Генерал Ермолов и Шамиль

3.12.2011  Автор: Ильяшенко-Магай Ю.Ю.



Господи, Боже мой, удостой меня быть орудием мира Твоего,

Чтобы я вносил любовь, где ненависть,

Чтобы я прощал, где обижают,

Чтобы я соединял, где ссора,

Чтобы я говорил правду, где господствует заблуждение,

Чтобы я воздвигал веру, где давит сомнение

Чтобы я возбуждал надежду, где мучает отчаяние,

Чтобы я вносил свет во тьму,

Чтобы я будил радость там, где горе живет.

Господи, Боже мой, удостой

Не чтобы меня утешали, но чтобы я утешал,

Не чтобы меня понимали, но чтобы я понимал,

Не чтобы меня любили, но чтобы я любил.

Ибо, кто дает тот получает,

Кто забывает себя, тот обретает,

Кто прощает, тому простится,

Кто умирает, тот просыпается к вечной жизни.

Аминь.


Любимая молитва генерала А.П. Ермолова




Кавказ был и остается важным узлом национальных и религиозных противоречий, жесткого военного и политического противостояния, участие в котором вынуждена принимать Россия с момента своего естественного геополитического расширения на Юг… На наш взгляд, причины современного обострения ситуации на Кавказе, равно как и причины «большой» Кавказской войны XIX века, несмотря на всю свою кажущуюся непохожесть, во многом совпадают. Как тогда, так и сейчас катализатором напряженности в регионе выступает, прежде всего, Запад, стремящийся к максимальному ослаблению России. Как тогда, так и сейчас, сепаратистские настроения выражает наименее образованная и, соответственно, наиболее недальновидная часть горского общества, прикрывающая собственную гражданскую несостоятельность требованиями шариата, лозунгами исламского возрождения, идеями создания якобы существовавшего некогда «Великого горского государства». Всё это обычно сопровождается примитивной антироссийской риторикой.

Наконец, по-прежнему нигилистична по отношению к национальным интересам России часть так называемой столичной политической элиты и либеральной интеллигенции, которые подобно заграничным недоброжелателям нашей общей Родины, не стесняются применять «двойные стандарты» в оценке прошлого и нынешнего противостояния на Кавказе… Объективное изучение итогов окультуривания народов Кавказа позволяет не только лучше понять современные проблемы данного непростого региона, но и выявить характер и особенности этого многослойного, но в целом позитивного процесса, инициатором которого стали не Персия и не Турция и уж тем более не Великобритания, а «имперская», «великодержавная» Россия. Как ясно видно из представленного вашему вниманию исследования, в ходе своего продвижения на Юг российское правительство, в отличие от того же британского, отнюдь не руководствовалось исключительно своими экономическими и стратегическими интересами. Было бы непростительной ошибкой и прямым оскорблением истории говорить сегодня «об аннексии Кавказа Россией», поскольку начиная с XVI столетия на южной окраине империи шел процесс непрерывного культурного обмена и взаимопроникновения соседних народов… В этом состоит главный секрет и главная особенность русского «колониализма», колониализма особого типа, направленного не на покорение соседних народов, а на их естественное включение в состав российского многонационального государства…

Исследование убедительно показывает, что по контрасту с откровенно захватническими и эксплуататорскими целями колониальной политики стран Западной Европы, Россия при освоении Кавказа преследовала не столько свои эгоистические узконациональные экономические интересы, сколько решала задачу геополитической защиты своих границ и региона в целом от возможной экспансии извне. При этом автор-составитель, главным образом, выделяет фактор её стратегического противостояния с Турцией и Ираном, а так же поддерживающей их агрессивные устремления Британской империей… Приведенный в работе анализ документальной хроники тех лет показал, что мирный переговорный процесс, инициированный петербургским правительством в период с 1816 по 1820 гг., не привел к ожидаемому согласию. Комплекс последующих военных операций российского контингента, по сути, был спровоцирован различными горскими кланами, преследовавшими свои узкоэгоистические интересы.

Вместе с тем, считаем нужным отметить, что политика силового подавления восстаний не воспринималась горским обществом в рассматриваемый период как нечто экстраординарное, противоречащее местным традициям. В исторических условиях Кавказа XIX в. такая политика носила объективный характер, тем более, что военные акции часто были ответом на набеги «немирных» горцев, в том числе за оборонительной линией. Проведенное исследование позволило выявить ряд противоречий мировоззренческого характера, возникавших в процессе взаимодействия русского и местного населения Кавказа. Например, в соответствии с традициями Востока, подписание соглашения о подданстве горцы рассматривали как временную вынужденную уступку, а не императив политической лояльности России. Отсутствие взаимопонимания в данном вопросе часто становилось причиной военных конфликтов. Один из главных выводов представленной Вашему вниманию работы состоит в том, что отказ от политики силового давления, нанесения упреждающих ударов, проводившихся в период наместничества А.П. Ермолова, придал военно-политическому движению горцев массовый характер и значительно продлил активные военные действия на Кавказе…

Кавказцы всегда имели возможность выбирать между суннитским и шиитским мусульманством, а также византийским христианством, последнее, испокон веков имело прочные позиции на Западном Кавказе и в Грузии… Армения, хотя номинально и называлась христианской страной, к сожалению, исповедовала монофезитскую ересь и, строго говоря, по собственной инициативе откололась от Вселенской Церкви. Однако, повторяем, большинство горных жителей Кавказа продолжали коснеть в диком язычестве, и творили всевозможные беззакония, безжалостно истребляя друг друга. К XIII веку чаша терпения Божия переполнилась и полчища татаро-монголов, словно смерч, пронеслись по Кавказскому «коридору», сметая всё на своем пути. Уцелели только те, кто успел надежно спрятаться в тесных горных ущельях-трущобах, остальное население было почти поголовно истреблено.

Вот, с тех самых, пор и поселилось в душах коренных кавказских жителей презрение к мирному созидательному труду, прочной оседлой культуре и благоустройству собственной жизни. Мало кто из них мог считать себя в безопасности от внезапного нападения соседей. Так постепенно кавказские горцы превратились в вечных «партизан-пиратов», днем притаившихся по ущельям, а по ночам выезжавших на грабительский промысел. Постепенно работорговля, искусно поощряемая из-за моря турками, стала приносить в горах самый большой доход и всё мужское население без исключения занялось ею, истребляя друг друга ради наживы… «Ибо, – как справедливо указывает современный адыгейский исследователь А.Т. Керашев, цитируя дореволюционное издание по истории Кавказа, – кто не хищничал, тот не пользовался уважением в народе…»

В XVI – XVII столетиях южные и юго-восточные границы России представляли собой открытые степные пространства, по которым рыскали шайки разбойников разных племён, в том числе и горцев Кавказа. Они несли с собой смерть и разрушение, прежде всего мирным русским селениям. Государство обязано было защитить своих граждан и установить надежную границу, препятствующую варварским набегам хищников. Граница эта несколько раз передвигалась на юг к естественным водным преградам – Кубани и Тереку пока вплотную не подошла к Кавказским горам с Каспийским и Черным морями по флангам. Впоследствии казаки назвали её – Линией. При этом англичане всякий раз поднимали вой на весь мир, крича о завоевательных планах России. Им, окруженным со всех сторон морями, не стыдно было цинично разглагольствовать о свободе и независимости и при этом вести колониальный грабёж и территориальную экспансию во всех частях света…

В 1783 году, при правлении Екатерины II, по нижайшей просьбе грузинского (точнее картли-кахетинского) царя Ираклия II был заключен договор, в соответствии с которым над Восточной Грузией устанавливался протекторат России. А 12 сентября 1801 года был подписан Георгиевский трактат, по которому Восточная Грузия, а спустя три года и Западная часть её окончательно вошли в состав Российской империи. Здесь важно подчеркнуть, что названный договор был подписан добровольно, по инициативе прежде всего самих грузин, русские тогда уступили их многократным настойчивым и униженным просьбам… Однако путь в Грузию лежал через северокавказские земли, населенные десятками воинственных племён. Мощнейшая северная держава, каковой стала Россия к тому времени, до момента назначения наместником Кавказа А.П. Ермолова, в течение 13 лет (!) терпеливо искала мирный выход решения проблемы безопасных путей сообщений со своими новыми южными территориями, но безрезультатно.

Заметим, что изначально никакой проблемы для российской державы на Кавказе не существовало. Многие здешние народы добровольно вошли в состав московского государства еще в XVI столетии. Однако миссионерской деятельности по проповеди христианства в горных местностях Кавказа со стороны Русской Православной Церкви не велось никакой. Этим не замедлила воспользоваться Османская империя, которая, вынужденно уступив России Кубань, Азов и Крым, решила заслать в тыл своего стратегического противника десятки проповедников наступательного ислама… Большинство горцев, до этого не придерживавшихся практически никакой веры, с удовольствием начали принимать ислам, дававший им индульгенцию на воровство и грабёж соседнего христианского населения в Предкавказье и Закавказье. Дальнейшее известно: почти непрерывная череда русско-турецких и русско-персидских военных конфликтов в XIX столетии привела к «замирению» мусульманских государств силовым методом. При этом необходимо подчеркнуть, что за спиной персов и турок всё явственнее выглядывали «уши» французских и особенно британских меркантильных интересов. В ходе боевых столкновений с горцами Северного Кавказа Россия вынуждена была держать здесь крупную войсковую группировку, численность которой, к моменту окончания конфликта, достигала 200 тысяч человек. Такое огромное отвлечение войск от основного театра военных действий, кстати сказать, явилось одной из главных причин поражения России в Крымской войне 1853 – 1855 годов.

Здесь следует пояснить, что книга «Две судьбы: Ермолов и Шамиль» представляет собой второй том 4-х томного исследования под общим названием «Кавказский крест России», являющимся ключевым к пониманию истории умиротворения Кавказа. Название первого тома – «И Ной и Русский крест и острый полумесяц» говорит само за себя. Третий том исследования «Роковые ошибки и неизбежная победа» – будет наиболее объёмным, в нём рассматриваются события, происходившие в данном регионе с 1827 по 1865 год. Именно в этот период времени было официально закончено военное противостояние и разрешен религиозный конфликт на Кавказе. И четвертый заключительный том под названием «Горе победителям!» расскажет читателям о том, что происходило в экономической и общественной жизни региона с 1865 по 1915 год.

Именно победители в этом кровопролитнейшем противостоянии – в основном русские люди – не получили ничего кроме ран и болезней:

«Казалось бы, завоевав, наконец, опустошенный край, сказочно богатый, следовало отдать его в награду победителю, именно народу русскому, и никакому иному. Дорогой ценой было окуплено это право – тяжкими трудами, жестокими увечьями и страданиями, мучительной смертью сотни тысяч русских людей. И что же? Завоеванный русскими Кавказ отдали другим народностям… Когда еще Кавказ целиком не принадлежал России, в отвоеванную его часть переселили 500 семейств… Вы думаете, русских? Нет – вюртембергских, из которых были образованы немецкие колонии в Тифлисской и Елизаветпольской губерниях. Колонистам были отведены лучшие казенные земли и даны всевозможные льготы… Затем, после войны 1826 – 1828 годов, в Закавказье в течение двух лет были переселены свыше 40 тысяч душ… русских поселенцев? Нет – персидских, и, свыше 84 тысячи турецких армян. Им опять-таки были отданы лучшие земли.

Для водворения армян было отведено 200 тысяч казенных земель и куплено более чем на 200 тысяч рублей земли у мусульман. Неужели же, однако, у самой России тогда не было народа, нуждавшегося в земле? Так как почти вся русская земля была или помещичья или казенная, то мечтой каждого из многих миллионов русских крестьян – мечтой несбыточной – было иметь хоть клочок своей земли да свободно работать на нём. И вот «национальное» правительство наше той эпохи заботливо выписывало из далёкой Германии немцев, выписывало персов, выписывало армян, даром (т.е. за счёт русского народа) отдавало им завоеванные земли и тратило народные средства для их благоустройства!

При Александре II, когда Кавказ, наконец, был совсем покорен, наша казна делала немалые жертвы, чтобы заселить чудное Черноморское побережье. Вы думаете – русскими людьми? Нет, Боже сохрани! На казенный счёт привозили из Малой Азии тех же армян и греков. Вы скажете: южане более приспособлены к жаркому климату Абхазии. Но казна руководствовалась, очевидно, не этим, ибо, кроме армян и греков, для заселения завоеванного благодатного края она выписывала также эстов, латышей, чехов, и всем им отводились лучшие земли.

…Неужели же русское правительство совсем не осознавало необходимости закрепления столь важной окраины за Россией? Сознавало, но не слишком твёрдо… Великий князь Михаил Николаевич настаивал на необходимости переселения в Карскую область 100 тыс. русских поселенцев из внутренних губерний. Но тогдашний министр внутренних дел Лорис-Меликов (армянин по происхождению) настоял на отказе в этом ходатайстве. Заметьте: даже такой, казалось бы, сильный человек, как наместник Кавказа и превосходный знаток его (притом родной брат Государя!) – и тот ничего не мог поделать против либерального временщика из инородцев. Переселение русских не было допущено, а тем временем 100 тысяч армян хлынули в Карскую область и захватили всё, что могли. В 1879 году, когда управлял краем грузин князь Меликов, он испросил закон, воспрещающий русским селиться вне городов, – чудовищный закон, имевший главным образом целью не допустить перехода сельской земельной собственности в русские руки. Стоило, в самом деле, лезть на стены неприступного Гуниба или Карса затем только, чтобы сделать миллион турецких армян – кавказскими помещиками!» (Меньшиков М.О. Письма к русской нации. М., 2005, с. 255 – 257)…

Как в начале XX века, так и в конце его, в самой РФ появилось немало злопыхателей, беззастенчиво использующих всякие вымыслы, чтобы очернить славную российскую историю и сделать из благороднейшего русского народа образ кровожадного врага, «удушающего свободу вольнолюбивых горцев»… По нашему разумению, орловский богатырь Алеша Ермолов, подобно былинному Илье Муромцу, очищая «дорожку прямоезжую», то есть Военно-Грузинскую дорогу, приструнил дагестанских и чеченских соловьев-разбойников, чтобы те «не слёзили отцов и матерей, не вдовили жен, не сиротили малых детушек»… Не стоит забывать и о том, что кавказский коридор – это наиболее близкий путь к центру России, к Поволжью, и потому это наиболее опасное направление для вероятного «прорыва» исламских экстремистов. Это нам достаточно наглядно показали обе недавние чеченские кампании… Сегодня мы вправе говорить о новой битве за Кавказ, за нефть, за газ, коммуникации. Для нас это битва и за Россию… и за веру Православную!..

В 1816 году, когда на Кавказ явился Ермолов, начался новый период освоения русскими этого неспокойного края. Кавказские войска с восторгом узнали, что во главе их стал герой Бородина и Кульма, любимец солдат, по праву заслуживший себе славу опытного и талантливого вождя. Кроме прочего, Алексей Петрович отличался неподкупной честностью и истинно русской душой. Его меткие остроты над существовавшим в России после царствования Петра I, засильем «немцев», народное нерасположение к которым усилилось после 1812 года, вселяли уверенность в простых людях, что Россия, переболев иностранщиной и избавившись от чуждого ей западнического духа, сумеет преодолеть эту опасную для коренного народа многонациональной России эпидемию, поразившую в то время высшее общество.

Даже в блестящей плеяде военачальников того легендарно героического времени Ермолов заметно выделялся. Он принадлежит к числу тех национальных героев, на которых всегда с надеждой и гордостью смотрели и продолжают смотреть русские люди… Всевышний уже самой внешностью отметил любимого витязя русских войск. «Из ряда людей, прославленных Отечественной войной, из тесного круга деятелей государственных, – говорит о нём историк Ковалевский, – возвышается величавая фигура, выдающаяся из всех других. Мужественная голова со смелою и гордою посадкой на мощных плечах, привлекательные очертания лица, соразмерность членов и самые движения свидетельствуют о великой нравственной и физической силе Ермолова». Недаром у Пушкина, человека, крайне свободолюбивого, но одновременно обладавшего гениальным историческим чутьем, буквально вырвалось из-под пера известный императив: «Смирись, Кавказ: идёт Ермолов!»…

Указом императора Александра I от 24 мая 1816 года Алексей Петрович Ермолов был назначен главнокомандующим в Грузию, а вместе с тем и чрезвычайным посланником в Персию… Осенью 1816 года Ермолов приехал в тогдашний центр управления Северного Кавказа город Георгиевск. Он пробыл там лишь несколько дней, спеша в Персию, чтобы обезопасить границы со стороны этого беспокойного соседа. Но даже за это короткое время, познакомившись в самых общих чертах с положением дел на Кавказской Линии, он успел сделать далеко неутешительные выводы.

За те двадцать лет, что прошли с тех пор, как он служил здесь артиллерийским подполковником, почти ничего не изменилось. Реки русской крови, казалось, были пролиты совершенно напрасно. Терские станицы и лежащие за ними русские селения по-прежнему служили приманкой кровожадных горцев и почти всё время находились на осадном положении. Не только общения между населенными пунктами были сопряжены с серьёзными опасностями, но даже простой выход за ворота укрепления был сопряжен с риском для жизни. Войска постоянно находились в напряжении, и о мирном развитии края, о котором так любили поразглагольствовать в своих уютных кабинетах чиновные петербургские маниловы, всерьёз говорить было откровенным издевательством.

Из-за скаредности столичной администрации находящиеся на Линии казаки были недостаточно обеспечены боевыми лошадьми, а те, что у них оставались приходили в негодность из-за непрестанной сторожевой службы. В связи с этим чеченцы обнаглели до такой степени, что ловил ли казак рыбу, ехал ли он на сенокос, он должен был быть постоянно находиться начеку, ожидая внезапного нападения хищников. Ермолов первым делом решительно повелел всех чеченцев, «попавшихся в плен на разбое, вешать на месте преступления», а жителям тех аулов, где разбойники имели обыкновение прятаться, приказал объявить, что «жилища пособников будут истреблены до основания».

Вечером 10 октября 1816 года Ермолов в простой рогожной кибитке въехал на заставу Тифлиса. Уже утром следующего дня он объявил «всем новым по службе товарищам» о своем вступлении в управление краем и занятии должности командующего Отдельным Грузинским корпусом, так тогда назывался военный контингент России на Кавказе. В соответствии со штатным расписанием под его началом должно было находиться 45 тысяч штыков пехотинцев, 7 тысяч сабель кавалеристов и 131 артиллерийское орудие с прислугой. На самом же деле во всех вверенных ему войсках оказался значительный некомплект рядового состава: почти четверть солдат и унтер-офицеров числились только в штатном расписании. Этого мало – многие нижние чины, получавшие в полках обмундирование и продовольствие, были негодны к службе по причине возраста и болезней. Кроме того, в войсках было немало поляков и малороссов из западных областей империи, отнюдь не разделявших патриотической самоотверженности великороссов и всегда склонных к измене.

К этому следует добавить, что до 1816 года существовал обычай посылать служить на Кавказ людей, запятнавших свою совесть нечестными поступками. Алексей Петрович воспринял такой порядок как смертельную обиду и прямое оскорбление для кавказских войск, заслуживших кровью свою боевую славу. Он сумел убедить царя изменить такую порочную практику комплектования кавказских войск, доказав ему, что «он менее всего прихотлив насчет наружной красоты солдата, но то, что касается убранства его души, здесь никаких компромиссов быть не может: оно у православного русского человека должно быть безупречно».

« Для меня нет солдата худого, – писал он высочайшему адресату в империи, – лишь бы он имел твердую веру православную, национальное достоинство и силу носить ранец и оружие». По глубокому убеждению наместника Кавказа преимущество простого русского солдата состояло в том, что, не зная многого, он знал главное. А главное это состояло в глубоком понимании того, что после воскресения Господня жало смерти уничтожено, а значит, выполняя свой христианский долг по защите ближних, страшиться её не стоит и можно смело идти в бой на врагов, сколько бы их перед тобой не было. В то время большинство русских людей (особенно это было характерно для казаков) свято верило, что истинное Отечество наше на Небесах, а здесь, на земле мы всего лишь – гости, и что рано или поздно нам всем предстоит обратный путь домой – к отцу Небесному. В этом-то и состоял секрет непобедимости суворовских «чудо-богатырей», и Ермолов сам, усвоив этот православный дух еще с молодости, передавал его своим подчинённым.

