Хули

ХУЛИ
Перепалец Богдан, Перепалец Олег.
(perepalec_bro@yahoo.com)
МИШЕ 35 лет или около того.
Он главный герой
А сколько остальным — не так важно.


Слушай, смотри, не сказать, что я прямо наделил эти шорты своим дерьмом или что для меня все это полная неожиданность. Не, не скажу такого. Где-то в глубине души, я, наверное, что-то такое подозревал. То есть, я не видел прямо такую картинку, как сейчас: ты стоишь, я стою. Мы все стоим. Но...
Короче, я к чему сейчас все. Я хочу рассказать. Ну, про себя. Объема добавить. Я же для тебя явно просто какая-то плоскость, которая к тебе лицом стоит. Может это как-то поможет тебе меня понять. У меня жизнь есть, я — человек, я все то же самое, что и все, хочу. Я люблю радости. И... вот только прошу тебя не перебивай. Дай мне рассказать.
Уверяю тебя, я не сижу и не поливаю всех своим безостановочным потоком. Я всегда, не сказать, чтобы много говорил. Я просто не понимал, зачем много слов. Если в одном случае и так все понятно. А в другом, да всем плевать, что у тебя изо рта вылетает. Например, когда вы долго едете в тачке с другом и просто не знаете, чем заняться, кроме как поговорить друг с другом ни о чем. Или эти разговоры о погоде. Зачем про нее вообще говорить? Ну, действительно, зачем? Вы встретились. Ты знаешь, сейчас тепло, он знает, что сейчас тепло. Более того, с большой долей вероятности, вы знаете, какая будет и завтра погода. И вы точно помните, какая была вчера. То есть, погода для вас всегда достаточно понятное и предсказуемое явление. Но, тем не менее, вы встречаетесь и не сказать, чтобы только о погоде говорили, нет, но вы точно какую-то часть своего времени уделяете этой ерунде.
Я никогда не был таким. Более того, я вообще не переживал о погоде. Начинался дождь, а ты в спортивках, но черт с ним. Заскочили в падик, как в детстве, там подождали. Вас обычно не меньше трех и постоянно есть, чем заняться.
Такой я был. И ты знаешь об этом.
Ну вот, опять. Прошу, не перебивай.
Понимаешь, всю мою жизнь меня перебивали. Воспитательница в садике, когда я хотел что-то сказать, она говорила, Мишенька, сейчас не время, сейчас кушать нужно. Да, врать не буду, дар красноречия у меня почему-то открывался во время приема пищи. В остальное время мне интереснее было рот открывать только исключительно в моментах, когда мои ноздри не могли сделать достаточный забор воздуха ввиду того, что в одной все время была слизкая жидкость, называемая в простонародье «сопелька».
Меня перебивал папа, когда они стояли с мамой возле меня и выбирали секцию, на которую я должен ходить.
Отец сказал, бокс, мама, видно было, еще думает. Тут я такой, папа, я хочу…
А он просто не дает мне дальше сказать, бокс и точки.
Не поверишь, но в тот момент я не хотел сказать, папа, я хочу издеваться над людьми; папа, я хочу калечить жизнь подросткам; папа, я хочу быть настоящим гангстером. Нет, ничего я такого не говорил. Хотя бы потому, что тогда никто не говорил слово «ганстер», все использовали «бандит». Заметь, как время поменялось. Как теперь язык звучит. Новое поколение предпочитает, как раз слово «ганстер», чем «бандит. «Бандит» сейчас пахнет малообразованным человеком, который гоняет в кожанке и джинсах, но всегда имеет под рукой спортивный комплект, который поможет быстро бежать и высоко махать ногами в случае атаки.
«Я сейчас настоящий ганкста», — я, действительно, именно такое совсем недавно слышал. Посмеялся, конечно...
Я тогда хотел своему отцу сказать, что хочу заниматься танцами. Без понятия, вообще откуда во мне это взялось. Я тут рос. А тут просто не может само по себе появиться желание ходить на танцы. Зима суровая, люди такие же. Не место для легкого и художественного характера. Но это реально было. Понимаешь, этот факт дает мне возможность тебе конкретно так заявить, что я парень довольно-таки хороший. Не конченный, как у тебя в голове, наверное, все это выглядит.
Мама меня тоже перебивала. Помню, я выучил алфавит и начал все буквы по порядку говорить. А она где-то в районе «к» сказала, ну хватит уже, тебе не надоело столько болтать? Пусть это учительница слушает.
Не поверишь, я до сих пор не знаю наизусть весь алфавит. Мой пик — тот самый момент перед мамой. Я только его выучил. И мне казалось, что он отпечатался в моей памяти на всю жизнь. И тут мама просто меня перебивает и не оставляет мне никаких шансов на счастливое детство.
Если ребенок знает весь алфавит, еще и все десять цифр, у него уже практически половина детства сложилось, как надо.
Жена меня перебила, когда я уже понимал, что у нас все разваливается и вряд ли это все можно наладить, но при этом я начал говорить, слушай, Света, нужно пробовать дальше. Это не страшно. Но Света меня уже остановила на словах «нужно».
Она даже не расслышала «пробовать» и ляпнула, я отвечаю, мы должны развестись.
Света меня знала лет с шестнадцати или с семнадцати. И до самого последнего момента она была уверена, что меня интересуют только эти слова «отвечаю», «до талого», «фара», и что нормальные я просто не способен воспринимать.
Меня все перебивают. Как будто уверены, что длинные предложения — совсем не мое. Даже семилетний сын. Мы смотрели что-то из «Марвела». А я начал рассказывать, что сейчас все не то, жвачка. Что раньше был «Бэтмен» Бертона, «Бэтмен» Нолана. Все это было умнее. «Терминатор», даже «Аватар», в конце концов. А сейчас это... И сын просто орет, папа, «Марвел» и все тут.
Даже он. Семилетний пацан. Вот такого роста. Для своего возраста еще тот конь, но все же кроха еще совсем. В вагину обратно к мамке уже не влезет, но сказать, что он сможет без проблем шлепать в сорок третьем размере кроссовок, ты явно не скажешь.
И теперь ты. Тебе тоже нужно меня перебить.
Но ты перебьешь и не проявишь ко мне должного уважения. А согласись, что в нашей с тобой ситуации, единственно, что у меня есть, это немного самоуважения. А так я тут голый. Просто стою. Да. И ты.
Я не знаю… Я хочу, просто чтобы ты немного меня понял. Чтобы ты понял, как я жил. Что я достоин делать это и дальше. Я даже думаю, сейчас тебя удивит эта фраза, но жизнь стоит того, чтобы жить дальше. Согласись, что такие высказывания не слишком обычны для людей, к которым ты меня причисляешь.
Давай мы сейчас по сигарете выкурим. Я не курю давно. Но у меня с собой в кармане всегда пачка. Не поверишь, никогда точно не мог сказать, для чего она нужна, но я всегда с собой ее таскал. Может, где-то я чувствовал, что придет это время. Знаешь, я не из тех, которые там по малолетке кучу людей завалили, а потом сидят и ждут, когда к ним придут. Нет, я был вполне достойным представителем. Не сказать, что эталонным. Но все же.
....
Н-да. Пошло хорошо. Отличная сига. Вообще отличная. Мне всегда это нравилось. Да затянись и ты. Ну что тебе будет? Или ты думаешь, что я смогу с тобой, как герой боевиков, справиться? Все эти быстрые движения? Джеки Чан и его стулья?
Не, просто раздели со мной этот момент.
Я бы курил, если бы не детство. Нельзя было... Ну как нельзя было. Я короче, курил с пацанами где-то с десятого до одиннадцатого года. Рождения.
А потом на моих глазах, короче, Киргиз с Татарином не поделили что-то. Ну я хер его знает, как их звали, не помню уже. Просто сколько помню, столько они Киргиз и Татарин. Даже, когда Татарина завалили, ну, мы все собрались. А там крест. Табличка. И как его зовут. А мне уже лет двадцать пять, наверное, двадцать три, может. И я такой уже разбираюсь во всех этих жизненных вопросах. И спрашиваю, а почему крест, если он Татарин? А он, оказывается и не Татарин был. Его то ли Максим звали, то ли Святослав. Ну какие-то созвучные, короче, для меня имена. Я так удивился и все равно не запомнил, как его зовут… Короче, этот Татарин бежит за Киргизом. Киргиз впереди, ну значительно. А Татарин бежит не быстрее него. Просто преследует, монотонно. Пустырь еще такой. Далеко видно. И мы с пацанами смотрим, как минут через десять, короче, Киргиз начинает сдавать. Татарин его догоняет. А потом долго-долго бьет. Киргизу тогда сильно повезло. Он сразу лишился этой нудной херни — походов к стоматологу. У него сразу новые выросли. Надолго, которые не гниют.
И я тогда подумал, не, курить больше не буду, вон, Киргиз как сдулся быстро. И бросил.
А так бы я курил, конечно. Ну приятно. А то стрессуешь. А тут эту херню в рот засовываешь, и все нормально. В тумане мозг на пару минут. А что тебе еще надо в этом дне, если не пару минут ни о чем не думать?
Давай я за тебя тогда докурю. А то стоишь, как пепельница без тяги.
Ага, да, идет. Я тебя просто в курсе всех событий держу. Я же вижу, что ты хочешь контролировать весь процесс.
Вооот. Все, дальше не идет. Вторая сигарета не идет. Фу, мерзкое чувство. Организм да, отвык. Говорит, до свидания, не интересно.
Ладно, теперь не будем больше резину тянуть.
Я тебе про свою жизнь всю рассказывать не хочу. Это не интересно. В ней, как у всех, как и у тебя, много скучных однообразных моментов. Типа ты просыпаешься, умываешься, отжимаешься, идешь в душ, ешь, пишешь сынишке, чтобы узнать, как у него дела, пишешь бывшей, чтобы быть уверенным, что она еще не умерла, потому что кто будет за сынишкой присматривать?
Я тебе просто про сегодняшний день расскажу.
Потому что для меня он был абсолютно... феноменальным. Знаешь, я пока подбирал слово это «феноменальным», я пытался его описать как-то у себя в голове.
И это идеальное слово.
Так вот, слушай...
Я просыпаюсь. Сразу, первое что у меня в голове, а почему это я еще сплю.
Начинаю потягиваться — делаю так постоянно, а потом думаю, блин, у меня же выходной. Мне никуда не надо. Вообще никуда.
И не болит ничего. В пятницу мы набрались сильно. Так как сделку по моим двум СТОхам закрыли. И все, я с пацанами, со своими, ну кто работал у меня. Я им нормально закинул за верность. Ну и мы с ними, плюс мои еще старые Рома, Артем, Айнур, Дамир, Баа.
Ты их все равно не знаешь, так что не нужно прямо переваривать инфу, что это за люди.
Я вчера отлежался так отлично. Прямо как процедура восстановления была. Похмелье такое дикое было. Я просто давно так не напивался. Поэтому тело сразу в отказ пошло, вчера проснулся и оно такое, так, брат, а давай-ка мы сегодня полежим. Весь день.
Ну я телек там тыкал, ел немного. Водичка. До душа еле доковылял. В общем, умирал с похмелья достойно и умеренно.
А сегодня просыпаюсь, и все, я восстановился.
И никуда не надо.
Знаешь, как это происходит? На тебя как будто бетонная плита свободы падает. Тяжелая, ты сразу понимаешь, что это жесть какая-то. Хочешь туда иду, хочешь сюда иду, хочешь вообще никуда не иду.
Я с понедельника по субботу по СТОхам всегда. Там разрулить чего, привезти, купить. Ну в процессе постоянно был. А в воскресение у меня день отца, да, я не могу сказать, что я там в первой тройке лучших отцов. Было бы так, мы бы с моей не разбежались. Но, знаешь, как. Лучше пацан сразу растет и знает, чего ожидать от брака, чем в этом... чем смотреть на моих родителей и до последнего верить, что они проживут долгую и счастливую жизнь.
Ты же знаешь про моих родителей?
Да ну, да ну, нет, серьезно? Это просто замечательная история. Прямо бомбовая. Я тебе так скажу, тебе башку разорвет. В общем, слушай... Ну отойди да, чуть руки разомни. А то держать это — все руки сломаешь.
РОДИТЕЛИ
Короче, я на год отправился на обучение. Ну, знаешь, мне восемнадцать. Кто в армию, кто в университет. А я в места не столь отдаленные, где сыро, отопление всегда херовое и люди, которые любят, когда ты рассказываешь свои истории. Меня, короче, там не любили…
Мои год без меня жили. Ну нормально у них все.
