Роман Объединение физики, ч. 2, гл. 4

                IY


  В продолговатую, необыкновенно узкую, как гроб, комнату, увенчанную головатым чьим-то портретом, шурша колготками, вошла с рассыпанной на плечах рыжей гривой волос милиционер старший сержант Лида Чашкина в короткой очень юбочке.  И сразу улыбка её зажгла целое озеро света, солнце в этих полусумрачных стенах с одной на белом лбу потолка тусклой лампой.
  - Вызывали? - спросила она мелодично, напевно и сложила пышные внизу коленки так, что ногие её стали издали похожи на большую букву "К". Мягко хлопнула, закрывая, дверью, и из глаз посылала что-то очень яркое, запоминающееся.
  Старший оперуполномоченный Виссарион Ларионович Лелюк, сидя за своим небольшим истрёпанным столом прямо под многозначительно облитой сусальным золотом рамкой так и подпрыгнул; показалось, что хмурый портрет над ним затанцевал ботинками прямо у него на лысеющей, ушастой голове. Лицо у него стало совсем растерянное, взволнованное, какое-то до неприятного рыхлое, а пальцы заструили на лохматой серой папке нервную дробь.
  - Проходи... те... Лидочка,- сладко застонал Виссарион Ларионович, неотрывно глядя на Лидины ноги, непонятно начал заикаться. Глаза у него сейчас же сделались не в меру сладкие, маслянистые, и на лицо к нему мгновенно вспорхнуло плутовское, совсем не милицейское выражение. Он встряхнулся, с трудом оторвав взгляд от поплывших в самую его душу пышных коленок молоденькой рыжой ведьмы, и покуда переносил его повыше, к её квадратным бёдрам и дальше - к алым щекам и иссине-чёрным птицам ресниц, вот что ему, осыпая восторгом и священным ужасом его, возмечталось, всколыхнув начавшее бежать куда-то сердце: что находится он совсем рядом с Чашкиной, вдыхая её сладкую кожу, где-то в неопределенном, нахлынувшем пространстве на полосатом, что ли, диванчике но, главное, совсем рядом с ней, уткнувшись ногой в её жаркую мягкую ногу; и тепло, наполняющее её плоть переходит к нему, беззвучно раня его, и он, поймав её, наконец, в свои сети, может сколько угодно долго смотреть на её все очаровательные прелести-сладости, и каждый рисунок её лица и плавный изгиб бедра, высокую грудь или нос-пуговичку и заносчивые глаза, шёлковый подбородочек разглядывать, не опасаясь обязательной кары-осуждения со стороны окружающих... О! Потом ему отчётливейше, вызывая рефлекторное сжимание пальцев его рук, представилось, что он трогает рукой её заветный, мягкий и шелковистый чулочек на коленке и, искристо и лукаво играя бровями, забирается всё выше, выше... И дальше уже более откровенно явилось, как он торопливо, неистово сбрасывает с себя брюки и рубашку, обнажая упругую, как у Шварценеггера, испещрённую мышцами грудь - и...
  - Что с вами, Виссарион Ларионович?- очень мило встревожилась она бровями, и горло её издало очень приятное урчание. Лелюк вспорхнул веками, испуганно, смешно забарахтался на стуле, серый милицейский галстучек на шее задёргал.
  - Видишь... те..., Лидочка,- замычал Лелюк, мысленно уворачиваясь от вспыхнувшего перед ним наваждения; глаза, осаживая себя, стал тереть, из орбит выдавливать.
  Лиза, легко на крыльях перелетев через комнатку к одиноко стоящему стулу, перед Лелюком уселась и так высоко забросила ногу на ногу, взмахнув туфлей с острым каблуком, что у него в груди оторвалось сердце и покатилась вниз, вниз, потянув за все жилы одновременно.
  - Видишь ли,- стал сгорать он со стыда, заливаясь краской,- я запрос посылал вам в отдел, не числятся ли по картотеке пальчики - те, что мы сняли с пистолета налётчика в банке и со швабры в морге, м-м-м?-  глаза у него сами лезли вниз, в эти её ляжки чёртовы, тяжело и призывно выкатившиеся из почти исчезнувшей юбки. "Неужели сбывается? "- с восторгом снова стал думать он.- "Что это она застриптизила тут передо мной - набивается? Майор я всё-таки, не кто-нибудь..."
  - К сожалению, не числятся, Виссарион Ларионович,- глубоко и раскатисто, как оркестровая валторна, молвила Чашкина, запрокидывая назад лицо и обворожительно встряхивая рыжими волосами; Виссарион Лларионович неудовлетворённо крякнул, хотел, точнее, крякнуть, но вышло у него - сладкий стон, одно сплошное вожделение.
  - А правда ли, товарищ майор,- облизывая себе, как кошка, губы красным языком, спросила красивая Чашкина, подаваясь к нему вперёд, показывая глубокий разрез на блузке и два чудных своих спелых яблока, едва вмещающиеся в узкие чашки лифа, совсем сводя Лелюка с ума.- Правда ли, что покойник прямо из морга сбежал? Фантастика!
  Виссарион Ларионович секунд десять не мог говорить, отдувался.
  - Чистая правда, Лида,- коротко гавкнул, наконец, он, найдя способность связано формулировать.- Только скорее всего не покойник это был, а просто тяжело раненный. Как это? Чтобы мёртвые бегали? Не бывает такого. Очнулся и ушёл себе... Так говоришь, нет пальчиков в картотеке? Плохо, очень плохо, хуже просто некуда...- он глаза, полные счастливых слёз, начал прятать, вылил, не удержавшись, быстренько: - А что ты сегодня вечером делаешь, Лидусь? - спросил как бы невзначай, между прочим, и на лице его выпрыгнула жалобная, просящая, исстёгивающая его улыбочка.
  - Ой, занята... - откинулась назад на стуле, подняв высоко грудь, Чашкина, игриво вздёрнув крылышками ноздрей; громадные, зелёные её глаза озарились хищным, неуемным огнём. Показалось, она ждала этого вопроса. Томно вздохнув, она поднялась.- А что - важное что-то?- вдруг серьёзно проурчала она, прищуриваясь в него, точно вглядываясь ему в самую душу.
  - Мы могли бы, м-м-м, с тобой сегодня встретиться?- снова, как мальчик, застенчиво опустил глаза Лелюк, ему стало вдруг легко, приятно, точно он действительно впервые в жизни влюбился и падает, падает... - И вообще...- хотел выдать он что-то большее, значительнее, но вдруг опомнилсяся, точно увидел надвигающийся на него паровоз, что - у него есть жена; все мысли у него в голове мигом осыпались, перепутались, и осталась только одна, совсем горькая, что супруга его, как тать его дома поджидает, и у неё необъятный, рыхлый, нависающий над всем миром зад и квадратные, лошадиные зубы, и ей нужно,через колено ломая себя, преданно улыбаться, перед ней лебезить, и это будет продолжаться всегда, вечно, всю оставшуюся жизнь.
  Затрещал телефон, Виссарион Ларионович с неописуемой облегчением схватил трубку, радуясь, что есть повод над грядущем лишнюю минуту подумать, найти Лиде нужные слова, а, может быть, и вовсе повод из кабинета уйти найдётся - признаться, сдрейфил, видя Лидины сочные молодые ляжки.
  - Слушаю!- с необыкновенным рвением закричал он в трубку. На проводе, как нарочно, всплыла его жена, спрашивала, не купит ли Висик сегодня после работы по пути домой хлеба и колбаски к чаю... О, как рассвирепел он! Почему сейчас именно?
  - Да, товарищ генерал,- грозно надувая брови, гаркнул Лелюк и, пожимая плечами, что он - увы - не виноват, показал глазами очаровательной, прекрасной, непревзойденной Лиде, чтобы она уходила.
  - Я же просил тебя на работу мне не звонить,- безобразно закричал, задёргался, зашипел он, едва Чашкина исчезла за дверью,- разве это не понятно, что у меня дела, много дел?.. Да, чёрт возьми, у меня только что генерал здесь сидел, прямо напротив меня, это я с ним говорил...Что? Кто? Конечно, ушёл. Генералы люди вежливые, он, наверное, по лицу моему увидел, что мне моя правоверная звонит... Что? Нет, никакой колбаски я покупать не собираюсь, нету у меня, чёрт побери, совсем времени, понимаешь ты? Так, всё, хватит!- он наискось швырнул трубку на рога и, промазав, угодил в бок захрипившего аппарата. Холодея, Лелюк подумал очень ясно, что он пропащий, самый несчастный на свете человек. Трясущимися руками он схватил длинный, остро отточенный карандаш со стола и гневно стал давить, душить его. Спустя минуту, когда он обрел снова способность соображать, он думал, что, чтобы быть в жизни счастливым, необходимо, наверное, быть абсолютно свободным, делать то, что хочется и когда хочется; любить только тех женщин, которые нравятся; спать, когда другим больше нечем заняться уже, работать только под хорошее настроение, а всё остальное время - бездельничать, отдыхать, собираться с силами. "Да, хватит терпеть!- ощутил вдруг захлестнувшую его праведную ярость Лелюк и метнув с силой карандаш в стол, вскочил.- Брошу к чёрту - к чёрту, к чёрту! - жену и женюсь на Чашкиной! Всё, баста!"- Он побежал по бешено завертевшейся вокруг него комнате. Снова голые ноги Чашкин запрыгали перед ним, и сама она, знойная, сахарная, появилась, из-за шкафа соткавшись, обнажённая, какою всегда себе рисовал её он. Невесомая Лида умело, напористо танцевала, сияя белыми грудями и ягодицами, поворачивалась ровно так, как хотел того Виссарион Ларионович, и у него всё внутри истошно, сладко ныло и обрывалось, когда сверкали её свежие полнолуния или брызгали пышные плечи...