Совсем иным был в то время духовный климат Грузии, избавление которой от ига персов столь дорого обошлось русскому народу. Ермолов был неприятно удивлен, убедившись на собственной практике, что «грузинские дворяне боятся обязанности служить, боятся вырвать себя от праздности, главного свойства всего здешнего народца… Что, несмотря на благодеяния, оказанные Россией Грузии, здесь не существует уважения к власти… Грузины в большинстве своем не испытывают доверия к Российскому Правительству»… В своем донесении императору Александру I Ермолов писал: «В Тифлисе нет полиции совершенно кроме нескольких негодных квартальных… Сборы с жителей производятся без толку, деньги тратятся без отчета. Богатый и бедный платят поровну! Купечество отказывается повиноваться на том основании, что этого прежде не было заведено, а теперь они этого просто не хотят. Дворянство захватывает казенные, им не принадлежащие земли…»

Из своих наблюдений он делает логический вывод: «отсюда в этой земле происходили частые бунты и мятежи, по усмирении которых виновники не только не наказывались, но среди них есть даже награжденные! Грузины привыкли устрашать законную власть угрозой общего негодования народа, которое может вылиться в бунт. Почувствовав робость и нерешительность у власть предержащих, они стараются вырывать для себя различные уступки, потворствующие их беззакониям»…

Остальное Закавказье также поразило его незначительностью достигнутых российской властью результатов во внутреннем административном управлении. И хотя исключительно благодаря победам Павла Цицианова и Петра Котляревского российские закавказские владения раздвинулись от моря Каспийского до моря Черного, настоящего порядка в них не было: цветущая окраина государства продолжала, как и 15 лет назад тянуть жизненные соки из центра России вместо того, чтобы подпитывать его. Пограничные магометанские ханства, богатые плодородными садами и нивами, под управлением алчных азиатских деспотов местного разлива по причине тотального воровства и многочисленных злоупотреблений были убыточными для российской казны и по-прежнему оставались всё теми же ненадёжными владениями, всегда держащими сторону сильного, и готовыми отделиться от России при первых успехах Персии или Турции. Поэтому прежде, чем отправиться в Тегеран, Ермолов счёл необходимым поближе познакомиться со всеми этими территориями, чтобы лучше понять задачи политического разграничения России с Персией. После осмотра их он пришел к выводу, что под непосредственным русским управлением местности эти могли бы приносить государству и местному населению в 10 раз больше пользы, чем при автономии тамошних ханов.

Весной 1817 года Ермолов выехал, наконец, в Персию, положение его было весьма затруднительным. К тому времени император Александр I по совету своего министра иностранных дел Карла Нессельроде (которого Алексей Петрович за его подрывную деятельность на этом посту обозвал «министром нерусских дел») уже дал шаху обещание возвратить часть завоеванных Россией в Закавказье земель… «Уступка шаху всех приобретений ваших до самой Грузии была бы выгодна для России – на полном серьёзе убеждал тайного советника российского внешнеполитического ведомства Вейдемейера «преданный друг России» сэр Узелей (резидент британской разведки). – Она уменьшила бы бесполезную трату людей и денег» По мнению этой английской шельмы естественной границей между Персией и Россией должна была стать река Терек и Главный Кавказский хребет. При этом продувной сэр из всех сил старался уверить Петербургский двор в том, что «хищнические обитатели неприступных мест Кавказа не могут быть ни истреблены, ни укрощены, но всегда будут вредны России по своей необузданности и многолюдству».

Не может быть и тени сомнения, что Британия устроила весь этот спектакль с дорогими подарками в кабинетах министерства иностранных дел России, которое современники не случайно называли «почти иностранным ведомством», чтобы в итоге сохранить своё влияние на шаха и тем самым воспрепятствовать прямой торговле русских с Индией через Персию… Но враги Православия просчитались. Они не учли, что и один в поле – воин, если фамилия его Ермолов, и что полномочный посол России предпочтет всем их химерическим рассуждениям пользу своего родного отечества. Ибо «проконсул Кавказа», как нарёк Ермолова брат царя – Константин Павлович, успел убедиться, что всякие территориальные уступки в этом регионе чреваты для России только дальнейшими бедствиями войны.

Однако не в меру проворные англичане не унимались. Чтобы дестабилизировать обстановку в Закавказье, они, задаривая золотом местных ханов, стали распространять в среде простого народа слухи о том, что якобы сардарь Ермолов по приказу российского падишаха согласился на уступку Персии всех мусульманских провинций и что скоро они все станут подданными персидского шаха. В связи с этим в закавказских местностях, населённых мусульманами, началось сильное брожение умов. Если учитывать, что обширная граница Персией требовала значительного количества войск, которых у наместника ни тогда ни позднее не было, ситуация становилась весьма взрывоопасной. Но Алексей Петрович, находившийся в то время с посольством уже на территории Ирана, не растерялся. Он мгновенно подготовил и отправил чёткую прокламацию ко всем жителям Закавказья – подданным России:

«Дошло до сведения моего, что люди неблагомеренные рассевают между вами слухи, что Император Российский уступает некоторые из областей шаху персидскому. Я, Главнокомандующий его над вами, именем великого нашего Государя уверяю вас, что не только областей, ни одного шага земли не уступит он шаху персидскому, и границы наши не переменяются: их охраняет Всемогущий Бог, великий Государь и верные его народы. Вы должны знать, что раз я имею попечение о вашем счастье, то и требовать умею, чтобы вы были его достойны. Неблагонамеренных, рассеивающих между вами беспокойства, постигнет наказание моё». Посылая это воззвание Ермолов прекрасно понимал, что содержании его вскоре станет известным персидскому принцу Аббас-Мирзе и переговоры о границах пойдут по нужному руслу, что и произошло в действительности… Мир России на границах Персии был обеспечен почти на десять лет вперед, и Ермолов мог сосредоточить все свое внимание на внутреннем устройстве Кавказского края.

Расчистка Авгиевых конюшен. Эпоха Ермолова здесь была, прежде всего, эпохой полного изменения внутренней политики на Кавказе. До этого отношения официального Петербурга к горским народам были фальшивы по своей сути. Смешно сказать и, тем не менее, это исторический факт: заигрывания наместников с мелкими кавказскими князьками до прихода Ермолова имели характер каких-то мирных переговоров и договоров, в соответствии с которыми победоносная Россия всегда почему-то являлась данницей. Скрытую подоплеку такого странного поведения своих предшественников Ермолов разъяснил в письме к приятелю своему А.П. Закревскому. Не только дагестанским ханам-феодалам, но даже чеченским старшинам, которые фактически были обыкновенными разбойниками, могущественная империя платила жалованье, искусственно поддерживая в одних алчность и возбуждая в других зависть и стремление набегами вынудить Россию платить «дань» и им.

Какое-нибудь крошечное горное Анцуховское общество, обитавшее в трущобах Дагестана, во времена Ермолова считало себя обиженным, не получая от России денег. Наивные анцуховцы, не сообразив как следует, с кем имеют дело, простодушно писали Ермолову, что обещают жить с ним в мире, но при этом ставили одно небольшое условие: «Мы желаем, – писали они, – чтобы ты также делал то, что делал эмир Ираклий-хан (то есть грузинский царь Ираклий V) и чтобы ты, подобно ему, платил нам дань»… Наместник отчётливо видел, что нужно как можно скорее и решительнее поменять порочную в своей основе политику задаривания местных князьков, возомнивших себя серьёзными врагами России, – на политику наступательную, имеющую своей целью не временный мир, а полную победу, которая позволит водворить прочный порядок в этом крае. Этого, по его словам, прежде всего, требовали «слёзы жителей наших на Линии, где редкое семейство не обошло убийство или разорение от хищничества»… Для Ермолова было ясно как день, что золото не может служить надежной охраной от хищников, наоборот – доказывал он царю – оно только приманивает и развращает их. Очень скоро полномочный наместник этой части России заставил воинственных кавказцев ценить железо выше золота. «Хочу, – любил он повторять, – чтобы имя мое стерегло страхом наши границы крепче укреплений, чтобы слово мое было для всех законом, вернее неизбежной смерти. Снисхождение в глазах азиатцев – знак слабости, и я прямо из человеколюбия бываю неумолимо строг. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены»…

«Девять месяцев в году определены мною на кочевую жизнь, – писал он из Моздока в Петербург А. Закревскому 5 марта 1820 года. – Образ жизни строгий и неприхотливый заставляет горцев меня чрезвычайно страшиться. Всем кажется, что я иду, а если нет где меня – не верят, чтобы я не пришел. Скоро, любезный друг, прекратятся горькие оскорбления бедных наших жителей Кавказской Линии. Тебе приятно было бы слышать, как они благодарят меня. Господь благоприятствует мне во всех начинаниях». В другом письме тому же адресату уже явно слышны нотки удовлетворения произведенными действиями: «Нет для меня большего счастия, как уважение трудов моих товарищей! Нельзя не восхищаться службой войск наших. Божусь, что они затмевают славу римских легионов!» и чуть ниже – «У меня верит солдат, что он мне товарищ!»

Алексей Петрович был не просто выдающимся военным и государственным деятелем, он был еще и глубоким православным мыслителем. Не случайно на закате жизни прославленного генерала лидеры отечественной науки единогласно избрали его почетным членом Московского университета. Так вот Ермолов уже в то время прекрасно понимал, что свобода любого народа в одиночку никогда не может устоять. Чтобы удержаться, ей еще необходима истина и милость. Только в триединстве все эти основополагающие понятия упрочивают мир и дают силу народам. Он ясно видел, что ложь и эгоизм тогдашних кавказских предводителей покушаются на свободу собственных народов и она, еще не родившись, уже исчезает как дым. А место свободы обязательно займет её гримаса – тирания. Наместник Кавказа не раз говаривал в узком кругу, что свободу надо терпеливо выращивать подобно садовому деревцу. Он подчёркивал, что только невежественные дикари путают свободу со своеволием и безнаказанной дерзостью, потому что в своем невежестве они не познали света истины и не испытали сладости милости.

Обращаясь к лукавым предводителям мятежников, якобы выступавшим за свободу своих народов, а на самом деле преследовавших свои личные корыстные интересы, Алексей Петрович обычно цитировал Евангелие: «Познайте истину, и истина вас освободит». Когда те в ответ кичливо спрашивали: «От чего освободит?! Мы – горцы испокон веков были свободны!» – Ермолов обычно отвечал им на это с горькой усмешкой: «Нет, вы – в плену! В плену собственной лжи, жадности, лицемерия и жестокости! Вы никак не можете понять, что чем больше у вас свободы, тем больше должно быть личное ваше служение собственному народу и государю, взявшему вас под свое высокое покровительство! У вас пока нет ответственности перед Богом и людьми, но я добьюсь, что она у вас будет»…

Ермолов, будучи христианином, никогда не забывал о милости и истине, требуя от своих подчиненных даже во время боя «не защищающихся или бросающих оружие щадить непременно». Дагестанские владетели и, тем более, чеченские старшины, между прочим, брать с него пример, были не в состоянии. Не было у них такой нравственной силы и духовной мощи! Да что говорить о великодушии по отношению к противникам, если к своим инакомыслящим соплеменникам горцы и их предводители относились гораздо жестче, чем Ермолов к открытым и явным врагам государства. Так шамхал Тарковский бросал не понравившихся ему соотечественников в глубокую сырую яму, предварительно выколов им глаза… Аглар-хан Казикумухский применял к своим единоверцам, имевшим несчастие его чем-либо прогневить, пытки калёным железом, отрезал им уши, лил на бритые головы кипящее масло… И никто не называл их на Кавказе садистами, таковы были тогдашние нравы. Поэтому, учитывая общий фон, говорить сегодня о якобы имевшей место жестокости в действиях Алексея Петровича по меньшей мере смешно. Он никогда не был жесток, это – неправда, скорее он был разумно строг. Недаром само имя Ермолова внушало горцам не столько страх, сколько неподдельное уважение у различных племен, населявших этот дикий край. Происходило это оттого, что в своих действиях Алексей Петрович руководствовался неписанным нравственным кодексом горцев с их верностью мужской дружбе, чести и бесстрашию. При этом он всегда выше всего ставил не свои личные, а государственные интересы родины, что тоже вызывало невольное уважение его противников…

Многих сегодняшних российских горе-христиан… грозные обращения Алексея Петровича к мятежным горцам приводят в замешательство, если не сказать – шокируют. Однако причину этого следует искать не в личности славного полководца, а в невежестве и ущербности мировоззрения многих наших современников. Даже в православных храмах ныне, в век расцвета толерантности и политкорректности, не принято вспоминать завет святителя московского Филарета: «Православные! Прощайте великодушно вашим личным врагам, гнушайтесь врагов веры и сокрушайте врагов Отечества!» Это крылатое выражение всероссийского святого и стало девизом всей жизни Ермолова… Настольной книгой Алексея Петровича были «Заветы преподобного Иосифа Волоцкого», грозные слова которого: «Слушайте и вы, цари и князья, и уразумейте, что Богом дана вам власть ваша, ибо вы – слуги Божии, исполнители воли Его!.. Он дал вас народу на земле вместо Себя, вознес и посадил на престол Свой, и вышняя десница Божия вручила вам меч Свой для охранения милости и жизни! Не изменяйте истине ради неправды…Ответ дадите вы за все погубленные души в день страшный последнего Суда Господня!» – постоянно звучали в его душе.

Вот откуда были невиданные ранее на Кавказе смелость, мощь и дерзновение у Алексея Петровича Ермолова. Он говорил и действовал, как получивший власть и полномочия от самого Творца, и смотрел на племена, населявшие Кавказские горы, как на подданных Третьего Рима – великой Российской империи, на протяжении веков просивших об этой великой милости в надежде спастись от жестокой тирании персиян и турок и потому в благодарность русским за собственную безопасность и мирное благоденствие, обязанных безусловно повиноваться своим освободителям. Порочная система подкупов и задариваний в его правление сменилась системой строгих наказаний, мер суровых, иногда жёстких по форме (с точки зрения нынешних изнеженных и извращенных лжегуманистов), но всегда неразрывно связанных с православными представлениями о правосудии и великодушии…

«Кавказ, – говорил Ермолов, – это огромная крепость, защищаемая многочисленным, полумиллионным гарнизоном. Надо штурмовать её или овладеть траншеями. Штурм будет стоить дорого, так поведем же осаду». И в этих немногих словах – вся сущность, нужно подчеркнуть, – созидательной политики Ермолова, ибо, входя в эту «крепость», он имел ввиду благоустроить её, упорядочить и приукрасить, сделав удобной и безопасной во всех отношениях для абсолютно всех народов, населяющих Кавказ, независимо от их языка, вероисповедания и этнической принадлежности… Ермолов начал с Чечни, расположенной непосредственно к югу за средним течением Терека. Аулы чеченцев в то время еще были расположены на самом берегу Терека, что весьма способствовало кровавым грабежам казачьих станиц. Поэтому первым делом Алексей Петрович оттеснил чеченцев за Сунжу… уже в 1818 году в Чечне стояли полевые укрепления Преградный Стан и Назрановское, в следующем году выросло его любимое детище – крепость Грозная, которую он надежно связал цепью укреплений с Владикавказом, стоявшим на страже Военно-грузинской дороги… Чеченцам был прегражден свободный путь на Средний Терек – и обычным хищничествам их сделан был решительный укорот…

Чеченцы особенно присмирели после того, как Ермолов вызвал к себе на совещание всех их старшин и без обиняков объявил: «Если примите присягу на верность России, вернёте пленных и будете покорны – нарежу вам земельные наделы по ртам, а остальное – раздам казакам. Если же ослушаетесь, придется вам покинуть здешние места и стать обычными бродягами, от коих вы отличаетесь только своим прозванием, а земли останутся в нашем полном распоряжении». Старшины просили дать им время на размышление и совещание с народом, ничего при этом конкретно не обещая. Приезжая всякий раз в лагерь, они старались уверить наместника в своих стараниях склонить народ к спокойной и мирной жизни. Между тем по-житейски мудрый Ермолов отлично видел, что на самом деле они даже в мыслях не имеют намерения возвращать пленных и соблюдать российский закон.

Проницательнейший Алексей Петрович не мог не понимать, насколько временно и непрочно мирное настроение Чечни пока сама природа стоит на страже её границ, делая практически недоступными её аулы. Прямо за Сунжей начинались непроходимые для русских войск леса, в которых каждое дерево было равнозначно вооруженному человеку. Ермолов провидел, что единственно надежное средство усмирить непокорную Чечню – это сделать доступной её во всякое время путем исправления здешнего ландшафта. Поэтому Ермолову пришлось разработать систему рубки чеченских лесов. По его приказу широкие просеки пролегли от одного аула к другому, и мало-помалу русским стал возможен доступ в самые недра этой дотоле закрытой для цивилизации земли, туда, где накапливалась ненависть к порядку и закону, где сохранялись «предания разбойной жизни», волновавшие кровь местным жителям. И эта система, изобретенная Алексеем Петровичем еще в конце десятых годов XIX века, стала основным средством замирения Кавказа в конце победных пятидесятых. Сейчас уже очевидно, что, если бы петербургские бюрократы в свое время не отступили бы от нее и не стали бы заниматься одновременно маниловщиной и шапкозакидательством в этом сложнейшем регионе страны, боевые действия на Кавказе наверняка закончились бы как минимум на два десятилетия раньше.

Система горных дорог и широких просек вместе с созданием укрепленных линий заставляло привыкшее к разбойному образу жизни местное население делать однозначный выбор: или смириться с российскими законами и начать мирно трудиться на своей земле, или лишиться зимних пастбищ и пахотных полей. Казалось бы – с утверждением российской власти, кстати сказать, самой гуманной в целом свете к гражданам некоренной национальности, на Кавказе должны были водвориться законность и просвещение, прекратиться работорговля и кровавые междоусобицы местных племен, наконец, расцвести торговля и оживиться экономическая жизнь. Что еще нужно? Ни садистской жестокости, ни грабительских поборов турок и персов русские войска никогда с собой не несли, наоборот, для них всегда были характерны щедрость и снисходительная доброжелательность к местному населению. Чего же еще не хватало горцам для мирной жизни?! – никак не могли сообразить воспитанные в западном духе предшественники Ермолова. Алексей Петрович легко разрешил эту загадку.

«Я страшусь исполнения филантропических правил на Кавказе, – писал он. – Может быть, где-то они и хороши, но не здесь. В здешнем крае и добро надобно с насилием! Не зря же сказано святителем Иоанном Златоустом: «боясь властей, да не поглотят люди друг друга, как рыбы! На то есть воля Божия, чтобы… обуздывать неистовство людей безумных!» Время доказало, что ставка наместника на силовое решение кавказского вопроса с учетом традиционной психологии горцев, уважающих только сильную власть, была единственно верной…

Действия Алексея Петровича в Дагестане отличались еще большей решимостью и быстротой, нежели в Чечне. Он начал с того, что зимой 1818 года, скрытно пройдя через шамхальство Тарковское, примерно наказал мятежников в Мехтуле и, уничтожив самостоятельность этого ханства, обратил его в обыкновенное русское приставство. Судьба Мехтулы, однако, не послужила уроком предводителям остальных дагестанских племен, которые из-за своего личного эгоизма и не думали прекращать приносящие им баснословный «доход» грабительские наезды на мирных жителей. Привыкнув к безнаказанности, они нисколько не задумывались о неизбежных грядущих последствиях для своего собственного народа. Позднее с подачи тогдашних британских «политтехнологов» свои действия они обзовут «народно-освободительной войной с российскими захватчиками», с приходом к власти большевиков этот миф будет возведен в историческую аксиому.

