Обыкновенный мир

I.Деревянный меч.
1.
Утром у меня разверзся финансовый кризис.

То есть деньги-то, в общем, были, но это ничего не значило. Поскольку в кармане болталось 500 рэ одной бумажкой, не считая разноцветной мелочи, а вот новые поступления пока не планировались вовсе. То есть совсем, в принципе. Перед такими перспективами бумажка любого номинала равна нулю… Если это только не подписанный банковский чек на предъявителя, с не указанной суммой!..

Чека, ясный пень, у меня не было, было 500 рублей, и это хорошо: 500 рублей, это все, что тебе нужно, когда на пути попадается оружейная лавочка.

В лавочке жил деревянный меч. Мы понравились друг другу, и меч ушел со мной. А в лавочке осталась жить большая часть моей пятисотки.
- Телефончик-то дай! – без особой надежды окликнул продавец.

Ага! Дам, как же! Тридцать три раза «ха-ха»!

Мне нужна его лавочка, ему – мои деньги. Чистейшие товарно-финансовые отношения.

Хотя дело, конечно, не в этом. Дело в том, что продавца зовут Арсений, он ездит на старой «пятерке» с тонированными стеклами и живет вместе с родителями в двухкомнатной «хрущевке». Это в 28-то лет!

Я ничего не имею против старой «пятерки» с тонированными стеклами. Валера-художник ездит на такой же, и даже более ржавой. Но у Валеры есть глиняные кошки с характером и судьбой. Валера купил свою машину за то, что она оказалась самой дешевой. Ему, чтобы жить, нужно продавать своих кошек, а чтобы они хорошо продавались, нужно ежедневно забрасывать их на как можно большее количество точек… Тут без машины, ясное дело, никак… В общем, для Валеры это средство, а для Арсения – цель. И, купив машину, Валера-художник первым делом отладил мотор, а Арсений поставил «навороченную» магнитолу и аэродинамическое крыло.

А еще, с Валерой мы, однажды, уехали ночью в Рязань. Только потому, что дело было в «Выхино», и поезд метро не спешил, зато пришла электричка… А Арсений? С ним можно уехать разве что в третьесортный отель по «горящей» путевке… Валера пьет водку – идеологически, Арсений виски – потому что модно.

В общем, если ты носишь аристократическое имя и работаешь в оружейной лавке, нужно иметь за душой что-то помимо дешевых понтов. Иначе, ты не романтик, а шут. Грань между ними тонка, и те, кто чувствуют ее, делают это интуитивно… Зато, она помогает узнавать людей.

Может, чаша весов и качнулась бы в пользу торговца. Если бы он разгладил, скажем, мою банкноту и повесил в рамочке на стенку. Но Арсений безразлично сунул бумажку в кассу, а мне сдал сдачу ветхими десятками, одну из которых я тут же обменяла у него на мелькнувшую в черном поддоне юбилейную монету. Торгаш презрительно фыркнул… Так что мой телефон остался при мне, а Арсений – при своей бескрылой душе.


Меч удобно улегся в ладонь, рукоятью вниз, монета отправилась в карман, а я – к метро. Светило солнце, таял снег, хлюпали под ногами лужи, в лужах отражалось небо, а по небу плыли облака.
- Привет!

Это Пашка. Мы с ним живем в соседних подъездах, но в разных городах. Абсурдно? Ничуть. Пашка из мира мегаполисов, автострад, мегамаркетов, где затовариваются раз в месяц на весь месяц, банков, концернов, теннисных кортов и площадок для гольфа… Все равно не понятно? Ну, хорошо. Вот сейчас у меня под ногами небо, а у него – слякоть.
- Что это?!

В метро нельзя ехать, держа в руках меч: там дежурит слишком много дяденек в серой форме, любопытных по долгу службы. Замаешься всем показывать, что он деревянный. Поэтому я несу продолговатый сверток из черного полиэтилена, обмотанный сверху скотчем.
- Меч, – обстоятельно сообщаю я Пашке.

Пашка проникается уважением ко мне и моей покупке. Это видно по его серьезным глазам и сосредоточенно сдвинутым бровям.
- Настоящий?
- Китайский, – весомо говорю я.

Пашка немного молчит, обдумывая. Мне кажется, внутри у него в это время работают микросхемы. Пашка идеален. Как робот из будущего. Робот-менеджер.
- Китайский или китайский? – спрашивает он, наконец.
- Хороший, – улыбаюсь я.
- Круто! – восхищается Пашка, – где взяла?

Я независимо пожимаю плечами.
- В оружейной лавочке, где же еще?

Пашка ценит меня за то, что мне на пути, между делом, попадаются оружейные лавки. Ему – нет. Максимум – сувенирные ларьки.
- Где же еще… – соглашается Пашка.

И сообщает без перехода:
- Нам нужен секретарь на первый этаж.

В такие моменты я особенно остро чувствую, что он менеджер, а я – нет.

Мы спускаемся в метро и едем в разные стороны.

Им всегда нужен секретарь. В их фирме это волшебная должность: все сотрудницы с «ресепшн» максимум через полтора года уходят в декрет. Я предлагала Пашке устроить из этой должности бюро добрых услуг для отчаявшихся пар. Но Пашке не смешно. Пашке нужно, чтобы на первом этаже сидела секретарша. И грустно от того, что девушки сменяются раньше, чем успеют толком обучиться…

И мне грустно.

Потому что, если до сентября все не наладится, мне придется идти к ним в фирму работать этим самым секретарем.


Но пока только апрель. Впереди почти полгода – уйма времени! – и у меня есть деревянный меч.

А еще – монета! Забыла из-за Пашки! Ну-ка, иди сюда, дорогая, где ты там прячешься?

Монета отличная! Не слишком крупная, толстая и желтая. С одной стороны у нее, как и положено, номинал цифрами, расшифровка (для тупых) словами «десять рублей». Еще – хвастливая визитка автора замечательной идеи «Сбербанк России». А с изнанки, вместо герба, лучится пятиконечная звездочка в лепестках Георгиевской ленты. И в самом центре звезды, еле различимый (а от того еще более интригующий) силуэт Спасской башни Кремля. И совсем уж микроскопическая надпись про 65-ю годовщину Победы.

У меня уже есть вечный огонь на двуцветной десятке, двухрублевики: Ленинград – полуторка и Смоленск с бегущим в атаку солдатом.

Но эта, новая – солнечный кружок – самая лучшая! Изысканной простоты. Золотое сечение…

Я выхожу из метро и шагаю сквозь ларьки, а потом через пустырь к лесу.

Лес этот, конечно, не лес, а дыра дырой! Бутылки, обертки, окурки, собачьи «подарки»… За деревьями мелькает окружная автодорога… И нападавшие за зиму ветки никто не убирает. Разве что, собачники отпинывают с тропинки. А гниющие стволы перешагивают. Либо – обходят. Поэтому тропа петляет, как след сумасшедшего зайца… В общем – скверный лесок!

К городскому парковому хозяйству он уже не принадлежит, а к областному еще не относится. Не повезло ему с подчинением…

Зато повезло с нами!

Два раза в год – весной и осенью – мы устраиваем в леске уборку: что можно – сжигаем, что нельзя – собираем в мешки и отвозим на свалку. А павшие стволы распиливаем и складываем на опушках в аккуратные поленницы. Против домов – в укор городской бесхозяйственности, а вдоль магистрали – областной.

Толич называет наши субботники «сезонными обострениями».

Обострения обеспечивают нас мышечной усталостью, хорошим настроением, мобильными телефонами, перочинными ножами и связками ключей неизвестно от чего.

Ножи и телефоны Ян продает через Интернет-барахолки, а ключи развешивает на гвоздиках, вбитых в дверные косяки и оконные рамы.


Миную пластиковую трубу перехода через МКАД и увязаю в глине проселка.

Еще немного, еще чуть-чуть…. «Я свободен!..» – завывает в плеере Кипелов, и я с ним совершенно согласна.

Вот и родная помойка, вот и голый двор в чахлых саженцах, наполовину перемерзших зимой, вот я и на месте: «снова здравствуйте, дорогая редакция!»

Да-да, именно так. Пора объяснять, кто такие «мы». Мы – это редакция газеты «Обыкновенный мир». Газеты того Города, в котором живу я. На страницах нашего детища не освещаются дефолты, котировки акций и инаугурации президентов. Здесь не пишут о терактах, авариях, кражах и убийствах. Здесь не рекламируют фены и пылесосы. Большую часть событий своей газеты мы создаем сами. Flashmob non stop. Для этого у нас в штате имеется игротехник Анатолич (или Толич) и креативщица Кисуля. За фото и видеосъемку на местности, а так же за последующую обработку материалов отвечает Ян. А тексты пишу я, скромный на-все-руки-мастер, прошу любить и жаловать… Да-а… Родители здорово поиздевались, назвав меня Венерой. Говорят, тогда это было модно… На Олимпийскую богиню я, сразу говорю, не тяну. Поэтому друзья зовут меня Эрой, а еще чаще – Эркой. Последний по списку (но не по сути) сисадмин-программист Володя.

На этом перечень простых смертных можно считать закрытым. Вступаем в VIP-зону: главный редактор Николай Вадимович. В простонародье – Шеф.

Фамилия у Шефа – Березовский. Когда он представляется, все ржут. А Шеф обижается. Говорит, что правильно говорить не Березовский, а Берёзовский. И вообще! Мало ли, кто чей однофамилец! Шеф – солнце нашей планетарной системы. Редакция вертится вокруг него. Ему 46 лет, его бросила вторая по счету жена, он длинноволос сзади, лыс сверху и носит пивное брюхо. Николай Вадимович – философ от ролевых игр. Большой поклонник творчества братьев Стругацких и Евгения Шварца. Шеф придумал «обыкновенный мир», внушил нам девиз «Ищи удивительное во всем!» и веру в обыкновенное, ежесекундное, повсеместное чудо.

Сказать, что газета процветает, сможет только клинический идиот. Денег нет. Денег никогда нет. Бюджет трещит по всем швам…

Да, забыла... Есть у нас еще приходящий бухгалтер Ниночка. Это ангелоподобное создание появилось в компании в роли очередной обожэ Яна, и застряло здесь навсегда. Шефа она боготворит, всех остальных опасается. И не без причин: мы хотим денег. Не то, чтобы денег не было совсем. Но оплата нашего труда происходит, как Северное сияние в Карелии. То есть редко и непредсказуемо. А мы хотим регулярных зарплат, авансов, пенсионных отчислений… Ужас в общем! Поэтому Ниночка старается бывать на работе в неудобное для всех остальных время: рано утром или поздно вечером. Благо, живет рядом. Кстати, этот «офис» нашла нам она. Далеко и неудобно, зато почти бесплатно.

Хотите знать, от чего при таком плачевном состоянии дел коллектив до сих пор не разбежался? Открою вам страшную тайну: он разбежался. Да еще как! Только пятки сверкали. Остался сплоченный костяк неисправимых мечтателей, свято верящих в то, что в один прекрасный день газете все-таки удастся раскрутиться. И еще нас всех объединяет пережитое в разные периоды «толкинистское» детство. Рыбак рыбака, как говорится…


Сегодня мы верстаем номер.

Я как никогда заинтересована, чтобы справиться с этим побыстрее: мне позарез нужно к пятнице заработать денег. А значит – да здравствует раздача рекламных листовок! Студенческие подработки – это наши хлеб, икра и масло. Листовки, бесплатные газеты, рекламные акции. Главное, будь готов торчать на улице в любую погоду – и заработок обеспечен. Только нужно еще уметь быстро бегать: в одной фирмочке много за раз не отхватишь, зато в двух-трех… Запросто удается набрать десятичасовой рабочий день.

Это мое и Вовкино. Ян с Анатоличем подрабатывают промышленными альпинистами, а Кисуля бойко расторговывает сетевую косметику…


- Эрка! Что это у тебя?

Любопытной Варваре, как известно, нос оторвали, но кого и когда это останавливало?! Молча раздеваюсь. Потом затариваю кофеварку. Потому включаю компьютер – пусть «грузится», тормоз устарелый. И только тогда, не спеша, приступаю к отдирке скотча.
- Дай, я! – азартно лезет Ян.

Ну как же! Всем же интересно!.. Приходится пихнуть проныру локтем.
- Не лапай!
- Ого! – реагирует аудитория на явление меча.

А вы думали!

Шеф вежливо подходит первым. «Эра, можно посмотреть?» Берет аккуратно, плавно тянет за рукоять из ножен.
- Он же деревянный! – выдает общее разочарование Толич.

Ну и? Можно подумать, вам что-то обещали! Я молчу: дураков учить – только нервы портить.
- Не слушай никого, – выносит, наконец, свой вердикт Шеф, – достойная вещь!

Взгляд у него становится цепким и острым, как у снайпера. Шеф задумчиво уходит к своему столу и шевелит «мышкой», оживляя экран. Это, братцы, серьезно. Это значит – родилась идея.
- Молодец, Эрка, – подмигивает мне Анатолич.

Тут, к шапочному разбору, нарисовывается Володя.
- О! Супер! Я тоже такой хочу!.. Дорого?
- Не купишь, – усмехаюсь я.
- Это почему?!
- Он стоил мне почти всех последних денег. Ты готов заплатить почти все последние деньги?

Володька не готов. Поэтому у меня есть меч, а у него нет. И не будет. До тех пор, пока он не вынудит нас своим нытьем скинуться, чтобы подарить ему на ДР что-то в том же роде. Зато хвастаться потом стане-ет! Словно собственноручно выиграл в кости у Индианы Джонса.


Обратно идем втроем: я, Кисуля и Толич. Есть «цивильный» путь: полчаса на маршрутке до другой станции метро. Но нам нравится ходить через лес.

Кисуля пишет стихи. Из-под ее пера выходят бесконечные баллады в готическом стиле, полные рыцарей, драконов, принцесс, сокровищ и королей. Для меня все ее произведения на одно лицо. Но я развлекаюсь, гадая, протянет очередная песнь до метро, или только до опушки. У Кисули в голове ветер. А Толич влюблен в нее до беспамятства. Ходит за ней, как верный пес… У них ничего не выйдет, это ясно. Смотреть на них грустно. И Анатолича жалко: всегда жаль человека, которому ничего не светит.

Они сворачивают в кафе, а я иду в метро. Меч снова упакован, и снова удобно лежит в руке, заставляя тех, кто понимает, бросать на меня заинтересованные взгляды.

2.

Оставив за спиной несколько часов сумасшедших метаний по станциям и улицам, бреду, наконец-то, к дому. В кухне горит свет. Это значит, что в гости пришел отец.
- Еле дождался! – с упреком встречает он меня.

И сразу укоряет еще больше:
- У тебя опять пустой холодильник!..

Развожу руками в ответ:
- Мне почти ничего не нужно.

По поводу «пустоты» папа, конечно, утрировал. Из пустого холодильника не накроешь такого стола… Просто у меня нет запасов надолго – это да. Я не домовита…


Хорошо приходить домой, когда тебя там ждут, горит свет и пахнет яичницей!


Отношения у нас с отцом простые и суровые. Мы долго не принимали друг друга. Я его – потому, что ушел от нас, а он меня – потому что не родилась парнем. Но, с годами, оба повзрослели и примирились… Да-да, я не оговорилась: повзрослели, оба. Когда я родилась, маме было шестнадцать, а папе – семнадцать. Мамины родители дали согласие на брак, а папины были агрессивно против. И когда мама с папой отнесли справку из женской консультации в районный отдел ЗАГСа, папина мама заявилась туда же и пообещала, что, в случае регистрации аморального брака, устроит учреждению такую «веселую» жизнь, что мало никому не покажется. Мой дед был при прошлом режиме очень «большим» человеком. Бабушке сразу поверили, и расписывать маму с папой до совершеннолетия отказались.

А когда уже и маме, наконец, исполнилось восемнадцать лет, мои родители выяснили, что совершенно не любят друг друга. Так что я осталась с мамой, а папа поступил в институт и скоро женился на однокурснице. Потом он развелся и стал поддерживать отношения с мамой. Мне было что-то около двенадцати, подростковый максимализм пер через край, и я приняла отца «в штыки». А когда перебесилась через пару лет, папе стало некогда возиться со мной: он уже снова был женат и нянчил новорожденного сына. Потом папа снова развелся и захотел дружить. Но я еще таила обиду за прошлый раз. Потом мне захотелось сделать шаг навстречу, но папа еще дулся… Вот так мы и бодались, пока не повзрослели оба. Я сходила замуж, родила Маринку и пересмотрела свои взгляды на жизнь, а папа решил, что взрослая дочь куда лучше сына, которому давным-давно нашли другого отца.

Теперь папа приходит ко мне в гости поболтать. Или переночевать, когда уходит от очередной жены. И, вне зависимости от жен и прочих событий собственной жизни, летит ко мне на помощь по первому зову. Поэтому, я стараюсь звать очень редко. Только тогда, когда мне его помощь действительно необходима.
- Что это ты притащила? – спрашивает отец, наполняя мою тарелку.

В кухонном переднике вид у него удивительно домашний. Удивительный для человека, который всю жизнь прибивался к чужим семьям… Я иногда мечтаю, что, когда наша газета раскрутится и превратится в толстый «глянец», мы с папой построим в Подмосковье настоящий рубленный дом. И отец станет там жить. Вырастит сад, будет столярничать в сарае, соберет библиотеку. Это будет его собственный дом. И мне в нем всегда будут рады.
- Что это ты притащила?

Папа первый человек за сегодня, кому я показываю не меч, а монету.
- Ух ты-ы!

Он встает под лампу и протягивает к свету желтый кругляш. Я деланно невозмутимо ем яичницу, краснея от удовольствия.
- Вот это сокровище! – хвалит отец, кладя монетку на скатерть передо мной, – Береги!
- Угу…

Мне очень приятно от его слов…
- Как дела в Сказочном королевстве? – спрашивает отец.
- Нормально, – бормочу я с набитым ртом.

