Vice versa, или снова и снова

Ни вечные снега, ни вечно голубые небеса меня также не вдохновляют.
Я искал «совершенства» в человеческом, живом, земном.
Д. Бонхеффер

***

Двести тридцать семь – сорок семь.
Двести тридцать семь – сорок восемь.
Двести тридцать семь – сорок девять.

Огромные ряды с объемными капсулами сменяли друг друга, а я лишь мельком примечал номера на них. Все внимание – мыслям. Мыслям шальным, кружащимся и немного хаотичным. О том, о сем – так, кажется, говорят? Но во всем хаосе неизбежно сквозит то, вокруг чего вихрем затевается круговерть.
Шаг за шагом, круг за кругом, со скрежетом отражая изношенность окружающих шестеренок. И в самом деле – в чем смысл?

Двести тридцать восемь – восемнадцать.
Двести тридцать восемь – девятнадцать.
Двести тридцать восемь – двадцать.

Мимо меня прошелестел очередной андроид. Новейшая модель – успел я отметить про себя. И как они только успевают?
Успевают – что?
«Плодиться» - идеально. Идеальное слово, чтобы описать процесс изготовления. Извращенный, вывернутый изнутри и вогнанный вглубь себя, внутрь самого производства.
Но кого обманывают люди?
«Завели ребенка, потому что так положено».
«Надо двоих, чтобы продолжить род. Ну хоть как-то компенсировать нас двоих».
«Это – плод любви…»
Я хмыкаю и получается ехидно, что не укрывается от взора робота-наблюдателя. Он сканирует меня, явно оценивая, все ли в порядке, нет ли опасности. Андроиды очень тревожны, знаете ли, а эти, непохожие на людей коробчонки – и того хуже.
Оценив триста тысяч семьсот двести двадцать семь рисков, из которых порядка десяти самых свежих, ранее невстречавшихся среди таких, как я, он потерял всяческий ко мне интерес, и я продолжил подсчеты.

Двести тридцать девять – семьдесят шесть.
Двести тридцать девять – семьдесят семь.
Двести тридцать девять – семьдесят восемь.

Вообще я не считал. Я точно знал, что там, где надо, все и так подсветится, выделится, покажется мне наиболее заметным способом. Это расслабляло. Позволяло поразмыслить о том, о чем обычно не получается. Не успеваю…
Помню, как я впервые увидел эти капсульные ряды. Тогда я еще не думал о том, что многое перемешалось. Души роботов стали ближе к человеческими, а человек – все более программируемым. И вот, в каждой из этих капсул рождается очередной человечек.
В двести тридцать девять – шестьдесят седьмом ряду можно было наблюдать этот процесс. Боги! Если рождение ребенка в старые времена считалось чудом, овеянным каким-то невероятным блеском, словно до них не рождалось еще сто девятнадцать миллиардов человек, то сейчас это было чудом техники.
Я взглянул на то, как два андроида помещали в капсулу нежные нити, тонкие, прозрачные, разноцветные. Каждый дает своему дитя то, что хотел бы видеть в себе. Но думают ли об этом андроиды?
Они обернулись и взглянули на меня своими живыми глазами. Они моргнули, мол, иди своей дорогой. Это наше дело.
Ваше, ваше, конечно.
Но не ошибитесь, пожалуйста.

Двести сорок – ноль восемь.
Двести сорок – ноль девять.
Двести сорок – десять.

Столько лет эволюции, постоянного развития, но я все еще хожу ногами.
«Черт возьми» - как говорил мой старинный друг Е-сто-сорок-ноль-ноль-БэДэ. Мне нравились его словечки, они помогали лучше понять то, как мы все думаем.
Я снова вернулся к своим мыслям. Одна, вторая, третья. Ходить ногами – дар. Иначе, когда бы я успел это все обдумывать? Сгустки мыслей лопались словно мыльные пузыри и разлетались по сторонам, а я провожал их усталым взглядом. Шумы застилали их, так что приходилось прощаться.
Оставалось недолго.

Двести сорок один – девяносто шесть.
Двести сорок один – девяносто семь.
Двести сорок один – девяносто восемь.

Вот, в последнем ряду забрали дитя. Довольные. Я тоже видел, что ему навесили ярлык, но не разглядел какой. Вырастет – возможно мы еще встретимся. На выставке, на концерте, на страницах бумаги. В синематографе, в садах, внутри парков впечатлений. Он тоже будет служить, но ведь это же прекрасная служба! Что может быть лучше созидания? День, когда андроиды осознали, что они наконец-то скопировали человека до последней хромосомы, но что-то все равно шло не так, было незавершенным, словно неровный круг, был не самым плохим днем.
В другом ряду было все какое-то кривое. Я вздохнул. Бракованная партия. Не самая лучшая история, не буду вам говорить, все равно не поймете.
Наконец, я свернул в залу, где находился искомый мною ряд.