Тайно готовясь к войне, местные ханы регулярно слали Ермолову письма, жалуясь на то, что «их непоколебимая верность русским остаётся без воздаяния». Наместник, видя их бессовестную ложь и плутни, был вынужден какое-то время вести переписку с вероломными, дабы не вспугнуть их раньше времени. На самом деле он терпеливо ждал удобного случая воздать им по заслугам… Очевидно, что кабинетные теории петербургских бюрократов, рекомендовавших Ермолову «смирять горцев кротостью и снисхождением», на практике оказывались не просто несостоятельными: они наносили ощутимый вред государственному строительству в этом регионе. Наместник Кавказа в своем донесении начальнику Главштаба князю Волконскому писал буквально следующее: «Я хорошо знаю, что на Кавказе надобно прежде дать чувствовать могущество наше и только потом позволять пользоваться великодушием правительства. Здесь равно вредны: как сила, неуместно употребленная, так и кротость, без приличия оказанная, ибо первая уничтожает доверенность, последняя приемлется в виде недостатка сил и, поощряя к дерзости, заставляет впоследствии прибегать к напряжению средств в большей степени, нежели каковые вначале потребны были»…

Ныне, пользуясь безнаказанностью со стороны федеральных законов в отношении сепаратистов, развелось немало желающих порассуждать со спекулятивными целями о «войне за свободу», которую якобы горцы справедливо вели против «русских захватчиков и поработителей». При этом все эти «борцы за свободу», многошумящие в различных средствах массовой информации и щедро за то одариваемые из различных общественных неправительственных фондов (читайте – филиалов западных спецслужб), почему-то замалчивают или стараются не замечать тот очевидный и известный всякому добросовестному историку факт, что уже в начале 20-х годов XIX века абсолютное большинство народов Кавказа добровольно и официально (это зафиксировано соответствующими документами, хранящимися в государственных архивах РФ) приняли российское подданство…

Нынешние демагоги или по своему невежеству или по злонамеренности любят порассуждать о колониальной политике России и угнетении местных народов «царскими сатрапами». Но факты свидетельствуют как раз о противоположном: окраины Российской империи и её центр всегда составляли единый государственный организм. Обогащения русского народа за счет других ни во времена Ермолова, ни позднее не происходило. Наоборот, население великорусских губерний в среднем регулярно вносило в общегосударственный бюджет почти на 60% больше, чем население «колониального» Кавказа. Причем уроженцы последнего, как правило, освобождались от воинской повинности, зато кавказские купцы имели право торговать повсеместно без каких-либо ограничений наравне с русскими и «с обоюдною пользою». Более того, как указывает известный исследователь С.В. Лурье, изучающий российский имперский феномен «…все отрасли промышленности, почти все командные должности гражданские и военные, юриспруденция, образование, печать – были в руках у местной элиты». Таким образом, главная цель российской администрации по отношению к инородцам Кавказа сводилась к их гражданскому приобщению – «слиянию с остальными подданными», а не к подавлению и эксплуатации туземного населения, как это делалось британской администрацией или австро-венгерской на подчиненных территориях.

«Стать твердой ногой в Закавказье». Лучшие государственные умы давно уже сознавали, что для действительного владычества русских в Закавказье и для объединения этого края в органически целое, необходимо было, прежде всего, уничтожить самостоятельность ханств и обратить их в простые русские провинции. Еще ко временам Екатерины относится замечательная мысль – завоевать сначала именно эти ханства. Потом уже занять Грузию. Если бы эта мысль тогда осуществилась, Россия избавилась бы от целого ряда войн, которые пришлось вести ей за обладание теми же ханствами, но уже при обстоятельствах менее благоприятных.

Ермолов догадывался, что в начале века у князя Цицианова не было иного выхода для удержания ситуации под контролем, как только дать различные привилегии местным ханам, обязующимся поддерживать порядок в регионе. И пока срок действия этих договоренностей не истёк Россия, несмотря на всё возрастающее свое могущество, разрывать их в одностороннем порядке не собиралась, свято соблюдая свои обязательства. Покончить с этими явными реликтами можно было только в двух случаях: прекращение наследственной линии владетеля или измена ханов. Последнее, кстати сказать, случались не раз, но предшественники Ермолова или по безразличию к успехам России в этом крае, или (что скорее) по недоумию ни разу ими не воспользовались для пользы своего отечества…

Исполинская ноша по благоустройству Кавказа, мужественно поднятая Ермоловым, требовала, разумеется, и соответствующей опоры – и Алексей Петрович нашел её в своих сподвижниках и, прежде всего в кавказских солдатах. Но и кавказские солдаты обязаны были ему именно той несравненной мощью религиозно-нравственного духа, который всегда отличал их славного предводителя от придворных генералов. Потомкам суворовских чудо-богатырей импонировало то, что их вождь был неподкупно честен и прост в обращении с ними. Им нравилось, что Петрович (так они ласково его промеж себя величали), как и его учитель А.В. Суворов, всегда был при оружии, то есть постоянно носил на себе благословленный матерью наперсный крест и не снимал с себя кинжала. Что и дома, и в походе Ермолов непременно спал на жестком ложе, завернувшись в свою шинель, и всякий раз вставал с первыми лучами солнца.

Как истинный ученик Суворова, Ермолов понимал, что победа во многом – результат духовного единения вождя с простыми воинами, что любовь солдата к полководцу, его безусловное доверие к нему – есть основа победной поступи войск. Потому Ермолов никогда не жалел ни сил, ни средств, чтобы облегчить груз забот своих боевых товарищей. Он запретил изнурять кавказских солдат строевыми занятиями, проще говоря, – муштрой. Наместник видел в каждом бойце самобытную личность и, что крайне важно, – родную кровинушку. Вместо уставных касок он разрешил им носить папахи, вместо тяжелых ранцев – легкие холщевые вещевые мешки, вместо продуваемых насквозь зимой шинелей – нагольные овчинные полушубки… Ермолов своей властью максимально сблизил стиль кавказских регулярных полков с казачьим вольным строем. Кстати сказать, это как раз более всего раздражало официальный Петербург. Но Петрович не обращал на это ни малейшего внимания и требовал одно, чтобы снаряжение, образ службы, и даже само обучение уставу во вверенных ему войсках ограничивалось сутью дела и отнюдь не стремился к излишней регуляризации. Алексей Петрович резонно полагал, что если каждый солдат в строю (как это принято обычно у казаков), будет знать свое место и направление при том или ином движении, если каждая часть будет способна вовремя сомкнуться и рассыпаться в полном боевом порядке, живо и бойко без всякого вмешательства, то цель уже достигнута. И не беда, если при этом у его кавказцев не будет парадного щегольства и безукоризненной внешней «чистоты строя» придворных петербургских полков, для победы в сражениях с горцами – это далеко не главное.

«Не незыблемой твердостью линий, – любил повторять Ермолов, – а лихостью и летучестью движений должны щеголять мои полки». Проводя учебные смотры коннице, проконсул Кавказа прежде всего пропускал мимо себя кавалеристов по одному, в карьер, и строго следил, как на этом аллюре всадник держит себя, действует шашкой и ружьем, как наскакан и вытянут его конь – летит ли он плавно, соколом, или делает тупые и извилистые скачки, как испуганная коза. Сюда относились самые строгие замечания генерала, и потом, когда проходили взводные и полусотенные колонны зубчатым фронтом, он снисходительно-ласково говорил «спасибо» своим боевым товарищам. До сих пор мало кто осознал со всей отчётливостью, что фактически Ермолов создал на Кавказе новый невиданный до этого род войск – то, что сегодня называем «спецназом».

На сбереженные во время своей поездки в Персию деньги, Ермолов, сразу после своего возвращения, выстроил в Тифлисе госпиталь для нижних чинов. А на кавказских Минеральных Водах, в районе Пятигорска и Ессентуков, по его приказу были построены лечебно-курортные заведения для раненых солдат и офицеров. Отнюдь не для красного словца, он продолжал называть их не иначе, как «товарищи». Они действительно были его боевыми товарищами, с которыми он по-братски делил и горе и радость, и, которые постоянно чувствовали на себе его отеческую заботу.

Известно, что после того, как Алексей Петрович прибыл на Кавказ, местные князьки по восточному обычаю пытались задарить его самоцветами, дорогими персидскими шалями и породистыми скакунами. Рассчитывая на то, что «задобренный» подарками, подобно своим предшественникам, наместник поневоле станет смотреть сквозь пальцы на их своевольства и тиранию по отношению к простым горцам, и мирволить к их «озорствам» и «шалостям» по отношению к русским воинам и поселенцам. Однако на этот раз они жестоко ошиблись, явно недооценив честность и принципиальность Ермолова. Алексей Петрович, в приказном порядке, заставив «дарителей» обменять поднесенные лично ему драгоценности, роскошные одежды и племенных жеребцов на отары овец по эквивалентной стоимости. Последних, а их набралось несколько тысяч, он передал на прокорм войскам с тем, однако, чтобы солдатские фуражиры занялись в дальнейшем разведением скота на полковых угодьях и поставляли мясо бойцам постепенно, дабы оно никогда не переводилось в солдатском рационе…

Ермолов, без всяких красивых слов воплотил свое понимание высокого предназначения кавказского воина, своего боевого товарища, в действительность, а точка зрения его была, буквально, следующая: личность нижних чинов не должна быть поглощена фронтом. Чем больше воин сохранит свою самобытную личность, тем больше выиграет служба. Ведь во время боевых действий многое отдаётся на его совесть, вверяется его личной инициативе, когда он делает свое дело без команды и контроля. Поэтому, считал Алексей Петрович, сберегая личность солдата, командир сохраняет его нравственное чувство, которое у русского человека, по отношению к долгу и подвигу, всегда благородно. И тут он всегда ставил в пример казаков, станичный и семейный быт которых устроен так, что с самого раннего возраста юноша проникался истинной нравственной дисциплиной и сознательным чинопочитанием и уважением к старшим. Казак переносил из станицы в строй нечто из своего почетного положения главы семейства и гражданина малого отечества, где он имел право на независимое мнение и где его голос, оказывал влияние на решение станичного круга. Немаловажно и то, что в казачьих рядах стояли вместе отец и сын, дядя и племянник, потому и обращались они друг к другу всегда с почтительностью и уважением. Молодой всегда величал пожилого по имени-отчеству, а погодки – просто по отчеству. Казаки с молоком матери усвоили: тот, кто имеет искреннее уважение к старшим, тот непременно будет уважать и самого себя и равного себе.

Ермолов строго внушал вновь прибывшим господам офицерам, не знающим еще кавказских порядков, если потребуется – возвышать голос до строгости. Но никогда не переходить на нетерпеливый крик. Ибо, по его глубокому убеждению, оскорбительное отношение к нижним чинам на самом деле только разлагает воинскую дисциплину, а не укрепляет её. Чем больше воин уважает себя, тем сильнее на него действует доброе слово и разумное внушение, но ни в коем случае не грубый окрик старшего по званию. Во многих случаях, полагал Ермолов, солдату полезно объяснить цель приказания. Это подтолкнёт его лучше и быстрее исполнить требуемое. «Немцам с их излишним педантизмом, – говаривал Алексей Петрович, – легко отбить любовь и охоту к службе у наших воинов, которые во время боевых действий творят чудеса храбрости без всякой команды и контроля сверху. Будем помнить, что у русских только то делается хорошо и отлично, что делается с охотою, с чистым сердцем, не омраченным бранью».

О том, насколько Ермолов бережно ценил жизнь своих сподвижников в ратном труде, простых воинов, свидетельствует следующий эпизод из боевых действий на Кавказе. Еще в те времена, когда изменник Ахмед-хан Аварский стал собирать под свои знамена всех желающих присоединиться к мятежу, Алексей Петрович резонно рассудил, что необходимо как можно скорее проучить наглеца и нанести ему такой удар, чтобы слух о нём распространился по всем кавказским горам и заглянул в глубокие ущелья. С несколькими сотнями своих воинов, захватив с собою только два конных орудия, он выдвинулся по направлению к аулу Дженгутай. Впереди путь отряду преграждала довольно крутая гора, густо усеянная неприятелем: тысяч пятнадцать вооруженных горцев ожидали, когда русские подойдут поближе. Когда отряд приблизился к подошве горы, сверху посыпались выстрелы и самые дерзкие ругательства. Солдаты, было, рванулись вперед, чтобы заставить замолчать наглецов, но Ермолов, верхом обогнав отряд, приказал остановиться и варить кашу. Несколько выстрелов из орудий закончили этот день. Войска расположились на бивуаке и, все с досадою узнали, что командующий приказал готовиться к ночлегу.

Оскорбленные солдаты, офицеры и даже многие из приближенных наместника поспешили осудить своего предводителя за непонятную им нерешительность. Главнокомандующий слушал всё это и молчал. Горцы, увидев, что отряд расположился на ночлег, были уверены, что русские не в силах атаковать их сильную позицию. И потому пуще прежнего стали кричать и ругаться. Пули так и сыпались с высоты гор. Ермолов же, в своей неизменной бурке, хладнокровно угощал офицеров походной закуской, не обращая внимания на крики и свист пуль. «Пусть себе тешатся!» – приговаривал он с усмешкой. Наместник никогда не упускал случая показать, как надо держаться в любом, самом трудном положении.

«Никогда не забывайте, – подчеркивал боевой генерал, – что мы за Веру и Отечество сражаемся! А коли так – чего нам бояться!? Перед атакой – осенил себя крестным знамением и вперед! Ведь сам Господь думает о каждом из нас и определяет: кому жить, а кому помирать. Это же Его собственный Промысел! При этом, однако, – добавлял он для излишне горячих, – безрассудно лезть на рожон тоже не стоит, это похоже уже на самоубийство – смертный грех будет! Следует всегда идти средним путем и тогда непременно спасешься, ибо смерть боится того, кто сам её не боится».

Наступила ночь. Тьма была кромешная, горы осветились кострами. Ветер, дувший в лицо русским, доносил песни радовавшихся своей неуязвимости горцев. Наконец – всё смолкло. В русском лагере солдаты также задремали, но Ермолов не спал. «Я готовился,– вспоминал он впоследствии, – с рассветом начать боевые действия против мятежников и понимал неизбежность больших потерь при восхождении на крутизны. С другой стороны, нельзя было отступлением ободрить неприятеля: малейшая со стороны нашей неудача или действие, которому можно было дать невыгодное истолкование, соединило бы всех врагов наших и удесятерило бы их силы…» Казалось бы ситуация – почти безнадежная, но Ермолов всегда верил, что Господь не оставит своей помощью православное воинство и усиленно молился. Озарение пришло неожиданно: он вдруг мгновенно понял, что нужно предпринять, чтобы достичь полной победы.



Часу в десятом вечера, пользуясь тем, что ветер дул со стороны горцев, Алексей Петрович тихонько вызвал к себе только что освобожденного из чеченского плена майора Швецова. Главнокомандующий приказал ему взять второй батальон Кабардинского полка с двумя орудиями и, без шума проведя его через лес по узкой горной тропе, взобраться на высоты и неожиданно ударить в левый фланг неприятелю. «Только смотри, брат, – напутствовал его Алексей Петрович, – двигайся без выстрелов, встретишь где неприятельский караул – уложи штыками, а как взойдешь на самый верх, дашь сигнал: мы тебя поддержим». Потом, немного помолчав, добавил: «Да знай – оттуда тебе нет дороги назад: я найду тебя там, на горе, или живым, или мертвым».

Майор выступил так тихо, что отдыхавшие по соседству солдаты не заметили, как исчез в темноте батальон Кабардинского полка: ночная тишина ничем не прерывалась, на горе беспечно догорали костры… Весьма скоро Швецов с боевыми товарищами из под ветра подошел вплотную к неприятелю. Лезгины вповалку лежали у потухающих костров, не ожидая ночного нападения. Вдруг одновременно со всех сторон грянуло раскатистое русское «ура!» и ночную мглу разорвал дружный ружейный залп. До смерти перепуганные джигиты бросились врассыпную: кто бежал в одежде, но без оружия, кто с оружием, но без одежды. Многие навсегда остались лежать на месте, так и не успев подняться с земли. В панике горцы ранили друг друга, и много оружия и лошадей досталось храбрым пехотинцам Кабардинского полка.

С первыми выстрелами весь лагерь русских уже был на ногах. «С Богом! Вперед, бегом!» – скомандовал Алексей Петрович, – и солдаты шустро стали подниматься на гору. Главный отряд пошел на соединение с решительным майором Швецовым. Артиллерийские орудия поднимались на руках. Спустя несколько часов, весь отряд уже располагался на прежней неприятельской позиции. Ермолов приказал подать солдатам водки и велел всем отдыхать. Вокруг главнокомандующего собрался обычный круг офицеров. «Вот вам, господа, урок, как должно беречь русскую кровь!» – обратился Алексей Петрович к тем, кто накануне открыто порицал его «медлительность и нерешительность».

Воочию убедившись в бескорыстии Ермолова и ощутив на себе его всегдашнюю заботу, кавказские воины искренне привязались к Алексею Петровичу, которого промеж себя называли то, по-былинному, – Алешей, а то и просто дядюшкой или Петровичем. Сам величественный его вид в походе вызывал восхищение российских солдат и заставлял трепетать от ужаса их «полудиких врагов»… Наличные военные силы, находившиеся в то время на Кавказе, при всём том были, мягко говоря, недостаточны для выполнения военных проектов Ермолова. Когда он вступил в командование корпусом, он нашел недокомплект в кавказских полках до 10 тысяч штыков, не хватало и две тысячи сабель. Всего в строю находилось только 37 360 пехотинцев и 5 948 кавалеристов, в артиллерийском парке имелось 48 батарейных орудий, 60 – легких и 24 конно-казачьих. Эти войска должны были контролировать почти тысячекилометровую границу России с Турцией и Персией, стоять гарнизонами в закавказских крепостях и укреплениях Кавказской Линии, обеспечивать безопасность многочисленных коммуникаций, наконец, строить новые дороги и новые укрепленные пункты по всему обширнейшему краю, не говоря уже об «улучшении» внешнего вида большинства здешних городов, что в переводе на простой язык означало капитальное градостроительство…

Об истоках национальной мощи. Как же тогда русские, бывшие в меньшинстве в чужой незнакомой местности, наконец, с оружием гораздо худшим, чем у их многочисленных противников, смогли не только выжить и, несмотря ни на что удержаться на Кавказе, но и, в конечном счёте, преодолев всё, одержать славную победу! Тысячу раз прав Ф.И. Тютчев – «умом Россию не понять», понять её можно только сердцем, в котором никогда не угасает вера, вера православная в то, что Господь победил смерть, и с тех пор верные его ученики поистине стали Его наследниками.

Сам Ермолов этот феномен русской непобедимости объяснял так: «Мои кавказские богатыри, погибая в бою, радовались, что своей собственной жизнью они сумели защитить своих товарищей. Именно самопожертвование (а это высокое качество всегда было свойственно русским православным христианам!) порождало отвагу, а отвагой изгоняется естественный для человека первоначальный страх пред смертью. Смерть же боится того, кто её ни в грош не ставит и всегда готов предстать перед Господом». Военная история вслед за Ермоловым доказывает: отдельное воинское подразделение выживает только в том случае, если каждый из его бойцов приготовился к смерти. И наоборот: отряд неизбежно гибнет, если он состоит из воинов, стремящихся выжить любой ценой.

Истоки национальной мощи начинались в семье, где отец был главой, где дети уважали и почитали старших. И каждый, от мала до велика, знал, что у него есть свое особое предназначение на этом свете, благословенное Богом, и что рано или поздно придется давать ответ за его исполнение. Поэтому непристойно было даже в мыслях мечтать занять не свое место. «Стать выскочкой» – было позором, который как всякое нечестное дело, впоследствии обязательно горем отзовётся на потомках. И крестьяне уважали свое христианское звание и любили свой труд. И мастеровые стремились успеть отработать свой талант в земной жизни и тем более священники знали, как строго с них взыщется за халатное исполнение долга.

