Конец високосного года 4

Я снова подтянул джинсы и застегнул ремень, взял свою трость, сделанную в виде сплетённой из дерева косы – подарок Хауса, который уж в чём-в чём, а в тростях собаку съел - но которая нужна мне не столько, как опора, сколько, как страховка, и приготовился идти на очередную встречу с очередным представителем очередной фармацевтической компании. Ничего не поделаешь, коль скоро заявленное направление нашей научной работы «Разработка оптимальных фармацевтических схем при трансплантации у лиц, страдающих онкологическими и аутоиммунными заболеваниями», тесного сотрудничества с фармацевтическими компаниями, даже если они называют таковым выкручивание рук и хватание за горло, не избежать.
На моё счастье, на этот раз представитель оказался миловидной женщиной лет сорока. А я с тех пор, как после очередной химиотерапии уже придавленного этими химиотерапиями до почти радикального излечения рака мои неубиваемые волосы снова превратились в редковатый, но симпатичный ёжик, лучше лажу именно с таким возрастом и полом. Поэтому мы поболтали о моде, о погоде, о тайской кухне и курсе доллара к евро, потом я рассказал, что могу устроить ей фотосессию с ведущими актёрами сериала «Карьера доктора Билдинга», пригласил в кафе и между делом подписал контракт на поставку «А-листа» для нашей интенсивной терапии.
- А противовирусные? – вспомнила она.
- Зачем? Это же не наш профиль.
- А вдруг китайская зараза и до вас доберётся?
Я махнул рукой, и мы ещё, помнится, посмеялись над тем, что «сделано в Китае» - не самый лучший бренд даже для вируса. К тому времени, как дела были закончены, стемнело – наступал длинный позднеосенний вечер. Впрочем, как сказать «позднеосенний» - времени наплевать, что там, на календаре – видел я и зиму в июле, и лето в декабре.
Когда я освободился от дел, Хаус уже ушёл домой. Ну, то есть, это так говорится: «ушёл домой» - вообще-то мы с ним на пару обитаем в квартире при больнице – в том же здании, через переход. В так называемой «жилой зоне», приспособленной под нужды инвалидов – эскалатор, поручни, пандусы, специальная нескользящая плитка в ванной. Увы, с этим приходится смириться: инвалидность у нас обоих, хотя, глядя на меня, этого не скажешь, особенно когда я без трости или на мотоцикле. Вот если медкарту полистать... Или посмотреть на моё правое запястье, где привычный, как иным обручальное кольцо, застыл чёрно-белый браслет постоянного мониторирования физиологических параметров для программы долгосрочного наблюдения.
Но я сейчас не об этом – я о квартире. Считается, что квартира не одна, а моя - отдельно, Хауса – отдельно. Хотя, на самом деле, отдельные там только спальни – гостиная, кухня и даже санузел принадлежат нам, что называется, «на паях». Но входные двери, ведущие в квартиру, всё равно две, и у каждого из нас ключ от своей личной двери, хотя воспользовавшись им, мы попадаем в один и тот же коридор. Объяснять эту игру в условности долго, там целый трактат по прикладной психиатрии и характерологии. Просто данность, к которой уже давно привыкли все в больнице.
Так что, узнав, что Хаус «ушёл домой», я расписался в журнале своей помощницы Венди, и тоже отправился к эскалатору. Мимо гистоархива, мимо лаборатории, мимо всей хозяйственной части больницы, пустым коридором, которым я, честно говоря, ходить терпеть не могу – отголоски посттравматического синдрома, потому что в этом самом коридоре в прошлом меня уже пару раз чуть не убили. Надо, кстати, подумать о том, чтобы перевести туда-сюда какие-то службы, сделав это место более людным.

Эскалатор тихо заурчал, вознося меня наверх, и вот она – площадка перед дверями в нашу квартиру. Стены все, как в тропическом лесу, покрыты бабочками – нарисованными и наклеенными. Знаки внимания коллег. Это – мне. Для меня образ бабочки – символ идеи о том, что как ни коротка жизнь, она имеет право быть яркой и прекрасной. Помогает, знаете ли, против депрессии и страха смерти, а в силу обстоятельств мне и того, и другого хватило.
