет случайно.
При подаче документов, приёмная комиссия с особым интересом отнеслась к её желанию стать архитектором, задав немало вопросов. Но, никогда не теряла уверенности в своём выборе. Тем ни менее особый акцент был в отношении её русских предков. Немецкая фамилия, доставшаяся от отца так же не вызывала особого доверия, так, как главе приёмной комиссии было известно её славное Российское прошлое. Ещё в гимназии, куда пошла в пятый класс, ранее обучаясь финскому языку и всем предметам дома, несмотря на все осторожности в выборе учебного заведения со стороны родителей Анастасия столкнулась с презрением к ней одноклассниц. Несмотря на то, что некоторые из них и имели русских родственников более удачливые в этом плане их родители умело скрывали данные обстоятельства.
Будучи лишена прямого соприкосновения с агрессивностью окружающего мира до четырнадцати лет знала о ней лишь от своих родных. И в первую очередь отца. Повзрослев, теперь хорошо понимала был весьма угнетён этой проблемой, ставшей для него одной из самых главных в жизни.
Может именно по этой причине интуитивно тянулась к Александру, так же, как и она пережившим подобное.   
Родившись в богатстве и достатке, хоть и вынуждена практически сразу сменить уровень на более скромный, росла среди отживших свой век стилей в архитектуре, с годами наблюдая, всё меняется, и теперь, главенствующим становится не столько наличие своего родового «гнезда», сколько умение добиться чего-то самостоятельно. Проникшись новыми идеями в архитектуре, начинала понимать; не в извилинах и завитушках потолочной лепнины, или замысловатости резьбы по дереву, массивной мебели состоит богатство, как было прежде, а в функционализме. Как почувствовала она все эти нюансы современности, постепенно отвоёвывавшие у патриархальности окружающего мира себе всё больше пространства? Возможно понимание тех, зарождающихся минималистических течений в музыке, благодаря частому исполнению произведений современных композиторов её бабушкой дома, а также убеждение, что всё связанное с творчеством подчиняется одним и тем же законам, наводило её на эти мысли.
Но, пиком пока ещё не такого осознанного понимания, что считала даже неким учением, разработанным ею, но держащимся в тайне от остальных, было посещение библиотеки Алвара Аалто. Что не просто полюбила, но и, как казалось, могла рассказать тому, кто только бы лишь спросил её об этом, как зарождалась схема планировки, а потом, из неё вырастали эскизы фасадов. Затем, превращались в чертежи, приобретая подробности. Вынашивала в себе это понимание, но не могла, да и не имела возможности никогда объяснять кому-либо.
 Саша оказался её первым слушателем. Тем, кому открыла эту свою тайну восприятия мира, через минимализм средств и форм, с помощью которых и рождается сама архитектура, в чём была уверена.
Собственно, как понимала теперь, процесс обучения ей оказался нужен вовсе не для понимания той тайны, что раскрывается многим во время учёбы. Она узнавала в институте второстепенное, имея основное понятие о главном. Это то и заметил в ней Саша, В отличие от всех остальных, был близок ей тем видением, что считала ещё так недавно, есть только в ней одной.
Как ни странно, будучи единственной девушкой на факультете ни у кого не вызывала внимания и симпатии, кроме его. Не так уж и неприметна оказалась. При общении с ней открыл для себя много нового. Та строгость, для всех выглядевшая неприступностью, на самом деле выявилась всего лишь немногословностью. Да и какой!? Ширмой, завесой от остальных, кто не интересовался её мыслями, обходя стороной. Сама же никогда не считала нужным навязывать своё общество, имея хорошее воспитание, довольствовалась одиночеством.
Присматривался к ней два года. Лишь изредка разговаривая на те темы, что считал возможным разделять с ней.
Только, когда начался предмет проект, впервые обсудила с ним свои эскизы. Чем ошарашила его. Так, как никогда не думал, что, запросто заговорит с кем-то на такие важные, как считал для неё темы. Впрочем, и для него не менее значимые. С радостью делился уже через пять десять минут разговора своими. Вот тогда-то и заметил впервые, как схожи их взгляды на современную архитектуру. Но, тем не менее ходили вместе рисовать железнодорожный вокзал. Артдеко так же нравился обоим. Считали; именно Финский национальный романтизм, большее развитие получивший в Хельсинки, в отличие от Санкт – Петербурга, благодаря его чопорным жителям, и есть тот последний из всех существовавших прежде стилей, что является воротами в будущее, выпускающими из себя функционализм, минимализм, да и конструктивизм в целом.
Казалось теперь; только им двоим во всём городе дано понять великую тайну раскрепощения желающих строить в стиле национального романтизма именно в столице Финляндии. Вырвавшись из Петербурской тесноты, и болотной затхлости северной столицы, её жители, попав на свободу скалистой местности, словно бы обрели смелость среди её, продуваемых ветром шхер. Убежав от присущих большому городу многоквартирных доходных домов, массово начали строить здесь свои дачи, в итоге образовав тем самым целый городской квартал, среди двухэтажных особняков которого они могли теперь гулять вечерами.
Мечтали, когда-нибудь, став известными, купят, каждый себе в этом городе квартиры.
- Я куплю дом.
- Ты так уверен в себе?
- Да. Я очень уверенный человек.
- Что ж, тогда, вынуждена буду проситься у тебя гостить на втором этаже, в самой красивой спальне.
- Разве ты не построишь себе дом тоже? – улыбнулся он.
- Нет. Во всяком случае не здесь. И не такой сказочный, - поддела его Настя.
- Ах вот ты как! Ну, и я тоже не буду тогда строить здесь. К тому же тут всё и так застроено так плотно, что и места не осталось хорошего для наших с тобой замечательных, современных, обязательно должных стать в будущем памятниками функционализма зданий.
И, сейчас, когда шли по такому знакомому им, застроенному всего лишь лет тридцать назад центру города, не хотели думать, что, где-то, пусть и совсем рядом от них, может начаться война. Им было хорошо. Они ещё не знали, возможно сейчас, в этот момент не просто подружились, перестав быть приятелями, но и сделали следующий шаг от дружбы до ….