Правда, голова сложного российского организма – то бишь тогдашнее дворянство – после воодушевления и национального подъёма 1812 года опять задурило. Не хотели дворянчики, в большинстве своем отравленные западничеством, думать и управлять у себя дома, на родине, а хотели только раскатывать по заграницам, да и проматывать заработанные тяжелым трудом народное достояние… Вот разгадка того, что спустя столетие, уже в 20-х годах века двадцатого, русский народ будет равнодушно взирать, как эту «дворянскую голову» (кстати сказать, давно уже ставшую в прямом и переносном смысле нерусской) проходимцы из инородцев, засланные в Россию из-за границы, ампутируют за ненадобностью… Но это будет потом, а в начале века XIX только лучшие из дворян, сберегшие свою бесценную душу считали своим долгом ехать не в Париж, а на Кавказ – проливать свою кровь за Отечество.

Чем больше внутренней свободы, тем больше в личности человеческого начала и меньше животного. Человек свободный – абсолютно независим и, если его лишают Божественного дара свободы, он уходит их этого мира в мир иной. Но умирает он сам, и умирает свободным и не по приказу страха или страсти, ибо он – господин страха, а не его раб. Образцом, эталоном свободного человека может служить православный воин, всегда готовый идти на смерть за Веру и Отечество. Высшая же форма свободы проявляется в иноках, выбравших целью жизни служение Богу. Все их устремления – там, за границей земного бытия. Знаменательно, что в древности именно такие люди на Руси были естественными обладателями власти и стояли у кормила государственного корабля.

И при наместничестве Ермолова и после его отставки самая боеспособна армия, без всяких преувеличений, была у России на Кавказе, разумеется, прежде всего, по своему качественному личностному составу. Сегодня многим непонятно, как это могло быть, если на дворе было крепостное право!? Но в том-то и дело, что Ермолов в бытность свою на Кавказе фактически отменил в этом регионе крепостное право. При нём отношения межу православными независимо от их положения в обществе напоминали семейные. Старший по званию и по положению относился к рядовым как отец к детям, а равные между собой воспринимали и величали друг друга братьями. Случались, конечно, и исключения, но война есть война и она, как известно, на должность не смотрит, ну а Бог, как известно, шельму рано или поздно метит, тем более на войне.

Как учат святые отцы – истинный руководитель познаётся не по внешним знакам отличия, а потому имеет ли он необходимые для этого качества души… Всегда были и будут самопоставленные соискатели власти, гонящиеся за блеском в этой жизни и не думающие о грядущем Суде… Весьма примечательна фраза Алексея Петровича, оброненная им в письме к А. Закревскому, которая однозначно характеризует его точку зрения на загнивающее сословие аристократов в России: «Боже избави, если меня вздумают обезобразить графским титулом. Это хуже и самой аренды (Ермолову царь несколько раз предлагал в качестве награды различные богатейшие имения) и сего я не мог бы перенесть… Я бы желал тщеславных людей, домогающихся сих пустозвучных титлов, перенести в Грузию, показать им толпу безобразных местных князей и спросить после: стоит ли труда честного человека желать с ними сравниться…Если раньше аристократизм в гражданском обществе определялся благородством духа личности, то теперь это выродилось окончательно… Верхушка, по своей воле отрезавшая себя от народа, утратила веру отцов, национальные традиции и опустилась ниже обывательского уровня, начался неизбежный процесс гниения…»

Теперь уже неоспоримый факт, что именно фактическая отмена крепостничества в отдельно взятом регионе Российской империи (Кавказе) стала главной причиной недоверия правительства к Ермолову при смене кабинета в Петербурге в 1825 году. Впрочем, это отнюдь не дает серьёзным историкам никакого права причислять А.П. Ермолова к «тайным декабристам» и приписывать ему симпатии к демократическому образу правления. Алексей Петрович с младых ногтей был и до конца дней своих оставался убежденным монархистом и всегда и везде готов был оберегать власть самодержца, законного главу нации и государства…

Только к концу срока своего пребывания на Кавказе Ермолову с большим трудом удалось довести численность своего корпуса до штатной комплектации… Чтобы убедить местное разнообразное население в том, что отныне всё, что живет на Кавказе и в Закавказье, должно составлять одно целое с Российской империей, войска, расположенные как в Грузии, других закавказских ханствах, так и на Кавказской Линии и в Черномории, получили общее наименование – Кавказского корпуса. При этом общая численность регулярных войск корпуса была к 1825 году доведена до 90 тысяч человек, из них казаки составляли 40 тысяч всадников. Но опять-таки следует учесть, что почти половина этих войск была разбросана по гарнизонам крепостей и других военных укреплений, а четверть постоянно прикована к турецкой и персидской границе. Пользуясь таким растянуто-распыленным состоянием кавказского корпуса, горцы всегда могли на отдельном участке военных действий сосредоточить силы в десятки раз превышающие численность русских воинов.

Но победы при правлении Алексея Петровича им могли привидеться только во сне. Достойный ученик А.В. Суворова А.П. Ермолов в бытность свою на Кавказе сумел довести искусство штыкового боя православных чудо-богатырей до совершенства. В горной местности на открытых местах русским пехотинцам не раз случалось «принимать» бешено скачущую на них вражескую конницу. Дикие пронзительные возгласы разгоряченных горцев, сверкание обнаженных шашек, ощущение неотвратимой гибели и мистической жути сопровождали эти атаки. Петрович же всякий раз настраивал своих бойцов подобающим образом. «Не так страшны эти бесенята, как им хочется выглядеть перед вами! – успокаивал он новобранцев – запомните раз и навсегда: неприятельская кавалерия ничего с вами сделать не сможет, если вы дружно сомкнёте ряды. И в пальбе не спешите: стреляйте прицельно, не торопясь, а как подскачут поближе – примите их в штыки! И вы сами убедитесь, как легко управиться с гололобыми!» Молниеносный штыковой удар при Ермолове стал вершиной русского национального духа, его боевой соборности, видимым проявлением стремлением стоять «за други своя» до конца. Несокрушимость штыкового натиска кавказских гренадеров была обусловлена цельностью и абсолютной гармонией всех участвующих в нём от полкового командира до рядового воина. Ермолов смог добиться того, чтобы у его соратников или как он говорил «боевых товарищей» во время сражения были единая молитва, единый вождь, одна мысль и одно сердце!..

Центр огромного края, который Россия носит под сердцем в исполинском своем теле до будущего разрешения от бремени, до эпохи, с которой начнется воспитание и окультуривание вконец одичавшей к началу XIX века Грузии. А теперешний Тифлис благодаря стараниям Ермолова постепенно превращается в обычный губернский город империи, тем же, кто и сегодня продолжает ностальгировать по столице Грузинского царства, возмущаясь «варварством русских», уместно будет напомнить, что еще четверть века назад родители их не смели высунуть нос из своих саклей, опасаясь лезгинского аркана, кинжала или пули… Слишком скоро хранимый «сенью дружеских штыков» (естественно, русских) этот народ за немногим исключением забыл свои страдания под тяжким гнётом персов и турок, когда грузинам приходилось посылать дань не только деньгами, но и молодыми юношами и девушками, откровенно употребляемых в гаремах восточных деспотов. Стали забывать кахетинцы вместе с карталинцами и разрушительные набеги лезгин, уводивших в плен тысячи их соотечественников. Наконец, запамятовали сегодня на берегах Куры, что не сами предки их по доброй воле соединилась, а именно Православная Россия собрала в одно грузинское тело отдельные княжества – Кахетию, Карталинию, Имеретию, Мингрелию, Гурию, Сванетию, – до того почти тысячу лет разъединенных и самоистреблявших друг друга в междоусобных войнах. И обошлось России это не даром, нет! – а ценой сотен тысяч жизней её лучших сынов.

Но – увы! – вместо естественной в таких случаях благодарности и просто человеческой признательности грузины уже через несколько лет после своего освобождения решили отплатить русским избиением воинских команд, расквартированных по кахетинским деревням. Делалось это по ночам, внезапно, когда русские солдаты спокойно спали, не ожидая измены «единоверцев». Таким образом, был вырезан почти весь Нарвский драгунский полк, причем раненых российских офицеров перед тем как предать мучительной смерти «братья-грузины», как правило, жестоко истязали… К сожалению, приказ «отблагодарить» как следует, за «гостеприимство» осатанелых местных «мирных» жителей так и не поступил из петербургского «болота», а предшественник Ермолова на посту наместника взять на себя ответственность за действия по защите чести и достоинства русского воинства побоялся. В итоге, почти все преступники, запятнавшие руки в крови своих освободителей, были амнистированы Александром I во имя мифической русско-грузинской дружбы.

Позиция главнокомандующего по этому вопросу довольно полно выражена в донесении к А.А. Аракчееву: «Беспутное и самовластное правление прежних грузинских царей ожесточило сердца здешних дворян и посеяло в них семена неблагодарности. Когда случалось, что цари предпринимали что-либо в пользу дворянства, таковые действия относились последними не к благим намерениям, но к боязни. Грузинские цари не воздерживались от присвоения собственности частных людей, а местное дворянство от того почитало всякий способ обогащения добрым, сделавшись грабителями своих подданных. Правительство наше не имеет здесь (в Грузии) ни приверженных людей, ни благодарных и вообще все они (местные аборигены) не чувствуют в полной мере счастие принадлежать Российской державе. Здесь боятся обязанности служить, боятся вырвать себя от праздности, главнейшего свойства здешнего дворянства и вообще всего народа»…

Ермолов прекрасно понимал, что всякая безнаказанность порождает всё новые и новые преступления, бесконечно умножая жертвы в грядущем. Как военный человек, он привык всегда руководствоваться универсальным правилом своего учителя – А.В. Суворова: «Никто не может быть так жесток, как вредны и жестоки по результатам своих действий сентиментальные люди. Человек, любящий своих ближних, человек, думающий о судьбе своего Отечества, должен добивать врагов, чтоб вслед за одной бедой не началась другая». Поэтому, в отличие от своих не в меру политкорректных и слишком осторожных предшественников, Ермолов решительно отодвинул в сторону на неопределенное время административную и дипломатическую деятельность во внутренних делах по управлению вверенного ему края и занялся исключительно военной сферой. Вместо уговаривания и подкупов грузинской и вообще кавказской знати, представители которых за редким исключением всегда были готовы предать своих российских благодетелей, он начинает вести твёрдую и последовательную политику, строго взыскивая с провинившихся, без сожаления казня изменников… Безусловно, такая тактика не могла не принести добрых плодов: демагогические разглагольствования о «тысячелетней независимости грузинского народа» вмиг прекратились и мятежники вынуждены были попрятаться по своим норам до поры до времени…

Во времена своего пребывания на Кавказе Ермолов отдавал ему всю свою жизнь, все силы своего ума и все свои помышления. Но в 1821 году Кавказ едва не потерял его. Очередная масонская революция теперь уже в Италии еще раз продемонстрировала шаткость и гнилость декоративных европейских монархий. Российский император Александр I, находившийся тогда в Лайбахе и наивно полагавший, что можно кратким хирургическим вмешательством вылечить безнадежно больную Европу, назначил на помощь Австрии стотысячную русскую армию. Любопытна реакция тогдашних кавказских аборигенов на эту весть. Вот как сам Алексей Петрович описал происходившее в те дни в послании к своему приятелю: «здесь разнесся слух, что меня отзывают и другой назначен на мое место… Ты представить себе не можешь – какая радость князей и дворянства грузинского. В сем чувстве с ними сравнялись одни чеченцы, которые в восхищении. Грузины думают, что они сыщут себе тоже снисхождение, которым они пользовались при моих предместниках, а чеченцы ожидают, что можно будет безнаказанно продолжать те хищничества и разбои, которые прощались им 30 лет. Между теми и другими мало весьма разницы в чувствах и правилах! Впрочем, не тебя уверять я должен, что не корыстолюбие, лихоимство и неправосудие причиною сей ненависти. Одна строгость во мне не любима и что пред лицом справедливости не имеет у меня преимуществ знатный и богатый пред бедным человеком – вот преступление!»…

28 октября 1821 года Ермолов снова вернулся на Кавказ, «чего, – как заметил он с нескрываемой иронией, – многие не ожидали», и плодотворная деятельность его в крае продолжалась еще пять лет… 1826 год стал переломным и в жизни Кавказа и в жизни Ермолова. После неожиданной смерти Александра I обстоятельства, как и следовало того ожидать, в столице империи переменились, и «над неуязвимым до того Ермоловым начала собираться грозная туча».

Решив воспользоваться беспорядками в Петербурге, персияне поспешили вторгнуться в русские пределы, и еще не так давно радовавшиеся освобождению от ненавистного персидского ига и клявшиеся на Коране в верности России руководители мусульманских провинций, подняли восстание против своих благодетелей. Опасность, угрожавшая Грузии с востока, естественно, заставила обратить внимание наместника, прежде всего, на направление главного удара неприятеля, и все наличные силы были оперативно брошены туда. Поэтому он был вынужден на время остановить свое победоносное шествие по Северному Кавказу. Между тем, на северной стороне Кавказских гор – прежде всего в Чечне и Дагестане, орошаемые щедрым дождем фунтов стерлингов и франков стали всходить посаженные рукою врагов России ростки религиозного фанатизма. Мюридизм возник здесь далеко не сразу. Окрепнуть и вырасти ему помогали с двух сторон – и с берегов Темзы и берегов Невы. Петербургские бюрократы, запихнув Православие в прокрустово ложе Священного Синода и фактически парализовав его живые силы, не обращали никакого внимания на различные направления ислама и не собирались изучать их природу. Фактически туго запеленав могучего православного «льва», лишив его свободы движения и маневра, космополитическая невская бюрократия полностью отвязала, да еще и подкармливала из государственной казны агрессивно-голодного исламского «зверя», именуемого на Кавказе «газаватом».

Увы, но за последствия этих преступных действий официального Петербурга, ныне частенько выдаваемых за некомпетентность, платить пришлось в основном рядовым нижним чинам и простым русским поселенцам. Причем платить дорогую цену. Быть может, никогда так не был нужен Кавказу Ермолов, как в это время, но… Приговор Петербурга, а точнее самого Николая Павловича обжалованию не подлежал: по приказу императора Ермолов был вынужден оставить Кавказ навсегда. Его сменил генерал И.Ф. Паскевич… И хотя за прошедшие почти два столетия столько раз безымянные «доброжелатели» (а в XX веке и небезымянные) распространяли клевету вокруг имени и отдельных фактов биографии Алексея Петровича, в сердцах истинно русских людей образ его навсегда останется чистым и светлым…

Но не будем забывать, что враги Православной Державы, которые плели интриги против лучших людей нашего Отечества, занимали ответственные посты не только в Лондоне, в Вене или в Стамбуле, но и в самой России. Тёмные силы уже тогда, накрыли своей сетью весь цивилизованный мир и, конечно, имели достаточно послушных марионеток в различных кабинетах Петербурга, причем в высших эшелонах властной вертикали монархии. Параллельно с Ермоловым на Кавказе официально действовала так называемая «Комиссия по развитию мирной политики с горцами». Председателем её был некий французик де Скасси, креатура скрытого врага нашего отечества графа Нессельроде. Этот человечишко без родины, без крепких корней в начале обретался в Генуе, затем жил в Одессе, немного приторговывал с абхазами, точнее он выменивал у них лес ценных пород на различные безделушки из Европы. На самом деле это было лишь прикрытие: вся торговля де Скасси состояла в хвастливых рассказах, так как горцы тогда почти ничего не производили. Единственным стоящим средством к обогащению они по-прежнему считали продажу «живого товара», то есть работорговлю. Правда, подлый сей «бизнес» приносил баснословные прибыли не только им, сколько фактически контролировавшим его «цивилизованным» негоциантам с Запада, ничем не гнушавшимся ради денег. Интересы последних и представлял де Скасси на Кавказе по поручению «братьев» «Великий Восток», одной из лож, готовивших памятный всем в России день 14 декабря 1825 года… Он отличался тем, что умудрялся в упор не замечать реальной действительности на Западном Кавказе, и, несмотря на откровенные бесчинства черкесов на границе, продолжал вести с ними бесконечные переговоры о мире…

 

Об истинной причине успехов Шамиля на Кавказе.

Почему одна из мощнейших держав мира, каковой была Россия уже в XVIII столетии, в течение 50 лет почти безрезультатно мерялась силами с различными шайками живущих в горах полудиких людей, хотя и, безусловно, отчаянно смелых, но совершенно необученных стратегии и тактике военной науки. Как легко убедиться из исторической хроники Кавказской войны и сохранившихся документов того времени, полководческий талант у самого выдающегося их предводителя Шамиля в реальности был, мягко говоря, ниже среднего, иначе как еще объяснить тот неопровержимый факт, что из десяти столкновений с русскими девять он проигрывал вчистую, всякий раз спасаясь от противника бегством. При всём том, что имам всегда имел многократный перевес в живой силе, – в ином случае он просто никогда не начинал сражения…

Пока на Кавказе присутствовал суворовско-ермоловский дух, движение мюридизма просто не имело никаких шансов расправить крылья. Но стоило этому духу выветриться, у питерских назначенцев в погонах сразу же возникли проблемы с якобы неуправляемыми горцами Кавказа. Но не местные жители были неуправляемы, а посланные из Петербурга управители был негодны! Феномен Шамиля, 25 лет искусно балансировавшего над разного рода пропастями в кавказских горах, – лучшее тому доказательство. Как известно после Паскевича, много сделавшего, чтобы окончательно «задвинуть» победоносных соратников Ермолова генералов Вельяминова и Мадатова, на Кавказ был назначен барон Розен, Розена сменил Головин, Головина – Нейгардт, а дела шли всё хуже и хуже… Показательный факт: когда сразу после окончания русско-турецкой войны 1829 года разнёсся слух, что главнокомандующим опять будет Ермолов, горцы отреагировали на это мгновенно. Они заблаговременно, причем без всякого ропота и недовольства, приготовили необходимое количество аманатов (заложников) и заранее притушили свой не в меру воинственный пыл…

Одной из серьёзных причин поражения в Восточной войне были роковые просчёты императора Николая I в кадровой политике. Удивляет его безграничное доверие к И.Ф. Паскевичу (происходившему из польской шляхты), в свое время без зазрения совести клеветавшего на А. П. Ермолова, как на мертвого. При своих весьма скромных военных достоинствах Паскевич обладал одним уникальным качеством: все успехи он всегда приписывал только себе, а все неудачи – исключительно подчиненным. Со времён Г. Потёмкина ни один военный не был так щедро вознаграждён Романовыми: он получил чин генерал-фельдмаршала, щедрые денежные подарки (миллион рублей из персидской контрибуции) и многочисленные богатые имения. В начале, правда, он неплохо зарекомендовал себя в Эриванском и Эрзерумском походах, но не будем забывать, что командовал он тогда никогда не знавшими поражений воспитанниками Ермолова. Однако уже Венгерский поход проведен им был очень посредственно, а в Восточную войну полководчество его оказалось совершенно несостоятельным. Строго говоря, Паскевич ничего кроме застоя не дал армии. Он не внёс ничего нового ни в тактику, ни в стратегию, не воспитал ни одного выдающегося военачальника. При этом в 1853-м он употребил всё свое влияние на Николая I, (который с 1815 года считал Паскевича своим «отцом-командиром»), чтобы во главе Крымской армии не встал безусловно талантливый и перспективный генерал Лидерс. На эту ответственную должность лично Паскевичем, не без тайного умысла, (по-видимому, чтобы его собственная «полководческая слава» раньше времен не померкла!) были выдвинуты очевидно бездарные военачальники Меньшиков и Горчаков (оба отличались неверием и религиозным цинизмом). И в то время, как воспитанник Ермолова Н. Муравьев сумел сделать невозможное – с ничтожными на земле Турции взял штурмом неприступный Карс, эти выдвиженцы Паскевича при фактически равных условиях с союзниками не выиграли у них на своей территории ни одного сражения!

Министры петербургского двора после победы над Наполеоном стали усиленно развивать заведомо ложную идею о том, что Россия осталась единственной страной, которая могла претендовать на первенствующее место в Европе. Они постарались внушить императору, что Запад, преклоняясь перед политической стабильностью и военной мощью официального Петербурга, добровольно должен уступить Русскому Востоку свое главенствующее положение в мире. Славянофилы видели перспективу будущего совершенно иначе, естественно, исходя из назревшей необходимости внутреннего обновления российского общества. Они искренне желали гармонизации государственного механизма на основе симфонии духовной и светской властей, чаяли освобождения от бюрократических помочей русского Православия и отмены в стране крепостного права. И только после выполнения всех этих необходимейших для оздоровления организма государства условий они допускали возможность духовного и экономического возрастания России и превращения её в ведущую державу мира действительную, а не мнимую.