  "Стоп, стоп, стоп...- остановил картинку он, и Лида, тотчас замедлив пляску, померкла.- Так ведь - выйдет замуж, детей небось захочет - непременно захочет! - осядет дома, пополнеет, как корова, запустит себя, подурнеет, поблекнет, духами пользоваться перестанет, Висиком меня, паскуда, назовёт; зевать во весь рот станет, не прикрываясь, за колбаской меня отсылать движением перста; ночью любви не допросишься у неё..." Он онемел, провалился, осунулся... И тут в душу Лелюка заползла холодная змея. Спустя мгновение гнетущей, свистящей тишины его шандарахнуло, что не всё в его положении потеряно - нет, не всё! "А я ведь и есть - самый что нинаесть свободный человек,- стало приходить к нему, как свежий, весело напевающий ветер.- В самом деле,- витая уже высоко, думал,- у каждого человека должна быть привязка в жизни, нечто вроде неё - так? Так. Гнездо, что ли, какое-то; лежбище, нора, скорлупа какая-то, берег обетованный... Чтобы окончательно и бесповоротно не превратиться в оторванный листок, под ногами катящийся, который даже слабый ветер готов унести неведомо куда; чтобы - не пропасть, не сгинуть в одиночестве (а ведь для каждого тенденция такая имеется); семья нужна - для продолжения рода и вечером горячего борща пожрать в тесном кругу близких людей, а в остальном - пусть полная свобода наступит, кто мешает этому? Кто контролировать будет? Отбыл повинность - а за безопасные тылы непременно платить нужно повинностью - принёс в клюве кусок пищи в дом и - гуляй, Вася, делай что тебе заблагорассудится. Так? Так. Есть у него семья? Есть. Имеются тылы эти? Имеются. А отчитываться о каждом шаге своём жене - зачем? Не надо это. А что до любви, то кто же её видел, любовь эту? А вот страсть, страсть - да-а-а... " И снова ноги Чашкиной, как наваждение у него прямо на лбу, на голове застучали. "Не буду жениться на ней, на Лиде, и всё тут!- думал, удивляясь своей сообразительности Лелюк, восхищаясь тем не менее её, Лидиной, бархатной кожей и головокружительными ямками и выпуклостями.- Не надо ничего менять, а вот встретиться с ней раз-другой-третий... Ха! Отличная перспектива!"
  Виссарион Ларионович, безудержно веселея, барахтались и стуча коленями в фанеру ящика, выбрался из-за стола, подбежал к стулу, где минуту назад сидела волоокая Лида, вытянулся, вдыхая, кажется, её ароматы, взмахнул галантно головой, будто к танцу приглашая, отступил затем на шаг, положил одну руку на воздух, чуть в сторону, а другой обхватил невидимый образ за талию и - закружился, залетал, делая удивительно умело ногами па, шаркая подошвами по полу, и внимательно при этом, требовательным взором следя за движениями воображаемой им партнерши. "Раз-два-три,- подрезая комнату, отсчитывал он,- раз-два-три..." В ушах у него вибрировали медные трубы и надрывно пели скрипки... Возле двери он наскочил на молодого человека в милицейской форме, с удивлением, даже - потрясением в глазах его разглядывающего.
  - Товарищ майор, - сказал тот, с опаской обходя Лелюка по большой окружности.- Снова он объявился, этот...
  - Кто?- ничего сперва не понял Лелюк, задыхаясь и прислушиваясь ещё к удаляющимся звукам оркестра. Он сурово одёрнул френч и, заложив руки за спину, важно зашагал к столу, завозился там, долго не поворачивался.
   - Да тот, что из морга сбежал. Франкенштейн этот.
  - А-а-а... Да ты что?- начав, наконец, соображать, догадался майор, поднял лицо, вдруг испугался, с грохотом сел на стол, на раскиданные папки и карандаши.- Ну?
  Молодой этот сержантик медленно, явно сдерживая себя, гнусаво выдудел в нос, что в Центральном банке тяжело ранены двое из охраны и кассирша, имеются другие пострадавшие с сердечными приступами.
  - Кровищи везде - срываясь, навзрыд заговорил он, нервно теребя жидкие на губе усики.- Пол стёклами засыпан, заграждение сломали... Люди в начавшейся панике мародерствовать начали... Раненые лежат, стонут, а они - деньги хватают, им кричат служащие: что же вы делаете, люди... А они с полными охапками на выход прутся... Кошмар какой-то...
  - Деньги - какие деньги?- нахмурился Лелюк, белые, полные кисти рук его, как две тревожные птицы-чайки замерли на столе.
  - Да купюры рассыпались по залу... Этот рассыпал, когда подстрелили его...- парень, прикрыв лицо ладонью, зарыдал, и голос его зазвучал с глухим надрывом.- Он им, раненным уже, в голову целился, да промазал, слава Богу, зацепил только... Добивал, в общем. Зачем? Всё равно они ему сопротивления уже не оказывали, пощадить же мог. Нет, вот так... - он оторвал руку от глаз; его щёки, брови, вздёрнутый нос горько сморщились, распухшие веки были мокры, и снова закрылся ладонью, застыдясь своих слез.
  - Ну-ну-ну,- сорвался с места Лелюк, наполнил, позванивая, из графина стакан и побежал поить водой паренька.- Так, сержант Удовцев! Товарищ Удовцев! Коля! Тихо, тихо...- он, тяжко вздыхая и протяжно охая, склонился над ним, погладил ладонью по неширокой, ссутулившейся спине, по упавшим на лоб волосам.- На вот, водички выпей...- попросил ласково он и почувствовал, что и у него самого в горле вырастает колючий, нехороший ком.
  - Да не надо ничего,- безжалостно оттолкнул руку майора Удовцев.- Прошло уже... Из стакана выплеснулась волна Лелюку на китель; тот нисколько не обиделся.
   - Ага, ранен всё-таки, далеко не уйдет!- Лелюк сам широко отхлебнул из стакана.- А кассирше сколько лет, молодая?
  - Тридцати ещё нет...
  - Ай-яй-яй... Молодая же ещё совсем... Только бы всё нормально с ней было - жить и жить ещё... - сокрушаясь, вдохнул майор, и вообразил себе почему-то Чашкину, что она, раскидав руки, раненая на полу лежит. И грудь её тут же, чёрт её возьми, голую увидел, задранные круглые ляшечки.
  - Я бы его своими руками...- зверски выпятив челюсть, через зубы процедил Удовцев, сероватыми ожившими глазами засверкал и, выставив вперёд ладони, угрожающе, хищно зашевелился пальцами.
  - Доберёмся до него, доберёмся обязательно, а как же?- уверенно, жутковато пробубнил Лелюк.- Закурить хочешь?- он вытряхнул из пачки расплющенные сигаретки, протянул.
  - Не курю я, Виссарион Ларионович, вы же знаете,- с упреком сыпанул Удовцев и мокрое втянул шумно носом, щёки рукавом отёр.
  - А я закурю, пожалуй,- извиваясь, плотски поглядывая на сигареты, заявил Лелюк и, хрустнув колёсиком зажигалки, раздувая жадно ноздри, принялся глубоко вкатывать в себя полившийся, весело закружившийся дым.
   - А это точно был он, тот самый упырь, Коля? Почём ты знаешь? Фотографии-то у нас нет!- он лукаво, испытующе уставился на сержанта.
  - Описания совпадают, сомнений никаких, товарищ майор. Молодой, высокий, статный, волосы густые тёмно-каштановые, губы тонкие, надменные, нос длинноватый с небольшим горбом, глаза умные, сверлящие, ну - и так дальше. Это раз. А второе - попали ведь в него , Виссарион Ларионович, прямо в грудь, а ему хоть бы хны. Ушёл опять, гад. Совпадает всё. Сомнений нет, точно - он, товарищ майор. И жестокость та же. Его стиль. Шестеро уже, получается, на нём.
  - Двоих из ночного наряда с первого удара изувечил, надо же,- со скрытым уважением промурлыкал Лелюк.- Силён, однако. Позвоночник одному перешиб, другому череп раскроил, это разве мыслимо? А самого пуля не берёт, в бронежилете он, что ли?
  - Никакого бронежилета на нём нет, товарищ майор, он три часа на полу в участке провалялся, обыскали его вдоль и поперёк, общупали всего. Какой жилет? На улице когда его подстрелили, две пули как раз середину груди ему угодили. Просто мистика какая-то...- Удовцев удрученно покачал головой, глаза его стали приятно задумчивыми, прозрачными.
  - Никакой мистики, вот этого я не люблю,- сделав строгое, злое лицо, жёстко и энергично выкатил слова Лелюк.- Здоровья просто человек недюженнного, да стрелять метче нужно, тоже мне - Голливуд... Ну-ка поехали в этот самый банк! - принял, наконец, решение Виссарион Ларионович и, исторгая из носа струи дыма, быстро принялся затягиваться, чтобы скорее искурить сигарету и желая, чтобы она никогда не заканчивалось. Голова его вся пропала в желто-синих заструившихся облаках. - Кстати,- с нотками озарения прозвучала оттуда.- А как у него пистолет оказался в банке, если в участке у него оружие отобрали, это его игрушечный Браунинг?
  Удовцев недоуменно пожал плечами.
  - То-то и оно,- произнесли, выдули розовые бантики губ майора, вырисовываясь из облака с торчащим в углу дымящимся бычком.- А значит это - с уверенностью мы можем заключить - что где-то преступник совершил удачное нападение на постового. Или - банда орудует всё-таки?
  - Предполагают, что так,- неопределенно кивнул сержант.
  - Ишь ты! Имеются какие-нибудь сведения о нападениях на постовых? На рынках, в глухих переулках и так далее?- к губам и щекам присоединились глаза и тонко, хитро прищурились.
  - У меня таких сведения нет,- снова дёрнул узкими плечами Удовцев.
