Гость

Я вышел на лестничную площадку из лифта, пропахшего мочой, псиной и прочими городскими прелестями. Вытащил из кармана череп, вернее, брелок в виде черепа, на котором болталась связка ключей. Коридорная дверь, покрытая чёрным дермантином с торчащими клочьями, была распахнута настежь, пружина – натянута до самого максимума. Может, соседи мебель заносили? Но чтоб оставить открытой после того, что недавно произошло? Боковым зрением я машинально скользнул по необычному предмету, которым подперли дверь, и сделал несколько быстрых шагов к своей квартире прямо напротив входа. Вставив ключ, я начал медленно открывать замок. При каждом утробном, металлическом звуке в голове с такой же скоростью проворачивалась мысль. Что за странный предмет, которым подперли дверь? Щелк. Продолговатый, грязно-белого цвета? Щелк. Я не выдержал, оглянулся и всмотрелся. Дверь подперли костью. Точнее, шейкой бедренной кости. Створки лифта заело, они несколько раз громыхнули, с противным продолжительным скрежетом, в отчаянной попытке закрыться.
Внутри хлестнуло тонкой плетью, от головы до живота. Ноги противно расслабились, в глазах начало расплываться грязно-белое, продолговатое пятно с острыми краями в тошнотворной зелени стен. Круглая, медная ручка в который раз прокручивалась в мокрой ладони, непослушные пальцы скользили по теплому, липкому металлу. Наконец, дверь открылась, я проскользнул внутрь, судорожно  заворачивая, как штопор, защёлку первого замка, затем второго, с третьего раза задвинул цепочку и осел на пол. Когда я пришёл в себя, в квартире было полностью темно. Я умылся и посмотрел в свое отражение в зеркале – ещё не полностью седые, длинные волосы, грустные, как у побитой собаки, голубые глаза. Докатился. С какой стати у меня глаза, как у побитой собаки? Да пошли они все. Простое совпадение. Может, это бедренная кость свиньи? Да, точно, сосед с большими бровями и сизым носом из квартиры справа, рассказывал как-то в лифте, что он часто ездит в деревню. Или это кость барана? Сосед слева, с густой, гордой бородой, кавказским акцентом, не помню точно, откуда. За все три года, что я жил здесь, даже разговаривали несколько раз в лифте. Четвертая квартира сдавалась в аренду, всех уж и не упомнить.
Резкая, переливающаяся трель звонка снова хлестнула в голове тонкой плетью. Стараясь не шуметь, я подошёл к двери и посмотрел в глазок. Сквозьу линзу, на меня смотрел огромный, сизый нос под лохматыми, словно два стога сена, бровями соседа справа.
– Сосед, поговорить хочу, – он вдавил кнопку звонка до упора, пока трель не превратилась в зубодробящую дрель. Я осторожно открыл оба замка, оставив цепочку на месте.
– А, сосед, что случилось-то? – спросил я обыденным, насколько это было возможно, голосом, внимательно всматриваясь за его спину.
– Слушай, а что за дохлая кошка у нас тут валялась на площадке несколько дней назад?
– Дык откуда я знаю? Может, дети, может, бомжи какие. Сволочи, одно слово. Так животное располосовать, – в голове всплыл оскал мертвой кошки, её застывшие, когда-то зелёные глаза и клочья шерсти в крови.
– Может, откроешь, надо бы обсудить, что с этим делать. Безопасность в подъезде ни к черту. Совсем обнаглели. А у меня дети. – Я снял цепочку, он резко дернул на себя дверь и быстро шагнул внутрь, втолкнув меня широкой грудью.
– Ты представляешь, кошку порешили! Ну, что за твари! Что я думаю, надо бы новую дверь внизу поставить, с кодовым замком. И консьержа опять посадить. Я всё посчитал, по пятьсот рублей в месяц, ты как, потянешь? – он огляделся, посмотрел на дешёвую, одноразовую, бело-серую мебель, пустые бутылки.