Отец кивает и сообщает гордо:
- А у нас Госзаказ!

У них всегда Госзаказ. Папа работает на оборонку, и послушать его – так у нас не страна, а просто крепость в постоянной осаде, столько всего заказывает государство их заводу.
- Слушай! – вспоминаю я, – отшлифуй мне меч!
- Ладно, – моргает отец.

Он озадачен. Я приношу свое второе сегодняшнее приобретение, и ухожу стелить отцу на диване.

Я знаю, что к утру деревянное лезвие моего меча станет идеальным.

3.
В пятницу я заскакиваю в редакцию всего на пару часов: спешно верстаю статью и уношусь на электричку. Дачный сезон еще не открыт, в вагоне пусто и холодно. За окном несутся унылые пейзажи, чем дальше – тем более снежные. Я еду в зиму…

Год назад мы, наконец-то, доделали дачу. И мама сразу переселилась туда на ПМЖ. Дом теплый, уютный, дачные участки, где он построен, хорошо охраняются, свежий воздух без ограничений, здоровый сельский быт… В общем, мама безоговорочно постановила, что ребенку до школы нужно запасти как можно больше здоровья, и моя дочь переселилась в этот дачный рай… Мне тоже затея показалась неглупой. Тем более, бабушка практически растворяется во внучке. Это такие подружки – просто с ума сойти! Прошлым летом вдруг завели кур (Маришка увидела в деревне цыплят и сказала, что они милые). Кошек уже штук пять (Маришка нашла котенка). Собак – две. Одна – здоровая – охраняет участок и периодически, в качестве отдыха, бывает запрягаема Маринкой в санки, а вторая – помесь болонки черт знает с кем – вертится в доме, спит на кроватях и ворует куски со стола: соседка подарила Маришке щеночка… В общем, не удивлюсь, если скоро еще и корова заведется: телята, они тоже милые, говорят… Впрочем, не так уж бабушка Маринку и балует, как могло показаться. Ей просто, наверное, самой весь этот зверинец нравится. А так – все строго. За столом не покапризишь, не то, что у меня, и режим дня выдерживается железный, и телевизор не больше сорока минут в сутки… В общем, все бы было хорошо, если бы мы с дочкой настолько друг по другу не скучали! Расставание каждый раз обходится такими детскими слезами, что у меня сердце переворачивается… Но до этого – еще долгих два дня счастья.

А пока я иду по пустой дороге между запертых на зиму дач, дышу в замерзшие кулаки и радуюсь скорому теплу, ужину и большой человеческой любви.


Марина подросла. Мы сидим на дровах возле печки и смотрим в приоткрытую дверцу топки.
- Жар-птица, – говорит дочь.
- Ага, – соглашаюсь я, – а вон там – корабль.
- Где? Где?
- Ну вон, видишь? Справа, за Жар-птицей!
- Да-а! – восторженно выдыхает Маришка.

Дом обогревается паровым котлом. Голландка в зале исключительно для колорита. В комнате темно, и только в дальнем углу, где мама вяжет, теплится настольная лампа, прикрытая газетой. Я знаю, что мама смотрит на нас поверх спиц и улыбается.


Мне, естественно, постелено в детской. Дочка старательно сопит в своей кроватке, а я блаженно вытягиваюсь на своей. Мое ложе строится просто: на четыре чурбака кладутся доски, сверху матрац и постель. Утром белье снимается, матрац скатывается в трубку и, вместе с досками и чурбаками, отправляется в кладовку. Очень удобно! Систему сконструировал отец в свой единственный приезд на эту дачу… Мама подходит пожелать нам спокойной ночи и гасит свет. В темноте тут же раздается тихонькое «топ-топ-топ», затем мое одеяло начинает елозить и шевелиться.
- Ой! – говорю я «испуганным» шепотом, – кажется здесь мышь!

Одеяло довольно хихикает и складывается горбом где-то возле моей коленки.
- Ну точно, мышь! – «убеждаюсь» я.

Одеяло хихикает и коварно пищит: «пи-пи-пи». Холмик ползет поближе.
- Сейчас ка-ак я ее поймаю! – угрожаю я.

Холмик хохочет и затаивается, упираясь в меня локтем. Я охлопываю ладонью одеяло вокруг и «изумляюсь»:
- Никого нет…

Одеяло хохочет особо заливисто, движение возобновляется. Наконец, довольная мордашка выныривает возле моего лица и победно сообщает:
- Это не мышь, это я!
- Здравствуйте, – отвечаю я ей официальным тоном, – вы по какому вопросу?

Дочь снова хохочет. Ей все смешно, что я говорю. Мы устраиваемся в обнимку, и дочь бормочет мне в шею все свои немудрящие сельские новости, пока не засыпает. Тогда я бережно высвобождаю плечо из-под ее щеки и иду к маме общаться.

4.
Мама недовольна.

Ей не нравится моя бестолковая работа, моя несерьезность, моя непутевость и мое нежелание что-то менять. Мама считает, что мне необходимо устроить мою личную жизнь. Впрочем, говорит мама, с таким внешним видом рассчитывать на перспективы просто глупо!
- Начни нормально одеваться, в конце концов! Тебе двадцать пять, а не четырнадцать!..

Н-да-а… В четырнадцать лет я была серьезной полноватой девицей в очках, умницей и почти отличницей. Обожала домашнее хозяйство и носила строгие вещи. Вылупление бабочки из этой унылой гусеницы случилось значительно позже.
- … страдать таким безвкусием в одежде!

А что с моей одеждой? В это время года я хожу в длинном узком пальто, громоздких высоких ботинках на толстой подошве с протектором, а на голове имею кепку козырьком назад. Еще кожаные перчатки и длинный цветной шарф – пальто, естественно, черное, а меня этот цвет бесит. Под описанным великолепием скрываются всесезонные джинсы и самосвязанный свитер а-ля толстовка с капюшоном. Для удобства и декора на нем пришиты несколько джинсовых карманов… Ну, и если жарко – под свитером майка с картинкой в стиле анимэ. Раньше вместо кепки я носила бандану. Но, к сожалению, мужчины в серой форме квази неравнодушны к девушкам в длинном пальто, платке и грубых ботинках. Надоело постоянно документы показывать.

Занятные люди – эти взрослые, к которым я пока так и не научилась себя причислять! Безвкусие в одежде… Стремный стиль одеваться у моего поколения родился из смутных «переходных» лет. Постоянное безденежье в купе с бестолковым снабжением рынка быстро вывели практичность на передовые позиции. Грубые кожаные ботинки на толстой подошве годились круглый год и практически не снашивались, джинсовая куртка – бессменная шкура с середины весны по мокрую осень, джинсы… Все это было закономерно и разумно. Мы – дети – понимали и принимали. Но нам хотелось быть красивыми. И разными. Поэтому и комбинировали из того, что есть: яркие вязаные гетры к ботинкам, джинсовку на тонкое платье… и т.д., и т.д., и т.д. Потом времена изменились, да и мы выросли, но кто-то перестроился, а кто-то нет… В чем же теперь меня обвинять?!
- Перестань, – говорю я маме, хмурясь (села на любимого коня!) – Я одеваюсь так, как мне удобно. И дело не в одежде. На твое чучело и в таком виде претендентов хоть отбавляй… А если тебе не нравится какой-то стиль, это не значит, что его нет!

Сегодняшний вечер катится нестандартным руслом. Дело в том, что не только мама имеет ко мне претензии, но и я к ней. А последнее случается крайне редко… ЗАкрайне. Только когда на меня пытаются давить через дочь!

Дело в том, что сегодня, среди прочего «ля-ля» произошел у нас с Маришкой вот такой любопытный разговор:
- Мам, а ты умеешь гвозди забивать?
- Умею, заечка…
- А-а… пилить?
- И даже строгать и сверлить…
- Значит, нам никто не нужен?! – обрадовалась дочь.

А я заскрипела зубами.

У моей мамы странная манера объяснять ребенку очевидные вещи. Мне иногда кажется, что в их поколении просто-таки массовый перелом мозга на почве морали! Даже жгуче мечтая выдать меня замуж, бабушка не в состоянии сказать внучке, что папа нужен, чтобы любить маму и дочку. Эта простая до безобразия мысль, попав в искривленное марализаторством пространство, трансформируется до забивания гвоздей. Ужас! А теперь давайте представим, что слышит еще не обремененный излишним жизненным опытом ребенок. Ребенок слышит следующее: дома обязательно нужно поселить чужого дядю, специально заточенного, чтобы забивать гвозди… Теперь внимание: коварный вопрос. Где в среднестатистической современной квартире предусмотрено забивание гвоздей? А?.. Правильно – нигде. То есть вообще. Незачем их забивать и не во что – бетонные стены гвоздей не любят. Следовательно, зачем нужен дядя, который забивает гвозди?! Это пугает. Потому что нелогично. То, что нелогично, ребенка пугает…
- Что ты хочешь этим сказать?! – оторопела мама.

Эх-х… пропадает втуне дар красноречия!
- Я говорю: хватит запугивать Марину монстром с гвоздями!
- Вера! Как ты можешь?!

Еще один прикол нашего городка. Нужно было обозвать родную дочь Венерой, чтобы потом звать, как попало! Своего, записанного в паспорте, имени из уст родной матери я ни разу не слышала. От папы, впрочем, тоже – он отделывается еще проще: дочь. Зато когда я захотела сменить имя, на рога встали оба…
- Мама, – твердо говорю я, – прекрати устраивать мою личную жизнь!

Вот это уже знакомая почва, и моя мама готова к бою.
- Прекрасно! Охотно прекращу, как только ты займешься этим сама!

Что-то я устала…
- Я занимаюсь, мама… – ровно говорю я. – И, в любом случае, не нужно действовать через ребенка.

Мама слегка теряется.
- Верочка… Но она же спрашивает! Девочка растет, задает вопросы…
- Пусть мне задает, я отвечу.
- Но тебя же рядом нет, – резонно замечает мама.

И вот этого говорить ей не следовало…
- Я тоже думаю, что это совершенно неправильно, что меня рядом нет, – по-прежнему ровно отвечаю я, – и Маринку давно пора отсюда забирать.

Это запрещенный прием. Я редко им пользуюсь. Только когда мамино доброхотство наступает на мои незыблемые принципы… Сейчас мама скажет про свежий воздух, я – что это не повод лишать ребенка матери, и так, слово за слово, дойдет постепенно до выбора Маринка или Феликс… Дурная бесконечность просто!

Мама порывисто встает, отходит к окну и оттуда говорит, не оборачиваясь:
- Давай не будем ссориться!
- Давай, – легко соглашаюсь я.

Кто начал-то?! Была мне охота… Меня ждет уютная постель, согретая дочкой, теплая щечка на плече и сопящий курносый нос. Мне хочется спать. Спать, спать и спать! Маришка сонно прижимается ко мне и крепко обнимает тонкой ручкой.


5.
Приезд мамы – для бабушки беда! Потому что весь график летит к черту.

Полдня мы барахтались в снегу. В прямом смысле. Снежный покров на участке словно бы перепахан. А теперь вот, после обеда, разморило и снова клонит в сон. Маришка тихо возится рядом, разложив на газете пластилин. ПРЯМО НА ДИВАНЕ!!! Бедная бабушка…
- Что ты лепишь? – спрашиваю я, глядя на дочь сквозь ресницы.

Девочка мурлыкала под нос и по инерции еще напевает что-то. Затем умолкает и направляет на меня полный укора взгляд.
- Мама! Ты не спишь!

Звучит обвинительно.
- Не, не сплю, – соглашаюсь я.

Марина смотрит на меня сурово и назидательно сообщает:
- Нехорошо притворяться!

Мне нравится ее уверенность.
- Почему?
- Потому что нельзя обманывать людей!
- Нельзя. Но я же тебя не обманывала. Ты сама захотела думать, что я сплю.

Тут в комнату заходит бабушка и молча осуждает нашу диспозицию… Пока молча.
- Мама, иди к нам, – зову я.

Мама колеблется. Присоединится – значит дать слабину по поводу порядка и пластилина. А присоединиться – хочется… Но тут в дело входит Мариша.
- Мам, – звонко спрашивает она, лукаво кося на бабушку, – а кто у меня папа?

Не иначе, бабушка велела у мамы спросить…
- Не помню, – безразлично отвечаю я.
- А-а… жаль… – тянет девочка.

В то время, как бабушка ахает в ужасе:
- Вера!!!

Маришка собирает пластилин и уносит к себе. Скоро оттуда слышатся шум и возня. Судя по звукам, дочка собирает железную дорогу… Ну а как иначе?! В том, о чем мама «не помнит» нет и не может быть ничего интересного. Но МОЯ мама жаждет крови.
- Вера! Ты соображаешь, что говоришь?!

Нет, ну я фигею с этих русских!!! Сделать все возможное, чтобы скрыть от ребенка правду жизни, а потом ожидать от него понимания этой самой правды…
- Пойми, – терпеливо начинаю объяснять я, – Марина думает не так, как ты! Я сам процесс имею в виду… У нее нет твоего опыта, и выводы она делает совершенно иначе. Раз мама не помнит, значит ничего интересного, вот и все.
- Можно было сказать, например, что ее папа уехал… куда-нибудь далеко, – не соглашается мама.

Ее недовольство бьет через край и выплескивается наружу. Ей уже не важна сама суть возникшего спора. Ей жизненно необходимо оставить последнее слово за собой. А тут так удачно подвернулся на язык веками проверенный способ вранья…
- Нельзя лгать ребенку, – твердо говорю я. – Она подрастет и поймает меня на лжи. И мне будет очень-очень стыдно!


6.
В обратной электричке еще более уныло и бесприютно.

Я исчезаю, когда засыпает Мариша. Можно уехать рано утром, но тогда слишком уж велик риск разбудить дочь. А с вечера она спит очень крепко.

За черным окном снега все меньше и меньше: ближе к городу заметно теплеет. Мне хочется плакать… Возвращаясь с дачи, я всегда натыкаюсь на мысль, что все сейчас могло бы быть совсем иначе… И мне не пришлось бы уезжать от мамы и Маришки, если бы дядя Феликс не был таким придурком!

Я грею лбом черное стекло, за которым несутся раскисшие поля… В райцентре наверняка полно работы. И можно было бы каждый вечер возвращаться к ним, домой…

Однажды, давным-давно, мамин второй муж, дядя Феликс, ввязался со мной в довольно-таки глупый спор. Ко мне в гости пришел тогда художник Валера. Мы все вместе пили чай и разговаривали на всякие философские темы. Потом Валера ушел. А дядя Феликс – ни с того, ни с сего, как мне показалось – принялся брызгать ядом в адрес бездарных кустарей-алкоголиков, мнящих себя диссидентами. Ясно, на кого он намекал… Я ответила, мы стали ругаться… Дядя Феликс сказал, что он – старше, а я – плохо воспитанная, необразованная девчонка, ложащаяся под кого попало… И тогда я ударила его табуреткой. С тех пор мы не выносим друг друга. А следующие две недели у него отпуск, и я не смогу приехать на дачу…

Плакать хочется очень. Но… не плачется! Наверное, слишком холодно в пустом вагоне… Я еду, впадая в зыбкое забытье замерзающего человека. И вполне возможно, электричка доставила бы на вокзал мой заледеневший трупик, но… Тут мне звонит шеф. У него чувство. Он знает, когда и кому нужно звонить.
- Эра, сможешь стать экскурсоводом?

Телефонный разговор с шефом всегда начинается с середины. Привыкнуть к этому довольно легко. Просто нужно иметь в голове, что «Привет, как дела?» «Спасибо, хорошо» уже как бы было. Тогда сразу получается въехать.
- Смогу, наверное, – раздумчиво отвечаю я.

С интонацией, дающей понять, что такая перспектива меня совсем не вдохновляет.
- Слушай… а тот… меч… он все еще у тебя?.. Не отдавай его никому!
- Даже тебе не отдам, – успокаиваю я шефа.


Электричка прибывает так поздно, что я успеваю доехать на метро только половину дороги. Переход уже закрыт. Но я с вокзала позвонила папе, и одинокая машина у обочины приветливо подмигивает фарами.

Я часто опаздываю на метро. Ночной город истоптан моими ногами вдоль и поперек. Но как же здорово позвонить папе, чтобы он за мной приехал! Я снова радуюсь нашей дружбе. Второй раз за три дня…


II.Мир вокруг, как он есть.

1.
У шефа идея. Новая замечательная идея.

Он ее излагает.

А я сижу верхом на углу стола и болтаю ногами.

То, что для шефа – полет души, для нас потом – сплошной геморрой. Потому что шеф не умеет мыслить практически. То есть вообще. Он запросто может запланировать полет над городом живого розового слона. И не он нам потом будет доказывать, как такое может быть. Мы ему – что так не бывает. А доказать шефу что-либо очень сложно. Потому что он знает волшебное слово «Почему?». «Почему?» – и смотрит отчаянными глазами сироты, у которого отобрали копеечку… Долго, упорно, всем коллективом приходится объяснять, что розовых слонов не существует. Что если даже покрасить обычного серого, летать слоны все равно не умеют. Что если привязать крашеного слона к грузовому вертолету, так газета не наскребет средств на такую масштабную акцию, даже заложив все свое движимое и недвижимое имущество вместе с нами… В общем, сто потов сойдет, пока наконец, шеф разочарованно протянет «а-а-а…» и отвернется к экрану своего компа. А нам, победившим, еще и стыдно станет всем коллективом за бескрылость душ! Так что не жду я уже как-то ничего хорошего от шефовых идей…

На сей раз наш драгоценный Николай Вадимыч придумал экскурсию по городу с погружением в другую реальность

Он наткнулся на контору, которая за копейки сдает по будням автобус, и оформил идею. Экскурсию будем проводить в сумерках. Когда все зыбко. Погружение должна буду обеспечивать частично я – как экскурсовод. Поэтому мне нужен «цепляющий» текст, мой обычный стиль (привет, мама) и мой деревянный меч на перевязи. Фишка идеи – намешать реал и нереал. То есть, например, я веду экскурсантов в «булгаковский» подъезд. Все по-честному, здесь действительно жил Булгаков. Рассказываю про писателя, про роман, бла-бла-бла… А в соседней подворотне находится кафе, где собирается старейший в городе вампирский клан. Я сообщаю об этом по дороге, мы заходим туда и… Полумрак. Сидят люди в странных нарядах. Во ртах торчат клыки. Глаза красные. С потолка свисают летучие мыши, в бокалах подают что-то темно бордовое… Бред в общем. Дешевка, на которую никто не купится!