   - Зайдём по пути в оперативный отдел. Пошли.- Он впечатал захрустевший окурок в пепельницу.
  В отделе, прошуршав бумагами, им сказали, что днём на центральном рынке города  у патрульного младшего сержанта Сидоркина неизвестный, по описаниям очевидцев чрезвычайно схожий с подозреваемым, отобрал табельное оружие, как раз за час до ограбления банка.
  - Жив постовой?- ахнув, спросил Лелюк, глаза у него с изумлением и восторгом засияли. Ему сказали, что сломана рука, а так - ничего, живой вроде бы.
  - Вот так, просто взял отобрал,- недобро, с надсадом прокуриными лёгкими прохохотал Виссарион Ларионович.- Отобрал, слышите? Будто у малого ребёнка, среди бела дня, и увечье ещё человеку причинил. Это же как так можно, чтобы милиционер, подготовленный боец, даже сопротивления оказать не смог, м-м? Он  оказывал сопротивление, сержантик этот? Ну вот видите...
  Никого из присутствующих его мысли, показалось Лелюку, не взволновали.
  - На рынке, среди бела дня, на виду у десятков свидетелей, каков нахал!- зловеще, как горбун, продолжал смеяться Лелюк. Он расправил плечи, поблагодарил; совсем в другом тоне, приветливее спросил, кто назначен по делу следователем. Ему назвали фамилию.
  - Так ведь он же шляпа!- вскрикнул Виссарион Ларионович, и лицо его от удивление отвесилось вниз.- Четверо милиционеров жестоко пострадали, здесь волка нужно ставить настоящего, чтобы след взял, Петрова или Тляна, на худой конец - Шутова; а они кого поставили? Олухи!
  Ему отвечали, что Шутов в больнице умер недавно.
  - Как умер? - не мог поверить Виссарион Ларионович, рот раскрыл.- Он же на поправку шёл?
  - Осложнение какое-то, говорят,- мрачно вставил Удовцев, многозначительно дёрнув тощими бровями.- Мол, не смогли спасти.
  Лелюк очень тяжело вздохнул. Помолчали.
  - Ладно, пошли, Коля. Спасибо, товарищи.- Он, всадив руки в карманы, опустив низко голову, побрел.
В машине по зажигающему огни зимнему городу ехали молча.
  В банке во-всю, дёргая локтями и шеей, орудовал следователь из прокуратуры города.
  - Здравствуй, Звонарёв,- не очень приветливо сказал Лелюк,  протянул руку.- Работаешь? Какие мысли? Какие планы?
  Звонарёв с красным, потным лицом, ползая на корточках, разглядывал что-то на засыпанном мусором полу.
  - Не иначе банда какая-то отмороженная действует,- распрямляясь, сообщил он.- Здесь, в банке у преступника сообщники наверняка имеются.
  Лелюк, криво, с издёвочкой улыбаясь, спросил, почему?
 - Сотрудники говорят, что нападавший вышел вон из того внутреннего коридора, видите?- Звонарёв взмахнул тонкой, почти женственной рукой.- Плюс имеются сведения, что какой-то мужчина из толпы посетителей общался с ним через окошко во время нападения, закрывал от остальных картину разворачивающегося действия, а потом грубо приказал всем лечь на пол. Не иначе сообщники.  Мерзавцы такие!.. Совсем опаскуделись, всюду проникли; весь мир к такой матери в тартарары катится!- казалось, рыжие брови от возмущения у него с губами соединились.
  - Ты считаешь, что нападавшего, значит, здесь поджидали подельники?- рассеянно спросил Лелюк, разглядывая брызги стекла на полу, засохшую кровь и щепки и отмечая про себя, что стреляли много и плохо, безграмотного. "Следовательно, - начал делать майор выводы.- Явно не профессионал. Но охрана какова?..
  - Уверен в этом,- твердо заявил Звонарёв. Отряхнув мусор с ладоней, поднялся. Стал тараторить, мешая Лелюку думать.
  - Как быстро прибыл дежурный наряд сюда?- отворачиваясь от Звонарёва, хмуро спросил Лелюк у Удовцева. Сержант от неожиданности губами заплямкал.
  - Спустя ровно четыре минуты после поступления сигнала на пульт в оперативном в отделе,- звонко отрапортовал тот.
  - Его или их и след давно простыл, естественно,- с грозовым возмущением в голосе сказал Лелюк, развёл руками.- Плохо работаем, медленно! Секунды должны пройти - секунды!- разволновавшись, он прошёлся взад-вперёд перед носом удивлённого Звонарева.- Значит, будем тренироваться! - остановившись перед Удовцевым, cкорчив зверское лицо, прокричал он. Удовцев немедленно вытянулся, выложив руки по швам.
  - Да ладно тебе, Виссарион Ларионович,- нежно и простительно, требовательно прихватил руку Лелюк Звонарёв, останавливая того.- Четыре минуты это совсем неплохо, ты и сам знаешь. Всё-таки расстояние какое-то нужно преодолеть, плюс погода, светофоры, то да сё... Преступников, скорее всего, машина поджидала, да и здесь, несмотря ни на что, всё у них довольно успешно прошло, быстро...
  - Да-да-да, - оживился Виссарион Ларионович, языком от досады зацокал.- Машина! Конечно, была машина! Кто-нибудь видел машину? Какой номер, какого цвета? Марка? Кто был за рулём? С дорожной милицией связывались? Может, у них что-то есть?
  Звонарёв заливисто рассмеялся, засияв белыми, крупными зубными протезами.
  - Если бы у нас были такие данные, наши люди уже бы неслись по пятам преступников,- он подавленно вздохнул.- Увы, никто ничего не видел, Виссарион Ларионович. Как сговорились.
  - Очень жаль,- заметно скис Лелюк и коротко бросил на него чуть ироничный, насмешливый взгляд, повернулся к сержанту.- Слушай, Коля, нужно помочь родственникам пострадавших наших сотрудников. Распорядись от моего имени. Женаты? Дети есть? Ужасно...
  Звонарёв рассказал, что похищена громадная сумма денег; что пропало бы меньше, если рассыпавшегося на полу не хватали сами посетители и что свидетелями добровольно вызвались остаться лишь считанные единицы, остальные, карманы набив, попросту сбежали; но эти оставшиеся мало что видели, разумеется...
   Лелюк закипел, стены, колонны громадного старинного зала закачались над ним.
  - Мы все ещё долго будем сидеть глубоко в заднице,- дёргая головой и шеей, сквозь зубы выцедил он.- Вот когда утерянные кошельки начнём сдавать и чемоданы - вот тогда можно будет говорить о совести, о здоровой нации...
  - Крутовато ты судишь, товарищ Лелюк,- как-то зябко поддёрнул одним плечом Звонарёв и тайком огляделся вокруг, тише сказал: - Люди от безденежья шалеют, причём тут совесть, и тем более нация?
  - Действительно,- отвернулся Лелюк, рукой горько махнул.
 - О наших соображениях будем ему говорить?- шепнул на ухо Лелюку сержант.- Об этом... от пуль заговорённом?
- Нужно, наверное, сказать.- Майор, задрав вверх подбородок, решительно повернулся на носках.
  - Это очень интересная версия!- возбужденно воскликнул озадаченный Звонарёв, когда услышал про разгромленный вечерний наряд, морг и и зверски вывороченную руку постового.- Всё действительно неплохо складывается в одну линию. Бежать из покойницкой с буквально развороченной грудью, это, знаете... Орудуют явно непрофессионалы, значит, где-то ошибутся непременно. Подождём.
- Ну, будем надеяться, что проколятся,- Лелюк выставил вперёд сложенную корабликом ладонь.- Удачи, следователь. Давай действуй тут, может за что и зацепишься... Пошли, Коля, мы здесь больше не нужны. Это их вотчина. Нам за чужое табачок не набросят.
  - Да тут всё предельно ясно,- недовольный, что ему указывают, строго высыпал Звонарёв.- Я думаю...
  Но Лелюк и Удовцев, не дослушав его, уже удалялись к выходу, о чём-то живо переговариваясь.
   Едва опера уехали, к к дверям банка, устроив на мгновение у подъезда сумятицу, подлетели две широкие и длинные авто, ещё на ходу из которых выпрыгнули в короткополых пальто плечистые мужчины и хищного огляделись. Машины, затормозив позади них, мягко ткнулись носами в бордюр, а мужчины, выдерживая правильный строй, наискосок, в затылок, упруго заскакали вверх по лестнице и пропали в завертевшихся громадных зеркальных дверях.
  Юлий Афанасьевич Звонарёв, разглядывая на полу размазанные капли крови в виде разносортных застывших узоров, лужиц, всплесков и полос, просветлённо думал: "Ранен был и причём - сильно ранен, полз, не мог, видимо, идти...- И сам себе удивляясь, тонко очень подмечал: - ...с больницами нужно связаться, предупредить, чтобы срочно дали знать о всех случаях огнестрельных ранений... - Но потом спохватился трезво: - ...впрочем, вряд ли обратиться, не дурак ведь же... А эти бредни Лелюковские насчёт сказачной неуязвимости преступника просто смешны...
  Подползая на локтях и коленях к похожим на раздавленных лягушек и пауков пятнам крови он, наткнулся на четыре пары чёрных ботинок, наглаженных, как спинки жуков,  сгрудившихся у него прямо перед носом. Он с недоумением поднял голову.
   - Чем могу служить, товарищи?- вдруг робея, спросил он, поднялся навстречу, не зная, к кому из них четырёх с физиономиями, обёрнутыми до ноздрей шарфами,  обращаться; дёргал из рукава засевшую сорочку, растерянно бегал глазами.
  - Следователь Звонарёв, капитан?- наконец, шевельнул один в него сурово сложенными бровями.
