Гороскоп

Остапенко появилась на кафедре в то смутно-неопределённое время, когда наличие учёной степени или рьяное стремление к получению оной стали не совсем обязательными. У неё был многолетний опыт преподавания в английской спецшколе, а на кафедре – давняя приятельница, согласившаяся замолвить и в меру сил поспособствовать.

Кафедра слышала об Остапенко и раньше – в основном от Вольского, который в поисках дополнительного заработка иногда брал часы в старших классах и тащился со своим потрёпанным портфелем в ту самую спецшколу, где Остапенко бесстрастно обучала английскому нагловатых отпрысков городской элиты.
 
Вольский сплетничал об Остапенко по-особенному: базовыми нотками в его иронии были уважение и опаска – обычные чувства, которые вызывают у полунищих интеллигентов сильные, яркие и уверенные в себе женщины – женщины, благополучные во всех отношениях и во всех отношениях берущие верх.
 
Судя по имеющейся у Вольского информации, Остапенко прекрасно знала, как сделать из мужчины цель, а затем мягко, но неуклонно трансформировать его в средство. Всё устроив для себя, она вырастила дочь – очаровательное создание – в той же беспроигрышной системе координат и, отправив её на конкурс красоты, тут же выдала замуж за одного из самых богатых женихов города. Свадьба была роскошной до неприличия, и этот нарочитый перехлёст зародил у людей с жизненным опытом обоснованные сомнения в долгосрочности брачного союза. Брак и в самом деле продержался недолго. Деньги относительно молодого супруга оказались чересчур новыми, а полукриминальные нувориши крайне редко соглашаются на роль средства, даже для самых-пресамых королев красоты. В отличие от свадьбы, развод был тихим, а избавившаяся от уз легкокрылая дева на всякий случай отбыла за границу, где очень быстро стала фру что-то-там-son.
 
Именно таким было положение дел на тот момент, когда Остапенко явилась и оживила своей неуёмной витальностью несколько аскетичную, притворно- и чуть приторно-академическую атмосферу на кафедре английского языка.
 
В перерывах она щебетала о нарядах и модных оттенках краски для волос, жаловалась то на грумера, который бездарно подстриг её собаку, то на мужа, который никак не привыкнет готовить то, что полезно для её фигуры, и никогда не унижала себя разговорами о работе. Она удивляла, но не раздражала, ибо, как сказала Вербицкая, процитировав какого-то английского классика, нет ничего более поучительного, чем образ жизни других людей.
 
И тем не менее, когда однажды во время большого перерыва Остапенко завела разговор о гороскопах, а затем принялась вычитывать звёздные предсказания из свежеприобретённого цветастого журнала, Вербицкая вежливо отказалась от предложенного прогноза, заявив, что в гороскопы не верит. Вопреки утверждению А.С. Пушкина, её судьбе удалось-таки впрячь в одну телегу коня и трепетную лань, в результате чего она странным образом и не без усилий сочетала в себе безоглядность, порывистость и романтичность сверхчувствительной натуры и проницательно-критичный взгляд на мир, который плохо уживался с верой в гороскопы.
 
Отвергнутая прорицательница выказала удивление, причем настолько искреннее, что это потребовало ответной реакции. Телегу Вербицкой в то время единолично тянул конь: она планировала потратить все сорок минут перерыва на чтение курсовой работы, которую наконец-то домучила довольно способная, но не очень прилежная студентка. Однако, заслышав удивлённый возглас Остапенко, к телеге тут же примчалась чуткая лань, и Вербицкая, уже с неким пылом и жаром, сообщила Остапенко, а заодно и всем присутствующим, что гороскопы для газет и журналов составляют все, кому не лень, и что формулировки в них расплывчаты и банальны, и что она, Вербицкая, хоть сейчас может составить гороскоп кому угодно. Конь нервно оглядывался на оставленную курсовую, а трепетная лань цокала копытцами и летела вперёд, как всегда не подозревая о возможных ловушках.
 
– А вот мне и составьте, – коварно сказала Остапенко.

– Да запросто, – легко согласилась за Вербицкую лань. В качестве гороскопа оппонентке были предложены несколько обтекаемо-общих фраз о личной жизни, работе, финансах и состоянии здоровья, а в конце, для усиления эффекта, очень конкретно было сказано: «В следующем году Вы станете бабушкой».

Нет, не злорадно – победно захохотала Остапенко, а отхохотав, подробно рассказала о том, почему она ни за что не станет бабушкой в следующем году. У дочери курсы шведского, уже на каком-то высоком уровне, но ещё два уровня осталось. Так что сначала курсы, потом переехать в другой город, потом купить дом, обустроиться как положено, и только тогда можно будет подумать о ребёнке. И поэтому сейчас защита от беременности – на все сто.
 
– Ха-ха-ха! Ничего у Вас с гороскопом не вышло. Вот видите!
 
Промахнулась Вербицкая, но горечи поражения не почувствовала. Даже лёгкой досады не испытала. Почему-то. Наверное, потому, что конь рядом стоит, по вощёному паркету копытом бьёт: «Давай, читай курсовую, а то домой придется везти…»

Благородная победительница тему гороскопов больше не поднимала, а пару-тройку недель спустя вообще щебетать перестала – на перерывах в коридор выходит, с кем-то тихим голосом по телефону переговаривается, возвращается и молчит. Через месяц, как первый семестр закончился, отпуск взяла за свой счёт и уехала к дочери, а потом и вовсе уволилась.
 
Некоторое время спустя тонкой, но верной струйкой просочилась информация, что остапенская дочь в Швеции неожиданно и абсолютно нежеланно забеременела, причём настолько нежеланно, что впала в глухое отчаяние и даже хотела от ребёнка избавиться, а Остапенко к ней для того уехала, чтобы поддержать морально и отговорить от аборта.
 
Отчего малыш был так некстати, какие планы собирался нарушить – тут два основных варианта: либо ребёнок с этим шведским мужем действительно был нужен попозже, либо с этим шведским мужем он не был нужен совсем, а сам этот муж был лишь средством для достижения иной, более амбициозной и заманчивой цели. Во втором случае действительно беда-беда.

Через год Остапенко забежала на кафедру, уже бабушкой. А Вербицкой по поводу гороскопа ничего не сказала. Да и что тут скажешь?