Поговорим о Наукане

ПРЕДИСЛОВИЕ

Посёлок Наукан с населением около 350 человек, располагавшийся у мыса Дежнёва, был процветающим центром берингоморской эскимосской культуры.

Так было во все времена вплоть до трагического закрытия посёлка в 1958 году, осуществлённого с "необходимостью охраны государственной границы" в период "холодной войны".

Закрытие посёлка Наукан затронуло не просто группу односельчан, но фактически целый маленький народ, упорно сохранявший свою этническую и культурную независимость.

Антрополог Борис Шишло назвал ликвидацию Наукана "концом народа"…

До трагического выселения здесь были истоки эскимосской культуры, крепчали корни целой ветви полярного народа. «Благодаря» стараниям ретивых временщиков был ликвидирован не только сам посёлок, но и разобщено древнее и самобытное племя науканцев, обитавшее на своей земле тысячи лет, погибла уникальная духовная и материальная культура племени, его неповторимое народное искусство. Это был дружный, трудолюбивый коллектив охотников на морского зверя, художников-косторезов и искусных вышивальщиц узоров на одежде.

Расположен Наукан на труднодоступных скалах – это оберегало его от врагов и помогало следить за морем, богатым морским зверем. Скалистый берег разделён надвое ущельем, в котором течёт река Куик. Наукан амфитеатром обступают седые горы, защищающие его от ветров. Место суровое, но очень красивое.

Со скалистого берега открывается водная гладь, соединяющая два великих океана. Впереди – острова Диомида и соседний материк – Северная Америка. Рядом носятся с криком стаи птиц, поднимаясь с огромного птичьего базара. Не замирает эхо водопада Акулик. Недалеко возвышается седая вулканическая скала горы Киг'ник'тук, растворимый камень которой применялся для окрашивания выделанных шкур в красный цвет. В долине Ивра – растёт мягкая, со светлой кожицей дикая картошка. Жарили её в жиру и ели прямо с кожурой. В Чёртовой долине растёт дикий лук и необычайно крупный щавель-кислица.

На высоком берегу земли науканской ты находишься во власти только одного чувства – чувства свободы, абсолютной независимости и покоя. И только здесь можно осознать, что случилось с жителями Наукана, когда они попали из вольного места мыса Дежнёва в равнинную, болотистую местность посёлка Нунямо. С миром Наукана произошла настоящая катастрофа. Участь науканцев разделили жители ещё 60-ти национальных прибрежных сёл Чукотки, которые тоже не по своей воле вынуждены были навсегда покинуть родные берега.

Наукан славился своей культурой. Славился и славится до сих пор, так как искусство это не забыто и живет в народе. Здесь помнят Нутетеина, Тепкеляна, Синаника, танцуют их танцы, которые очень выразительны и самобытны. Замечательные науканские мастерицы восхищали жителей Чукотки своими изделиями из меха и кожи. Это знаменитые Кэмея и Имаклек, Аяя и Киуг'ьен.

Детские воспоминания всегда крепко связывают человека с Родиной. Вспоминается яранга, где родились, вешала, на которых сушилось и вялилось мясо морзверя, мама, сидящая у жирника и склонённая над шитьём. До сих пор в памяти гулкий птичий базар с заливистым горным эхом, водопад Акулик, долина Ивра, скалистые утёсы Уягак и Оюк, потухший вулкан Киг'ник'тук с крошащимся как соль голубоватым камнем, богатая флора, ныряющие киты и белухи, проходящие по припаю белые медведи…

Этого не забыть никогда.

 -----------------------------------В. Никифоров


Добриева Елизавета Алихановна (Кылъакак), уроженка Наукана. 6 июля 1942 г. рождения:

 «Где-то 30 000 лет назад, когда начали таять льды последнего оледенения, то первыми заселили побережье от Колымы до Камчатки предки эскимосов и алеутов, которые пришли из центральных островов Тихого океана. Они создали здесь морской зверобойный промысел. Спустя примерно 7 000 лет сюда пришли предки чукчей с территории, где сейчас расположены Китай и Монголия. Издревле всё побережье было заселено эскимосами, затем чукчи потеснили их. Эскимосы пошли на Аляску, в Канаду, Гренландию, а здесь осталось малое количество. Эскимосские поселения остались в Наукане, Чаплино, Сирениках. Позже создали эскимосское поселение в Уэлькале.

Чукчи у эвенов и якутов переняли оленеводство, часть их осталась в тундре оленеводами, другая часть пришла к берегу, и занялась морским зверобойным промыслом. Но названия современных мест по побережью в основном произошли от эскимосских слов: Апапельг’ино в Чаунском районе от слова «апаяпак» – паук, там очень много пауков; Аккани от «ык’ы» – щека; Нувук’ак’ (Наукан) от слова «нуву» – дёрн; Пуотен от слова «пихтук» – пуржистое место; Кенискун от слова «кан’ик’» – низ желудка.

Есть в Провиденском районе место Имтук, откуда в давние времена эскимосы шли в поисках нового места для проживания. На крутом мысе, на склоне горы, похожей на гору с Имтука, решили обосноваться эскимосы рода Имтугмит. Так образовался Наукан, в который позже заселились эскимосы всего побережья. Люди заселялись на территории Наукана родами. На слуху было 13 родов. И тот род, который пришёл первым, считался хозяином Наукана. Перед выполнением каких-либо работ всегда советовались с этим родом, и все дела выполнялись после разрешения и общего согласия. Здесь живут Сильпины, которые являются потомками этого рода.

Учёные, которые раньше изучали коренное население, посчитали, что эскимосы говорят на разных диалектах. Но языковеды из Фэрбэнкса посчитали, что это не диалекты эскимосского языка, а разные языки. Когда я работала в 1995, 1999 гг. над эскимосским словарём с учёными из Аляски и эскимологом из Санкт-Петербурга Головко Евгением Александровичем, директор центра изучения коренных языков Крауз составил карту языков эскимосов всего мира. Языки располагались по схожести понимания. Науканский язык был посредине, язык чаплинских эскимосов находился у одного края, язык гренландских – у другого. Между этими языками располагались языки других эскимосов Аляски и Канады. Выходит, что науканцы понимали и тех, и других, а чаплинцы, например, совсем не понимали гренландцев.

Место расположения Наукана очень удобное, оно защищало от якутов и русских казаков, которые делали набеги на береговых чукчей и эскимосов. Набеги, в основном, делали зимой посуху на собачьих упряжках. Бывало, с Уэлена прибегали жители и предупреждали науканцев о нападении. Тогда всех вооружали луками и копьями, даже на сугробы и камни накидывали одежду и клали рядом оружие. Ещё делали полое деревянное сооружение и били по нему, а из-за гор многократное эхо усиливало звук. Песнями и танцами науканцы показывали, что не боятся врага, и те, опасаясь, не спускались вниз и уходили восвояси. Защищаясь нападения со стороны моря, науканцы обливали крутой берег водой, и лёд не давал врагу подняться до посёлка. Наукан – единственное селение в этих краях, которое не разорялось набегами якутов и казаков.

Ещё крутой берег защищал поселение от наводнения. В Наукане была легенда, что давным-давно к нему подошли большие волны, и вода подошла почти до яранг. При раскопках в Эквене, что находится юго-западе от Наукана и расположенным на низком берегу, археологи находили жилища, покинутые людьми в спешке, потому что вся утварь была не тронута. И ещё было обнаружено тело человека, полностью одетого в одежду. Это значит, что здесь не захоронение, а внезапная смерть. Вероятно, было большое наводнение и жители Эквена или погибли, или быстро покинули эти места. А Наукан остался цел.

Наукан разделён рекой Куик пополам. С правой и левой сторон село огибают небольшие ручьи. В вечернее и ночное время реку Куик в одиночку нельзя было перейти – берега становились крутыми и человек не мог на них подняться. Если шли вдвоём или втроём, то свободно поднимались. И одиночный человек мог подняться, если вдруг залает собака или кто-то появится из людей. Так что река притягивала одиночек в тёмное время суток.

Свадеб так таковых не было. Парень приводил в дом девушку, она проходила испытательный срок – смотрели, как она готовит еду, как она шьёт. Если девушка ленивая или не старается что-то делать, то её возвращали. Так же возвращали и не рожающих.

Молодые пары, прежде чем сойтись, встречались, общались, гуляли вечерами, а бывали  случаи, когда парень приводил к себе домой девушку насильно. Я приведу в пример старшую двоюродную сестру – Татьяну Головину, мать Яценко Вики, Кубасовой Жени, Раи Райхлиной. Она закончила семилетку, работала в колхозе, и дружила с пограничником Денисовым Василием, но ей ещё 18-ти лет не было. Он ждал, когда она станет совершеннолетней, чтобы жениться. Служил Василий на заставе, которая находилась в Уэлене. Он приезжал к ней, гуляли, на танцы ходили. А в 1949 году в Наукан приезжает Ёмрон Василий Иванович после окончания педучилища. Он обманом завлёк её в школу (Ёмрон там и работал, и жил), а утром выпустил. Когда Татьяна пришла домой утром, отчим её выгнал и сказал: «Где ночевала, туда и иди». У нас тогда строгие были порядки. И ей волей-неволей пришлось выйти замуж на Ёмрона.
Пары создавались и из разных сёл, например, наш парень мог взять в жёны девушку из Уэлена или Инчоуна, и наших женщин чукчи могли взять в жёны.

Женщины в Наукане рожали сидя. К нам с Аляски привозили берестяные баки с крышкой и в этих баках хранили чистую мочу, которую использовали в хозяйстве – мыли пол, застеленный моржовой шкурой, снятой с яранги, когда меняли покрышку. Мочой женщины иногда мыли голову, промывали раны на теле, обрабатывали шкуры, потому что моча щелочная и везде была нужна. Когда женщина в Наукане собиралась рожать, все уходили из дома, приходила повитуха, выливала из берестяного бака мочу, на это место садилась роженица и рожала. Когда моя тётя Имаклъик рожала последнего ребёнка в Наукане, то акушерка принимала у неё роды в медпункте. Роды были тяжёлые, потому что лёжа, хотя до этого Имаклъик в яранге сидя рожала легко семь раз.

Имена были женские и мужские. Имя давали, учитывая, в какую погоду родился, на кого похож, кто в ребёнке вернулся и т.д. А ещё – если рождается ребёнок с какой-нибудь болезнью, то вспоминали, кто же умер от такой болезни? Если вспоминали, говорили «К'орын', к'орын', ты пришёл», слюнявили палец и по макушке ребёнка трогали. Если угадывали, то недуг у него проходил, а если нет, то ребёнок мог и умереть.

Если кто-то умирает, то умерший должен переночевать одну ночь дома. Перед выносом тела на кладбище все садятся кушать, чтобы ему ТАМ не было голодно. Оплакивать нельзя, чтобы ему мокро не было. Уносили на кладбище летом на шкуре нерпичьей, зимой на нартах. При захоронении умершему шили совершенно новую одежду из шкур, одевали его, уносили на кладбище, там клали на землю, полностью раздевали, одежду разрезали и оставляли под камнем. Покойника вокруг обкладывали камешками, рядом складывали всё охотничье снаряжение, если хоронили мужчину, если женщину, то всё, чем она пользовалась дома. И обязательно нужно положить трубочную кость для питья воды в труднодоступных местах. Тело оставалось лежать на поверхности, его не закапывали. Ремни, на которых переносили покойника, или разрезали, или вешали на столб. Через какое-то время, когда ремни очистятся, кто-нибудь их мог взять себе. Когда возвращались из кладбища, нельзя было оглядываться и тот, кто шёл последний, разрезал ножом за собой воздух, как бы обрезая за собой путь. Через год этого человека поминали, потом только духов кормили. Сейчас при захоронении наших людей тоже в гроб кладут всё, что положено, а одежду на покойнике только слегка разрезают. Вместо трубчатой кости кладут металлическую трубочку.

Отсчёт времени раньше происходил от какого-нибудь события, например: «Я родился, когда построил себе ярангу Ияку».

С соседними сёлами всегда жили в мире и согласии, в трудные годы помогали друг другу. Бывало, что море везде полностью замерзало, а Наукан расположен на берегу пролива и подвижка льда была всегда. Тогда отовсюду к нам приезжали охотиться или попросить помощи. Приезжали на нартах и с большим кожаным мешком ходили по ярангам, где хоть маленький кусочек чего-нибудь, но давали.

Яранги в Наукане строили добротные. И ветра сильные были, и снег, и дождь, но ни разу покрышку яранги ветром не сносило и не пропускало влагу. Когда вырастали дети, то рядом ставили новую ярангу. На земле выкладывали из камней фундамент, потом конус деревянный и покрывали покрышкой из моржовых шкур. Внутри делалось возвышение из камней и дёрна, потом стелили сухую траву, на траву моржовую шкуру клали и из оленьих шкур делали полог. Был зимний полог и летний. На краю клали бревно, покрывали его шкурой, и было оно вместо подушки. Несколько жирников горело в яранге, и было очень тепло. Наверху полога откидывалась одна из шкур, и где жерди сходятся, тоже была небольшая дыра для вытяжки. Оленьи шкуры брали у чукчей-оленеводов обменом. Им везли нерпичьи и лахтачьи шкуры для подошвы, ремни лахтачьи, мясо морзверя, жир, другой товар и продукты морзверобойного промысла. А оттуда – оленьи шкуры, камус, оленье мясо.

Сказители в Наукане в основном были старики. Наш дед рассказывал нам много сказок. Вот, например:

«В Наукане жила одна семья и у них был очень красивый единственный сын. Неподалёку жила уродливая молодая девушка с бабушкой. Жили они очень бедно, но девушка чем-то обладала и влюбилась в этого парня. Однажды зимой вечером парень вышел на крыльцо яранги посмотреть, какая погода. И решил помочиться. Девушка струю ртом поймала, набрала в рот мочи и дома в мешочек из мочевого пузыря вылила, что-то пошептала и положила. Парень тяжело заболел и умер. Родители не стали его на кладбище относить, а положили в холодный коридор на полку и ушли жить на другую сторону пролива. Девушка увидела, что родители ушли, пришла, занесла тело парня в ярангу, побрызгала на него той мочой и парень ожил. Пришлось ему с этой девушкой жить. Но, в конце концов, этот парень ушёл от неё – пошёл на охоту и не вернулся домой. Он ушёл на Аляску».