  - Точно так,- по-военному отрапортовал Звонарёв и страшно почему-то взволновался, боязливо вглядывался в бледные, наехавшие на него лица незнакомцев. Ему померещилось в них что-то для него нехорошее, тяжёлое, неизбежное.
  - Юлий Афанасьевич?- спросили его с другой стороны, и он вынужден был как-то унзительно голову из стороны в сторону перебрасывать.
  - Именно,- совсем шёпотом выдавил из себя Звонарёв, чувствуя в пальцах колючие, противненькие льдинки.
  - Вы отстраняесь от ведения дела. Вам сейчас будет звонок,- монотонно, как звон стекла, сказал третий. Тотчас тускло откуда-то затрещал телефон. Вся четверка расступилась, и в образовавшийся коридор стало всасывать Звонарева.
  - Да?- подойдя, взяв холодеющей рукой протянутую ему трубку, очень робко спросил он.
  - Говорит заместитель прокурора города,- тихо, но внушительно произнес очень представительный бас.
  - Товарищ Дормидонтов?- пропищал Звонарёв, узнав голос, вжимая голову в плечи, даже присел.
  - Слушайте внимательно сюда,- безапелляционно громыхнул бас. Юлий Афанасьевич непроизвольно вытянулся. Следователь Звонарёв, талдычил бас, отстраняется от ведения дела и должен незамедлительно посвятить в курс всех событий прибывших представителей комитета госбезопасности; не потому отстраняется, что имеются сомнения в его профессиональных навыках, а только лишь вследствие особой важности дела, которое силу данного обстоятельства находится уже в компетенции вышеназванных органов.
  - Вам всё ясно?- спустя несколько секунд тишины, очень Звонарёва отягчавшей, строго был задан ему вопрос.  Юлий Афанасьевич поплямкал губами, желая отвечать, но к его ужасу, голоса в горле у него не оказалось.
  - Юлий Афанасьевич,- с теплотой и вниманием зажурчал теперь бас.- Очень бы вас просил не принимать данную отставку близко к сердцу. Дело-то относительно простое - решено будет успешно и без нашего с вами участия. И я обещаю вам - обещаю, слышите? - что положительный результат зачтется и вам тоже, будет непременно записан в ваше личное дело со всеми вытекающими из этого факта положительными последствиями... Пора и о майоре подумать, дорогой мой, пора!
  - Да я в общем-то и не расстраиваюсь - тотчас овладел собой Звонарёв, и приятные будоражащие картинки замелькали в его воображении.- Если нужно...
  - Нужно, Юлий Афанасьевич, очень нужно! И прежде всего всем нам, нашему государству! - совсем размягчился бас и превратился почти в весёленький, юркий тенорок.- Дело исключительной политической важности и, знаете, спрошу вас, почему? Преступник крайне жесток, к тому же очень крупная сумма похищена; как говорится, угрожает самим устоям... Я понятно выражаюсь?
  - Да, вполне,- елейно улыбаясь, покорно затряс головой Звонарёв, оглядываясь через плечо на мрачных субъектов в шарфах , сверлящих издали его глазами.-  А прокурор города в курсе?
  Ему сказали, что, разумеется, да.
  - Ну, тогда я спокоен...- дёргая бровями, игриво пропел в трубку Звонарёв, и его приятно, пряно раздувшийся длинный нос почти упал на подбородок.- Знаете, начальство...
  - Ну что же, товарищи, кто из вас старший?- положив на рога трубку и облегченно вздохнув, веселее теперь спросил Звонарёв поджидающих его мужчин, подходя к ним и уверенно и нагловато теперь бегая глазами по их лицам. Впрочем, сердце его ещё  неприятно куда-то падало.
  Из-за его спины велез незамеченный им один, с бордовым шрамом через щёку, оказался просто огромным, навис над ним, закрыв собой свет плафона на потолке. Юлий Афанасьевич, пугливо прихватив великана за локоть и с трудом таща его за собой, стал прогуливаться с ним по залу, взмахивая свободной рукой, поведал, закидывая лицо верх к голове того, всё, что знал.  С видимым облегчением отпустив тяжёлую, каменную руку, разгоняя звонкое эхо, забегал по мраморным плитам пустого зала, эквилибрируя между засохшими лужами крови, и артистично изображал, как и где по его разумению летали пули, как перемещались пострадавшие, и в каком направлении полз раненый преступник, при этом почему-то радостно, светло улыбаясь.
  - В общем, дорогой товарищ,- с тайной брезгливостью созерцая шрам, надвинувшийся на него, точно розовая жаба, и чуть отстраняясь, подвел итог Юлий Афанасьевич, просветленно затараторил: - Проглядывается следующая цепочка. Нападение на ночной патруль - убийство в морге - постовой милиционер на рынке - банк... Здорово, да? Своеобразный четырехугольник,- он многозначительно подмигнул явно заскучашей четвёрке.- Но что из всего этого следует, теперь вам решать... Я же...
  - Спасибо, Юлий Афанасьевич,- делая разгон, всё быстрее и шире шагая, задушевно начал обладатель шрама, в свою очередь теперь крепко хватая локоть начавшего заикаться следователя и увлекая его за собой прямо по чёрным пятнам крови.- Думаю, вам не нужно напоминать о необходимости молчать о всех нюансах этого дела? Это главное.
  Звонарёв изобразил на лице простодушный, праведный гнев и возмущённо задёргал  бровями и узенькими в пиджачке плечами.
  - Вот и хорошо, вот и ладненько,- похвалил строго и даже зловеще капитан Птаха, и вот здесь начал тяжело и грубо напирать.- Дело огромной государственной важности, не мне вам объяснять...- он резко, по нарастающей придал своему голосу такое низкое, грозовое, гортанное звучание , что у начавшего излучать видимые волны страха Юлия Афанасьевича в груди что-то звонко, окончательно надорвалось, лопнуло.
  - Всё понял,- заизвивался Звонарёв, делая жалобную гримасу и дёргаясь, желая высвободиться из липких, цепких объятий.
  - Всего доброго тогда, Юлий Афанасьевич? Да? Да?- завалил голову набок Птаха, и его глаза стали скользкими, неуловимыми, поплыли у него на лице. Он в лицо Звонарева выставил громадную розовую ладонь.
  - До свиданьица, до свиданьица,- вцепился в ладонь совершенно уничтоженный Звонарёв, безуспешно попытался затрясти, и сам при этом весь затрясся.
  - Так, товарищи, собираемся домой!-  крикнул он своим сотрудникам, с нескрываемым ужасом глядя на Птаху, попятился, развернулся, побежал, спотыкаясь, в угол одеваться.  На секунду повернув в его сторону лица, прервав свои занятия, все с явным удовольствием засобирались и через минуту, одевшись и тихо переговариваясь, гуськом потянулись к выходу. Юлий Афанасьевич накинул на плечи своё новое, негнущееся пальто и, держа шапку и шарф под мышкой, вжав голову в плечи, быстро покатился к выходу. Выражение его лица было такое, что он рад окончанию своих мучений, и ещё какой-то оттенок в глазах был почти страдания, что его вот-вот догонят и непременно вернут назад, или что-то ценное отберут.
  На улице, в густо разлитом в воздухе солнечном электричестве его волосы на висках тотчас сделались рыжими, почти прозрачными. Весело изломав в гармонь переносицу, он зажмурился, поглядел в раскрывшиеся над ним бескрайним голубым платком небо, поглубже нахлобучил на лоб шапку и быстрым шагом, заложив руки с папочкой за спину, полетел по сипло хрустящему тротуару, в противоположную от основной массы коллег сторону.
  Четвёрка длинноногих и коротко стриженных тихо заходила по залу, и под потолком запрыгали их сдержанные, учтиво звучащие голоса. По знаку (взмах кисти) одного из гэбистов из внутреннего коридора выскочила стайка сотрудников банка, и женщины, как по команде, стали прижимать платочки к глазам, шумно тягать носом.
  - Будьте любезны, заведующего пригласите сюда!- задрав высоко квадратный подбородок и хищно шевельнув розовой пиявкой на нём, громко обратился Птаха к сгрудившейся у стойки кучке людей.
  Вышел вперёд, робко ступая, в мятом костюме коротыш с бледной длинной лысиной. Ничего не говоря, сложив покорно на груди полные кисти рук, остановился на полдороги, просительно уронив набок голову.
  - Здравствуйте, товарищи; что, м-м, нового?- пряным голоском пропел он, сладко, елейно растягивая слова. Птаха могучей рукой притянул его к себе.
  - Я не буду вам тут морали читать,- негромко выбухал в него капитан, точно плетью, хлестая шрамом, шары глаз гневно выкатил.- Скажу только одно: завтра в банке вы уже работать не будете!
  - В чём же я виноват?- белея, как платок, слабо выкрикнул коротыш, и лысина его стала почти голубого цвета. Толпа стремительно стала таять. Их, дёргая за руки, гэбисты стали ловить, кое-кого поймали.
  - Вы вообще работать нигде не будете,- зверски искривляя, изламывая губы и шрам, стал добивать в самое сердце Птаха.
  - Но почему? Почему?- почти беззвучно шипел коротыш, точно сдувающийся воздушный шарик; на лбу у него начали рассыпаться мелкие чёрные морщины; закатив под лоб глаза, начал оседать.
  - Принесите воды кто-нибудь,- без тени жалости гаркнул в сторону капитан, взмахнул повелительно пальцем.
  - Пожалейте, у меня семья, дети,- умолял с пола, осев на колени, коротыш, вытягивая вперёд просительно руки, явно собираясь лизнуть Птахе начищенный до блеска ботинок.
  - Как попал преступник в кулуары банка? Почему внутри помещений были обнаружены посторонние люди? Кто вообще отвечает здесь за порядок, чёрт возьми? На эти вопросы вы можете мне ответить?- Птаха навесил гири кулаков над головой заведующего.
  - Не знаю! Я не знаю!- в полном отчаянии застонал лысый человечек с пола, замотал ушами.
