Уйгур

Я не помню ни имени его, ни фамилии, но уверен, сейчас, почти сорок лет спустя, узнал бы в лицо. Все, кого я здесь упоминаю, люди реальные, со своими настоящими фамилиями и именами, да и события, описываемые мною - быль. Я не хочу придумывать ему неподлинное имя, поэтому и назвал рассказ именно так, - по его национальной принадлежности.
Наши койки стояли рядом, встык. Так уж паровали кровати в казармах, - две вплотную и проход с тумбочками. Он был постарше остальных, человек семейный, с женой и ребенком. Родом откуда-то из-под Чимкента. Простой добрый парень, с какой-то скрытой внутренней силой и духом. Чрезвычайно похож на Чингизхана в моем понимании. Был он среднего роста, кряжист и широк. Кожа смугло-желтая, почти охристая, лицо скуластое, круглое со щелочками-глазами и припухшими верхними веками, гладко стрижен. Над уголками рта едва заметные иссиня-черные усики. Само естество его являло собой покой. Он никогда не суетился, не торопился, не спешил.

Десять вечера, команда "Отбой", есть еще немного времени, чтобы умыться и улечься под одеяло. Выключается свет. Кто-то, зверски устав, засыпает тут же, едва припав к подушке, а мой сосед пускался в воспоминания, рассказывал о казахской бескрайней степи, травах, ветре, юртах пастухов, о кумысе и синем небе. О красных маках, посреди цветущих трав, ржании лошадей, о воле, о доме, жене и маленькой своей девочке дочке.
Он был на полтора года старше меня призывом, да и по возрасту пожалуй тоже. Во мне он нашел благодарного слушателя, но я был искренен с ним, видимо, он это чувствовал. Мне нравились его рассказы, он был большим поэтом в душе и добрым хорошим парнем. Он не только рассказывал, но и расспрашивал меня об Украине, о том, какая она, чем и как живут люди. Ему это было очень интересно. Как-то раз он, вероятно, спас мне жизнь, а если не жизнь, то уж точно избавил меня от инвалидности. Случилось это так.
Едва попав после учебки в место постоянной моей дислокации, в/ч 43146 в городе Реутов, я был замучен работой. Такое её количество можно было распределить человека на три-четыре, но никак не на одного. Это была сплошная череда почти бессонных ночей, проведенных за черчением каких-то таблиц, графиков, формуляров, стенгазет, плакатов, транспарантов, стендов и т.д. Я работал не разгибая спины в буквальном смысле. Не пойму, зачем? Кто читал или хотя бы бросал взгляд на все эти изделия моих рук? Напрасный труд. Было начало декабря, а работа всё прибывала, так как надвигались новогодние праздники. Черт возьми, в армии лучше быть истопником, чем художником.
Мастерская моя была смежна с батальонным клубом, и я вытаскивал свои работы в зал на просушку. Работал я один и позволял себе расслабиться в плане формы одежды - снимал ремень, расстегивался до середины груди, мог даже снять сапоги и ходить босиком в одних галифе. Офицеры меня видели в таком виде, некоторые возмущались, но понимая, что мне приходится зачастую ползать с красками и кистями на карачках, не цеплялись, оставляя всё, как есть.
В один из дней я зашел в клуб и увидел группу солдат из пяти или шести человек нашей же роты старшего призыва. Они были заняты ремонтом скамеек.
Я зашел к себе в мастерскую и принялся за работу, - расстегнувшись и сняв ремень, взялся за очередной плакат и, сделав его, выставил в клуб.
Я не сразу понял, что произошло: мои сослуживцы прекратили работу, раздался возглас:
-Эээ, б***ь, художник, ты совсем прибурел? Надел ремень и застегнулся на крючок под шею.