Говоря о высоких нравственных и гражданских стандартах солдат и офицеров Кавказского корпуса и откровенно разбойничьих инстинктах шамилевских ополченцев-опричников, нельзя не поразиться дружному замалчиванию на страницах тогдашних литературных изданий и в периодической печати беспримерных подвигов первых и одновременно широковещательной кампании в мировой прессе в защиту вторых. Это тем более странно, что в Отечестве нашем всегда была и, надеемся, будет продолжаться и впредь славная традиция в среде российских писателей и журналистов, мужественно и безропотно принимать на себя все тяготы своего времени и своего поколения, какие бы испытания судьбы России не посылались. Скорее всего, именно поэтому, до сих пор в нашем народе столь высок авторитет печатного слова. Верят ему по инерции даже сегодня, потому что в генетической памяти народа крепко засело: испокон веков в России людям пишущим за свою правду всегда приходилось расплачиваться. Платой чаще всего было собственное здоровье, а то и сама жизнь. В контексте православного сознания это воспринималось само собой разумеющимся и по христианской терминологии называлось исповедничеством. И многие, очень многие русские люди мечтали об этом подвиге, ибо свято верили в бесконечность жизни и окончательную победу Христа…

Напомним: в конце 1835-го, окончательно утвердившись во главе войска фанатиков-мюридов, Шамиль решительно активизирует боевые действия в районах Чечни и Дагестана. Казалось бы такое священное для истинных христиан место, как прародина послепотопного человечества, да еще во время разгоравшейся войны могло легко стать для пера талантливых русских романтиков новой землей обетованной… По крайней мере не следовало бы пренебрегать подробной летописью современных кавказских событий для утверждения в духе подрастающих патриотов России… Однако не было написано буквально ничего, ни одной страницы, ни строчки! Согласитесь, странная реакция действительных, а не казенно-ряженных патриотов, людей болеющих за свою Родину по глубокому внутреннему убеждению, а не ради корысти, как это делали штатные борзописцы Ф. Булгарин и Н. Греч, всячески поддерживаемые и подкармливаемые ведомством незабвенного А.Х. Бенкендорфа. Это тем более странно, ибо именно эти люди породили – данный факт уже давно никто не осмеливается оспаривать – русское национальное самосознание в его философской, теологической и исторической ипостаси. Попробуем отыскать причины столь парадоксального явления.

Может быть, в среде славянофилов не было государственных умов и они не в состоянии были понять геополитической важности для России Кавказа? Отнюдь: московские самобытники прекрасно отдавали себе отчёт в том, что за горцами Кавказа стоят Персидская держава и Оттоманская империя, а за спинами этих последних постоянно торчат либо английские, либо французские уши, то бишь коммерческие интересы этих европейских держав. И что стоит России уйти с Кавказа, как они по её пятам придут на Волгу и в Крым и постараются разорвать цельное государство на клочки…

Дело усугубляет и в определенной степени запутывает еще и тот парадоксальный факт, что в войсках имамата воевали посланные туда добровольцами на британские деньги профессиональные военные специалисты в основном из поляков, которые в свое время получили основательное образование в российских кадетских корпусах. В Петербурге же поляки и по духу и по происхождению О. Сенковский и Ф. Булгарин (последний участвовал в кампании Наполеона против России) наперегонки публиковали в своих ура-патриотических изданиях, лубочные материалы, по сути профанирующие смысл подвига русских солдат на Кавказе. А природные русские, искренне любящие свое Отечество и остро переживающие его боль, упорно отмалчивались.

Здесь уместно будет напомнить нашим читателям, что официальный указ Александра I о запрещении «русского национализма» никто не отменял. Циркуляры губернаторам, посылаемые из Петербурга, предписывали последним неустанно следить на местах за лицами, уличенными в этом тяжком преступлении и отдавать таковых под гласный надзор полиции… Официальный космолитизм, подчёркнутое пренебрежение всей романовской династии от Михаила I до Николая I ко всему русскому, открытое предпочтение, оказываемое иностранцам при дворе (в первую очередь, растлевавшим общество католикам-иезуитам с одной стороны и немцам-протестантам, с другой) и, наконец, глухая, доходившая до полного абсурда цензура, – всё это болезненно переживалось тогда еще не ушедшим навсегда в оппозицию к российскому государству русским обществом. Даже в тридцатые годы большинство русских людей по инерции находилось еще под влиянием патриотического подъёма 1812 года. Надо было только направить живые силы народа в нужное русло, к чему, собственно, и призвана всякая национальная администрация. Но в том-то и была беда, что интересы собственного народа были чужды тогдашней правящей администрации…

В 1829 году вполне мог осуществиться знаменитый «греческий прожект» Григория Потёмкина и Балканы могли на полстолетия раньше избавиться от турецкого ига без «дополнительного» пролития русской крови в 1877 году. Но император Николай Павлович отказался воспользоваться благоприятной ситуацией, свято соблюдая декларацию Священного Союза о сохранении всех существующих монархий. Для венценосного педанта турецкий султан, несмотря на все его зверства по отношению к православному населению, тем не менее, оставался «законным монархом» балканских славян. В 1833 году Россия фактически еще раз спасла традиционно враждебную ей Турцию от окончательного распада: тогда против султана восстал, могущественный египетский хедив Магомет Али и только появление на Босфоре русских штыков заставило его изъявить покорность Порте. Наконец, в 1849 году был предпринят Венгерский поход, и ценой русской крови на этот раз были спасены известные всему миру своим русофобством Габсбурги.

Поразительно, однако, факт: под руководством Николая I империя последовательно спасала всех своих смертельных врагов. При этом русская кровь рекой лилась за интересы кого угодно, но только не русских. Не трудно догадаться, что совершенно бескорыстное вмешательство России во внутренние дела соседей очень скоро сделали русское имя ненавистным почти везде. Нас боялись, но нас и ненавидели. При этом оба сына Павла I находились в полном неведении относительно русофобских настроений Запада, принимая за чистую монету официальную лесть европейских кабинетов. Русские дипломаты, разумеется, знали о настоящем положении дел, но сообщить об этом напрямую правящему монарху они были не в состоянии. Вся информация из-за границы проходила жёсткий фильтр бессменного от Венского конгресса до Восточной войны министра иностранных дел К. Нессельроде. Последний не считал нужным «беспокоить государя такими пустяками» и ввёл Николая I в курс происходящего только накануне катастрофы 1853 года, когда практически вся Европа объединилась против православной России, развязав открыто антихристианскую Крымскую войну.

Напомним: писать о войне во времена Николая I было официально разрешено только штатным писакам тайной канцелярии типа Ф. Булгарина в контролируемой правительством прессе и то под строгим надзором сотрудников III Отделения. Всем остальным и, прежде всего настоящим русским патриотам было категорически запрещено иметь какое-либо отличное от фальшиво-официального мнения и уж тем более недопустимо было выражать его публично…

Одной задачей христианизации местных племен не ограничивалась вся полнота взгляда на Кавказ основного идеолога славянофильства, А. Хомяков пошел дальше, справедливо полагая, что правительству следует сначала гармонизировать отношения между основными сословиями общества в исконно русских областях, то есть в Центральной России. Им были сформулированы и опробованы в масштабе собственного, кстати сказать, весьма обширного и доходного имения конкретные методы по наведению порядка в сельском хозяйстве без ущемления интересов крестьян и практическому их освобождению. Но главное – он постоянно настаивал на том, чтобы петербургская администрация дала возможность самостоятельно и свободно развиваться суверенному церковному организму Русского Православия. И только после осуществления всех этих, не терпящих отлагательств мероприятий, по мысли Хомякова, русскому народу можно было продолжать приобретать и благоустраивать новые земли, просвещая окраины великой Империи светом Истины…

Хомяков отнюдь не для красного словца подчёркивал основное качество лучших в мире воинов – суворовских солдат – их твёрдую православно-христианскую веру – «набожные». Этим словом все свойства их определялись: и бесстрашие перед лицом смерти, и жертвенность, и взаимовыручка на поле боя, и милосердие к побежденным. Он, знающий о Кавказе не понаслышке… воочию наблюдавший быт и образ жизни горцев, наконец, лично воспитавший черкесского мальчика и пробудивший в нем искреннее желание креститься, как никто другой имел право сказать: «Не насилием посеяно Христианство в мире, не насилием, а побеждая всякое насилие…Вера есть дело духовной свободы и не терпит принуждения; Вера же истинная побеждает мир, а не просит меча мирского для торжества своего…»

Странно, но, однако факт: и полтора века назад российскому правительству было невдомек, что на Кавказе не могут иметь успеха обычные военные действия. Там всегда шла и идёт война религиозная, война различных мировоззрений и идеологий и победить в ней могут только более сильные духом, убежденные в своем моральном превосходстве и в самых делах веры. Однако во времена Ермолова и Шамиля чиновники из Петербурга мысль эту профанировали до полной её противоположности, допуская веру в войска строго дозировано и формально. В своем самодовольном невежестве эти, в основном, нерусского происхождения бюрократы позволяли народу России пользоваться Православием, только исходя из конъюнктурных соображений текущего момента. В своей безнаказанности они дерзали измываться над святой верой народа, низводя её до функции служебных декораций необходимых для вящей славы правящего режима. Антинациональная и антиправославная петербургская правящая бюрократия упорно отказывалась признавать основной тезис славянофилов о том, что «вера – есть высшее общественное начало; ибо само общество есть ничто иное, как видимое проявление наших внутренних отношений к другим людям и нашего союза с ними. Здоровое общество гражданское основывается на понятии его членов о братстве, правде, суде и милосердии…»

Но в том-то и дело, что к концу царствования Николая I между русским обществом с одной стороны и правящей администрацией в основном иноземного происхождения – с другой, пролегла глубокая трещина. И виновато было в этом, прежде всего правительство, отвергнувшее все попытки истинных представителей народного самосознания, уйдя от противостояния, прийти к национальному согласию и начать совместно строить крепкое народное государство. Отсюда и то роковое противостояние, которое и русский народ, и российское государство одновременно привело к кровавой пропасти 1917 года. Круг, как говорится, замкнулся: чтобы прочно овладеть Кавказом, России необходимо было очистить Православие от фарисейства и мертвящего формализма, царивших в «церковном ведомстве», проще говоря, упразднить позорное детище Петра под высокопарным названием Священный Синод. Другими словами, необходимо было создать условия для свободного дыхания веры, а она уже, в вою очередь, сама выдвинет своих делателей. Однако для «свободного дыхания», как воздух необходимы были «братство и правда», которым, в свою очередь, наглухо преграждало дорогу крепостничество. Это неправое и беззаконное «право» оскорбляло достоинство простых русских людей, развращало и отравляло нравственность высших сословий и, в конечном итоге, разлагало, расчленяло единый народ на антагонистические обломки, обрекая его на медленную и мучительную смерть…

Однако было бы очевидным безумием обращаться с открытым забралом с таким предложением к Правительству Николая I, в кабинете которого ведущими министрами были в основном протестантские и католические недоверки – так называемые «русские графья» – Ливен, Бенкендорф, Канкрин, Нессельроде… По духу и вероисповеданию они были чужды России, не понимали или даже откровенно презирали её народ, обманутый и обделенный такими же, как они, бездушно-космополитичными их подчиненными – чиновниками различных ведомств. Вот почему патриоты России открыто не высказывались по кавказскому вопросу, эксплуатировать святое чувство патриотизма на тот момент они считали недопустимым. Таким образом, ни Шамиль, ни другие внутренние и внешние враги России вгоняли её православный народ в гроб, могильщики её скрывались по тёплым петербургским кабинетам. И когда патриоты Отечества предложили правящему режиму особый путь социального развития для России, препятствующий возникновению самой вероятности буржуазно-западных революций у нас в стране, насквозь проникнутое духом западничества правительство Николая I фактически грубо подавило их, навсегда похоронив надежды на избрание иного пути для уникальной православно-российской цивилизации…

Под именем Чечни известна обширная местность, границы которой приблизительно совпадают на севере с Тереком и Качкалыковским горным кряжем, отделяющим её от Кумыкской степи; на востоке – с рекой Акташ, за которой начинается уже собственно Дагестан; на юге – с Андийским и главным Кавказским хребтами, и на западе проходит по верхнему течению Терека и Малой Кабарде, во времена Ермолова представлявшей из себя уже получеченский и полукабардинский край. Эта малодоступная страна лежала первой на пути распространения российской власти на Кавказе не потому только, что она ближе всего расположена к казачьим поселениям, с которыми чеченцы не могли не сталкиваться постоянно. Стратегическое значение Чечни было в том, что она – со своими уникальными горными пастбищами, с дремучими лесами, посреди которых раскинулись роскошные оазисы плодородных полей, с равнинам, орошенными множеством рек и покрытыми богатой растительностью всякого рода, – всегда была житницей бесплодного каменистого Дагестана. И только усмирив Чечню, можно было рассчитывать привести к присяге, следовательно, и к мирной гражданской жизни всех горцев восточной части Кавказа.

Но это было так непросто окультурить – как полудикое местное население, так и дикую природу Чечни, в которой местные жители находили себе надежную защиту. Первые попытки русских проникнуть внутрь Чечни сопровождались многотысячными жертвами с обеих сторон, и оттого потом они долго не возобновлялись, пока не явился здесь полководец по фамилии Ермолов. Географически Чечня делится на две отличные друг от друга части, южную – горную и северную – равнинную. Причем обе они были в описываемое время одинаково покрыты вековыми лесами… Прямо за Сунжей начинались девственные дремучие леса… здесь-то среди лесов, в которых огромные платаны, дубы, клены и особенно орешник, перевитые диким виноградом и другими вьющимися растениями, образуют непроходимые дебри, расположены плодоносные, обработанные плугом поляны и тучные луга, делавшие Чечню житницей восточного горного Кавказа. Вот здесь-то, в лесистой части Чечни, и предстояло сразиться диким горским племенам с несущей законный порядок и блага европейской цивилизации Российской империей. Тут что ни шаг, то видны были следы кровавых боев…



Систематическая вековая работа России окультурила лесистую засунженскую Чечню, изменила её неприступный характер. Прорубленные солдатами широкие просеки дали возможность войскам оперативно проникать повсюду, и не стало больше недоступных аулов. Однако южная горная Чечня долго еще сохраняла свою дикую физиономию. В XIX веке вершины и склоны гор её были заняты вековыми лиственными лесами, давшими им имя Черных гор, в противоположность горам Главного Кавказского и Андийского хребтов, постоянно одетых снегами. Горные леса эти всегда были для чеченцев естественной крепостью, из которой они делали свои дерзкие вылазки и куда прятались каждый раз, как только русские войска начинали их преследовать.

Чеченцев обыкновенно делят на множество обществ (тейпов), при этом имена им даны по названиям рек и гор, вблизи которых они обитали, или от значительных аулов, имевших влияние на соседей. Таковы алдинцы, атагинцы, назрановцы, карабулаки, джерахи, галгаевцы, мичиковцы, качкалыковцы, ичкеринцы, ауховцы и другие. Но это разделение – искусственное. Сами себя они называют «нохче», т.е. народ. Название это относится одинаково ко всем племенам, говорящим на чеченском (точнее – вайнахском) языке и его наречиях… Укрытые от соседей вековыми лесами и быстрыми горными речками, чеченцы долго жили тихо и незаметно, пока хищные кумыки, начавшие распространятся по Сулаку и Аксаю, не встретились с ними на Мичике. Тогда и кумыки, а вслед за ними и ногайцы и кабардинцы, особенно последние, проведав о богатстве соседей своих – мирных нохче, начали их регулярно грабить. Необходимость защиты от врагов быстро изменило характер чеченцев и сделала из пастушеского племени самый суровый и воинственный народ, когда-либо обитавший на Кавказе… По характеру чеченцы имеют много общего с другими горными племенами Кавказа: они также вспыльчивы и легко переходят от одного впечатления к другому, но в характере их нет благородной открытости, которая составляет характерную черту кабардинцев. Чеченцы коварны, мстительны, вероломны и в минуты увлечения опасны даже друг для друга.

Военные способности у чеченцев изначально были невелики: им всегда не хватало масштабности мышления, терпения просчитать все возможные комбинации. Но этот недостаток с лихвой вознаграждался у них необыкновенной личной храбростью, доходящей до полного забвения опасности… Дерзкие при наступлении чеченцы бывали еще отважнее при преследовании врага, но не имели они ни стойкости, ни хладнокровия, чтобы выдержать правильную осаду. В аулах чеченцы защищались редко, разве случайно удавалось захватить их врасплох. Обыкновенно они бросали дома на произвол судьбы, мало дорожа своими постройками, которые всегда могли легко возобновить при изобилии леса вокруг. Но там, где были дремучие леса, овраги и горные трущобы, они являлись поистине страшными противниками.

Русские войска, вступая в Чечню, в открытых местах обыкновенно совершенно не встречали сопротивления. Но как только начинался лес, возникала сильная перестрелка: редко в авангарде, чаще в боковых цепях и почти всегда в арьергарде. И чем пересеченнее была местность, чем гуще лес, тем сильнее была стрельба. Вековые деревья, за которыми скрывались горцы, окутывались дымом и звучные перекаты ружейного огня далеко будили сонные окрестности. И так дело шло обыкновенно до тех пор, пока войска хладнокровно держали строй оцепления и сохраняли порядок. Но горе было тому отряду, в котором ослабевала живая цепь или расстраивалось хотя бы одно из её звеньев. Сотни вайнахов тогда мгновенно вырастали как из-под земли и с гиком кидались в середину колонны. Начиналась рукопашная резня, в которой чеченцы всегда были ловки и беспощадны, как тигры. Кровь опьяняет их, глаза горят, они издают гортанные звуки, напоминающие скорее рычание, чем голос человека. Такими они были, по рассказам очевидцев, во время резни в ичкеринских лесах и такими являлись всегда, когда имели дело со слабыми, расстроенными командами или с отдельными солдатами…

Быт чеченцев всегда отличался простотой и патриархальностью первобытных обществ, в которых родовое начало было настолько сильным, что каждое селение жило своей особенной, самостоятельной жизнью. Это были отдельные независимые мирки, в которых адат (обычай) заменял закон, а старший в роде был в одно и то же время и военачальником, и судьей, и первосвященником. Каждое селение соблюдало свои обычаи, сохраняло свои предания и старалось не иметь никаких общих интересов даже с соседними аулами. Однако столкновения были неизбежны и оканчивались они, как правило, убийствами и грабежами, потому что у чеченцев не принято было прощать обид. И тогда начинался длинный ряд кровной мести – «канлы», в результате которой исчезали целые семьи и даже аулы. «Канлы» в горах был обычаем священным, неисполнение которого вызывало всеобщее презрение…

Именно обычай кровной мести выработал в Чечне, как и в других кавказских землях, особый тип людей, называвших себя абреками. «Абрек» – это горец, принявший кровавый обет мести вследствие какого-нибудь сильного горя, обиды, позора или несчастия. И нигде абречество не принимало такого трагического характера, как у чеченцев. Эти люди становились одинаково страшными как чужим, так и своим, отличаясь беспощадной ненавистью ко всему человеческому. Уже по клятве, которую приносил чеченец, решавшийся сделаться абреком, можно было судить о степени человеконенавистничества, на которое он обрекал себя. Вот текст этой древней клятвы:

«Я, сын такого-то, сын честного и славного джигита, клянусь святым, почитаемым мною местом, на котором стою, принять столько-то-летний подвиг абречества – и во все дни этих годов не щадить ни своей крови, ни крови людей, повстречавшихся на моем пути, истребляя их, как зверя хищного. Клянусь отнимать у них всё, что дорого их сердцу, их совести, их храбрости. Отниму грудного младенца у матери, сожгу дом бедняка, и там, где радость, принесу горе. Если же я не исполню клятвы моей, если сердце моё забьётся для кого-нибудь любовью или жалостью – пусть не увижу гробов предков моих, пусть родная земля не примет меня, пусть вода не утолит моей жажды, хлеб не накормит меня, а на прах мой, брошенный на распутье, пусть прольётся кровь нечистого животного»…

Абреки нередко составляли небольшие партии или шли во главе партий, перенося всю силу своей ненависти на русских. И встреча с ними неизбежно вызывала кровопролитие. Абреков можно было перебить, но их невозможно было взять живыми… Такова была страна и таков был народ, привести к порядку который предстояло русским. Но это состояние общества было характерно для Чечни только до тех пор, пока в горах Дагестана не появились с мечом в одной руке и с Кораном в другой грозные вожди газавата, известные в истории под именем кавказских имамов и сумевшие железной рукой соединить разрозненные общества в одно целое…

Здесь мы сделаем небольшое отступление, чтобы читателю была понятна сама уникальность боевых действий на Кавказе. Черкесы, чеченцы или лезгины, которые столь долго и упорно противостояли казакам и солдатам, становились воинами с младых ногтей. С юных лет они привыкали стоически переносить все перемены погоды и считать нипочем и жару, и мороз, и дождь, и снег, и пронизывающий до костей ветер. Чтобы утолить голод им достаточно было горсти пшена на двое суток, в течение которых они, сидя на каком-нибудь болоте, терпеливо будут поджидать человечью добычу. Привычка считать разбой единственным достойным для себя занятием сделала их характер кровожадным и алчным.