Когда я вошёл, я увидел, что Хаус успел переодеться в домашнюю свободную футболку и растянутые пижамные штаны салатного цвета с россыпью серых котят и кроликов – один Бог знает, где он такие нашёл - и теперь, сняв кроссовки и носки, восседает на нашем грандиозном диване, закинув босые ступни на журнальный столик и пялится в телевизор, то и дело прикладываясь к банке пива. Услышав, что дверь открылась, он не повернул головы, но вяло махнул мне пальцами над плечом.
Я проголодался, поэтому сначала сходил на кухню, закинул в микроволновку лазанью, ухватил из вазочки миндальное печенье, а из холодильника – другую запотевшую банку, а потом тоже пошёл и плюхнулся на диван. Даже не переодеваясь, потому что прошли те времена, когда Джеймс Эван Уилсон – мистер Респект, или мистер Старомодность – тут уж кому как нравится – ходил на работу только в костюме, при галстуке и в выглаженной сорочке. Сегодня на мне джинсы, голубая водолазка и серая вязаная жилетка с чёрным бражником на кармане. Бражник – наклейка, их продают в галантерейных лавках и приклеивают утюгом к одежде, если есть желание. А носки я предпочитаю до отхода ко сну не снимать – вид собственных босых ступней меня никогда не вдохновлял ни на что, кроме укрывания их поскорее в пляжный песок или под тёплое одеяло. Наверное, я зябкий.
Вот только плюхаться с размаху не следовало – плечо ясно дало это понять. Сдержал и звуки, и гримасу, чтобы лишний раз не напоминать Хаусу о том, что к восьми утра откуда-то летел на работу с рёвом двигателя, а не спускался пристойно по движущейся лестничке. Чувствовал, что допросы на эту тему ещё будут. Удачно притворился – Хаус спросил о другом:
- Ну что, подписал?
- Подписал.
- Дорого?
- Нормально. Уложился.
- К концу года опять будем таблетки поштучно считать?
- Когда это мы поштучно считали? – справедливо возмутился я.
- А викодин? – тоже справедливо напомнил он.
Я покосился с подозрением:
- А кто говорил, что чист?
- А кто говорил, что мне?
Я всё-таки, наверное, устал за день. Не тянет пикироваться.
- Да заказал я, заказал, не бойся. Есть хочешь?
На экране выпуск местных новостей. Опять в тренде Ухань.
- Как думаешь, до нас не доберётся?
- Доберётся, - мрачно пророчествует Хаус.
- Представитель компании мне противовирусные сватала…
- Толку-то от них…
- Не скажи. Озельтамивир – помнишь - вполне себе сработал…
Вспоминаю нашу странную локальную эпидемию несколько лет назад. Тогда, действительно, казалось, что нашли неплохое средство. Но Хаус качает головой:
- Может, он, а может, и нет. Админы по жратве и ядам не одобрили исследование.
 «Админы по жратве и ядам» всю нашу эпидемию тогда не одобрили. Обозвали на то «сарсом», не то «торчем», взяли со всех подписки о неразглашении и велели забыть. А вот это - то, что сейчас -  это не то же самое?
Спрашиваю Хауса, указывая на экран. Он пожимает плечами:
- Откуда мне знать? Они едят летучих мышей. А СПИД занесли в человеческую популяцию практикующие секс с обезьянами. Чрезмерное единение с природой для цивилизованного субъекта – зло. А вот микроволновка – благо. Иди, тащи уже еду.
Мы поужинали не спеша, врастяжку, превращая в удовольствие утоление голода, лёгкое опьянение и всё больше охватывающую сонливость. Мне всегда нравились такие вечера – подозреваю, что и Хаусу тоже. Во всяком случае, он во время них как-то по-особенному, умиротворённо расслаблялся, утрачивая толику своей обычной, забавной и умной, но всё-таки со злинкой, иронии, делаясь проще, мягче. Я бы даже сказал «сердечнее», если бы говорил о другом человеке. Его можно было в такие вечера, например, раскрутить на небольшой концерт – благо, в углу комнаты имелся как следует настроенный орган. Не как в кафедральном соборе, конечно - камерный вариант, но когда Хаус садился к нему, и в его глазах появлялось отрешённое выражение, я, как никогда, чувствовал, что в мире – полный порядок, и что этот мир, похоже, всё ещё предоставляет мне шанс получить больше, чем у меня есть.