И ещё одна сказка:

«Одна девушка никак замуж не выходила – то этот не такой, то тот другой... Привередливая была. Однажды они с подругой пошли за растениями. Села отдохнуть на камень, а встать не может, за что-то зацепилась. Смотрит, а там череп. Она его подобрала, принесла домой, спрятала, а по вечерам миловалась с ним. Череп стал обрастать кожей и стал головой молодого человека. Родители что-то заподозрили, и когда девушка очередной раз пошла в тундру за растениями, мать нашла голову, косточкой, которой фитиль жирника поправляют, подцепила её за глаз и выкинула с обрыва. Девушка приходит домой и не обнаружила голову. Поругалась с матерью и пошла искать. Нашла капли крови, которые тянулись дорожкой, по каплям зашла в море, перешла пролив и на той стороне увидела посёлок, где танцевали люди. Среди танцующих девушка увидела красивого парня, и у него из одного глаза сочилась кровь».

Науканцы на охоте добывали гренландских китов. Мясо в мясные ямы носили все – от мала до велика. Мясные ямы были сделаны по краю обрыва. С гигиенической точки зрения это было правильно, потому что жир, кровь и сок от мяса стекали по обрыву, и в посёлке не было неприятного запаха. Собак летом возле яранг не держали. Место им было внизу у обрыва или выше яранг под сопкой. Там их кормили, поили, а на ночь отпускали. Утром опять привязывали. Поэтому в посёлке не было грязи и всегда было чисто. Белые медведи иногда проходили внизу по косе, а в посёлок не поднимались.

В 1920-х годах организовался колхоз «Ленинский путь». При организации было собрание в большой яранге и всех агитировали вступить в колхоз. Обсуждали эту тему долго, было накурено, дышать было нечем, все устали. Мой дед, не дождавшись конца собрания, встал и говорит: «Запишите меня в колхоз». Его первым и записали, а потом уже за ним стали другие записываться. Там были и зажиточные, которые противились новой жизни. Но потом в 1948 году, когда закрывали границу, с Аляски приезжали родственники, привозили с собой пустые байдары и звали уехать с собой, но никто из науканцев не уехал. Ни один человек не уехал, потому что поверили в новую жизнь и хотели жить и работать в колхозе. А у оленеводов коллективизация проходила намного труднее, потому что приходилось своих оленей отдавать в колхоз.

У нас очень строго было с соблюдением традиций, обычаев, нужно было уважать старших, не нарушать общественный порядок. Но хулиганы были. Вот был один такой: похоронят покойника, он же в этот вечер идёт, взвалит покойника на спину, принесёт и возле яранги его ставит. Какое-то время он так делал, но однажды покойник за него как-то зацепился и он не мог его снять. У этого человека произошёл разрыв сердца, и он умер.

Между посёлков проходили спортивные соревнования – летом на байдарках, зимой на упряжках. Самые разные игры проводились – бег с палкой, борьба, поднятие тяжестей, женщины на скакалках скакали, жонглировали. Например, вечером две колонны ребят стоят по обе стороны речки. С одной стороны на верёвке через ручей мальчик тащит челюсть моржа, а все кидают арканы и ловят. Если не поймают, мальчик эту челюсть домой тащит. Потом присоединяются парни, потом мужчины, потом уже и деды. И играют до утра. Потом рассматривают обрывки арканов и обсуждают эту игру.

Косторезное искусство существовало у нас с давних времён. До образования мастерской каждый, кто умел изготавливать фигурки, занимался дома в свободное время. Клыки не рисовали, а делали фигурки. Когда приходили в Наукан шхуны, обменивали их на что-нибудь. После открытия в Уэлене косторезной мастерской, в Наукане образовалось отделение.

Национального ансамбля как такового в Наукане не было, но всегда во все праздники на танцы приходили и пели. У каждого мужчины, который пел, был свой саяк'. Все собирались, танцевали. Когда переехали в Нунямо, наши и там собирались и танцевали. Потом пришло указание сверху, чтобы организовать национальный ансамбль с названием. Так и родился «Белый парус». Основной состав ансамбля был из науканцев, но танцевали и нунямцы.

Место расположения Наукана – очень удивительное место! Несколько лет назад в России выбирали самые мистические места, и я сама видела по телевизору, что Наукан занял первое место. Я, допустим, здесь ничего не ощущаю и чувствую себя хорошо, потому что родилась и выросла здесь а, например, чукчи, уэленцы очень боятся этого места. А мы ничего не боимся – это наше родное место, мы там жили. Хотя в детстве слышали про всякие чудеса и приключения.

Я родилась в Наукане, мою мать звали Атук, впоследствии – Добриева Зинаида Ивановна, а отца ¬– Якын. Родилась 6 июля 1942 года. При рождении мне дали имя Лиза. Я родилась в 1942 году, а когда мама была беременная мной, в Наукане у начальника заставы Фёдора Полетаева была жена Елизавета. Моя мама с ней дружила. В это время шла война, и они добились, чтобы их отправили на фронт. Перед тем, как уехать с Наукана, жена Полетаева попросила маму, что если родится девочка, назвать её Лизой. Вот меня и назвали Лизой. А по нашему обычаю, когда рождается ребёнок, кто-то из умерших родственников возвращается. И во мне вернулся муж двоюродной сестры мамы – Кылъакак. Моё эскимосское имя – Кылъакак, с эскимосского – клапан сердца. Мой родной отец был заведующим магазином, а его рабочий приворовывал продукты. Когда была проверка, у отца оказалась недостача, и его посадили. Я родилась уже без него. Мама вышла замуж за Добриева Алихана Магометовича. У него мама тоже эскимоска из Наукана – Сивкелен. Бабушка Сивкелен вышла замуж за ингуша Добриева Магомета Джентимировича и было у них 8 детей. Сейчас в живых осталось двое – в Хабаровске живёт тётя Надя, ей 91 год, и дядя Базик живёт на Украине в Марганце, ему 85 лет (информация на дату беседы 03.07.2016 г. – В.Н.). Где-то в четыре года Добриев Алихан Магометович меня удочерил, и я до сих пор ношу фамилию Добриева. Мама уехала к папе в Лаврентия, и они там жили и работали. До 7-ми лет, пока была жива бабушка Кыхсук, я воспитывалась в семье деда Синаника. В яранге жили ещё тётя Имаклъик, её муж Тыплъилык и их дети.

В детстве я думала, что Добриев Алихан – мой родной отец. Но родственники моего отца в Наукане всегда меня привечали. Когда я подросла, то и узнала, что Алихан мне не родной отец. Но он всегда для меня был родным. Когда замуж выходила, отчим просил не оставлять нашу фамилию, поэтому я и оставила фамилию Добриева. Родного отца я только в 25 лет увидела. Когда папа (Алихан – В.Н.) умер в 1967 году, я говорила: «У меня папа умер, а отец живой». Отец (Якын – В.Н.) умер в 1994 году. Родственники по папе (дяди, тёти, двоюродные братья и сёстры) никогда мне не говорили, что я им не родная. По отцу родному мне Уля Тулюкак – двоюродная сестра, мой отец и её мать – родные брат и сестра. И на Аляске у меня есть родственники. Вот один, Чарлз Джонсон, который в комиссии НАНУК был и безвизовое соглашение подписывал, уже умер. Когда я первый раз его увидела, он мне напомнил моего деда. Я ему одну фотографию показала, он отвёз показать своей матери. Потом мне говорил, что мой дед и ему приходится дедом. У них дома есть фотография, где запечатлены мои дедушка, бабушка и Татьяна Головина, мама Райхлиной Раи. Татьяне было 4 года, они в 1936 году на Аляске зимовали.

Науканцы до закрытия границы часто ездили на Аляску, а после 1948 года встречались с охотниками той стороны только в нейтральных водах во время охоты.
В 1949 году умерла бабушка Кыхсук, и родители меня забрали. В школу в подготовительный класс я пошла в Лаврентия. Но каждое лето я ездила в Наукан на летние каникулы. Играли со сверстниками, и вообще там очень весело было. Жизнь в Наукане – самое светлое пятно в моей жизни и там прошли мои самые счастливые годы. Каждый год по три месяца я там жила. До самого закрытия. И в первом классе я там проучилась. Меня на лето привезли в Наукан и оставили там на один год, и я пошла в первый класс. Наш учитель Василий Иванович Ёмрон ещё и шить умел. Он к празднику сам себе костюм и рубашку сшил, жене – платье из крепдешина. Сыну своему из синего сатина сшил матросский костюмчик, Рае (дочери – В.Н.) и мне – по платью. Деду моему тоже рубашку сшил, бабушки тогда уже не было. У Ёмрона была машинка швейная, вот он и шил нам обновы к празднику. Из моих одноклассников, что живут сейчас в Лаврентия, – это Борис Альпыргин и Вера Андреевна Некрасова. С ними я пошла в Наукане в первый класс. Вера и Борис прожили там до закрытия.

У моей бабушки тоже была швейная машинка и когда она умерла, то захотела взять её с собой. И машинку возле неё положили, когда хоронили. А спрашивают покойника, что ему положить или ещё про что-нибудь, поднимая его голову верёвкой, которую привязывают к одному концу палки. Палка серединой ложится на что-нибудь твёрдое, к одному концу подвешивают голову, а на другой конец надавливают. Если ответ покойника положительный, голова легко поднимается, если отрицательный – упирается. В конце 1971-го года к нам приехала тётя Имаклъик с Лорино. Мама уже болела и 2 марта 1972 года умерла. Тогда тётю и попросили поспрашивать маму, но она говорила, что не умеет. Тогда ей предложили попробовать на ком-нибудь. Но нужна была голова. А как-то в детстве я уже видела, как спрашивают, и относилась к этому со скептицизмом – да нарочно, мол, не могут поднять голову! В общем, не верила я этому и предложила свою голову, думаю, как раз проверю – правда это или нет?

Застелили пол, Имаклъик села ногами к двери, а я легла головой к двери. Завязали мне верёвочкой голову, подвязали к палке и давай спрашивать: «Кто-то пришёл?» – Да – моя голова легко поднялась, «Дед пришёл?» – Нет – голова как прилипла к полу, я даже сама не могла её поднять. Ещё два-три таких вопросов переубедили меня, и я поверила этому действию.

Голод мы испытывали, когда уже жили в Лаврентия. Папа тогда истопником работал, мама уборщицей. Зарплата у них была по 40 рублей, надбавок и северного коэффициента тогда не было, семья большая... Вот тогда мы иногда испытывали голод. Папа ездил с начальством в командировки переводчиком. Всегда привозил с собой нерпу, уток, яйца с птичьего базара или ягоду. Никогда не возвращался с пустыми руками. А в осеннее штормовое время в большом количестве собирали дары моря. Запасались на долгое время. Зимой всегда была свежая рыба – сайка ловилась в большом количестве. А в Наукане никогда голода не было – всегда мясо было, собранные растения в бочках, которые женщины всё лето заготавливали. Дед у нас был хороший охотник и в семье всегда в этом отношении был достаток. Конечно, было мало сахара, хлеба, чая, но мясо было всегда. Но некоторые семьи голодали, у кого не было охотника. С ними, конечно, делились. Были семьи, у которых охотники меньше добывали, но всегда охотились. Мой дед, который прожил до 70-лет и умер от рака пищевода, когда болел и на море уже охотиться не ходил, но с берега нерпу убивал.

Зимой бывали и сильные пурги. Школу по погодным условиям никогда не отменяли. Родители тащили детей на спине или привязывали верёвкой и вели с той стороны и с этой... Река Куик зимой замерзала, в яранги и другие дома таскали снег и лёд. Снег был чистый, поднимались выше яранг, рубили его и таскали. Обувь в Наукане была из кожи, мягкая и легкая. Бабушка и тётя её шили. Мы бегали в ней целыми днями, а сейчас я бы в ней не смогла ходить, потому что в ней чувствуется каждый камушек. Одежду тоже сами шили и национальную, и европейскую.

Когда мама была ещё жива и сильно болела, к нам в Лаврентия часто приезжала тётя Имаклъик и они очень много вспоминали о своих родственниках, о жизни в Наукане. Я тогда узнала, что у меня прапрадед Укоя, прапрабабушка Нойныргын, прадед Гемагыргын, прабабушка Кыскынеун. У Гемагыргына был брат Гемая. Когда мы ходили по Наукану, там стоят три яранги. В одной из них я жила, а вообще – это яранги трёх братьев, сыновей Гемагыргына и Кылътынеун – Атаник, Ияйын и Синаник, мой дедушка. А по линии Гемая – это уже другая линия пошла. Сейчас потомки Гемая живут в Лаврентия. Когда родился мой дед, на следующий же день (у нас тогда кровная месть была) убили моего прадеда, и прабабушка Кылътынеун одна воспитывала троих сыновей. И воспитывала очень сурово. Она, например, зимой отрежет кусок мяса – старшему побольше, среднему поменьше и младшему. Потом заставляла их кушать без ножей. Уделяла большое внимание физической закалке. Старший брат Атаник стал шаманом. Средний брат Ияйын женился на аляскинской эскимоске и было у них пятеро дочерей. Моему деду понравилась Кыхсук. Кыхсук была возвращенкой. У неё первый муж был Синоткын. Она не смогла рожать, и её вернули в семью. А мой дед в неё влюбился и привёл её домой, хотя его мать говорила, что она же не может рожать и зачем привёл. А он ей: «Ну, сделай что-нибудь…». И тогда она сказала: «Обойди ярангу, посмотри, если найдёшь гнездо пуночки, принеси аккуратно». Он нашёл, принёс гнездышко – там было четыре яичка. Мать что-то пошептала и заставила аккуратно отнести назад. И вот – моя бабушка родила четверых детей. В живых остались самая старшая Имаклъик и моя мама Атук, самая младшая. Средние дети, девочка Анияк и мальчик Мыгнылын, в младенчестве заболели и умерли.

