Рыжий

- Бабушка, они запретили рыжих! – выкрикнул Даня, едва появившись на пороге.
Бабушка всплеснула руками, обронив спицы и скептический взгляд из-под очков:
- Господи помилуй, что ты плетешь!
- Правда, бабушка! – не унимался непослушный внук. – Включи телевизор, если не веришь!
- Конечно, не верю! Чертенок ты маленький.
Взъерошенный Даня взял пульт и нажал красную кнопку: на экране появилось лысеющее существо в малиновом галстуке.
Оно молвило:
- Нам стало достоверно известно, что кризис, в который впало наше процветавшее до этого государство, спровоцирован именно рыжими. Это они вероломно подломили нашу экономику. Это они сеют в людях панику и ненависть. Это они скупили в магазинах всю соль, перловку и туалетную бумагу, чтобы уморить людей преснотой, голодом и нечистотами. Давайте не будем друг другу врать: рыжие – они ведь не то, что мы, нормальные.
Здесь существо попыталось добродушно улыбнуться – но получилось удушающе.
Оно продолжило:
- Мы не позволим этому продажному, лживо-яркому цвету заполонить наши гордые серые улицы! Мы нанесем удар первыми! Рыжий – не наш цвет!
И существо выплюнуло праведно-яростную слюну и ударило кулаком по столу.
Бабушка перекрестилась, а потом запустила руку в бесстыжие рыжие волосы внука.
- Господи, что же теперь будет, - она подняла с пола спицы и принялась вязать, приговаривая: «Господи, дай мне сил и ума, господи, дай мне сила и ума».
Даня смотрел на седовласую бабушку со смутной тревогой и томительным ожиданием.
- Мне надо бежать, - сказал вдруг он решительно то, что вертелось на языке с тех пор, как он услышал от своего златокудрого друга Славки страшную весть.
- Стой! – выпалила бабушка и вскочила. – Сиди тут!
Она усадила внука в кресло, дала ему спицы:
- Повяжи пока, а я в магазин.

Василий Александрович родился в интеллигентной семье, с детства читал Шопенгауэра в подлиннике, а с юности даже начал понимать, что читает, когда занялся немецким языком. К окончанию школы он овладел также языком английским, языком французским и языком преподавателя литературы и поэтессы Вероники Кузьминичны. Но им не пришлось быть долго вместе, потому что Василий Александрович больше любил стихи Пушкина, а не стихи Вероники Кузьминичны, которые он однажды неосторожно назвал «дрянными» - ноющий в дождливую погоду копчик теперь всегда напоминает ему об этом.
В университете Василий Александрович прослыл фигурой утонченной, хотя недоброжелатели нередко оскорбительно кликали его просто «скелетом» или «дрищом». Но он не обращал на это внимания, а продолжал гнуть свою линию, пока некоторые продолжали гнуть свои и чужие пальцы. В итоге Василий Андреевич окончил университет с отличием и двумя смотрящими в разные стороны пальцами.
На работе его тоже быстро стали недолюбливать, то ли за ум, начитанность и образованность, то ли за желание все время продемонстрировать свои ум, начитанность и образованность. Или за то, что эти качества позволили ему стремительно продвигаться вверх по службе. Конечно, дело усугублялось тем, что служил он в Институте просвещения – самой завистливой и мракобесной среде.
Все эти испытания не сломили Василия Александровича: он не озлобился, оставался добрым и отзывчивым, всегда был готов придти на помощь, отстаивал свои принципы в любой ситуации, даже если это могло сказаться на его будущем. Все знали его как порядочного и мудрого человека. Однако это не помешало ему вести ожесточенный и неравный бой в магазине с тщедушной бабушкой Дани за последнюю упаковку краски для волос. Ведь родители одарили Василия Александровича не только редкими умом и талантом, но и рыжими волосами. Родители всегда повторяли, что рыжих небесное солнышко любит. К счастью, они не дожили до того дня, когда их невзлюбило «солнцеликое» на земле.
- Отдай, бабка, - свирепо шептал Василий Александрович, глядя из-под натянутой на уши шапки, и казалось ему, что это говорит не он.
- Ты отдай, бесовское отродье, - шипела бабушка.
- Да ты ведь седая, старая, - не уступал Василий Александрович, и вспомнив, что он все-таки интеллигент, добавил:
- Мадам.
- Это внуку, ему еще жить да жить, - бабушка не сдавалась и впилась в руки противника острыми ногтями.
- А мне? Мне еще знаешь, сколько нужно сделать! – Василий Александрович действительно имел много планов на жизнь. Ему хотелось верить, что именно эти планы, связанные, конечно, с процветанием и прогрессом всего человечества, сейчас движут им.
- Изувер! – крикнула вдруг бабушка, и одетые в шапки посетители магазина на нее обернулись. Всю жизнь смущавшаяся от излишнего внимания к себе бабушка отпустила добычу – и Василий Александрович направился к кассе.
Бабушка, тихо шаркая старыми туфлями, вышла из магазина. А победитель словил осуждающие взгляды, и натянул шапку еще глубже – чтобы прикрыть свои горькие от стыда глаза.

