Трагедия Гоголя, которую он не писал
Смысл спектакля не в том, что все бессмысленно и абсурдно в женитьбе и взаимоотношениях с женщинами, это старо, а в том, чтобы внушить ненависть ко всяким взаимоотношениям. Смысл не в абсурдности жизни, а в ненависти к жизни. Ненависти к женитьбе, сексу, Гоголю и русской классике. Впрочем, все это скучно, временами пошло, но недостаточно, чтобы вызвать тошноту. Не захватывает. Режиссер обозначил жанр спектакля трагедией. Я же уверен, что это эстрадный кич с вкраплениями оперетки, потому что там еще и много поют.
Похоже, что режиссер никогда ничему не учился и пьесу не читал, а насмотрелся К. Богомолова и телевизора. Но нет смелости. Нет совокупления геев, пропаганды наркотиков, оскорбления православия, нет даже стриптиза. Последовательно разъяты все следственно-причинные связи, логика. Спектакль намеренно лишен смысла, персонажи человечности.
В таком решении есть свой резон. И даже некий метафизический контекст. Космонавт — Подколесин выпрыгивает в окно, как в пустоту. Не только как в пустоту космоса, а в абсолютную метафизическую пустоту. В некий черный квадрат окна. И это логично для общего замысла. Все бессмысленно, абсурдно, однако титаническими усилиями Кочкарева, вопреки всему, Агафья Тихоновна и Подколесин все же встречаются, остаются наедине, разговаривают, под открытым небом, под звездами, при свете маленького костерка, и начинают симпатизировать друг другу. Модель абсурда разрушается. И Подколесин, как первопроходец, ученый, первооткрыватель, разрывает эту последнюю с ниточку человечности, последнюю налаженную связь между людьми.
Последнюю теплую надежду на соединение, на любовь. «Неужели нельзя?» Можно. Не высоко. И он прыгает в пустоту.
Агафья Тихоновна, оставляя свою гнусавую речь, просит поставить ей Майю Кристалинскую. И мы слышим голос из далекой страны, ушедшей в небытие, где была человечность. «Опустела без тебя земля. Как мне несколько часов прожить…»
Грустная, лирическая нота, полная щемящего абсурда. Но даже такая интерпретация не спасает спектакль. Невозможно выразить бессмысленность через бессмысленность, скуку через скуку. А в спектакле все скучно, все бессмысленно. Да и главный эпизод выпадения в окно сыгран без мрачного, зловещего подтекста. Слишком быстротечно и мимолетно, чисто формально. Улетел и улетел, а нам-то что, Гертруда?
Мне скажут, что таков современный театр. Я бы согласился, если бы действительно не видел иные спектакли, об одном из которых собираюсь дальше рассказать.
А чтобы этому спектаклю стать по настоящему современным, ему необходимо идти дальше по дороге, проторенной К. Богомоловым. В спектакле необходимо использовать нецензурную лексику, пропагандировать употребление наркотиков, показать несколько совокуплений, несколько голых тел, надругаться над какой-нибудь иконой или крестом, оскорбить православие. Ввести какой-нибудь залихватский текст. Например, несколько страниц из Каббалы, или Тибетской книги Мертвых. Вот тогда спектакль потянет на звание современного, а пока он останавливается где-то не посерединке, а в хвосте процесса.
Олег Басилашвили говорит в многочисленных интервью: «Старые актеры не выдерживают современного искусства. Впечатление гадкое... Я не знал куда деваться... Это не искусство, это эрзац…. Театр предаёт тот идеал, во имя которого он создан и существует… Они научились выдавать пустоту за что-то «глубокое».
Программка и афиша спектакля украшена изображением козла. Ну, зачем? Совершенно неуместно для пьесы все-таки, как-никак, Николая Гоголя. А режиссер показывает нам, наконец, рога своего интеллекта. Козел в данном случае — символ трагедии. «Трагедос» — песнь козла. Пустота, выданная за «глубокое».
Свидетельство о публикации №222042701750