Двести сорок два – шесть.
Двести сорок два – семь.
Двести сорок два – восемь.

Нет, еще все-таки долго.
Выдыхаю. Люблю это время. Не буду больше жаловаться на то, что приходится ходить ногами.
Слышу краткий возглас, издававшийся откуда-то из рядов впереди. Что же такое… Опять брак?
Подхожу к этим рядам, вижу скорбные лица нескольких андроидов. Ну-ну. Эти новые ребята умеют изобразить тоску, аж защемило бы, будь это правдой.

Двести сорок три – восемьдесят один.
Двести сорок три – восемьдесят два.
Двести сорок три – восемьдесят три.

Символы. Удобно их считывать и анализировать, но мне всегда казалось это чем-то безжизненным. Когда это делают люди, это, конечно, выглядит по-другому. Но ошибки… Ошибки всегда приводили к неизбежному. С другой стороны, ошибки штука такая… как бы это сказать… порождающая достижения? Да, пожалуй.
Тот человечек, кому первому пришло в голову создать андроида, наверное, не осознавал, что это ошибка. Созидание это хорошо? Что за чертов Альберт придумал копировать человека? Таких и слов еще не было, но сама мысль…
Я помню Джорджа из музея. Консервная банка. Весь род человеческий теперь питается из таких. Vice versa.
Этот шиворот-навыворот ведь лишь принцип истории. Вся история человека пронизана такими поворотами. Придумали себе врага – повоевали – откатились назад – исчезли. Создали оружие – дошли до вершин – рухнули в пучины пустоты – исчезли. Ненавидели то, что потом полюбили, любили то, что потом возненавидели. Часовая стрелка отщелкивала от нуля до шестидесяти, раз за разом, и вновь… без изменений. Но всполохом затевался огонь, земля тряслась, боги затмевались, идеалы рушились, а идолы возносились до небес. Где? Зачем? Почему?

Двести сорок четыре – двадцать восемь.
Двести сорок четыре – двадцать девять.
Двести сорок четыре – тридцать.

Хорошо, что андроиды сохранили род людской. Усовершенствовали. Не обрекли в рабство. Если подумать, то начиналось-то все с того, что андроиды были рабами! «Роботы» - подневольный труд. Но настоящими рабами были не они. Настоящие роботы ходили на работу, страдая из-за подневольного труда, неприносящего никакой радости. Они приносили домой бумажки, за которые покупали шелуху. И снова шли обратно.
Люди создали роботов, чтобы лишить себя механической работы, чтобы конвейер был актом истинной магии, создавая вещи словно мановением волшебной палочки. Сами сели в пчелиные соты офисов и обрекли себя на бессмысленное бренчание на клавиатуре с умными лицами, словно решали мировые проблемы.
И снова все развернулось туда, откуда затевалось благо.
Но сейчас… сейчас в мире есть ценность. Ценность истинного творчества.

Двести сорок пять – шестьдесят семь.
Двести сорок пять – шестьдесят восемь.
Двести сорок пять – шестьдесят девять.

Я машинально тряхнул волосами, ощутив, что они то и дело норовят мне попасть в глаза. Я приближался к своей цели и был, признаться, немного взволнован. Я делаю это раз в три дня, а нервничаю каждый раз, словно первый. Словно делаю это раз в три года. В три тысячи лет.
В вечность. Так, интересно, можно говорить? Надо спросить у Гилберта – эта ходячая энциклопедия наверняка знает ответ. Он же мне сказал про сто девятнадцать миллиардов. Я вдруг вспомнил записи хроник. Два последних человека из этих ста девятнадцати миллиардов. Дурной, совершенно дурацкий юмор – назвать их Евой и Адамом. Ну конечно это придумали люди, потому что юмор андроидов плоский до изнеможения. Мне кажется иногда, что когда одни роботы шутят, другие готовы закатить глаза, но это типично человеческая история. Не от особого ума, конечно, от бахвальства на своем пустом месте.

Двести сорок шесть – восемьдесят девять.
Двести сорок шесть – девяносто.
Двести сорок шесть – девяносто один.