Бабушка вернулась домой как раз в тот момент, когда Даня довязал шапку и напялил ее на свою несчастную рыжую голову.
- Жарко в ней будет, лето все-таки, - пожаловался Даня, почесывая голову – шапка была шерстяной. – Буду смотреться в ней, как болван.
- На виселице умом тоже особо не блещут, - справедливо заметила бабушка.
- Это конец, да? – Даня посмотрел на бабушку полным слезных надежд взором.
- Вот еще чего! Это только начало! – бодро ответила бабушка, и даже взглянула на внука с укором: мол, нельзя так скоро сдаваться, милок!
- Что в магазине? – спросил Даня.
Бабушка только махнула рукой.
- Где твой рюкзак? – сказала она, ощупывая взглядом скромную комнату.
Даня нашел в углу рюкзак и протянул его бабушке:
- Значит, бежать?
- Конечно! Надо где-нибудь переждать. Авось, передумают еще. Как тогда с зеленоглазыми, помнишь.
- Конечно. Только маму уже не вернешь, - Даня грустно снял шапку.
- Да, и кота Лившица тоже, - согласилась бабушка. – Прости, родной. Не хотела бередить.
Бабушка извинительно чмокнула внука сухим валидольным поцелуем, и отправилась на кухню, чтобы собрать в рюкзак немного еды ему в дорогу. Тут она увидела в окне златокудрого Славку, который шел вместе с двумя существами, одетыми в черные одежды, черные бронежилеты и черные каски. Одно из существ больно держало Славку за ухо, которое казалось особенно красным из-за природной бледности паренька.
- Тьфу, вот иуда! – выругалась бабушка, и стала быстрее запихивать все, что попадалось под руку: хлеб, шоколад, яблоки, сосиски, нож, солонку, салфетки, капли от запора.
Даня тоже прибежал и посмотрел в окно.
- Черт возьми! – крикнул он и получил в лоб от бабушки.
- Не смей его при мне поминать, - отрывисто и злобно проговорила бабушка, не выносившая разговоров о сатане, и пихнула тяжелый рюкзак в руки Дани.
Бабушка ловко добралась до противоположной стены, где было еще одно окно, и попыталась его открыть. Однако окно не поддавалось – уж слишком давно его никто не трогал. Даня решил помочь, но только порезал пальцы. Бабушка оглянулась, схватила стул и бросила его в окно. А потом выбросила в окно и Даню, которому стало не очень хорошо от вида крови. Раздался наглый и настойчивый стук в дверь.

Ирина Антоновна была в том прекрасном возрасте, когда многое вроде еще впереди, но уже есть, что вспомнить, чинно попивая бокал вечернего чая и наблюдая за чарующим закатом с балкона своей уютной дачи. Например, о том удивительном времени, когда она, молодая и наивная девочка, пришла в Институт культуры, полная надежд изменить отечественную культуру.
Или о том не менее удивительном времени, когда она, молодая и наивная девушка, поддалась на уговоры немолодого и циничного профессора искусствоведения, отдав ему на экзамене не только свою зачетку, но и свою девственность.
Или о том совершенно удивительном времени, когда она, молодая и наивная женщина, пришла работать в Музей живописи и пластики, и будто открыла для себя новый дивный мир, полный искусства и вдохновения, бухгалтерского учета и финансовой отчетности, искусства бухгалтерского учета и финансового вдохновения, учета искусства и отчетности вдохновения.
Но сейчас Ирина Антоновна, молодая и наивная дама, столкнулась с новой непростой задачей. Перед ней сидели два существа в черных пиджаках, с иссиня-черными папками и красно-черными глазами и говорили о том, что со стен музея необходимо немедленно снять картины, где присутствует рыжий цвет.
- Но ведь это произведения великих художников, это гордость нашего музея, - пыталась вразумить существ Ирина Антоновна, ставшая не так давно директором.
- Это не великие художники, - брякнуло одно из существ, - это заблудшие люди.
Второе существо тут хихикнуло, а первое продолжило:
- Они поддались на чуждые нашему народу…
Тут существо немного пожевало, пытаясь подобрать подходящее слово.
- Принципы, - подсказало второе существо.
- Идеалы, - поправило существо первое.
- Но они жили много лет назад, и не ведали, что попирают своими картинами чьи-то идеалы, - заступалась за художников Ирина Антоновна.
- Незнание законов не освобождает от ответственности, - заученно отчеканило второе существо.
- Короче, картины немедленно должны быть сняты и уничтожены, - приказало первое существо.
- Как? – Ирина Антоновна не поверила ушам. – Уничтожены? Может, мы их просто пока уберем?
- Мы здесь не на рынке, - отрезало второе существо.
- Давайте не будем зря тратить наше и ваше время, - дополнило первое существо. – Вечером мы вернемся, и очень вам советуем успеть выполнить свой долг.
Два существа встали и затопали вон.