 - Вот за это вас и уволят,- одними глазами излучая ядовитую улыбку, выплюнул Птаха, отвернулся от него.- Развели бардак тут, тут понимаешь, бездельники...
   - Милый человек, родной, не губи...- потянулся за ним дрожащей рукой заведующей, стараясь ухватить Птаху за широкую брючину, но не догнал, лёг животом плашмя на пол и, закрыв голову руками, тихо затрясся.
  Птаха истинное удовольствие от подобных случаев получал, когда сапогом на горло человеку надавливал, прямо - будто глоток живительной, свежей воды в него входил. Вообще его работа ему нравилась - накал, борьба интеллектов и нервов, мускулов, единоборства сил; но главное - в среду особых высоких энергий попал, где выше многих людей мгновенно мог взлететь, на самом верху человеческой пирамиды себя почувствовать. Вот это - дыхание перехватывало.
  Птаха едва идимо взмахнул распаханным шрамом лицом с мясистой грушей носа, и все трое сейчас же сорвались с места и, выстроившись ему в затылок, синхронно шуруя локтями и вытягивая в вперёд носочек, покатились к выходу. В зале осталась работать мрачноватая, молчаливая группа помощников.
  Машины, хлопнув дверями, описали полукруг поперёк дороги, оскалив острые зубы радиаторов, заставив прохожих и транспорт нервно сбиться в кучу, и - рванулись, исходя на морозе сизым дымом, буквально на глазах уменьшаясь в размерах. Птаха сел в третью, откуда-то сбоку вынырнувшую, услужливо распахнувшую перед ним переднюю дверцу.
  - Значит он вышел на арену, Рудольф Олегович. Ему нужны деньги, это очевидно. Но как действует - дерзко, нахально, даже нагло,- с вызовом и восхищением в голосе сразу стал говорить Птахе уютно устроившийся в углу заднего сиденья пожилой господин с крупными чертами лица и поразительно мелкими, живыми на нём глазками. - То, что с ним происходит, не может не удивлять; я имею в виду его физические возможности. Просто невероятно.
  - Это достойный противник, Миней Парфёнович,- соглашаясь, кивнул Птаха, с трудом устраивая, втискивая  свои длинные колени под приборной доской.
  - Не противник, капитан, не противник - запомните это!- тихо, однако с заметными ледяными нотками приказа проговорил старик, мутно глядя в притихшей его великана.- Только попробуйте его пальцем тронуть, он бесценен.
  - Так он дров наломает, товарищ генерал, знаете каких?- осмелился возразил Птаха, сдавленно кашляя в кулак и смиренно опуская глаза.
  - Ничего, пусть порезвиться,- искривив полное круглые губы, с некоторым снисхождением промолвил старик, ещё глубже на сиденье откинулся, и его голова с зализанными жидкими волосами  погрузилась в полумрак. Шторки на окнах мерно, в такт движению покачивались. В нахлынувшей тишине громче, рыхло зазвучал мощный мотор, за кудахкали сигналы проезжающих мимо машин с улицы.
  Возле большого, серого, лобастого здания кавалькада машин, хрустнув крошевом льда, нырнула в асфальтовый карман в ряд таких же чёрных лакированных бульдогов и прекратила фыркать. Птаха проворно выскочил и, обежав вокруг машины, отолкнув вылезшего водителя, отворил заднюю дверцу и принял появившуюся руку с полным, белым запястьем. Выйдя, накинув на брови и уши меховой тёплый картуз, генерал важно огляделся.
- Пойдемте прогуляемся, Александр Олегович, подышим воздухом,- почти ласково предложил он, с наслаждением щурясь в серенькое, голубоватое небо, чёрными громадными ноздрями вдыхая прозрачную, ароматную свежесть. Они перешли улицу, углубились в жиденький парк. Птаха, сложив  руки за спиной, на целую голову выше генерала,  послушно потащился рядом со стариком по прозрачной, промерзшей аллейке. Водители и трое мужчин в чёрном, незаметно у них за спиной взлетев по лестнице наверх, исчезли за  угрюмыми с чёрным стёклами, вскрикнувшими дверями.
  Минуту они в неподвижном, слегка текучем в воздухе прохаживались молча. Наверху, тихо скользя по небу, на кроны деревьев рассыпалась, влетела черными точками стая ворон, и сейчас же, очутившись в безопасности, птицы повели трескучий разговор, и громогласное эхо между стенами и крышами домов начало их передразнивать.
  Тонкие, грациозные линии деревьев, высоко вздымаясь, качались, и веточки на них, точно волосы, рассыпались по их худеньким плечам. Небо наверху висело вдруг серое, тяжёлые, будто грубой краской выкрашенное, и сырая, блестевшая краска ещё не просохла. Воздух оттуда, из наклоняющейся высоты исходил густой, вязкий, влажный; но вдыхать его было удивительно приятно, словно густой сладкий кисель глотаешь. Сквозь мокрые блестевшие стволы проглядывали на той стороне улицы старинные дома, выкрашенные в зелёное, розовое и оранжевое , посеченные их чёрными жирными линиями. Под стенами домов пролетали круглые крыши автомобилей и двигались лишённые тел и конечностей шапки и плечи прохожих.
  - Вот что хотите со мной делайте, а я люблю пасмурную погоду,- одухотворенно заговорил старик, щурясь в небо, в дрожащие далёкие крыши домов.- Думается лучше. А вы какую больше любите, Александр Олегович?
  - Мне абсолютно всё равно,- металлическим, безразличным голосом сказал Птаха, тяжёлыми плечами вверх-вниз дёрнул.
  - Ага, солнце, небось, больше любите, так?- пристально, но мягко поглядел на капитана старик.- Птаха кивнул.- Значит, в солнечный день родились; а я вот, наверное, в непогоду. Люблю облака, чтобы, знаете, тяжёлые, свинцовые были; тучи низкие бегущие люблю, дождик, снежок, даже метель, чёрт возьми, ураган - да-да! - он тихо, лучисто рассмеялся.
  - У меня есть план, Евгений Парфенович,- в секунду молчания поспешно вставил Птаха, тоже чуть хохотнул, улыбнувшись неестественно, криво.
  - Какой? - сделался тотчас предельно серьезным генерал.
  - У него есть престарелая мать...- неуверенно начал Птаха, черно, зловеще смотря; отхватил квадратными зубами большой кусок воздуха, чтобы продолжить...
  - Стоп, стоп...- остановился его генерал, растопырив локти. Брови его угрожающе опустились вниз из-под козырька.- Вы что, возле его старой квартиры не выставили наблюдение?
  - Никак нет, то есть - так точно,- торопливо заговорил Птаха, тонкой, спортивной талией заизвивался.- Выставили, конечно, моментально, сразу, как узнали... Я не о том, товарищ генерал. Мы возьмём её.
  - Мгм... В качестве заложника? - брови Евгения Парфёновича снова вернулись на место, совершенно закрыв глаза. Птаха быстро, отрывисто кивнул.
  - Вы с ума сошли,- старик, изображая испуг, на мгновение глаза вывалил в него.- Что скажут люди? Мы- не такие, мы- не звери!
  - Я всё учёл, всё обдумал. Это, пожалуй, единственный выход из создавшегося положение, товарищ генерал,- глядел прямо и твердо Птаха. Растянул иссечённые шрамом губы в зловещей, почти упырьей улыбочке, тяжело, сцепив зубы, выцедил: - Видели бы вы, что он с нашим человеком сделал в подъезде, живого места на лице не осталось. Он практически неуязвим, он просто так в руки не дастся. Нужна военная хитрость.
  - Хм,- неопределенно кашлянул Миней Парфёнович, не спеша, задумчиво зашагал. Птаха чуть позади тронулся за ним.
  Вороны на верхушках деревьев, что-то не поделив, устроили настоящую вакханалию, трещали, хлопали крыльями; посыпался с веток снег.
  - Нет, - после минуты раздумий отрезал генерал.- Это решительно невозможно. Это чертовски заманчиво, но... Времена нынче другие, опасно... Ищите другой вариант, ищите.
  - Есть искать! - приосанился Птаха, помрачнел.
  - Идёмте-ка в здание,- по-стариковски вздыхая, развернулся Миней Парфенович. Они торопливо зашагали назад по аллее, обходя, обгоняя случайных прохожих. Птаха твёрдо маршировал  громадными ботинками, ритмично орудуя длинными  лотями и квадратными кувалдами колен; генерал плыл рядом с ним, чуть впереди, выставив шар живота, но спину держал удивительно прямо.
  В прохладном фойе им отказырял дежурный чин.
  - Входите,- пригласил генерал, вкатываясь в затемнённый тяжёлыми шторами кабинет и кнопкой на стене зажигая свет.
  - Разрешите?- по годами наработанной привычке, пересекая порог, гаркнул Птаха. Генерал в сторону от него поморщился, отвернулся.
  - Соскучился я, знаете ли, по Москве,- расшторивая окна, проурурчал оттуда, издалека Миней Парфенович, лицо его растянулось хитро, мечтательно в стороны, глаза, напротив,- ярко осветившись изнутри, сузились.- Не уютно, честно скажу, мне в этом кабинете. Нет, спасибо, конечно, полковнику Генсицкому Ян Янычу, что уступил на время мне помещение... Но - дома лучше, сами понимаете... Сам-то он где обосновался, Александр Олегович? - тень игривой, напускной обеспокоенности скользнула по артистично сжавшемуся, встревоженному лицу старика. - Ущемил ведь человека? Ущеми-и-ил...
  - В этом здании хороших помещений предостаточно,- лукаво поддакнул Птаха, стал застенчиво пинать кулачищем высокую спинку стула.