- Ты чего грустишь? – пихнул меня локтем Хаус. – Фармпредставитель отказала?
Я чуть пивом не подавился:
- Господи! В чём?
- Тебе виднее, - и улыбнулся так раздолбайски, зараза – перед зеркалом, что ли, тренировался?
Я смял опустевшую банку в пальцах:
- Вот так я поступаю с фармпредставителями, которые мне отказывают.
- Круто! – похвалил Хаус. – Можно даже представлять себе, что она стальная, а не из фольги.
- Кто? Фармпредставитель?
- А она… из фольги? – живо заинтересовался Хаус, и даже повернулся ко мне из профиля в фас.
Я зевнул:
- Она - проходной эпизод.
- А та, что в Бриджуотере?
Тут я снова вздрогнул, потому что место он угадал. Я как раз в Бриджуотере провёл ночь, и из Бриджуотера ехал утром. И откуда он узнал?
- Какая в Бриджуотере? Ты кого-то там знаешь? Поделись. Может, она, действительно, само очарование, а я живу, и понятия о ней не имею.
- Темнила, - сказал Хаус примирительно и тоже раззевался.
- Спать пойдём? – с сожалением предложил я.
- Ага. Посуду помой.
- Обнаглел, да? Твоя очередь.
- Помой. Я тебе за это поиграю, - и переместился за орган.
- Слушай, ты мысли читаешь, что ли? – удивился я. Ладно, фиг с ней, с посудой. Могу и помыть – чего там мыть-то? Пара тарелок, пара бокалов, вилки, форма из-под лазаньи. Бросил салфетку на стол, чтобы стереть капли пролитого соуса и пива. Хаус ласкающим движением возложил пальцы на клавиши…
«Удивительный мир»? Ого! Это же чья-то визитная карточка! И я словно услышал глуховатый, с хрипотцой, очень «блюзовый» голос: «I see trees of green, red roses too. I see them bloom for me and you», и возник отпечатком на сетчатке глаз - высокий, как Хаус, но стройнее, без хаусовой сутулости, с проседью в кудлатых волосах, зачёсанных назад аккуратной волной, чтобы скрыть уже проблёскивающее стилем «ню» темя, в безупречном сером костюме от лучших кутюрье Голливуда, с узким загорелым лицом с глубокой складкой над переносицей и прозрачной голубизной всегда немного расфокусированного взгляда - Джеймс Орли. Ведущий актёр сериала «Карьера доктора Билдинга». Партнёр и близкий друг моего абонента Харта. Миллионный гонорар. Постеры и обложки журналов. Ждал его награждения на «Эмми», но только зря время потратил – не случилось. Но у него ещё всё впереди – проект только разгоняется, а с такими исполнительными продюсерами, как трудоголик Дудди Бич, настырная Кэт Дженкинс или молчаливый деловитый Георгис Анастасис, награждения ещё будут.
И, не удержавшись, обвиняюще тычу указательным пальцем в сторону пианиста:
- Ты тоже соскучился!