Да и казалось, что всегда нормально. Ссорились, как все, без фанатизма. При мне реже. Им некогда, в общем было, они мои проблемы решали. Или просто пытались прожить счастливо день, в котором со мной ничего не происходило.
Когда я на год уехал, у них впервые появились деньги. Когда я маленький был, когда не тусил непонятно где и с кем, они у них тоже были. А потом раз, и закончились.
Это я только потом узнал. Реально я раньше думал, что все мои проблемы решаются просто потому, что так и должно быть. Они решаются и все. Ну, ты такой, нормальный, с понятиями, друзья у тебя надежные. В общем, у вас мелкий криминальный коллектив с четким пониманием чести, гордости и всей этой херни.
Ты таким не рос, но я думаю, понимаешь, о чем я говорю. Мы были как итальянцы в «Крестном отце», только без таких здоровых клювов и этих рук с вечными приступами эпилепсии.
Все это время мне помогали родители. Через знакомых, знакомых знакомых. Не сказать, что они влезали в долги, нет. Но довольно часто не покупали себе новые шмотки. Поэтому периодически мне приходилось раздавать увесистые подзатыльники всем тем, кто говорил, что у моих предков довольно стремный шмот.
Я, короче, уезжаю в места. Они сами дома. Мама плачет, папа не плачет. Так первое время. Потом адаптируются. Ну посылочки мне собирают раз в пару месяцев. Через месяца два, наверное, стало понятно, что у них скапливаются деньги. Сами по себе. Просто так. Просто из-за того, что я больше с ними не живу. Не жру, как лошадь скаковая, не прошу у них постоянно в бесконечные займы, и они просто за меня не заносят никому.
В общем, мать говорит, я себе шубу хочу, простую, без всяких там. Отец говорит, хорошо. Накопим, а потом мне ружье. А мама такая, лады. И они копят.
Деньги складывают в баночку. В какой-то момент мама берет свои деньги, только что полученные от работодателя. От Почты России деньги. Берет свой любимый стул, который по ее мнению является единственным надежным стулом в этой квартире, подносит его к платяному шкафу в прихожей. Залезает. Вытаскивает коробочку. И уже на этом этапе она понимает, что что-то не так. Пока не понятно, что именно не так. Но определенно, что-то не так. Ее охватывает волнение. Рукам становится труднее удерживать коробочку в состоянии «я не упала на пол и не разлетелась к херам в стороны». Она опускает коробочку. Снимает крышку. И еще не увидев, что там внутри, думает, она стала легкой.
И действительно, внутри, все эти купюры, аккуратно сложенные и скрученные, они почти отсутствуют. Лежит только небольшое количество, которых, если и хватит на шубу, то только на один рукав. Отец дома. Мама всегда прекрасно знает, что от него, как от нормального мужика, исходит опасность. И это нормально — от мужика должна исходить опасность.
Но ее разочарование, возмущение, ее это все, оно просто вырывается наружу. Она забывает о том напряжении, которое есть в ее браке, о том счастливом и правильном напряжении, которое помогало столько лет ему не уйти, а ей не сказать, что сегодня она все решила и подает на развод.
Моя мама просто идет в комнату с телевизором. Где отец сидит на диване и смотрит телевизор. Наверняка это было что-то из баскетбола. Папа любил смотреть эту игру. Он любил каждый раз себе доказывать, что черные — это не макаки, нет они умеют играть.
У них есть интеллект.
Коробка с деньгами переворачивается. Купюры без какой-либо тяжесть падают на диван — их реальном мало.
И она спрашивает, где моя шуба?
Отец смотрит на нее взглядом, который она никогда раньше не видела. Взглядом совсем другого человека и говорит, там были такие скидки на ружья, и я не удержался. Прости. А шубу мы купим тебе ближе к зиме.
Наш сын скоро выходит, тихо говорит мама. Ее раздавило. У нее нет сил. У нее нет шубы. В общем, всего просто нет.
Мы что-то придумаем, говорит отец. Не переживай ты так. Я животных настреляю. Я всегда хотел ружье, ты же помнишь, что у меня есть разрешение?
И да, мой отец раньше охотился. До того, как родился я. До того, как его отец — мой дед — забрал ружье и сказал, что свое больше не даст.
Отец идет в их с мамой спальню. Достает из красивой коробки, по всей видимости, довольно дорогое ружье. Показывает его маме, хочешь подержать?
Мама говорит, нет. Потом уходит в мою комнату. Лежит весь день, плачет, ночует там. На следующий день не идет на работу. Хотя выходит вместе с отцом. Но просто возвращается обратно. Потом просто лежит и думает, и думает, и думает.
Мышьяк. Самый просто способ. Конечно найдут, конечно узнают. Но маме вообще плевать. У нее был всего лишь этот год. Она спокойно вздохнула, сын сидит за решеткой, и как это ни смешно звучит, он в безопасности. Они накопили на шубу. Сейчас не сезон, большие скидки, и им хватит денег на шубу для нее. Ей одной.
И теперь у нее ничего нет. Ей нечего терять. Понятно, что она в шоке, она подавлена. Но она решает это сделать. Где нашла, не знаю, как узнала, какая доза нужна, не знаю.
Отец приходит домой. Он всегда пьет херовый кофе. Очень много. И настолько горький, что в кофе можно насыпать насвая, отец ничего не заметит.
Мама заваривает кофе, с мышьяком. Отдает ему. И ждет.
У ничего не подозревающего отца начинается тошнота, рвота, у него диарея. Все это в остаточно сильной форме.
И тут мать ему говорит, это мышьяк, и ты скоро…
Отец смотрит на нее, не верит в ее слова. Ну это правда, не похоже на правду. С ним такого не может быть. Он всего лишь купил ружье и скоро сможет настрелять им животных.
А потом по ее взгляду понимает, что это правда.
Ему все хуже. Он ковыляет до спальни. Открывает коробку. Мать вообще ничего не делает. Сидит на кухне и ждет. Она в ужасе от того, что сделала. От того, куда ее завела какая-то шуба. Отец возвращается с ружьем. Его шатает. Еще рвет постоянно и по кругу. Отец стреляет.
Маме выключили свет.
Какие-то проблески появились от звонка в дверь.
Открывает глаза. Отец лежит рядом, не дышит. Может быть он умирал всю ночь.
Она доползает до двери. Открывает ее. На пороге стою я. Только что вернулся с мест не столь отдаленных на пару недель раньше, чем планировали — хотел сделать сюрприз. У мамы кровавое месиво в области плеча размером с таксу, которая решила свернуться клубком.
Она это все не мне рассказала, а следователю.
Потом в туалете нашли. Она крышку разбила. И острый кусок себе прямо в сердце воткнула. Хер его знает, может, поняла, что наконец сделала. Может, просто не хотела в тюрьму. Может просто ей показалось слишком ироничным отправляться в те места, за прибытие в которых она перестала любить своего сына окончательно.
****
Поэтому я и рад, что мой сын с самого начала живет не с обоими родителями и уже знает, что брак — это не очень штука. Лучше пусть мы оба будем живы и не вместе, чем вместе подыхать в одной квартире.
Короче, я к чему это все рассказал, про родителей? Сострадания мне не надо. Мне вообще на него, на сострадание, плевать.
Это просто интересная история. И она просто пересекается с моим сыном. С моим жизненным виденьем.
Сын отдельно, я отдельно. В воскресение мы вместе весь день. Ходил даже раз на родительское собрание. Он первый класс только окончил. Все нормально, в общем.
 У меня просто все время все в суете было. СТОха, там, может, на час-два с пацанами где-то замутим. Посидим там, подруга бывает. Ну всякое. Потом воскресенье и сын.
И так постоянно. Никогда для себя. Все время в заботах.
А потом этот день. Сегодняшний.
Лето еще полное говно. То четырнадцать. То вообще десять. Двадцать пару раз всего было. Потом еще два жарких было в начале июля. Но у меня там нормальный битый завезли на восстановление. «Ягу», короче. Суеты много. Я сразу сказал, все сделаем. А у нас ни хера, ни деталей, ничего нет. Я всем обзвон. Короче, потом в тачку. И давай гнать триста км. Пока нашел все. Заказ большой. А оно, знаешь, как в этой жизни, ты все гребешь эти бабки, гребешь, зарабатываешься что-то, тратишь в результате только на то, чтобы твоему сыну жрать было что. И на то, чтобы как-то справиться со стрессами, получаемыми на этом бесконечном добывании бабла.
И, в общем, эти два теплых дня я просрал. Как только с «Ягой» разобрался, меня разгрузило по времени, давай на погоду смотреть, а там уже семнадцать.
Ну что такое семнадцать летом? Это ты еще не в шапке ходишь, но уже и не в шортах.
Не покупаться ни разу.
Помню, меня это так взбесило. Помню, сидел и думал, ну зачем столько суеты, столько денег? Всего же не заработаешь?
И поклялся себе, в общем, что на следующий жаркий день я обязательно разгружусь и схожу на озеро, на речку, просто чуть позагораю. Побуду на природе. Гармония, солнце в кожу и через нее, чтобы витаминчик в теле был, и ты не рассыпался без него.
И что происходит? Ты ведь знаешь, что происходит?
Да, ну не говори. Дай мне самому все рассказать. Ты тут уши просто. Хоть и с этим… противовесом.
Я сижу эти дни теплые жду, а их все нет и нет. Мы с пацаном на качелях там, на роликах, просто мороженое едим. И все время в штанах, в кофтах. В футболке уже не посидишь, прохладно. Июль, начало августа.
Потом я по СТОхам закрываю, а тепла все нет. Я, короче, на это дело благородно забил. Мы с пацанами напиваемся, я напиваюсь.
 Моя суббота — похмелье. Без суеты, я больной. И где-то, знаешь, краем сознания для себя отметку сделал, что вроде бы солнце светит, и оно неплохое, и вроде бы тепло. Но то да се, когда умираешь, ты не особо концентрируешься на количестве градусов на улице.
Короче, в момент, когда я засыпал, подумал, была же погода и я ее опять прозевал.
Просыпаюсь сегодня. Мне никуда не надо. Малой вместе с женой в Москве в аквапарке. Смотрит там на касаток и китов — хотя я не уверен, что они засунули туда китов. Это да, я денег сразу дал, ну мы со Светкой же не чужие люди, мы, как братаны, которые поняли, что палка-выручалка уже не выручает и не настолько теперь интересна.
Я подхожу к окну. Занавески в сторону. И просто утопаю в солнце. Знаешь, и я так зажмурился. Тогда я этого не понял. Потому что я очень долго время ничего вообще не понимал. Жил, делал, «яга» там, «мерин», там «бумера», японки. Ну просто жил.
В тот момент я зажмурился, как в детстве. Не больше не меньше. Я про все детство сказать не могу, оно, знаешь, вспышками. Мне лет десять, наверное. Я только с пацанами там познакомился или может еще даже нет. Но это было мое последнее лето, когда мы с родителями поехали в Крым, и я был счастлив, что мы там. Солнце, море. Лето, жара. Все это было и потом, мы еще много раз ездили. Ну лет до моих пятнадцати точно. Но я там скорее ездил, как повинность отбывать, мне уже не интересно было. Я с пацанами не на связи был. Родители как-то пытались отдыхать, но я им постоянно портил настроение своим испорченным настроением.
В общем, не суть.
Суть только этого последнего лета в Крыму. Мы только приехали. Июль, наверное. У нас тут, как обычно, дубак, как обычно пол лета вообще нет лета — это просто место в календаре.
Это Гурзуф, кажется. У меня родители любили там отдыхать. Там еще детский лагерь Артек всесоюзного значения. Известный. Я естественно в нем никогда не был. Ну, он или там, или рядом. Нет, он точно там. Мы туда даже ходили, помню.
Я вместе с родителями вышел к морю. И я смотрю на море, да, на берег? А потом пытаюсь смотреть на солнце. Так зажмурился, так. И я был в таком моменте. Я столько тогда всего почувствовал. Этой красоты, этой жизни, природы. Соль, водоросли, люди. Дельфины где-то там. Ты их не видишь, но знаешь, что они, как и суслик, есть...
И сегодня утром я почувствовал то же самое. Я зажмурился. Это потом я залез в телефон, посмотрел, сколько же градусов. А до этого, на самом деле я уже понял. Я понял, что день будет феноменальным. Жарким. День будет таким, когда можно покупаться. Впервые. Просто полежать, на пляже, на песке, быть может даже побыть немного в воде. Побыть где-то не в помещении. Я это понял тогда, когда зажмурился. Хотя не было чаек и ощущения, что рядом будет где-то дельфин, которого ты, как и суслика, не видишь, но он есть.