Тёмная ночь, Кубань шумно несет свои воды к морю. Шапсуг или натухаец дождались своего часа. Вот горец уложил свое платье в кожаный бузлук и, несмотря на ледяной холод, тихо вошел в реку. Вот он осторожно плывет с поднятым вверх ружьем к русскому берегу. «Слышь, Герасим, – толкнув ногой товарища, шепотом говорит молодой казак старшому, залегшему рядом на берегу в секрете, – сом плещется в реке!» – «Не закусишь язык, так этот сом выпалит тебе сейчас в лоб!» – парирует тот сквозь зубы, бросая строгий взгляд на новичка. И в это мгновение раздается выстрел. Слава Богу – мимо! Трудно в темноте попасть, ориентируясь по шепоту, по живой цели. Казаки отвечают залпом туда, где сверкнула вспышка выстрела, а с пикета уже скачут несколько казаков и, сходу бросившись в реку, вплавь на конях догоняют подстреленного разбойника. Для чего стрелял этот черкес? – удивится иной европеец, небескорыстный любитель порассуждать о правах малых народов и их свободе. Ему никогда не понять, что у горца ничего ни в душе, ни в голове не было, кроме примитивно-зверского желания убить чужака-гяура, а представится возможность, то и ограбить беззащитного своего соплеменника. В этом, собственно, и состояла вся так называемая романтика «рыцарей» гор, непрестанно воспеваемая многочисленными столичными поэтами, никогда не видевшими Кавказ, что называется «в живую».

Да не так-то легко прокрасться на Линию! От казачьего чутья и зоркого глаза не укроешься. На всем протяжении Кубани десятки пластунов охраняют спокойствие своих войсковых товарищей. Пластун, действительно пластом всю ночь лежит в камышах, в топи и ловит ухом, как трава растёт, и видит, как роса сохнет. Всё его чуткой православной душе Господь открывает! Открывает потому, что казак в отличие от того же черкеса целью себе ставил не разбой, ни хищничество, а святой долг – охрану своей Родины и своей семьи. Спору нет, горцы дерзко храбры: черкесский наездник смело может броситься на русские штыки. И ежели ему удастся живым выйти из боя с изодранной чохою, то он имеет право подъехать к первой красавице своего племени и потребовать, чтобы она залатала дыры на его чохе. Чем больше дыр и заплат на них, тем славнее наездник. Против таких отважно-горячих джигитов у православных воинов кроме всегдашней готовности к бою должна была быть непоколебимая твердость духа и надежда на помощь свыше. И она приходила, эта помощь, потому что совесть была чиста – не загажена пьянством и развратом, потому русские в то время были непобедимы…

Мы уже говорили, что любовь кавказских солдат к Ермолову была взаимной: Алексей Петрович совсем не для красного словца называл своих боевых подчиненных «товарищами». Он уважал каждого воина независимо от его звания, всячески поддерживая в них и защищая от посягательств бюрократов их честь и достоинство. Его войска были всегда победоносны, потому что в них была развита нравственность и уважение к вере отцов. Бой для них был всегда делом священным, ибо в его корпусе не было ни одного, кто бы ясно не осознавал, что он в любой момент может предстать перед судом Самого Творца. Поэтому перед сражением все внутренне сосредоточивались, примерно так, как благочестивые люди делают, перед тем как вступить под своды христианского храма. И горе было тому, кто бы посмел даже нечаянно выругаться под огнём врага – товарищи отвернулись бы от него, как от прокаженного. Перед самым вступлением в дело во времена Ермолова было неписанным правилом для всех православных – от генерала до рядового – обнажать голову и осенять себя крестным знамением. После чего дробь барабана уже не требовалась для поднятия духа – в бой шли как в церковь на праздник.

Прямой обязанностью русских властей, понимавших нравственную силу кавказских войск и местные особенности войны, было не оставлять без ответа ни одного враждебного действия со стороны мятежного населения. Ибо они хорошо знали в отличие от петербургских бюрократов, что горцы уважают исключительно силу и презирают всякую гуманность и снисходительность. Кровавый набег Джембулата, безнаказанно ушедшего в горы, призывал к такому отмщению, которое бы восстановило в горах должное уважение к русскому имени и русской силе…



ПРОДЕЛКИ ШАМИЛЯ

Будущий имам родился в аварском ауле Гимры в 1797 году в семье свободного крестьянина (на местном наречии – узденя). В начале отец назвал сына Али в честь зятя пророка Магомета. Однако будучи совсем крошечным младенцем Али серьёзно заболел, и отец, руководствуясь горским адатом, срочно переменил ему имя, назвав его во второй раз Шамилем (Шамиль происходит от еврейского Шмуль, в греческой транскрипции это имя звучит как Самуил). После этого обряда мальчик мгновенно выздоровел и стал опережать всех своих сверстников в играх и в учебе. В него как будто вселился како-то иной, посторонний дух: он перестал походить на своего отца – простого и доброго крестьянина. Всю свою сознательную жизнь Шамиль из карьерных соображений скрывал, что мать его была дочерью обедневшего бека, то есть по крови принадлежала к высшему сословию. Уже с самого нежного возраста Шамиль, который, повторяем, рос в бедной крестьянской среде, отличался скрытым коварством и хитростью и непомерным для простолюдина честолюбием. Обладая необычными дл сына бедного и невежественного узденя способностями, он очень быстро освоил грамматику, логику и риторику арабского языка и почитаем в своем ауле за ученого человека. Чтобы возвысить свой авторитет среди земляков, Шамиль взял себе за правило читать Коран вслух ежедневно и приглашал на эти чтения всех желающих…

Большое влияние на Шамиля оказывал его одноаулец Гази-Магомед, бывший на четыре года старше первого. Без сомнения, это был весьма незаурядный юноша, из-за жажды знаний даже сделавшийся нищим дервишем и пешком обошедший весь Дагестан в поисках учителя… Гази-Магомед отправился к шейху – Джамалуддину Казикумухскому, автору классического религиозного исламского труда «Благие нравы братства Накшбандия». Джамалуддин знал множество языков – от арабского и персидского до хинди и русского – и прекрасно изъяснялся на всех дагестанских наречиях. Он же по праву почитался самым искусным знатоком и толкователем Корана. На все зажигательные речи Гази-Магомеда шейх спокойно отвечал, что мир лучше войны, и что дети единого Бога всегда могут уладить любое дело миром, исходя из любви к ближнему и других священных заповедей. Шейх, происходивший из рода самого пророка Мухаммеда и носивший титул Сеид, терпеливо убеждал Гази-Магомеда, начав с себя, трудиться на ниве мирного распространения шариата. Знаток религиозного права ислама по-отечески предостерегал молодого человека от вооруженной борьбы с русскими, считая газават (вариант «джихад» – священная война против немусульман) «делом невозможным и безнадежным», коль скоро большинство горцев не научилось соблюдать предписания Корана даже внешним образом, не говоря уже о его внутреннем постижении.

Но и это внушение мудрейшего из мудрых дагестанцев не остановило жаждущего пролития крови Гази-Магомеда и он, мучимый этой поистине сатанинской жаждой, поскакал в южнодагестанский аул Яраг, где обитал еще один шейх – Магомед Ярагинский. Следует заметить, что, несмотря на то, что оба гимринских друга и ярых приверженца «священной войны», Гази-Магомед и Шамиль, внешне приняли мистическое исламское учение – накшбандийский тарикат, внутренне они с ним отнюдь не были согласны из-за его, по их мнению, чересчур «мирного» характера. Тут надо сказать, что мусульмане, принимая за основание своей религии Коран, как откровение Аллаха пророку, признают исполнение своей религии в трёх возможных степенях – шариата, тариката и хакикята. Шариат («правильный путь») заключает в себе основания ислама и правила, которыми каждый мусульманин должен руководствоваться как в личной, так и в общественной жизни. Тарикат требует от своих адептов всемерно подражать жизни пророка Магомета. И, наконец, хакикят заключается в стремлении к достижению религиозных видений пророка Магомета и составляет высшую степень духовного совершенства. Каждый истинный мусульманин обязан исполнять шариат, верхние же ступени постижения Ислама признаются доступными только для избранных. Их последователи во имя совершения этого великого подвига должны полностью отрешиться о всего земного и всецело посвятить себя служению и созерцанию Бога.

Из сказанного должно быть ясно, что ни Гази-Магомед, ни тем более Шамиль под определение подвижников тариката, как бы ни силились сегодня это доказывать различные исследователи не подходили, ибо тарикатисты в какой-то степени соответствуют в христианстве монашествующим подвижниками веры. Впрочем, это не мешало обоим крестьянским выходцам из аула Гимри выдавать себя среди своих земляков за исповедников тариката, что сразу же ставило их в исключительное положение среди прочих мусульман. В то время в Дагестане это было вполне возможно по причине религиозного невежества подавляющего большинства жителей Кавказских гор…

С внезапным удалением Ермолова с Кавказа всё враз переменилось… Почувствовав стремление вновь назначенного наместника делать всё наперекор своему предшественнику и прекрасно осознавая шаткость авторитета Паскевича в среде горского населения, прежде всего из-за неумения да и нежелания последнего разбираться в специфике кавказских реалий, Магомед Ярагинский решил перейти в наступление. Убедившись в том, что русским сейчас совсем не до него и настоящий хозяин на Кавказе отсутствует, он открыто призвал горцев к всеобщему восстанию, наступив на самое больное место каждого дагестанца – семью, ибо, по его словам, обращенным к землякам, «находясь под властью неверных, все ваши намазы, уроки, все странствования в Мекку, ваш брак и все ваши дети – незаконны!». Проповеди Ярагинского шейха буквально наэлектрилизовывали горячую молодежь дагестанских обществ. И вот в это-то время и появились на пороге Ярагинской мечети жаждущие любой ценой прославиться пылкие гимринские джигиты – Гази-Магомед и Шамиль. Шейх, сразу увидев, с кем имеет дело, время на разговоры терять не стал. Он только коротко сказал друзьям, что шейх Джамалуддин, запрещая вооруженную борьбу, просто проверял и испытывал Гази-Магомеда, действительно ли тот достоин взять на себя миссию очистителя веры и освободителя гор, и что он, шейх Ярагинский, повелевает ему «отправляться на родину, собирать народ, вооружаться и начинать газават».

Весть о том, что Гази-Магомед, получил благословение на войну с русскими, всколыхнуло весь Дагестан… Месяц спустя шейх Ярагинский принял участие в подпольной сходке своих учеников-мюридов, на которой по его предложению первым имамом Дагестана был провозглашен Гази-Магомед. Распространяя свое новое учение о тарикате (так называемый мюридизм», Гази-Магомед как новоявленный муршид (т.е. учитель) по смыслу этого учения автоматически становился повелителем всех своих последователей – мюридов. Первому имаму весьма сильно способствовал в его пропаганде недостаток знаний у горцев о Коране и о преданиях Ислама. Дагестанцы, так же как и чеченцы, почти ничего не знали о религиозных догматах, поэтому убедить их в истине задуманного Гази-Магомедом и Шамилем было совсем нетрудно. Легковерие и наивность, составляющие одну из особенностей горцев, представляли новоявленным имамам возможность увлекать своих земляков в любые авантюры. Успев, таким образом, подчинить своему влиянию огромное большинство простых горцев Дагестана, Гази-Магомед, прозванный за его пламенные проповеди (его поклонники впоследствии говорили, что он «своим языком буквально прилипал к их сердцам») – Кази-Муллой, начал мечтать о соединении всех кавказских племен под своей властью…

Впрочем, «благословение» и жаркие молитвы Ярагинского шейха никак не помогли новоиспеченному имаму. Фактически развязав братоубийственную гражданскую войну в Дагестане, Гази-Магомед решил для начала завладеть сердцем страны гор – столицей Аварии – Хунзахом. Для этого он обложил древний аул со всех сторон плотным кольцом своих войск и предложил ханам сдаться на милость победителя. В распоряжении мятежного имама было 6 тысяч его фанатичных приверженцев, число же защитников ханского укрепления было в несколько раз меньше. Перед штурмом 12 февраля 1830 года те и другие горячо молились Аллаху. Одной половиной ополчения командовал Гамзат-бек, другой – Шамиль. Начался бой. Используя свое многократное преимущество, нападавшие стали теснить малочисленных защитников Хунзаха. Видя, что её воины стали колебаться, старая ханша Паху-Бике взобралась на крышу своего дворца и, решительно сорвав с головы платок, громко закричала: «Мужчины Хунзаха! Оденьте платки, а папахи отдайте женщинам! Вы их недостойны!» После такого «приветствия» защитники крепости мгновенно приободрились и нанесли газимагомедовцам жестокое поражение.



Сам предводитель всей этой широковещательной операции вместе со своим другом едва унёс ноги с поля боя, побросав освященные шейхом Ярагинским значки (так горцы называли свои боевые знамена) и наследственное отцовское оружие. Побитые своими же собственными соплеменниками, изрядно пристыженные и потухшие, они не придумали ничего умнее, как спрятаться от всеобщего позора в родном ауле. По следам мятежников в Гимры был послан отряд русских войск. Направив на аул артиллерийские орудия, командир отряда потребовал у гимринских старшин в знак покорности выдать аманатов из всех знатных семей, а мятежных узденей, как безродных бродяг, подвергнуть остракизму и больше в аул не пускать. Гимринцы беспрекословно повиновались, немедля выдав аманатов и выгнав из аула проштрафившихся Гази-Магомеда и Шамиля. Без сомнения, это было крупной ошибкой командовавшего отрядом неопытного поручика, ибо, потребуй он в тот момент головы мятежников – а старейшины аула доставили бы их с полным удовольствием, и тогда не пролились реки русской и горской крови на Кавказе и долгих 40 лет не был бы вычеркнуты из мирной созидательной жизни этого края. Но, увы, тот безымянный молоденький офицерик, видно, был уже из нового либерального поколения, возможно даже из декабристов, и железного суворовского-ермоловского правила, он не знал или не захотел его чётко и без рассуждений выполнять.

В результате Гази-Магомед вместе с Шамилем спрятались в горах, получив столь необходимую им передышку. Они, правда, пребывали в большом сомнении – на правильный ли путь они, никому не известные простые крестьянские парни, встали, объявив русским «священную войну», и стоило ли им продолжать в том же духе. Когда они приехали в столицу Казикумуха, шейх Джамалуддин начал призывать их к тому, чтобы они покаялись в напрасном пролитии крови своих соплеменников и единоверцев и раз и навсегда прекратили бы свои безответственные и безумные авантюры. На прощание он пригрозил им в случае непослушания возмездием свыше, которое обязательно падет на их головы, если они не исправятся.

Такая жесткая и откровенная отповедь мудрого старца в ответ на их смелую инициативу «священной войны» пришлась нашим «героям» не по душе: бес честолюбия явно не давал им покоя. А тут как на грех к изгнанникам пожаловали заморские эмиссары с «рыжим» металлом в руках и обещаниями еще более мощной поддержки мятежникам в будущем от европейских закулисных толстосумов, у которых и денег, и оружия не меряно, и скупостью к врагам, ненавистной им православной России, они никогда не отличались. Почесали друзья свои бритые затылки, и смело пошли за «благословением» к ослепленному злобой после неудачной попытки его арестовать шейху Ярагинскому. Пошли не с сомнениями и вопросами, а чтобы услышать то, что они желали слышать: чтобы шейх Ярагинский, как духовный авторитет Дагестана, публично подтвердил законность газавата среди их земляков и единоверцев, то есть, другими словами, чтобы он взял на себя ответственность и санкционировал возобновление гражданской войны в Дагестане.

Свирепый шейх не обманул их надежд: он опоясал Гази-Магомеда саблей, с выгравированными на ней сурами из Корана, и при этом произнёс такие провокационные слова, которые буквально зажгли неистовством неопытные души легковерных простецов-горцев: «Руби измену! Руби беспощадно, даже если она прячется между листками Корана!» Этим магическим заклинанием «мудрый» алим (т.е. наставник) великодушно позволял Гази-Магомеду казнить всех подозрительных соплеменников. В том числе и представителей мусульманского духовенства, если те рискнут высказывать свое собственное мнение, отличное от «единственно правильного» мнения имама. Вот каковой на самом деле была природа «горской демократии», столь превозносимой на страницах западноевропейских газет, особенно классиками марксизма-ленинизма.

Ярагинский эфенди, правда, как духовный учитель, обязан был предупредить Гази-Магомеда, что за всё на этом свете приходится платить, и что всякая агрессия рано или поздно встречает достойный отпор и захлёбывается в собственной крови по слову Спасителя: «Поднявшие (имеется в виду первыми) меч, от меча и погибнут». Что и случилось два года спустя: правда, Гази-Магомед погиб не от меча, а от русского трёхгранного штыка при повторной осаде, регулярными войсками многострадальных Гимров, Боясь мести кровников (он успел наследить достаточно и насолить многим), друзья предусмотрительно похоронили его подальше от родного аула – в прибрежных Тарках… Шамилю же, хотя также в том бою проткнутому насквозь штыком, каким-то чудом удалось все же пробиться сквозь строй осаждавших аул ширванцев и сигануть с кручи вниз, где он залег среди камней и притворился мертвяком… В итоге через два года Шамиль очень технично стал имамом Чечни и Дагестана, и с новой силой запалил в горах начинавший уже было затухать пожар мятежа…

Необъяснимо и всё-таки факт: в 90% случаев столкновений российскими войсками скопища горцев, возглавляемые Шамилем, терпели сокрушительное поражение. Сам он всякий раз спасался бегством благодаря быстроте своих коней. И всё-таки авторитет имама, несмотря ни на что, долгие годы оставался непререкаем. Он сумел соответствующим образом поражать воображение этих полудиких людей, обставляя каждый раз свой выход в народ азиатской пышностью и торжественностью, решительно умерщвляя всех своих потенциальных соперников в горской среде, но самое главное – он сумел внушить всем своим подданным, что именно его руками творится воля Аллаха. В итоге перед ним благоговели и ему беспрекословно подчинялись даже самые гордые и независимые джигиты. Впрочем, особого выбора у них и не было: непокорных имам сам, без всяких бюрократических проволочек, скорёхонько приговаривал к смерти. Причем его длинная карающая рука, благодаря созданной им системе тотальной слежке с помощью выходцев из самых низов – муртазеков – фактических его опричников, настигала инакомыслящих везде, где бы они ни находились. Вот таковы были методы этого классического восточного деспота на самом деле. Как тут не вспомнить слова ярого русофоба и известного сатаниста К. Маркса, многократно называвшего Шамиля в британской, да и в германской прессе «первым демократом на Кавказе»!

