Дед

Дед был рукастый, как говорится мастер на все руки. С незаурядной смекалкой. Об этом свидетельствует доставшийся после него членский билет Всесоюзного общества изобретателей и рационализаторов. Это он научил меня не бояться инструмента. Пока отец работал на заводе обеспечивая семью, дед, будучи пенсионером, рассказывал мне, как окорить срубленное дерево, как не оттяпать себе палец топором, как забить гвоздь, как не втыкать острие косы в землю на сенокосе. Да мало ли каких деревенских навыков надо было передать единственному внуку.
 
Должен сказать, что все полученные знания я тут же закреплял практикой, на месте. На радость соседям прокосил тропку до реки, метров триста, не меньше. И коса была цела и ноги. С топором вышло не так ладно, всё ж таки тяпнул себе по пальцу, небольшой рубец до сих пор виден, но то такое, бывает. С молотком тоже казус вышел, дед мне этот казус потом долго припоминал. А дело вышло просто. Раздобыл я целую коробку гвоздей и начал заколачивать их в огромный старый пень. Дело шло споро, мастерство моё повышалось, можно сказать прямо на глазах. И так я навострился, что с одного удара мог «сотку» загнать по самую шляпку, благо пень был уже не так крепок, как мой удар. К обеду, исколотив почти все гвозди и не оставив на пне живого места, я в приподнятом состоянии духа, отправился во двор. Там на скамейке в тени берёз сидел дед и чистил мундштук. Меня он как будто бы не замечал, да и я, в общем-то, ничего заранее и не планировал. Подошел к нему совсем близко и глядя на хитро поблескивавшую проплешину подумал, а что будет если легонько - легонько молоточком по гвоздику тюкнуть. Подставил гвоздь к проплешине и тюкнул. Сейчас уж не помню какого эффекта я хотел добиться, только эффект тот оказался вполне предсказуемым. После непродолжительного, но весьма ёмкого простонародного монолога, дед пошел рвать крапиву. А весь следующий день я учился вынимать гвозди из пня, что вкупе с «телесным образованием», тоже было весьма педагогично.

Согласен с не популярным сегодня мнением, что с мальчишками должны заниматься не мамы и бабушки, а именно видавшие виды деды, опаленные солнцем, морщинистые, седые, с проплешинами. С мозолистыми руками. С крепким, доходчивым словом. В то время пока отец на заводе, в поте лица зарабатывает свои морщины, мозоли и седину на висках, именно дед должен передать ту искру, что получил он от своего деда, а тот от своего и так на десятки и сотни поколений вглубь. Искру заступника, работника, кормильца. Этот важный ритуал… Куда- то уходит он из нашей жизни. Вроде всё на поверхности, ведь дед – это старший рода, глава семьи. Не даром в старину помимо отчеств, были и дедичества из которых потом образовывались фамилии. Дед давал своё имя семье. И важный момент заключается в том, что должна быть семья, а в ней ответственность, общий быт, заботы и цели. Чувство локтя. Тут тебе помогут, поймут, простят. Общие переживания, общая обида, горечь.  Сейчас об этом не принято говорить, сейчас должно быть удобно тебе. Не семье, не клану, не роду, только тебе. И деды остаются без работы.

Конечно, в те дни я ни о чем таком не думал, мал еще был. Гулял по деревне, сидел на покосившейся скамейке дрыгая ногами, слушал разговоры, угощался сахарными соседскими яблоками, бегал домой деду за махоркой, заматывал ему лопухами больные колени. Прекрасное время единения - и стар, и млад.

К сожалению, в памяти нельзя оставить одни только светлые моменты. Жизнь такая разная, меняясь она формирует наш опыт. Веселый, грустный или даже трагический другого не дано. Однажды, в сильном подпитии дед поругался с женой и размахивая палкой пытался ей толи что-то доказать, толи наказать. Все домашние встали на её защиту. Баба Катя, которая приходилась деду тёщей, тётя Маруся, его сестра, только всё было напрасно, алкоголь делал свое дело, и беда надвигалась неминуемо. Это был первый момент в жизни, когда я почувствовал на себе такую ответственность. Выскочив вперед, с растопыренными руками, глядя снизу-вверх огромными от отчаяния глазами, я заорал что было мочи «Ты чего удумал? Иди спать!». Малец. Одного удара палкой хватило бы переломить меня пополам, но дед опешил. Ступил назад, опустил палку и побрел на диван.

Слёзы лились из глаз и не давали рассмотреть тропу, по которой я бежал. На душе был ураган, я был в ярости, меня трясло. Как? Как он мог? Через пару минут я был на овине. Зачем? Просто надо было куда-то бежать и я бежал, переполняемый эмоциями. Из травы поперек тропы прыгнула толстая зеленая лягушка. Вот зараза. Я попытался пнуть её ногой, но она скакнула еще раз и ботинок просвистел мимо. Зараза. Как сумасшедший я скакал по овину пытаясь толи пнуть, толи растоптать её. Я догнал ни в чем не повинную лягушку и втаптывал её в землю в бессильной злобе и на себя, и на деда, и на всех вокруг. Сейчас я бы назвал это состоянием аффекта, но тогда я этого не знал, да и зачем мне это было знать? Злоба, а вместе с ней обида выплеснулась, слёзы потихоньку унялись, я успокоился и побрел к реке. Это один из тех моментов, что я пытаюсь забыть на протяжении многих лет, но он до сих пор со мной. Теперь уже точно до конца.

После нескольких дней пития дед выглядел ужасно. Неопрятная щетина на лице, трясущиеся руки, да не только руки, его трясло всего. Помочь этому было никак невозможно. «Евгеша» - с улицы донесся хриплый голос деда, - «бери топор, пилу и веди меня в лес, будем частокол для палисадника рубить». С большим трудом мы дошли до леса. Дед сел на поваленное дерево, достал мундштук, сигарету и закурил. Не знаю, было ли ему тут легче, но причастность к труду помогла отвлечься. Он подсказывал какие деревца рубить, какой длинны оставлять жерди, стаскивал ветви. Работа продолжалась несколько дней, за которые он совсем окреп. Мы разобрали старый палисадник, обновили столбы, жерди, частокол, приладили новую калитку. В заботах дед снова становился самим собой и казалось, что так будет всегда. Разговоры, яблоки, лопухи на коленях. Рукастый и смекалистый дед щурящийся в лучах заходящего солнца, раскуривает помятую сигарету. Этот образ, словно темпера на липовой доске, отпечатался в моей памяти.