Я в окно вылез. Захотелось просто голову высунуть. И знаешь, такой легкий ветерок колыхал мои волосы. Подчеркивал мою несовершенную линию волос. Я смотрел на людей внизу, а они были в шортах, в белых футболках, в панамках. Дети радостно орут. И солнце… всего столько.
И я сразу в телефон. Двадцать девять градусов. Перепроверил еще, что это точно по месту показывает.
Двадцать девять, двадцать четвертого августа.
Это просто... Я сразу в душ. Потом кофе бахнул. Купил себе «Де лонжи». Да, неплохое кофе варит, но ты знаешь, у пацанов и попроще стоят намного. Не скажу, что прямо хуже делают. Но раз купил, пей кофе. Раз ты в том числе и на эту машинку зарабатывал свои деньги…
Перекусил. Салатик легкий летний. Без мяса.
Я прямо ощутил, как жара меня забирает. Она говорит мне, все, Миша, сегодня без твоей любимой говядины с утра для набора сил. Сегодня жарко, я тяжелая, ты не сможешь.
Вытащил шорты из шкафа. Я их ни разу не надевал еще летом. Потом вспомнил, что у меня и вторые есть. Смотрю на те и на другие. Одни тяжелые джинсовые. Вторые спортивные, плавательные.
Я знаешь, не заморачиваюсь по шмоту. Главное, чтобы сидел нормально и не на рынке покупался. А тут смотрю на одни, на вторые. В результате джинсовые натянул, а эти в рюкзак кинул вместе с пляжным полотенцем.
Роме по привычке давай набирать. На любое движение я всегда Роме звоню. Ну, знаешь, же Рому? Здоровый кабан? Сто двадцать весит. Волосы такие еще, между белым и рыжим цветом.
Да, должен ты знать Рому.
Да ладно, ты не знаешь эту историю про Рому?

РОМА
С ним вообще много чего происходило. Допустим, в девятом классе Рома уже весил сто килограмм. И при этом взял и всех удивил, пробежав марафон. И он реально его не прошел, а именно что пробежал. В то время я с Ромой, конечно, не общался. Он как-то посветлее дорожку выбрал. Жирным был, да, тихоней его не назовешь, но и каким-то там беспредельщиком тоже.
Рома вырос нормальным парнем, поэтому он отправился учиться в Краснодар — хотел туда, где пожарче и есть родня, имеющая в своем подчинении целую ферму с козами, коровами и баранами. Думаю, тут не нужно объяснять, какими соображениями руководствовался Рома, выбирая университет в Краснодарском крае.
Потом Рома вернулся обратно. За пять лет ему достаточно сильно надоело быть в жаре двадцать четыре на семь. Пот постоянно льет, как из ведра, ты худеешь, опять толстеешь, потому что любишь есть. Потому что есть — это самое простое из удовольствий Ромы.
Рома уже к третьему курсу мечтал быстрее закончить университет и вернуться туда, где попрохладнее, где у тебя постоянный вес.
Когда он вернулся, почти сразу правильно округлился — ну то есть, вся эта суета, короче, ушла: там толстеть, худеть. Он просто все время толстый. Ну, мы так не говорим, конечно. Знаешь, после двадцати пяти где-то уже стараешься не обижать свое окружение.
Рома завел семью. Жена, ребенок, который сразу стал большим, не как Рома, конечно, но совершенно точно глядя на него можно было понять, что он скоро будет или как Рома, или даже больше Ромы.
Рома в Краснодаре закончил какой-то строительный факультет, по крайней мере он так говорит.
И вот, Рома приезжает домой. Сюда, к нам, где холодно, где лето — это не лето, и начинает работать. Не знаю, там через отца он начинал двигаться или сам. Но Рома параллельно со своим пробежками, которые он — да, да, ни хера не бросал, поднимается по работе. Вначале сам отделкой в школах занимается, потом уже набирает людей, потом у него уже своя компания. Заказы тут, заказы там, Рома поднимается. Я уже перехожу на СТОхи, все переходят на какой-то свой бизнес, ну кто не сидел или уже вышел. У кого в башке было что-то кроме там кольнуться либо нюхнуть.
Рома стал фанатом телевизоров. Финансы позволяют. Он много жрет, бегает и покупает здоровенные телевизоры. У него четырехкомнатная квартира и в каждой комнате здоровенный телевизор: на стене, на полу, вместо стены. У него даже на кухне здоровый телевизор. Только выходит что-то новое, и он уже тут как тут в магазине, протягивает бабки и говорит, накидаю еще в лицо, только дайте.
Когда ты берешь один здоровый телек, это почти никто не замечает. Когда берешь второй, кто-то кроме соседей видит, как ты сам либо тебе затаскивают гигантскую коробку в квартиру. Когда их было больше десяти, и ты каждый раз приходил в магазин, расплачиваясь наличкой, про это знают уже все.
Рома стал тем легендарным чуваком, который идет в магазин «М-видео», и опытные продавцы молятся, чтобы он пришел именно в их смену — там очень и очень неплохо капает с одной только продажи. Продаешь Роме новый телевизор и весь оставшийся день и весь следующий тоже можно, в принципе, ничего не делать.
Может, Рому, когда он приходил в магазин, его, как клиента дарили всем коллективом сотруднику на день рождения, я не знаю. Но суть в том, что Рома с семьей должен улететь в Сочи. Да, Рома все же любит Кубань. Любит Сочи, Краснодарский край. Он там пять лет прожил. И его тянет туда больше, чем в Турцию, в Египет и во все эти страны с кучей мелкорослых арабов, на фоне которых Рома еще сильнее выделялся, чем у нас на юге.
Билеты куплены. Заранее. Все хорошо. Через туроператора, как обычно. Рома, даже когда летал не по путевке, все время скидывал данные своей бабе в турфирме, и та искала ему подходящие варианты. Можно было это делать и самому, в конце концов, сейчас это не сложно, просто заходишь в интернет и все. Но Рома этого не делал. Считал, что заслужил себе маленькие поблажки.
В момент, когда нужно выходить из квартиры и ехать в аэропорт, вернее, за пару часов до этого самого момента у его здорового пацана появляется совсем нездоровый вид и становится понятно, что он чем-то отравился. Нужно бы вызвать врача, но жрачку готовила его супруга. Женя. Он ее всегда называл подругой. Хотя по мне, как-то странно называть женщину, которая подарила тебе ребенка и замужем за тобой уже с пяток лет, просто подругой. Как только дыра твоей подруги безвозвратно деформируется из-за ребенка, который где-то там растет, а потом и вылезает, твоего ребенка, будь добр, называть ее своей женой. Она это заслужила. Этой трудной, блин, работой.
Женя, его жена, подруга, готовила все сама. Она всегда это делала и делала великолепно. Так вот, Рома всегда и везде говорил, как она отлично готовит. Все вокруг только и слышали, что она поцелована богом и эволюцией и бла-бла-бла. И поэтому, когда его пацан сожрал явно что-то из ее стряпни, и оно оказалось не очень, Рома решил, что звонить и вызвать врача он не будет. Они просто напичкют его нужными таблетками, он просто отлежится, так как был здоровым парнем, и это быстро пройдет, как у Ромы происходило всегда.
Ночью после того, как пацан пару раз проблевался и квартира погрузилась в темноту, Рома лежал в зале и тупо смотрел на телевизор. Он его не включал. Ему это на хер не надо было. Он был прекрасен и без изображения на нем. Здоровенный, тонкий, как лист бумаги, само совершенство. Лям или пару, я такие моменты точно не скажу. Но в общем, в этой полнейшей тишине он слышит какой-то звук. Тихо привстает и с грацией балерины добирается до угла комнаты. Входная дверь открывается. Заходит вначале один, а потом второй пацан. Без масок, просто с каким-то своими рожами заходят.
Рома настолько растерялся, что вышел из-за угла и тихо спросил, не попутали ли они чего. Квартирой, может, ошиблись, спросил Рома.
Эти два пацана, в этой темноте, но Рома клянется, он увидел, как они были удивлены. Как они просто не понимали, что происходит. Один из них начал вытаскивать из кармана куртки пистолет. Направил его испуганно на Рому. Они молчат. Рома тихо говорит, я не думаю, что у вас тут пуль на меня хватит. Двигается в их сторону, они назад.
И в этот самый момент пацан Ромы появляется в дверях своей комнаты. А она прямо напротив эти двух упырей, и говорит: папа, у меня, кажется, больше, ничего не болит. Перепуганный отморозок палит в пацана. Не со зла, просто с испуга.
Потом в Рому, который бежит на него.
Дальше боль, ранение, Рома кого-то душит.
Эти два пацана кое-как отбиваются. Выскакивают из хаты.
Рома видит своего пацана, своего здорового малыша. Испуганная Женя, которая не жена, а просто его подруга, уже проснулась. Включает свет, прибежав из спальни. И вот в этом самом свете Рома видит взгляд пацана. Стеклянный, вообще без вариантов.
Он ревет. Выбегает из квартиры. Живет, на секундочку, на восьмом этаже, и несется вниз по лестнице.
Улица. Ночь. Никого нет. Где-то свет включается, люди слышали выстрелы. Он видит двоих, которые бегут от него со всех ног. Метрах в ста. Наверняка они припарковали заранее тачку под подъезд, но испуг был слишком большой — Рома в гневе — машина. И они просто побежали. Рома же жирный, не догонит.
И Рома, этот здоровенный кабан, он просто бежит за ними. Преследует. Думаю, это было больше похоже на поезд-убийцу из фильмов ужаса.
И в момент, когда становится понятно, что эти поджарые и худые по всем законам физики должны уйти, он толстый и неповоротливый… он включает вторую скорость и начинает их нагонять. Эти ускоряются в ужасе. Но Рома, как поезд, неумолим.
Он просто валит одного. Придавливает его телом. У того что-то хрустит. Тот орет. Рома встает. И смотрит на второго. Тот на него. Пистолет в руках. Этот нажимает на спусковой крючок. Выстрелов уже нет. Патроны закончились. Рома наваливается на него и душит, душит, душит.
Приходит в себя. И один, и второй лежат, как курицы, которых передавила сытая собака.
Идет домой. Темно в глазах. Плохо соображает. Потом получше. Думает, ну сядет и хрен с ним. Зато сын живой. Он реально это верит.
Открывает дверь. Она не закрыта.
Пацана на полу нет. Рома думает, значит живой. Спасибо тебе.
Ищет в одной комнате, во второй. Потом заходит в зал. Там работает его здоровенный, тонкий, как лист бумаги, телевизор. И в этом свечении Рома видит жену, свою до сих пор подругу. Она в ночнушке, прижимает к груди пацана. Пацан не шевелится. И она тоже не шевелится. Траванулась, подумал Рома. Или, может, выстрелила в себя из пистолета. И у нее нет полбашки. Присмотрелся, голова целая. И дышит. Но пацан нет.
Как оказалось, радовался рано. Жена, которая его подруга, в себя ушла. Ее в лечебницу отправили. Сказали, что это, может, и пройдет, но скорее всего, она ушла в себя далеко и надолго.
Рому заштопали, все-таки столько дыр. Оправдали, я не знаю, конечно, было это легко или пришлось там по знакомым. Но у него ничего не осталось кроме дела и денег. Крыша поехала так, что об этом не хочу рассказывать, это известная история.
А потом он пришел в себя. Взялся за ум. Начало все налаживаться… Только он стал много базарить. Прямо безостановочно. Все время говорит, все время на движухе, как будто боится, что если он остановится, то у него все остановится: и сердце, и почки, и легкие, и даже мозг.
Рома, Обеликс, который упал в чан не с зельем, а со спидами. И теперь он все время на них, двадцать четыре на семь.
Как мы познакомились? Он тачку новую купил, чуть помял, когда сбивал агрессивную собаку. Я в подробности этой трагедии для собаки не вникал. У нас их и так слишком много развелось, а отстрелом никто не занимается.
Я как раз сидел в СТОхе, настроение было не очень. И его общение зашло. Я увидел успешного, уверенного в себе человека, а ты знаешь, как бы я хорошо к своим пацанам ни относился, все же успешными их трудно было назвать.
С тех пор мы вместе часто проводим время. Он до сих пор женат, но по факту у него уже пятак лет нет жены, и вовсе не потому, что он до сих пор называет ее подругой.
И вот, в этот в перспективе феноменальный день, я звоню Роме. Спрашиваю, какие у него планы. Говорю, что это отличный день, чтобы выдвинуться на пляж.
Рома, говорит, вообще без проблем.
И мы встречаемся возле магаза.