Как я уже говорила, что в Наукане было примерно 13 родов. Мой род по линии матери и дедушки Синаник считается «Маюг'ег'мит», переводится «Поднявшиеся». «Маюг'ег'мит» когда-то были «Нунагмит». Между мысом Дежнёва и Науканом было селение Нунак, переводится «Две земли». По правой стороне реки Куик жил род «Ситкунаг'мит». У этого рода были искусные охотники, он был удачливым. Род «Маюг'ег'мит» отличался тем, что они сочиняли много песен, танцев, обладали юмором. Род «Уныхког'мит» жили там, где стоит полярная станция. Они жили на отшибе, были ленивые, никогда не знали о событиях в селе. Говорят, они вымерли.

В нашей яранге жили дедушка с бабушкой, я, тётя с мужем и их восемь детей. Нам взрослые говорили: нельзя вечером шуметь и бегать, а то духов притянешь; нельзя облокачиваться, а то упадёшь и запястье поломаешь; брать еду нужно с края, который ближе к тебе, а если возьмёшь лучший кусок с другого конца блюда, то, когда будешь стрелять, пуля дальше цели улетит; нельзя кушать в шапке, а то не вырастешь; нельзя на животе кушать, а то без конца падать будешь. Кушали с длинного блюда, которое называется «к'аюкак'». Если добудут нерпу, то старикам всегда давали мягкое мясо с запястья. Когда ели варёную нерпу, то женщина должна проткнуть пальцем место, где тазовая кость, чтобы легче рожать было. Когда кушаешь позвонки, женщине нельзя их грызть, а то когда будет ребёнка кормить, вокруг соска болячки появятся. Такие вот ненавязчивые правила были. Кушали всегда все вместе. Завтрак «уномис'ак'» – утреннее, обед «итык'ак'ут» – быстрое принятие пищи, ужин «ваникусик'» – вечерняя трапеза.

Товары и продукты завозили и выгружали на берег. Мы когда увидим, что пароход появляется из-за скалы, бежим и кричим: «Трома, трома!» – пароход. Завозимый кораблём товар сразу всем селом заносили наверх. Никто ничего не воровал. Продукты и товар заносили в магазин и на склад, а уголь в мешках разносили по учреждениям – в избу-читальню, школу, амбулаторию, магазин, пекарню, службу маяка, пограничникам. Я помню, продавался чай прессованный кирпичный. Денег не хватало на всю плитку, и продавец разрезал чай и кубиками продавал. Раньше, когда чая не было, после еды пили горячий бульон. Потом, когда стали завозить чай, пили чай. Название бульона «к'аюк'» перенеслось на чай. И мы чай называем «к'аюк'».
 
Над каждым жирником была цепь, на которую с помощью крюка вешали посуду, чтобы что-нибудь сварить или вскипятить чайник. Посуда поднималась или опускалась цепью. Для того чтобы подогреть, например, чайник, цепь опускали ниже. «Опусти» значит «подогрей». Мы и сейчас – если нужно попросить включить чайник, то говорим по привычке: «Опусти чайник». У нас костры в яранге или коридоре никогда не разводили, даже зимой. Еду готовили только на жирниках – их было четыре-пять штук и над каждым что-нибудь варилось. Только летом варили на кострах, которые разводили возле яранги. И вот когда женщины возвращались с места сбора трав, увешанные мешочками, они ещё несли сзади себя и охапку кустарников для костра. Увидев возвращающихся женщин с тундры, кричали: «Але, поле, агулали поле!»
Сейчас вот люди стали полные, а в Наукане не было полных. Все были сухощавые, поджарые, потому что местность такая – вверх-вниз надо было ходить и что-нибудь таскать. Когда было время охоты, время добычи, то люди не спали по несколько суток. Охотники привозят на берег добычу и опять в море уходят. А на берегу одни разделывают, другие носят мясо в мясные ямы наверх. И так охота идёт несколько суток, пока морской зверь идёт с юга на север или с севера на юг.

Дед у меня был оптимистом – он первый вступил в колхоз, был первым председателем сельского совета, первым продавцом в фактории. Был неграмотным, но на счётах хорошо считал. На заработанные деньги всегда брал всё оптом: ткани, конфеты... У мамы было собрано столько много фантиков от конфет! Я даже играла с ними. Первую конфету я съела, по-моему, ириску. Однажды мы первый раз ели компот абрикосовый, привезённый дедом с острова Ратманова. Жестяную банку открыли, и бабушка целую абрикосину духам бросила. Нет, чтобы отщипнуть немного, а бросила целую. И попала эта абрикосина под стол возле полога. Я ещё на неё посмотрела, она была вся в шерсти. Через некоторое время её уже там не было, наверное, кто-то подобрал и съел.

Ещё помню, как в три-четыре года мы ехали в Лаврентия, и первая остановка была в посёлке Дежнёво. А там рыбное место и я первый раз ела гольца. Его сварили, выложили на дощечки и вкус гольца у меня остался на всю жизнь. Помню, как проезжали скалы, птичьи базары. Птицы летают – красиво! Ещё помню, бабушка заболела, и отец повёз меня и маму в Наукан на собачьей упряжке. Я, видимо, была совсем маленькая, дед сделал кибитку, и мы с мамой ехали в кибитке. А ещё помню, когда я уже побольше была, и мы – дедушка, мама и я едем. Меня сзади посадили. Я была одета во всё меховое и сиденье мехом обитое. Мех скользил, и я упаду и лежу. Они меня подберут, посадят между мамой и дедушкой. В конце концов, дед вперёд меня усаживает. Я еду и смотрю. Когда подъезжали, то казалось, что Наукан стоял в горах так высоко!

После 8 классов Лаврентьевской школы, я поступила в анадырское педучилище, которое закончила в 1963 году. Все экзамены я сдала на «5», кроме реферата по труду, там были помарки от чернил. Меня попросили его переписать, чтобы оценку «5» поставить и тогда бы выдали «красный» диплом. Но я сказала, что стоит «4» – и пусть стоит. У меня не было тщеславия. По результатам экзаменов мне было предложено поступить в ленинградский институт имени Герцена со сдачей только одного экзамена. Я написала родителям письмо, что хочу поехать учиться. К этому времени у меня уже было пятеро младших братьев и сестёр. У родителей было только семиклассное образование, папа работал каюром-переводчиком в милиции, мама работала сначала на почте, потом уборщицей в милиции, зарплата у папы была 50-60 рублей, а у мамы – 40. А детей – шестеро и ещё старший сводный брат. Всех их надо одеть-обуть и накормить. Родители мне сказали, что нам тяжело, приезжай, поработай, а потом поедешь учиться. Впоследствии я уже не смогла учиться, потому что родители рано умерли – сначала папа, через пять лет мама… Я была намного старше младших и не могла поступить даже заочно. Но я рада, что закончила хотя бы педучилище. Это как хлеб на всю жизнь. Я всегда выписывала очень много литературы, газет, много читала по специальности, и у меня спрашивали: какой институт я заканчивала?.. Занималась общественной работой, вышла замуж. У меня две дочери. 39 лет я проработала в системе образования, потом по состоянию здоровья 2 года не работала, лечилась. В 2003 году меня пригласили работать в краеведческий музей, где и работаю до сих пор. Конечно, те знания, которые у меня есть от родителей и земляков, я использую в своей работе, общаясь с интересными людьми.

За границей я была в тех регионах, где живут эскимосы – в Канаде, на Аляске, в Гренландии. И к нам оттуда часто приезжают.

Ирина Андреевна Леонова, когда была жива, подготавливала записи для словаря науканского языка. Но она не успела до конца работу произвести – умерла в 1988 году. В начале 90-х годов её машинописный текст на науканском языке передали на Аляску Виктору Голдсбери. Он передал текст в центр изучения коренных языков при университете Фербенкса. Директором центра является Майкл Крауз, у которого сотрудники изучают языки эскимосов России, Аляски, Канады, Гренландии и языки индейцев. Все сотрудники – ученики Крауза и сейчас имеют учёные степени докторов по языкам эскимосов и индейцев Северной и Южной Америки. В 1995 году меня пригласили в этот центр, и мы целый месяц работали над этим словарём. Работа была настолько интересная! Раньше слово произносили и не задумывались – от чего оно произошло, какой корень у этого слова? После работы с этими учёными я более осмысленно стала относиться к своему языку. В 1999 году в ноябре месяце меня пригласили во второй раз для окончательного редактирования словаря. Со мной работали Майкл Крауз, Лэри Каплан, Стивен Джекобсон и Евгений Головко. Евгений Головко в Санкт-Петербурге занимается эскимосскими и алеутским языками. Словарь вышел в 2003 году в двух вариантах – русско-науканский язык и англо-эскимосский. Его привезли сюда и раздали землякам. Есть словарь и в нашем музее.
Потом нас с Борисом Альпыргиным привлекли в проект по льдам. Науканских слов в этом проекте было меньше, чем у эскимосов Чаплино, о-ва Св. Лаврентия, Канады, Гренландии.

Валя Леонова стала собирать воспоминания о Наукане, записывать праздники, которые там проводились, обряды и т.д. В 1996 году я, Валя Леонова и Валентина Хухын, которая сейчас живёт на материке, работая во вспомогательной школе, стали приглашать наших земляков для аудио- и видеозаписи воспоминаний о Наукане на науканском языке. Первый вариант книги Валя Леонова отпечатала на печатной машинке и называлась она «Память Наукана». В этом самиздате были некачественные ксерокопии фотографий. Три года назад (2013 г. – В.Н.) мы перевели текст на русский язык, и в Анадыре был выигран грант. Окончательный вариант уже настоящей книги вышел во Владивостоке в 2014 году под названием «Наукан и науканцы».

В Наукан я ездила в 1998 году на вертолёте к 350-летию открытия Семёном Дежнёвым этих мест. Но до этого в 1991 году мы проезжали Наукан, когда на шести вельботах шли на Аляску до Коцебу. Там были льды возле берега, и мы не смогли причалить.
Но возле кромки покормили духов умерших, духов Наукана. Попросили у стариков помощи в дальней дороге по морю, и поездка прошла благополучно. Только на обратном пути нас застал шторм, который мы переждали в Пуотене. В 1998 году при подлёте к Наукану был сильный ветер, и мы приземлились только с третьей попытки. Вся делегация подошла к памятнику, а я с тётей Светой (Вемруной – В.Н.) пошли в посёлок. Возле яранги, где жил шаман, мы всё разложили, покормили духов. И ветер утих. Тихо-тихо стало. Птички поют! Вспомнилась яранга, где было когда-то так хорошо! Всё было перед глазами. Помню, как была обустроена яранга, что мы там делали, как кушали, как жили...

Вообще в Наукане необходимо соблюдать некоторые традиции, допустим, по прибытии в это место впервые человеку нужно три раза перекатиться сразу после того, как нога ступит на берег. Потом надо покормить духов Наукана, духов умерших, сообщив им, что прибыли с добром и чтобы они не любопытствовали. В противном случае духи могут обидеться. Как, например, из Нунямо один раз пошёл вельбот в Инчоун. На нём были родители Тулюна Павла – Тулюн и Мукулюк, Борис Тнаун, Михаил Анкаун и Метельский. Ещё взяли с собой бидон бражки. В Инчоуне они погостили у Валентины Михайловны Хухын и поехали назад. Перед Науканом их застал шторм, и они высадились на берег, оставив вельбот на плаву, привязанным к камню. Поднялись к домику службы маяка, там в одной половине была печка, и они там остановились. Выпили, не соблюли ничего, а когда проснулись, шторм ещё сильнее был и вельбот в воде оказался. Мужчины все спустились на берег вельбот вытаскивать из воды. Полдня провозились, промокли, прямо на берегу раздевались, выжимали одежду. Когда поднялись и подошли к дому, то увидели, что Мукулюк лежала без сознания возле крыльца. Привели её в чувство и спрашивают, что случилось? Она говорит, что растапливала печку, хотела еду приготовить и чай вскипятить и вдруг почувствовала страх.  Оборачивается, а в дверях стоит огромное, мохнатое существо, похожее на человека. Оно стало к ней приближаться, и Мукулюк потеряла сознание. Даже не помнит, как оказалась на улице. Раньше унесённых на льдине назад не принимали, и они приспосабливались как-то выживать. У нас их называют иг'ак – прячущийся. Как етти.

Людей с Наукана вывозили летом где-то в июле-месяце. Им говорили, что происходит укрупнение сёл, и было указание переселять людей из яранг в деревянные дома, а месторасположение Наукана неудобное для строительства. Хотя там стояло много деревянных домиков. Охотников раньше вербовали на американские китобойные шхуны, и они на заработанные деньги покупали на Аляске разборные жилые дома, привозили их в Наукан, собирали и жили в них. И домики прекрасно стояли. Но там действительно, для того чтобы построить новую ярангу, когда отселялся молодой человек, создавая семью, нужно было от камней очистить участок под ярангу. Это очень трудно было, потому что место гористое, каменистое. Но, я думаю, что каждый бы подготовил себе место для деревянного дома. Ведь на Малом Диомиде вообще негде строить, а построили дома! На острове Кинг Айленд (Укивак) вообще на скалах домики стоят на деревянных сваях. А в Наукане не захотели. И ещё приводили в довод то, что за Науканом образовалась большая трещина и Наукан может упасть в море. Настоящей причины выселения не говорили. Наши жители законопослушные были. Поверили и переехали. Ведь для того, чтобы народ оттуда уехал, даже в этот год генгруз не привозили. Всё бросали и уезжали. Но всё равно несколько семей там зимовали. Екатерина Иргулян тоже зимовала там. Потом через год уехали. Некоторые яранги сразу ломали, а другие приезжали ломать только через год или два, потому что не принято стоять ярангам, где люди не живут.
Пограничники и служащие полярной станции после закрытия Наукана оставались там ещё какое-то время. В брошенных ярангах выходы закладывали камнями и делали наблюдательный пункт.