Николай к моей реакции готов. Он говорит, что все продумал. Если действовать грамотно, отбою от клиентов не будет. Главное – обеспечить стрем, натянутость нервов. Креативщики уже работают. Так что завтра мы с ними садимся в этот самый копеечный автобус и едем проводить рекогносцировку местности. Он меня не убедил. Я продолжаю упираться, и шеф применяет болевой прием.
- Эра! Это живые деньги!

Кто бы спорил… Только вот что-то подсказывает мне, что заработать их будет стоить пота и крови… Однако, Шеф видит, что попал в нужную точку и продолжает давить:
- Если мы начнем хорошо – а мы начнем хорошо – то сможем не только заработать для себя, но и поднять на ноги редакцию!

И я сдаюсь… Я очень хочу поднять на ноги редакцию. Мне слишком противно поступать в сентябре на должность секретаря.


Иду через поле в сторону МКАД.
В кармане снова бренчит финансовый кризис, но это меня не пугает. Финансовый кризис бывает разным. Мой сегодняшний – вполне терпимый. Утренняя ревизия продуктов показала сказочные результаты: картошка, пельмени, яйца, кусок сала и пять пачек пластиковых макарон. На трубке 250 рублей. Интернет оплачен до конца месяца. Есть карточка на метро…
Поэтому раздача рекламок может подождать. Я еду прямо домой – мне нужно обдумать идею шефа.

2.
У подъезда стоит машина. В машине сидит мой бывший муж.

У него – тема: он хочет видеть дочь.

Маринка его видеть не хочет – она его боится. Игорь слинял за два месяца до ее рождения, а вернулся, когда ей уже был год. Дочка до того не видела людей с бородой, поэтому, едва только он к ней сунулся, подняла дикий крик. Вот и все… Любовь закончилась, не начавшись…

Когда у меня хорошее настроение, я его утешаю. Говорю, что Марина рано или поздно вступит в переходный возраст. Я буду зверски притеснять ее свободу, а она – рваться к вольной жизни, конфликтовать со мной. И вот тогда он, весь такой в белом, как рояль в кустах, и получит свой второй шанс. Но это – редко… Чаще Игорь слышит, что сам виноват.

Если взять самую суть, мы расстались из-за того, что Игоряшина жена не может вытирать запачканные руки о запачканные штаны. Женщины предпочитаемого им типа, даже занимаясь домашними делами, остаются похожими на фотки моделей из журнала «Лиза». У них никогда не пачкаются руки, а ногти длинной никак не меньше трех сантиметров. А мне длинные ногти мешают играть на гитаре. Я люблю столярничать по мелочи. И часто делаю что-то, что пачкает руки. И вытираю руки о штаны. Специальные «домашние» штаны. Гваздаю – стираю. Перестают отстирываться – выкидываю… В общем, у нас не было ну совершенно никаких шансов.

Честно – я безумно его любила. Просто-таки до полного психоза… Но когда он ушел, мне нельзя было переживать под страхом вреда для будущего существа. Поэтому я крепилась и не переживала... А когда переживать стало можно, заодно появился и объект, на который изливать свою любовь. Так что муж как-то очень плавно слился из моей жизни.


Игорь выходит из машины и ждет, пока я подойду.
- Привет.
- Привет, – отвечает он.

И говорит с укором:
- А ты не меняешься.

Пожимаю плечами.
- Разве я обещала?..

Игорь начинает раздражаться. Мне кажется, он появляется в надежде, что я брошусь к нему на шею, позову обратно… А я не зову. И нам совершенно не о чем друг с другом разговаривать.
- Марина в саду? – спрашивает он.
- Нет. Она отдыхает.
- Где?
- На даче.
- Там же холодно!
- На нашей даче – тепло, – отрезаю я.

Игорь злится.
- Ребенок должен ходить в сад!

Вот. Теперь и я злюсь. Меня бесит, когда беглый папа является раз в год и учит меня воспитывать МОЕГО ребенка. И отвечаю резко:
- А денег она у тебя не занимала?!

Игорь гневно молчит.

Я глубоко засовываю руки в карманы пальто (так тоже не должна поступать достойная Игоря женщина) и собираюсь уходить.
- Давай поговорим, – просит бывший муж.
- Давай. Только быстро – у меня много работы.
- Может, в квартиру поднимемся?

Ну ясно, меня подозревают в подлом укрывательстве дитя от отцовской любви. Я качаю головой.
- Нет, извини. Там папа, он не будет тебе рад.
- Он живет с вами?
- Пока да.

Пауза.
- Где ты работаешь, все там же?

Вот уж вопрос, так вопрос!
- А где я работала, когда ты спрашивал в прошлый раз?
- В издательстве…
- Тогда – да. Там же.

Говорить больше не о чем. Тянется молчание.
- Может, хоть в машине посидим? – просит Игорь.

Он не любит вот так торчать на виду у всего дома.
- Извини, – говорю я помягче. – Мне, и правда, очень некогда.

Игорь злится все больше, но пока держится.
- Я считаю, что Марина достаточно подросла, чтобы познакомиться со мной.

Кривая усмешка против воли изгибает мои губы.

Мы не расписывались. Соответственно и не разводились. Поэтому алименты полностью остались на Игоряхиной совести. Но на такие пустяки его совесть не распространяется. Пару раз, с подачи мамы, я просила у него денег. Игорь давал. С таким видом, словно я забираю у него последнее. Да к тому же, за ним приходилось долго бегать, чтобы встретиться… В общем, в конце концов я с финансовым вопросом отстала. Зато у Игоря теперь прорезался приступ общительности…
- Сбрей бороду, – советую я. – Тогда Марина перестанет пугаться.

Игорь непроизвольно хватается за мохнатый подбородок.
- При чем здесь борода?!
- При том, – терпеливо разъясняю ему. – Девочка боится твоей бороды.
- При чем здесь борода?! – уже открыто вопит бывший муж, позабыв, что весь дом на него смотрит.

Вот уж действительно! Как мне не ай-я-яй?! На святое замахнулась!..
- Я ходил к психологу! – с нажимом сообщает Игорь. – Ты должна подготовить дочь, настроить на позитивное отношение ко мне.

Ага. Все бросила, побежала настраивать! Я делаю шаг в сторону подъезда.
- Игорь, пойми, наконец! Мы с Маринкой, обе, ни-че-го тебе не должны!.. А дочке просто не за что тебя любить.
- Я – отец! – возражает он.

Делаю еще шаг.
- И что?
- И…
- И все. Почитай семейный кодекс внимательно.

Как же он мне надоел-то, Господи!!! Весна. Время сезонных обострений. Одни влюбляются, другие придумывают экскурсии с фолковым компонентом, а третьи липнут ни с того ни с сего к своим бывшим женам…


Зря я пугала Игоря. Папа уехал. Наверное, помирился со своей дамой…
На столе в кухне лежит записка: «Спасибо за кров и стол». Кратко, четко. Рядом, придавленные сахарницей, несколько банкнот. Мы никогда не обсуждаем мое финансовое положение, но папа лучше умрет от голода, чем будет меня «объедать». А вариант затарить на прощание холодильник ему не подходит – боится ошибиться в выборе продуктов. Вот так и живем…

Я не обижаюсь. Такой уж папа человек. Что толку обижаться на чужую гордость? Даже как-то неприлично…

3.
Водила ничего себе – креативный. У него короткий ежик светлых волос, бородка. В ухе – серьга. Левая рука по локоть в «фенечках», а по правой вьется цветная татушка и заползает под рукав футболки с портретом Че Гевары. Ну что ж, мой недалекий друг… За Че Гевару тебе многое простится…
- Дяденька, – спрашиваю я тоном вампира, гурманствующего в выборе пищи, – а сколько тебе лет?

Водила напрягается. Шеф ржет и бьет меня ладонью по лопаткам, направляя в салон.


С Шефом мы познакомились, когда я стопила из Крыма в Москву.

Стопить пришлось из-за Игоря. Он притащил меня на Крымское побережье, потому что, по его словам, нас там ждали совершенно замечательные люди. «Замечательные люди» бомжевали на галечном пляже, пили водку, курили траву и еще по-всякому разлагались. Сразу по появлении, мне предложили водки, травы, травы с водкой, водки с травой, а на десерт – большой и чистой любви «не отходя от кассы», вкупе с травой и водкой. На этом мы развернулись и уехали... То есть так это выглядело на идеальном отображении реальности в моей голове. А на самом деле Игорь заупрямился. Ему все нравилось, и он уезжать не хотел. Поэтому мы сказали друг другу всякие грубые слова, после чего Игорь остался дуться, а я убежала голосовать на трассу.

Я, вообще, не фанат экстремального туризма. Но у меня не было другого выхода: денег в кармане звенело рубля три мелочью, а бежать нужно было далеко и быстро. Это мне подсказывало некое загадочное внутреннее чувство, которому я привыкла доверяться, не задумываясь.

Сперва веселые ребята-белорусы покатали меня на большой иностранной фуре. Потом было немножко электрички. Потом еще всевозможные транспортные средства… И наконец – двадцать километров пешком по обочине. Потому что ни одна сволочь не хотела меня подбирать, а представители других видов человечества там, похоже, не ездили.

Мне не показалось привлекательным ночевать в лесу возле трассы, поскольку палатка осталась у Игоря, а коврики, в расчете на крымскую жару, мы и вовсе не захватили. Поэтому я тупо шла и шла вперед, надеясь пересечь уже, наконец, полосу невезения и вступить во что-нибудь более приятное. Утром мне повстречался колодец. Возле него была деревня. Дома слегка убежали в поле, а колодец торчал у самой дороги. У него была двускатная крыша, маленькая дверца со щеколдой и скрипучий ворот. Ведро стояло внутри на специальной полочке. Пахло сыростью и, почему-то, уютом. Здесь во всем царила сказка потаенного волшебства домовых и леших… А еще вспомнился Маленький Принц. И сразу жгуче захотелось попробовать колодезной воды.

Тут-то и тормознула рядом громоздкая черная машина.

Если кто не знает, девушкам стопить в одиночестве вообще рисково. А уж от таких машин и вовсе нужно держаться подальше: внедорожник размером с небольшой грузовичок – дело неприятное. Я испугалась. Но, несмотря на то, что внутри все сжалось от страха, внешне продолжала делать то же, что и делала: опустила ведро вниз и заглянула следом – посмотреть, как оно там, в воде, выглядит. Вода стояла сравнительно близко, ведро медленно тонуло, пора было его вытаскивать. В колодце есть одна хитрость: если держишь двумя руками рукоятку, то чем хватать дужку ведра? Пока я решала возникшую дилемму, в поле зрения появилась волосатая рука (я, наверное, не расслышала хлопка дверцы за скрипом колодезного ворота), решительно ухватилась за ручку и сняла ведро на траву. Не зная, как себя вести, я опустилась рядом с ведром, отцепила кружку с карабина у пояса, зачерпнула воды и стала пить, так и не подняв глаз. На уровне обреза ведра мне видны были растоптанные кожаные сандалии и голые волосатые икры.
- Дай мне тоже попить, – басисто попросили сверху.

И глаза пришлось все-таки поднять.

На меня с любопытством смотрел довольно-таки молодой мужик, заросший бородой и курчавой шевелюрой. Волосы на голове, руках и ногах у него были черными, а борода – на половину рыжая. Еще у него оказался нос «картошкой» и очень добрая усмешка.

Решив не конфликтовать за зря, я отдала мужику кружку. Он опустился на траву по другую сторону ведра, не боясь запачкать светлые шорты, наполнил кружку и осушил в один большой глоток.
- Куда едешь-то?

В нем присутствовали все признаки склонного к полноте человека: мясистое лицо, короткие пальцы и намечающееся пузо.
- Туда, – махнула я рукой в направлении, которое для меня было «вперед».
- Ну, пошли, подброшу, – велел мой незваный собеседник тоном согласия с неизбежной неприятностью…

Ехать было бы хорошо. А вот идти уже порядком надоело. Но здесь, на обочине, возле деревушки меня уберегала моя колодезная сказка. А стоило сесть в машину – я это отчетливо чувствовала – влияние сказки немедленно закончится. Поэтому я буркнула, уперев в него колючий взгляд:
- Я с тобой не поеду!

Такая моя реакция его, казалось, озадачила.
- Почему? – спросил он с тем самым трагичным разочарованием, которое так хорошо знакомо мне теперь.

И тут же догадался сам:
- Такой страшный?
- Ага, – не стала кокетничать я.
- Тебя как зовут, русалка?
- Эра.
- Угу… А по правде?
- По правде Эра. Венера. Сокращенно – Эра.

От этой информации мужик как-то окончательно прифигел.
- Честно?!
- Да честно, честно…

Солнце уже взобралось к тому моменту довольно высоко, и мне все сильнее хотелось спать.
- Поехали со мной, ну пожалуйста! – жалобно попросил этот дядька. – Я уже пятьдесят километров один пилю – только проститутки попадаются!

На этом я ему поверила. Молча поднялась и забросила в салон свой рюкзак.
- Тебе куда ехать-то? – спросил он еще раз, когда машина тронулась с места.
- Докуда подбросишь.
- Да мне, может, во Владик!
- Поехали во Владик, – сонно отозвалась я. – Возле Москвы тормозни – выпрыгну.

Он хмыкнул. И тут мне припомнилось, что гостеприимный водитель так и не представился.
- А тебя как зовут?
- Я сам, без спросу… – пошутил он в ответ, но понял, что слишком ожидаемо, и исправился:
- Николай.

Покосился на меня и добавил:
- Может быть, Вадимович.
- Ну да, – согласно схамила я, – кто ж может быть до конца уверен, что отчество от биологического отца досталось?..

Отсмеявшись, этот славный, в общем-то, дядька снова покосился на меня и предложил:
- Слушай… Я отвезу тебя в Москву и доставлю по адресу, какой назовешь. Но с условием: чур, ко мне не приставать!

И ничего лучшего он сказать просто не мог!

4.
Автобус кружит по городу. За окном проносятся улицы, знакомо-незнакомые. Сухарева башня, Матрона Московская, Патриаршие, Новодевичий, штаб-квартира Чудь Инкорпорейтед… Бедная я, бедная! Читать мне еще, не перечитать!

Когда Шеф, наконец, выдохся, у меня в голове была уже полная каша.
- Пока – все. Но этого мало… Может, сможешь что-нибудь добавить?

Что добавить? Что добавить?! Не могу, когда на меня смотрят с такой надеждой! Что-нибудь!.. Ну хоть что-нибудь!!!
- Возле моего дома есть оружейная лавочка, – наконец блею я овцой.

Блин! Сама б себя убила!
- Лавочка? – безошибочно выхватывает Шеф главное.

Киваю. И он распоряжается:
- Поехали! Недалеко, вроде…

От Арсениевского магазина Шеф остается в восторге. Шестеренки в лысеющей голове принимаются бешено крутиться в направлении получения дополнительной прибыли. Боюсь, только, система снова окажется настолько сложной, что при первом же соприкосновении с реальностью разлетится вдребезги… Но это – отдаленная жестокая прагматика. А пока Шеф доволен и благодушен. Мы снова сидим в экскурсионном автобусе, и я, окрыленная первым успехом, сыплю напропалую своими секретами.

Первой страдает одна из точек, где Валера-художник распродает своих замечательных кошек. Попасть на эту толкучку может только тот, кто точно знает, что она здесь есть. Почти в центре города арка с мощеной эрзац-булыжником улицы уводит в щель между домами. Вскоре узкий проход упирается в стену дома совсем другой улицы… То есть так кажется, что упирается. На самом деле, в последний момент виляет вправо и выводит в тупичок: двор-колодец, с трех сторон у которого стены, а с четвертой – развалины дома позапрошлого века постройки.

С этим домом забавное приключилось. Его стали реставрировать еще в Советские годы, но… То ли средства разворовали, то ли еще что. В общем, фасад привели в презентабельный вид, а уж что там позади творится, никто не обеспокоился. Домик принадлежит какому-то министерству, которое начисто забыло о его существовании.

Так и вижу: сидит какой-нибудь Мегабосс, и тут к нему приходит заместитель.
- Роман Романыч, подпишите бумаги для горхозяйства…

А у босса скверное настроение – у него с утра любовница с женой познакомились. Вот он, не зная, на чем избыть злость, тыкает в строку наугад и спрашивает:
- Это! Это за что мы платим?

Заместитель сереет, бледнеет и приступает к нервному иканию:
- Минуточку… ик… сейчас узнаю… Мария - ик - Ивановна! Куда идут - ик - деньги - ик - строка десятая - ик, ик?.. А почему - ик - не знаете - ик, ик, ик?! Выяснить - ик, ик - сейчас же!

Роман Романычу от увиденного и услышанного становится несколько веселее, поэтому он милостиво предлагает заместителю водички. Заместитель благодарно прекращает икать. Зато теперь у него дергается веко. Мегабосс наслаждается новым достигнутым эффектом, пока, наконец, не перезванивает Марь-ванна.
- Это дом у нас на балансе, – задыхаясь от сердечного биения, пыхтит она в трубку.
- Дом… на балансе… у нас… – транслирует заместитель, преданно сверля взглядом узел начальственного галстука.
- Хм-м… – многозначительно изрекает Роман Романыч, чем добивается от подчиненного ново фишки в виде нервного вздрагивания. – Дом… Что у нас там?
- Что у нас там?! – истерит в трубку заместитель, вызвав у Марь-Иванны легкий сердечный приступ.
- Не знаю, – свистит та, впадая, практически, в кому.
- Не знаю… – потерянно повторяет заместитель.