Набираем пива. Тут же выходим в тенек. А солнце так льет, что мне уже жарко. Я потею. Но мне при этом очень хорошо. Такая лень по телу проходит, чуть ли не судорогами. Хочется просто ничего не делать и просто втыкать. И тут Рома начинает болтать.
До этого было все отлично. Он болтает постоянно, и я к этому привык… Но, знаешь, опять поднялся небольшой ветерок. Метрах в пятидесяти мелкая береза растет рядами. Трава повсюду. И этот ветер начинает всю эту растительность колыхать. И Рома, он что-то там рассказывает. Про какой-то фильм.
Эмоционально, как обычно, оставляя ощущение, что если он заткнется, то все в нем, просто все, умрет.
А мне так хорошо, я это пиво глотаю, а оно холодное и такое вкусное. И листья эти вместе с травой делают так, ш-ш-ш.
И я понимаю, что я хочу побыть одни. Не в смысле там вообще один. Ну, люди периодически тут и там, они есть. Я к этому нормально отношусь. В смысле я хочу просто ни с кем не разговаривать. Никого не слушать. Просто слушать листья на ветру. Пить пиво. А потом поехать купаться или, может, не поехать.
И я говорю Роме, который где-то на середине фильма, он где-то в области, еще долго тебе, Миша, слушать.
Слушай, Рома, я на тачке на пляж не пойду. Я на велосипеде.
А чтобы ты понимал, что такое Рома и велосипед. Это всегда один и тот же расклад.
Есть Рома и есть велосипед. И единым целым они просто не могут быть. Связь, которая никогда не сможет быть симбиотической, — это Рома и велосипед. Он толстый, живот большой, и велосипед худой и маленький.
Сидушки, если их сильно поднимать, быстро опускаются вниз. И вся поездка Ромы кроме целого ряда факторов дискомфорта заключается в том, что он коленями пинает свой живот.
Кроме того, даже в теории, если Рома сядет на велосипед и поедет, сидушка не опустится вниз, и он не будет избивать свой живот коленями, все вокруг начнут переживать за велосипед. Рома на велосипеде будет привлекать внимание. А люди будут шарахаться в стороны и звонить своим знакомым, чтобы те ни в коем случае не проезжали сейчас мимо условных строителей шесть, потому нечто опасное едет по дороге и в любой момент сможет устроить аварию.
Я это говорю не по причине того, что что-то там нафантазировал и теперь делюсь своими мыслями. Нет, это было. Он действительно как-то так проехался на велосипеде. И это ему не понравилось — сотни глаз, которые во время всего маршрута смотрят на него и пытаются его пронзить насквозь, как копье.
Поэтому про велосипед я говорю не просто так Роме. И это не просто несчастливое стечение обстоятельств — я крайне хочу ехать на велосипеде, а он нет.
Ты бы видел лицо Ромы. На нем нет никакой обиды. Просто непонимание всего. Вот он тут был, а вот он тут уже не был. Это все про Рому, да.
Рома говорит, ладно, давай я на машине на пляж, а ты как сможешь.
А я ему говорю, Рома, я на велике не катался пару лет. А на этом вообще ни разу. Это будет целый процесс. Давай ты там своих позови, не знаю, может, женщин каких.
Рома обижается и говорит, какие женщины, у меня есть одна подруга. И какой вот сегодня велосипед в такой отличный день?
Я просто жму плечами. Допиваю пиво.
Завтра может словимся или послезавтра, Рома. Сегодня я один в гараж. Потом покачу.
У Ромы губа дрожит, как у обиженного мальчика. Он пытается это скрыть. Разворачивается, уходит, и, клянусь тебе, он плачет. Не видно, он ко мне спиной, но у него дрожит тело. Чуть так. Но сала на теле много, от тряски создается реакция. Оно как комм, трясет Рому в области поясницы уже всего.
Ладно, в общем, не суть.
У меня пива целый пакет. Я вкидываюсь в тачку. Думаю, надо куда-то просто давануть. Не знаю, озер много. Речек тоже. Холодно, правда. Можно далеко куда-нибудь заехать и там просто пялиться на солнце, на речку.
Но я все же еду в гараж. В гараже велик. И мне немного нехорошо. Я обидел взрослого мужика. Поэтому минимум, что я должен сделать, это приехать в гараж. И сфоткать ему велосипед. Типа я сижу там, с велосипедом. Один на один, грущу, мне, как и Роме, не очень-то и хорошо. Но я должен следовать своему выбору, выбору велосипеда.
Я уже пивка выпил, но знаешь, там если стоят пацаны в форме, то мои знакомые. Они постоянно приезжают спидометр скручивать. Так у нас двушка это стоит, но этим я по семьсот делаю, как постоянным клиентам. Поэтому я просто еду на тачке вперед, вижу пацанов. Костя начинает махать палкой, я вытаскиваю свою рожу. Обдувает таким не горячим, как на юге, но теплым ветром. Они меня видят. Я их. Улыбаемся.
И вот я в гараже.
В гараже знаешь как прохладненько. Не холодно, нет, а так просто приятно. С машины выходишь, и тебя жарит сразу. Открываешь дверь гаража, оказываешься внутри. И так приятно.
Я сразу к велосипеду. Фотографирую его. Фотку в телек. Роме. Сразу телефон на беззвучный перевел, чтобы не отвлекаться на его треп.
Смотрю на велосипед и впервые понимаю, что это достойный аппарат. Я в них не разбираюсь, как-то не до велосипедов мне было в детстве и тем более во взрослой жизни, но невооруженным взглядом видно, какой он дорогой. Все очень аккуратно, монументально.
И тонко.
Я просто не удержался и, знаешь, как в рекламе провел рукой по раме.
Там звезда большая, рама облегченная. Карбоновая, вроде. Там всего этого... В общем, сходил за пивом к машине. Сел на зимний комплект шин. Он у меня уже года три в гараже лежит, и ни разу я его не использовал. Смотрел на велосипед, пил пиво.
Там какой-то шум на улице. Соседи по гаражам чем-то занимаются. Собаки где-то гавкают. А в самом гараже тишина. И мне так хорошо было. Не знаю, минут десять может, пока я пиво не допил.
Потом вытащил велосипед. Взял рюкзак с плавками, полотенцем, бутылок с пивом туда накидал. И покатил.
Не знаю, был вообще смысл куда-то катить, если в этом гараже я поймал полную гармонию? Побыл на жаре, оказался в таком приятно прохладном месте.
Но в тот момент я про это не думал. Я думал лишь про то, что день был жарким. Я ни разу не купался в этом году, даже не загорал. И мне обязательно нужно это сделать.
Велосипед катил просто отлично. Летел просто. Я смотрел на свои ноги и пару раз подумал, неужели мои так могут.
Я поехал к озеру.
Был там аж в позапрошлом году. Хотя от меня всего пара километров. Но жизнь так устроена, работаешь, работаешь и вообще не видишь, что вокруг. Где-то у тебя отложилась информация: озеро, там все купаются и все. Ты как бы не на озере, но постоянно с ним где-то трешься бок о бок.
Ветер. Волосы мои на нем так... Они по ветру делают так ш-ш-ш. И они как будто гладят мою голову. Я реально, уже подъезжаю к озеру, а у меня вообще никаких мыслей нет, кроме той, что волосы на ветру как будто гладят мою голову.
Глядят мою голову... Я ехал, мимо меня уже люди идут группками и в ту, и в другую сторону, и их все больше и больше, а я пытаюсь вспомнить, когда меня кто-то гладил по голове.
В детстве меня мама гладила. Когда книжку мне читала со сказками, а я ей голову на колени ложил и слушал, еще даже не догадываясь, что когда-то я вырасту больше похожим на волка, чем на поросят.
Настя гладила, когда мы были в классе третьем, наверное, а я с ней дружил и был уверен, что мы всю жизнь с ней проживем.
Опять Настя гладила, когда у нас был поход. В мае. Уже теплеть начинало. Мы с собой сосисок там набрали. Классом сидели у костра. И был день. Солнца столько. Все сидят к костру поближе. А я просто лег на дерево, развалился, отдался лучам этим солнца весь. А он просто села рядом просунула между мной и деревом свои колени. Мягкие уже тогда.
Теплые, такие обжигающие.
Потом Светка, когда мы с Костиком мясо устроили настоящее. Он один, я один. Он тогда хорошую силу имел, людей туда-сюда раскидывал. Я был чуть хуже. Ну, Костю ты, если не знаешь, то наверняка слышал. Он пацана еще в лесу завалил… Он мне тогда накидал чуть больше, чем я ему. И Света, меня когда увидела... Ну, пацаны расступились, и я такой иду от них один. Вроде достоинство не потерял, но проиграл в честной схватке. Она меня увидела. Мы даже знакомы не были. Так, в школе мимо друг друга проходили. Она меня отвела к себе. Усадила на диван. А у меня как в тумане. Такой позор, мне наваляли. И она меня просто начинает гладить. Нежно так, мягко, и говорить, ну, ничего, ничего.
И знаешь, в тот момент реально было ощущение, что все получится. Я вырасту все же нормальным.
Мама мне голову гладила, когда мне ехать в места не столь отдаленные. Она меня к груди прижала и говорила, ну ничего, ничего. И гладила по голове. Так долго, так бесконечно. Я брыкался тогда. Но все время, что я там был, я вспоминал то, как она меня гладила. И когда я вышел, и все это застал, я тоже вспоминал, как она меня гладила.
А потом все завертелось так. Потом жениться, потом пацан. СТОхи.
И вот я уже еду на велосипеде. И понимаю, что мои волосы гладит ветер. Впервые за долгое время. Они так громко делают, ш-ш-ш. Листва вокруг тоже делает ш-ш-ш. Но ее только мне слышно...
 Люди идут на озеро, идут с него. Солнце, жарко. Все купаются.
Я уже вниз с велосипедом стал спускаться. Песка столько и людей. Чем дальше, тем больше. Вот, клянусь, как будто на море побывал. Как будто они все перепутали, куда надо ехать. И вместо юга поехали сюда. Просто тьма. Кто на велосипедах, музыка орет. Женские компании, мужские. Детей полно. Все верещат в воде, на берегу. Несколько машин стоит. Иногда одна проезжает, вторая. Площадь большая, есть где всем разместиться, но все равно много.
Я не ожидал.
И это меня так удивило. Знаешь, я как будто в первый раз в цирк пришел и вижу настоящего акробата, а потом и дрессированного медведя. Радости столько. Вода рядом.
Солнце. Пиво. Я подальше отъехал. Расстелился. Лег, велосипед рядом положил.
Вытащил бутылку с напитком. И прямо в шортах так обычных и лег. Ничего не переодевал. Просто лежу. Посасываю. Шум уже сливается во что-то единое. Солнце такое палящее, но не сильно. Я вообще без загара и понимаю, что вряд ли оно с моей кожей сделает что-то плохое.
Уходит хмельное, бутылка, вторая. И меня так расслабило. Не сильно. Но хорошо. Там впереди вышка ЛЭПа и на второй и третий уровень залезают пацаны, иногда мужики, и прыгают в глубину чуть вышел пупка. Я на них смотрю. И просто залипаю. Как будто мне лет пятнадцать, и мы с пацанами пошли на реку. Сиги, пиво, водка может. Ну не так, чтобы совсем в дохлое состояние уходить. Дурачимся. И эти пацаны, они так же.
И знаешь, я лежу на пляже и, наверное, впервые после двадцати лет ни за что не переживаю. Что молодой где-то накосячит и утонет; что денег нет, чтобы семью кормить; что на СТО движение остановится из-за того, что опять каких запчастей не будет.
Полная свобода.
Я сам себе лежу и принадлежу. Песок уже сверху пляжного полотенца. Где-то под ухом ржут, если прислушаться, молодые. Но меня это не волнует. Я в моменте. Уже второй раз за день. Если не третий. Ведь момент, когда я высунулся в окно смотрел на людей, — это тоже прекрасно.
И деревья, они далеко, через три или четыре компании. И там полянка, компашка палатки поставила, огонь развела. Но я все равно слышу, как они ш-ш-ш-ш, эти деревья. И вода в озере, она же стоит. Но ветерок небольшой есть, и я слышу, как она плещется. Как и пиво на дне второй бутылки.
Оно все в одно сливается…
Слышу, тянут что-то от меня недалеко. Голову поворачиваю, а там мой очень дорогой велосипед увеличивает расстояние до меня. Не стоя, его не катят, нет. Волочат.
Я чуть придремнул. Чуть хуже, чем надо, соображаю.
Голову чуть дальше заворачиваю, практически за себя, а там Марсель стоит. И тянет велосипед к себе. Встречаемся лицами. Он добродушно, как обычно, улыбается.