  - Да, да...- уставив прозрачные, на секунду ставшие красивыми глаза в угол, думая о чём-то, кивнул генерал, мило губами станцевал улыбку, уверовавший, наверное, в том, что в громадной бетонной пирамиде гэбэ действительно комнат хватает.- Соскучился, понимаете ли, по дому, по Москве,- чуть застенчиво продолжал умиляться он.- Прямо не могу, так тянет домой. Вот здесь, в груди, ноет что-то, толкает...
  - Понятное дело: семья, друзья...- поддержал Птаха, не очень впрочем, внимательно следя за нитью мыслей генерала; о чём-то напряжённо раздумывал.
 - Конечно - семья, боевые старые товарищи,- кивнул генерал, встряхнув тройным подбородком, и глаза у него сделались очень тёплыми.- Но не только, не только это. Колорит у нас в городе, знаете, такой...- он прищёлкнул в воздухе пальцами.
  - Столичный? - подсказал Птаха, качаясь, сверху на него сонно поглядывая.
  - Вот именно, столичный,- радуясь, что нашёл нужное значение,  снова закивал  генерал, показав смешной высокий лысый волнистый затылок.- Чувствуешь связь со всем миром, с цивилизацией; много гостей зарубежных, много работы, Александр Глебович, ох как много работы!- заблистал молодо, весело, задорно глазами генерал.- Вы меня ня понимаете?
  - Прекрасно понимаю,- кивнул и Птаха; но из уст его как будто прозвучало: "Конечно, вы - центр, а вот мы здесь щи лаптем хлебаем..." Генерал уловил иронию.
  - Вы зря иронизируете, капитан,- предостерег тут же Миней Парфёнович, опустив голову, и на гладкой коже его лысины поднялась упрямая морщина.- Переведем и вас, дорогой мой, в центр, нам такие работники, как вы, ох как требуется; подождите, дайте срок,- следом тепло заверил генерал.- Да, Москва это яркая вывеска, это рекламный щит нашей родины,- он поднял на Птаху глаза, и они были глубоки, серьёзны, впрочем, по-прежнему чуть ироничны.- Вопрос этот очень важен, это особый подход, я бы сказал, целая концепция... Но, пожалуй, вы правы.- вдруг сдался он, выражение глаз у него стало безразличным, совсем по-стариковски усталым, трагическим.-  У нас, у русских людей, ведётся так, что на нашем доме только фасад новый до чистой, а во дворе, скрытом от глаз, мусор, разруха и бездомные собаки...- он глубоко, тяжко вздохнул, отвернулся; показалось что у него на ресницах заблистали слёзы.- Коньячку хотите?
  Птаха осторожно кивнул; ни на секунду он не забывал, что в этой комнате божественный напиток имеется, золотистый и вкусный - бьющий по мозгам с ювелирной точностью.
  Миней Парфёнович, самодовольно покрякивая, наполнил стаканы, руками орудовал. Его большая круглая спина, казалось, не спеша, задумчиво двигалась отдельно от остального тела.
 - Натолкнули вы меня на горькие раздумья, дорогой мой,- повернувшись, со светлой грустью сказал он, и понёс, меленько ступая по мягкому ковру, стаканчик Птахе. Птаха взял, взмахом квадратной головы поблагодарил, ему захотелось немедленно его опустошить, вдохнуть в себя содержимое. Но он удержался, выждал паузу и всего крошечный глоток совершил - рассосал на языке пряное, душистое, волшебное.
  - Раздумья о смысле жизни, да...- генерал тоже пригубил, глазами и взмахом руки показав, что пьёт он за здоровье капитана, своего товарища.- Я уже достаточно стар, и подобные мысли часто меня посещают, и ненароком приходишь к интересным выводам, к очень, дорогой коллега, интересным выводам...- он поднёс стаканчик ко рту, на мгновение возле губ задержал; резко перевернул его и одним махом проглотил бурый треугольник на дне. Птаха в тот же миг, даже обгоняя его, задрал гранитную плиту подбородка, выставил далеко в сторону локоть, и его коньяк, выпрыгнув из стакана, стрелой помчался по воздуху к нему в утробу; и покуда генерал дёргал ещё кадыком и поплямкивал, смакуя выпитое,- он, Птаха, скучая, уже вертел свой стаканчик между пальцами, с вожделением поглядывая на початую бутылку с вензелями.
  - Вот вы, наверное, думаете, что я старый служака?- поглядел чуть искоса, искрясь глазами, генерал.- Что у меня на первом месте работа, что я ничего другого, кроме как руководить, зуботычины раздавать подчинённым, ничего толком не знаю, ведать не ведаю? А вот и нет, дорогой мой, совсем не так это. Я и природу, между прочим, прекрасно чувствую; времена года люблю, смену их, разительность... Вот, например, обожаю, когда снег с неба валит гурьбой... Тогда, знаете, когда снег идёт, связь с небесами плотнее, как-будто передатчиком каким это стихия становится, снежинки, потоки ветра...- генерал затрепетал круглой белой ладонью, показывая полёт мелких частичек.- На лыжах люблю с семьёй пробежаться, хотя, знаете, теперь всё труднее становится всех вместе собрать ; дети-то выросли, неподвластны стали; дела у них всё какие-то, да и у самих уже семьи... У меня ведь внуки, знаете?- тихо, с умилением, тепло и счастливо рассмеялся он, зашелестел возле груди ладонями.- Маленькие человечки растут, утеха и услада моя, дней моей старости ...- светлыми, затуманенными глазами поглядел куда-то в пространство, на уровень груди молчащего Птахи, как-будто там увидал скачущую головку мальчика или девочки, и - надолго засмотрелся.- ... зиму люблю, очень люблю, - ах, как люблю её, белую...- утёр увлажнившиеся веки генерал.- Но и весну - тоже, да! Зима, знаете, подходит к концу и даже надоедает как-то. К тому  же от зимы уже в итоге и остаётся-то мало - снег чёрный, грязный, на улице солнце во-всю бьёт, как враждебная теперь, пришлая сила; жара, пальто таскать на себе больше нет сил, а снять его совсем - ещё не время как-будто; тротуары раскисают, в прихожей от башмаков неприятно следы остаются; в общем - ждёт сердце перемен... И наступает весна!- растянул широко губы старик, и по лицу у него пробежала ещё одна светлая волна.- Вот когда вдруг солнце по-настоящему начинаешь ценить, вот когда целый праздник его настаёт, и распутицу весеннюю и промоченные ботинки, всё забываешь, потому что - солнышко на тебя, точно чародей какой, мило набрасывается, гладит тебя, я бы сказал даже - нежно целует , да-да! - старик выставил вперёд щёку, точно и, правда, он ждал поцелуя. - А здесь, что происходит вот здесь? - постучал он глуховато себя пальцем по учащённо вздымающейся круглой груди.- Нет слов, чтобы описать! Божественно! Шевеление могучие душевные ощущаются и порывы; чувствуешь глубже, видишь дальше, озарения свыше так и сыпятся; стишки вспоминаешь по случаю и просто так, женщин красивых начинаешь повсюду замечать, а раньше только шубы их, шапки и сапоги видел; примирятся со всеми без оглядки хочется, прощать; словом - совсем небожителем становишься, паришь высоко над землёй... А не желаете ли ещё коньячку? - мерцая в Птаху повлажневшими глазами, спросил Миней Парфёнович и, не дожидаясь ответа, меленько засеменил, хохоча, к бутылке. - Вот так, вот так... По маленькой... Ничего страшного ведь, если выпить чуть-чуть, правда?- наливал он, и снова шоколадный, волнующий запах в стал наполнять комнату. Птаха, получив стакан, мгновенно проглотил его содержимое, словно надоевший прыщ раздавил, и ноздри его жадно раздвинулись.
  -... а лето? Это разве можно не любить лето? - грузно усевшись в кресло, дальше повествовал старик и вертел, жал стаканчик между ладонями, не спешил пить, растягивал удовольствие.- Листочки зазеленеют, распустятся затем в срок; ветерок их слегка колеблет, шорох идёт такой, знаете, тихий, нежный - будто шепчется кто-то, и голоски такие, как колокольчики, звучат; листики - колокольчики, вы не находите?- Миней Парфёнович снова меленько, счастливо рассмеялся.- И много, много ещё летом прекрасного: птицы распевают (куда они только зимой деваются? - думаешь), ветер тёплый - в короткой рубашке можно ходить и даже - голяка иногда... Трава-мурава сочная, высокая, пахучая; в деревню можно без оглядки податься или на юг, на море... А море! О!...- старик крепко зажмурил глаза и шумно потянул раздувшимся носом воздух, словно вдыхал солёные брызги и морской тёрпкий ветер, рвущий волосы на голове.- Сказка... На песочек ступишь босиком, волна подбежит к тебе и обожжёт ногу...- холодная! И лето потом надоедает, конечно,- закачал подчёркнуто медленно и печально головой Миней Парфенович, заметно вдруг приуныл.- Да и как  не надоесть? Жара стоит несусветная, пыль летает, глаза ест поедом, мокрый весь под рубашкой, дождя ждёшь, а дождя все нет; листья на деревьях чёрные, грязные, воздуху не хватает, за сердце боишься, работать надо, а сил нет... И тут...- он помолчал, зашевелил, заклубил ноздрями, глаза его весело, лукаво вспыхнули.
  - Осень? - спросил с нотками зазвучавшиеих вызова и тоски, отчаяния Птаха. Ему стоять было невыносимо скучно, невмоготу просто; хотелось, хлопнув дверью, зарычав, уйти.