Когда закрывали Наукан, мы с братом Васей находились там. Мне было 16 лет, а Васе – 6. Уезжали тяжело. И старики, и дети, и женщины, и мужчины плакали. Когда вельбот наполнялся людьми, отъезжали и очень долго кружили. Собаки, которые остались на берегу, сильно выли. Всем сказали, что в Нунямо дома построили для переселенцев, а там одни стены стояли, без крыши. У тёти Светы Вемр;ны старшая сестра Эмун известью мазала стены, руки были все изъедены и никто не объяснил, что надо было защищаться. А писали везде, что готовые дома. Не было готовых домов! Были некоторые дома с крышами, но не утеплённые и очень холодные. А те дома, которые науканцы сами конопатили, штукатурили, были очень тёплые. Нунямо, где жили нунямцы, было маленькое и стояло на пригорке, где сухое место.
Остальное место болотистое. Вот на этом болоте и поставили дома для науканцев. Квартиры были все одинаковые – кухня и комната, независимо, сколько было людей в семье. В пьяную субботу (там по субботам спиртное продавали) люди шли домой босиком или в одном сапоге. Засосёт в болоте сапоги, и не вытянешь. Потом уже и камни клали, чтобы ходить. В Наукане редко кто употреблял алкогольные напитки. Выпивали чуть-чуть и то только старики. Среднего возраста и молодёжь вообще не пили. Как только переехали в Нунямо, все повально от молодёжи до стариков стали пить. И столько людей умирало и до сих пор умирает от пьянки!

И очень много больных туберкулёзом стало. В Наукане мало кто болел туберкулёзом.
Настолько недальновидны были руководители!.. Если Чаплино полностью переселили на новое место, не подселяя ни к какому другому селу, то наше эскимосское село поселили в чукотское, которое менее чем через 20 лет тоже закрыли.

Науканский язык в советское время запрещали в школах употреблять, потом стали преподавать. Но если ребёнок вырос, не говоря на родном языке, то никакое преподавание в школе его не научит говорить по-эскимосски. В настоящее время прогнозы по науканскому языку неутешительные. Потеря языка началась в 1958 году.
Старший брат моего дедушки Синаника Ияйын сказал, что если уберут Наукан, то народ потеряет язык.

Так оно и вышло»

----------------15.03.2014 г., 14.06.2016 г., Лаврентия. 03.07.2016 г., Наукан



Вемруна Светлана (отчества не имеет), уроженка Наукана (20.05.1929 г. – 03.09.2021 г.):

 «Я родилась в Наукане 20 мая 1929 года. Родители мои колхозники были. Они у меня рано умерли, в 3-й класс я перешла – мама умерла, отец попозже. Отца звали Аляпын, а маму Иякын. Назвали меня Вемруна, переводится с нашего языка – речка.
В середине Наукана бежит речка большая, рядом горы высокие. В свободное время мы ходили в тундру, собирали растения, помогали родителям. В три часа утра уходили за гору. Пока мешки полные не наберём, домой не приходили. Мы сначала на южной стороне жили, потом переехали на другую сторону. Зимой, бывало, на одной стороне сильно пуржит, а на другой стороне такая погода хорошая! В свободное время в Наукане все выходили на спортивные соревнования.

Взрослые следили, чтобы в позднее время дети не гуляли. Возле школы висела большущая железяка и в 10 часов вечера били по ней, чтобы все дети бежали домой. Очень строго было в Наукане, комсомольцы ходили по посёлку и смотрели, чтобы детей нигде не было. Учителя ходили по ярангам, проверяли. По праздникам премировали тех, у кого в яранге и возле было чисто.

Жили мы в яранге. Низ яранги обложен камнями, сверху досками и моржовыми шкурами закрывали. Пол выкладывали мхом, сухой травой, а сверху застилали нерпичьими шкурами. Отапливалась яранга жирниками, и зимой тепло было. Летом меняли полог на лёгкий, летний.

В Наукане растёт лук дикий, много дикой картошки. Птичий базар у нас большой.
У меня было четыре брата и одна сестра. Вообще говорят, что у нас 15 детей было. Все умерли, я сейчас одна осталась. Здесь живут двоюродная сестра Глухих Маргарита, двоюродный брат Боря Альпыргин, племянница Анюта Добриева.

В Наукане школа хорошая была, окна большие, четыре класса. Хорошие учителя нас учили – Черешнев Алексей Алексеевич (хорошо научился по-эскимосски говорить), Рудич Мария Павловна, Ольшевская Елена Фатеевна, по английскому какой-то старик был, я забыла фамилию, по физкультуре – Конюхов Василий Васильевич, он после армии приехал в Наукан. Когда в школу начали ходить, русский язык вообще не знали, учителей мы сильно боялись, и в классе было тихо-тихо. Потихоньку начали буквы учить. Учитель Черешнев Алексей Алексеевич по-наукански быстрее нас стал говорить, чем мы по-русски. Зимой от школы мы ездили на нартах в Уэлен на фестиваль. Концерты всякие были, ансамбль выступал. Науканские школьники всегда занимали первое место. Моя двоюродная сестра Валентина Серикова (Кагак) с мужем работала. Строгая была. Учила танцевать, белые костюмы «Чайка» сшила. Танцевали так красиво!

Раньше 1 мая на яранги вешали красные флаги. Все одевали новые камлейки, торбаза и возле избы-читальни собирались. Потом шли с флагами до школы, проходили по берегу и возвращались обратно. После демонстрации был концерт возле школы. Весёлые были науканцы, наши эскимосы!

Никто не курил, никто не пил! Только старики, 100 грамм купят и перед едой грамм 50, а то и меньше, выпьют. Потом, наверное, это бутылёчек лежал целый месяц. А так, чтобы курил или пил кто-то из молодёжи? Нет, никогда! Работали все. Мы помогали охотникам всё наверх заносить, у нас же горы и мы в ямы таскали мясо. Лодырей и лентяев не было. Весной ямы чистили, вытаскивали мясо, полоскали всё. Запаха плохого у нас не было. Наукан богатый был на счёт охоты. Весной здоровые крабы ловятся. За мясом к нам даже с Чаплино приезжали. Столько нарт внизу стояло! Наши науканцы добрые – все у нас брали, сколько хотели. Гости уезжали с полными нартами.

К нам приезжали эскимосы с Ратманова на больших байдарках. Одеты были красиво, маленьких детей сажали сзади на кухлянку. Делали концерт, выступали друг перед другом. Один раз я хотела на Малый Диомид съездить, до Ратманова добрались, а там шторм пришёл. В то время уже пограничники там были. Ратманова богатый! Дикая картошка очень крупная там растёт, щавеля полным-полно!

Наукан вообще чистый был. Весной выходили все и убирали возле своей яранги. Учителя говорили, что Наукан похож на Кавказ.

В Наукане я закончила семь классов. Мой брат (Ульгун – В.Н.) уже учился в Биробиджане в партийной школе. Денег у меня тогда не было. А когда гуляли возле полярной станции, слышны были звуки азбуки Морзе и мне так понравился этот звук! И когда приехал Казаков, то предложил мне учиться на радистку. Я согласилась и приехала в Лаврентия в 1950 году. Лаврентия был чистый посёлок. Я начала учиться. Тут были Нанок, Тютрин, Казаков Александр Иванович с женой. Александр Иванович сам учил меня. Утром приходили рано, грели моторы Л-3 и Л-6, сами заводили. Квартир не было. Потом новые молоденькие радистки приехали – Ниценко с сестрой. Нам комнатушку дали, там печки не было. Спать ложились одетые прямо на пол. Никто, наверное, не поверит, как мы жили.

Яблок я никогда до этого не видела, и когда пришёл корабль, меня угостили яблоками. Я спросила: – Что это? А мне сказали: – Ешь! Я съела три яблока, потом меня так тошнило!.. До сих пор я ем только половинку яблока.

После смерти мамы мы с братом вдвоём остались у отца. Брат мой старший боязливый такой! Отец сильно заболел и говорит: «Я сильно за вас беспокоюсь и когда я помру, буду приходить и вас проверять». Я нисколько не боялась, а брат мой прям дрожал! Когда отец умер, его похоронили, а на второй день брата дома не было, я одна была в яранге. Легла. Слышу, что-то там трещит, полог открылся. Я сижу не дышу, по спине мурашки. Потом полог закрылся и слышно – удаляющиеся шаги – ушёл. Проверять, наверное, действительно приходил. Страшновато было. Потом всё прошло и уже не стали бояться.

Денег не было, ничего дома нет, и брат мне говорит: «Я буду учиться, выучусь, зарплату получу и ящик молока, ящик масла куплю». Когда он закончил в Биробиджане учиться, я уже в Лаврентия жила. Его взяли на работу в райком партии инструктором. Мы в Котрыткине жили в холодном бараке. Тогда Валя Баум приехала и у меня остановилась. Я один раз прихожу с работы, смотрю, ящики какие-то, а там – сгущёнки ящик, галет ящик, масла ящик... И я вспомнила, что брат обещал мне всё по ящику купить!

Вот так мы и жили.

В 1950 году Добриев Алихан и начальник почты Тютрин построили маленькую лодку и вместо мотора поставили движок Л-6. Александр Иванович говорил, что почту будут в Уэлен и Наукан возить. Я попросилась с ними съездить в Наукан, но они не хотели меня брать. Я заплакала, и они меня взяли. Пришлось написать заявление на отпуск, и мы поехали. Погода была такая хорошая – духи, наверное, пожалели нас. Быстро доехали в Наукан, я вылезла, почту выгрузили и они поехали в Уэлен. Это же надо – на самодельной маленькой лодке с телеграфским мотором Л-6 по морю возили почту! Обратно поехали тоже при хорошей погоде.

Потом я была в Наукане в 1998 году. На 350-летие открытия Дежнёвым пролива с Москвы и Анадыря приехало много начальства и журналистов. Нас с Лизой Добриевой взяли туда. Таскаев Виталий сказал, что еды не берите, они продукты возьмут. Но мы свои рюкзаки нагрузили полные. В Наукане был сильный ветер и вертолёт сел только с третьего раза. Второй вертолёт не смог сесть и улетел в Уэлен. Мы спросились, можно ли сходить покормить родителей, которые тут живут. Нас отпустили и с нами пошли молодая женщина и парень. Мы с рюкзаками вниз спустились, сели около яранги, на клеёнку вытащили всю еду, покормили духов, сами поели. И ветер утих! Солнце засветило, птички поют. Потом вернулись к маяку. Вертолет второй так и не прилетел, все были голодные, и мы накормили 18 человек.

Зачем все согласились переехать в Нунямо? Так и жили бы в Наукане. Но заставили всех уехать, обманули. Переехали в Нунямо, где жилья не было. Сестра моя (Эмун – В.Н.) приезжала ко мне в гости и жаловалась, что руки извёсткой и штукатуркой сожгла, когда дом в Нунямо доделывала. Никто ведь не сказал, что аккуратно надо было. Перчаток не было. Сама плачет, руки болят... Дали им какой-то домик, крыши нет. Легли спать и смотрели на небо. Потом с Нунямо стали уезжать, кто в Лаврентия, кто в Провидения, кто в Анадырь. Сейчас науканцев так мало осталось!..»
------------------------------------14 июня 2016 г., Лаврентия

«Мой брат Николай Ульгун потом жил в Инчоуне, и его пограничники, оказывается, в ночное время посылали на Малый Диомид. Иногда разрешали брать с собой рюкзак оленьего мяса для угощений. Уходил дня на два, потом пограничники встречали тоже ночью на (острове) Ратманова. А мы и не знали. И он ничего никому не говорил.
Один раз прихожу с работы, смотрю, банка лежит – кофе американский, жвачки, что-то ещё… Я его спрашиваю, откуда эти американские товары? А он говорит: «Да в Инчоун немножко привозили и расхватали». Он меня обманул. Один раз его жена Таня мне на работу звонит и спрашивает: «А Николай у тебя?», а я отвечаю, что нет. Она плачет, говорит, что за ним на вертолёте прилетали и куда-то увезли. Я Ивакину (секретарь райкома партии – В.Н.) позвонила в райком партии, и он мне сказал, что не беспокойся, завтра появится, привезут. Потом, когда ему уже плохо было, он мне всё рассказал. Когда Николая хоронили, прилетели в Инчоун два военных вертолёта, салют делали. Как раз Юра Тототто там был. Я у него возле могилы спрашиваю: а что так? А мне Юра говорит, что он же разведчик был...

…Николай рисовал очень красиво.

Ещё у меня был брат Саша Вэмвэкэн, продавцом тут работал. Смешной такой! Он, его жена и их две девочки тут похоронены. Сестра Эмун здесь тоже похоронена. Она очень красиво шила, выставки её поделок были. По-русски почти не говорила. Таскаева (Виталия) она очень любила, всё говорила: «Таскай, Таскай!» Они тоже в Уэлене жили. Сейчас вместе здесь лежат. Когда она умерла, погоды не было, похоронили тут. Но её уже давно увезли в Наукан. Это я во сне видела, что Альпыгыргын (он уже давно умер), отец Бори Альпыргина,  приехал с мужиками, собаки у них большие такие были! В лицо не смотрят и говорят, что мы за Эмун приехали. И её увезли! Мне так страшно было ночью...

А другой мой брат Каслюк тоже учился на материке. Он работал в Энемнее у Зеленских в тундре счетоводом. Там он и умер. У Зеленских была дочка, она тогда тоже умерла. Тогда шкуры сшили, их завернули в большую шкуру и похоронили. Спокойный (Каслюк) был.

Ещё у меня был брат Тынаун. Племянник Эмутегин сгорел в Уэлене, бедный...

Отец Вали Сериковой дядька Кергытагын был брат моей мамы. Другой брат мамы Тлюаун – отец Лены Добриевой, Маргариты Глухих, Нины Энмынкау, Зои Ивановой, Люды Кузнецовой.  Все они мои двоюродные сёстры. Мама Бори Альпыргина Киуг’ьен – сестра моей мамы. Етнеун, мать Миши Етнеуна – тоже сестра моей мамы.

Когда шла война, женщины очень много шили для фронтовиков! Они вообще не спали. В школе всё шили и шили... Материала тогда вообще не было. Мешки из-под американской муки вытряхивали и камлейки с комбинезонами шили. Ночью ни огонька в Наукане не было, боялись зажигать. Самолёты какие-то летали. Ничего не делали, просто летали и всё. Страшно было. Пароходы подходили ночью.