Я его точно пару месяцев не видел. А может и полгода.
Мы в отличных настроениях…
Ты наверняка знаешь Марселя. Ну, Каримов.
Нет, не знаешь?
Я не хочу прямо расписывать за него. Но про Марселя стоит чуть рассказать.

МАРСЕЛЬ
Марсель по боксу всегда был. И учился неплохо. Но ему бокс совсем нравился. Он на него не ходил, нет, он уходил в него просто с головой. Там в старших классах ездить много на соревнования начал. И вообще красавчиком был. Знаешь, он с нами, когда надо, двигался. но сам обычно никуда не залезал. Обычно для подстраховки был. Все знали, что это Марсель, и он может всем прилично так навалять.
Марселю уже года двадцать три было. Он институт закончил, в армию сходил. Вернулся здоровый, как скала. С девушкой познакомился новой, ну, старая не дождалась. Вечером гуляют. Тут просто какие-то люди подскакивают к нему. Трое пацанов. Начинают вести неприятный диалог, обозначая его девушку трофеем без имени. Марсель до последнего объяснял им, что они не милостивые господа и он не хочет драться. Потом доводы закончились. Пришлось одному из парней показывать, насколько сильно голова может поворачиваться в другую сторону от столкновения со сложенной в кулак ладонью.
Последнее, что он увидел, была бейсбольная бита, летевшая прямо в рот. Марсель на всякий случай сжал губы посильнее. Была уверенность, что это очень сильно поможет.
Потом темнота. Его приводит в чувство новая подруга.
И Марсель вместо того, чтобы обзвонить всех знакомых, включая меня и всех тех, кто вернулся из путешествия в места, не столь отдаленные, он просто подумал, что это знак.
Он бросил бокс, на который, напомню, что не ходил, а просто уходил в него с головой. Он бросил максимально сильно общаться с нами со всеми. И больше никогда не подписывался на какие-то местные сходки.
Вместо того, чтобы найти их всех, выследить и как следует наказать своими орудиями, он ушел в монастырь.
Скошенный наполовину зуб, зашитая не очень красиво губа. Все это отправилось в православный монастырь. И это всех очень сильно удивило, по крайней мере, потому что мы были уверены, он мусульманин.
Потом как-то он ушел из нашего поля зрения. На несколько лет. Может, даже на пять.
А потом я в машине еду. Помню, радио играет. Какая-то максимально слащавая попса. Может даже «Рефлекс». Да, это та группа, которая у меня всегда вызывает максимальное отвращение… У меня такое настроение в моменте не очень. Я только успеваю переключить на другую волну. Там тоже какая-то мягкая музыка для унывающих масс. Выключаю. Все это делаю перед зеброй, на которой максимально большое количество людей.
И вот в этой тишине я вижу Марселя. Он в рясе. С ним рядом жена. И детей штук пять или шесть. Они, как две утки с утятами переходят дорогу во всех этих видосах на «ютьюбе». И он просто уходит. Он меня не видит. А я стою такой пораженный. Не шевелюсь. У меня все застыло просто. Сказать, что со мной произошло, вообще ничего не сказать.
Я в себя от этого момента смог прийти только, когда мне сзади начали сигналить, потом сбоку объехали, назвали меня нехорошими словами. Поехали вперед. Только тогда, да, я понял, что происходит. Ну, я на тапку. Догнал, подрезал. Остановил. Поговорил с человеком. Объяснил, что он не прав. Испугал его, по всей видимости, до полусмерти, но честно слово, не хотел. У него макушка еще такая была, с редкими волосами. И я прямо смотрю на нее и вижу, как все эти волосы волной, как на стадионе футбольном, встают.
Я домой приезжаю. Сижу дома. Один. Молодой, такая холостяцкая квартира. На диване кожаном, как во всех этих фильмах про крутых пацанов. Думаю, думаю, а потом звоню Светке и говорю, Светка, хватит ерундой страдать, давай съезжаться и заводить детей.
А она мне сразу, не, я не буду, у тебя такой непонятный заработок.
И тогда я туда-сюда, открываю вначале одну СТОху. Потом и вторую, но значительно позже. Мы съезжаемся, производим пацана. И до какого-то момента я живу счастливой и правильной жизнью.
И все просто из-за Марселя в рясе с его детьми.
Потом я его решил крестить. Ну мы сразу в церковь. Я поспрашивал, говорю, мне батюшка Марсель нужен. А они такие, так он все. Отрекся или ушел.
Ну я пацана все равно крестил. Потом обзвонил всех. Нашел Марселя. Встретились. Он говорит, все, этот период у него закончен и теперь он просто физкультуру преподает в школе.
Он такой большой стал — массы набрал много лишней. Добродушный такой, все время улыбается. В него как будто какое-то просветление поселилось раз и навсегда.
Я с ним не так часто виделся. Но всегда знал, что он рядом. И это все в моей жизни уравновешивало. Доброта, свет, мой брак, мой сын, мои СТО, это все благодаря ему.

*** Я вижу Марселя, он меня.
Рука у него до сих пор на руле велосипеда. Сзади дальше уже вижу его супругу, которая машет мне рукой… И целую толпу детей. Больших, маленьких. У него их там в семье целое отделение взвода.
Так и утащат, говорит Марсель.
А я ему говорю, что пусть тащат, потом их самих растащат. Мы смеемся. У меня улыбка до ушей. Опять немного этого света в моей жизни. Пиво еще не все вышло после дремы. У меня такой расслабон. Я ему протягиваю одну. Он говорит, да вполне.
И мы просто лежим и болтаем о всяком разном. Периодически к нему подбегают малышки, что-то спрашивают. Я пару раз даю пять. Они носятся туда-сюда.
И у меня такое настроение пляжное. Хочется просто где-то взять панамку. Натянуть ее на голову и просто за всеми наблюдать.
Потом Марсель звонит своему брату Айрату. Говорит, что раз мы тут вместе, нужно обязательно звонить Айрату. Передает мне трубку, и мы болтаем с Айратом. С ним как-то кроме учебы не пересекались. Но он мне сильно помог. В одном классе учились, и он мне сильно помог каждый раз не оставаться на второй год. Поэтому я с удовольствием с ним болтаю, спрашиваю, как жизнь, дела. Рассказываю про себя, а Айрат говорит, что он и так в курсе. Люди говорят. Причем так сказал, с таким выражением, как будто я какой-то Пабло Эскобар. Ну мы посмеялись потом с этого. Я говорю, давай к нам. Он говорит, у него ща на шее двое детей. А я ему, что тут как раз лягушатник и все дети купаются.
И Айрат спрашивает, вы что, за пожаркой?
Ну, за пожаркой, ты наверняка знаешь место? Там раньше пляж был, вода неглубокая.
Прогревалась хорошо. И там много людей раньше было. И мы в детстве купались.
Ну, вот, отлично, и ты знаешь.
А я говорю Айрату, нет, не за пожаркой. А он говорит, что не может. Мы попрощались.
Потом Марсель домой поехал.
Я дальше лежу, посасываю пиво. Несколько раз пробую зайти в воду. Но она прохладная. И мне просто как-то не очень стоять и всем показывать, что я не могу в воду залететь, как все эти дети и взрослые люди. Да, есть такой момент. Вода должна быть очень теплой, чтобы я смог в нее беспрепятственно залезть. Но эта вода такой не являлась.
Краем глаза вижу, ко мне кто-то идет. Смотрю, Макс. Наколок — как у новогодней елки игрушек. По факту все тело в тату. Но опытному человеку легко понять, что большинство из них сделаны только для того, чтобы перекрыть все эти тюремные увлечения.
Я с ним давно не виделся и не собирался и дальше. Он, как двигался в шестнадцать, так и двигается. Ничего не поменялось. Переехал только в город. А город большой. Я туда заезжаю и не то чтобы на каждом повороте встречаю знакомых. Не видел его, в общем, давно. Но знал, что у него все то же, там наехали, тут какие-то кражи, взломы. Он даже звонил мне года два назад и спрашивал, сколько я отвалю, если он разбор привезет, допустим, «Гранту». Точно помню, как он сказал «допустим, Гранту», а прозвучало это так, что там без вариантов — его интересует только «Гранта». Я сказал, что таким не занимаюсь. И это правда была. Я больше этим не занимался.
Называть я тебе его полностью не буду. И рассказывать за него тоже, мне кажется это не настолько важно…
Он подходит, садится рядом. Ведем вежливый разговор. Он тянет у меня одну бутылку. Вторую. А мне, что, жалко? Ему, может, нужнее. Наверняка тяжелые времена наступили.
Мы там по прошлому проходимся, но не сильно. Я даю понять, что мне это уже не интересно. А он ржет с каждой истории, как мы машину угнали и катались до тех пор, пока бензин не закончился. Нас еще ее владелец нашел. Постучался в окно. А я ему, налей нам еще литров пять. Закончится, вернем. И он действительно притащил канистру. Залил бак. И мы поехали. Вот мы тогда ржали, как кони, всем салоном от этого прикола.
И так далее.
Он рассказывает. А я смотрю, ветер чуть поднялся. Деревья все там же, но их не слышно совсем. Белый шум вокруг, все сливалось. Еще и Макс что-то рассказывает. Ржет сам себе.
Я вежлив максимально. Не полное безучастие. Не то, чтобы я его боюсь. Нет. Но все у него явно не слава богу. И вполне возможно, что мое желание закончить быстрее разговор он воспримет как оскорбление, вполне тянущее на поджог моей квартиры, моего гаража. Да что угодно.
И я, как благоразумный человек, жду, когда его поток закончится. Солнце припекать начало сильнее, чем мне бы хотелось. Пота стало больше. Песок начал сильнее приземляться на мою кожу.
Желание оставаться у меня совсем улетучилось.
А потом Макс меня просто добивает и говорит, слушай, я чет совсем забыл, пацаны тоже явно будут тебя рады увидеть.
Машет рукой. И к нам подходит еще семь-восемь пацанов. Я всех знаю, но мы даже в одной компании не были. Так, вялые знакомые. Макс, в отличие от меня, мог находить язык со всеми подряд.
И вот я. Пиво закончилось. Они вокруг. Подтянули свои туши ко мне. Я как предводитель мелких воров и хулиганов. Сами орут. Матерятся.
И это такой контраст. Дикий. Вот был Марсель. Вот вообще был я на велосипеде, и волосы гладили мою голову. И теперь я тут.
И все, ничего из этого больше мне не доставляет никакого удовольствия.
Поэтому я просто посмотрел на часы и сказал, что все, пацаны, я поехал, мне по делам.
Попрощался, особо не разбираясь, расстроил я кого-то или нет. В этот день мне важнее было самим с собой, наслаждаться этим моментом.
Я собрал все пустые бутылки в пакет. Пакет в рюкзак. И покатился обратно.
Обратно все тоже. Куча людей на песке снизу, я уже сверху. Машины рядами стоят, как будто на какой-то парковке. Люди идут туда и обратно ленивыми группами. Жарко. Меня тоже должно бы разморить. Но нет, меня бесит вся эта ситуация. То, что такой прекрасный день, такое начало и такая середина, они просто все испоганили. Да, они отобрали мои ощущения. Эти ощущения, которые я или не понимал, или не ловил по факту половину своей жизни.
Ногами чуть поработал. Вспотел. Пожалел, что не переоделся в плавательные шорты. В этих жарко. А потом успокоился. Перестал думать, что может быть надо их как-то наказать. А потом сам подумал, что нет, это будет полная ерунда. Так не работает. Что-то не нравится, говори в лицо. И без вариантов. И я всегда так делал. Но не в этот день. Он как-то меня, понимаешь... одухотворил, что ли. Я просто не знаю, как по-другому это назвать.
Три часа дня. Полчетвертого. Еще столько этого дня впереди. Но уже без озера. Что делать?
Набираю Рому. Остановился, заехав в нашу местность.
Рома отвечает и говорит, что он тоже не может. Он сейчас листает каталоги новых телевизоров.
А чтобы ты знал, после того случая, когда его пацана и его жену… он завязал с телевизорами. Но когда у него плохое настроение, он позволяет себе немного полистать каталоги.
Рома говорит тебе, что он листает каталоги, значит, будь добр, отвали.
Обиделся, тут даже думать нечего.
И я такой, ну и что дальше делать? Куда? Домой? Или может в гараж. Там прохладно. Пива еще набрать и вперед.