  - Она, родимая, она...- теперь ничего не замечая, с затмевающим всё вдохновением воскликнул генерал и, словно маг, толкнул полной кистью в направление Птахи столб воздуха.- В начале - замечаешь - по ночам холодно становится, прямо удивительно как холодно, хотя днём ещё очень тепло. Ветер злобный вдруг ни с того ни с сего с наступлением темноты налетает, в окна скребётся, стучит, и листья шуршат, только уже не весело и призывно, а жалобно, словно просят о чём-то, умоляют пощадить... А потом и днём вдруг температура спадает; солнце, небо, облака, всё - на месте, работает, а холодно - в холостую, значит. Кроны деревьев желтеют, точно седина в их волоса закрадывается, грустно... А потом ничего, привыкаешь, красоту засыпающей природы начинаешь остро чувствовать. Воздух прохладный, текучий, и, кажется, другой температуры и не надо - пусть эта волшебная прохлада навсегда останется!.. Любимую куртку достанешь, облачишься в неё, гуляешь по вечерам, шурша подошвами по опавшим листьям, с супругой или в одиночестве, на огоньки городские мерцающие смотришь, воздухом не дышишь - а буквально пьёшь его, глотаешь, как сладкую потолку...- Вот так, молодой человек, год за годом, год за годом, глядишь - и помирать пора...
  Миней Парфенович невесело, но и удивлённо улыбнулся. Видно было, что умирать он он пока не собирается.
  - Извините, друг мой, за лирику, но необходимо иногда отдушину себе дать,- он, стукнув, поставил недопитый стаканчик, ухватился взглядом за одну точку и на полминуты замолчал.- Так в чём же смысл жизни?- стал бубнить себе под нос он, уже не тем приподнятым, возвышенным голосом, тише, глуше.- Вы знаете, Александр Олегович?- спросил он Птаху, не поворачивая головы. Капитан заволновался, на лице его изобразилось, что он возвращается откуда-то издалека; кажется, он не услышал вопроса. Он переспросил.
  - Я говорю, во что вы верите? В Бога верите? В чём ваш смысл жизни?- легко бросал слова Миней Парфенович и испытующе на капитана поглядывал, чуть с раздражением.
  - Я верю, что победит правда,- просто, прямо и честно ответил Птаха. Генерал захохотал.
  - Но вы тем не менее верите также в то, что ради правды можно прибегнуть ко лжи, не так ли?
  - Разумеется, - не мог понять Птаха, куда клонит генерал, отчего тот смеётся.
  - А я вот тут, представьте, о Боги стал подумывать,- утерев слёзы, вздохнул старик.- О справедливости, о воздаянии за содеянное; ведь все люди грешны, а Александр Олегович? Будет ли или прощение, спасение?
  Птаха неопределённо дёрнул одним плечом; он подумал что старит спятил, напился.
  - А я верю в спасение,- не очень уверенно произнёс Миней Парфенович, а потом повторял с каждым разом всё более утвердительно, яснее, светлее, даже праздничней.- Верю, верю, верю!.. Потому что не ведают люди, что творят... Молоды, наивны мы слишком были...
  - Вы о чём, Миней Парфенович?- недоумевая, присматриваться стал к нему Птаха, подумал мельком, не требуется ли помощь старику.
  - О том, что вы правы, капитан,- вдруг строго, совершенно трезво, сухо стал талдычить генерал.- Иногда нужно и солгать, против шерсти погладить... Мамашу его будем брать, капитан, разработайте детальный план...- наконец, выхлестнул он, устало прикрыл ладонью глаза.
  - Есть разработать!- ликуя, рявкнул Птаха, тотчас забыв обо всём постороннем, кроме работы, и все пружины в его организме напряглись, как одна.
  Генерал тяжело, со второй попытки, поднялся.
  - Сколько наших людей дежурит у подъезда её дома? Кто? Люди, надеюсь, бывалые?- запирая в шкафчике бутылку под сожалеющие взгляды Птахи, щёлкая замком, начал бомбардировать вопросами он.- Камеры внешнего наблюдения поставили? Радиосвязь налажена?
  - Трое в машине, трое в доме напротив, ещё трое в соседней квартире; жильцы временно выселены; аппаратура, какая необходима, вся установлена,- бодро рапортовал Птаха, пристально следя за выражением лица генерала, ловя всякое движение его глаз и бровей.
  - Мало, слабо,- недовольно качнул головой, тряхнул щеками генерал.- В машине пусть будет пятеро, в квартиру человек семь посадите, не помешает; верёвки, сетку, электрошокеры - всё приготовьте; стрелять на поражение нельзя, объект бесценен,- распоряжался генерал, начав нервно взад-вперёд прохаживаться.- Никуда он не денется, явится к любимой мамочке, не железный ведь... Знала бы она, какого выродка на свет народила... Засаде не зевать, явиться может в любую минуту, как котят их разбросает, если спать там будут.
  - Ясно, товарищ генерал, - целую минуту уже стоял Птаха, не мигая, широко раздвинутые глаза его точно высохли.
  - Итак. Доукомплектовать сотрудников на точках. Одного нашего, самого дотошного, отправить в милицию, пусть опросит оперов, обработает их: может сознательно скрывают что или сообщить по глупости своей забыли  - мало ли. Да придавит, припугнёт пусть, прищучит, хвосты им прижмет, чтобы рты на замке держали об этом странном случае. Вам всё понятно?- с каменным, надменным лицом стучал генерал. Птаха дёрнул, боднул квадратной головой, глаза его стали излучать восхищение.
  - А вам лично, капитан, разработать план взятия заложника, мать его,- генерал пошловато хохотнул от получившегося каламбура.- Взять-то труда большого, вероятно, не будет, а вот что людям  говорить, журналистам и так далее, если, не дай Бог, пронюхают - вот здесь могут быть большие проблемы. В общем, разработайте во всех деталях легенду, сотворите ещё одну маленькую ложь во имя великой правды.
  - Слушаюсь! - торжественно, церемонно ответил Птаха, дёргаясь от внутреннего оргазма; вдруг с изумлением и восторгом обнаруживая в груди у себя желание переплыть море или сдвинуть с места высокую гору.
  - Ну то-то. Сразу ориентируйтесь на то, что с его стороны никакие ультиматумы приниматься не будут, своими заложниками он нас не напугает, вы понимаете, о чём я; людей преданных у нас предостаточно,- бледно, невзрачно зазвучал голос генерала; однако пронизал при этом взглядом насквозь вытягивающегося всё выше и выше вверх капитана.- Сотрудникам нашим, естественно, о грозящей им опасности говорить ничего не надо, пусть работают спокойно. Два часа вам на обдумывание, потом ко мне. Операцию будем проводить сегодня же, медлить нельзя. Вы свободны.
  Генерал, высоко и гордо вздёрнув с плечей шар головы, пошёл садиться - большой, красивый, как бутылка дорогого одеколона.
  - Есть! - проваливаясь голосом, с восторгом брызнул Птаха. Ему показалось, что он слишком тихо сказал, и он выдал громче: - Есть!- и ему захотелось ещё и ещё повторять это коротенькое, сочное слово, без конца выражая свою преданность, готовность действовать и покорять. Преданность - кому? Не генералу, это точно знал Птаха, хотя тот и стоил того; то, чему всемерно преклонялся Птаха была непомерно больше, выше и сильнее, чем любой человек, пусть даже такой высокопоставленный. Это была - власть, и частью её теперь всемерно ощущал себя капитан Роман Олегович Птаха.
  Морозный февраль высушил на улице все тротуары и закоулки.
  К майору Виссариону Ларионовичу Лелюку ближе к вечеру явился какой-то юноша с нахальными глазами и высоко выстриженный шеей, щегольнул гэбэвским удостоверением, уселся на стул и долго, ёрзая и дёргая полными ляжками, говорил, талдычил о неусыпной бдительности, о всевидящем оке каком-то, о стране, похожей на мчащийся паровоз, о всепоглощающей ответственности, о чувстве долга и товарищества. Лелюк долго терпел, потом терпение его кончилось.
  - Извините меня, старика,- вкрадчиво сказал наигранное Виссарион Ларионович, время от времени поднимая глаза и не очень дружелюбно поглядывая, хотя, конечно же, стариком себя не ощущал, а, наоборот, знал наверняка, что он молод, здоров, и чертовски привлекателен.- Но я не совсем улавливаю - простите меня ещё раз - что вы хотите сказать? Что? То есть это всё понятно,- он мило, хищно стал улыбаться, приподнялся и похлопал юношу по плечу,- бдительность и всё такое, но... Извините... У вас какое-то дело ? Какое?
  Юноша на мгновение замолчал, побледнел, забросил, поменяв, правую ногу на левую, облизал пересохшие губы, пригладил непокорную на лбу прядь, достал из кармана носовой платок, вытер пот со лба, и снова из него полилось - что наступил космический век, век атома, что новые социальные системы приходят на смену старой, но какой бы строй не был за окном, язык нужно держать за зубами, потому что - происки, поползновения и предательство...
  - А-а, понятно, - сказал майор, устав слушать и кивать головой (он бы давно выгнал этого салагу, но, знал - нельзя; с гэбэ шутки плохи, захотят - на колени поставят даже за мельчайшую провинность).- Вы, наверное, об этом странном случае в банке? Об ужасах в этой мертвецкой?  Хотите чтобы я помалкивал об этом деле? Обо всём, обо всём, да?
  Юноша дёрнул головой, посмотрел на Лелюка с нескрываемой благодарностью. "Пронюхали уже... А этот молодой, зелёный,- думал с брезгливостью,- сопляка прислали, с кадрами, видно, у них там тоже не всё ладно..." В глазах у него вдруг мелькнуло что-то несвежее, плутовское.
  - А в чём, собственно, дело?- спросил он наигранно-тревожно, вытягивая по-домашнему далеко вперёд влажные губы.- Не понимаю, что за конспирация такая? Нужно ли?
  Он поближе подвинулся, тон его стал совсем доверительный.
  - Вот что меня беспокоит: а что, если меня спросят мои подчинённые, я же должен знать, что им отвечать... Понимаете?