– Конечно, давай обсудим завтра, сегодня поздновато уже, – его жесткий взгляд смотрел сквозь меня, на остатки штор. Он застыл, поднял тяжёлую, волосатую руку и хлопнул меня, до боли, по плечу.
– Завтра, так завтра. Давай, увидимся ещё, – сосед вышел, шаркая дешёвыми пластиковыми тапочками.
Я закрыл дверь на все замки, задвинул цепочку и выдохнул. Заглянул в морозильник и вытащил замороженную бутылку водки. Руку обожгло льдом, густая жидкость привычно булькнула в стакан и вскоре загорелась внутри. Город за окном моргал и пульсировал, в такт жужжащей музыке в моей голове. Музыка жужжала всё настойчивей. Я потянулся за бутылкой, когда жужжание перешло в невыносимую трель звонка. Вздохнув, я подошёл к двери и снова взглянул в линзу дверного глазка. В меня, сквозь интеллигентные очки, смотрели невинные карие глаза без макияжа и под каштановой челкой. Свежий румянец подчеркивал юное лицо.
– Прошу прощения, я ваша соседка, из четвёртой квартиры, – робко сказало юное лицо, лет тридцати.
– Вы по поводу кошки? – я попытался сковырнуть языком кожицу маринованного помидора с передних зубов и открыл дверь.
– Не совсем, – сказала она и скромно улыбнулась, передние резцы, белые и крупные, промелькнули сквозь полные губы очень мило, как-то по-детски. Я вдохнул тонкий запах цитруса и лаванды, повернул голову и сделал приглашающий жест рукой в кухню, в уют бутылок и стаканов, и вдруг я почувствовал в шее укол, словно меня ужалила оса, милая улыбка кареглазой соседки со шприцем в руке стала расплываться,
Когда я очнулся, в голове беспрестанно хлестала тонкая плеть, головная боль разрывала меня на мелкие части. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
– Очнулся? – спросила кареглазая соседка, поставив локти на стол. Сквозь каштановую челку проглядывало солнце и жгло мне глаза. Я моргнул.
– Не бойся. Тебе ещё жить и жить. Не переживай, короче. Быстро ты не умрёшь, – она вращала на пальце брелок с черепом, боковым зрением я заметил, что ключи валялись на столе. У меня всегда было хорошее боковое зрение, чтоб его. Гладкий линолеум впивался мне в спину тысячами иголок. Боже, какие знакомые глаза. Где я мог их видеть? Мысли проворачивались медленно, как ржавый замок.
– Не морщи лоб, морщины появятся раньше времени, – сказала кареглазая, – я тебе помогу. – А ты помнишь детство, кстати? – очень тихо спросила она. – Как ты рос? Своих друзей? Кого из них ты помнишь? – я попытался что-то сказать, карие глаза подошли и нависли надо мной.
– Что ты мычишь? Помнишь, наверно? – я вспомнил, как гладил каштановую детскую челку с запахом цитруса и лаванды, как хохотал, разливая тягучую жидкость из обжигающе холодной бутылки и чокаясь за здоровье. За здоровье. За чьё здоровье я тогда чокался?
– Не помнишь. Понимаю. Давно это было, – сказала она.
Я попытался отвернуться, закрыться, но солнце уже взошло, без каштановой челки оно слепило и жгло, повсюду, изнутри, снаружи. Тонкая плеть перестала хлестать в голове и вцепилась в шею.
– Ты пил тогда за здоровье Луки. Вспомнил? – я пытался кивнуть, снова и снова.
– Моего отца. Ты разделил его на части и закопал в разных местах. Помнишь? И не только его одного. Двадцать лет я тебя искала. Кость в двери? – наклонились надо мной карие, лукавые глаза, – наверно, хочешь спросить, чья она? Нет, я не тронула твою семью. Пока – не тронула. Кость – свиньи. Её голос становился всё тише и тише, яркий свет постепенно тускнел, стук моего сердца замедлился и вскоре затих.