После войны я закончила семь классов. И тогда начальник почты меня сюда привёз учиться на радистку. В то время рассказывали, что в Наукане какой-то человек в магазине работал продавцом. Вроде по-русски хорошо говорил, а оказался крупный шпион! Он антенну из проволоки сделал от своей квартиры до магазина. Сторожу говорил: иди домой, пока я деньги посчитаю. А сам из магазина ночью передавал своим что-то. А ещё двое наверху палатку поставили, один руку себе перебинтовал, как будто она сломана. Что-то они там делали. Прошли всю Чукотку, а наши науканцы их поймали! Связали, завязали им глаза и сдали нашим солдатам, которые их увели под винтовками на пароход. И этого продавца тоже поймали. Он даже хотел наших женщин увести на вельботе на ту сторону, когда мужики уходили на охоту.
В Наукане никто не курил и не пил, а как в Нунямо переехали, всё, испортились. Вон, Катя Эйнетегина знает, как переселилась туда... Она даже вспоминать не хочет».
-------------------------------------------8 мая 2017 г., Лаврентия


Вербицкая Антонина Александровна (Нарнынаун), уроженка Наукана. 3 декабря 1949 г. рождения:

 «Я прадеда не помню, но о нём очень много слышала. Он был справедливый человек, пользовался большим авторитетом среди сельчан. Алёев его звали. И ещё был один прадед – Кыстыгыргын, они были братья. Родители мои: мать Нарнынаун, я, когда маленькая была, её почти не видела, она вечно где-то училась, по командировкам ездила. Переводчицей работала с чукотского и эскимосского на русский и наоборот. Она хорошо знала чукотский язык, потому что её первый муж был чукча Каляу, милиционер из Уэлена. Тогда ещё не все кулаки были раскулачены и его застрелили. И вот пока мать где-то разъезжала, нас воспитывала бабушка Гулъкына, дочь Кылътыгыргына. Она тоже вдовой осталась, муж у неё был Тынагыргын, его тоже убили, я не помню за что. И бабушка стала главой семьи. У неё было двое детей – старший – сын Гулъкугйи, дядя мой, он женился на Акукын, и у него была своя семья, и моя мать, младшая.

Мы жили все одной семьёй: бабушка, дядина семья, мать с детьми от первого брака Юлей и Димой Каляу, я и младшая сестрёнка Неля. Отец мой русский, работал радистом на маяке – Аленин Александр Алексеевич. Во время войны он был контужен и когда вылечился, его направили на Дальний Восток служить. Потом его перевели в Провидения, а с Провидения – в Наукан. И вот он познакомился с моей мамой, стали жить вместе и я родилась. Отца постоянно переводили из одной части в другую и когда его переводили на западный север, нас с матерью бабушка не пустила, и он вынужден был оставить нас. А мы остались в Наукане.

Мама вечно в разъездах была, как я уже говорила. Меня растила бабушка, Акукын-тётушка и дядя Гулъкугйи. Дядя очень добрый человек был, весь в свою маму Гулъкына. Спокойный такой, деловитый. Он был самоучка, сам изучал моторы всякие, трактора, движки какие-то… Он всё это разбирал, собирал. Вообще был мастер на все руки. Умел играть на скрипке, дядя очень интересно играл, и мы его часто просили поиграть нам. Особенно зимой ляжешь в тишине, а за нашим домом застава была, и всегда дежурный ходил в больших валенках и треск по снегу слышался. И он это на скрипке изображал. Изображал, как дверь скрипит, как собаки лают... Мелодий я тогда не знала – что он играл?.. Может быть, сам придумывал.

Когда мне было 4 или 5 лет, я с бабушкой ходила в тундру за растениями, листочками. У нас деревянный дом был, который привёз Кылътыгыргын из Сан-Франциско. Он тогда ходил на шхуне китобоем и заработал сборный деревянный домик. Привёз, поставил, вот мы в этом домике и жили. В коридоре стояли бочки разных размеров – начиная с высоты выше моего роста, заканчивая  с мой рост. И туда всякие растения закладывались на зиму.

Конечно, бывали и голодные годы, но мы, дети, не чувствовали этого, потому что для детей всё-таки старались что-то приготовить, что-то найти, что-то сделать. И мы голода не знали. Но я видела, как взрослые недоедали. Хоть и маленькая была, но я это чувствовала. Вот так мы и жили.

В 1956 году мне было 6 лет еще, и я пошла в нулевой класс. Мы пошли в школу, совершенно не говоря по-русски, кроме «здрасьте» ничего не знали. До школы я дружила с мальчиком, сыном начальника заставы. Валера его звали. И вот мы с ним бегаем по тундре или зимой на санках катаемся... Все удивлялись, как вы друг друга понимаете? Я по-русски не умею разговаривать, он эскимосского языка не знает. Однажды я заболела (это мне дядя рассказывал) и Валера стучится в окошко, что-то мне там с той стороны говорит, а я видимо так хотела с ним по-русски поговорить и ему отвечаю: «Валера, ампритыстэя, макарон есь тыба?» – вот так я с ним по-русски разговаривала.

В школе у нас была русская учительница Галина Александровна Белоногова. Она эскимосский не знает и мы русский язык не знаем. Школа для нас такое большое здание было – дворец целый! Мы приходим в класс, она нам чертит на доске палочки, крючочки, мы перерисовываем в тетрадки. Мне надоедает, я встаю и ухожу. А я с Зоей Ненлюмкиной за партой сидела, за первой партой. Выйду, постою на улице, а в сентябре такая погода!.. Тишина, море гладкое, солнце ярко светит, теплынь! Постою на улице, захожу и сажусь на место. Однажды я так вышла и мне Зоя говорит по-эскимосски: «Нам русская учительница сказала, если ты хочешь выйти, надо поднять руку и сказать «разрешите выйти», а когда хочешь зайти, надо постучать в дверь и сказать «разрешите сесть на место». Я решила тут же проверить – поднимаю руку, не знаю, что учительница мне говорит: «Разрешите выйти?». Встала, вышла за дверь, с той стороны её закрыла, и стучусь тут же: «Разрешите сесть на место?», и села на место. Зое говорю: «Правильно ты сказала».

Вот так мы начинали учёбу в школе, не зная русского языка с русской учительницей. А потом приехала Ирина Андреевна Леонова-Теплилек. Уже с нами на эскимосском языке общалась и объясняла, как это будет по-русски. Потом приехал Ёмрон Василий Иванович – это был муж Татьяны Головиной, старшей сестры Ирины Андреевны. Его дочь Рая Ёмрон училась со мной вместе. Мы по-эскимосски к нему обращаемся, а он делает вид, что нас не слышит. Он ждал, пока мы по-русски хоть как-нибудь обратимся.

Потом вдруг оказалось, что наше село неперспективное, что идёт укрупнение сёл, что надо переезжать, но мы тогда мало что в этом понимали, мне было 7 лет. Науканцы долго сопротивлялись, чтобы не переезжать. Но всё-таки каким-то образом уговорили переехать.

Вывозили всех скопом, всех сразу. Правда, несколько семей оставалось в селе. Вельботов 5, или 6, или 7 может, даже если не больше, вывозили нас всех в Нунямо. К тому времени наша бабушка уже умерла... Мы переезжали с неохотой. Совсем не хотелось оставлять свои родные места, где прожили наши предки тысячелетия. Теин Тасян проводил исследования и говорил, что Наукан – очень древнее село. Я видела, как взрослые с тоской, с неохотой собирались. Нас всех рассадили в вельботы и делали прощальные круги. Взрослые плакали. В вельботах сидели и рулевые, и мотористы, и анохтэки – на вёслах которые, и пассажиры – все плакали. Чуть ли не навзрыд. Потому что очень тяжело было покидать своё родное селение. Я хоть и маленькая была, но чувствовала... С ружей стреляли, собаки выли. Вельботы были перегружены, и собак пришлось оставить. И мы когда немножко отъехали, смотрим – перевёрнутый вельбот с уэленскими охотниками. Они верхом на перевёрнутой лодке сидели. Конечно же, мы пришли к ним на помощь, всех пассажиров взяли в свои лодки, переодели их в сухую одежду – с мешков, сундуков подоставали. Перевернули их лодку и обратно в Наукан поехали. Второй отъезд ещё тяжелей был. Но мы всё-таки выехали в Нунямо.

А Нунямо после нашего села – это болото, настоящее болото! Там столько сапог наши земляки потеряли в этих болотах!.. Мой дядя сколько раз приходил в одном сапоге с работы. И засыпали это болото, но всё равно сыро было. Не село, а болото натуральное. Поселили нас в недостроенные дома. В коридоре были положены только балки, на которых не было досок, а на кухне засыпано шлаком. В комнате только более-менее были постелены полы. Нас заселяли по несколько семей в одну комнату с кухней без коридора и без крыши. Вот так. Моя матушка всё-таки не зря поездила, она всё умела делать. И печку поставила, и крышу стелила, и стены красила, и окна ремонтировала. И коридор доделывала. Все всё сами доделывали.
 
Я там проучилась до третьего класса, потом мать моя вышла замуж за Якема и в Пинакуль переехали. А там только открыли начальную школу. В одном классе я училась с Валей Тагъёк и со Светой Каламеец. В третьем или втором классе учился Лёва Хальхаегин. И занимались мы все в одном классе и в одну смену, потому что была всего одна учительница. После четвёртого класса нас отправили в Лаврентия. В Лаврентия мы жили в интернате и нунямские, и пинакульские, и уэленские... В общем, со всех сёл привозили детей в интернат. Мы сначала жили в бараках – интернат и столовая отдельно были. Потом выстроили новый интернат, двухэтажный. Для нас это был тоже дворец. Мы переехали в интернате и новоселье справили.
 
Там мы закончили 10 классов. Потом я поступила в институт в Комсомольск-на-Амуре на факультет дошкольной педагогики и психологии, закончила его и приехала работать в Лорино. Но меня, как активистку по комсомольской линии из Лорино сорвали. Сначала в Лаврентия переехала, потом в Анадырь. В Анадыре работала в райкоме комсомола, в райкоме партии, окружкоме партии. Потом в Дом Радио потребовался диктор радиовещания на эскимосском языке, а я как с детства говорила на своём родном языке, так и не забыла его. Меня перевели в Дом Радио, и я там проработала до пенсии корреспондентом эскимосского радиовещания.
Вот и всё».
---------------------------------------3 июля 2016 г., Наукан


Етнеун Михаил (отчества не имеет), уроженец Наукана. 28.05.1951 г. – 24.02.2023 г.:

 «У меня мать звали Етнеун, а отца не помню, не знал вообще. Мать рассказывала, что у неё было шестеро детей, я – шестой, самый младший. Помню брата Василия и сестру Нину, а остальные – кто в младенчестве умер, кто так… Старший Телевет умер в 20 лет. Дедушка мой Суная, бабушка Рыльтын. Есть фотография, где мои дяди Тлюаун и Кергытагын строят ярангу свою и рядом с ними стоит Суная, их отец и мой дед. Рядом с нами жили Умка, Эмун с женой и сыном, которого звали, кажется, Эмутеин.

Детство моё здесь прошло. Из 7-ми лет, что здесь прожил, года 2-3 я помню. Помню, что мы играли на площадке, которая сейчас заросла кочками и травой, а раньше было ровное место. В войну играли, шапку или рукавицу в комок делали и кидались. Попал – убил. К вечеру начинаем искать, где рукавица, где шапка. Боялись, что родители ругаться будут.

Через Наукан проходят миграции птиц и морских животных, поэтому охота была хорошая и у науканцев всегда имелись большие запасы продуктов. Рассказывали, что в голодные годы, когда припаем было всё закрыто, из соседних посёлков приезжали и науканцы всегда делились продуктами. Собачьи упряжки хорошие были. Мои дяди Кергытагын и Тлюаун почту на упряжках возили до Анадыря и чуть ли не до Певека.
 
Здесь раньше никто не пил. Разве что старики немного. Это считалось позором. Потом переехали в Нунямо, приучились. Там привезут бочку кагора – и на розлив. Очень много молодых помирало.

Я помню, когда уезжали с Наукана – все на берегу собрались со скарбом домашним. Я запомнил – щенки в тазу. Потом дали команду: пора! И вдруг – такой плач женщин навзрыд… Мужчины не плакали, но втихаря слёзы вытирали. Потом три круга сделали, постреляли в воздух, и пошли… Море – штиль. Ехали-ехали, потом науканцы в бинокль увидели, что вельбот уэленцев кит перевернул. Мы их подобрали, вельбот взяли на буксир и вернулись в Наукан. Высадили уэленцев и уехали. Навсегда. Собак оставили. Моя сестра приезжала через год в Наукан и увидела – собаки вымерли. От тоски, скорее всего, потому что жир ещё был в коридорах.
 
Когда нас перевезли в Нунямо, там нам досталась баня, мы в ней жили с другой семьёй – семьёй дяди Тлюаун.

Науканцы уехали, в основном, в Нунямо. Кто в Лорино потом уехал, кто в Уэлен. Затем закрыли и Нунямо. Я в Пиналуле жил и оттуда выселили. В итоге у нас пропадает науканский язык. Раньше бабушки, дедушки разговаривали на своём языке, а сейчас… мы пытаемся говорить на нём, но те, кто младше нас, уже не знают языка. Вот я знаю язык и то не на 100 процентов – позабывал некоторые слова уже.
Теин Тасян поднимал вопрос, чтобы вернуться или найти место для науканцев, но…

После закрытия Наукана я всего один раз был здесь, мне было 15 лет. Мы тогда из Пинакуля поехали за яйцами и приехали сюда. Штормило. Мы только яйца собрали и уехали. В посёлок не заходили. Сейчас я в самом Наукане с 1958 года первый раз побывал. Вспомнил избу-читальню, школу, спортивную площадку, речку… Застава на той стороне, маяк. Сегодня туда пошёл – слишком круто, кажется. Отвык. Когда за яйцами приезжали, то по крутому склону, где камнепад, пробегал с другом, друг сорвался, а я пробежал. Сейчас вот думаю, как я раньше бегал!..