Василий Александрович стоял возле большого антикварного зеркала и осматривал свои изумрудные волосы.
- Да, непросто будет теперь читать лекции студентам о политике нетерпимости в восточных государствах, - заключил он.
Раздался звонок по телефону – это была Ирина Антоновна: они были не очень хорошо знакомы, но от своих общих друзей всегда слышали друг о друге только хорошее. А на одном званом вечере, посвященном открытию очередной громкой выставки, молодая и наивная Ирина Антоновна даже позволила себе пофлиртовать с угрюмым Василием Александровичем, который с детства считал себя старым.
- Василий Александрович, я обращаюсь именно к вам, потому что знаю вашу стойкость и порядочность, - начала Ирина Антоновна. – Мне очень нужна помощь. От меня требуют уничтожить все картины с рыжим цветом.
- Вы шутите, - ответил Василий Александрович.
- У меня на это нет времени. Я знаю, у вас большая машина. Можете ли вы…
- Конечно, - Василий Александрович не стал дослушивать, быстро сообразив, о чем идет речь.
- Спасибо, я в вас не сомневалась, - в голосе Ирины Антоновны послышались слезы, и если бы не ситуация, Василий Александрович снова мог бы принять это за флирт.
После звонка Василий Александрович вспомнил, как выглядит Ирина Антоновна: твердый стан, широкие плечи, круглые глаза и квадратные очки – просто прелесть. Нежность разлилась по его тоскливому телу, и он понял, что спасти искусство – национальное достояние – это его долг. Возможно, потом об этом его геройском поступке даже снимут фильм. В главной роли наверняка хорошо бы смотрелся Мэтт Дэймон.
Василий Александрович мечтательно выглянул в окно, и тут заметил паренька в вязаной шапке, который прятался в кустах от проходящих неподалеку существ.
- Похоже, наш, - сказал сам себе Василий Александрович и поспешил вниз.

Картины с наличием рыжего цвета выносили через черный ход. Даня вызвался помочь Василию Александровичу, поддавшись на его умелые пламенные речи о том, что с Даней сделают существа, если Василий Александрович его им выдаст. Ирина Антоновна стояла «на шухере», и вспоминала, как она вот так же стояла «на шухере», пока ее школьная подруга Светка исторгала из себя ошибки предшествующего вечера.
Когда погрузка успешно закончилась, Василий Александрович подошел к Ирине Антоновне, надеясь на скромный прощальный поцелуй, который не перейдет в страстный только из-за ограниченного времени. Однако получил лишь устную благодарность и похлопывание по рыхлой мужественной груди.
«Конечно, я ведь не Мэтт Дэймон», - с грустью подумал Василий Александрович.
- Нас ждут большие дела, юноша! – бодро заявил он Дане, когда сел в машину.
- У вас с ней все равно ничего не получится, - Даня скептически улыбнулся.
- Тогда дела великие!
Им нужно было как можно скорее убраться из города. Василий Александрович повернул ключ в зажигании, представляя, как они резко стартанут, оставляя после себя только клубки пыли, в которых скроется вся их прошлая счастливая жизнь; как они будут искать ту самую дорогу, которая станет настоящим новым путем, новой реальностью, новым смыслом; как они умело уйдут от неожиданной погони, промчавшись тропами, которые знает только один Василий Александрович; и как он потом будет благодарить своего лихого железного коня и по-отечески успокаивать своего маленького трусливого жеребенка Даню, который даже немного наделает в штанишки от страха.
Однако машина не заводилась, Василий Александрович пробовал снова и снова, уже стал нервничать и ругаться, а юный Даня пытался его успокоить. Тут в дверь постучала черная рука существа. И Василий Александрович ощутил, что вот-вот наделает в штаны.