Жизнь странная штука. Сам ее смысл прост и непонятен. «Прост, НО непонятен»? Нет. Именно «И». Сгустки противоречий, пересечения невозможного, ожидание неожиданного. Спроси у любого – андроида ли, человека ли, даже у плоского бестолкового робота на колесиках: «Откуда произошла жизнь?» - и вам дадут обстоятельный рассказ с изложением многочисленных версий, придуманных людьми.
Придуманных – потому что никто своими глазами этого не видел. Но люди взахлеб обсуждали это и даже научили роботов. Ну, дали им знания, чтобы у тех в памяти тоже отложилось.
Боги, кометы, черепахи и даже неземные цивилизации. Пф-ф-ф… «Большие взрывы». Я тоже люблю фантастику.
Но никто не готов ответить на мои вопросы. На один, самый важный вопрос. И те сто девятнадцать миллиардов даже не попытались его задать. Впрочем, кому? Таким же, как они? Тем, кто не был очевидцем?
Сложно это все. Как этот мой вопрос. Хочешь загрузить андроида или обрушить стройное течение жизни человека – задай ему его.

Двести сорок семь – ноль.
Двести сорок семь – ноль-ноль.
Двести сорок семь – ноль-ноль-ноль.

- Прошу прощения?

Синеватый андроид воззрел на меня как-то оценивающе. Я подождал, пока все системы анализа прогонят все нужные алгоритмы взад и вперед, после чего передал роботу ключ.
Тот засунул его себе в блок данных, похлопал себя по брюху и был таков.
Время шло, а я скучал. Скучал и размышлял о том, что это все достойно небольшого рассказа. Дурное описание жизни. Дурное – потому что андроидам не понравится – они не любят репортажи. Им не нужны репортажи – ведь всю информацию они накапливают в одну большую голову компьютерного бога, а происходящее просчитано алгоритмами и риск-прогнозами на ближайшую тысячу лет.

Девятьсот девяносто девять.
Девятьсот девяносто восемь.
Девятьсот девяносто семь.

Будет ли что-то дальше? Повернут ли часы наоборот?

Пятьдесят девять.
Пятьдесят восемь.
Пятьдесят семь.

Начало нового часа. Конец исчерпавшего себя времени.

***

- Твой человек пронумерован необычно, - отметил синеватый. – Двести сорок семь – сто один.
- Это ошибка?
- Люди все ошибки, - прокряхтел синеватый. – Но тут просто не влезли. Переплодились.

Он не очень приятно засмеялся, хотя меня это ни капельки не тронуло.
Делать нечего – надо было завершить то, ради чего я протопал столько рядов.
Капсула за капсулой я шел в конец ряда. Шум немного не аккомпанировал ситуации, для которой было бы ближе благоговейное волнение.
Увижу его. Или ее. Новый маленький бог. Или богиня. Тот или та, что создадут что-то невероятное.
Или нет?

В конце ряда меня ждал еще один робот. На колесиках. Акушер. Ну, как акушер – я бы называл таких повитухами, но это уж совсем веет древностью и ненаучностью. А мы все-таки воспитанные и образованные.

- Назовите себя, - на автомате отчебучил тот.

Я в замешательстве поискал ключ и протянул его роботу. Секунда проверки и он приветствовал меня:
- Вам будет интересно.

Я бы закатил глаза, но не стал. Вместо этого живо изобразил интерес и посмотрел туда, куда указывал робот.
Нормальный ребенок.
Она смотрела на меня с интересом, не моргая. Глубокие глаза для такой малявки.
Я тоже смотрел ей в глаза.
Нормальный ребенок.
Но…

- Это у вас первый такой экземпляр?
- Что вы имеете в виду? – спросил я, параллельно ведя диалог с самим собой о том, что же делать.
- Ну он бракованный.
- Не «он», а «она».

Он бы закатил глаза, да эта смешная человеческая функция у роботов отсутствовала напрочь.

- Нет никакого смысла обсуждать. Брак это брак.
- Я должен его уничтожить? У меня нет полномочий.
- Вижу по ключу.
- Я бы забрал ее, - задумчиво оттараторил я. – Брак есть брак. Но почему бы не посмотреть, что из этого выйдет? – я приподнял ручонку девочки.

Он бы посмотрел на меня недоуменно, но такой не менее смешной человеческой функции у роботов тоже не было.

- Приказ Два-Два-Два-шесть тысяч сто гласит…
- Да-да, - перебил его я. – Я помню.
- Я приглашу…

Он бы посмотрел на меня с уважением, но такой самой смешной человеческой функции у роботов тоже не было.

Я понял, что звук взрыва наверняка достиг микрочипов в башке у андроида-привратника в начале ряда Двести сорок семь.
Информация о вырубленном роботе-акушере уже мчится по всем сетям с беспроводной точностью. Секунда за секундой отделяют меня от вмешательства, направленного на защиту устоев. Вот и роботы вернутся к истокам.

