Диктатор и палач. Глава одиннадцатая изгнанник

Яхта "Esilio" покачивалась на волнах Тирренского моря, к юго-востоку от Салерно. На борту яхты был лишь один человек, Кирилл Александрович, который сидел на борту ближе к носу и удил рыбу.

Он был одет только в коричневые штаны, завёрнутые до колен. Рядом с ним стоял, прислоленный к деревянному ящику из-под бананов, его портрет, написанный ещё в далёком 1919 году. Портрет был погрудный, неоконченный, задний фон не был написан, а половина тела так и осталась  эскизом. Но зато художник в высшей степени мастерства изобразил лицо императора. Обращённое к зрителю в полупрофиль, изуродованное шрамом, но по-своему прекрасное, волевое и полное решимости. Он был нарисован в белом мундире, с наградами и парадной цепью ордена Святого Равноапостольного князя Владимира Крестителя, в руке в белой перчатке он сжимал фельдмаршальский жезл.

Был вечер и солнце наполовину зашло за горизонт. Кирилл сидел, свесив ноги, чуть сгорбившись, и не отводил взгляд от спокойной воды.

Дернувшаяся леска вывела его из состояния оцепенения. Он посмотрел на неё, но ничего предпринимать не стал и, не оборачиваясь, обратился к своему портрету.

- Всё началось в январе 1930 года, когда Пузицкий и Серебрянский чужими руками похитили генерала Кутепова. Да, это событие стало как бы спусковым крючком, после чего всё пошло наперекосяк... Великая депрессия добралась и до моего бизнеса... Денег нет, работы нет, тут уж не до матрёшек. К середине тридцатых бизнес, покрывавших расходы на тайную войну с социалистическим правительством и кормивший всех нас, начал потихоньку восстановиться, но тут социалисты сделали ход конем: они начали экспортировать НАСТОЯЩИЕ русские матрёшки и мой бизнес рухнул!

Кирилл Александрович вытащил леску, посадил на крючок новую наживку и снова забросил улочку.

- Из одиннадцати министров в правительстве кузена в правительстве в изгнании осталась половина. Сначала жили и работали на мои средства, потом открылся бизнес, а потом и Великая депрессия. Всё, приехали. Денег оставалось всё меньше, и министры были вынуждены оставить политическую деятельность и пойти зарабатывать на жизнь. Граф Бордовский - художник на заказ, Сергей Шателен - бухгалтер в компании по продажам моющих средств, барон Врангель - инженер в фирме по производству рессор, Пётр Гран - таксист, князь Щербатов... ну, он-то не бедствует, но и не работает. Не до политики нам сейчас, вся наша деятельность рассыпалась... Ладно, Молчак, он живёт и плодотворно работает на подачки британского короля, но откуда республиканцы деньги берут?..

Кирилл Александрович подсек и вытащил из воды какую-ту синюю рыбу с желтыми полосками. В воздухе она сорвалась с крючка и упала возле портрета. Рыбак обернулся, схватил рыбу за хвост и поместил в резервуар с водой. Ставя новую наживку, он продолжил свой монолог с портретом.

- Даже и поговорить не с кем. Был у меня друг, мой верный граф, но с годами наша, казалось бы, нерушимая дружба стала достоянием истории. Теперь он спит с моей женой, намекает, что я всех цветов радуги и настраивает против меня детей, моих собственных детей! Спасибо Фоме, он согласился взять их на содержание, а то у меня только ты, фамильные драгоценности, которые я никогда не продам, императорские регалии, которые я тем более не продам, пара штанов, восемь канистр бензина, да эта яхта... А ведь у мой кузен оставил на своих швейцарских банковских счетах и не только там 16-18 миллиардов рублей, вот так.

Он закинул улочку.

- Только я не имею к ним доступа. Все эти деньги должны были перейти только к следующему императору, т. е. доступ к ним имели только мой кузен, его жена и их дети. Мой отец то же имел к ним доступ, когда был регентом, но потом отдал ключ племяннику, который ему его отдавать не собирался. Кузен дал мне понять, что ключ и доступ я получу только когда сяду на трон, а до этого мне оставались 200 тысяч рублей в год и жалование генерал-майора... А ключ кузен передать мне так и не успел... Я знал, что ключ и его дубликаты кузен доверяет Лене, но и Лену в те мрачные и судьбоносные дни февраля я так и не нашёл. Первое время жили и работали на унаследованное мою состояние отца, но и его надолго не хватило.