Моя семья в Нунямо жила до 1974 года. Я тогда в Анадыре жил – в «Эргыроне» танцевал с 1968 года. Ещё когда в школе-интернате учился, участвовал в танцах. Тогда приехали с Анадыря, меня отобрали и я приехал туда. В «Эргыроне» уже был Яков Тагъ'ёк. Он был первым номером, я – вторым. Мы уже несколько концертов дали для окружных конференций, пленумов, но названия ансамбля ещё не было. И на одной из репетиций наш первый руководитель Михаил Фёдорович Шаповалов дал указание придумать название ансамблю. Одна из участниц ансамбля из Беринговского района сказала: «Эргыро». Михаил Фёдорович воскликнул: – О! И добавил в конце «н». Вот так название ансамблю получилось. В нём я проработал 13 лет до 1981 года. У меня умер брат, мать одна осталась, и мне пришлось вернуться в Лаврентия. А мама прожила 86 лет. Я до сих пор живу в Лаврентия. Когда заболела Маргарита Сергеевна Глухих, мне пришлось взять под руководство ансамбль «Белый парус».  Сейчас я, если выразиться, последний из могикан, который знает песни и танцы. Но надо всё обновлять, искать что-то новое.

С ансамблем мы объездили весь Советский Союз – все республики, а в Европейских странах был в Польше и Венгрии. В Польше были целый месяц. Дядя Яша (Яков Тагъ'ёк – В.Н.) меня приглашал и с ансамблем «Уэлен» мы ездили на Аляску, посещали города Барроу, Коцебу, Ном. В 1986 году с ансамблем «Уэлен» ездил в Гренландию на фестиваль АСИК. Танцы у них европеизированы. Язык, конечно, совсем другой диалект, непонятный. Отдельные слова только одинаковые. Например, «земля» как и у нас – «нуна». Даже чукотское слово встретил – рыба «бычёк» по чукотски «канаёж», а у них – «канаё». По-эскимосски – «икъяк».

Я не помню, но рассказывали, что наши жители общались с эскимосами с Аляски. Они к нам приезжали и наши ездили на Малый Диомид, в Ном – Тленасок по-нашему, Понтхоктыкеак, Барроу. Поэтому у нас с ними танцы почти одинаковые. А когда мы были на юге Аляски, у нас язык одинаковый, но у них танцы совсем другие – мужчины танцуют на коленях, а женщины стоя. Интересно!..»
-------------------------------3 июля 2016 г., Наукан


Ральнито Алла Ивановна (Экэлян), уроженка Наукана (02.06.1945 г. – 12.02.2020 г.):

  «У меня родители отсюда. Но умерли они в Нунямо. Мать родила нас 11 детей. Сейчас мы только трое остались. Они все похоронены здесь, только брат Валекын, старше меня который, где-то в Приморском крае похоронен. После службы он там остался. У меня девичья фамилия Экелян. Я замуж вышла за Р;льнито Афанасия. В 1966 году зарегистрировались с ним и с тех пор живём. У нас трое детей. Отца звали Экелян, а мать Энкена. Отец сиротой вырос, его воспитывал мужчина с той стороны, с Аляски. Он отца учил охотиться, короче, воспитал его. Когда границу закрыли, он туда уехал, потому что у него там своя семья была.

Я родилась 2 июня 1945 года. Когда мы уезжали отсюда в 1958 году в Нунямо, мне было 13 лет. Родители заболели и умерли в Нунямо. Мать только переехала в Нунямо и через месяц её не стало. С нами жила тётя Синанитук. Она помогала нам 2 года, а дальше нас отец воспитывал. Мои младшие брат с сестрой в Лаврентия в интернате учились. Я тоже там училась, потом переехала в Нунямо к отцу, чтобы помогать ему. Когда мне исполнилось 18 лет, умер мой отец. Так что мы сами потихонечку самостоятельно встали на ноги. Я работала на кухне помощником повара и хотела поехать учиться на повара, но мне сказали, что если я поеду, то потеряю своих братьев и сестёр. Моя сестра сейчас живёт в Анадыре (сестра Лидия Ивановна Воловик – мастер по пошиву национальной одежды, лауреат многочисленный конкурсов, номинант многих премий, она в 2010 году со своей коллекцией пошивок ездила в Гренландию, где её выставка пользовалась большим спросом – В.Н.)

Когда я жила здесь, то и вниз, и наверх бегали без страха, а сейчас спускаемся еле-еле... Когда мать была ещё здоровая, я помогала ей за растениями ходить. Ходили через долину Ивра, на перевале останавливались, кушали, потом спускались к речке Акулик и там растения собирали. И тётя тоже ходила с нами. На всю зиму заготавливали. Тётя перешла к нам жить, когда её муж умер. Они с моей матерью шили тапки, а я сидела и смотрела. Видеть они уже плохо стали, иголку уронят, а я ищу им. Нитки в иголки продевала.

Уезжали отсюда в Нунямо на вельботе. Неохота было уезжать, посёлок (Наукан) нам так нравился... Когда мы переехали в Нунямо, нас отправили учиться в Уэлен.
Потом когда нас забрали, заехали в Наукан, посмотрели – посёлок пустой. Раньше, когда в Наукан вельботы приходили, столько народу выходило встречать! На обрыве люди стояли, спускались вниз, радовались... А тут – совсем пусто стало. Как-то больно было. По посёлку немножко походили и уехали в Нунямо. Больше я здесь не была. Вот только сейчас через 58 лет я приехала сюда.

Я помню школу, она раньше казалась такой большой, и наша яранга рядом со школой стояла. Я её нашла! Потом к Мише Етнеун поднялась и он тоже свою ярангу нашёл!
Я рада, что сюда приехала, будет что вспомнить! Моя дочка из Анадыря попросила сфотографировать цветочки науканские. Я сфотографировала некоторые, пошлю ей». 
----------------------------------3 июля 2016 г., Наукан


Глухих Маргарита Сергеевна (Млаткын), уроженка Наукана (25.09.1930 г. – 24.11.2016 г.):

 «Я родилась в Наукане в семье охотника. Отец мой охотник был, мать – швея-мастерица. Я родилась осенью в сентябре месяце 25 числа. В Наукане я выросла, закончила там 7 классов. Когда я подросла, все лето с отцом на охоту ходила. В 1955 году я поступила в Хабаровское культурно-просветительное училище и в 1959 году его закончила и приехала сюда. Сначала я работала в Нунямо, потом мужа перевели в Пинакуль и мы там немножко поработали. Потом сюда перевели в Лаврентия и с тех пор я здесь. В сфере культуры я начала работать с 1959 года. В 2013-м по состоянию здоровья я ушла на пенсию. Сейчас я занимаюсь восстановлением своего здоровья и уже немножко хожу. Конечно, очень хочется шить. Ведь я постоянно шила, когда работала и была здорова. В течение долгих лет я занималась в ансамбле «Белый парус». Ездили мы везде – и по стране, и за рубежом были. В Гренландии были три раза, на Аляске много раз, в Канаде, в Дании. На Аляску два раза ездила по обмену опытом – один раз 3 месяца, другой – полтора.

В течение этих лет, пока я работала, все свои знания передавала подрастающему поколению. Меня наградили орденом «Знак Почёта», звание «Заслуженный работник культуры» присвоили, за долголетнюю работу есть знаки «Почётный гражданин Чукотского автономного округа» и «За заслуги перед Чукоткой». Так что за мою работу меня отметили. Ещё у меня есть целая коробка дипломов и грамот разных.

В Наукане я жила в яранге. Отец всё делал, чтобы мы хорошо жили. Он в яранге из полога сделал комнату, двери сделал, окна пробил, и было у нас две комнаты. Печка-времянка была. Если бы возили лес, то он бы настоящий дом сделал. Трудяга хороший, хороший охотник, работал бригадиром. Звали его Тлюаун, а мать – Рулътытын. Меня назвали Млаткын. Нас было пять сестёр, все девочки. Мать научила меня шить, а отец брал на охоту. У меня было американское ружьё, коротенькое такое. Когда я уехала, он отдал его Мише Етнеуну. Я тогда мечтала уехать на материк и выучиться на капитана. Но вышло так, что другую профессию получила.
 
Занималась я спортом. У нас было хорошее место для спорта, хоть и круто было, но дети и взрослые занимались.

Родители были неграмотные, и когда школа появилась, вечерами они ходили учиться. Это был ликбез. Хорошо учились, четыре класса закончили. Моего деда по отцу звали Суная, а деда по матери – Ияйын. Они тоже были хорошими охотниками. Ияйын зимой сделал мне клюшку из палки, мяч деревянный, и среди мальчиков я играла в хоккей. А отец – лыжи из сломанных пограничных лыж. Он всегда учил меня заниматься спортом. Заставлял быстро подниматься с ним на скалистую гору. Заставлял с мальчишками и взрослыми ходить пешком в Уэлен. Закалял меня. Спортом необходимо было заниматься, потому что зимой приходилось таскать лёд и чистый снег домой. Поэтому взрослые заставляли своих детей всегда заниматься спортом и тренироваться.

Зимой, когда Берингов пролив замерзал, мы ходили в гроты, которые были в скалах в сторону посёлка Дежнёво. Там лед был как зеркало, и в любую погоду всегда было тихо. Настоящий спортзал! Мальчишки борьбой занимались, прыгали в длину. В основном был бег по кругу. 

Молодым запрещали пить спиртное. Если молодого увидят выпивши, то приводили к старикам, и те его ругали и воспитывали. В Наукане мало кто занимался пьянством, если покупали на праздник, то выпивали чуть-чуть и убирали для следующего раза. Это сейчас в настоящее время как люди пьют!..

Мать нас всегда отправляла на речку Акулик собирать травы. Там очень много дикого лука, щавеля. Мы таскали на себе собранную траву домой через перевал, долину Ивра. Нам надо было наготовить три бочки на зиму. Я всё время ходила с двоюродным братом Олегом Эйнетегиным за травой. Мы с ним и лёд зимой таскали. Лёд брали под горой, что повыше маяка. Там чистейший лёд был, и мы оттуда его таскали.

Когда идёшь на Акулик, слева есть большой камень. Взрослые запрещали нам к нему подходить, говорили, что это плохой камень.

Наукан – очень хорошее место для охоты. Туда с Инчоуна и Уэлена приезжали на всё лето и охотились. Где-то в апреле месяце старики ловили крабов. Возле берега делали большие лунки, из китового уса изготавливали удочки и ловили. Крабов много там весной. Здорово было! В Наукане было чем заниматься.

До 1945 года граница была открыта и, когда море тихое, приезжали на вельботах и американцы к нам, и мы к ним. Ведь много было родственников по обе стороны, вот и ездили. Танцы друг другу показывали, соревнования устраивали прямо на улице.
 
День Кита я хорошо помню. Когда убивали гренландского кита, весь посёлок выходил на берег. Вельботы все складывали, палатки ставили, костры разжигали. Самый настоящий праздник устраивали! Женщины несли на берег всё! Всё что делали, что создавали – всё несли. Вытаскивали кита верёвкой или тросом через китовые ребра, что стоят наверху в посёлке. Одни тянут вверх, другие вниз. И вытаскивали кита на берег. Праздник устраивала бригада, которая убила кита. Жёны охотников той бригады устраивали танцы в яранге. Они были совсем голые, грудь и руки были увешаны бусами. Кокошники делали из оленьей бороды. Очень красиво! У моего дедушки были нерпичьи трусы, расшитые орнаментом.

Как такового ансамбля в Наукане не было. Танцевали все, а ансамбль стал создаваться, года появилась изба-читальня. В плохую погоду, когда не выходили на охоту, устраивали репетиции. Были сочинители, мелодисты специальные. Синаник, Умка, Нутетеин были хорошими сочинителями.

После войны в Наукане находились и шпионы. Я помню, один был Киевский, второй Скорняков. Мы думали, что они из экспедиции. Жили в домике Кергытагына, заказывали лепёшки у матери моей. Общались они свободно, кому-то говорили, что на ту сторону надо поехать. Но наши же не дураки были и сообщили. Их поймали, и мой отец их увёз на Дежнёво, там стояло судно. Потом ещё один был, его тоже взяли.

В Наукане в одной из яранг в непогоду устраивали встречи, рассказывали сказки, легенды. Это заведено было давно и поэтому в 1974 году в Лаврентия я открыла клуб «Етти», чтобы общаться, делиться новостями. Приглашали разных специалистов, звероводов, оленеводов, морских охотников. Они рассказывали свои традиции, привычки. Встречались с иностранцами, писателями, путешественниками. Мастера прикладного искусства те знания, которые получили от предков, передавали следующему поколению. Сейчас, наверное, уже никто этим не занимается. Станет так, что это всё забудется.

При закрытии Наукана меня там не было, я уже училась в Хабаровске. Когда учиться закончила и приехала сюда, родного посёлка уже не было…»
--------------------------------10 ноября 2016 г., Лаврентия


Альпыргин Борис (отчества не имеет), уроженец Наукана. 25 февраля 1943 г. рождения:

 «Я родился в Наукане в 1943 году 25 февраля. Отец – Альпыгыргын, не помню его, рано он умер. Воспитывали мать Киуг'ьен, бабушка Хухына, дядя Нынг'ина. Там жили братья матери – это Тлюаун – Ивановой Зои отец, Кергытагын – отец Эйнетегина Олега, покойного, и другие родственники. Учился в школе. Весной, после школы, нас, учеников 5-го, 6-го и 7-го классов, охотники брали на вельботы, мы охотились вместе с ними, учениками у них были.

В Наукане жили в ярангах, деревянные здания были у полярной станции, маяк, общежитие, школа деревянная была и клуб – сарайчик. В те времена большое здание, вроде, было, а когда переехали в Нунямо, оказывается – маленький сарайчик был. Наша яранга стоит третья или четвёртая возле обрыва на правой стороне, если смотреть с моря. Эта яранга была дедушки Усукуна. При строительстве яранги сначала из камней выкладывали фундамент полукруглый, далее каркас из дерева, а сверху шкуры моржовые. Шкуры расслаивали и с одной шкуры получали две. Этим занимались раньше только женщины.