Мне ничего не оставалось, как сделать вид, что я его не услышал. Оперев плакат о стену, я снова зашел к себе, прикрыв дверь. За стеной послышался топот нескольких бегущих к мастерской человек, и раздался страшный стук в дверь. Я открыл. Первым стоял рядовой Наркулов, житель солнечной Туркмении  по прозвищу Кутузов, ибо один глаз его был наполовину прикрыт. Иногда его, впрочем, называли Одноглазым. Он набросился на меня, заталкивая внутрь мастерской. Мне неловко живописать это короткое трех-четырех секундное сражение, но как-то так получилось, что я его схватил на руки и выкинул, захлопнув дверь. Он упал и крепко ушибся. Через мгновение раздался стук множества кулаков в дверь, мат и обещания, что утром я уже не проснусь. Из мастерской я уже не выходил, работать не хотелось, настроение находилось под плинтусом.
Через час-полтора снова постучали. Казалось, стучавший был один. Я не отвечал. Стук повторился снова:
-Не боись, братан, это я Ахмед, Ахмед Дурдыев. Открой.
Это был мой приятель, не то, чтобы мы были дружны, но были общающимися знакомцами.
Я открыл, поставил чай. Сели.
-Что там у тебя с моим земляком произошло?-спросил он. Тебя ночью убивать собрались.
-Угу, спасибо, успокоил, братан.
И тут же вспомнилось: "Сэм Брук, Сэм наш гвинейский друг, Сэм наш гвинейский Брут". Тут, правда, Брут оказался туркменским. Ну, да ладно, какая разница. В общем, мы посидели, чайку попили, послушал я, как он мне не завидует, да и разошлись. Вернее, я остался, а он ушел.
Время тянулось медленно, почти останавливаясь. Хотелось как можно быстрее выйти из ситуации и оставить ее позади. День был бесконечен. Но всё когда-то заканчивается. Этот день тоже подошел к концу. Я даже позабыл поужинать. Пришел в подразделение к отбою на вечернюю поверку. Наконец долгожданный момент настал. Ко мне подошел один из них:
-Ну, чё, брат, слазь со шконки, пошли в сушилку, пацаны ждут.
Сушилка -это помещение, отвечающее своему названию. Там дичайшая жара, и ночью сушатся бушлаты, сапоги, портянки, шапки. Входная дверь, как и все двери в подразделении, оборудована небольшим смотровым окошком двадцать на пятнадцать. Мы вошли. Желающих меня замочить было человек пять-шесть. Меня оттеснили вглубь помещения, и.......тут я увидел, что кто-то пристально наблюдает извне в дверное окошко. В самый тот момент, когда должно было всё начаться, открылась дверь, и вошел мой сосед уйгур:
-Я не понял, братва, а что за сходняк такой после отбоя?
Ему рассказали, как я, не прослужив еще и пару месяцев, прибурел, и не только в смысле формы одежды, но и поднял руку на старший призыв, положил на них пятерых и т.д.
Уйгур слушал, словно "бугор" на киче, выдержал минутную театральную паузу и сказал:
-Смотрите, пацаны, если где-то, когда-то, хоть один волос упадет с его головы, вешайтесь. Падлой буду, подниму свой призыв, один из вас точно мамку не увидит. Подумайте хорошо, вам оно надо подвязываться на это дело? И запомните - где-то, когда-то, хоть один волос. Разошлись по койкам.
Все вышли.
Надо ведь, а я уже морально был готов хоть кому-то из них зубами впиться в кадык, и будь, что будет. Что я испытал? Не знаю. Видимо, что-то схожее с тем, когда человеку смертную казнь заменяют на срок или вдруг объявляют о помиловании. Точно не радость, более облегчение.
-Ты мне если не жизнь спас, то уж точно от инвалидности избавил,-сказал я ему, когда мы возвращались в кубрик.
-Знаешь почему?- спросил он.
-Нет.
-Пять мужиков на одного, как можно? Чмыри.
Больше мы не разговаривали в этот вечер. Каждый думал о своем, засыпая. Столько лет прошло. Мир дому твоему, мой сосед уйгур.