Пиво, точно, стою недалеко от мусорки, с велосипедом. И вообще из башки вылетело выкинуть бутылки. Обычно я не заморачиваюсь, ну да есть такое, с бутылками. А в этот день, оно, само, понимаешь, тянуло меня. Нет, Миша, только в мусорный бак…
Листаю последние звонки просто на автомате, Рому я тоже с последних вызывал. Вижу Айрат. Звонить ему не хотелось, мы уже поговорили, но в голову так — бум: лягушатник.
Место, где мы в детстве летом купались не раз. И я с родителями, и когда уже стал не совсем в нужных компаниях двигаться. Большое место, пляж. Людей много. Потому что мелко, и вода теплая.
За домом Пожарников.
Вообще не далеко. Я к СТОхам каждый день мимо него проезжал, но ни разу за все эти годы я не спустился вниз и не сгонял на этот пляж с неглубокой водой.
Это меня так поразило, так взбудоражило.
Я подумал, а почему бы не запастись еще пивком — старое уже выветрилось — и не съездить туда. Заодно разведать обстановку.
Я просто подумал о том, чтобы куда-то съездить просто так. Вообще без цели.
Когда такое было? Да... и не вспомню я.
В магаз заехал мимо мусорного контейнера возле подъезда. Всегда не понимал этого уродства. Стоят прямо возле подъезда в некоторых домах. Неужели кому-то это кажется нормальным?
Взял пива. Причем самого простого. Тридцать девять рублей «Свежесваренное с пивоварни». Короткий срок хранения. Просто взял, потому что беру немецкое, чешское из массового за сотку. А потом подумал, а почему бы не взять что-то простое. Ну совсем. «Балтику» рука не потянется, потому что это всегда одно сплошное разочарование от качества.
Захотелось что ли, какой-то простоты. Брал всегда подороже, потому что работы много и как белка в колесе, и думаешь, ну я же заработал себе на что-то получше.
А сегодня я себе не заработал. Сегодня я ничего не делал. Ни с сыном, ни с работой.
Вообще ни с кем. Я был сам себе.
Или, может, у меня вдруг появилось время для того, чтобы попробовать что-то новое?
Набрал их шесть штук. Загрузил в рюкзак и покатил.
Машины едут. а я слышу, как колеса моего велосипеда создают такой гул — у-у-у-у. От скорости появился ветер и волосы мои, они опять начали гладить мне голову. Как будто меня кто-то чешет. Пацанов уже на дороге не стояло, руки, наверное, устали жезл держать. Проехал мимо площади концертной. И вспомнил, как нам раньше там было весело с пацанами. И с моими подругами. А сейчас было унылое и пустое место. Сцена под навесом, площадь, огороженная с трех сторон забором. И никаких концертов уже два года.
Кольнуло так. Ну, в груди. Не сильно. Я подумал, ну что за... ностальгия что ли, какая-то?
Подъехал, в общем, к дому Пожарников. Это он спереди дом, как дом, панельный, а сзади там все в зелени. Беседка. В ней люди сидят, галдят, костер рядом, шашлыки жарят.
Знаешь, я впервые увидел многоквартирный дом, с какими-то обжитым углом сзади…
Не знаю, как это по-другому объяснить.
Я просто остановился метрах в двадцати от них и смотреть стал.
Вот просто стоял и смотрел. Никаких мыслей в голове не было. Вообще. Как на аквариумных рыбок. И я бы стоял так, наверное, целую вечность. Мне кажется, в тот момент я уже готов был полностью отказаться от лягушатника и еще двадцать лет его не видеть. Я бы все это легко поменял на то, чтобы смотреть на этих людей.
Они просто разговаривали. Просто смеялись. Может что-то пили, а может нет — я точно не видел у них в руках ничего высокоградусного. И они не вели себя, как лица, залившие в себя слишком много топлива. Нет, они были простыми, вели себя просто. Смеялись искренне. Не как быдло, да, какое-то. Как отморозки или люди, любящие постоянно заливаться. Нет, а как обычные работяги. Мужики где-то на заводе работали или в котельной. Женщины могли быть медсестрами или работницами почты.
Такая искренность. Это первое, что я подумал. Столько искренности. Неподдельной радости. Может быть, даже счастья.
Мы с пацанами тоже нормально шутки шутили или просто расслаблялись даже в самих СТОхах. Я за расслабленную атмосферу, так всегда лучше работается.
Но тут было все по-другому, тут была какая-то настоящая связь.
Я вспомнил маму и папу, когда мы ехали в машине на юг, вначале к бабушке в Волгоград, потом к родне в Краснодарский край, потом еще дальше. Я вспомнил, как мы останавливались, и папа с мамой друг друга подталкивали локтями, шутили, просто улыбались, когда видели какую-нибудь достопримечательность, типа монумента павшим воинам прямо посреди поля.
Вспомнил нас всех шестерых пацанов, с кем мы долго вместе двигались и вместе попадали во всякие неприятности. Тот момент, как Вялый притащил откуда-то бутылку вина, сказал, что украл ее у продавщицы, сказал, что оно очень дорогое. Мы его начали пить по очереди. Оно было такое вкусное и так сильно било в голову. И мы просто взялись за руки, и начали кружить хоровод, чтобы совсем постараться улететь. Сколько мы тогда смеялись и совсем ни о чем не переживали. Не о чем просто было в таком возрасте. Нам было двенадцать.
Вспомнил Светку, когда я раскачивал ее на качелях, и она негромко довольно визжала.
 Вспомнил себя в тот момент, когда я полностью расслабился и был уверен, что никто из пацанов меня не увидит и потом ничего никому не расскажет.
Вспомнил своего пацана, когда я ему подарил «Плейстешн четыре» с двумя джойстиками, и мы начали сразу играть в «Мортал Комбат». Как он на меня смотрел. Сколько в этом было искренней радости.
И вот тут сидели такие же люди. Много людей. С такой же искренней радостью. От такого было просто трудно оторваться.
Потом они все посмотрели на меня. И один из мужиков не спеша подошел ко мне и спросил, мне, может, что-то надо?
И я сказал, да, мне надо шоколада.
Мужик замер, просто не понимая, как ему на это реагировать. Я тоже стоял молча. В руль вцепился посильнее и все никак руки не мог разжать, думая до этого, что он, быть может, захочет несколько на кулаках размять.
Я сказал, да расслабься ты, если нет шоколада, то в следующий раз заеду.
Развернул велосипед и покатил вниз по тропинке к реке
Поулыбался сам себе — мне показалось, что момент получился довольно забавным. Чуть с велосипеда не вылетел, потому что прозевал кочку, на которой нужно было руль держать покрепче, он с рук выскочил на секунду, велосипед завилял, но я, все же, смог восстановить равновесие. Я выехал из этого небольшого леска, с удивлением обнаружил кучу кострищ и пришел к выводу, что тут, похоже постоянно люди собираются, чтобы отведать мертвой баранины.
А мы несколько раз ездили подальше, чтобы разжечь костер и посидеть со Светкой и пацаном или со своими с СТОхи, с пацанами по детству, или с тем же Ромой.
Возьми, проедься на велосипеде немного по своему месту. Полностью, внимательно. И перед тобой откроется целый мир...
Мое вот это удивление, не проходящее все время пока я ехал по лесу— р-раз! — и сменяется новым.
Лесок закончился. И перед глазами пустая местность. Ну, кусты там растут местами, зелень. И река тонким ручьем течет в самом-самом конце этой местности.
А раньше тут все было залито водой. Да, не глубоко. Но она была. Это и был лягушатник. Какие-то следы машины. Кострища, которые тянулись почти до самой этой речушки, чуть ли не ручья. Стало сразу понятно, что тут не то, чтобы что-то высохло, потому что лето, нет, тут просто давно ничего не было. Табличка «Купание запрещено» стояла такая тусклая, такая старая, что на ней уже люди с плохим зрением могли бы и не прочитать, что написано.
Здесь много лет уже не было никакого пляжа.
Ветерок опять поднялся. Но так, на пару мгновений. Волосы мои опять сделали –ш-ш-ш. Опять погладили голову. Я посмотрел на небо. Там все чистое было. Там, может, очень далеко-далеко я что-то и увидел. Потемнее, серое, но уверенность была почти стопроцентная, что-либо оно пройдет мимо, либо облака не такие уж и серые на таком расстоянии, чтобы называться тучами, даже тучками.
Четное слово, смотреть вперед не хотелось. На эту речку-ручей.
Но я посмотрел. И покатил вперед. А что еще делать, если ты просто сам себе сказал, что обязательно доедешь и посмотришь, что стало с твоим местом из детства?
Одно сплошное разочарование. Тяжесть. Вот что было у меня тот момент. Обида, даже может. Детство давно ушло, но этот лягушатник, он все время где-то там у меня в голове подтверждал, что все еще может быть. Что время идет, но кое-что остается неизменным.
Знаешь, очень хочется, чтобы что-то оставалось точно таким же, как раньше.
Дом Пожарников на том же месте. Но я никогда конкретно возле него не двигался.
И его не запомнил. Я даже не знал про эту беседку, а лягушатник всегда был местом, где полно народа.
Теперь я тут был один. Велосипед уже не может ехать. Я спешиваюсь. Тяну его вперед. Он легкий и такой приятный на ощупь, даже, когда его толкаешь перед собой.
Сказать, что меня это не обрадовало немного, ничего не сказать.
Такая маленькая радость. Я еще так зажмурил один глаз, потому что солнце светило.
И вся эта грусть-печаль-тоска по моментам из детства прошла.
Все, я был тут. Был один. Речка текла. День был отличный, жаркий. Это было настоящие лето. И момент, когда я никому ничего не должен. У меня нет никакой ответственности. Хотя все остальное время, я, клянусь, даже, если весь в работе, все время думаю, как там мой пацан. Как Светка.
А тут все было чистым. У меня в голове. Таким первозданным. Гармония.
Я дошел до берега.
А там такая уже как грязь, песок с глиной намешан. Даже, скорее по составу ближе как болотистая местность. Ну, то есть ты не разляжешься, как на том же озере на песке, постелив полотенце. Нет, оно будет мокрым, грязным, таким неприятным. Хотя, наверное, меня не сильно такие мелочи должны волновать. Но грязное пляжное полотенце у себя в рюкзаке — такое себе, знаешь.
Я велосипед аккуратно положил так, чтобы цепочка со звездами была сверху и не касались этого песка, этой грязи. Не хотелось, чтобы это все попало на цепь, а потом так хрустело неприятно.
Сел на раму велосипеда. Она мне сразу в зад упираться стала. Не критично, но абсолютно точно в таком положении долго не просидишь.
Взял бутылку пива из рюкзака. «Свежесваренное с пивоварни». Открыл.
Глотнул. И с удивлением обнаружил, что оно не плохое. Да, без ярко выраженного вкуса. Такое легкое летнее пиво. Было лето и самый настоящий летний день с жарой. Я потел. А как по-другому, если на велосипеде ехал, еще и впервые раз за несколько лет...
И оно в меня полилось, как вода. Я сижу, одну, вторую вытягиваю. Зад все сильнее принимает форму велосипедной рамы.
И я на нее просто… просто смотрю. Как она течет. Быстро. Эта проточная вода. Она с нормальной реки гонится. С холодной, глубокой. И куда-то вправо уходит. А там дальше гаражи, лес, потом болота начинаются. И туда смотрю, да, как она виляет, эта речушка, куда-то в зелень, и понимаю, что я и не знаю, где она заканчивается или, может, просто дальше течет. Дорога там ни через какие реки и ручьи не проходит. Значит, заканчивается, уходит в землю.
И мне так хорошо. Ветерка уже нет никакого. Волосы не гладят мне голову. Но все равно хорошо.
Если сравнивать, то еще лучше, чем на пляже до того момента, как подошли Марсель, подошли пацаны... Тут людей не было. Просто река. Тонкая, маленькая. Еще из нее, прямо возле меня торчат три колеса от «КАМАЗа» скорее всего. Ну, большие колеса. Я же не по грузовым, чтобы сказать, от них или не от них колеса.
И по виду вообще уже такая, не чистая красивая природа. Нет, такая урбанистика.
Но вокруг никого. Я и влево смотрел, и вправо.
Где-то слева метрах в пятистах машины периодически за зеленью проносятся. Там же я все время, по этой дороге ездил к СТОхам. И ни разу не остановился, не перешел дорогу и не посмотрел вниз, чтобы глянуть, как там это самое место из детства. А когда? Работа все время, ребенок растет. Светка, когда еще жена моя была. Ртов столько, ну я про пацанов. Им же тоже нужно, чтобы заказы были.
И теперь она просто передо мной течет.