Снег сошёл, на деревьях появились первые почки, когда Александр предложил Насте:
- А давай сходим на Пасхальную службу?
- Я так давно не заходила в церковь, - смутилась Настя.
- Ничего страшного. Тебе никто не скажет и слова критики, - улыбнулся ей в ответ.

Возвышающийся над городом на небольшой скале Успенский собор хоть и был четырёхстолпным, снаружи, благодаря развитому, лишённому большого купола барабану, напоминал шатровый.
Будучи православным храмом, построенный в соответствии с канонами, всё же казался Насте Лютеранский. Тёмный, красный кирпич снаружи и каменные основания столпов, выполненные в виде гранитных колонн, с стилизованными под средневековье лаконичными капителями, сразу расположил её к своему северному величию православной веры.
Никогда прежде не бывавшая на крестном ходе, в этот первый раз, шла с Александром под руку, боясь споткнуться о плохо освещённую брусчатку, которой была выложена прихрамовая площадь.
- Смотри, будто на венчании, - смутилась Настя, указывая на колеблющееся на ветру пламя их свечей.
- Да, - прикрыл их от ветра Александр.
Все прежде знакомые девушки оставались далеко позади. Никогда не мог и подумать, что в дружбе между мужчиной и женщиной может быть нечто большее чем влечение, иногда называемое любовью. Одна, пока ещё будущая профессия свела их вместе.
Подумал; если не потухнут огоньки их свечек до тех пор, пока не пройдут вокруг храма, будет ему женой. Да нет же! Ерунда, какая! Разве это нужно ему? Семья. Зачем? У него другие цели в этой жизни. Должен стать известным в стране архитектором. К этому шёл, стремился, мечтал.
Убрал руку от огоньков. Стали сильнее колыхаться.
Резко дунул весенний ветерок. Заволновалось пламя свечей.  Тут же защитил рукой. Нет. И всё же, а почему бы и нет, посетил его азарт, присущий творческому человеку.
- Не страшно, если потухнет, - успокоила его Настя. Прочитал в её лице лёгкую усмешку, будто видела его мысли. Но не смутился. Наоборот почувствовал большую уверенность.
- Нет. Я должен донести.
Всего на треть прогорела свечка Насти, когда входили в собор. Его же больше половины.
- В тебе столько энергии. Будто горишь сам, - приняла у него свечки Настя. Ставила в подсвечник перед иконой Святителя Николая.
- Я должен успеть.

Уже без пятнадцати четыре были дома у Александра. Там их ждали родители, Константин Андреевич и Александра Анттиевна. Они ходили в Свято-Троицкую церковь, что была ближе к их дому. Александр же сводил Настю в самый красивый, главный в Хельсинки православный собор.
- Христос Воскресе! - встретила их Александра Анттиевна. Рядом стоял и её супруг.
- Воистину Воскресе! - ответил Александр, за ним смущённо повторила и Настя.
Александра Анттиевна, выше среднего роста светло-русая не полная женщина, почти на голову казалась ниже тёмноволосого Константина Андреевича. По-русски суетливая, но немногословная. Все чувства выражались эмоциями на её всё ещё румяном от уличной прохлады лице.
Александр представил Анастасию родителям.
Показалось ей, смущены больше её.
Квартирка была небольшая, две маленькие спаленки и уютная гостиная. Там и сели за праздничный стол.
Первым заговорил Константин Андреевич;
- Люди такие несдержанные. Едят кулич ещё до пасхи. Пьют с ним чай.
- Где же это ты такого насмотрелся?
- На работе, - улыбнулся жене.
- Не в этом дело. Просто они не верят в таинство. Когда есть вера, есть и желание приобщиться, - чистил яйца Александр.
- Да; перед пасхой покупают заранее много-много куличей и едят, но всё же святят на пасху один. Он для них и есть самый сакральный. Его уже не спешно, по кусочку в день, - поддержала разговор Настя.
- Понимаю, это как веру в свою несогрешимость. Думаю, таковая сейчас у граждан СССР к своей армии, что считают непобедимой. На самом деле всего лишь несдержанность от неимоверной самовлюблённости, мнимой значимости для всего мира. Присущее только русскому человеку умение закрыть глаза на всё негативное, выделять на фоне всех сотворённых гадостей явную для них истину, дабы потом закрыть глаза на все подлости, - резал кулич Константин Андреевич.
- Но ведь европейцы не будут себя ни в чём сдерживать. Им и в голову не придёт есть пасхальный кулич маленькими кусочками как святыню, - потянулась за кусочком Настя.
- Не придёт, возможно, но и не будут делать из себя святых, закрывая глаза на сотворённый прежде негатив. Вряд ли забудут ошибки. Оттого и осторожнее в своих поступках. Обдумывают прежде чем совершить. Ибо не так веруют во Всевышнего.
- Костя, ты будто забыл шюцкор? – серьёзно взглянула на супруга Александра.
- Я готов забыть многое. Лишь бы вот так раз в год иметь возможность отмечать за семейным столом Пасху. К тому же, всё, что не происходило бы с нами в этой жизни, только к лучшему.
Александра Анттиевна хорошо, без акцента говорила по-русски. И Анастасия сделала вывод - этот язык был в их семье главным. Ей понравились родители Александра. И в этот утренний час впервые пришла в голову мысль познакомить его со своими.