Михаил с детства был маленьким человеком. Маленького роста, маленького веса, маленького размера и маленьких амбиций. В ту пору, когда все его сверстники мечтали о космосе, маленький Михаил мечтал прокатиться в метро. Когда другие мечтали о кругосветных путешествиях, маленький Михаил мечтал съездить на поезде за город. Когда подросшие пацаны стали мечтать дунуть травки, Михаил мечтал дунуть в свисток на железнодорожном переезде. Когда все стали грезить о большой и чистой любви, Михаил воображал себе маленький и грязный разврат.
Маленький Михаил вполне мог поместиться в самых маленьких местах. Например, школьном шкафчике, мусорном баке или под стулом, что не раз доказывали не любившие его одноклассники. Или в маленький чемодан, что не раз доказывали любящие Михаила родители, когда решали экономить на билете и сдавали маленького сына в багаж.
Повзрослев, Михаил стал водителем маленького автобуса, который следовал по маленькому маршруту «М» - от «Магазина мебели» до «Мединститута». Михаил хотел бы водить поезда, но считал, что это было бы слишком большой для него задачей.
Однажды Михаила пожалела милая маленькая девушка Маргарита. То ли за его маленькое уютное сердце, то ли за его маленькую уютную квартиру с видом на маленький цветущий сад. Однако сад отцвел, маленькая квартира с каждым днем будто становилась меньше и теряла уют, а Михаил стал почему-то превращаться в маленького тирана. И Маргарита ушла от него к большему тирану с большей квартирой.
Заскучавшее маленькое сердце Михаила решило завести себе маленького мопса по прозвищу «Малыш».
- Мы сейчас с Малышом совершили маленькую прогулку по нашему маленькому саду, - с удовольствием рассказывал Михаил в традиционном маленьком телефонном вечернем разговоре с мамой.
После одной такой прогулки Михаил, как всегда, заботливо мыл маленькие лапы Малыша, как в дверь раздался звонок – на пороге оказались два существа в касках, бронежилетах и с автоматами на перевес.
- Михаил Михайлович Рыжий? – спросило одно из существ.
- Да, - подтвердил Михаил.
- Пройдемте с нами, - сказало существо.
- Зачем? – Михаил непонимающе смотрел снизу вверх на незваных гостей.
- Вы что, телевизор не смотрите? – в разговор встрянуло второе существо.
- Нет.
- Ну, тогда мы вам сами все подробно расскажем, - пообещало существо первое.
Два существа потом действительно подробно рассказали Михаилу, какая он «мразь», «грязь», «блязь», «ублюдок», «выродок», «самородок» (это, видимо, высказалось в запале и по ошибке, за что Михаил получил еще один сильный удар в свой «наглый хавальник»), также была упомянута научная гипотеза, что Михаил «трагическая ошибка природы», и ненаучное предположение, что он  «штопанный гандон».
Когда Михаилу показалось, что еще один удар – и он умрет, пришло спасение. Спасение пришло в виде гражданки Терпилиной, чем-то напоминающей женщину. Она подошла к существам и важно к ним обратилась:
- Добрый день. Я хочу исполнить свой гражданский долг.
Два существа переглянулись.
- Конечно, мы вас слушаем, - ответило одно из них.
- Знаете, мой сосед Иван Иннокентиевич…
- Рыжеволосый? – нетерпеливо выпалило существо.
- Нет.
- Торгует апельсинами? – второе существо тоже жаждало развязки.
- Нет.
- Носит рыжее белье? – не унималось первое существо.
- Нет. Понимаете, он имеет рыжие мысли.
Два существа снова переглянулись.
- Спасибо за бдительность, - первое существо пожало Терпилиной худую руку, а потом вручило ей награду – нашивку с буквой «Г».
Два существа вместе с почетной гражданкой отправились на поимку следующего преступника, а растерзанного Михаила унесли в камеру.