Нагрело меня сильно так, что я уже закончился. Вытащил плавательные шорты. И переоделся. Развернулся лицом к Пожарному дому. А он далеко, но при желании с бинокля можно, конечно, рассмотреть моего породистого. Я в принципе по этому поводу никогда не комплексовал. Надо — смотрите.
Переоделся.
Ногу засунул в воду. А она такая холодная, что желания в ней купаться нет никакого. Включи в ванной просто холодную воду, и она первую минуту будет не настолько холодной, как эта в реке.
Проточная, никогда не прогревается, когда есть хоть какая-то глубина. У меня нога в воде, одна, потом и вторая, по щиколотку. А я стою и думаю, неужели и в лягушатнике она была такая же?
Точно нет. Она теплая была, иначе откуда столько народа там было все время? Она разливалась равномерным слоем, как масло на хлебе размазывается, если достаточно теплое. И поэтому было тепло. Мелко, но тепло.
Вышел еще за бутылкой. Вернулся обратно — по щиколотки. Стою, потягиваю пиво.
И думаю только о том, что нужно постепенно заходить все дальше.
Я так и делаю, шаг за шагом. Раз в несколько минут. И ловлю удовольствие от того, что меня никто не торопит. Пацан не орет, что ему уже хочется домой, а Светка не говорит, что как бы можно все и побыстрее сделать, отец семейства...
 С пацанами если бы купался, тебя бы вообще не поняли. Начали бы плескаться или вообще толкнули бы вниз, в этот жидкий холод.
Я такое не хочу… Шаг за шагом. Пиво. Жарит уже так прилично. До сих пор не южный, конечно, берег по температуре, но хватает.
И тут звонит телефон. Первый раз за день. Я никому не был нужен, и это отлично… Но он звонит. И у меня чисто рефлекторно. Я к берегу вышел — шаг всего, и ты на месте. Вытаскиваю. А это подруга моя. Назовем ее Настей. Не хочу, чтобы ты знал, как ее точно зовут. Потому что это, на самом деле, не важно.
Одно тебе скажу, я как со Светкой разошелся, как мы поделили нашего сына 2:1 в ее пользу, я не полетел сразу искать себе новых яркий впечатлений. Я даже разошелся с ней не из-за того, что я всю ее наизусть знаю. Нет, со Светкой мы разошлись, потому люди расходятся. Вы просто перестаете друг друга интересовать. Вы видите друг в друге просто одно и то же изо дня в день, одно и то же, и то же... Раньше она хотела чего-то. А потом у меня дела пошли, и она начала меня уверять, что с самого начала хотела быть просто домохозяйкой. Сидеть дома она хотела всю жизнь. Та девушка, с которой я познакомился. Она смеялась постоянно. Была внимательной. Женщиной, которая вселяла в тебя уверенность. Ты никогда этого не показывал, но иногда это было просто необходимо. А потом все.
И разбег.
Месяцев шесть, наверное, прошло или семь, хотя Светка потом все время говорила, что там вообще понты одни проскочили, а я сразу не потерялся и себе нашел, хотя она до сих пор одна, только с нашим общим пацаном.
Но там нормально времени прошло. Точно полгода, если не больше. Ко мне не один раз пацаны подходили, просто мужики, с которыми у меня хорошие отношения, и так, и так своих знакомых предлагали. А я просто говорил, да не, парни-пацаны-мужики, я ща просто с эскортницами тусуюсь. Ну, в той или иной степени эскортницами. И все уважительно сразу отваливали. Ну, а что мне им было говорить, что я не могу? Что у меня там все внутри от этого решения разойтись перевернулось? Не поймут.
Рому с его ушедшей в себя женой-подругой с трудом понимают, хотя он никогда даже по малолетке не двигался за пределами закона.

НАСТЯ
Короче, Настя приезжает на тачке. Стоит возле СТОхи. Я подхожу, с соседями о чем-то по гаражам говорил, там как погода или что-то типа бесполезного этого.
Здороваюсь. Зашел к пацанам. Спросил, что и как. Они с ходу, что, скорее всего, там стойки менять надо. Может еще и подвеску. Что телка явно не любит медленно ездить и не проявляет должного уважения к лежащим полицейским. Я, как сейчас, помню, как Артурчик это уважительно произнес. Она на него произвела впечатление.
Я вышел из СТОхи.
Она стоит такая. Улыбается и спрашивает, ну и сколько мне теперь нужно сделать минетов, чтобы вернуть своей женщине хорошую физическую форму?
Взгляд такой дерзкий.
Я на нее смотрю, она на меня.
И я говорю: ну давайте посчитаем. Вы какие собираетесь сосать или в данный момент сосете? Кавказские, обычные славянские или здоровенные хреновины, которыми можно землю в Африке вспахивать?
У нее выражение лица проходит все стадии принятия горя. Последняя стадия — у нее как будто все лучшие годы в жизни украли. А потом — р-раз — и резкое принятие — губы расплываются в улыбке. Она смеется. Так громко. Потом складывается почти пополам. И совсем не как женщина, скорее, как мужик без комплексов, руками опирается о землю, пытается не упасть
Я как-то серьезно, ну, обычный серьезный я в обычный будний день, заваленный какими-то всеми этими проблемами, начинаю смеяться тоже. Живот, знаешь, сводит. Дышать тяжело. Я и смеюсь, и кудахчу одновременно. Как будто курице рассказали какой-то смешной анекдот, и она действительно поняла весь юмор.
Это сколько-то продолжается. Потом она выпрямляется, вытирая слезы. Протягивает руку и говорит, я Ма… Настя. Она говорит, что она, в общем Настя.
А я протягиваю руку и говорю, я в процессе развода и у меня есть уже соображающий пацан.
А потом все пошло-поехало.
Никаких обязательств. С ней весело, когда мы вместе. Она все умеет, не ленивая, как большинство. Все время шутит над этим и говорит, что это из-за того, что она в Москве пять лет проучилась и там ее научили хорошему.
Постоянно в разъездах. Она в юридической фирме работает. Назовем ее, не знаю, Юридическая фирма.
Там дела, суды.
Ни мне, ни ей не надо съезжаться. Мы просто есть. И для меня это, знаешь, идеально. Я просто устал от всех этих обязательств. Я хочу для себя пожить. Хотя бы то время, что у меня есть. Когда я не работаю. Очень мало времени, в общем.
Когда Настя приезжает, она звонит. Мы встречаемся у меня или у нее и занимаемся физикой и химией, насколько хватает времени и сил. Такая разрядка, не в последнюю очередь эмоциональная.
Я люблю эти встречи. Я ее даже, наверное, люблю. Но всем, конечно, говорю, что это так, просто на какое-то время.
Теперь ты первый знаешь, что это не так.

***
И вот, я выхожу на берег из этой холодной проточной воды. Достаю телефон и вижу, что это Настя.
Ну возьми трубку, такой же хороший день. Такой фантастически. И Настя, которая только прилетела и хочет увидеться. Я ее месяц не наблюдал или около того.
Но, ты, короче, не поверишь. Я просто беру и перевожу телефон на беззвучный режим. Даже без вибрации. Кладу его обратно в карман шорт. Из рюкзака вытаскиваю еще одну бутылку пива. Меня так совсем легонько расслабило. Я смотрю на небо, а оно такое, не голубое даже, а почти белое. Жмурюсь. Солнце меня так приятно обжигает. И я иду обратно в речку.
У меня цель дойти до колес, посмотреть насколько там глубоко. А потом уже по обстоятельствам двигаться или вперед, или назад. Еще у меня план зажариться настолько сильно, что я просто наконец упаду в эту холодную воду. Напотеться настолько, что у меня просто не останется никакого выхода, кроме как упасть в воду и тем самым спастись от неминуемой потной смерти.
Да, потная смерть. Я там стоял и это придумал, клянусь.
Насти, как какого-то другого человека, в тот момент не могло быть в моей жизни. Полная гармония, я, вода, пиво, солнце, небо. И этот жаркий день в августе.
Добрался до колес. Там по колено воды, не больше. Ну прямо может совсем чуть-чуть. Потом перебрался на тот берег. Ну реально шириной вся речка метров семь, не больше. И везде чуть выше колена. Развернулся, с этого берега посмотрел на свой велосипед, на дом Пожарников, которому я еще совсем недавно демонстрировал свой причиндал, и понял, что пора. Пора окунаться.
И вот тут происходит самый странный поступок в моей жизни. Самый непонятный, наверное, удивительный.
Знаешь, мама отравила папу из-за шубы. Я отлетел почти на год в места, где небо в клеточку. Рома коллекционировал телевизоры и до сих пор бегает марафоны. Веселый — взрослый пацан из моего детства раз двадцать разным школьникам давал свой боевой пистолет, чтобы они кого-то застрелили… Но ему все время его возвращали не стрелянный — он так развлекался, ей-Богу.
Ну Веселый. Не слышал про это? И правильно, кто про такие вещи рассказывает не постоянным? А сейчас уже без разницы, столько лет прошло. Умер Веселый…
Светка, которую я когда-то спросил, выйдешь за меня, когда превратилась в ту Светку, с которой я разводился.
Все это было удивительно и невероятно.
Но до сегодняшнего дня это было все не то.
Потому что именно сегодня, когда я понял, что пора, наконец окунуться, в холодную воду, я взял и встал на колени, согнулся, упершись руками в дно… Я как женщина, которая встала в традиционную позу. Только я не был женщиной. И я никогда бы в такую позицию не стал. Это не то, что должен делать нормальный мужик. Увидят, не поймут. И правильно сделают. Я бы такого увидел, где-нибудь на пляже, не знаю, рядом бы еще мой пацан крутился, я бы сказал ему, слушай, видишь тоже мужика, который странно стоит так? С тобой будет то же самое, если ты будешь брови выщипывать и слушать Сергея Лазарева. Слушай лучше Моргерштерна. Он хотя бы про женщин поет. Другое дело, конечно, в какой форме....
Но сегодня меня никто не видел. Нет, это не значит, что я только и ждал момента, когда можно будет где-то на реке встать безнаказанно раком.
Ничего подобно.
Вода была просто очень холодной, а я у меня эта зона, выше живота, она довольно чувствительная. Не хотелось никогда в этом признаваться, но я довольно плохо захожу в прохладную воду. Короче, я захожу плохо в любую воду, кроме горячей воды в ванной. И речки сразу с бани. Во все остальное — это череда неприятных ощущений. Часто, когда с родителями ездил на море, я молился, лишь бы оно было совсем-совсем горячим, как парное молоко.
До сегодняшнего момента я заходил в воду в детстве из-за того, что все заходили и мне было стыдно в этом признаться… во взрослой жизни я все время был с пацанами и этот момент очень бы странно смотрелся. Потом у меня уже свой пацан появился. И я в воду заходил потому, что мне нужно было или за пацаном следить, чтобы он там нигде, не дай бог, не утонул. И просто потому, что у меня другого выхода не было. Светка всегда любила на море, на любой речке, вообще везде, до «талого», как она сама говорила, жариться. А я это плохо переносил и залетал в воду только из-за того, что у меня была лютая необходимость.
А тут я сам по себе, никому не должен. Но есть летний денек, есть желание хотя бы раз окунуться, ведь дальше скорее всего лета не будет. Поэтому моя поза получилась совершенно произвольно… Хотя, скорее, из-за желания как-то не спеша убыстрить процесс погружения в воду, но при этом до последнего не мочить тело. Понятно, эти вещи взаимоисключающие друг друга.
Но я ничего не мог поделать. Я просто так совершил. Так встал. Еще каких-то пару минут поглядывал по сторонам, даже на дом Пожарников, стараясь понять, наблюдает за мной кто-то с биноклем или нет. А потом я целиком и полностью ушел в процесс.
Сконцентрировался на моменте, который будет впереди — холод дойдет до моего живота, это будет точка невозврата, тогда уже только весь под воду. И это будет правильное завершение дня.
Спину несильно так припекало, пот капал в воду и уплывал вместе с потоком куда-то в область гаражей.
А я просто стоял уходил в транс.
Шумы ушли совсем, машины я уже не слышал. Телефон не отвлекал, как и мысли, что я кому-то что-то должен.
Все пошло само по себе. Эти воспоминания.
Я вспомнил маму, как она сидела со мной в мои четыре и учила меня понимать буквы. Мы тогда на Кавказе жили на втором этаже какого-то странного дома. Дверь была на первом, но лестница сразу после нее поднималась на второй и там была, по сути, вся наша квартира.
Вспомнил, как у бабушки ехал на велосипеде, на большой «Украине», с соседским пацаном Витькой. И мы разогнались так сильно, что свистело в ушах. И курицу, которая решила почему-то, что ей слишком страшно и нужно перебежать дорогу именно в этот момент. Вспоминал, как коленями ехал по асфальту и как потом тыкал пальцами в гной, скопившийся под коркой разодранного колена.