И начальство приступает к отеческому журению.
- А вы узнайте, узнайте, милейший Федор Николаич! На что мы тратим вот эту небольшую, вроде бы, но, все-таки, существующую сумму?.. Вот из таких, знаете ли, скромных растрат и складываются в бюджете значительные бреши!
- Минуточку, – хрипит, синея от внезапного удушья, заместитель, – Секундочку… бегу…

И покидает кабинет, взбрыкивая ногами, как скаковая лошадь. Скачет эта лошадь, естественно, к недоубитой Марье Ивановне. Теперь уже Марья Ивановна краснеет, белеет, синеет и отползает… И так далее по нисходящей раскатываются волны скандала по министерским коридорам, разбивая трудовой коллектив на справедливо разгневанных и несправедливо обиженных…

Минут так за пять до окончания рабочего дня сановного Романа Романовича, похудевший на пару размеров, осунувшийся и всклокоченный заместитель снова вползает в кабинет к Мегабоссу и снова подкладывает на подпись пресловутые бумажки.
- Вот… здесь… – тычет он пальцем в причину массовой эпидемии инфарктов, – дом… Конец 19-го постройка… Была заготконтора… потом ремонт… вот…

Слова даются ему с трудом, дыхание вырывается хрипло, нервный тик дергает оба века и левую щеку.
- А-а, – благодушно тянет, подписывая бумаги, Мегабосс. – Ну, я просто так спросил…

Следующим утром Министерство озабочено поиском нового главного бухгалтера и нового заместителя Мегабосса, в связи с инфарктом первого и самоубийством последнего…

5.
- Ого! – оценивает открывшийся вид Шеф, едва сумев протиснуться в заветную щель.
Здесь действительно «ого!»

Рыночек начинался, сколько я понимаю, с добычи страждущих выпить кладоискателей, охотно ворошивших недоремонтированные развалины. До сих пор еще попадаются на развалах потемневшие от времени кирпичи с оттиснутыми на боках годом или клеймом. Следом сползлись пьянчужки, под видом старины впаривая доверчивому покупателю кустарные чеканки, медные блюда, навезенные советскими гражданами из Средней Азии, литье в виде бесконечных чертей и Дон Кихотов, проигрыватели разной степени поломанности и громадные коллекции исцарапанных виниловых пластинок. А уж последними подтянулись художники типа моего знакомого Валеры.

Со временем в укромном дворике сложилось уникальное общество с особенным характером, стилем и традициями…


Я размечталась, а Шеф уже ввинтился в толпу. До меня то и дело долетает его довольно-таки громогласное «ого!» и «ни … себе!» Ага! Еще б ему не понравилось! Да он мне теперь по гроб должен, что я ему эту тайну подарила!

Со спины кто-то трогает меня за плечо, и я «на автомате» резко бью локтем назад. О-о! Надо же! Попала… А нечего со спины заходить!

Валера-художник смущенно потирает через лубочно-яркий свитер пострадавшую грудную клетку. Мы обнимаемся. Валерка торгует недалеко от входа. Ему позволяют, потому что он никому не соперник: Валерины кошки уникальны. Любопытно, что Валерку на толкучку тоже привела я. А не на оборот, что было бы логично. Теперь это единственная точка, где он либо торгует сам, либо не торгует вообще: на точке царит такая атмосфера, что кому попало ее не подаришь.
- Что ж ты бьешь без разбору?! – укоряет меня художник.
- С разбором, – возражаю я. – Только тех, кто со спины заходит.

Драться я научилась в школе. Тогда мне казалось, что для полноватой угловатой девицы по имени Венера это единственный жизненный выход. Мою маму вызывали в школу, потому что я лупила одноклассников. Но маме было некогда, и в школу ходила бабушка. Вернувшись, она сокрушенно говорила мне всегда одну и ту же фразу:
- Ты, все-таки, девочка…

И столько укора звучало в ее голосе, что мне страстно хотелось немедленно стать мальчиком…


Шеф выползает из толпы – и сразу прилипает к кошкам. Валера смотрит на него с пониманием и превосходством.
- Твои? – безошибочно определяет Шеф.

Художник солидно кивает.
- Слу-ушай!.. А тебе не жалко их продавать, а?

Тут я замечаю, что Валера все еще обнимает меня, и шевелю плечом, стряхивая его руку. Художник виновато отодвигается и обиженно переключает внимание на Шефа.
- Куды ж их…

У него дома все в кошках. И на даче все в кошках. Где нет глиняных, сидят живые. Еще у него есть чайник-кошка, пепельница-кошка, чашка-кошка, трубка-кошка и два пуфика в виде кошек. Он и сам как кошка. Вернее, как драный дворовый кот: поджарый, голодный, хищный и озабоченный.

Шеф выбрал себе: наглую глиняную зверюгу, которая томно развалилась на крошечном нарядном домике и лениво ловит лапой мадам-мышку, вышедшую в платочке и с сумкой за покупками. Мышка – дама серьезная – сердито отмахивается от глупой кошачьей лапы. А кошка косит на нее лукавый зеленый глаз. Во всей кошке и раскрашен один этот глаз, живой и способный к сглазу.

Шеф просит цену – и тут к Валерке приходит совсем уж левая личность: большая зеленая жаба. Она сдавливает скользкими лапами бледное интеллигентское горло и принимается вдумчиво со вкусом его душить. Теперь уже Шеф смотрит с превосходством и пониманием. В конце концов, у Валерки перевешивает даже не жажда денег, а «куды ж их». Тем более что Шеф Валерке-художнику понравился. Эти явно станут теперь дружить домами.
- Продешевил ты, парень! – тоном завзятого ловкача произносит Шеф, когда сделка, наконец, состоялась.
- А-а! – «шапку оземь» отмахивает художник, – Деньгами все, что ли, померить?..

Он поддевает ногтем глиняную дверцу домика, и она неожиданно раскрывается. Домик с секретом. Внутри таится маленькая свечка. Если ее поджечь, окошечки засветятся, а из трубы возле кошачьей лапы потянется дым. Домик стоит на ладони у Шефа, а мы – три великовозрастных идиота – склонились над «погремушкой», чуть не касаясь друг друга лбами. Дым, кошка, свет в оконцах, все это – сказочное чудо. Шефов обыкновенный мир…
- Давай репортаж про Валерку напишем? – спонтанно говорю я.
- Обсудим, – соглашается Шеф.

Художник косится на меня с опаской, но возражать стесняется. Он вообще человек-комплекс. Я усмехаюсь. Мне приходит в голову, что если Валеру с Шефом сложить, смешать и потом поделить, выйдет два полноценных человека. Впрочем – нет. Учитывая габариты Шефа – три, не меньше.


III.Переход.

1.
Возвращаемся к автобусу. Водилы на месте нет – он куда-то сбежал. Нашего терпения хватает ровно на пять минут ожидания, после чего Шеф засовывает под дворник наскоро нацарапанную записочку и приглашающее машет рукой вдоль бульвара.
- Что еще у тебя в рукаве?

Я примерно прикидываю, что попадется нам по пути в ближайшие полчаса, и результат меня, в общем-то, радует: сцена может выйти довольно-таки эффектной.

Но пока мы стоим на перекрестке возле Кузнецкого моста. Показываю скрещенными руками сразу и налево, и направо, лукаво спрашиваю:
- Рок-магазин или лавка Трубадура?

Вместо ответа Николай фоткает меня на телефон. Затем бурчит:
- Рок-магазин знаю… Лавку, видимо, тоже, но пойдем проверим…


Поражаюсь, как Шеф, со своей комплекцией пивного бочонка, способен вскарабкаться на второй этаж и даже не запыхаться!..

Выясняется, что лавку он знает, а Трубадура – нет. В магазинчик, куда я его привела, раньше ездила вся неформальная молодежь города. Здесь за приемлемую цену продавались растиражированные на скверном ксероксе ноты и тексты песен иностранных рок-групп, кападастеры и «серебряные» струны. Изредка везло приобрести качественный камертон или сменную планку металлических колков для гитары.
- Ну и? – без энтузиазма осведомляется Шеф.
- Щас, – обещаю я, протискиваясь между витрин.

Трубадур, как всегда, ныкается в неприметном углу, как всегда, «после вчерашнего».
- Нет! – говорит он мне вместо приветствия. – Ничего нет, ни первого, ни второго, ни четвертого! А третье завезли в таком скверном качестве, что я теперь домой ходить боюсь – поколотят.
- Знакомься, – перебиваю я, выволакивая его на белый свет, – это Шеф. Просто Шеф.
- Мафия – это хорошо, это я уважаю, – осклабившись, радует нас Трубадур.

Он тщательно обтирает ладонь о штаны и протягивает для знакомства.
- Егор Иваныч. Можно Егор, но рисково: могу не отозваться.
- Николай Вадимович, – столь же церемонно представляется Шеф.
- Классика? – переходит к делу Трубадур. – Шансон? Отечественный? Европа? Америка? Хард? Саша-80-т?

Шеф настораживается и переводит на меня вопросительные глаза.
- Трубадур, – разъясняю я. – Прошу любить и жаловать. Разбирается в музыке от и до. Хоть клавесины с волынками, хоть пауэр-металл. Знает где, что, почем, когда и куда завезут. Помнит наизусть афиши концертов, начиная с позапрошлого месяца и до трех месяцев вперед. Способен спланировать музыкальный тур по Европе с учетом любых заявленных пристрастий. Свободное время тратит на розыск по помойкам и барахолкам поврежденных музыкальных инструментов, которые потом бережно реставрирует долгими зимними вечерами. Поэтому владеет значительной коллекцией, которую, подозреваю, расторговывает потихоньку через Инет… Здорово?
- Здорово! – без оговорок соглашается Шеф. – Только я не понимаю пока, как его использовать…
- Как-как, – ворчливо передразнивает Егор. – Вот тебе что надо? Музыку? Или, может, починить чего?
- Дай Николаю визитку, – советую я в ответ, – Видишь, человек в шоке? Оклемается – свяжется с тобой.


- Я его всегда считал кем-то вроде спивающегося грузчика, – смущенно сообщает Шеф на улице.
Мне ничего не остается, кроме как пожать плечами. По сути, так и есть: Трубадур оформлен подсобным рабочим. И нужно ему в жизни так мало: бутылку с вечера и четвертушку утром…


Мы говорим обо всем и ни о чем, пока, наконец, не ровняемся с нужной мне аркой.
- А здесь, – говорю я, не меняя тона, – переход в параллельный мир.

Шеф еще идет по инерции, пока до него доходят мои слова. Затем останавливается и оборачивается. Таким образом, вход в арку оказывается между нами.
- Чего?!
- Переход, – подтверждаю я ему.
- Куда? – упорно не врубается Шеф.

Указываю большим пальцем под арку.
- Туда.

Шеф с полминуты смотрит на меня, убеждаясь, что я не шучу. Затем заглядывает, пригибаясь, чтобы видеть подальше. Ну да, ему неудобно – он довольно высокий. Да и стоит не с той стороны… А мне с моего места виден кусок кривого переулка, крытого асфальтом, стены домов, фонари и подъезд. Дальше переулок заворачивает. Я бываю здесь довольно часто, но никогда не видела, чтобы кто-нибудь выходил в эту арку или входил.

Шеф недоверчиво косится на меня. А я смотрю на переулок. Николай подходит и спрашивает уже с меньшим скепсисом:
- А там что?

Мне не удается удержаться от кривой ухмылки. Вот уж, действительно, гениальный вопрос! Я – женщина, да еще и мать-одиночка. Так ходила ли я в параллельный мир?!.
- Пойдем, узнаем?

Шеф снова смотрит под арку, потом оглядывается на бульвар за спиной. Хлопает по стене дома.
- Здесь что?
- Министерство.
- Министерство?
- Министерство.
- А там – параллельный мир?
- Переход, – поправляю я.

Я не готова быть столь категоричной. Но Шеф уже начинает сердиться.
- Переход в параллельный мир?!

Развожу руками… Ну а что я ему могу сказать?! И тогда Шеф отрезает с полной безапелляционностью:
- Чушь!

Мне, почему-то, становится очень обидно. Резко, как в детстве. Я снова смотрю на свою сказку за серой толщей свода… И вдруг меня осеняет:
- Чушь?.. Тогда почему ты боишься идти, Шеф?
- Боюсь?..

Он слегка обескуражен, и я спешу воспользоваться эффектом.
- Лучший способ доказать, что мои слова – чушь, пройти в арку. Так что, идем?

Вообще-то я знаю много таких переходов. Островок леса возле вырубки недалеко от маминой дачи; рельсы запасных путей Москвы-сортировочной; ива в овраге, где я в детстве каталась на лыжах; эта вот арка… Был период, я видела переходы постоянно и повсюду. Меня словно звали куда-то. Или заманивали. Уйти хотелось. Дыхание того, что звало меня, имело почти магическую власть. Но у меня уже была Маринка, а это самый прочный якорь. Поэтому я всегда прохожу мимо. Сперва с ощущением сказки, потом с чувством сосущей потери. Однако сейчас, когда рядом Шеф ощущение слегка изменилось. Переход никуда не делся, но он словно бы уснул и успокоился. В общем, в компании Шефа полюбопытствовать можно.

Николай все еще ждет подвоха с моей стороны. Параллельный мир – это уже слишком даже для него. Шеф еще раз заглядывает в арку, осматривает бульвар и еще всячески тянет время, например, перекладывая неудобный сверток с кошкой в тщетной надежде ухватить поудобнее.
- Идем уже! – сердито тороплю я, хватая его за руку.

И мы идем…


А совсем уже ночью стоим на мосту через Яузу, пьем пиво и смотрим на черную воду. Хорошо! Только холодно.
- Неплохо прогулялись… – обстоятельно сообщает Шеф.

Сами мы никуда не торопимся, значит и разговор не торопится. Поэтому я позволяю себе еще сколько-то созерцать тяжелую воду внизу, прежде чем согласиться:
- Неплохо…

Через еще более длинную паузу Шеф спрашивает:
- Думаешь, были мы там?

Переулок оказался пустым, уютным и каким-то неуловимо чуждым. Может потому, что не отходят обычно от центральных бульваров такие вот спрятанные уютные переулки. Дома, деревья, фонари, тротуар, мостовая… Он вильнул влево, вправо, затем снова немного влево и вздыбился. А там уже случилась обыкновенная улица с троллейбусами и блочными девятиэтажками: прямая и безнадежно скучная.
- Шеф, – отзываюсь я, – ты заметил, как он называется?

Шеф оборачивается ко мне и впадает в глубокую задумчивость. Я молчу, он молчит, мы молчим. До тех пор, пока его лицо не озаряется, как вспышкой, улыбкой понимания. Шеф даже крякает с досады.
- Да не!.. Подколокольный?.. Кривоколенный?..

Развожу руками. В переулке не было ни одной таблички.
- Что б тебе! – расстраивается Шеф.

Он наваливается на перила, склоняясь к воде.
- Славный мостик!.. Может, тоже в программу вставим?
- Ага… А теперь, господа, прошу выстроиться вдоль перил. Всем стоять и втыкать на воду. Побыстрее, господа! На этом объекте у нас всего десять минут.

Шеф смотрит на меня искоса и с досадой.
- По-твоему, плохая идея?

Вода-вода… какая же ты черная! Какая же ты плотная!
- Нормальная идея, – говорю я. – Просто к деньгам она имеет такое же отношение, как и все предыдущие.

Николай отворачивается и молчит. Я вижу его профиль, с которого стерлось сейчас обычное мальчишеское лукавство. И смешливые морщинки в уголке глаза разгладились…

Сверток с Валеркиной поделкой Шеф на мосту поставил рядом с собой на асфальт. Я отодвигаю сверток ботинком, сколько удается достать, не сходя с места, и толкаю Шефа в плечо:
- Пока ты тут дулся, от тебя кошка сбежала!

Шеф машинально опускает глаза – пусто – и вздрагивает. Он забавно озирается, пока не обнаруживает газетный сверток с кошкой. Невольно смеется. Чего я, собственно и добивалась: не хочу с ним ссориться.

2.
Мне снится, что мы с Маришкой идем по вечернему городу.

На мне развевается расстегнутый черный реглан. За спиной – деревянный меч на перевязи (чувствую его лопатками). Холодные ветер отдувает волосы от лица. Дочка наряжена в странный костюм из чего-то типа замши, подпоясанный широким вышитым кушаком. Зато шапка – привычная: вязанная, увалистая, с огромным голубым помпоном.

За одну руку Маринку держу я, а в другой у нее зажата цепочка, на которой болтается моя монетка, выкупленная в оружейной лавке. Подвеска раскачивается, взблескивая в свете фонарей.
- Скоро будем дома, – говорю я дочке.

Мы входим в арку, и в середине тоннеля из старой каменной кладки неожиданно утыкаемся в кое-как слепленные щелястые деревянные ворота. Они заперты. Толкаю ладонью створки, чтобы проверить свою догадку. Ворота не поддаются.
- Нужен ключик, – щебечет Маришка.

С лукавым видом она проталкивает в зазор между серыми досками монетку. Цепочка втягивается следом. Слышен звон упавшего на асфальт талисмана.
- Ну что ж ты… – не сумев сдержаться от огорчения, ахаю я.

И тут ворота приоткрываются с натужным режущим ухо скрипом. Дочь исчезает в образовавшейся щели. С захолонувшим сердцем бросаюсь следом – мне кажется, я ее потеряла. Девочка словно растворилась во тьме за воротами.

Но это – обман. Маринка просто присела на корточки, поднимая свою цепочку. Мы закрываем ворота и идем в переулок.