А тем временем военные действия продолжались: русские сходу взяли высокогорный аул Гумбет, взошли на вершину горы Анчимер и в итоге проложили себе путь к Андийским воротам. Шамиль бежал отовсюду, но перед тем как оставить очередной аул, он предавал огню всё, что в спешке не могли забрать с собой его несчастные обитатели. В деле при Анди полковник Барятинский (спустя 17 лет назначенный императором на должность главнокомандующего кавказскими войсками) был тяжело ранен, а «неустрашимый» Шамиль снова едва сумел спастись бегством с десятью своими верными мюридами. Остальные его соратники в надежде на великодушие русских были оставлены на милость победителям. Всегда рассчитывая на милосердие русских, сам же духовный вождь кавказских мусульман великодушием отнюдь не отличался. Так в 1845 году, когда князь Воронцов направил войска одновременно с трёх сторон внутрь Дагестана, Шамиль, боясь попасть в окружение, вынужден был бежать из Дарго, но перед этим он приказал убить русского полковника Веселицкого, плененного во время боя в бессознательном состоянии, и еще десять человек офицеров, также находившихся в плену у горцев. Им, связанным по рукам и ногам, горцы по приказу имама отрезали головы. Впоследствии, сам, став военнопленным, Шамиль страшно боялся, что с ним поступят подобным же образом, однако справедливого возмездия не последовало: слёзы тысяч и тысяч солдатских и офицерских вдов отнюдь не трогали совесть петербургских сановников, зато их привело в умиление наигранное раскаяние пленного имама.

Не выдерживает критики и миф о всеобщей любви к Шамилю всех дагестанских обществ. Да, они часто совершенно неожиданно снова признавали его власть и приводили в изумление русских своей непоследовательностью и вероломством. Но потом выяснилось, что они так поступали, боясь жестокой расплаты со стороны свирепого имама, а совсем не по своей доброй воле. Об этом красноречиво свидетельствует тот факт, что за полтора десятилетия до окончательного падения Шамиля, когда русские вплотную приблизились к аулу Дарго, к главнокомандующему войсками князю Воронцову приехали старшины всех окрестных обществ, чтобы выразить свою покорность законному правительству. При этом они попытались ему объяснить, что с величайшей искренностью хранили бы верность России, если бы в соседстве с ними не рыскал Шамиль, которому они не в силах сопротивляться и который жестоко мстит всякому, кто помышляет о мире и созидательном труде.

Узнав о приближении русских к его резиденции в Дарго, Шамиль объявил своим наибам: Главнокомандующий идёт на нас со всеми силами Кавказа. Цель его или истребить нас, или заключить с нами мир. Знайте. Что если кто-нибудь из вас будет просить меня помириться с русскими, того я убью собственноручно». Эти слова Шамиль подтвердил клятвой, все наибы поклялись, что будут сражаться до самой своей смерти. Кровавый бой продолжался четыре дня. Шаимиль, видя своих мюридов выбитыми из таких мест, которые и без обороны считались непреступными, не отважился больше оборонять Дарго и бежал в Андию.

После Даргинской экспедиции граф Воронцов занялся устройством укреплений на передовой линии в прибрежном Дагестане с целью прекратить вторжения шамилевцев в мирные аулы. Шамиль же, переправившись на правый берег реки Аргун, спрятался в тамошнем ущелье. Тогда русские войска заняли Аргунское ущелье и заставили его бежать из Чечни. Имам и тут не растерялся и перенес свою резиденцию в аул Ведено, который как и Дарго, был расположен в непроходимых лесах. Здесь он сумел продержаться почти 14 лет, благодаря откровенным промахам тогдашней российской администрации. «Дарго» и «Ведено» на разных наречиях означают одно и тоже – «плоское место». Поселившись в Ведено, Шамиль строго запретил всем своим подданным называть это место настоящим его именем и дал ему новое название: «Дарго-Ведено», чтобы показать начинавшим терять в него веру чеченцам, что если русские и взяли Дарго, то остаётся еще много других. Жилище свое Шамиль укрепил рвом, палисадом из толстых брёвен и стеною, на которой выставил несколько пушек…

Зимой 1849 – 1850 годов стараниями русских солдат из укрепления Воздвиженского к Шалинской поляне была прорублена широкая просека. После этого главная житница Большой Чечни, да и большей части Дагестана, оказалась под строгим контролем русских. Малая Чечня, благодаря регулярным экспедициям войск, также была уже не в силах снабжать продовольствием мятежников. Если раньше, до назначения командующим Н.Н. Муравьева, чеченцы могли себе позволить осенью и зимой «резвиться» как им было угодно, творя всевозможные бесчинства на дорогах и безнаказанно нападая на казачьи станицы, весной и летом, пока не вырастят и не уберут весь свой урожай, семьи этих же джигитов обычно прикидывались «мирными хлебопашцами»; но после прихода к власти на Кавказе ученика Ермолова, боевого генерала Н.Н. Муравьева, этот необыкновенный «театр с переодеваниями» разом закончился. Военные игры на голодный желудок пришлись чеченцам не по нутру, не помог даже авторитет легендарного имама. Любовь к нему у местных жителей мгновенно поостыла. Забыв все клятвы и в душе негодуя на самодурство

Шамиля, они тысячами переселялись в русские пределы начинали жить заново – зажиточно и привольно, вспоминая службу у имама как страшный сон.

Шамиль попробовал было повернуть толпы своенравных чеченцев назад, но был наголову разбит сначала генерал-майором Николаем Павловичем Слепцовым… А через год, так и не уразумев, что боевой дух и заветы Ермолова снова возвращаются на Кавказ, Шамиль сделал очередную попытку наказать вчерашних своих подданных, к тому времени окончательно покаявшихся и ставших мирными чеченцев. На этот раз ему пришлось уже встретиться лицом к лицу с незнающими поражений генералами Яковом Петровичем Баклановым и Александром Ивановичем Барятинским. И всё же Шамиль решил рискнуть – угроза быть окончательно отрезанным от хлебных районов его подхлестывала. Надеясь взять числом, он собрал 8 тысяч конников и 12 тысяч пеших бойцов. Готовясь к генеральному сражению, он не поленился укрепить окрестные горы бесчисленными завалами, испортить все всевозможные спуски и подъемы, по которым предполагалось движение русских войск. Вообще он старался изо всех сил, но опять ничего не помогло: половина его воинов навсегда осталась на поле битвы… убирать их, как оказалось, совсем было некому – мюриды бежали из Чечни сломя голову, а впереди всех, как всегда, был их военный предводитель и духовный наставник. После этого наибы имама переругались между собой насмерть, а не которые, подобно Хаджи-Мурату, перешли на сторону русских. Была еще одна причина возмущения «подданных» имамата: Шамиль решил сделать власть имама наследственной, каковой она считалась только у еретиков – мусульман-шиитов, бывшими заклятыми врагами суннитов, к которым принадлежала кавказская мусульманская община.

Шамиль, однако, продолжал бодриться: в августе 1853-го снова собрал 15 тысяч своих приверженцев и повел их на Старые Закаталы. Русские, у которых было всего две тысячи пехотинцев, снова разбили его и загнали обратно в горы. К этому времени Западом уже была развязана против России Крымская кампания и Шамилю была обещана всевозможная помощь и несметные сокровища в награду за то, что он ударит русским в спину. Вымотанный беспрестанными поражениями, имам на это уже был не способен. Напрягши свои последние силы в июне 1854 года, он, правда, умудрился незаметно спуститься в Кахетию и ограбил там до нитки несколько винодельческих селений. Ему повезло, потому что «робкие» грузины, в отличие от казаков, никогда не были в состоянии дать решительный отпор врагу…

В начале 1859 года под властью Шамиля находилась еще большая часть ичкеринцев, в лесах которых был расположен аул Ведено… Действия русских войск начались занятием Басского ущелья и Таузенской долины в конце декабря 1858 года. Шамиль построил еще весной этого года мощные укрепления у выхода из Басского ущелья к Таузену. Несмотря на все меры, принятые имамом, с 14 на 15 января 1859 года в этих труднодоступных местах неожиданно появилась колонна русских егерей, которая двинулась прямо к ущелью. Горцы приготовились уже было к обороне, но появление обходной колонны, заставило Шамиля срочно отступить, и укрепленная позиция была оставлена мятежниками почти без боя. Отступив от Таузена, горцы сосредоточились возле аула Ведено, где предполагали долго и упорно защищаться. Шамиль приказал жителям переселяться в соседнее селение Ичичу и принялся, что есть мочи укреплять Ведено. Все оставшиеся ему верными наибы собрались к имаму и просили его из соображений безопасности оставить Ведено. Имам послушался и, выйдя из аула, остановился в трёх с половиной верстах от него в укреплении Эрсеной, распоряжаясь оттуда обороной.

Дурная погода препятствовала осаде, и потому русские саперы приостановили на время инженерные работы… 17 марта осадные работы вокруг Ведено были возобновлены и ровно через две недели полностью окончены. 1 апреля аул Ведено, который Шамиль считал неприступным, был взят штурмом, и к десяти часам вечера в нём не осталось ни одного защитника. Весть о падении Ведено произвела потрясающее действие на все непокорные общества, занимавшие Черные горы и пространство между этими горами и Андийским хребтом. К началу лета все эти общества изъявили покорность Русскому правительству, и Шамиль был вынужден опять бежать в Дагестан…

14 июля 1859 года главнокомандующий князь Барятинский прибыл к Чеченскому отряду, барон Врангель двинулся к реке Аргун. Узнав об этом, Шамиль собрал совет наибов и мулл и заставил их всех принести священную клятву на Коране в том, что они будут сражаться против русских до самой своей смерти… Князь Барятинский предпринял в августе 1859 года решительную экспедицию в глубь Дагестана. Народ и даже самые преданные Шамилю наибы начали по очереди приходить к главнокомандующему с изъявлениями покорности. Шамиль с ужасом наблюдал, как его неприступные крепости Ириб, Чох, Уллукале по очереди переходят в руки русских, а ближайшие помощники имама скачут в конвое главнокомандующего Барятинского…

Последним прибежищем Шамиля в Дагестане стал Гуниб. Аул этот расположен на неприступном утесе, который отделяется от соседних гор бешеным потоком Аварского Койсу и высокими обрывистыми скалами. Гунибская гора имеет при подошве в окружности до полусотни километров, высота же её составляет 2300 метров. Шамиль посчитал себя здесь в совершенной безопасности. Увы, он так и не понял за четверть века, что для православного войска, если оно ясно видит цель, нет на земле ничего невозможного.

Забравшись на Гуниб, Шамиль силой поставил под ружье всех местных жителей. Таким образом, в его распоряжении оставалось еще четыре сотни воинов при четырёх орудиях. Имам бросил все силы, чтобы сделать свое убежище неуязвимым… взорвал те скалы, по которым можно было легко забраться наверх, и заградил все тропинку, ведущие от Кара-Койсу толстыми каменными стенами, двух- и трёхъярусными башнями, прокопал глубокие рвы, заготовил огромные кучи каменьев для скатывания на атакующих… Одним словом, приготовил такую оборону, какую только позволяли его средства и искусство горцев. У самого обрыва восточного склона горы стояла палатка Шамиля, из которой он мог видеть весь лагерь русских как на ладони…

Когда главнокомандующий князь Барятинский прибыл на место боя, он приказал остановить перестрелку с мюридами и предложил им сдаться, чтобы не подвергать аул, в котором было много женщин и детей, ужасам боя. Он просил барона Врангеля употребить все усилия, чтобы его солдаты постарались взять Шамиля живым. 16 августа 1859 года генерал-адъютант барон Врангель поручил полковнику Лазареву блокировать Гуниб. Лазарев послал родственника Шамиля в осажденный аул с соответствующим предложением к имаму… По-видимому, снисходительно-смиренный тон русских на переговорах и нескрываемое желание заполучить Шамиля живым и невредимым вскружили голову имаму, и он, совершенно потеряв чувство реальности, выдвинул дерзкое требование, чтобы пока он будет дожидаться ответа от турецкого султана, сидя в Темир-Хан-Шуре, русские выдали бы горцам в качестве заложника одного из своих генералов. Разгневавшись на эту откровенную наглость, князь Барятинский послал сказать имаму, чтобы Шамиль немедля явился к нему сам и дал решительный ответ: да или нет. Шамиль отвечал, что не согласен на сделанные ему предложения, что наверху – Бог, а на Гунибе – его правоверные мусульмане, а в руках их мечи для священного газавата. После этого начались приготовления к штурму…

Перед русскими героями возвышались три скалистых крутых обрыва от 16 до 20 метров высоты, только в одном месте рассеченные узкою поперечною трещиной. Сто тридцать человек добровольцев, или, как тогда говорили, «охотников», из Апшеронского полка, обутых в лапти и поршни, с лестницами и крючьями в руках, в совершенной темноте начали, подсаживая друг друга, подниматься наверх. Командовали этими молодцами капитан Скворцов, а также прапорщики Асеев, Вышинский и Кушнарев. Молча в гробовой тишине, карабкались они на террасу, отделяющую нижний обрыв от верхнего. Чем выше взбирались они, тем труднее и опаснее становился их путь. Малейший звук мог открыть горцам приближение русских, и они завалили бы их каменными лавинами. За охотникам двинулся весь батальон апшеронцев в полном составе. Не останавливаясь, отважные скалолазы взошли и на вторую террасу, но уже под сильным огнём врага. Не обращая внимания на огонь и не отвечая на него, они притягивали крючья и вытаскивали наверх остальных товарищей… К рассвету на верхней площадке собрался весь батальон, апшеронцы охватили цепью карниз третьего уступа, и прежде чем Шамиль успел послать туда помощь, они уже лицом к лицу стояли с засевшими в завалах мюридами. Несколько секунд ожесточенной схватки – и десятки трупов гололобых уже лежат на земле, отчаянно дерутся остальные… В десять часов утра Шамиль как громом был поражен появлением в своем тылу русских колонн, столь молодецки преодолевших вершины, которые он считал непреступными. Бросив в панике укрепления, расположенные по периметру вершины горы, имам едва успел скрыться в ауле. Русские сразу же после того взяли его в плотное кольцо…

Врангель потребовал от теперь уже бывшего имама безусловной покорности. Шамиль в ответ прислал своих мюридов Януса и Хаджи-Али, с совершенно неуместным вопросом: «Какие будут условия?» Князь Барятинский отвечал, что теперь и речи не может быть об условиях, но что если Шамиль покорится немедленно, то он дарует ему и его семейству жизнь. Янус вернулся, Хаджи-Али сдался русским, рассчитывая на их всегдашнее великодушие. Шамиль всё еще пытался тянуть время, явно рассчитывая на какое-то чудо. Выбор у него, конечно же, был: он мог погибнуть с оружием в руках и попасть в рай, как он того требовал от всех своих последователей, а мог и сдаться в плен и сохранить себе жизнь, ожидая суда за свои злодеяния. Как известно, он выбрал второе. Невозможно даже себе представить, чтобы кто-нибудь из русских боевых офицеров предпочел позорный плен среди иноверцев честной смерти в открытом бою на глазах своих соратников. Воинская честь, присяга и религиозная совесть не позволяли им даже задумываться о подобном выборе…

Очевидцы рассказывали впоследствии, что когда Шамиль, глубоко задумавшись, сидел в своей палатке, Гази-Магомед, любимый сын его, сказал, обращаясь к отцу: «Ну что, отец, благослови, пришло нам всем умереть за веру!» Шамиль в ответ коротко рявкнул: «Остынь, глупец!» Потом он долгим, испытующим взглядом обвел своих жен…и, опустив глаза долу, с трудом выдавил из себя: «Ничего не поделаешь – придется сдаваться…» И тогда будто пелена спала с глаз мюридов: все вдруг увидели перед собой не несгибаемого отважного имама, а дряхлого слабовольного старика, вконец измученного и уставшего от жизни… Князь Барятинский, находившийся в полутора верстах от аула, отдыхал в роще на большом гранитном камне, терпеливо ожидая, когда приведут пленного… Князь удивлялся неразумию и упорству Шамиля и в душе благодарил Бога, что всё так благополучно закончилось.



Шагах в шести от князя Шамиль остановился, было видно невооруженным глазом, что он трусит. Шамиль стоял перед наместником в зеленой чухе в большой белой чалме с хвостом. Он был бледен, как полотно, было заметно, как дрожат его губы. Пугливо и робко озирался он вокруг себя в полном убеждении, что настала минута, когда он должен заплатить за свои преступления и расстаться с земной жизнью. «Шамиль, – сказал князь Барятинский, – я предлагал тебе приехать в лагерь на Кегерские высоты, обещая выгодные условия. Ты не принял моего предложения; ну так я сам с войскам пришел сюда, и, конечно, условия, предложенные тебе прежде, теперь не имеют уже места, а участь твоя зависит от Государя Императора. Я надеюсь, впрочем, что Его Величество уважит мое ходатайство о тебе».

Шамиль отвечал: «Сардарь, я не внял твоим советам – прости и не осуждай меня. Я – простой уздень, тридцать лет, дравшийся за религию, но теперь народы мои изменили мне, а наши разбежались, да и сам я утомился; я стар, мне 63 года. Не гляди на мою рыжую бороду, я сед, это просто хна. Поздравляю вас с владычеством над Дагестаном и от души желаю Государю успеха в управлении горцами для их же блага»…

Утром 26 августа 1859 года в походном лагере русских был отслужен благодарственный молебен Всемогущему Богу о даровании победы православному воинству, а затем состоялся парад тех частей, которые участвовали в штурме Гуниба. Шамиля снова охватила мелкая дрожь, так как он был уверен, что делаются все приготовления для торжественной казни над ним. Успокоился он только тогда, когда войска разошлись… Перед отъездом Шамиля с семейством в глубь России Даниэль-Бек не захотел расставаться со своей любимой дочерью Керимат. Когда она пришла прощаться с отцом, переводчик вдруг объявил, что она не намерена ехать в ссылку со своим мужем Гази-Магомедом. Еще недавно трепетавший от мысли о скорой своей смерти, Шамиль, заметив обходительное отношение к себе русских, изобразил такую ярость, что грозился убить своего бывшего ближайшего подельника. Тогда полковник Трамповский объявил Даниэль-Беку, что сам главнокомандующий пожелал, чтобы Шамилю и его сыну оставлены были их жены.

И тут уже Даниэль-Бек, всего несколько дней назад униженно просивший Барятинского простить ему тяжкие его прегрешения, гордо и высокомерно отвечал русскому офицеру в том же трагически театральном стиле, что, несмотря на, всю свою любовь к князю он не желает оставить свою дочь сыну Шамиля и, чтобы закончить разом весь этот спор, он её зарежет собственными руками. Странное дело – побежденные полудикари, еще недавно трепетавшие от страха за свою шкуру, как только почувствовали христианское отношение к себе, сразу пытаются диктовать свою волю победителям! Стоит ли говорить, что при Алексее Петровиче Ермолове такое даже представить было невозможно: горцам просто это даже на ум не пришло бы – слово сардаря было для всех железным законом.

После взятия Гуниба и пленения Шамиля в Высочайшей грамоте от 8 сентября 1859 года говорилось: «Главный виновник и вождь в долговременной, ожесточенной борьбе против нас – Шамиль – взят с бою в плен со всем семейством и последними приверженцами его. Отныне предстоит нам во вновь покоренной стране не утверждение власти силой оружия, а распространением между новыми подданными Нашими гражданской образованности и общественного благосостояния».