Вспомнил школу, как потерял сменку и пришел домой. Весь в слезах. А папа сказал, я, конечно, дурак, но могло быть и хуже, а потом обнял меня.
Пацанов, когда мы вместе пили в подъезде шестнадцатиэтажки и мочились бесконечное количество раз в мусоропровод.
Драку с Костей — внушительную драку с Костей.
И пацанов, которые меня в машину затащили. А потом выкинули в лесу почти в сорокаградусный мороз. Я тогда еле домой дошел, где-то там оставив чувствительность своих больших пальцев.
Деда, к которому я приехал в последний раз в деревню, а он с трудом курил сигарету, собранную из бычков, которые он никогда не выкидывал. Это был последний раз, когда я видел его живым.
Папу, который достаточно сдержанно меня похлопал, сказал, что я должен выйти уже без какого-либо «хули», а потом я отправился отбывать свой срок.
Светку, как она сказала, у меня для тебя загадка, и показала на свой живот, а потом спросила, угадай что это.
Пацана, который в первый раз пнул футбольный мяч своей маленькой ножкой, и у него просто от этого удивления глаза чуть на лоб не полезли.
Ма... Настю, которая стояла у меня на пороге, взяла меня за руку никакого — я после работы вообще никакой был — и сказала просто, пойдем. И мы пошли. Просто гулять. Ели мороженное. И она так смелась, и я так смеялся.
У меня от этого всего пошли слезы. Они капали в воду. И там трудно было понять, когда туда капали слезы, а когда пот.
Ты должен понять, что я никогда никому бы это не рассказал. Даже тебе, если бы ты просто тыкал в меня этой штукой и спросил бы, когда ты в последний раз рыдал.
Нет. Мне просто некому это рассказывать. И так бы продолжалось дальше. Такие вещи не рассказывают.
Плюс меня постоянно перебивают. Если я начинаю много говорить. Сколько себя помню. меня мама перебивала, папа… Светка — и чем дольше мы были в браке, тем чаще. И даже пацан. Потому что он не хотел от меня ничего слышать, кроме того, как соглашаюсь исполнить его очередное желание…
Клянусь тебе, уже совсем чуть-чуть осталось.
У меня как будто прорвало. Дамба была надежной, но пришел ее срок.
Никто не видел. Никто не осудит.
Даже если ты закроешься в гараже и начнешь рыдать, тут же набегут соседи, потому что, я тебе клянусь, в гаражах по соседству, хотя бы в одной из сторон, всегда кто-то есть. И днем, и ночью, в будни и даже на Новый Год.
Дома? Дома мне просто хотелось спать. Иногда дома была Настя. А Настя достаточно сильная женщина. Она точно этого не поймет.
На работе? С Ромой? С пацанами?
А тут меня никто из этих деревьев не знал. Никто из них меня не слышал.
Я зарыдал просто всю реку под собой. Клянусь, я смотрел на берег один, на берег второй и был в тот момент практически уверен, что уровень воды на миллиметр, но поднялся.
Потом такая легкость наступила. Мгновенное переключение. Ясность сознания. Тяжесть какая-то, которая всегда рядом была, но в этот фантастический день просто не замечалась, она вообще ушла.
И я понял, что мне надо в Хули. Я готов. Я полностью свободен. Я должен, наконец-то это сделать.
Чтобы ты понимал, что такое Хули и что он для меня значил.
На самом деле, он для меня ничего не значил. До этого самого дня. Где-то сидел там под коркой и все. А тут вылезло.
Мы с пацанами шли. Нам по четырнадцать было. И я уже, скажем так, был на пути, который приведет меня в дальнейшем в места в клеточку.
Киргиз, Татарин, Владислав — идем после школы… Да, мы в нее ходили. Ну, чтобы совсем родителей не расстраивать. было у нас какое-то сознание этого момента. Не суть.
Идем. А Татарин рассказывает про то, как он включает «Симпсонов» по «Рен ТВ» в выходной... Он любил включать «Симпсонов» на выходных по «Рен ТВ»... А там их не оказалось.
Хули их не оказалось, спрашивал у нас Татарин.
А Киргиз говорит, а хули меня собака вчера пыталась укусить, я ее даже ни пинал ни разу?
И как-то этот процесс пошел сам по себе и все такие, хули, хули, хули… Да, мы много матерились. Каждый день. Но тот день не был похож на предыдущие, и даже не потому, что мы раскидывали слово «хули» со скоростью тысячу хули в секунду…
Я просил, хули я до сих пор без подруги тусуюсь?
И в конце Владислав, когда все уже замолчали, спрашивает, а хули я никогда не говорю «хули».
Мы смеемся сильно, даже идти перестали. Владислав со своим вопросом реально просто пробил… Успокоились. Я такой тень перед собой вижу. Здоровую тень человека.
Оглядываюсь, а там мой папа стоит невысокий.
Он за нами шел, наверное, не знаю. Специально или нет, но он был там. Мы валяемся от смеха, друг другу: хули, хули, хули.
И он это точно слышал.
Я посмотрел на него, пацаны на него посмотрели. Ясное дело, все замолчали, стыдно, чувство вины и все такое.
А папа говорит, в детстве я тоже говорил слово «хули». Но потом вырастаешь и узнаешь, что это вообще не мат. Это город в южной части Перу. Еще, когда вырастаешь, перестаешь спрашивать «хули». Потом смотрит на меня самыми строгим взглядом из своего арсенала и говорит, можешь домой пока не идти. У тебя еще есть время для твоего «хули».
Он уходит. А мы не то, что удивленные. Мы вообще прибиты. Кто-нибудь понял, что он сказал? Да нет, никто.
Как-то забылось все. А потом мы прощаемся с отцом, мне срок мотать. А папа мне говорит, выйдешь и больше никакого «хули». Ты уже будешь взрослым.
У мен был год целый подумать над тем, что он сказал, и я периодически это делал.
Думал, время позволяло, так скажем.
Своей головой додумался, что папа, наверное, имел в виду. «Хули» является синонимом «почему». А вопросы «почему» кто задают? Правильно, дети.
Допустим, хули меня посадили, могу я у себя спросить в детстве. Но не во взрослой жизни, потому что есть ответ — меня посадили из-за действий, нарушающих закон.
Хули она залетела, помню кто-то из пацанов спрашивал, когда узнал, что у него через шесть месяцев дочка родится. А ему лет шестнадцать было или около того. Взрослый человек сам себе ответит, потому что ты не вытащил, и вы не предохранялись.
Уже там, я перестал использовать это слово. Совсем.
Все ждал момента, когда зайду в квартиру и спрошу у папы, папа, а я правильно по «хули» догадался?
Но у папы и мамы случилось легкое недопонимание из-за шубы, и вопрос остался открытым.
Потом время пошло, я женился, появился пацан. Где-то в начале этого пути у меня пару раз мелькала мысль съездить к этот Хули, город в Перу, но жизни замотала. Я все еще иногда таращился на карту и не находил ничего интересного в этом городе кроме названия для русского человека. В конце концов сам себя убедил, что мне вообще не стоит туда ехать, тратить время и деньги и нервы, которые я обязательно там потрачу, потому я никогда, никуда не ездил, кроме Баку. Я плохо ориентировался в путешествиях.
А теперь на этой реке, стоя не свойственной мне позе, я пришел к выводу что готов туда съездить. Взять билет, не глядя на цену, и посмотреть Перу и этот город. Я мог. Я был свободен. И с отцом у нас остался неразрешенный вопрос.
Тут же мне показалось, что момент для того, чтобы опуститься в воду был идеальным. Я сделал это резко. И меня обдало неприятным холодом. Хотелось сразу вылезти. Но я решил немного потерпеть. Стало поприятнее, хотя пальцы уже начало сводить. Ветерок прошелся по голове, но уже не делал с волосами ш-ш-ш. Они были мокрыми и от этого тяжелыми.
Посмотрел на небо и увидел где-то вдалеке тучку.
Побарахтался еще. Потом вылез на берег. Холодно было, задрожал. Пока обсыхал, выдул еще бутылку, находясь в трезвом уме. Я просто думал про Хули. Про то, что мне нужны билеты. Не терпелось, честно говоря, быстрее все купить и хотя бы кое-как спланировать поездку.
Задумался настолько, что не заметил, как полностью высох и как с неба потекла вода. Как ветер стал гонять мои волосы по голове. Как он быстро усиливался. Я, не переодеваясь, закинул рюкзак на плечи. Сел на велосипед. Покатил до дома.
Уже шел настоящий дождь. Все в тучах, люди во всем стороны бегут, прикрываются кто чем может.
Пока доехал, промок полностью. Затащил велосипед на лестничную площадку между своим и нижним этажами. Зашел домой. Обтерся. Переоделся в сухое. Сразу за ноутбук. Смотреть, как долететь до Хули.
А потом звонок в дверь.
На улице уже просто тьма. Не то что солнца нет, а вообще видно все плохо. И льет так. Ветер еще так сильно завывает.
И этот звонок.
Я как-то сразу все понял. Смирение такое. Знаешь, ну вот никаких переживаний не было. Я просто к двери подошел. Не глядя в глазок открыл ее — хотя всю жизнь был всегда очень осторожен.
И там ты стоишь. Весь мокрый. Дрожишь от холода. С этой штукой в руках.
Я в лицо присмотрелся. Сразу не узнал. А потом узнал. И подумал, что так и должно быть.
Теперь мы тут. И ты меня практически не перебиваешь…
Ты теперь знаешь кое-что про меня. Я тебе обрисовал свой портрет. Нажмешь на спусковой, выпустишь этого металлического солдатика с пороховым зарядом и все, меня больше не будет. Но ты хотя бы будешь знать, что я тоже был человеком.
В свое оправдание скажу только то, что я тебя не убил, ни твоих родственников, никого даже не искалечил. Честно говоря, я удивлен, что ты столько лет думал об этом дне.
А с другой… стороны, не так уж и удивлен. Папины слова про какой-то там город в Перу в мои четырнадцать тоже врезались в мою память навсегда и никак не хотели уходить. Так что я тебя понимаю. Даже если ты все это сделаешь, я тебя прощаю.
Последнее, что я хочу сказать, если ты это сделаешь, есть шанс что мой друг Рома, тот самый, который при огромном весе довольно хорошо бегает, успеет сюда до того момента, как ты выбежишь из квартиры. Он увидит меня с дырой где-нибудь в теле и просто за тобой побежит. Тебя в этом случае спасет только, если вы с ним разминетесь на этаже.... А это невозможно, потому что здесь нет лифта. Ты будешь спускаться вниз, он наверх… Он обязательно запомнит твое лицо. Рома, он запоминает лица. Он побежит вниз за человеком, лицо которого он только что запомнил.
Ты побежишь, будешь в него стрелять. Но я тебе уже рассказал одну историю, которая для кое-кого плохо закончилась….
Нет, конечно, я не позвонил. И ты сам видел, что я не строчил смски. Но у меня просто есть запасной телефон. И там есть кнопка SOS. Которую я нажал не глядя в кармане. Честно говоря, я даже не хотел ее нажимать. У меня, правда, пришло это смирение. День был слишком фантастическим, впервые за столько времени, и за него нужно было расплачиваться. Где-то глубоко я это понимал. Я нажал просто потому… да не надо. Ну, не надо сейчас перебивать. Ну смысл?.. Я просто нажал автоматически. Чертов инстинкт самосохранения.
Сигнал пришел Роме. И уверяю тебя, несмотря на то, что он сегодня на меня явно обиделся, он воспримет этот сигнал одним-единственным способом. Вернее, он уже воспринял. Ведь он не хочет, чтобы со мной случилось то же самое что с его сыном. Он даже может об этом не говорить. Это теперь у него где-то там, в программе.
Я могу вытащить его из кармана. И мы посмотрим, где он сейчас находится?
Хочешь?
Ладно, нет так нет.
Тогда у меня есть к тебе одна очень простая просьба.
На секунду представь.
Южная часть Перу. Небольшой городок со смешным названием для русского человека — Хули.
Жара стоит невыносимая. Ветра вообще нет. Мысль только о тома, как бы не расплавиться. А потом и этих мыслей нет — они уже расплавились.
И тут неожиданно такой легкий, теплый ветер проявляется просто неоткуда. Колышет твои волосы, и они гладят твою голову, совсем как мама в детстве, когда читала тебе книгу.
Ш-ш-ш, ш-ш-ш.
КОНЕЦ
Плохому лету,
феноменальному дню.

08.10.21