Наш дом справа от арки, прямо у самого входа. Он такой, как в жизни – и не такой. На втором этаже окно утоплено в арочную нишу лоджии. В жизни она ограничена грубым деревянным щитом, во сне – затейливым кованым заборчиком. В окне за вуалью тюлевой занавески теплится свет, укромный и слабый, как от настольной лампы.
- Видишь, папа дома, – глядя туда, важно сообщает мне Маринка.

Проснуться оказалось очень обидно.


За ночь во мне что-то неуловимо изменилось. Чем ближе подхожу к нашему офису, тем больше мне нравится идея Шефа. Плоская сначала картинка словно бы разворачивается передо мной, обретая объем и наливаясь красками. Обыкновенный мир. Самый обыкновенный мир. Тот, в котором жили Булгаков, Татлин, Врубель, Циолковский, Сергей Королев, Эйнштейн, Толкиен, Ле Гуин, Че Гевара и Леонардо да Винчи – мечтатели от обыкновенного мира. Тот, в котором живем мы и Валерка-художник, и все такие же, как мы. Я – часть этого мира. Обыкновенная часть его обыкновенности, которая делает его таким, каков он есть, и может делать таким, каким хочет, чтобы он был.


3.
Наши экскурсии пошли. Не просто пошли – побежали. Мы имеем твердый заказ в день (вернее – в вечер), и Ниночка обещает, что со следующей недели заключаем полноценный договор. Так что дела явно идут на лад.

Правда, я еще раньше ощутила успешность данного предприятия, и совсем по другому поводу. Дело в том, что на последней неделе апреля врезала жара. Да такая, что весь мой ботиночно-пальтово-оружейный образ посыпался к чертям. Срочно требовалось что-то не теплее майки. А все, что предлагал по данному вопросу мой не очень богатый гардероб, игротехники скопом забраковали. И вот тут случилось чудо: деньги на покупку мне соответствующего обмундирования выделили по бюджетной статье проекта! Примерно в ту секунду в глазах коллектива и начала робко загораться надежда. Надежда, что затонувший наш дредноут начинает, наконец-то, всплывать.

Наутро после обретения новой экипировки я долго и внимательно рассматривала себя в зеркале. Льняная рубашка из фольклорного магазина (безумно дорогая, с ручной вышивкой), перепоясанная широким кожаным ремнем. Брюки а-ля джинсы, но из другой – под брезент – ткани, заправленные в тяжелые ботинки. Кожаная перетяжка на волосах… Все это мне очень идет. Но всматривалась я, все же, не в наряд, а в себя. Треугольником к низу, обветренное лицо. Нос, который мог бы быть и потоньше. Сухие губы, не умеющие улыбаться. Стальные глаза, сейчас – распахнутые и строгие, обычно – с прицельным снайперским прищуром. Да еще отросшие патлы, рассыпанные по плечам… Мы с Маринкой рыжие. Она от природы, а я от хны. Однажды мне надоело отвечать на вопрос, в кого дочь такая рыжая. Тем более что меня ответ затрудняет: в родне ни у меня, ни у Игоря никого рыжих нет. Вот я и выкрасилась. Чем избавила от ненужных сомнений окружающих и себя… Интересно, что чувствуют люди, видя такого экскурсовода?.. Сложное это дело, смотреть на себя со стороны! Кого видят перед собой купившие экскурсию люди? Дурочку, заигравшуюся в детство? Наемную актрисульку?.. Или все же так, как запланировал Шеф: загадочное существо с чуждостью другого мира?.. Хотелось бы верить в последнее… Вошедшим в привычку жестом выхватываю из ножен меч. От рывка из-за ворота выплескивается ожерелье со звериными когтями. Н-да… Валькирия…

Во время экскурсий мое деревянное оружие заменяет мне указку. Я так натренировалась, что без проблем выхватываю его и убираю обратно. И никого, кстати, ни разу не задела. Хотя слушатели, бывает, стоят вокруг довольно тесно. Так что можно уже и о вполне себе железной катане подумать… Что-то неясное словно бы касается меня, и я торопливо мысленно заверяю «да нет, нет, ни за что с тобой не расстанусь!»


К Марише мне нельзя – Феликс строит летнюю кухню, чтоб его там веником придавило.

Правда пока это и к лучшему. Мне некогда. Категорически повседневно некогда. Вечером я веду экскурсии, ночью сижу в редакции, утром сплю. На всяко-разный быт остается кусочек дня между просыпанием и убеганием под лозунгом «не опоздать!» Год незаметно допрыгал уже до июня. Днем жарко, а по ночам идут дожди. По сему поводу мой рабочий арсенал обогатился длинной широкой юбкой в стиле дикого запада, сандалиями унисекс и блузкой с капюшоном, узлом завязываемой под грудью. Волосы я теперь заплетаю в две косы, а голый живот украсила рисованная татуировка, неотличимая от настоящей. Кисуля обещала, что «шедевр» к осени сойдет, но пока он даже линять не начал. Описанное великолепие стоило издательству целого состояния, но ни Ниночка, ни Шеф даже глазом не моргнули.

Зато количество предложений личного характера сразу по очередной смене образа возросло почти втрое. Ко мне теперь уже даже в метро приставать начали. Подходят всевозможные неформалы с «заманчивым» однообразным предложением потусоваться и выпить пива… Может и есть среди них интересные люди… Но мне – некогда!

При перевозке, я давно уже не запаковываю свой меч. Сперва забывала, потом плюнула. Милиция мной не интересуется. Видимо, взятки гладки с бесноватой девицы, застрявшей в ролевом детстве. А может быть, в той сказке, которая тесно перепуталась во мне с реальной жизнью, милиции просто нет места.

4.
Вчера неожиданно позвонил Игорь. С одиозным вопросом: что я делаю вечером. Надо было ответить, что шляюсь по темным улицам и пью кровь одиноких прохожих. Но я, как всегда, подумала об этом позже. А Игорю ответила, что работаю, и предложила для встречи утро. Утро ему не годилось: социальный центр, куда он вознамерился меня затащить, работает только вечером. Я, конечно, ни секунды не заблуждалась насчет свиданий, но социальный центр – это совсем уж оказалось как-то круто. Поэтому любопытство сгубило кошку – договорились на половину пятого.

И вот, из-за этого сейчас я бегу! Бегу! Бегу!

- Добрый вечер, господа и дамы (уф, успела). Мое имя – Эра. Сегодня я проведу вас по городу, которого вы не знаете (теперь бы отдышаться для полного счастья). Предлагаемая нами экскурсия не совсем обычная, поэтому прошу вас соблюдать некоторые простые правила: передвигаться организованно, при возникновении непредвиденных ситуаций держаться ближе ко мне и выполнять мои распоряжения. Это ваша страховка от неприятностей… И прежде, чем мы отправимся, прошу заполнить бланки заявлений о том, что вы участвуете в экскурсии по собственной свободной воле и принимали решение об участии, находясь в здравом уме и твердой памяти. Заявления стандартные. Вам необходимо только поставить подпись.

Отдаю в салон пачку листочков с готовым текстом и логотипом редакции. Водила незаметно подмигивает мне и кажет большой палец – клиенты слегка лишились дара речи.
- В случае невыполнения поставленных условий, ответственность за вашу безопасность целиком ложиться на вас...

Бумажки вернули, можно отправляться.
- Точкой отсчета нашего сегодняшнего путешествия послужит глухая окраина, откуда мы постепенно вернемся в центр города. А пока прошу вас посмотреть ознакомительный ролик.

Самый длинный перегон специально поставлен в начало маршрута. Не смотря на все мной сказанное, экскурсанты все еще бодры, веселы и полны нездорового скепсиса. Их необходимо подготовить. А для того – поразить и ошарашить.

Ролик гениален! Совместное творчество Толича, Кисули и, конечно, Володи. Жертвой их издевательств пали дебютные экскурсанты. Им сообщили, что поездка будет заснята на видео, и желающие смогут купить запись (купили один диск). А из получившейся хроники Володя выбрал потом указанные креативщиками моменты и «поколдовал» над ним. Сперва, конечно – во всю широту души. Так что материал превратился в помесь компьютерной игры со стандартным буржуйским монстровником. Но… За что мы все ценим Володю? Правильно! За здравый ум и чувство меры. Повеселив редакцию своим «первым блином», Вовка взялся за дело снова. Теперь уже – серьезно. Он убирал, стирал, чистил и правил до тех пор, пока хоть малый штрих мешал ему в общей канве событий. Результатом вышел практически идеальный инструмент погружения. Никакой фальши, никакого вранья, сплошные блики и полутона. В игре светотени то и дело чудится движение, присутствие. Нечто, не замеченное толпой гомонящих экскурсантов. Зато заметившее их и следящее за ними…
- Не надоело тебе? – спрашивает водила, блестя улыбкой.

Зубы у него крупные и ровные, как у лошади.
- Надоело – что? – сурово уточняю я, глядя в лобовуху.
- Ну, все это… Лапшу вешать, дурочку корчить.

Не знаю, чего он ожидал получить в ответ на свое выступление, но добился лишь кривой мрачной улыбки.
- Видишь ли, Вася…

У парня образование – 9 классов и технарь. Поэтому подобные фразы доводят его до предсуицида.
- Видишь ли, Вася, нет у меня таланта баранку-то крутить…
- А че «баранку»?! – заводится мужик (как и ожидалось).

Я нежно запускаю в него когти.
- А то, Васек, что был бы талант – так крутила бы и не парилась. А так… Пришлось развить мозги до понимания разницы между талантом и актерским искусством.
- Какой я те Васек?!

Чем громче вопит оппонент, тем спокойнее нужно ему отвечать. Это первый пункт инструкции «как выйти из скандала без моральных потерь».
- Мне – никакой. Полтора месяца каждый день встречаемся, а так и не пойму: есть в тебе внутреннее содержание, или все заканчивается на модных шмотках и недоразвитой речи.
- Кто недоразвитый?!

Васька дергает рулем, пассажиры валятся друг на друга, ругаются. Меня швыряет о дверцу. Я ушибаюсь, но все-таки ухитряюсь не измениться в лице.
- Чокнутая! – орет непутевый парень, – Чуть не врезался из-за тебя!

Он орет и дергается, а я – чокнутая… Где логика?..

Собственно, досталось ему практически ни за что, честно говоря. Хотя, конечно, нельзя быть таким теленком. Развитие собственного интеллекта – обязанность каждого человека. А тут – пиво, телек, бабы… Обычно, Васька меня забавляет. Но сегодня я слишком зла на Игоря, чтобы проявлять благосклонность хоть к одной особи мужского пола.


В социальном центре трудятся, среди прочих, юрист и психологи. Вот последним-то мой бывший муж и прокомпостировал мозги по поводу своей несчастной доли непонятого отца. Тетки вняли. Судя по виду, у них у самих дети типа Игоряхи. И такие же несчастные. А невестки, наверняка, все как одна – злобные лахудры… В общем, Игорь с тетками нашли друг друга. А юриста на свое обличительное заседание они, по-моему, просто так пригласили, для весомости. И эта перестраховка стала их второй серьезной ошибкой. Первой было приглашение меня.

Милые дамы из всего набора психологических методов овладели только одним: психической атакой. Вместо привета мне надиктовали длинный список, что я обязана (Игорь удовлетворенно кивал), а в случае неисполнения, пригрозили судом.
- Да пожалуйста, – засмеялась я. – Только что, интересно, мне можно предъявить?

Одна из теток приступила к подробному разъяснению. Хоть бы поинтересовалась, вообще, как на самом деле дело обстоит, прежде чем совершать так далеко идущие выводы! А я смотрела на Игоря. Чего он хотел, когда меня сюда тащил? Что ему вообще от меня надо? Маринку? Зачем? Пообщаться? Так садись в машину, поезжай на дачу и общайся, сколько влезет. Только бороду сбрей… Но бороду он не сбреет. Борода отождествляет его право на свободу личности. А вот нам с дочкой в этом праве, видимо, отказано.
- Знаете, – говорю я, невежливо перебивая психолога. – Все это, конечно, хорошо, но вас ввели в заблуждение. С Игорем мы действительно некоторое время вели совместное хозяйство, но отношения не регистрировали. Дочь родилась уже после его ухода. У нее моя фамилия. И отчество, записанное со слов матери. Алименты Игорь не платит, подарков ребенку не дарит, в воспитании не участвует… Какие у него основания чего-то от меня требовать?

И вот тут оживилась юрист.
- У меня есть к вам несколько вопросов…

Дальнейшее напоминало тотальный разгром наступательной армии превосходящими силами противника. Выйдя из кабинета, я подождала бывшего мужа и твердо сказала:
- Исчезни из моей жизни.

Глупо, наверное. Но не ценой же дочери мне его «понимать»?


Автобус летит по улицам к стартовой точке нашего маршрута, а у меня удивительно погано на душе.

IV.Чем кончаются сказки.

1.
На базе меня не ждали.

Об этом мне позвонил Шеф. Сказал, что автобуса нет, и экскурсия отменяется. Если честно, я обрадовалась. Это ж самый настоящий выходной! А потом раздался еще один звонок. Уже вечером. Когда я сидела на столе, не включая света, и играла на гитаре. Мужской голос – из тех, которые называют приятными – сообщил:
- Эра? Здравствуйте. У меня есть к вам интересное рабочее предложение. Мы могли бы обсудить его завтра? Около десяти утра, скажем?
- Здравствуйте, маньяк, – угрюмо ответила я.

В трубке вежливо рассмеялись.
- Простите, не представился. Михаил Александрович. Я руковожу парком экскурсионных автобусов… Так как? Подъедете?

Хозяин автобусного парка оказался довольно-таки симпатичным дядькой в хорошем костюме. Только вот во взгляде у него проскальзывало нечто мерзкое, когда он думал, что его не видят. И рабочее предложение оказалось вполне интересное… правильно: экскурсоводом. Обычным экскурсоводом автобусных экскурсий по городу.
- Спасибо, – ответила я, – но мне нравится то, что я делаю.

Михаил Александрович мягко улыбнулся. Думаю, он просчитал разговор, и я не удивила его своим ответом.
- Эра. Вы хороший экскурсовод. Это сложная работа, она требует запала, горения… У вас большой потенциал. А тратите его, извините, довольно бездарно… Я предлагаю вам стабильную работу с достойным окладом… Сколько вы получаете сейчас?

Что-то скверное происходило. Настолько скверное, что мне даже стало казаться, что наступают сумерки, хотя по-прежнему было утро и было солнце.
- Моя зарплата – коммерческая тайна, – мрачно сообщила я милейшему Михаилу Александровичу.

И опять, видимо, не сказала ничего неожиданного. Мой собеседник снова продемонстрировал в ответ улыбку сотрудничества.
- Тайна, так тайна. В любом случае, она уже не имеет значения. Мы расторгли договор с вашей организацией. А вам я настоятельно рекомендую подумать над моим предложением… Вот, посмотрите описание маршрутов.

Папку я открыла из вежливости. Искренний горячий интерес возник через полминуты. Как и желание треснуть милейшего Михаила Александровича этой папкой по башке!
- Я могу взять почитать на время?

Голос прозвучал тревожно. Но собеседник, видимо, счел это за заинтересованность, которой от меня и добивался.
- Вообще не в правилах, но… в надежде на наше будущее сотрудничество…
- Да я вам верну завтра, – убедительно пообещала я, и он согласился.

2.
- Шеф! Ну чего ты молчишь?!
Я нависаю над столом, а Николай сгорбился в своем кресле и щурится в экран компа. Могу спорить, что делает он это только для того, чтобы не встречаться со мной глазами.

Описания маршрутов, которые дал мне хозяин парка экскурсионных автобусов, грубо содраны с тех наших, которые мы успели провести. Мистика убрана, добавлено немного общепризнанных городских достопримечательностей…
- Шеф! – безнадежно взываю я.

Он досадливо хмурится, но все же, наконец, поворачивается.
- Эра, чего ты от меня хочешь?

Образно говоря, в эту секунду меня убили. То есть я еще потерянно продолжаю мычать, что нас бессовестно кинули, что надо бороться, что… А на самом деле – валюсь на не очень чистый пол шефова кабинета в не очень красивой позе. Шеф киношно сдувает дымок со ствола и звонит секретарше. Та входит, он брезгливо распоряжается «уберите».

Нет у шефа ни ствола, ни секретарши. Зато есть выражение глаз. То есть – полное отсутствие выражения. Как у мороженой рыбы.
- Знаешь что, – говорю я (говорю, потому что меня уже убили и теперь все можно), – мне, между прочим, не просто так дали почитать. Мне предлагают на них работать! У вас, Николай Вадимович, в наглую сперли идею, кинули по договору, явно без неустойки, и переманивают сотрудников. Как сам думаешь, чего я от тебя хочу?!
- Согласилась? – безразлично интересуется Шеф.
- Нет!

На этом Николай окончательно теряет интерес к разговору и снова отворачивается к компу, бормоча себе под нос: «Надо было соглашаться…»

Надо было… Надо было треснуть того придурка папкой! А шефа – послать! Еще на шоссе, семь лет назад! Потому что… Потому что – почему?.. Потому, что мне плохо.

Я кипела до тех пор, пока ко мне не подошла Ниночка и не спросила, делая большие глаза:
- Что случилось?

Спрашивала она, как всегда, шепотом. Хотя в редакции, кроме нас двоих, уже никого не было.

То, что сделалось со мной после ее слов видимо и называется истерика.

Стало очень душно. Я рвала воротник и допрашивала у Ниночки, почему? Ну почему? Почему я не могу заниматься тем, чем хочу?! Почему я вынуждена устраиваться в какую-то фирмочку третьей слева идиоткой?! Почему… Мне не хватило дыхания. И Нинка воспользовалась паузой.
- Потому что в нашем издательстве зарплату КАЖДЫЙ месяц получают только два человека: я и Шеф, ясно?

Что ж… Это было жестко. И это было то, что нужно.
- Всех остальных всегда можно заменить?