Портрет молчал. Лишь крики чаек да шум моря прервали тишину.

- Ты хороший собеседник, умеешь слушать и не перебиваешь... Говорил бы с тобой и говорил... Я приданное Конни на дело потратил, а она говорит - разбазарил. Разбазарил? Нет, нет.

Кирилл Александрович вздохнул.

- Сейчас, заглядывая назад и измеряя на вскидку, я вижу прошлому оправдание. Конец 1921 года был самым тяжёлым в моей жизни... Да и не только в моей... Война проиграна, мы разбиты, подавлены, выброшенны в изгнание, в Константинополь. Я тогда был на грани, мой верный граф сам в петлю лез от тоски. Я тогда взял револьвер, высыпал все патроны, кроме одного, крутанул барабан, направил дуло в сердце и выстрелил. Сухой щелчок сообщил мне, что я проиграл. Или выиграл, это как посмотреть. Я вставил пулю, повторно крутанул барабан, но тут за руку меня взяла, мягко и нежно, она, моя Конни... Да, она всё ещё моя, я верну её... Не вечно ж мне торчать в этой лодке! Так о чём это я?.. А, вспомнил. Она спасла меня, вытащила из болота, вернула к жизни, мой ангел-хранитель... Не прошло и года, как мы поженились, василевс лично благословил нас, хотя её брат был против... Вот он сейчас злорадствует...

Леска задёргалась и натянулась, но Кирилл Александрович не обратил на это внимания.

- Со времён Владимира XV, моего деда, у русского императора (пусть и в изгнании) императрицей снова была иностранная принцесса... А как там с депрессией справлялся мой верный граф? Пара неудачных попыток сыграть в ящик и он вытащил себя из болота, как барон Мюнхгаузен, за волосы. Стыдно сказать, не до него мне тогда ему было, как и ему не до меня.

Внимание Кирилла Александровича привлекла пролетающая чайка, несшая в клюве что-то блестящее. Проводив её взглядом, он вернулся к монологу.

- А как всё хорошо начиналось! Мы были молоды, полны свежих сил. У нас с Конни появилось трое прекрасных детей, а потом наступил январь 1930 года. Да, всё пошло наперекосяк с похищения генерала Кутепова. Ладно, Великая депрессия и трудности сплотили бы нас и укрепили нашу семью, но похищение видного деятеля эмиграции, генерала Кутепова, а через полгода не менее активного и деятельного генерала Марушевского (хотя его, молчаковца, не жалко)! Естественно, Конни была напугана. А я не смог её утешить, успокоить, так как был на съезде производителей русских брендов в Намюре и проторчал там долгие месяцы и за меня её утешил мой верный граф. Не только утешил, но и влез в постель. Да, всё тогда пошло наперекосяк...

Кирилл Александрович умолк и прислушался: был слышен нарастающий рокот мотора. Он пожал плечами и решил помолчать до тех пор, пока неизвестное судно не удалится.

Играючи разрезая волны, к яхте стремительно приближался моторный катер с запоминающимся именем "I sette peccati capitali". На борту стоял, уперевшись правой ногой на флагшток на носу судна, высокий и тощий мужчина в узком эконом-варианте придворного мундира гофмаршала. Одной руку он спрятал за спину, другой прижимал к глазу подзорную трубу. Вёл катер здоровенный корсиканец, то и дело встряхивая огромной косматой головой.
Услышав шум, Кирилл Александрович повернул голову. На носу картера он узнал своего министра двора (так же в изгании) барона Бориса Альбрехтовича Мурзингера.

"- И почему я постоянно забываю, что помимо министерств культуры, финансов, военного, внутренних дел, иностранных дел, у меня ещё есть министерство двора?"

- Ваше Императорское Величество! - вскричал барон Мурзингер и прыгнул с катера на яхту.

"- Величество... Не смотря ни на что, для кого-то я всё ещё Величество, даже Императорское Величество, пусть и с приставкой "в изгнании"..." - подумал Кирилл Александрович, а вслух спросил:

- Борис Альбрехтович, что стряслось?

- Ваше Императорское Величество, у его Королевского Высочества, принца Пьемонтского, только что родился сын, названный в честь деда Гумбертом. Вы приглашены быть на банкете сегодня вечером в честь этого радостного события.