  Юноша, отирая платком лоб, почти теряя сознание, прошептал танцующими жалкий танец, трясущимися губами  что он не имеет права упоминать причины, но ему крайне важно знать, нет ли утечки информации, и - "не мог бы быть так любезен Виссарион Ларионович, чтобы бы дать фамилии людей, которые в курсе каких-либо нюансов дела?"
  - И всего-то? Господи! Да пожалуйста!- разбросав в стороны ладони, немедленно с чувством пронизавшего его облегчения любезно согласился Лелюк, и передал все фамилии, какие были, утаив только персону незабвенной, преподобной Лидочки Чашкиной, с которой через двадцать минут, если верить его часам, в четверть шестого, он должен был иметь встречу. Он проводил гостя к двери с нескрываемым удовольствием и с желанием надавать пинков тому под зад, и, едва вытолкав того за порог, сейчас же помчался к вешалке, схватил в охапку пальто и шапку, пробегая, ногой толкнул пискунувшую дверь, затрясся вниз по лестнице, всовывая руки в рукава и навёртывая вокруг шеи кашемировое кашне, вылетел на густо синеющую, холодную и ветренную, зажигающую огни улицу, перебежал дорогу, вздувшуюся спешащим домой транспортом, ворвался в близлежащее кафе и, едва не лишаясь чувств от почти космических перегрузок, задыхаясь, рухнул за третий столик под окном. Курить не стал, хотя очень хотелось,- за сердце боялся, пусть, думал, успокоится, уймется...  Расковырял дырочку в искуренных, твёрдых от пыли шторах ах и повёл наблюдение за улицей, высматривая в неоновом свете витрин в плывущей мимо окна толпе прохожих тоненькую фигурку Лидочки.
  Какой-то маленький, но чрезвычайно голосистый, гадкий человек воссел у Лелюка под крышкой черепа и голосом, гудящим несокрушимой правдой, подзуживал,  дребезжал, капал точно раскаленным маслом в самую середину мозга, что - жене изменять это вещь постыдная, и когда-нибудь ему горько аукнется. Однако вызываемые всё гуще и гуще начинающим звучать образом Лидочки прямо перед глазами у Виссариона Ларионовича как бы с другого бока раскрывались такие красоты, феерии, каких он ещё никогда в своей жизни не видывал;  и голос, превратившись в слабый писк, утих. Лелюк видел точно в ярком кинофильме на экране, как он и она, Лидочка,- в тёплой квартире, на мягком диване с клетчатым пледом... Или, быть может, прямо на нежно толкающим полу... Или где-нибудь в обитой солнечным кафелем ванной, под струями горячего душа... Или прямо в прихожей, едва вломившись в дверь, на угловатом ящике с обувью, гремящем бравурно тушь, расшвыривая в стороны шарф, пальто, китель и брюки, галстук, он добирается - к мягкому, нежному, душистому, трепещущему, так им желанному горячему телу... "Пахучему, душистому... "- как зачарованный повторял Лелюк, и ноздри его, как крылья бабочки, трепетали... "Один раз отупишься, не отмоешься потом,- пререкаясь, пищал усердно человечек.-  Будешь локти кусать, да поздно будет!" "Да что те нужно?- огрызался, клацая зубами, Лелюк, вдруг оказываясь с Лидой в южных пампасах, и экзотические птички над ним переливисто заходились.-  Чего привязался? Знаю, знаю я всё это: не кради, не прелюбодействуй, и так далее. Ну и что? Да у нас с женой, если хочешь знать,- духовной разлад на почве сексуальной неудовлетворённости; хоть рукой, хоть языком, но - делай, а она..."Не отмоешься, ишь!.." "Допустим,- увещевал человечек теперь вкрадчивым голосом,- то, чего хочет, гм, твой член, свершиться. Но, во-первых, твоё удовольствие будет мимолетным, а угрызение совести после этого станут снедать тебя ещё долгое время, вечно; каждую минуту твоего нахождения рядом с твоей женой, от которой ты по слабости своего характера никогда не уйдёшь, рядом с твоими детьми, душу твою будет разрывать страшное сожаление о содеянном, тебе будет обжигающе стыдно - и всё время по нарастающей - смотреть ей и им в глаза, уж поверь... Лучше продолжай спокойно мастурбировать в ванной, не дёргайся. Во-вторых, узнают, разумеется, на работе, и получишь - учти! - неприятности по служебной линии, а это уже не шуточки. Да тебя просто затюкают, донжуанов у нас ох как не любят, начальство особенно, посмотришь, увидишь..." "На работе? - пал духом Лелюк, выхватил из кармана сигарету и мимоходом взглянул на бегущие, тикающие на запястье часы: что-то минуты три ещё оставалась до встречи с волшебницей Чашкиной. "Ну-ну, продолжай,- глубоко затягиваясь дымом, попросил маленького уродца Лелюк, определённо заинтересовавшись сказанным. Сказочные джунгли, птички, синие небеса к его вящему неудовольствию померкли, погасли, превратились в неприятно жужжащую точку; наконец, подрожав, и она лопнула. "И вот ещё,- торжествуя, продолжал голос.- Подумай о загробной жизни; смотри, что-то ждёт тебя там: вечные мучения, раскалённая сковорода - кто знает?.. Кстати, куришь много - болезнь лёгких и - чик - скорая смерть, оглянуться не успеешь даже." "Да знаю я...- совсем раскис Лелюк и с остервенением потушил в блюдце сигарету. Заискивающе улыбаясь неизвестно кому, он предпринял попытку позиции вернуть. "Нет никакой загробной жизни, не надо нас дурить. Ни одного покойника с того света ещё не возвратилось; помер, и всё - полный мрак; грех - это в качестве морального тормоза выдумали,- зло выдал он, уже будто отчётливо чувствуя неприятные, режущие боли в лёгких. "Твоя правда,- подавлена вздохнул теперь и голос.- Никто никогда... Однако, - приободрилось засевшие в голове у майора невидимое существо,- кто бы мог ещё сотню-другую лет назад сказать, что существуют какие-то протоны, электроны, что в космос, как к соседям на чай, летать будем? Глядишь, ещё через десяток-другой годков и выяснится, что есть за гробом что-то, определённо есть... А грех, к твоему сведению, это категория вполне реальная; это когда чего-то в жизни чересчур, когда перебор с удовольствиями..." "Не будет совесть меня мучить, не будет, не будет!- как дитя, упрямо затвердил Виссарион Ларионович, снова  вспоминая тяжелую, сочную грудь Лиды, её колени и бёдра, до сладких колик аппетитные... Снова чарующий туман высыпал на горизонте, влага сгустилась, из розовых и голубых облаков нарисовались пальмы, резные листы их  под тяжестью рос задрожали; скатились с неба, вибрируя, лианы, бешено заверещали, как сумасшедшие, птицы... "Да и что такое совесть,- злобно стал прихохатывать Лелюк.- Ещё одно условие, не более того." "Ну смотри, дело твоё,- страшно помрачнел голос.- Только с работы как пить дать выгонят за аморалку, а ведь - майор, до полковника два шага... Сам знаешь, солько сейчас спецов невостребованных за бортом жизни болтается..."
  Наконец, показалась Лида в коротком меховом полушубке-манто,  перебирая импортными высоокими сапожками на раскисшем тротуаре, прижимая сумочку к груди, обходя машины, по сторонам оглядывалась.
  Виссарион Ларионович вскочил со стула, сел, снова поднялся, выхватил из пачки сигарету, нервно сломал её, швырнул на пол, растёр, раздавил в пыль подошвой, схватил со спинки стула пальто, зажав подбородком шарф, накинул на плечи, влетел в рукава... Бегом пролетел через кафе, ударил кого-то сходу плечом, выскочил, не извинившись, на улицу, стремительно обогнул ближайший угол дома и бешено помчался через какой-то начавший разворачиваться перед ним, словно оклеенный грязно-красным кирпичом двор.
  Часиков в одиннадцать вечера, когда Виссарион Ларионович пил дома чашку чая, позабыв обо всём на свете и, сытый как кот, улыбался сидящей перед ним с каменным, безразличным лицом жене,- позвонил Удовцев.
  - Слушаю, сержант,- вяло, сонно сказал Лелюк в трубку, уворачиваясь от начавшего летать рядом с ним по кухне круглого жениного зада.
  - Товарищ майор, - высоким тенором, почти с вызовом торопливо заструил речь Удовцев.- Ко мне сегодня вечером подходил гэбэшник, паскуда такая; молодой, самоуверенный, наглый, велел в дело об ограблении банка носа не совать, и - выспрашивал, выспрашивал, всю душу вывернул: кто? что? где? когда? Это что же такое получается? Давление оказывают на следствие, на нас, милицию?
  - А ты не знаешь?- как бегемот, широко, во весь рот зевнул Лелюк, хлопнул пастью, потёр пальцами щетинистый подбородок.- Ведь дело отдали в ГэБэ. Особо опасный преступник.
   - Да, но в таком непозволительном тоне говорить!- завозмущался далёкий, едва различимый в проводах Удовцев.- Чтобы никому, говорит, ни слова ни полслова... Я ему вежливо: почему? А он кричать давай, с работы, говорит, полетишь, если много разговаривать будешь , в общем - гад!
  - Всё верно,- озадаченно вздохнул Лелюк и почесал под майкой живот, снова зевнул.- У них правила такие, Коля, конспирация называется. В работе это помогает.
  - Я хочу своё расследование провести, Виссарион Ларионович,- помедлив, сообщил Удовцев мрачно.
  - Брось, дурачок, не нужно это тебе,- почему-то испугался Лелюк.
  - Спокойной ночи,- тихо сказал Удовцев, и сейчас же из трубки Лелюка в его под костью черепа глухую вселенную полетели короткие, ядовитые гудки. Виссарион Ларионович посмотрел в навинчивающийся на него квадратную спину своей жены, и у него совершенно, неистребимо испортилось настроение.



1994

. . . . . . .