Я понятливая девочка. Мне и не нужно было подтверждения моей догадки, но Ниночка все-таки кивнула.
- Слушай…

По негласному уговору, о работе мы с ней никогда не разговариваем, помимо необходимости, естественно. Но сегодня был такой день, когда все повсеместно летит к чертям.
- Слушай, Нин… А есть вообще у издательства шансы выжить, а? Оно ж давно трещит по швам. Развалится?

Нина молчала. И делала это очень напряженно. Кипела в черноволосой голове какая-то работа. Наконец, светлые силы все же взяли верх над темными.
- Эра, – сказала Нинка так осторожно, словно я могу разбиться от громкого звука, – дела у нашего предприятия идут нормально. Даже, скорее, хорошо…

Она испуганно замолкла, ожидая реакции. И я спросила, наконец, о том, что меня уже давно удивляет:
- Нин, а ты-то как тут застряла?

Пухленькая девочка, какой наша бухгалтерша останется и в сорок, и в пятьдесят, улыбнулась своей немного печальной, немного виноватой робкой улыбкой.
- Сначала мне нужна была практика. А потом я уже настолько хорошо изучила схему, что как-то так сложилось само: без меня шестеренки не вертятся… Бухгалтерия везде одинакова, изнанка любого дела такова, и никак иначе.

Я кивнула. На самом деле ты, Нина, влюблена в Шефа, потому ты и здесь. Но мне никогда такого не скажешь – будешь с умным видом нести чушь про законы бухгалтерии в рамках законов мироздания… Мой собственный дух прагматизма в отдельной упаковке…

3.
Так сложилось, что дружба с сотрудниками издательства носит для меня какой-то массовый, коллективный характер. Задушевного друга не случилось. Ян и Вовка – люди славные, но замкнутые, а Толич видит во внешнем мире только Кисулю. У Кисули ветер в голове. У меня тоже, но дуют они в разные стороны.

И уж совсем не предположить, чтобы мы могли сойтись с Ниночкой.

Но это случилось. В тот день, когда я принесла на работу котенка.

Гаденышу было меньше месяца. И гаденышем он оказался в прямом смысле: нагадил мне на коврик возле двери. Видимо от страха, когда дверь начала открываться. Крошечная киса с младенческими бессмысленными глазками так исстрадалась от страха и подъездного холода, что не стала ни пищать, ни царапаться, когда ее мимоходом сунули за пазуху. Мигом угрелась, заснула и сквозь сон периодически мурчала… А я – злилась! Котят мне только не хватает! Ну куда его?! Кормить, убирать – ладно. Но с ним же играть надо, общаться! Я часто прихожу домой только спать, бывает – на 3-4 часа. А то и совсем дома не ночую… У мамы тоже зверья, благодаря Маришке, больше, чем надо… Примерно так я думала, добираясь в издательство, наливая молоко из купленного по дороге пакета в футляр от подарочной ручки (а куда еще?! Кофейные блюдца – плоские, чашки – слишком высокие) и настилая полотенце в коробку, откуда пришлось предварительно выселить пачки писчей бумаги. На моем лице при этом, видимо, так ясно читалось «не подходи, убью!», что даже Ян придержал свой острый язык.

Накормив и обустроив найдёнку, я занялась, было, работой, но настроение для этого оказалось не подходящее – слишком мрачное. Добро б, кот. Он бы имел еще, хоть и незначительный, но шанс растопить мое сердце. Но осмотр показал кошку. Которая возилась и пищала сейчас в коробке, требуя внимания (начинается!) и заботы.

Вот тут-то и выдохнули над ухом: «О-ой!»

Я с трудом удержалась от желания швырнуть дыроколом на звук. Над коробкой склонилась Ниночка, и лицо у нее было самое сумасшедшее.
- Ой, какая лапочка-а!..

Присюсюкивающие интонации вызвали у меня легкий приступ тошноты, еще усилившийся после:
- Какая пре-елесть, ка…
- Забирай! – перебила я, опасаясь за содержимое своего желудка.

Ниночку так потрясли мои слова, что она даже подняла глаза от коробки.
- Ты… ты серьезно?!

Теперь в ее голосе надежда сражалась с недоверием.
- Куда уж серьезнее!

Я схватила коробку и сунула бухгалтерше в руки.
- Забирай! И это тоже (указала я на испорченный футляр и пакет с молоком)… И дайте мне, наконец, работать!

Часов в восемь вечера, когда я сидела на столе у Толича, утрясая с ним детали завтрашнего репортажа, Ниночка нарисовалась снова.
- Венера… Ты не пошутила?..

Что ж… был уже конец рабочего дня, умиротворение от усталости коснулось и моего мятежного разума.
- Нинка, – сказала я ей, – если ты – те самые хорошие руки, которые я собиралась искать для этой паршивой кошки сегодня после работы (ночью, не иначе!), то мой тебе глубочайший земной поклон.

Который был немедля продемонстрирован. Я правда едва не навернулась со стола.
- Так я могу забрать Мусю? Насовсем?! – возликовала черноволосая пышка.
- Муся – это кто? – тут же влез Анатолич со своим любопытством, но я от него отмахнулась и ответила только Ниночке.
- Если обещаешь кормить, любить, воспитывать и не приносить в жертву темным силам… Только придумай ей, пожалуйста, какое-нибудь другое, нормальное имя.


Примерно месяц спустя, Нина подошла ко мне снова. И сообщила таинственным тоном настоящей заговорщицы:
- Венера, ты должна прийти посмотреть, как устроилась твоя кошечка…
- Искренне надеюсь, что она – твоя!

Ну не терплю, когда меня называют Венерой! Хотя обижать Нинку не стоило, и я тут же смягчила, как сумела:
- А посмотреть можно… Ты далеко живешь?
- Да нет, здесь… рядом. Сходим в обед?


Понятие «в обед» я восприняла, как условное, но это оказался настоящий обед. Он даже больше походил на «званый». Квартира, куда меня привели, располагалась в одном доме с редакцией. А проживает наша бухгалтер – с мамой. Ну, теперь еще и с кошкой. Беспородный подкидыш успел обзавестись обитой шелком корзинкой с (умереть – не встать!) тюлевым балдахином. А также мисочками, игрушками, личной полкой для еды в холодильнике и увесистым именем Брунгильда.

Брунгильду придумала Нинкина мама, сумевшая обнаружить в пищащем комке мятой шерсти «нечто скандинавское». За отчетный период «скандинавское» научилось воровать еду со стола, драть мягкую мебель и скатываться на когтях по капроновым занавескам, полосуя их в лапшу. «Настоящая валькирия!» – восхищалась Нинкина мама.

При моем появлении «валькирия» выгнула спину дугой, хвост загнула в вопросительный знак и боком поскакала в атаку. На беду, по дороге случился тапок, через который киса благополучно чебурахнулась. Мы с Нинкой захохотали. А существо спешно ретировалось в щель неплотно прикрытой двери в комнату – залечивать пострадавшую гордость.
- Брунечка, – тут же заворковали там, – что, моя деточка? Кто обидел мою лапочку?

Мама Ниночки оказалась настоящей величественной дамой из фильмов про старую жизнь.
- Ольга Сергеевна, – церемонно представилась она, изящно качнув головой в полном достоинства приветственном поклоне.
- Венера, – призналась я в ответ. – Но лучше коротко: Эра.
- Прошу к столу! – благосклонно возвестила Вдовствующая королева, как я сразу окрестила ее про себя.

Слава богу, обошлось без ресторанного набора тарелок и столовых приборов. Зато подано было первое, второе, третье, да еще и десерт – все под соусом неспешной застольной беседы. Брунгильду тоже пригласили к столу. Вернее – к блюдечку на подоконнике: «Животное обязательно должно быть на уровне разговора, иначе оно страдает!» Хулиганка, правда, доверия не оценила: своротила блюдце, плюхнулась на стол, перевернула хлебницу, перепугала себя саму до потери пульса и спаслась, наконец, на коленях у Ольги Сергеевны, откуда взобралась по кофте на плечо, безбожно выдирая по дороге нитки. Вдовствующая королева и бровью не повела в процессе творящегося безобразия. Котенок привычно угнездился у нее на плече, куснув, для порядка, болтающуюся сережку. На этом умиротворение снизошло, наконец, на беспутное создание. Оно распласталось, свесив лапки, зажмурилось и огласило кухню мурчанием с громкостью надвигающегося паровоза.

В общем, за кошку я теперь была совершенно спокойна. А вот Ниночку почему-то стало немного жалко. Чувствовалось между ней и ее мамой некое напряжение.

Ольга Сергеевна – совершенно потрясающая женщина. Несмотря на внешнюю чопорность, она ловко рулила застольной беседой, не замечала моих совершенно не годных для высшего общества замашек, зато всячески подчеркивала, как мне здесь рады.

Нина ела, в основном, молча. Видимо, в этой семье было не принято влезать в разговор, пока не спросили. А спрашивали тут меня. Мне сперва стало неуютно, а потом я подумала: какое мне, собственно, дело до Нинки и Нинкиной мамы? Я в их китайские церемонии не навязывалась. Какое впечатление произведу, тем пусть и пользуются. Так что обед прошел вполне уютно.

После десерта (и куда в них столько влезает?!) последовало предложение пить кофе. Нина уверенно взялась за кофемолку, а Ольга Сергеевна сказала, одобрительно глядя на меня:
- Всегда приятно, когда у человека есть свой стиль.
- Мама! – укорила Ниночка.

Ольга Сергеевна чуть заметно поморщилась.
- Я только сказала, что у Эры есть свой стиль.

Нина бросила на нее неожиданно злой взгляд. И я поспешила, опасаясь попасть в эпицентр семейного скандала.
- А вот моя мама с вами не согласна.
- Да? Почему же?

Я пожала плечами.
- Она считает, что вкус у меня отсутствует начисто.

Ольга Сергеевна прищурилась на меня с интересом.
- Вкус и стиль – разве это одно и то же?

Я снова пожала плечами.
- А разве можно создать стиль, не имея вкуса?

Нинка тихонько, но вполне победно хихикнула. Ее мама изумленно заломила тонкие брови.
- Браво!.. Но все же. Стиль не обязательно создавать. Вполне возможно пользоваться готовым. Чаще всего поступают именно так.

Она ждала ответа, и мне пришлось «открываться» дальше.
- Наверное… Но как правило, это выглядит довольно искусственным.

У меня есть дурацкое свойство: я попадаюсь в манеру речи собеседника и начинаю словно бы его передразнивать. Люди обычно злятся. Однако Ольга Сергеевна правда совершенно потрясающая женщина – она простила мне и это.
- Что вы заканчивали, Эра?
- Среднюю школу.

Ну, сейчас начнется: образование – это все, деньги, карьера, смысл жизни…
- Что ж так? – весело спросила Вдовствующая королева.
- А как?
- Вас не приняли в институт? Или выгнали?
- Ма-ма! – подала голос Нина с довольно-таки угрожающей интонацией.

А Ольга Сергеевна вдруг ответила ей прямо-таки заискивающе:
- Ниночка, ну мне ведь правда интересно!
- Меня не выгоняли, мне, просто, после школы все время было некогда.

Нинкина мама сняла с плеча крепко спящего котенка и переложила к себе на колени.
- У вас там все такие?

Она чуть кивнула вниз, явно подразумевая редакцию. Ниночка вспыхнула, но я опередила ее:
- У нас там все разные. Но все, без исключения, уникальные.
- Особенно, конечно, Николай Вадимович? – невинно уточнила Ольга Сергеевна, ласково поглаживая кошачье ушко.
- Мы называем его Шефом.

Я благодарно приняла у Нины кофейную чашку.
- Так вот, наш Шеф, он не «особенно». Просто он – Шеф.
- Поясните, пожалуйста, для меня.
- Он – главный, его лучше видно.

Ольга Сергеевна некоторое время серьезно смотрела на меня.
- Снова браво… Ну, хорошо. А про Нину вы что скажете?
- Нам пора! – звеняще сказала та.
- Неправда, – ответила ей мать с явно слышимым злорадством, – мы еще кофе не допили. Так что, Эра?

Мне стало забавно.
- Неужели вы свою дочь хуже меня знаете?

Этот разговор мог продолжаться долго и, пожалуй, к взаимному удовольствию сторон. Но Нина потребовала:
- Нам пора!

Поэтому пришлось прерваться.
- Обязательно приходите к нам еще! – напутствовала Ольга Сергеевна вслед.

Захлопнутая Ниной дверь квартиры избавила меня от необходимости отвечать.
- Извини, – стесненно сказала моя сотрудница, спускаясь по лестнице. – Маме скучно. У нее плохое здоровье, она почти все время сидит дома, и на гостей набрасывается, как голодная…
- Да ладно! – искренне перебила я, – У тебя совершенно замечательная мама! И с ней очень интересно разговаривать.

Ниночка даже остановилась от удивления.
- Правда?!
- Правда. Все равно, как фехтуешь… или в шахматы играешь.

Было видно, что Нинку отпустил страх, довлевший над ней весь наш званый обед. Она радостно засмеялась.
- Можно я ей повторю твои слова?
- Да сколько угодно, – щедро согласилась я. – Главное – чтобы их МОЯ мама не услышала.


Скоро обеды вошли в привычку. Не каждый день, конечно, но раза два-три в неделю я у Нинки оказывалась. Сперва мне было неловко объедать почтенное семейство. Я старалась придумать подношения к столу, неизбежно казавшиеся в продуманном мирке трех, включая Брунгильду, изысканных женщин, лишними и неуклюжими. Потом прекратила. Радушие, с которым меня встречали в Ниночкиной семье, носило столь обезоруживающий характер, что принимать его нужно было, как есть, не задумываясь, и не усложняя.

Чтобы уравновесить ситуацию, я как-то пригласила Нинку с собой на дачу. И вот тут справедливость восторжествовала в полной мере. Ниночка моей маме очень понравилась. Теперь только и слышно, какая она тонкая, умная, стильная, милая, женственная, обаятельная, нежная, слабая… «Не то, что некоторые!!!!» просится фоном написать к этим словам! Я терплю стоически: нашим бы мамам дочками поменяться. Сразу наступит всеобщее благоденствие и мир во всем мире.

4.
На следующий день я пошла и стребовала себе отпуск.

Шеф не обрадовался, но возражать не стал. Мне даже выдали вполне приемлемые отпускные. Видимо, в порядке моральной компенсации. Кажется, Шефа, все же, немного поколебала моя вспышка. Он стал смотреть на меня с неким прицельным интересом. Даже, возможно, с идеей… Но мне больше нет дела до его идей. С сентября я уйду работать в фирму секретарем на первый этаж. Хотя Шефу об этом знать пока не обязательно.


- Ничего себе вы тут устроились!
- Дедушка!!!! – вопит Маринка, вылетая навстречу.

С выгоревшими на солнце косичками и загорелая до черноты, она похожа на чертенка или какого-то шкодливого лесного духа. Вот уже неделю мы с ней живем в палатке в лесу на берегу речки. Речка эта скорее ручей, но все же поплескаться Маринке можно.

Глубже в лесу есть старый пожарный пруд. Он большой и зеленый от ряски. Деревья на берегу могучие, словно уснувшие великаны, здесь всегда тенисто и прохладно. Но на пруд мы ходим только купаться и ловить рыбу, а стоять нам нравится здесь у речки – она веселая, звонкая и солнечная.

Воплей было, когда я сказала, что забираю дочь в лес!.. Мама голосила три часа, не переставая. Мне припомнили все прегрешения с младенческого возраста (хотя причем тут МОЙ младенческий возраст?!), наобещали всевозможных ужасов, которые непременно случаются с одиноким путником в нашей дремучей подмосковной тайге, пригрозили карами, земными и небесными и даже, кажется, лишением родительских прав. Под такой аккомпанемент мы с Маринкой собрали большой рюкзак для меня и маленький для нее, а ранним-ранним утром, когда дом еще спал, тихонечко выбрались на полевую дорогу. Не было нужды подниматься в такую рань, но дочь просила: «скорей, скорей, а то бабушка опять будет кричать!» Так что мне пришлось подчиниться. Сперва, правда, дочке в лесу не понравилось, потому что кругом творились сплошные роса и комары. Но узнав, что мы не всегда теперь будем здесь жить, а только немножко поиграем в Муми-троллей; да еще когда солнышко выглянуло, Маришка сразу примирилась. А потом и вовсе обвыклась, наслаждаясь свободой и сказками. Папа вон, едва рюкзак успел снять, как его уже поволокли к земляничной делянке. Так что можно спокойно продолжать наслаждаться утренней ленью – ему теперь раньше, чем через час, из цепких ладошек не вырваться.

Вечером мы жжем костер и жарим на прутиках ломтики подсоленного черного хлеба. Это очень вкусно: поджаренный хлеб со сладким чаем. Особенное если и то, и другое пахнет дымом. Папа, заваривая чай, сует в котелок головню из костра. Пар, жар, шипение… В кружках, правда, иногда попадаются потом угольки, но это даже забавно.
- Мам, а дедушка говорит, что лешего нет! – сообщает вдруг Марина.

Сей непонятный казус требует, видимо, немедленного разъяснения.
- Да? – ехидно ухмыляюсь я, – Куда же он делся?

Папа молчит, надеясь, что без него обойдется. Ага, щаз! Не на тех напал.
- Дед, – немедля транслирует дочь мои слова адресату, – Куда? Куда он делся?
- Кто?

Ну конечно! Теперь мы прикинулись валенком.
- Да леший же! – теребит уже его Мариша.

Мне вот, если честно, ее будущего мужа заранее жалко. Дочь такая пиявка, что если ей чего втемяшилось, так свою жертву она уже ни за что не отпустит, пока не замучает до смерти. И это «до смерти» у нее тоже извращенно-жестокое: или зацелует, или затискает.
- Леший – это сказки, – терпеливо разъясняет папа, – Его люди придумали.
- Зачем?
- Детей пугать. Чтобы в лес без спросу не ходили.
- Ну ты, дед, совсе-ем… – качает головой Марина, – А кто же тогда в лесу цветочки сажает и землянику?!