Охота там хорошая, все пути морских животных проходили мимо. Мы, мальчишки, как увидим, что кто-то нерпу тащит по льду, бежали со всех ног помогать. У нас в Наукане была спортивная площадка, там все собирались, играли в разные игры, подростки таскали камни на плечах на выносливость. Зимой на берегу играли в игру, похожую на хоккей. Вместо шайбы гоняли чью-то варежку – круглой её сделаешь и…

В школе было три классные комнаты и в каждой одновременно занимались два класса. Учителя были приезжие с материка, но были и наши науканские – Ёмрон, Нина Энмынкау (по мужу). С приезжими учителями в первом классе было тяжело, мы русский язык не знали, а они – эскимосский.

Из рыбы возле Наукана зимой только сайку ловили, а летом молодые на речки ходили гольца ловить.

Из Наукана нас вывозили в 1958 году летом, в июне или июле, когда нет больших штормов. Женщины плакали. У нас были собаки, мы их оставили, но они сами поплыли к кунгасу и мы их подобрали. В то время моторы были малосильные, и ехать приходилось долго. Нас перевезли в Нунямо и мы переехали предпоследними.

Я закончил 7 классов и в 1958 году устроился в морзверобойный комбинат в Пинакуле, назначен был матросом 1-го класса на катер «Покорный» и практикантом радиста. В зимнее время работал на берегу в должности радиста-моториста. В 1960 году был назначен радистом на катер «Покорный» по справке, что учился на береговой радиостанции. В 1961 году направлен в Хабаровскую школу усовершенствования кадров командного плавсостава на курсы радиооператоров, окончил которые в 1962 году и получил специальность судовой радиотелеграфист. Был назначен на катер «Покорный». В августе 1962 года был переведён в Чукотскую инспекцию рыбоохраны в Провидения радистом на катер. Осенью приехал в Нунямо к матери и там остался. Был принят монтёром радиоузла отделения связи Нунямо, потом радиооператором, два раза был временно исполняющим обязанности начальника почты и сберкассы. На мне были телеграф и вещание.

В Нунямо я женился на русской, родились два сына. Когда закрыли Нунямо, мы переехали в Лаврентия. Был зачислен электромонтёром связи. Затем переводом ушёл в ЖКХ в домоуправление плотником-столяром. Затем перевёлся в гостиницу «Север» столяром, после сокращения работал сторожем детсада и в 1992 году был переведён в дом детского творчества (ДДТ) педагогом кружка морпромысла и эскимосского языка. В 2002 году в Анадыре и в 2003 году в Лорино закончил курсы краткосрочные. В 2003 году после закрытия ДДТ переведён в центр образования вахтёром и до сих пор работаю дежурным по режиму.

Имею 18 грамот и благодарностей, из них – две от губернатора Чукотского АО Абрамовича Р.А. и одна от губернатора Чукотского АО Копина Р.В.»
---------------------------------------------16 ноября 2016 г., Лаврентия


Теплилек Елена Андреевна (Напак), уроженка Наукана. 23.02.1938 г. – 26.06.2016 г.:
«Я родилась в селении Нувукак (Наукан – совр. транскрипция) 23 февраля 1938 года. Росла в основном у бабушки Кыхсук и дедушки Синаник вместе со старшей сестрой Татьяной Головиной. Дедушка Синаник был всесторонне развитым человеком. Он был удачливым охотником, прекрасным танцором, певцом, мелодистом-композитором и наставником. А когда пришла в наши края советская коллективизация, он сразу, не раздумывая, принял её и даже стал активным участником. Был делегатом многих съездов и конференций, смотров народных талантов. Синанику всего было один день от роду, когда погиб его отец Гемагыргын от бытовавшей тогда кровной мести.

В 1934-1936 годах мой отец Андрей Тыплъилык работал продавцом в Имаклике-Ратманово, потом в Кенискуне-Дежнёво, что на Верблюжке. В 1939 году он работал в Энурмино, где наша семья жила в доме Бенд Волла, отца Софьи Бендовны Баум. Тогда дружили наша старшая сестра Татьяна Головина и Валентина Баум. Ирине тогда было 2 года, а мне всего годик.  Оттуда  в  Наукан  меня с мамой вёз каюр на собачьей упряжке в баркасе. Благо тогда еще было много поселков-стойбищ, что облегчало путь каюрам собачьих упряжек – делать вынужденные остановки. Позднее отец работал в Лаврентия приёмщиком пушнины, мяса и рыбы, заодно каюрил, развозя по тундре товары, продукты и почту. Тогда он назывался развозным продавцом ТЗП (торгово-заготовительного пункта), развозя продукты и товары в отдалённые оленеводческие стойбища, например в Кчаунскую тундру, где бригадиром был известный Тымлёт. Там учительствовал Антон Еремеевич Зеленский с женой Елизаветой Федоровной. А какая крутизна была по уэленско-науканскому тракту, казалось уже по наезженной дороге! Особенно очень крутым и длинным был финишный спуск к Наукану, что отцу приходилось развязывать и спускать в привязи собак, а иной раз и сидя с тормозом-остолом спускаться потихоньку. Отец объехал всю тундру до Нешкана, Инымнея, Четпокаиргина, Чегитуна, Провидения. А раньше ведь существовало столько стойбищ, что многие названия уже подзабыты.

Воспитание науканцев тогда походило больше на спартанское. Сколько себя помню, с малых лет хотела всё познать. Однажды, чтобы не отстать от старших, поднимаясь по крутизне, упала вниз головой и об острые камни немного расплющила свой горбоватый нос. Мне было тогда 3 или 5 лет.

Очень любила слушать сказки и легенды. У деда в яранге собирались лучшие сказители со всего села и рассказывали. Помню интересный эпос Кэргысанинкей, что в переводе значит «стеклянный мальчик», который они рассказывали целых три дня с перерывами на ночь. Я тогда была маленькой и, к сожалению, почти ничего не запомнила.

Однажды Умка – известный певец, посадил меня танцевать среди танцующих женщин, сидя, между ними.  Мне  было тогда лет пять. Прекрасными танцорами были Тымнаун, моя мама Имаклъик, Кымлина, Рахтынагун, Аяя, бабушка Кыхсук – прекрасная хозяйка, искусная швея и кулинарка.

Нас в семье было восьмеро – старшая сестра Таня, которая хорошо пела, Ирина, я, Василий, Спартак, Майя, Борис и Тамара. У Тани отец был Головин Евгений Александрович, а у нас остальных – Тыплъилык Андрей Иванович. Наш отец был сильным человеком, запросто поднимал и открывал тяжёлые железные бочки, в Имаклике побеждал в борьбе американского силача из Нома Патугнака. Ещё был каюром, другом и куратором самого товарища Отке.

«Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!» – эти, ставшие с детства знакомыми до боли, слова из известной песни, лозунг «Родина-мать зовёт!» и призывной голос Левитана по радио из сводок информбюро стали своеобразным символом и эмблемой, призывающими идти на борьбу с непрошеным врагом.
 
В те суровые годы наш посёлок Наукан жил той же жизнью, как и вся страна. Помню ещё маленькой, как тяжело жилось людям. Охотники выходили на охоту, женщины шили одежду. Каждый, от мала до велика, стремился что-то сделать, внести свой вклад в фонд обороны. Охотники сдавали свои охотничьи трофеи, женщины шили тёплую одежду – это рукавицы, чижи, брюки нерпичьи, тёплые ватные жилеты и меховые тапочки, шапки-ушанки, куртки и камлейки. В факторию-магазин сдавали пушное сырьё, лахтачьи ремни, шкуры нерпы и лахта-ка и многое другое. Вот, например, моя бабушка Кыхсук, мама Имаклъик и тётя Атук всегда допоздна шили жилеты, тапочки, тёплые рукавицы, шапки, табакерки, чижи из оленьей шкуры, нерпичьи торбаса и брюки. Они мешками сдавали и отправляли почтой на собачьих упряжках, вельботах в Уэлен и Лаврентия, а дальше – до большой земли на материк.

Было много искусных, истинных мастеров по резьбе кости, вышивке, шитью и т.д. Они вырезали, гравировали и выпиливали многие интересные и уникальные изделия: трубки, мундштуки, заколки, шпильки для волос, броши и медальоны, серьги, скульптурки зверей. В музеях нашей страны до сих пор можно увидеть изделия из костей и шитьё из меха наших науканских эскимосов.

 Дети, за неимением угля в школе, учились в ярангах, из-за отсутствия тетрадей писали в книгах между строчками печатных букв. Я помню, в третьем классе мы занимались в яранге Теина-Накаюк, одетыми из-за холода. Девочки от 5-ти и старше лет помогали своим родителям шить, вышивать, делать заготовки рукавиц, чижей, а мальчики носили лёд, снег, воду, уголь. Буквально все – дети и взрослые таскали на спине мясо морзверя, поднимая наверх по науканской крутизне, а ещё соревновались, кто больше и быстрее натаскает его в мясные ямы или в ледяные морозильники. Ещё мы сушили мясо – нуфкурак, развешивая его на деревянных вешалах.

Женщины вытапливали жир морзверя в жирнике, в этаком мини-заводе, где бригадиром была моя мама. Вытопив жир высшего качества, заполняли железные бочки, закупоривали и отправляли на пароходе «Донец» в Уссурийск на мыловаренный завод. Вот с парохода «Донец», а также по радио я впервые услышала многие звучные и хорошие песни, такие, как «Разлилась Волга широко», которую пела В. Ковалёва и многие другие песни довоенного и военного времени.

Тогда многие ушли с Чукотки, да и с Наукана, на фронт. Это Лайвокын, Кайкатегын, Акосек. Многие были награждены орденами и медалями. Кайкатегын воевал на Курилах с японскими самураями и вернулся с орденом Красной Звезды, но погиб на охоте – унесло на льдине. Лайвокын и Акосек не вернулись с войны. Лайвокын был связным-разведчиком, Акосек даже дошёл до Берлина и погиб за штурм Рейхстага – это сведения бывшего корреспондента, журналиста «Советской Чукотки» Евгения Берлинга.

Особенно запомнилось, когда над Науканом пролетали самолёты с таким громким и сильным гулом. Мама моментально задувала все жирники, с головой нас укрывала всем, чем могла – одеялами, одеждой, всем, что на руки попадётся. Мы все притихшие, как по команде, лежали. Как только гул стихал, мы вновь поднимались в пологе яранги. Оказывается,  это  пролетали самолёты с  Америки, выделенные нам в помощь, а мы-то не знали.

Во время войны пароходы-снабженцы к нам не приходили, прекратились все поставки – ни книг, ни тетрадей, ни угля, ни продуктов не завозили. Наш отец иногда привозил замёрзший хлеб на нарте с Уэлена, порой 1-2 мешка, чтобы подольше хватило. Этот замёрзший хлеб рубили топором и ещё делились с соседями и сородичами. Мы с нетерпением ждали отца и встречали его. Ведь чёрный хлеб был истинным деликатесом, поскольку жили впроголодь, и мы грызли его ещё не растаявшим. Тогда охота была же не очень богатой, поскольку не хватало патронов в то военное время.

И вот недавно, когда появился на прилавках нашего хлебного «Колоска» в Лаврентия чёрный долгожданный хлеб, мы так обрадовались его появлению!

Не прекращались занятия спортом в школе. Усиленно с нами занимались школьные военруки, учили ползать по-пластунски, точно попадать в цель из мелкокалиберки, занимались бегом, спортивной гимнастикой, учились кидать ручные гранаты (муляжи) в цель, ходили в походы.

А вечерами тихо, затаив дыхание, ежедневно слушали круглое радио, тех старинных марок громкоговоритель, похожий на современный обогреватель-лампу. Я устраивалась рядом с радио, непосредственно под ним. Мы все сразу притихали и ловили каждое слово Левитана: «Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!»

В пятидесятые годы на берегу залива Лаврентия прибывший на теплоходе «Чукотка» маршал Родион Малиновский вручал правительственные награды, в том числе и моему отцу медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», крепко пожимая ему руку. Я тогда с ним стояла на берегу рядом с большой толпой народа.

У меня был младший брат по имени Спартак, который родился 14 марта 1941 года. Спартаком его назвал наш отец. С детства он был подвижным и всегда торопился всё сделать сразу. С малых лет постоянно был с отцом, помогал кормить собак, рубил корм для них, неплохо управлял нартой. Вспоминаю один такой случай: мама сварила нерпичьи шкварки и села разрезать их для всех на каюкаке (деревянном подносе-доске). Спартак, толком не замечая миску, впопыхах от радости бросился к еде и наступил на край миски и опрокинул её. Вот ему досталось от матери! Потом ел он, притихши, чуть ли не всхлипывая от слёз.

Спартак любил танцевать, и уже учась в 5 классе, они с Сашей Жиринтан исполняли на олимпиаде в Уэлене танец «Полёт чайки против ветра», ставший теперь популярным танцем. Эту воистину классическую хореографию теперь исполняют везде по Чукотке – от «Эргырона» до многих сёл. Потом Спартака пригласили в Анадырь танцевать в только что созданный чукотско-эскимосский ансамбль «Эргырон», где он приобрёл большую популярность.

В 1972 году Спартак снимался в роли каюра в художественном фильме «Самые красивые корабли» по книге Ю.С. Рытхэу. Досняться в фильме он не смог, потому что в селе Новое Чаплино произошла трагедия. В выходной день ленинградские кинематографисты выпивали возле маяка и начали приставал к Светлане Нутанаун. Спартак попытался защитить её, но киношники избили его. В 3 часа ночи старик Аг'лу, живший недалеко, увидел, как четверо людей тащили Спартака через многоступенчатую лестницу маяка наверх. И свершили своё гнусное дело – повесили его, чтобы замести свои следы. Разбираться никто не стал, хотя улик было много – у тех людей были подтёки, синяки, а у одного был перевязан глаз бинтом. И они помогали хоронить брата в Провидения, куда уже прибыли наша мама, сестры Татьяна, Ирина и я.

Потом кинематографисты сказали, что я очень похожа на Спартака, и они предложили мне досняться в фильме вместо него, сделав грим, но я наотрез отказалась. Куда тут сниматься, когда я постоянно была в слезах, просто выла и ревела… Мне кажется, что провиденская Фемида сполна не расследовала и не разобралась в гибели брата, а просто свернула всё это дело.

