Барчук

Уютный, кондиционируемый вагон, кожаные кресла, улыбчивый обслуживающий персонал. Не желаете чаю? Возвращаясь из Москвы в Ярославль, чувствуешь себя этаким барчуком. Рядом старшая дочь набивает на телефоне пост для соц. сетей. Подросток. Несколько недель она просилась посмотреть Красную площадь, Исторический музей, да и просто побродить по центральным улицам было для неё в новинку. И вот в эти выходные всё совпало: погода, настроение и отсутствие других планов. Наверное, не стоит вдаваться в подробности наших прогулок. Фонтаны, музеи, брусчатка вдоль крепостных стен, бесконечные парки, красивые и ухоженные. Только ради этих парков можно было проделать путь в три сотни километров. Но за день их не обойти, не объехать, даже если поставить перед собой такую цель. Слишком уж велики, особенно на окраинах. В центре нарядный Александровский сад с освежающими фонтанами, нескучное Зарядье с сияющем на солнце амфитеатром. Назад мы возвращались уставшие, но довольные.

За окном пролетали леса, болотины, утыканные сухостоем, деревеньки, стоящие на небольших холмах. Типичный пейзаж для Тверской, Костромской и Ярославской земли. Жаркое июльское солнце готовилось с минуту на минуту нырнуть за горизонт, обдав землю долгожданной прохладой. Путь должен занять еще пару часов и самое время поговорить. Деревенские мотивы за окном тревожат память, пробуждая в ней воспоминания из детства. Проводница принесла крепко заваренного чаю в граненых стаканах с никелированными подстаканниками. Дочь отложила телефон и готова слушать. Что ж, я тоже готов. Это будет небольшая история из жизни Екатерины Тимофеевны, моей прабабушки. Она прожила 103 года, но тем летом, ей – дочери деревенского скорняка, было немногим больше двенадцати…

Капли росы переливаются на только что просыпающемся июльском солнце. Роса обжигает босые ноги, но от этого еще веселее и задорнее девичий смех. Плетёные корзины в руках подруг пусты, но это ненадолго. Грибов нонче много, они крепкие и совсем без червоточин. Собирать их легко и интересно. Вот под худой осинкой виднеется красная шляпка. Ножка у гриба толстая, ядрёная. Как и уродилась такая? Но Катя не спешит срывать такой желанный трофей, аккуратно, на корточках она ощупывает руками окрестную листву. Один за другим в корзину отправляются молоденькие красноголовики, некоторые приходится буквально выковыривать из земли. Привычное дело. Вон под соседней осинкой другая шляпка, но там, точно так же, на корточках, прощупывает листву Марфа, Катина подруга лет пятнадцати. Здесь они шутят, смеются, поют, но не спешат, не бегут на перегонки по перелеску, грибы не любят спешки. Только-только солнце просушило на лугах утреннюю росу, а подруги уже с полными корзинами идут домой. И снова смех, шутки, песни.

Извергая клубы тяжелого дыма из черной трубы, к станции Всполье подходит паровоз. Отставив в сторону пустой стакан в подстаканнике с благородным оленем, молодой барин лет восемнадцати взглянул на карманные часы. Какая тоска, теперь еще несколько часов трястись по проселочным дорогам. Зачем только отец отправил его к бабке в деревню. Чем там вообще можно заниматься. После Москвы и Ярославль местами выглядит как большое село, а там, что делать ему там, среди лесов и вечно копошащихся крестьян? Какая тоска.

К вечеру по деревне пошел слух, что из Москвы приехал барский сын.

Во дворе добротного деревянного дома стоит стол. Белоснежная скатерть. Не просто чистая, а именно белоснежная. Марфа хлопочет рядом, для аромата она подкинула несколько сухих сосновых шишек в трубу самовара и побежала в дом за чашками. В след ей смотрит барчук. Отражение его сухого лица причудливо расплылось на отполированных медных стенках самовара. Вода закипает. Пошла третья неделя в глуши. Какая тоска.

Эта часть рассказа у Екатерины Тимофеевны никогда не была эмоциональна, не изобиловала эпитетами, не выражала своего отношения к происходящему. Марфа была её подругой, она была всего на несколько лет старше. Барский сын снасильничал, а потом испугался, что всё раскроется. Он задушил Марфу где-то в поле, а потом уехал на поезде в Москву. Ему ничего за это не было.

Поезд едет, мы молчим. Скрывшееся за горизонт солнце забрало с собой яркие краски дня. В сумерках за окном взгляд выхватывает причудливо и даже уродливо застывшие силуэты леса. Не знаю о чём молчит дочь, а я молчу о барчуке и Марфушке – не хочу ничего представлять, а как будто вижу, как он её выманил за околицу села. Что он ей говорил, что обещал? И обещал ли чего? Угрожал? Неважно. Марфа ступает босыми ногами по такой знакомой и родной траве. Но нет ни песен, ни смеха, ничего. Темнота.

Я открываю глаза в момент, когда поезд начал торможение. Через пять минут мы прибываем на станцию, но я еще успеваю дорассказать. Спустя год после того случая, в июле 1918-го, в Ярославле произошёл белогвардейский мятеж. Силы Рабоче-крестьянской Красной армии начали артиллерийский обстрел города со стороны вот этой вот самой железнодорожной станции, а также с Туговой горы. В это время бабушка гостила у родственников в десятке километрах от места событий. Она слышала громовые раскаты пушечных выстрелов и наблюдала поднимающееся над Ярославлем огненное зарево. Тогда она последний раз слышала о барском сыне. Говорили, что будто бы в конце октября, вскоре после возвращения в Москву, шальная пуля выбила ему глаз, в горячке пролежал он несколько дней в родительском доме и скончался.

Дочь угрюмо смотрит на меня ожидая продолжения, но я снова молчу. Нет, не будет ни продолжения, ни морали, ни нравоучений. Эта история уже закончилась.