Вот так вот, папочка! Бит по всем фронтам твой дремучий материализм.


- Зачем ты ее приучаешь к небылицам? – недовольно спрашивает отец, когда уже дочитана при свете фонарика очередная история Туве Янсон, и Маришка сопит в палатке, обняв загорелой ручкой плюшевого мишку.
- Ой, да перестань, – вяло отмахиваюсь я. – Когда ж и верить в сказки, если не в детстве?
Папа задумчиво кивает.

Отношения у нас скорее дружеские, чем отцов и детей. С мамой бы такое не прошло – она меня растила все-таки… Хотя нет, не она. Растила меня бабушка. Кормила, играла, водила гулять и в кружки на занятия, штопала колготки и помогала делать уроки. Со своими сверх молодыми родителями я сошлась, в плане взаимодействия, значительно позже – в старшем подростковом возрасте. Но с мамой, все-таки, раньше, чем с отцом… Или просто они очень разные люди.

- Ну вот представь, – говорю я, – разве бы тебе не хотелось, чтобы вокруг жили какие-то сказочные существа: лешие, домовые, русалки, эльфы там всякие.

Папа опять задумчиво кивает, а говорит про другое.
- Тебе нужно как-то наладить свою жизнь, дочь. Погоди, не перебивай, это важно. Вот я прожил кое-как, и что теперь у меня есть, а? Что я такого сделал, чтобы можно было сказать: «ради этого стоило или стоит жить»? Ничего. Понимаешь?..
- У тебя есть я и Марина, – твердо отвечаю я, глядя ему в глаза. – Ты нам нужен.

В этом есть что-то от гипноза. На самом деле, мне обидно сейчас. Но я его понимаю. Поэтому, вздохнув, добавляю еще:
- Я знаю, что ты не об этом говорил…

Он продолжает молчать, печально кивая каким-то своим мыслям, и мне становится тревожно.
- Пап, – нерешительно спрашиваю я, – может у тебя случилось что-то, а? Ты ничем не заболел?
- Нет, нет, – торопливо улыбается он, успокаивая.

И с моих губ неожиданно срывается совсем уже сокровенное:
- Жил бы ты с нами уже, а?! Маришка в сад в сентябре пойдет, дальше в школу. Поближе бы был, и мне бы помог… Что же ты от нас все бегаешь, а?!


V.Осень с прибалтийским акцентом.

1.
Мой отпуск завершается в середине августа.

Я нахожу Пашку и заявляю о своем желании работать у них.

Пашка реагирует на мое заявление так же серьезно, как на все и всегда. Сообщает, что секретарь на первый этаж временно не требуется. Но это не важно, так как в их Холдинге – о-о, это слово нужно произносить заглавными буквами и с придыханием – так вот, в их Холдинге всегда нужны сотрудники с хорошим пользовательским уровнем… Под аккомпанемент его плавной речи в телефонной трубке я начинаю умирать. Добивает меня требование прислать резюме. Аут. Чувствую себя неандертальцем. Который выполз из пещеры на охоту, а обнаружил вовне развитую цивилизацию, уже освоившую полеты в космос… Я жалко признаюсь, что резюме у меня нет. Теперь умирает Пашка. Долго, героически, в муках. Столь же долго, так же героически и в тех же муках мы пишем это несчастное резюме по телефону, периодически отвлекаясь на обсуждение умственных способностей друг друга. Все для того, чтобы в понедельник я вступила в святая святых для еще одного культового события – собеседования.

К концу разговора мне начинает казаться, что Пашка больше никогда не захочет иметь со мной дела… А еще мне кажется, что меня больше нет.

Осень наступает не по календарю. Она приходит тогда, когда душа к ней готова. В этот раз осень наступила для меня в середине августа.

В субботу я мою окна. Беспросветно и серо. Мою полы, столы, холодильник. Чищу ковры и диван. Разбираю свой обычный бардак… Через две недели я перевезу дочь в город. К ее приезду все должно быть готово: чистота, режим дня, привычка готовить еду минимум два раза в день, а не есть что попало, когда попало… Пустота и беспросветность. Это – осень.

Звонит Ян. Впервые отвечаю кому-то из редакции что не могу, потому что занята… Осень.

Тащусь становиться на очередь в детский сад. Раньше это было глупо и дорого, судя по рассказам. Теперь – глупо и сложно. Детский сад в двух шагах от дома, а контора, где очередь – у черта на рогах. Народу толпа, анкета идиотская донельзя… Получив, наконец, направление, впервые замечаю, что в городе грязные улицы и очень пыльная зелень. Что здесь пахнет перегретым на солнце асфальтом. Что в мире безнадежно скучно… Что у прохожих злые или безразличные лица…

`Собеседование` проходит в дружеской обстановке взаимного уважения. Ведь у меня `протекция`. Я вступаю в новый изысканный мир человеческих отношений. Стройный, четкий, хорошо структурированный. Начисто лишенный личностного компонента. Мне предстоит стать частью. Деталью большой рабочей системы. Это `круто`. Это перспективы и новые возможности… Да нет. На самом деле, я просто очень люблю свою дочь.

Я звоню Ниночке. Она выслушивает мои новости, под обещание никому не говорить, и выражает горячий восторг. Очень хочется сказать гадость в ответ. С трудом удерживаюсь.

Это – осень.

2.
В последний вечер перед Маришкиным приездом я сижу на открытом окне и смотрю в вечереющий двор.

Работа началась. Меня взяли. Третьей слева идиоткой, как мне и представлялось. В комнате шесть столов. Один – мой. Компьютер, Интернет, электронная почта, Word, Excel. Бумажки, бумажки, бумажки… Вокруг все скучное и казенное. Такие же скучные и казенные разговоры, костюмы, лица. Я вскакиваю по будильнику с утра, готовлю себе завтрак, собираюсь, бегу к метро… Сплю в вагоне под плеер…В пятницу вечером хочется НИЧЕГО.


- Эр, ты что ли?!

Парень, который смотрит снизу, закрываясь ладонью от света фонаря, мне смутно знаком. Мы учились в одной школе. Вот в одном ли классе, и если да, то когда – не помню. Киваю.
- Я… Привет.
- Привет!

В другой руке у него бутылка пива. У него тоже вечер пятницы, расслабуха и хочется с кем-то поговорить.
- Подожди, я сейчас спущусь.
- Ладно, – легко соглашается парень и садится на лавочку под липой.

Стремительно вдеваюсь в майку и шорты.
- А ты быстро! – оценивает он мое появление. – Я не знал, что ты здесь живешь…
- А я не помню, как тебя зовут, – легко признаюсь я, улыбаясь ему стеклянной улыбкой дорогой, но бесполезной, потому что хрупкой, куклы.
- Игорь, – представляется он.
- Как?!

Я хохочу, как сумасшедшая и не могу остановиться.
- Что… – обижается мой старый-новый знакомый.
- Ничего. Правда, ничего. Это просто замечательно, что тебя зовут Игорем! Ты даже не представляешь, как это здорово!

Оказывается, пообщаться с человеком, которого знаешь со школы, это очень иногда интересно! Я школу помню, как что-то однообразное и малоприятное. А оказывается, на меня там заглядывались в старших классах. Только подойти боялись, такая я была непреступная. Смешно. Я не стала уточнять, был ли Игорь среди заглядывавшихся. Мы пьем пиво у ларька. Потом в сквере. Потом встречаем таких же праздно гуляющих любителей пива, и пьем уже все вместе в каком-то незнакомом дворе. Игорю нравятся мои ноги. Это заметно. Мне нравится, что ему нравятся мои ноги. Говорю ему об этом – мы пьяные, можно говорить все, что угодно. Игорь сообщает, что и все остальное ему нравится тоже. Пить уже с час назад было хватит, но мы опять идем за пивом. Пятница же, вечер… Хотя на самом деле – давно утро субботы. Игорь работает в автосервисе. Он постоянно говорит «типа» и «вроде как». Я заражаюсь – начинаю повторять «как бы». Последнее пиво, которое я помню, мы пьем на детской площадке, качаясь на парных качелях: вверх-вниз, вверх-вниз…

Когда я просыпаюсь, мне все не нравится. Особенно то, что постель – явно не моя.
- Извини, – виновато говорит разбудивший меня Игорь, – но тебе как бы пора сваливать…
- Который час?
- Десять…

Действует круче, чем холодный душ.
- Оу! Ты даже не представляешь, насколько пора!!!
- Кофе хочешь? – веселеет Игорь от моей готовности к сотрудничеству.
- Да. И много.

Я объедаю его на пару бутербродов, нагло распорядившись в чужом холодильнике. Выходит легко и естественно. У Игоря скоро родители возвращаются. Они – нервные. «Зачем нам это надо, правда?»
- Угу, – соглашаюсь я с набитым ртом.
- Созвонимся как-нибудь? – предлагает Игорь.
- Не.

Он неприятно удивлен и спрашивает чуть обиженно:
- Куда спешишь-то?
- Понимаешь, – весело говорю я, – у меня есть дочь. Ее сегодня нужно забрать с дачи.

Это шок.
- Муж, наверное, тоже есть? – совсем скучнеет мой старый-новый знакомый.
- Не.

Я смеюсь. Мне опять очень смешно.
- Но когда был, его тоже звали Игорем.

В электричке полно дачников. Полдороги я сплю, привалившись к стене в тамбуре. Игорь неплохо развлек меня своим экспромтным явлением, и все же… Все же, это тоже осень.

3.
Апогей беспросветности приходит в конце сентября. Таким, как я, в офисе не место, это уже ясно. Собственно, единственное, где я чувствовала себя неотъемлемой частью – экскурсионный автобус. Остальной взрослый мир отторгает меня с непобедимым постоянством.

Валерка-художник нашел себе жену, Оксану. Хотя нет, не так. Это она его нашла. Подобрала, отмыла, отучила бессистемно пить водку. Валерка теперь тихий, культурный и напуганный своим счастьем. Она тоже художница – расписывает деревянную посуду под хохлому. Но это так, между делом. В первую очередь Оксана – отличная торговка. При чем симпатичная, хотя полная и горластая. Валеркины кошки теперь распродаются быстрее, чем он успевает их делать. И мы почти перестали общаться…

За окном ночь, завтра на работу, но я не сплю. Смотрю, как по черному стеклу окна бегут дождевые струи. Оказывается, все это время у меня был Валера-художник. Милый и удивительный человек-комплекс. Оказывается, он составлял половину моей жизни… Вопреки инсинуациям дяди Феликса, мы так ни разу и не переспали. Валерка ходил вокруг, вздыхал, иногда робко прикасался ко мне. А я ничего не замечала. Привыкла воспринимать его, как какую-то свою постоянную часть. Теперь он рядом не со мной, а мне тоскливо и пусто.


Который день стоит дождливая погода с резким холодным ветром, но я ей рада. Она максимально соответствует тому, что творится у меня в душе. Деревянный меч пылится в углу прихожей, гитара засунута на шкаф.

4.
Есть сны, проснувшись от которых хочется умереть.

Я веду за собой людей. Заблудившихся, может быть? Или сбежавших от чего-то? Напуганных... Не знаю. Я задаю направление, путь и темп. Мне легко и весело.

Мы заходим в оружейную лавку. Я знаю – во сне – что моим спутникам нужно оружие. Лавка расположена в полуподвале с тяжелым дубовым сводом, колоннами и мебелью. Собственно, это не совсем лавка. Скорее – кабак, где увешанные оружием стены. Зато за барной стойкой прилавка мнется Арсений. Возле вполне современного кассового аппарата.
- Покупаем здесь, – велю я своим спутникам.

Они безропотно бредут к Арсению, хищно блещущему алчным взглядом. И приобретают, почему-то, вполне современные пистолеты и автоматы Калашникова.

Тут в зал вползает мерзкое нечто. Оно громадное, липкое и мешает дышать. Люди открывают беспорядочную стрельбу. Выстрелы грохочут автоматными очередями. Но попадания редкие, однозарядные. Расплываются на изменчивой переливчатой шкуре пятнами синей краски. Я понимаю, что Арсений подменил оружие, и мне становится тоскливо от отчаяния. Потому что теперь защитить всех, включая глупого оружейника, могу только я. И неизвестно, смогу ли...

Я вскакиваю на массивный дубовый стол. Мерзкая сущность сразу охотно надвигается на меня, перетекая обманчиво-нежным пульсирующим телом. Я безнадежно рублю это тело своим деревянным мечом. Оружие проходит сквозь тварь, как в плотном слое воды – сопротивление есть, но разрезов не остается. Но я все равно рублю и рублю, задыхаясь от нехватки воздуха. И с ужасом понимаю, что скоро уже не хватит сил. В висках стучит, двигаться все трудней и трудней. Скоро я не смогу поднять свое оружие, и тогда мы все... все... А потом мой враг вдруг сдувается, как матрас, из которого выпустили воздух. Сразу пропадает усталость и возвращается возможность дышать. Поднимается шум. Все мои подопечные яростно наскакивают на стойку прилавка, потрясая своими негодными покупками. Вот только поделать ничего не могут! Потому что становятся все ниже и ниже ростом.
- Оружейник! – кричу я в ярости, прыжком разворачиваясь на своем столе.

Он выплывает из-за дубовой стойки. Безлицый, бездушный, страшный, расплывчато-серый. Мы бьемся на мечах. Мой от каждого столкновения лезвий вспыхивает солнечным светом. До тех пор, пока я не вспоминаю, что на самом-то деле совершенно не умею фехтовать. Все мое мастерство разом растворяется в этом знании. Я неловко закрываюсь неповоротливым теперь оружием от страшных ударов. И совсем уже непонятно, как, тело противника вдруг нанизывается на мой меч. От чего сгорает, ярко и мгновенно, превращаясь в серую сухую золу. Все. Вот теперь – точно, все.

Устало слезаю на пол. Молча машу рукой, приглашая людей идти следом… На пороге меня настигает жалобное:
- Телефончик-то оставь!..

Арсений – это опять он – просительно смотрит на меня. По наитию срываю с пояса сотовый аппарат и метко швыряю на прилавок.
- Бери!

И невозможно удержаться от смеха, видя, как у продавца вытягивается лицо.

Я так и просыпаюсь: с широкой-широкой улыбкой. Ощущая в ладони рукоять своего деревянного меча. Но все это – только сон.


На работе тоска. Скучные разговоры о мужьях, которые «… опять под утро, сволочь!» и свекровях «… стерва!». Кофе оставляет на губах какой-то металлический привкус. Как бы прекрасно попасть сейчас опять в наш экскурсионный автобус! Даже с редакцией выходило немного иначе. В редакции всем как бы нет до тебя дела. В смысле привычек и особенностей. Там важно только то, что ты совершаешь для газеты. А экскурсии принимали меня всю. Включая походку и манеру говорить. Собственно, экскурсии были той музыкой, которая игралась, подчиняясь взмахам моего меча. Только им, только в моих руках…

Так, стоп. Сейчас опять повеситься захочется! Пусть экскурсии, пусть редакция. Пусть весь остальной мир отторгает меня с непобедимым постоянством. У меня есть дочь. У меня есть цель. Человек, способный убедить в реальности созданного мира других, уж как-нибудь способен создать мир для себя. Да, подчинять реальность сложно, но нужно хотя бы попытаться!.. Вот такой «аутотренинг»… Его обычно хватает. Минут на двадцать…


- Девочки!!! Кто набирал этот текст?!

Машка всегда в истерике. Сколько могу судить – это ее нормальное комфортное состояние: предынфарктное. Листочки, которыми Маша размахивает сейчас, бьются, как крылья раненой чайки.

- Не я, – облегченно вздыхает Настя, ухватившая злосчастный документ первой.

Настина мечта – командовать. Но в командиры ее не берут. За глупость. Так что она просто лезет везде и вечно затевает склоки.
- В пятницу?.. Венера набирала, точно!

Звучит – прямо как обвинительный приговор. Еще бы пальцем на меня показала.
- Венера? – вопросительно обращается Машка.

Все. Дальше делать вид, что меня здесь нет, бесполезно… И я не-на-вижу, когда меня так называют!
- Ну и?!
- Идем! Быстро! – астматически свистит Маша, покрываясь красными пятнами.

Вот ведь трепетное креведко…

Идем… Вернее – бежим. Комната, где завершаются сумасшедшие скачки – чья-то приемная. Здесь отвратительно гламурно.
- Наконец-то! – встречает нас бархатный женский голос.

Машка от этого переходит в загробное существование. И я остаюсь – дура дурой – торчать посреди комнаты под прострелом двух секретарских столов и одной дамы в посетительском кресле.

Есть женщины, глядя на которых всегда испытываешь зависть. Я уже встречала эту даму. Она руководит каким-то из многочисленных отделов. Совершенство анфас и в профиль. Каждая случайная встреча с ней растила и лелеяла мой комплекс неполноценности. А уж вот так, лицом к лицу…
- Прочитайте, что здесь написано.

Миграция дрейфующих червячков… Да, точно, эти закорючки я в пятницу видела.
- … въезд со Спасоглинищевского, – бездумно озвучиваю я.
- Откуда?!
- Спасоглинищевский… Переулок такой в центре, – отвечаю я раньше, чем понимаю, что звучит резковато.
- Ясно?! – бросает совершенство кому-то в стороне от меня.

А мне предлагает:
- Если еще сможете сказать, где он находится…

Пожимаю плечами.
- Недалеко от Покровки, кажется… На Маросейке. То есть от Маросейки и параллельно бульвару вниз к Забелина…
- Вот! Вот это я имела в виду, когда говорила, что нужно писать грамотно!

Моя-немоя собеседница снова обращается к кому-то где-то там. Судя по еле слышному тягостному вздоху, кто-то где-то там умер. Безграмотным, надо понимать.
- Как вас зовут?