- Борис Альбрехтович, я бы рад, но мне совершенно нечего надеть. Из вещей у меня только пара коричневых штанов.

Барон Мурзингер был так удивлён, что на мгновение потерял такт.

- А где же ваш мундир?

Кирилл Александрович грустно улыбнулся.

- Конни пыталась продать мои ордена на аукционе, с деньгами сейчас у нас туго, но я ей не дал и она взяла и порвала мои мундиры на тряпки...

Он замолчал на полуслове.

- Ваше Императорское Величество, я вам могу дать свою одежду.

- Не стоит, Борис Альбрехтович, размер хоть и подойдёт, но я шире вас в плечах... Ладно, пойду как есть, раз пригласили, то нельзя отказываться без уважительных причин... Пойду как есть, объясню ситуацию, если что. Скажи лучше, Конни на банкете будет?

- Да, Ваше Императорское Величество, и ещё было приглашено всё ваше правительство в изгании.

- Ага.

Кирилл Александрович встал и начал складывать удочку.

- Борис Альбрехтович, посмотрите в эту банку, пожалуйста: не знаете, что за рыбу я поймал?

- Не знаю, Ваше Императорское Величество.  - честно ответил барон Мурзингер. - Но, может быть, князь Щербатов знает, он большой гурман.

- Ага.

Кирилл Александрович, держа в одной руке удочку, а другой прижимая к телу свой портрет, спустился в каюту. За ним шёл барон Мурзингер, держа в руках резервуар с диковиной рыбой. Потом они вернулись на палубу.

- Борис Альбрехтович, совершите со мной увлекательную морскую прогулку по волнам Тирренского моря до Рима?

- С удовольствием, Ваше Императорское Величество, только расплачусь с Энрико.

Барон Мурзингер ненадолго вернулся на катер, с минуту отсчитывал звонкие монеты и хрустящие купюры. Энрике явно рассчитывал на набавку за хорошую и быструю езду, и, не получив её, он злобно сверкнул глазами и позволил немцу уйти, после чего развернул катер и помчался обратно. Обгоняя его, яхта взяла курс на Рим.

***

Глубокой ночью у монастыря капуцинов Санта-Мария-делла-Кончеционе, что на улице Виа Алано-ди-Пьяве, остановился синий мотовелосипед. Водитель, чье лицо было скрыто под повязанными на лицо тряпками, прислонил транспорт к дубу и, никем не замеченный, влез в окно монастыря.

Это был наш старый знакомый, граф Бордовский собственной персоной. Неслышно ступая по пустым коридорам, он направился к келье, которую ему назвал кардинал Старградский.

А вот и она, четвертая от лестницы. Дверь не заперта, но открылась с таким отвратительным и пронзительным скрипом, что, казалось, этот скрип разбудил весь монастырь.

Граф пулей скользнул в тень, прижался к стене, стараясь дышать как можно реже. Минута, другая. Было тихо. Граф, держась тени, направился к жертве.

Отец Маттео, что удобно для убийцы, спал на спине, тихо посапывая. Левая рука свесилась с кровати, правая лежала на груди. Безмятежное лицо спящего говорило о том, что его владелец жил в мире с собой и со своей совестью.

На убийство граф пришёл в своих любимых лаковых перчатках - его забавила мысль сделать грязное дело и не запачкать при этом белых перчаток.

Граф нагнулся, занёс над спящим и монахом остро отточенный кортик и, опустив с быстротой молнии, насквозь пробил остриём сердце. Отец Маттео дёрнулся в конвульсии и затих - дело было сделано. Вынув кортик, граф вытер его об краешек простыни и не спеша выпрямил спину. С самодовольной улыбкой он полюбовался на дело своих рук.

"- Дело сделано. Конечно, вернее было б убить главного болтуна, но сделать это гораздо сложнее, да и убийство князя Церкви вызывало бы куда больше шума, чем безвестного монаха."

Тем же путем по пустынным коридорам граф вернулся к окну, осторожно вылез. Мотовелосипед стоял там же, где его оставили, покорно дожидаясь хозяина. Улыбка вновь скользнула по губам графа.

"- У нас бы и пяти минут не прошло, как его стащили!"

Оседлав железного коня, граф завёл его с полоборта и сорвался с места, подставив лицо прохладному ветру и ночной свежести.

Примечание: всё вышесказанное является вымыслом автора и не относится к реальной истории. Произведение является представителем жанра "альтернативная история".