Петухов Петр Савельевич в жизни гордился тремя вещами: высоким ростом, званием подполковника и походкой полковника (он верил, что способен на большее). В обществе он любил напустить на себя туману, поэтому постоянно курил трубку. И говорил что-нибудь загадочное, вроде: «Я бы с пингвинами в разведку не пошел». Или что-нибудь малопонятное, вроде: «Ишьтырворрешдыб».
Петра Савельевича всегда привлекало искусство. В юности он запросто вынес картину с выставки, и вскоре его так же запросто поймали. На допросах он заявлял, что ему просто понравилась картина. Ему поверили и просто дали два года.
В тюрьме он завел хороших знакомых, у которых многому научился. Выйдя на свободу, вдохнув свежий воздух и съев долгожданный гамбургер с очень острой котлеткой, Петухов пошел на выставку украшений какого-то там роскошного века – и выкрал некую роскошную безделушка. На этот раз его не поймали – даром уроки не прошли.
Он входил во вкус, воровал произведения искусства и продавал их желающим. Надо отдать ему должное, он брал только то, что нравилось лично ему, а не работал по заказу. «Настоящее искусство – брать только настоящее искусство, чтобы не осквернять искусство, и тогда этот акт тоже будет искусством, и я, безусловно, человек искусства, потому что я тоже создаю искусство, искусство обладания искусством – разве не в этом соль и перчинка искусства», - любил повторять он, правда, каждый раз делал это по-разному. В какой-то момент на него вышли спецслужбы – и он тоже начал поставлять им и их друзьям произведения искусства.
Но однажды Петру Савельевичу его занятие стало не по душе, и он оказался на перепутье. Там ему попался чиновник, который предложил должность в Доме культуры. Вызов был принят. И Петр Савельевич умудрился наладить в этом Доме культуры такую коррупцию, что все чиновники и спецслужбы диву давались и стоя ему аплодировали.
Терять такого способного человека было нельзя, и ему предложили место в отделе по экономическим преступлениям. Со свойственными ему талантом и беспощадностью Петр Савельевич стал воровать миллионами. «А этот гусь Петухов далеко пойдет», - были уверены многие, и решили придать ему ускорение.
И вот теперь полковник Петухов вошел в комнату, где проводился допрос изумрудного Василия Александровича и рыжего Дани. Петр Савельевич важно прошелся по комнате, чтобы сначала все присутствующие могли оценить его прекрасную походку.
Потом он сжал волосы Дани в кулак, и злобно просипел ему в ухо:
- Я тебя уничтожу.
Даня испуганно на него посмотрел:
- За что? Я ничего не сделал.
- За то, что ты родился, - спокойно ответил Петухов, еле открывая свои плоские губы.
- Но ведь это не грех, - сопротивлялся Даня.
- А церковь думает иначе, - усмехнулось одно из существ.
- Не пугай мальчика, - промурлыкал Петухов. – Это не грех. А вот воровство – большой грех.
Петр Савельевич посмотрел на расставленные возле стены картины с рыжим цветом и плотоядно заулыбался.
- Я не виноват, - упрямился Даня.
- Я тебе верю, - ответил Петухов. – Только я ведь ничего не решаю. Это дело суда. Ты ведь веришь в наш справедливый суд?
Два существа рассмеялись.
- Я сказал что-либо смешное? – окрысился на них Петухов, и существа умолкли.
- Веришь? - обратился он снова к Дане и взял его за ухо.
- Да, - дрожа, ответил Даня.
- Я буду молиться за тебя, - сказал Петухов, перекрестил Даню и отошел, снова обратив внимание на картины.
- Картинами я распоряжусь лично, - сказал он существам, после чего сделал им отмашку.
- Да, какие сочные цвета, - восхищался он, а сзади доносились звуки ударов.
- Определенно, то, что они запретные, делает их воистину великолепными, - возбуждался Петухов, а сзади доносились стоны и крики.
- Как же будет жалко с ними расставаться, но каким же мучительно эротическим будет этот акт передачи, - предвосхищал Петухов, а сзади слышались грохот и хруст.

- Боже мой, Даня? Это ты?! – изумился Борис Леонтьевич, когда избитого Даню вместе с не менее избитым Василием Александровичем принесли в камеру, где только-только пришел в себя маленький Михаил.
- Папа, - еле слышно промолвил Даня и упал к отцу на колени.
Они не виделись более полугода: Бориса Леонтьевича определили в тюрьму после того, как отменили слово «ложь», а он – журналист – не мог на ложь говорить «правда». И с этим его недостатком ничего нельзя было поделать. Неисправимый Борис Леонтьевич даже в тюрьме не хотел меняться, а писал трактат о том, какой правдивой должна стать страна после того, как закончится царство бесовщины.
С ним соглашался и священник отец Алексий – сосед по камере. Его взяли во время гонений на левшей: существа вдруг уверовали, что левая рука – от дьявола. И сейчас отец Алексий сочинял реформы церкви и предание анафеме существ в условиях будущего мира.
Даню и Василия Александровича привели в чувство, накормили тем, что осталось от ужина. Даня даже заснул на плече отца, а очнулся от солнечного луча в маленьком окошке.
Он встал, подошел к окошку и сквозь решетку смотрел на рыжий закат.
- Папа, неужели это конец? – сказал Даня.
Борис Леонтьевич подошел к сыну и обнял за плечи:
- Что ты, сынок? Это как раз только начало.