…Вспоминается, как мы в детстве с ним собирали дары моря, дикие яйца, лук, щавель, дикую картошку, грибы, ягоды, наблюдали многочисленное стадо моржей за утёсами-скалами, птичьим базаром и водопадом Акулик. Возле Наукана в скалах мы видели снежных баранов. В марте-апреле ловили камчатских крабов. Еще вспоминается, как в Анадыре мы провожали его на киносъёмку и даже не думали, что видимся в последний раз. Спартак прожил до обидного мало, но память о нём до сих пор жива и не только в памяти науканцев, нунямцев, уэленцев, а по всей Чукотке и за её пределами – добрая, благодарная память!

В школу я пошла в конце 40-х годов. По ярангам и домам ходила учительница Валентина Александровна Кагак и записывала детей в школу. Она мне запомнилась, когда зашла такая красивая в нашу ярангу, где-то примерно в июле или августе. Когда она зашла в нашу ярангу, я даже не подумала, что это наша науканка – какая-то русская или ещё кто. Зашла и обратилась ко мне, хочу ли я в школу? Я, не раздумывая с радостью и восторгом ответила, что хочу в школу и обязательно пойду! Она записала моё имя – Напак. Так я стала школьницей нулевого класса. Я – непоседа, сначала училась плохо, а к четвёртому классу стала даже ударницей. В пионерлагере была председателем совета отряда. В шестом классе написала свой первый стих, посвящённый девятнадцатому партсъезду. Стих поместили в школьную газету «За отличную учёбу» в начале газеты сбоку. Наша учительница Кагак Валентина Александровна была очень требовательной и строгой, прививая большие знания у своих учеников. Это был педагог с талантом и даром от Бога.

В конце 40-х и начале 50-х в Наукане каждый год ещё за месяц до новогоднего праздника начиналась активная подготовка к нему, к которой привлекались учителя, медики, полярники, школьники. Учителя и пионервожатые поручали школьникам помогать делать и ставить ёлку в самом большом классе, что даже временно раздвигали раздвижные стены. Мы с сёстрами Татьяной, Ириной, Майей и братом Спартаком делали всевозможные игрушки. Я любила делать корзиночки, схожие с сачками, ажурные или из картона, плетёные с ручками и наполняя самодельными крашеными цветочками. Они даже нравились директору Цибизовой Александре Фёдоровне. А какой была наша вожатая Королёва Елена Константиновна, по профессии фельдшер! Как она завораживала своими делами, что я иной раз вообще не уходила из школы целый день. Она прекрасно пела «Самару-городок». А Александра Фёдоровна нас часто угощала русскими блинами. На классном часе или после уроков красили картон и бумагу для покрытия деревянного или проволочного остова ёлки. А красили их медицинской зелёнкой или синькой. Из конфетных бумажек делали блеск, разноцветные шарики и флажки.

Но один курьёзный, немного смешной эпизод я запомнила на всю жизнь. Как-то встал вопрос о Деде Морозе. Видать, заранее он не был предусмотрен или, может,  не могли сразу сообразить, кто будет играть роль Деда Мороза. Вот уже к финалу новогоднего карнавала Александра Фёдоровна потихонечку вызвала из зала школьного кочегара-истопника Алима (Алымна), в прошлом работавшего в Лаврентия в типографии наборщиком и первопечатником-линотипистом. Тут же попросили новёхонькую белоснежную расшитую мозаичным узорным орнаментом длинную женскую ушанку у Елены Сергеевны Анкахуло, позднее Добриевой. Шапка, сшитая её матерью Рулътытын с белоснежного оленьего пыжика, была очень красива, с круглыми помпончиками на макушке и на концах ушанки. Алима мигом переодели, сделали из ваты бороду, на голову надели женскую шапку с длинными ушами, благо на нём была одета белоснежная камлейка, а штаны одолжили у старика Уникая – новые, белоснежно-пёстрые из оленьего камуса – канлъак.

Вдруг, всем на удивление, входит Дед Мороз с большим полным мешком, что даже детишки-малыши, испугавшись, разбежались по своим родителям, кое-кто даже с плачем. Ведь многие впервые видели Деда Мороза. А Алим так важно и чинно, как настоящий Дед Мороз, занёс в класс мешок и сказал по-эскимосски: «Укут микискирагат, подарканиси укунын!» – «Эй, детишки, получите подарки!» Так оригинально сыграл Алим свою роль Деда Мороза, как будто он действительно шёл откуда-то издалека и этак вразвалочку занёс подарки! Только по голосу его и узнали. А раздал Алим подарки, испечённые самими учителями – вкусные, большие, сладкие булочки. Иной раз подарками служили обыкновенные галеты «Поход», когда целая пачка или полпачки. Ведь тогда всего не хватало в военное и послевоенное время. Но над всеми нехватками никто никогда не сетовал, были и тому рады, чем богаты!

Я, как и все, видимо, в детстве думала, что можно и небо достать, и даже потрогать на ощупь. Однажды с мамой поднялись на скалистую гору Насик, стоящую прямо перед нашими ярангами, похожую на треугольник. Поднявшись на самую верхнюю оконечность-пик, встав на громадный камень, я стала ощупывать небо, что даже чуть не упала. Мать, увидев ещё снизу, начала громко окликать: «Остановись, упадёшь!» А я, закрыв глаза, будто оказалась в ночном звёздном небе и закружилась в звёздном хаосе…

Потом уже в послевоенные годы началась наша школьная и комсомольская жизнь. Таскали на спинах мясо, уголь, ящики, брёвна, доставляемые к нам в село пароходами. Ещё таскали снег и лёд для питья. Тогда получали жалкие трудодни, но и этому были рады.

Из предметов в школе учила географию и историю, русский и литературу, английский язык, физкультуру, военное дело, которое вели фронтовики В.В. Конюхов и П.И. Туркин.

У нас в яранге были многие известные люди, друзья и товарищи дедушки Синаника. Был и депутат Чукотки Тевлянто из Анадыря – это заботливый и добродушный человек в военной гимнастёрке с орденом на груди. Запомнилось мне, как он посадил меня на колени и высыпал шоколадные конфеты «Ласточка». С тех пор я очень люблю эти конфеты. Они с дедом познакомились на первом окружном съезде туземных советов. У нас в гостях бывали и Матлю – новочаплинский уназикский лидер, и Ильмоч – акканийский. Они тоже были делегатами первого окружного съезда тузсоветов, как его тогда называли. Гостили у нас и известные женщины: Калвана – уназикская эскимоска, первый делегат Чукотки на 1-м Всесоюзном съезде женщин, которая видела саму Н.К. Крупскую, Сиукъелан (Добриева Ксения Левна) – науканская эскимоска, многодетная мать со своими детьми и мужем ингушом и многие, многие другие. Бывал у нас и известный путешественник Глеб Травин, проехавший на своём велосипеде всю Россию до Уэлена и Наукана. Его хорошо помнили моя мама Имаклъик и тётя Зина Атук-Добриева.

Заходил к нам и капитан парохода «Ставрополь» Миловзоров. Бабушка Кыхсук подарила капитану красивые тёплые тапочки, сшитые ею в благодарность, за то, что на его судне прибыл старший брат дедушки Синаника Атаник, просидевший год в Петропавловской тюрьме за то, что был шаманом.

 Потом бабушка Кыхсук серьёзно заболела толи язвой,  толи язвой, толи ещё чем-то и когда уже была при смерти, мы поочерёдно дежурили и не спали по ночам.  Бабушка так и не оправилась от заболевания желудка и ушла из жизни в 1949 году, а дед Синаник в 1955-м.

После окончания семилетки в 1956 году меня направили в Анадырское медучилище. Я очень мечтала о профессии геолога, но мне фельдшер сказала, что это не женская профессия. Но я, считай, воплотила свою мечту. Ещё в детстве находила вулканическое стекло тектит – маленький стеклянный круглый шарик, позднее чёрные камешки, похожие на метеориты, это говорил сам магаданский геолог, и синие, зелёные, аметистовые, золотистые, рудоносные, угольные камешки на берегу залива Лаврентия и на горячих ключах села Новое Чаплино.

В составе студенческого чукотско-эскимосского ансамбля выступала в Москве в 1957 году на VI-ом Всемирном фестивале молодёжи и студентов, где наш ансамбль завоевал серебряную медаль II степени. Нас было 25 человек. В числе делегатов были известные теперь люди: Антонина Кымытваль-Задорина – первая чукотская поэтесса, Базик Добриев – писатель и поэт, Виктор Кеулькут – чукотский поэт, Таисия Гухувье – уэлькальская поэтесса, Владимир Насалик и Виктор Аречайвун – позднее руководители национальных ансамблей из Нового Чаплино и Аккани и другие. За песню «Путешествие по тундре» кроме грамоты я получила от итальянского делегата партизанскую медаль «Джузеппе Гарибальди».

Мы все участники чукотско-эскимосского студенческого ансамбля из Анадыря поехали в Дом Дружбы  на  встречу  с итальянской делегацией. Особо не понимая друг друга, мы познакомились, где основными знаками дружбы и взаимопонимания были слова «Мир! Дружба! Фестиваль!» Так вот, на встрече этой меня заставили спеть мой коронный номер – эскимосскую песню Кыльгина «Путешествие по тундре». Конечно, это было всё заранее оговорено нашим руководителем с компетентными людьми. После исполнения этой песни ко мне подошёл итальянец и пристегнул на лацкан камлейки эту медаль, чем-то удивительно напоминающую звезду Героя Советского Союза. Оказывается, его отец воевал против фашистов в партизанских войсках, где был награждён этой медалью. И итальянец мне запросто подарил эту дорогую свою реликвию, что я даже была ошарашена и сразу не поняла.

Я о своих значках и медалях вскоре забыла, обзаведясь семьёй. Мы уже жили в Нунямо, и в один прекрасный день старшая сестра Татьяна Головина говорит мне: «Это не твоя медаль лежит в кладовке в баночке-шкатулке?» Я, вспомнив о ней, очень обрадовалась, говорю, думала, что потеряла. Медаль я сдала в окружной краеведческий музей. Увидев её в музее, наш председатель райисполкома, а позднее депутат Вулькынэ Александр Николаевич говорил: «Да ты же герой Советского Союза!», отчего я только смеялась.

Оглядываясь назад, уже анализируешь, а ведь именно этот фестиваль дал толчок для творчества чукотской интеллигенции, дав Чукотке многих поэтов, певцов, композиторов, исполнителей. Что и говорить, нас тогда называли первыми ласточками из Чукотки, а себя мы называли «фестивальщиками». А ведь в 2007 году нашему фестивалю исполнилось 50 лет.

Что нам стоил наш руководитель, которого как отца мы все любили? Это известный поэт и актёр, окончивший ВХУТЕМАС Валентин Валентинович Португалов, репрессированный в 30-е годы и сосланный на Колыму. После освобождения он остался в Магадане и работал в областном Доме народного творчества методистом. Вместе с ним работал Хейно Янович, эстонец по национальности, наш пианист, музыкант, композитор.

Часто вспоминаю свою молодость. В девятнадцать лет участвовала на фестивале, в двадцать отправляли по комсомольской путёвке на ликвидацию неграмотности в Канчаланскую тундру. В двадцать один год в 1959 году окончила Анадырское медучилище и меня назначили медсестрой в райтубдиспансер с. Лаврентия. Одновременно меня приняли в бюро райкома комсомола и назначили секретарём комсомольской ячейки райбольницы и тубдиспансера. Ещё поставили вожатой 10 класса, в котором тогда учились теперь известные люди – это Александр Емельянов, Юрий Тототто, Рахтыргин, Николай Калянто. Я стеснялась, и мне было неловко, когда впервые зашла в их класс. Классный руководитель меня представила как вожатую и все мигом, как один все встали, как по стойке смирно, что я даже растерялась, ведь передо мной были почти мои ровесники.

Позднее поднимала вопрос и писала в прессе о возрождении полъа – праздника гренландского кита, древнего праздника, который в Наукане проводился поочерёдно разными родами племён в конце года, в декабре. Он длился неделю, а иногда даже месяц. У рода ситкунагмит бытовал интересный ритуал – гадание на жирниках, до краёв наполненными жиром, где искусные мастера-жонглёры показывали своё мастерство, искусно балансируя жирниками, поднимая их на верёвочных жердях с костяными и металлическими колёсиками-роликами вверх до потолка и вниз, не разлив жир.

В 1958 году посёлок Наукан перестал существовать. Основных жителей перевезли в Нунямо и у бывших науканцев появились необъяснимые болезни – туберкулёз, рак, алкоголизм… Это отзвуки вынужденного переселения, непривычного жития сказались на здоровье науканского этноса. Разные психозы, тоска по родной земле, безработица, непрошенный доселе алкоголизм сократили население науканцев. В 1976 году Нунямо постигла такая же участь, что и Наукан. Жалкие остатки науканских эскимосов теперь обитают малыми кучками по всей Чукотке и России, почти не зная языка, традиций, привычных укладов былой жизни.

Думали ли тогда наши власти, правившие районом, какую непоправимую и необдуманную ошибку  они  вершат  над судьбами науканских эскимосов, переселяя их из кровных и насиженных мест? Позднее выяснилось, что это было глубочайшей ошибкой с не окупаемыми потерями, которую потом советские и партийные работники сами же осознали. Что теперь писать и говорить о тех судьбоносных потерях, о языке, одном из трудных в мире, о традиционной крепко стоящей на ногах древней и богатой культуре, о традициях, искусстве, о тех затерянных знаниях со времён древней и былой Берингии.

Всё вспоминаю детство своё в Наукане, нашем незабываемом древнем Нувукаке. Уж очень много горя и этакого осадка осталось в душах науканцев, насильно покинувших село. Мы, дети военного и послевоенного времени, даже теперь ощущаем всю суть тогдашней жизни. 

Так и вспоминается, мелькает в мыслях то чёрный хлеб моего детства, то прекрасные миги и всплески нашего радостного бытия. Будто «нет мира под оливами» и до сих пор «текут мутные воды», как из названий мексиканских кинофильмов, просмотренных и запавших в душу ещё в Наукане, нашем ненаглядном, заброшенном селе детства, самом северо-восточном селе Нувукак!»
------------------------------2004–2009 гг., Лаврентия