Однако такого содержания и такой пенсии, какую Александр II изволил дать военно-пленному Шамилю, он даже своим лучшим боевым генералам не жаловал, не говоря уже о нижних чинах – настоящих героях Кавказской войны. Впрочем, последние воевали не ради корысти, а за славу и честь России. Тем не менее, полагаем, что думать о благосостоянии (в том числе и материальном) лучших из лучших державообразующего народа прямая обязанность первого лица государства. Именно откровенное игнорирование интересов коренных русских людей космополитическими министрами при правлении Романовых, в конце концов, выразилось в том, что кредит доверия к ним полностью истощился к 1917 году. Кстати сказать, это явилось одной из главных причин успеха февральского переворота: русские не хотели больше защищать инородческие верхи, наивно полагая, что при смене власти новое правительство повернется к ним лицом…

Любопытно само путешествие Шамиля по России к месту ссылки в губернский город Калугу… Шамиль дорогой все еще сомневался: действительно ли его везут в Петербург, а не прямо в Сибирь, и всё время сверял по компасу направление дороги. Когда путь шел на север, он был доволен, но малейшее уклонение на восток, приводило его в отчаяние. Он никак не хотел верить тому, чтобы Русский Царь, которого он представлял справедливым и грозным, вот так просто без всякого наказания простил его, виновника стольких казней над русскими храбрецами! Одного кровавого эпизода с полковником Веселицким и с десятью пленными офицерами было достаточно, чтобы он получил заслуженную кару. Между тем его везде встречали с приветствиями, устраивали специально для него увеселения, будто именно он был настоящим героем России, а не те храбрецы, что очистили Кавказ от дикого фанатизма, а его самого взяли в плен…

Во время своего пребывания в Петербурге Шамиль свиделся с князем Барятинским, который испросил ему у Государя дозволение переселиться в Киев, в октябре 1869 года Шамиль переехал туда со всей семьей, но и в Киеве он задерживаться не собирался… он мечтал о Мекке. В начале 1870 года Шамилю разрешено было ехать в Мекку, куда он вскоре, и отправился со своим семейством; Гази-Магомед проводил его до Одессы, откуда вернулся в Киев… Желание бывшего предводителя кавказских горцев сбылось; он посетил гробницу пророка Магомета и в священном для мусульман всего мира городе окончил жизнь одиннадцать месяцев спустя после своего выезда из России. Скончался Шамиль 4 февраля 1871 года, у смертного одра, как он и просил, собралось всё его многочисленное семейство… Свою торжественную клятву, данную российскому императору, – «внушить детям их обязанности пред Россией и её законными царями», Шамиль, по своему обыкновению, не выполнил. Сын его Гази-Магомед, между прочим, принятый, по его собственной нижайшей просьбе, на русскую службу в офицерском чине, вернувшись из Медины после похорон в Петербург, выпросил у «щедрой души» Александра II единовременное пособие для семьи Шамиля, так как единоверные их братья в Святой Земле явно не спешили помогать материально потомкам имама, христианам же должно всех любить, даже своих врагов (?!). Добрый царь для этой благой, как он полагал, цели велел выделить из государственной казны огромную сумму. В переводе на современные деньги она составила бы около полутора миллионов долларов. И это в то время, когда многие искалеченные Кавказской войной русские остро нуждались в самом необходимом, влача жалкое существование.

Надо отдать должное любимому сыну имама, получив наличными эти сумасшедшие деньги, он не забыл направить благодарственное письмо военному министру Д.А. Милютину, которое отнюдь не случайно с явным намёком на грядущее расставание было написано арабской вязью с параллельным переводом на русский язык. Затем он сел в Одессе на русский пароход и отплыл в Стамбул, где, видимо, по совету имама, данному сыну перед самой его смертью, он благополучно перешел на службу к турецкому султану, невзирая ни на какие данные им до этого клятвы и присягу российскому императору. В период Русско-турецкой войны 1877 – 1878 годов наследник Шамиля в чине дивизионного генерала под именем Ферик-Паша командовал турецкими частями при осаде крепости Баязет. Впрочем, военными дарованиями Гази-Магомед никогда не выделялся, несмотря на громкое имя отца, на авторитет которого так рассчитывали турки, ничем не отличился он и на этот раз. Мусульмане так и не смогли тогда сломить волю к победе русских храбрецов и с позором должны были отступить. После проигранной войны новоиспеченный дивизионный генерал, естественно, попал в опалу: султан решительно отстранил его от военной службы вследствие «профнепригодности»…

Итоги. В ходе строго научного исследования, то есть на основании неопровержимых фактов и исторических документов выяснилось, что в угоду неизвестно кому образы наместника Кавказа и имама Чечни и Дагестана были под воздействием массированной пропаганды деформированы до неузнаваемости и мифологизированы по примитивной схеме «злой» – «добрый». Так Ермолов, всюду выставляемый как «жестокий тиран» и «агрессивно свирепый угнетатель свободолюбивых народов Кавказа», несмотря на то что был профессиональным боевым генералом и по логике вещей должен был бы везде и всюду стремиться к военным успехам любой ценой, на самом деле мечтал о прочном и созидательном мире на Кавказе, как необходимом условии для процветания обитавших там племен и народов… Напротив «народный герой» Шамиль в своей практике сплошь и рядом использовал излюбленный пиратский принцип своих британских покровителей «разделяй и властвуй». Нынче мало кто знает, что в период своего пребывания у власти он искусственно нагнетал вражду между различными кавказскими племенами, из-за боязни, что те могут объединиться в борьбе против его жесткой диктатуры. Для добросовестных исследователей истории отнюдь не составляют секрета конкретные даты, когда Шамиль посылал военные соединения лезгин, аварцев и тавлинцев для удержания в узде слишком, по его мнению, своевольных чеченцев. И, наоборот, известны несколько случаев, когда для усмирения недовольных его правлением жителей вольных дагестанских обществ, имам направлял туда карательные отряды, укомплектованные его ярыми приверженцами из уроженцев Чечни…

Искренность, прямоту и правдивость Ермолова, его верность данному слову не в силах были отрицать ни его могущественные враги в Северной Пальмире, ни противники законного порядка на Кавказе… Не менее известны беспринципность, изворотливость и выдающиеся «артистические» способности Шамиля, который всегда легко нарушал свои самые страшные клятвы и договоренности, данные как друзьям, так и противникам. При этом он ничуть не стеснялся произносить и фиксировать на бумаге официальных договоров изобретенную им сами магическую вербальную формулу – «изменники несут себе проклятие от Бога и людей». Эта формула всякий раз вызывала доверие к его особе, потому как русские даже в мыслях не могли допустить, что духовный имам способен манипулировать именем Бога в своих мелких корыстных расчетах и уж тем более нарушить клятву, скрепленную Его именем. Шамиль и тут сумел найти выход: чтобы извинить свое дальнейшее поведение, он первым обвинял в вероломстве противника и перехватывал инициативу, пока его опять не зажимали в угол и тогда он снова начинал юлить и лгать… Особо утонченным развлечением для имама было регулярно дурачить своих подданных, измученных бесконечной войной и утративших надежду победить в ослином противостоянии с русскими. Исполнялся этот спектакль одного актера следующим образом: в торжественной обстановке при большом стечении народа Шамиль публично зачитывал в мечети собственноручные послания, выдавая их за письма, то от, якобы, спешащего на помощь горцам турецкого султана, то от снаряжавшего военноморской флот на подмогу мятежникам влиятельного Египетского паши.

Сегодня никто почему-то не вспоминает, что Ермолов не посчитал ниже своего достоинства стать крестным отцом безымянного чеченского сироты, а затем, когда тот повзрослел, сделал всё, чтобы он поступил и смог закончить Петербургскую Академию Художеств. Между прочим, сам он к тому времени находился в стесненном материальном положении и в глубокой опале. Разве это не свидетельство христианской любви сурового сердца истинного воина! Без всяких пышных фраз и позирования, просто делал то, что подсказывала его чуткая совесть и всё… А вот слова Алексея Петровича, сказанные им генералу Мадатову, только что вернувшегося из Даргинского похода: «Одобряю весьма, что возвратили захваченных женщин, не говорю ничего и против освобождения пленных, ибо полезно вразумить, что русские великодушно даруют и самую жизнь, когда не делают упорной и безрассудной защиты…» И далее следует четкий приказ – «внушите войскам, чтобы не защищающихся или паче бросающих оружие щадить непременно…»

Теперь давайте обратимся к биографии Шамиля: здесь полная противоположность! «Благочестивый» имам ничтоже сумняшеся казнит пленных, «благословляет» грабить мирных жителей и в качестве трофея во время набегов уводит в плен женщин и детей, чтобы в дальнейшем использовать их для выкупа или продажи… А вот как имам «воздавал» своим собственным друзьям и соратникам. Заметив, что авторитет его чеченского наиба Ташов-Хаджи день ото дня растёт в глазах его земляков, Шамиль коварно умерщвляет талантливого ауховца и на его место ставит «своего» человека – Булат-Мирзу. Чеченцы, разумеется, возмутились, на собственной шкуре прочувствовав, какова на самом деле «забота» о них имама. В гневе они свергают ставленника Шамиля, не забыв при этом отделить ему голову от туловища. Тогда Шамиль вместо того, чтобы разобраться в происшедшем и выслушать «свой» народ, явочным порядком посылает в Аух с кнутом другую свою марионетку – Шуаиб-Муллу. Не надо быть пророком, чтобы догадаться, что мулла последовал за мирзой в ауле Центорой, не успев даже добраться дл своей новой резиденции. Создается впечатление, что Шамиль только этого и дожидался, потому что буквально на третий день он устроил показательную казнь. В назидание всем остальным чеченцам в Центорое земляками имама были уничтожены буквально все: от мала до велика. Не следует думать, что жестокость Шамиля распространялась только на чеченцев, отнюдь. Он никогда не позволял себе «сентиментальничать» и со своими родным дагестанцами. Так на почве развившейся у него с годами мании преследования он заподозрил в измене телетлинцев, и, хотя серьёзных оснований у него для этого не было, чтобы не терзаться сомнениями он «на всякий случай» приказал сжечь заживо 33 кормильцев из этого аула вместе с их стариками, женами и детьми. Самое любопытное, что осудить его за это сатанинское деяние никто ни в горах, ни за их пределами так и не решился. Причем ни во время Кавказской войны, ни после неё, ни сейчас, мол, таковы здесь народные обычаи, оставшиеся неизменными со времен Средневековья.

Грозный для врагов Отечества и ослушников закона Ермолов был неизменно приветлив и доступен для всех своих подчиненных. Он находил время познакомиться с каждым офицером Кавказского корпуса. Обедал Алексей Петрович обыкновенно за одним столом вместе со всеми. Когда же до него доходило, что кто-то из его подчиненных намеревался оставить службу на Кавказе, он не почитал для себя унижением лично просить его подумать и отказаться может быть от легкомысленно намеченного переезда. Не забудем и то, что Ермолов фактически отменил крепостное право в своем наместничестве. Он постоянно заботился о здоровье не только господ офицеров, но и нижних чинов, построил на сбереженные им во время посольства средства госпиталь в Тифлисе, начал организовывать лечебные ванны и санатории в Пятигорске и Кисловодске, лично следил за качеством питания солдат…

Постоянно всех подозревавший «демократ» Шамиль в своей резиденции в Ведено был буквально отделен каменной стеной не только от народа, но и от ближайших сподвижников. Обедал он всегда в весьма узком кругу ближайших родственников. Чтобы покрепче привязать к себе наибов, имам брал в заложники их родственников и регулярно проводил карательные экспедиции против недовольных его правлением горцев. Будучи классическим восточным деспотом, он фактически превратил вольные общины своих земляков в крепостных, во всем зависимым от него людей. При его правлении никто не имел право оставить расположение родного аула без разрешения имама или правящего в той местности наиба. Немедленно карались смертью те, кто не успел совершить за день 5 положенных молитв при свидетелях, кто не оказал должного уважения мюриду (согласитесь: в этих двух перечисленных случаях злоупотребления неограниченной властью у заинтересованных в скорейшем обогащении наибов и их приближенных становились неизбежны)… Возглавив борьбу правоверных против «угнетателей народа» ханов и беков, Шамиль в течение нескольких лет сумел создать новый привилегированный аристократический слой, целиком состоявший из наибов и их ближайших родственников и членов его собственной многочисленной администрации. Эти «слуги» народа весьма скоро завладели львиной долей земельных угодий и другими движимыми и недвижимыми богатствами Страны Гор. При этом налоги, собираемые с населения во времена Шамиля, значительно превышали прежние, которые простые горцы платили раньше при ханах и беках. Иными словами при Шамиле горцы в открытую стали грабить друг друга, Страсть сребролюбия и алчности особенно поразила семьи наибов, со временем они даже перестали утруждать себя соблюдением внешних приличий. Ислам стал лишь ширмой для освящения добычи хищников. При этом Шамиль при каждом удобном случае демагогически призывал Запад освободить горцев от русской «тирании» и в европейской прессе годами велась разнузданная клеветническая кампания по «кавказскому вопросу», непосредственно направленная против России. Активное участие в ней, между прочим, приняли вожди мирового пролетариата К. Маркс и Ф. Энгельс…

Но все-таки рельефнее всего человек высвечивается перед лицом вечности. Именно тогда становится отчетливо видно Богу или мамоне он работал здесь на Земле, искренне заботился ли о благе Отечества или втайне всё время думал о собственной шкуре и материальных выгодах своих родственников. Ермолов, как известно, вступил на поприще служения Отечеству, имея «за душой» лишь небольшое родовое имение, оставшееся ему от отца с матерью. За четыре десятилетия служения (последние двадцать лет он занимал весьма ответственные посты в государстве) он, конечно, имел много случаев к увеличению личного благосостояния. Тем не менее, каждый раз он отказывался от солидных денежных наград императора в пользу страждущих своих собратьев – простых воинов-инвалидов, их детей-сирот и бедных вдов. Наверное, именно это больше всего и раздражало тогдашний чиновный нерусский Петербург. Выйдя в отставку, герой войны 1812 года имел годовую пенсию всего в 4 тысячи рублей, ну и конечно, то, что досталось ему в наследство от отца. Таким образом, основной капитал его составляли по слову Спасителя – добрые дела и щедрая милостыня, тем самым он всей своей жизнью доказал свою веру в бессмертие души и упование на милость Всевышнего…

Имущество Шамиля во время прихода его к власти составляло примерно 200 рублей, на момент пленения оно уже оценивалось более чем в миллион рублей (это почти 100 млн. современных американских долларов!). Может быть, именно наличие этого богатства и помешало имаму честно закончить свою жизнь шахидом, к чему он столько раз сам призывал правоверных. Не забудем и то, что каждая копейка из этих денег вопияла к небу об отмщении, ибо на них были кровь и слезы тысяч сирот и вдов, пострадавших во время набегов имама на русские мирные села и казачьи станицы, а также в ходе его карательных экспедиций (другими словами – в ходе развязанной Шамилем гражданской войны) на временно подвластной ему территории Чечни и Дагестана. Тем не менее, он, будучи в плену, получил от царя ежегодную пенсию в 30 тысяч рублей, дворянское звание и трёхэтажный особняк в Калуге. Впрочем, это далеко не всё, что пожаловал ему император «за заслуги» перед Великой Россией: ежегодные единовременные пособия, по нижайшей просьбе отставного имама выделяемые из российской казны, нередко превышали размер самой его пенсии. Шамиль завещал похоронить себя на, пожалуй, самом элитном и дорогостоящем кладбище исламского мира Джаннат-аль-Баки (буквально с арабского означает «райская долина») в Медине. Сын его Гази-Магомед, уже после капитуляции получил военное образование на казенный счёт в Петербурге, был обласкан и облагодетельствован царем и его придворными, досрочно на каком-то балу получил звание генерала, а затем всю оставшуюся жизнь по совету отца верой и правдой служил… Порте, участвуя во всех войнах против России…

Таким образом, семена ненависти и исламского экстремизма оказались в XIX столетии бесплодными. До сих пор они не дали никаких всходов, кроме сорняков, конечно, которые рано или поздно будут непременно выкорчеваны. Семена же истинной отваги, жертвенной любви к нашему общему Российскому Отечеству дали обильные и прекрасные всходы. Как свидетельствуют документы, сохранившиеся до сего дня в архивах нашей страны, славные дагестанские и чеченские милиционеры уже во время генералов Ермолова, Мадатова, Грекова громили единокровных им мятежников-сепаратистов, защищая свою великую родину от экспансии алчного западного капитала. Прекрасно зарекомендовали себя горцы-мусульмане в российских мундирах и в многочисленных русско-турецких войнах, и накануне страшной общенациональной трагедии 1917 года, когда верной присяге оставалась, пожалуй, единственная Дикая дивизия, полностью сформированная из отважных кавказских воинов…

И сегодня, когда традиционные наши враги, – а они у нас общие, и во все времена были одни и те же – торопятся справлять поминки по великой державе, дабы на её могиле им сподручнее было порабощать духовно разъединенные народы, мы должны вместе сказать им «нет!». Нет – безверию, нет – разврату, нет – пошлостям бездуховной массовой культуры, наконец, нет – извращениям и недопустимо разнузданной интерпретации строгих исторических фактов. Не уважая своего славного, хотя, как это часто бывает в жизни, драматического прошлого, мы тем самым позволяем перечёркивать наше, без сомнения, великое будущее. Ибо отнять у единой и неделимой России, как бы ни мечтали о том её многочисленные враги, её особое, ни с чем не сравнимое предназначение в мировой истории, уготованное ей самим Создателем Вселенной, смертным никак не под силу.

В истории России есть немало событий и имён, которые десятилетиями предавались искусственному забвению, а то и огульному хамскому охаиванию. Пришедшие к власти в 1917 году «экспериментаторы», выполняя злую волю врагов Православной Державы не только отбросили нашу страну намного десятилетий назад, но и стали планомерно уничтожать государственные традиции России, традиционный уклад жизни народа, наконец, посягнули на исконную религию, подпитывающую нравственные силы общества. Прошлое страны разрешалось описывать лишь с точки зрения классовой теории, согласно которой герои истории ранжировались строго исходя из принципа их «революционности». Таким образом, злодеи и клятвопреступники становились образцами для подражания, и. наоборот, люди выдающиеся безаппеляционно объявлялись «сатрапами самодержавия», а их подвиги во славу народов России сознательно очернялись.

Однако, несмотря на тяжёлый идеологический пресс, полностью достичь желаемого результата сатанистам у власти не удалось. Всуе оказались их старания сделать из русских иванов не помнящих родства, утративших интерес к своим корням, к великому прошлому своего отечества. И когда в России снова появилась возможность думать и говорить относительно свободно, сразу выяснилось сколь велик интерес у здоровой части общества к родной истории… Полагаю, что сегодня всем россиянам независимо от их этнической принадлежности следует сделать над собой усилие посмотреть на историю своего общего Отечества… увы, мы порой перестаём замечать грандиозность российской истории, привыкнув бездумно пользоваться её достижениями…

Уже второе десятилетие наше общество лихорадит пробуксовка всеобъемлющей реформы Вооруженных Сил России… Одним из самых важных направлений, по-моему, является изучение отечественной военной культуры. Без сомнения, военная культура – это часть общей культуры, в которую входит всё, что сделано выдающегося в области военного дела. Сегодня в условиях однополярного мира мы заново начинаем осознавать роль и место вооруженных сил в жизни нашего государства. Приходится признать, что до сих пор роль религии в воспитании российского воинства в исторических исследованиях или совсем не освещалась или освещалось недостаточно… Сегодня, увы, многие перестали видеть разницу между подстрекательством к убийствам и насилию и призывом к защите Родине и отеческой Веры; между христианским миролюбием и экспортируемым с Запада пацифизмом и непротивленчеством. Даже отдельные «батюшки», желая выглядеть современными – толерантными и политкорректными, забыв, что они пастыри, которым самим Богом вверены души словесных овец, проповедуют с амвона пацифизм, не имеющий ничего общества с православием… Они забыли, что, когда враг попирает наши святыни, противостоять ему должны все, в том числе и лица духовного звания! Разве не вышел схимник Александр Пересвет на бранное единоборство против буддийского монаха Челубея на Куликовом поле и не стояли монахи с оружием в руках на стенах Троице-Сергиевой Лавры, защищая её от еретиков-поляков?! И это истинные монахи, которые отрекались от мира страстей, а не от Родины и своего народа… Не вызывает сомнения, что вопросы воинского воспитания в XXI веке следует рассматривать в комплексе, учитывая историю Русской Православной Церкви, так как за прошедшие столетия священнослужители накопили богатый опыт по воспитанию воинов Христовых.

(Материал из Интернет-сайта)