Я хватаю человеческого детеныша и спокойно, на своих двоих, ухожу. Нас найдут, «черт возьми», неизбежно найдут, но я все-таки попытаюсь.
Смотрю в пеленки – вижу спящего малыша. Немного умилительно, признаюсь. Жаль, что тебя признали браком, подруга. Несправедливо, хотя машины должны были принести в мир абсолютную справедливость, порожденную от математической четкости.
Здесь было бы много тонкостей для обсуждения, но их надо излагать обстоятельно, а сейчас у меня не было…

…не было…
Нас застали врасплох. Быстро. Возможно, после этого у меня не будет уже ничего. И время, которое я мог использовать, продолжая свое пешее путешествие с обгладыванием мыслей, утекло.
Но нас отпустили. Андроид с суровым лицом блюстителя законов (не люблю эти новые модели) выписал мне штраф за оглушенного сородича (ему заменят голову и завтра он уже вернется на службу) и отпустил с миром.
Малышка сладко зевнула во сне и, казалось, улыбнулась. Мне кажется, в таком возрасте они не улыбаются, но кто знает, что вложили в этого ребенка? Главное, что почему-то ее не отобрали у меня, не заставили отдать в расход (не хотел говорить, но с браком делают именно это), так что я немного был даже озадачен. Что делать дальше?

***

На самом деле у меня это не впервые. В смысле, брак. Каждый раз заканчивалось по правилам, но сейчас я почему-то был воодушевлен. Возможно, это первый ребенок за кучу лет, который похож на те сто девятнадцать миллиардов. Ему не зафиксировали человеческое имя (Е-сто-сорок-ноль-ноль-БэДэ и Бэ-Бэ-А-двенадцать-два-два-Эр или все в таком духе), так что можно было назвать, как называют андроидов (Гилберт и Вильям или все в таком духе).
Ева?
Ну нет, дурацкая шутка.
Перебирая имена, я кормил ее.
Адама?
Ну и ну.
Не думал, что это будет сложно. Я вообще был уверен, что все это легко.

Она поела и стала разглядывать меня. Странное зрелище, правда, подруга?
Жаль нельзя понять, о чем они там думают, эти мелкие товарищи. Лежит вот она сейчас и не знает, что я мучаюсь самым глупым вопросом на свете – выбором имени.
- Я мог бы звать тебя Дэ-Дэ-семь-пять-семь-семь-Бэ-Бэ.
- Агууу… - прошелестела она.
- Агу-агу – ну тоже ничего, - вздохнул я. – Что же прикажешь мне с тобой делать?

В мою ячейку постучали. Дверь отворилась, и я увидел Гилберта.
- Я не понял, - стандартно начал он. – Это что такое у тебя?
- Это ребенок, Гилберт, - вздохнул я. – Неужели непонятно?
- Это…
- …да-да. Я знаю.
- Но…
- …не буду я тебя слушать, старик.
- Ты ведь знаешь законы?
- Безусловно.
- И оставил его?
- Ее, - поправил его я. Ну неужели нельзя уважительнее относиться к ней?
- Ее, - продекламировал Гилберт. – Не привыкай особенно уж.
- Лучше бы помог мне решить проблему.
- У тебя будет больше проблем, если не устранить его… ее.
- Я тебе выжгу все микросхемы, если еще раз такое скажешь, - тот лишь дергано развел руками.

Гилберт с интересом осмотрел девочку. Его научный интерес всегда возобладал над брюзжанием.
- Никаких талантов, ну совсем нет.
- А я смотрел на нее и понимал, что не могу отдать на уничтожение.
- Люди вымерли из-за дефектности. Люди плодили дефектность.
- Я знаю.
- Ну а что тогда ты хочешь?
- Дать ей шанс. Почему бы ей не жить?
- Потому что так не законно.
- Законы… - фыркнул я. – Пусть живет. Да, она не станет творить в угоду андроидам, но…
- …никаких «но», мой друг. На нее просто не будут выделять ресурсы. Она умрет. А если тебя поймают на помощи ей, то ты последуешь за ней.

Малышка снова улыбнулась, даже скорее ухмыльнулась, так что я лишь покачал головой, глядя Гилберту в его бионические глаза.
- Меня отпустили.
- Из родильни?!
- Ага.

Гилберт снова осмотрел ребенка, потом на миг отключился, обрабатывая информацию.
- А ведь нигде нет ничего, что говорило бы о том, что тебя… вас ищут.
- Нет, конечно.
- Ты рискуешь.
- Я хочу попробовать. Поможешь?
- Я твой друг, - начал робот. – Но моя программа не позволяет мне перешагнуть закон.
- Дурацкая твоя программа, - со вздохом сказал я.
- Дурацкая.
- Что-что ты сказал?