Хаус в ответ просто фыркает, не переставая играть, словно ему в ноздри случайно попала капелька воды – и вся реакция. Но я прав. Между ним и Орли, как и между мной и Хартом, возникло что-то неуловимое сразу же, как только эта парочка – теперь уже во всех отношениях парочка – впервые появилась в больнице. Но со мной и Хартом всё понятно – я напоминаю ему умершего брата, а он мне, наверное, того человека, которым я мог бы стать, если бы оказался младшим, а не средним, если бы не потерялся в детстве в торговом центре, если бы мой брат не сошёл с ума, если бы моя первая жена не ушла от меня меньше, чем через год, а потом ещё раз, если бы я не стал онкологом… А Хаус и Орли… ну… у них просто отлично получается дуэт. Музыкальный – уточнение не лишнее. Например, клавиши и сакс. Или ударник и гитара. Или клавиши и вокал – слышал я и такое. И ещё они похожи. Внешне похожи, я имею в виду. Настолько, насколько могли бы походить на друга разнозиготные близнецы. Тип и форма лица, рук, ногтей, цвет и разрез глаз, рост, волосы, сложение… Даже морщины. Настолько, что при определённой доле актёрской игры Орли выдавал себя за Хауса перед теми же представителями фармкомпаний, видевшими его только на конференциях. Удивительное сходство, но такое бывает. Я даже как-то смотрел передачу о двойниках, понятия не имевших друг о друге, но сведённых в студию стараниями автора идеи. А Орли и Хауса свёл просто случай. Хотя, если вдуматься, все эти случаи неслучайны. Ведь ещё задолго до этого тоже совершенно случайно встретились в одной больнице для пограничных психических состояний этот самый Орли и бывшая-будущая Хауса – Лиза Кадди. Ну как? Совпадение? Так вот начнёшь задумываться – да и поверишь не в Бога, так в предопределённость.
Джаз сменяет классика - рассыпавшиеся хрустальные бусы феи драже из «Щелкунчика», размытая, как лунный акварельный пейзаж по мокрому картону, соната Бетховена, «Сон» Вагнера и, наконец, Шопен – куда без него?
Свет в гостиной приглушен, и поэтому можно видеть, как за окном начинает медленно падать снег – кажется, осень решила, наконец, уступить зиме, да и пора уже – скоро рождество. Мне нравится снег. Когда он сыплется с неба, городские фонари, и свет витрин, и горящие окна пронизывают его, отражаясь от белых сплошных туч, и тогда начинает казаться, что мы живём не под открытым небом, а словно в сувенирном рождественском шаре – их, эти шары, часто дарят друг другу в преддверии Рождества, такие забавные, с подсветкой и разными фигурками внутри: снеговик с ёлкой, Санта на оленях, очередной символ года. Сейчас в моде грядущие бычки, но у нас всегда до полуночи именно символ текущего года стоит на кухонном шкафчике – традиция. А на этот раз он никуда не денется и после полуночи, потому что живой. Чейз в прошлый Новый год вдруг вспомнил о некогда жившем у Хауса Стиве Маккуине – и преподнёс точно такого же. В клетке с розовым бантиком. За выражение лица Хауса я готов был Чейза расцеловать. Правда, первое время к новому жильцу проявляла нездоровый интерес наша Сара – персидская кошка с ласковым и пофигистическим нравом, но при этом с суровой приплюснутой мордой, как и полагается персиянкам. Несколько раз ловил её на клетке за попыткой выудить Стива-второго между прутьями, а крыс шипел и плевался. Наконец, они взаимно охладели друг к другу и установили добрососедские умеренно-равнодушные отношения.
Так вот, о сувенирных шариках. Когда идёт снег, я чувствую себя так уютно и безопасно, словно матовая от отражённого света стеклянная оболочка вокруг прочнее прочного, и через неё не пробьются ни боль, ни страх, ни болезни. Ерунда, конечно, но я так чувствую. И люблю гулять в такие вечера – всегда любил. Вот в такой же вечер в Ванкувере, например, когда мой ангел-хранитель вмешался и починил всё то, что я чуть не испортил. Мне приятно вспоминать об этом – я и вспоминаю: и снег из-под полозьев длинных инструкторских лыж, и ощущение на плечах мёртвой хватки вцепившихся пальцев «второго номера» - Хауса, и открытку с бесконечными признаниями в любви под запах жаренных во фритюре крохотных панированных кочанчиков брокколи, и ледяного лебедя на аллее около хосписа. Правда, с тех дней мне совершенно перестала нравиться корица, но я с этим борюсь.
- Эй! – слышу откуда-то издалека. – А посуда? Мы же договаривались!
- Ммм…я сейчас… иду…
- Идёт он! – подушка, довольно грубо впихнутая под голову, и свет в гостиной гаснет совсем, а снег за окном начинает сыпаться вперемешку с бабочками и звенеть, как фея драже.