Пришлось представляться.
- Венера. Но я этого не люблю. Лучше Эра.
- Эра – то, что надо. Присядьте… Мария! Кем работает эта девушка?
- Секретарем… – шелестит из небытия загробный голос.
- Чьим?
- Ничьим… общим…
- Отлично! Сделай нам кофе.

Божество зовут Ирэна. Она идеальна.

Тонкая, строгая, изысканная блондинка с короткой стрижкой и пронзительными зелеными глазами. Узкое лицо без тени улыбки – маска Снежной королевы. Я всегда влюбляюсь в такие лица. Льдистый блеск помады, когти гелиевых ногтей, обманчиво-простецкая одежа стоимостью в три моих месячных оклада плюс премия… За все время пребывания в прославляемом Холдинге, Ирэна – первый персонаж, достойный моего сна.
- Хотите работать со мной?

Да я душу за это продам! Впрочем… покупатель уже, кажется, здесь.
- Смотря что нужно делать.

Совершенство улыбается едва заметным движением губ.
- Мне нужна помощница. Умная, толковая, образованная, с хорошо поставленной речью… Тебе понравится.

Судя по тому, что не «вам», мы уже договорились. Просто я еще не в курсе.
- Она на испытательном сроке… – шепчет Машка, подавая нам кофе.
- И?

Маша умирает вторично.
- Собирай вещи, – велит мое новое неземное начальство, – тебе покажут, куда идти… А ты, Мария, должна бы знать: о присутствующем человеке не говорят местоимениями в третьем лице!

5.
Вот так мне снова стало интересно жить.


- Ирэна и Эра – два сапога пара. Никаких отчеств – не терплю!


Она прибалтийка. В возрасте от тридцати до пятидесяти – не угадаешь. Удивительно хрупкая и очень резкая.


- Ты приходишь к десяти и уходишь в шесть…
- У меня дочь в саду, – возражаю я.

Отрывистый, рубленый диалог с недосказами дается легко, естественно.
- Хорошо… Во сколько тебе нужно уходить?
- Не позже половины шестого.
- Хорошо.

Оба раза «хорошо». Первое – сердитое, второе – задумчивое. Чаще всего Ирэна произносит слова «хорошо» и «отлично», укладывая в них целый веер всевозможных интонаций.
- Придется работать быстро. Выполнишь все, можешь быть свободна… В десять пятнадцать планируем день. Обед с часу до часа тридцати. Все ясно?
- Да.

Помимо меня, в приемной Ирэны сидит «барби» чай-кофе-идинафиг. Говорят, ту, что была до меня, перевели на мое прежнее место – не справлялась. Говорят, здесь сменилось уже шесть секретарей… Не знаю – не интересно. Мне нравится решать поставленные задачи. Нравится знать, что я делаю это хорошо. Нравится делать хорошо и быстро. Нет, прямым текстом меня, конечно не хвалят. Здесь никого не хвалят. Здесь только ругают. Холодно, оскорбительно, жестко. Меня – нет. Значит, я – молодец. Мне нравится такая система оценки – комфортно.

Утренний кофе – планерка дня. Граница обозначается «на сегодня это – последнее». Чувствуется вызов. Так что полторы недели спустя я освобождаюсь в три и ехидно спрашиваю, могу ли идти домой. Ирэна дергает губами в своей незаметной улыбке. Теперь вечерами я учу английский…


- Что-то ты грустная какая-то – тревожно замечает мама в субботу, когда мы с Маришкой посещаем ее на даче.
- Да просто устала – работа…
- Раньше ты так не уставала…

Вздыхаю.
- Раньше, мам, работа была другая…

У меня все хорошо. Редкостно хорошо: мне теперь интересно работать, я живу вместе с дочкой, я забыла, что такое финансовый кризис…

Вот только мне не снится больше цветных снов.

6.
В субботу грядет наше очередное «сезонное обострение». Уборка к зиме так сказать. Каждый вечер перед сном Маришка просит у Бога, чтобы в субботу не было дождя. Ведь именно при таком раскладе я обещала взять ее с собой.

Моя девочка, оказывается, очень крупная. Когда детеныши идут парами, ее шапка торчит над строем опознавательным флажком, смешно и трогательно. Марина быстро освоилась в саду. Ей нравится. Правда, болеет мой киндер без остановки. Вирусы так и кинулись на нее, никакой свежий воздух не помог.

Когда дочь болеет, я работаю дома. Это еще один приятный нюанс общения с Ирэной. Ей важно, чтобы дело было сделано, а не где ты при этом торчишь. Хоть на турнике вниз головой болтайся… Мне в красках представляется, как я вишу перед компом вниз головой у нас в приемной. Волосы до полу, рубаха задралась и торчит голый живот. А тут заходит Ирэна. И смотрит… И вздергивает бровь… Странно… Давно мне ничего в красках не представлялось…
- Мама! – укоризненно спрашивает моя суровая дочь, – о чем ты думаешь?!

Я, оказывается, созерцаю непочатую тарелку. А Маришка уже доела и болтает ногами.
- О работе, Мышка, о работе…

Болтание ногами ускоряется, жизнерадостно сотрясая весь кухонный «уголок».
- Мам! А ты нашла нам дядю с гвоздями?

Упс…


Папа пришел поздним вечером. Марина уже спит.
- Ничего, что я без звонка?

Улыбаюсь. Вполне себе радостно. Ну не рассказывать же ему, в самом деле, как я подпрыгнула, когда в замке заворочался ключ!

Папа молчит, но я знаю, что ему нравятся мои «положительные тенденции». Ну как же!.. Кастрюля с борщом, гордо воздвигнутая по центру холодильника, это вам не полтора огрызка заплесневелой колбасы.
- Ты как, – спрашиваю, – опять расстался?

В разрезе дядь с гвоздями мне стали по-настоящему интересны такие подробности. Отец качает головой.
- Не поверишь, дочь!.. Я давно ни с кем не сходился.

Вот это новость!
- Поверить трудно, – соглашаюсь я.
- И между тем… Скажи, а твоя мама часто здесь бывает?
- Нет. Они с Феликсом по-прежнему на даче. Это мы с Мышкой там бываем иногда.

Папа молча ест суп. Затем моет тарелку и ставит ее в сушилку. Все это серьезно и обстоятельно… Ну явно, время тянет.
- Помнишь наш разговор летом?.. Если ты не передумала…
- Папа!

Не знаю, проделывала ли что-нибудь подобное раньше, но тут я с восторгом висну у него на шее.

7.
На работе меня не любят. Я – заносчивая стерва, и много о себе воображаю. Моя сотрудница по приемной иногда шипит в ответ:
- Ирэну из себя не строй!..

Думаю, это комплемент…
- Эра! База договоров готова?
- Да.
- Перешли Наталье и покажи, как регистрировать. Потом ко мне зайдешь… Наталья, сделай нам кофе!

Вот и «не строй» тут…

За закрытыми дверями кабинета в облаке кофейного аромата мое строгое начальство, снайперски щурясь в меня, задает вопрос:
- Эра, какими соображениями ты руководствуешься, когда выбираешь себе одежду?

Н-да… Как ни странно, на Ирэну совершенно невозможно обижаться. Правда, и ответить тоже невозможно – слишком уж неожиданно.
- Это, наверное, офисный стиль?

Указующий перст хищным ногтем упирается в борт моего пиджака.
- Наверное, да… – сомневаюсь я.

Черт его знает, на самом деле! Просто все примерно так одевались в комнате, где я раньше сидела. Вот я и подстроилась…
- Ты ведь где-то работала раньше?
- Да.
- Кем?

Сложно сказать…
- Практически журналистом.
- А фактически?

Вот как ей удается, а?! Столько ехидства, хотя никаких эмоций?!
- Фактически это маленькая коммерческая редакция на свой страх и риск. Дрескод отсутствует…
- Понятно… Знаешь, Эра, я не одобряю татуировок, пирсингов, розовых волос и прочих молодежных течений. Но есть еще такая поговорка про корову и седло.

Хмм… Похоже, меня только что изящно обхамили.
- Наташ, – спрашиваю я, вернувшись на место, – Ирэна когда-нибудь ходит в костюме?
- Нет, – сходу отвечает нимфетка.

Затем старательно морщит кукольный лоб и уточняет.
- Иногда… Нет… Никогда не ходит.

Потом погружается в философскую задумчивость и вылавливает встречный вопрос:
- А тебе зачем?

Пожимаю плечами.
- Любопытно.

Наталья презрительно фыркает, передразнивая мой жест, и утыкается в свой экран. Судя по редким щелчкам «мыши», расклад в пасьянсе попался сложный.
- Девочки! Я уезжаю. И вам настоятельно советую не задерживаться!

Радушное совершенство уплывает в коридор. Сегодня она в белой рубашке и обтягивающих джинсах. Вчера была в мини юбке. До этого – в макси с разрезом до бедра… Неизменны только шпильки. Да-а… костюмами тут и не пахнет.


- Пап, как должна одеваться умная женщина?

Призрачный стук в моем мозгу символизирует его упавшую челюсть. Вдребезги, явно! Еще бы! До этого вопроса я наверняка казалась ему адекватным человеком. Папа теряется и смущенно бормочет:
- Спроси, лучше, у мамы…

Спрошу. У мамы. Только не у моей, а у Нинкиной.

8.
Странная вещь: работали вместе, чуть ли не душевными подругами заделались. А стоило мне уйти, и общение почти сразу сошло на нет.
- У вас тут секреты? – подозрительно спрашивает Ниночка, нежданно обнаружив меня в своей квартире.

На секунду мне вдруг кажется, что она – очень неприятный человек. Впрочем, это тут же проходит.
- Что ты, деточка, – улыбается Ольга Сергеевна. – Просто Эра позвонила, и я пригласила ее в гости…

Мой вопрос не задал Вдовствующей королеве никакого труда. Ответ был прост и краток:
- Умная женщина носит то, что ей нравится и, при том, ей идет. Самое трудное здесь – научиться видеть себя не только спереди, но и со спины…
- Идемте пить чай, - все еще немного ревниво требует Ниночка.

За время моего отсутствия в их жизни мало, что изменилось. Только Брунгильда из шкодливого подростка выросла в вальяжную толстую кошку.

Я вежливо отказываюсь и спускаюсь в редакцию – поздороваться.

Здесь пустовато. Володька режется в компьютерную стрелялку. Мое появление его не отвлекает. В полуоткрытую дверь шефова кабинета выбивается свет.
- Вадим! – окликаю я сутулую спину.

Шеф вздрагивает. Суетливо сворачивает вордовский файл… Всем известно, что Шеф пишет сказки. Но это – тайна. Тайна, которую все знают, но все молчат, что знают. У Шефа много замечательных идей. Он легко «воспламеняется», затем остывает и забрасывает произведение на середине сюжета. Толич периодически роется в его заготовках, выискивая тему для новой игры. Среди прочих – я знаю – там есть и сказка про рыжую русалку из колодца… Интересно, что случилось раньше: русалка стала рыжей, или я начала краситься хной?

Мы идем к метро через лес. Все-таки, несмотря на ссору, Шеф, наверное, без меня скучал. Дела у них последнее время не очень. Следом за мной, и Кисуля с Толичем «смотрят в лес»… Слышу скрытый упрек в голосе Вадима. Но у меня сейчас не то настроение, чтобы объяснять ему, что взрослые люди не могут существовать бесплатно. А Ян, оказывается, окончил свою «заочку», утроился по специальности, и свищет теперь по командировкам… Вот только я забыла уточнить, какая у него профессия.
- Шеф, – говорю я, – а что, экскурсии совсем сдохли?

Он кривится, словно лимона хватил.
- Да глупо это все было на самом деле…

Вот так. Похоже, к Шефу тоже нынче наведалась осень.
- Жаль, не догадались съездить своим составом.

Вадим смотрит на меня своим знакомым «идейным» прищуром. А потом с чувством говорит:
- Блин!

Идет несколько шагов молча, и замечает.
- Знаешь, Эрка, а ведь это было бы здорово!.. Но, наверное, ты все забыла?
- Нет, Шеф, я ничего не забыла, – улыбаюсь я.

9.
В субботу день – как по заказу. Говорят, Бог хорошо слышит детей. Солнце светит почти по-летнему, небо отливает чистой осенней голубизной. Мы сгребаем листья в кучи. А Маришка с разбегу прыгает в них и барахтается, словно в сугробах. Так что вся наша работа – прахом. Но никто на девчонку не сердится – всем слишком хорошо.

В разгар веселья мне звонит Ирэна.
- Эра. Мне нужна твоя помощь сегодня вечером. Часов в шесть… Я дам тебе потом отгул. Скажем, во вторник.

Что за черт шальной толкнул меня в тот момент?!
- Ирэна, вы сейчас очень заняты?

Пауза.
- Нет. А что?
- Буду работать вечером. Да хоть и всю ночь. Без отгула. Только приезжайте сейчас к нам!

Не знаю, чего мне хотелось… Подарить ей этот прозрачный день? Показать людей, далеких от нее, словно земля от неба, но, вместе с тем столь же необъяснимо прекрасных для меня, как и она?.. Или показать себя? Экскурсоводом той самой экскурсии, куда мы собрались сразу по окончании осенней приборки, используя раздобытый кем-то микроавтобус?.. Да, наверное, да. Мне очень хотелось показать ей, чего я стою. Я настоящая. Я с деревянным мечом.

Длинная пауза.
- Куда?

Называю место. Очень длинная пауза.
- Глупости какие! – бормочет, наконец, мое обескураженное начальство и бросает трубку.

Прозрачный воздух, кажется, начинает припахивать увольнением, но… Что сказано, то сказано.


- Мама, а леший здесь живет? – тревожно спрашивает Мариша, когда мы всей толпой поедаем припасенные бутерброды.

Дался ей этот Леший, в самом деле!
- Живет, – уверенно отвечаю я, памятуя про цветочки с земляникой, – А что?

Детеныш опасливо смотрит куда-то в сторону.
- Наверное, это его жена…

Прослеживаю дочкин взгляд. Ирэна в изящном костюме цвета хаки бесшумно надвигается на нас со стороны города. Серьезная и льдистая, как всегда.


VI.Эпилог.
Сейчас мне кажется, что никого, кроме Шефа, она с первой же минуты и не видела.

Потухла, съежилась Нинка. Вадим, напротив, словно бы слегка похудел и сделался выше ростом. Остальным было наплевать. Только моя дочь так и подозревала, похоже, мое прекрасное начальство в чем-то нехорошем.


Вскоре состоялся еще один разговор, выбивающийся за рамки рабочих отношений.
- Что это было? В субботу?

Я невольно улыбаюсь. Всегда улыбаюсь, когда говорю о приятных мне людях.
- Наша маленькая коммерческая редакция.

Хотя вопрос мог касаться не только людей. И я добавляю:
- И один маленький, не оправдавший себя редакционный проект, если вы об экскурсии…
- Да, именно о ней.

Ирэна смотрит на меня с некоторым скептическим удивлением. Что не особо уютно, честно сказать.
- Вот что, моя дорогая! Тебе необходимо закончить институт. Получить более адекватную профессию. Займись этим! Я дам «зеленый свет».

От смущения спрашиваю довольно резко:
- Ирэна, почему вы так обо мне заботитесь?

Совершенство слегка изгибает тонкую бровь.
- Трудно сказать… Наверное потому, что ты – живая.


А еще вечером памятного субботнего дня я набрала Ниночкин номер. Запоздало, как всегда, пришла мысль – Нинку надо было тащить к себе. Не отпускать. Не оставлять, пока не успокоится. Она ТАК смотрела на Ирэну!.. А потом – на меня. Но, стоило мне заметить, сразу отводила взгляд…

В трубке долго тянутся длинные гудки. Потом щелчком приходит тишина. А ее разрывает змеиное шипение:
; Больше ни-ко-гда сю-да не зво-ни!
;
И снова гудки. Теперь уже – частые. Наверное, ей и правда было слишком больно… Не знаю. Я безжалостно удалила номер из списка контактов. «Не звони» – значит «не звони».


Редакция газеты «Обыкновенный мир» потихоньку загнулась. А вскоре Шеф открыл фирму. Теперь он занимается организацией корпоративов. Думаю, это Ирэна сумела наладить мосты между Шефовыми идеями и их реализацией. Ниночку пригласили в эту фирму бухгалтером. Она согласилась. Говорят, у нее есть жених. Надеюсь, Ольга Сергеевна дождется-таки вожделенных внуков. Игротехниками командует, естественно Толич. С компьютерами разбирается Вовка – кто ж его еще на работу возьмет, гениального, но с отвратительным характером?.. Безвозвратно исчезли с горизонта только Кисуля и Ян.

Я учусь в институте. Шеф зовет меня, по окончании, к себе, в отдел по связям с общественностью. Посмотрим… По некоторым причинам не хочу больше работать с этим человеком.

Папа теперь живет с нами. Помогает мне с Маринкой и много с ней возится. Маришка ходит в школу. Учится когда как, но с неизменным энтузиазмом.

Мой бывший муж добился-таки знакомства с дочерью, не сбривая бороды. Вот только Марина – палец в рот не клади – шустро вопросила, а где он, собственно, раньше был? Так что дружба пока не состоялась.

Валера-художник иногда заходит ко мне в гости. Вместе со своей еще более раздобревшей горластой женой Оксаной. Папа с Валеркой пьют на кухне водку, строя планы управления миром, не знаю только, совместные или нет. А Оксана учит Маришку делать глиняные свистульки, и еще многим полезным вещам. Марина не особо общительна с чужими взрослыми, но Оксану принимает. Потому что непонятно, кто кого больше боится. Возле Мариши Валерина жена вдруг становится тихой и малозаметной.

Вот и все. Все счастливы. Хотя «дядю с гвоздями» я пока так и не нашла… Но если живешь в обыкновенном мире, сжимая рукоять деревянного меча, а под ногами у тебя расстилается небо, все обязательно будет хорошо – в обыкновенных мирах иначе просто не бывает.