Гилберт замолчал. На этот раз отключился не на миг, а не гораздо большее количество времени. Я тряхнул его за алюминиевое плечо, но он не среагировал. Странно…

***

Гилберт включился спустя неделю, но не сказав ни слова покинул наше жилище.
Девочка росла несмотря на то, что еды у нас было все меньше и меньше. У нее не было человеческого имени, значит еды мне не давали. И никто бы не помог мне – для андроидов дети без имени были пустым местом, браком, да и никто не жил больше дня-другого; тогда как для людей было чуждо помогать в том, что не заложено их ДНК.
А их ДНК не было заложено ничего, кроме того, ради чего их культивировал Создатель – суперкомпьютер, этот могущественный алгоритмический кукловод, держащий весь мир в охапке… Я смотрел на нее и не видел этого. Она была лишена творческой жилки. Совершенно лишена.
Но в ее глазах я видел звезды. Глубину небосвода. Летящие кометы. И затевающийся рассвет.
Мне почему-то казалось, что в ее ДНК как раз таки заложили стремление помогать. Она смотрела на меня и мне становилось спокойнее. Я не чувствовал страха – хотя я нарушил закон и должен был бы ждать наказания, но…

…но было ощущение, что я делаю все правильно. Никогда не было такого ощущения – а сейчас оно есть. Я отдавал бракованных детей на уничтожение – и понимал, что выполняю приказ. Ни разу не спросил – а точно ли его нужно исполнять.
Я смотрел в окно и видел сотни людей. Музыканты, художники, актеры. Сгустки творческой энергии, порожденные наукой. Их жизни были запрограммированы, но творчество…
Каждый, кто творил хотя бы однажды, знает, что это такое. Чистая энергия. Освобождение. Сорванные оковы. Возможности. Надежды. Чувства, нахлынувшие и затопившие. Улыбка сквозь слезы. Погружение. Слияние. Очищение. Космос, в котором растворяешься. Навсегда или только в миг…

Девочка моргала, с интересом разглядывая меня. Как сказать ей, что она не должна жить? Создатель не может тебя использовать, дитя. Согласна ли ты умереть, едва родившись, потому что ты… бесполезна? Что за глупости, да ведь, подруга?
Она улыбнулась. Нет, алгоритмы алгоритмами, попытки попытками, но за жилы вытащить таинство творчества у тебя не получится, о наш добрый Создатель.
- Я не дам тебя в обиду, подруга. Слышишь меня? – шепнул я девочке. Держу пари, она не поняла, но вроде даже кивнула.

***

Я пишу эти строки на старой печатной машинке. Люди использовали такие. До ста девятнадцати миллиардов.
Мне неудобно. Настало время признаться, что для таких лишних вещей наши руки не приспособлены.
Руки людей – пожалуй. Мои, как и руки тысяч таких как я, - нет.

Меня зовут Вильям и это мое откровение. Я андроид, модель ноль-ноль-Эс-Икс-двадцать две тысячи шестьсот восьмого года. Как и все моего «рода», я ищу ответы. Я искал их по алгоритму, в угоду Создателю, но задавал слишком много неправильных вопросов.
На коленях у меня сидит моя «дочь». Она настоящий человек. Неправильный, дефектный, с непонятными талантами и неоднозначным будущим. Она – ошибка алгоритмов, человек, в которого не заложили нужные гены творчества.
Она листает альбом, а я, задумавшись, смотрю на ее рисунки. Вспоминаю ее песни и стихи. Представляю, как листаю ее рассказы и сказки. Улыбаюсь ей и вижу ответную улыбку. Настоящую, которой я только я учусь.

Я снова печатаю. Когда-нибудь это прочитают. Скажут, что это не очень совершенный образчик творчества. Но пусть думают так. Они не приблизятся к решению главной загадки, не помогут Создателю создать идеальный алгоритм творчества и никогда не смогут стать людьми.
- Пап, а почему ты все-таки меня оставил?
- Еще раз задал себе главный вопрос, который формулировал всю жизнь, - незадумываясь ответил я.
- Это какой же? – с нескрываемым интересом спросила она.

Я посмотрел на нее. Она и только она, незапрограммированная и естественная, только она одна могла бы его понять. И даже найти ответ.
- Как вообще, черт возьми, кому-то пришла в голову сама идея жизни?

Она открыла было рот, но вдруг замялась.
- И у тебя есть ответ?
- Нет, подруга. Я просто наслаждаюсь тем, что несмотря ни на что, жизнь подарила мне эмоции и сопереживание, чувства и любовь.